Разорви донельзя

      Ничего не менялось. И, что самое страшное, он общался с ней не хуже, чем с любым другим человеком или сотрудником. И это сводило ее с ума. Если бы он был к ней нарочно злее или строже, хоть что-то, это бы показало, что проблема в том, что она чем-то обидела его, но злости не было.       Было равнодушие.       Оно оказалось хуже любого другого чувства, оно душило ее.       Он здоровался с ней, давал распоряжения и проверял работу. Делал выговоры на планерке, если они ошибалась. Урезал премию. Делал все то, что было и с другими сотрудниками. Она была теперь с ними на равных, но отчего-то ощущала, что теперь она хуже всякого.       Он не звал ее больше вместе провести обед, он не кивал ей, заходя в диспетчерскую. Когда они пересеклись после работы, уже на улице, и Полина, цепляясь за иллюзорную надежду, помчалась к нему, Дятлов только кивнул ей, пожелал хорошенько отдохнуть на выходных и, куря, ушел. Она снова осталась стоять на месте и просто смотрела в его спину.       Полина пыталась с ним поговорить, разобраться, но он просто не давал ей шанса. Если вопрос не касался работы ему попросту было не интересно. Она хотела плакать от отчаяния, рвать на себе волосы.       Сначала прижал к себе, а после оттолкнул.       За что?       Ее сердце болело, наполнялось бесконечной тоской, она старалась выделиться, она снова прыгала выше всех, брала дополнительные смены и оставалась работать сверхурочно, чтобы показать себя, чтобы он заметил.       Но все, чего она удостоилась, была скупая похвала на планерке, что товарищ Гром в этом месяце молодец — он сказал это, даже не смотря на нее.       Она чувствовала, что теряла свою значимость и свою ценность. И не знала, что еще она могла бы сделать. Она делала все, что было в ее силах, все, что было возможно, но этого было мало, Полина не была в силах вернуть хотя бы крупицу его внимания.       Полина была уверена, что хуже уже быть просто не может.       К несчастью, такие мысли всегда приводят к тому, что ты, в конечном итоге, узнаешь что может. Полине тоже пришлось.       Она никогда не совершала грубых ошибок — просто потому, что привыкла все перепроверять, порой, по три или четыре раза. Она могла работать медленно из-за этого, но у нее все всегда было идеально. И очень тревожно, конечно. Потому что даже после проверки в третий раз она все еще не до конца была уверена, что точно все сделала правильно, что не ошиблось, Полине до последнего казалось, что где-то она могла ошибиться!       К тому же начало дня определенно не задалось — она опоздала на свою смену и, к несчастью, мимо Дятлова это не прошло. Да, она видела и знала, что Дятлов делает выговор за любые оплошности, но тот случай, когда ей стало плохо за пультом и его обещание не быть с ней строгим слишком смягчило ее, и вся ее надежда на взаимные чувства, дальнейшее поведение Дятлова — это сбило ее с толку, сделало слишком мягкой, поэтому выговор она выслушала с огромными глазами. И его это, кажется, взбесило еще больше.       — Вы так на меня смотрите, будто не понимаете, чего я хочу.       — Понимаю, — прошептала она. — Прошу прощения за опоздание, я просто…       — Ваши оправдания мне нужны меньше всего, — вздохнул он и, устало посмотрев на нее, ушел. Полине захотелось удавиться. Так странно: абсолютно таким же тоном он общался с другими сотрудниками, если они совершали ошибку. Он не был с ней жестче или грубее, но даже сам факт того, что он делает ей выговоры, говорит с ней таким тоном, выводил ее из равновесия.       Полина чувствовала себя так, будто была хуже их всех.       Опустив голову, она зашла в диспетчерскую.       Появившиеся напряжение между Дятловом и Полиной Игоревной чувствовали вообще все, включая уборщиц и поваров в столовой, и от этого ей становилось еще хуже. Значит, все настолько заметно и всем явно.       Ситников, который в этот момент разминулся с Дятловым, поздоровавшись с ним кратким кивком, зашел в помещение, перебрал документы, взял папку и вдруг посмотрел на Полину. Та приподняла бровь — с ним они не слишком хорошо общались, просто потому, что редко пересекались, но она знала, что они были очень близки с Дятловым. Они были очень хорошими друзьями, и сейчас, когда они пресеклись взглядом, Полина будто умоляла его одними глазами подойти, объяснить ей.       На самом деле, когда она только увидела его, может быть… ну, может быть он весьма ей приглянулся. Но кольцо на пальце, редкие пересечения и Дятлов сделали свое дело. Полина быстро остыла и успокоилась, и сейчас…       Он вздохнул, отложил папку и плавно подошел ближе, пробежавшись взглядом по таблу. Спросил:       — Ну, как дела?       — Это вы мне скажите. Дятлова покусал кто? У него проблемы на работе?       Он даже растерялся от того, насколько прямо она это спросила.       — Полина Игоревна, такое не обсуждается на работе.       Она смутилась, потупив взгляд и отвернулась, тихо сказав:       — Прошу прощения.       Какой-то неясной тревогой и отчаянием от нее просто фонило — он это чувствовал. Мог ли он ее винить, что она в облаках витает или спрашивает в лоб? Черт возьми, нет, на самом деле он злился только на Дятлова. Тот прямо ничего не говорил, но как будто Ситиников не видел! То тут Полиночку упомянет, то там, посмотрит на нее, слово хорошее скажет, на обедах у него закрывались, все ему было ясно сто раз, особенно по влюбленному взгляду Полины, по тому, какой по-особенному очаровательной она стала. Такая славная. Ситников может и беспокоился о разнице в возрасте, но по-мужски Дятлова понимал, да и дурой она совсем не была.       И сейчас вот это.       Про Полину больше и слова сказано не было, сама она вся как потускнела, казалась сбитой с толку, и по этому вопросу он поняла — Полина в самом деле ничего не знала и не понимала. Ситникову дурно было, что Дятлов мог так поступить с девушкой, оставить ее в таком состоянии и ходить с умным видом.       И он тут ее еще попрекает, что она рот неправильно открывает… Ей таких замечаний, наверное, Дятлов делает с вагон и маленькую тележку.       Ситников положил руку на ее плечо, сжал — она вздрогнула, вскинула голову.       — Чуть позже это с вами обсудим, ладно? А сейчас старайтесь думать о работе, это поможет.       — Я пытаюсь, — вздохнула она, и выглядела такой печальной и разбитой, что ему самому хотелось у нее прощения попросить за все грехи всего мира, как Дятлов мог это игнорировать — загадка.       — На обеде с вами пересечёмся. У вас он когда?       — В час.       — Вот и славно.       Это обнадежило ее. Может хоть его близкий друг скажет, в чем причина! Она будет как минимум знать. А сейчас она просто висела в неизвестности и ничего не понимала.       Ничего, кроме того, что она — ошибка.       Это всегда наполняло ее сердце странной болью, только когда она вспоминала его слова. Боги, Полина всегда ей была. В школе, когда не могла втиснуться ни в одну из компаний и всегда была там чужой, к счастью, хоть две подружки было, и то хорошо. Университет, где у нее так и не удалось завести ни с кем дружбы. Часть парней, что были к ней добры, хотели от нее в итоге совсем не дружбы, а в конце красиво называли ее «дурой», потому что она вообще смела думать, что они могут дружить. Преподаватели, даже те, которые были с ней ласковы, не забывали напоминать, что ей надо выбрать другое направление, это ошибка.       И тут она снова оказалась ошибкой. Для человеку, которому раскрыла всю себя нараспашку.       Ей хотелось вырвать это слово из себя с мясом, но с тоской она думала, что тогда, быть может, и ее бы самой не осталось.       Дятлов зашел в диспетчерскую в двенадцать, его вид снова сбил ее с толку, она посмотрела на него снизу вверх, вцепилась взглядом, желая выловить что-то в ответ, но — ничего. Она отвернулась, сжав губы, рассчитывая давление и чиркая ручкой по бумаге.       Работа, которую она делала сотню раз.       Но в сегодняшний день ей казалось, что она дошла до грани своего состояния. Поведение Дятлова, утреннее опоздание, выговор, Ситников… Она не понимала, почему, но сегодня ей, казалось, было хуже, чем в любой другой день.       Закончив с расчетами, она выставила давление и вздохнула, потерев лоб. Хотелось домой, в постель и ничего не делать. В последние дни она перестала готовить — не могла сказать, что сил не было, просто приходила домой, смотрела на кухню, качала головой и уходила в гостиную. Там она включала музыку, ложилась на кровать и просто слушала ее с закрытыми глазами, и думала-думала-думала… И сейчас ей снова хотелось домой. Так странно, ей нравилась ее работа, нравилось быть здесь, быть частью чего-то такого грандиозного, а сейчас она стала приходить на работу с мыслями о том, как хочет поскорее увидеть Дятлова, а, увидев его и встретившись с все таким же равнодушием, хотела домой.       Она встала, чтобы забрать свои бумаги со стола — за ним был Дятлов, курил и хмуро что-то читал, даже не обращая на нее внимания. Дыхание у нее перехватило — так всегда, оно просто забирало у нее возможность что-то сказать ему.       Раздался сигнал — она испуганно обернулась, Дятлов поднял голову и тут же встал. Полина растерялась, не понимая, что случилось — она только что проверила, все показатели были в норме.       — Какой гений делал расчеты давления?!       Она дернулась. Все в ней опустилось и похолодело. О Боги.       Он опустил взгляд, увидел ее почерк и развернулся, гаркнув:       — Тебе уже нельзя и дважды два доверить сосчитать?!       Полина замерла, все, в удивлении, обернулись. Да, конечно. Разумеется.       Дятлов никогда не орал в диспетчерской, чтобы никого не отвлечь, не сбить и не сделать хуже. Никогда не орал в рабочий день — только после, чтобы разобрать все полеты. И тут это…       Он отвернулся, в ручную перенаправляя потоки — неправильный расчёт привел к тому, что система автоматически перенаправила давление на соседний контур, создавая дополнительную нагрузку. Хорошо, если оборудование не успело повредиться!       А она стояла, глядя, как другие работали, и не могла ничего сделать — потому что Дятлов был у ее рабочего места — и это нервировало ее.       Повисла долгая, тягучая тишина, в которой она слышала, как сильно и испуганно билось ее сердце. Пальцы были холодные, ладони влажные, а лицо белое. Ошибка в расчетах… Она видела по показателям, что иначе могла бы произойти авария.       Это не просто опоздание на работу.       Это грубая, серьезная ошибка. Она не могла ее допустить! Нет, не могла, она же…       Давление стабилизировали. Дятлов выдохнул и медленно повернулся к Полине — она дернулась, чувствуя себя загнанной в угол.       — Ну? Что скажем в свое оправдание? Придумала уже?       — Товарищ Дятлов, я проверила расчеты несколько раз и я…       — Значит надо было проверить десять раз! Сто! Подошла бы в крайнем случае к коллеге, если не в состоянии сложить два и два!              Она вздрогнула, испуганно сжалась. Операторы растерянно посмотрели на него, даже не понимая, как реагировать. Он сделал два широких шага вперед, закрывая собой все пространство — Полина ощутила себя в опасности, внутри все перекрутилось и заныло.       — Хотя я не уверен, что ты вообще должна тут находиться, если не в состоянии провести расчеты и ликвидировать последствия.       — Я хотела, но вы ведь сами по…       — Потому что ты тут стояла и хлопала глазками, вместо того, чтобы вернуться на свое рабочее место! Почему я успел среагировать, а ты нет?!       Мысли в голове роились, дышать стало еще сложнее, а от этого — говорить. Ей стало страшно, Боги, ей стало так страшно, ей хотелось оттолкнуть его, хотелось спрятаться. Она не могла говорить и она не могла дышать, а он стоял и смотрел на нее дикими глазами, и от этого ей становилось только хуже.       Полина еле проговорила:       — Я прошу… я прошу прощения.       Ее голос дрогнул, она чувствовала, как щипало в носу — но не понимала, от чего.       — Ты ведь понимаешь, что могла случиться авария?! Если бы ты так и продолжила стоять?! Или ты думаешь, что работу за тебя должны выполнять другие, а ты годна только на украшение коллектива?!       Она задрожала, голова закружилась — белая, она даже не могла дышать.       И все, чем она могла ответить был тихий всхлип.       Дятлов дернулся. Все, кто еще не успел обернуться, сделали это сейчас.       Он испугался до усрачки. Блять, такого быть не должно. Никаких слез! Никаких сраных слез! И ее глаза — большие, напуганные и блестящие влагой глаза. Она боялась его, хотела убежать, а он — он испугался слез.       Лучшая защита — это нападения.       Он схватил ее за руку — она вскрикнула, сжалась и отчего-то закрыла лицо, хотя ее никто никогда не бил. Это вывело его из себя еще сильнее. Что она тут строит из себя?! Жертву?! Она сделала грубую ошибку, она виновата и она стоит и собирается реветь, а теперь и вовсе делает из него тирана, будто бы он только и делает, что ходит и бьет людей.       Холодным, властным тоном он сказал:       — Если ваша реакция на выговор — это слезы, то вам следует подумать о том, на правильном ли вы месте. Может вам стоит понизить до уборщицы? Поплачьте в другом месте, ладно?       Он отряхнул ее руку и, смерив всех равнодушным взглядом, будто бы ничего не произошло, ушел. Все замерли. Полина стояла, смотря на пол, белая и дрожащая, она даже дышала с трудом — если дышала. Кто-то встал — в этот момент дверь открылась. Ситников видел, в каком виде Дятлов шел по коридору, будто бы у них что-то взорвалось и хотел убедиться, все ли хорошо. Но первое, что он заметил, войдя в помещение — никаких аварийных сигналов и такая напряженная атмосфера, что ему убежать хотелось.       — Что произошло? — он закрыл дверь.       Снова тишина, молчание, и голос:       — Прошу прощения, товарищ Ситников, кажется, произошел какой-то пиздец, мы пока сами ничего не поняли.       Он усмехнулся, кивнул, осмотрелся и, наконец, нашел взглядом Полину. Такую белую, пугающе-белую, на самом деле ему показалось, что она сейчас в обморок упадет. Он быстро подошел, мягко взял ее за плечо и усадил на стул.       — Полина Игоревна? Вы как? Слышите меня? Успокоительное мне принесет кто-нибудь?! — он сам не понял, почему попросил о нем, потому что Полина выглядела очень спокойно. Пугающе спокойно. — Полина Игоревна! — снова позвал он ее, пока другие суетились, поедаемые стыдом, что никак не заступились за нее. Хоть в моменте все просто потерялись, они никогда прежде такого не видели и не знали, что происходит. Ситников выругался себе под нос и похлопал ее по щекам. Ничего. Он ударил сильнее. Она дернулась, подалась назад и глубоко вздохнула — Боги, в самом же деле не дышала… — Вам прилечь может?       Она отчаянно закачала головой.       — Нет… нет, все хорошо! Я просто… я растерялась, и я… — в панике говорила она. Это снова она. Только она. Та, которая ошибается. Та, которой нужна помощь. Та, за которой все должны бегать, лишь бы она не упала и не убилась.       Проблемы только от нее. Она сморщилась, как от боли, и Ситников заглянул в ее глаза.       Сунули воды, в которую накапали валерьянки, и он помог ей выпить.       — Пейте и дышите. А что смотрим? Что, всю работу переработали уже?       Шорох, топот ног и снова тишина. Полина смотрела на стакан воды, который сжимала в бледных пальцах, вид у нее был больной. Лицо белое и мокрое, глаза лихорадочные и, вместе с тем, пустые. Ситников присел на стул, потер лоб и сказал:       — Ну, рассказывайте последние сплетни.       И в ответ получил тут же оживленный рассказ. Полине сначала хотелось убежать, только бы не слышать его, не слышать, как она подвела всех, что не среагировала, какая она жалкая и глупая, но, на радость, все высказывали только недоумение такой острой реакции.       — Ну да, ошибка не маленькая, серьезная, но все поправили. А тут ор этот. Он так никогда себя не вел.              Ситников кивнул. На реакцию Полины ему скорее было все равно — то, что новичок порой не может выказать нужной реакции вполне себе нормально. Она еще учится, кто бы что не думал, но Дятлов, который принялся орать на нее… Это было вне его понимания! Он же сам говорил ему сколько раз, что никогда не орет на оператора и никому другому не дает. Помнится ему такой случай был: кто-то во время работы оператору взбучку хотел устроить, так Дятлов не дал, велел замолчать, молча помог проблему уладить. То, что потом разбор полетов был — это нормально, все как надо. А тут разбора полетов не было, он просто унизил бедную девочку на глазах у всех. Ошибка? Да, ошибка, грубая ошибка! Стоит ли премию урезать? Разумеется. Работать над проблемой? Конечно.       Но орать и унижать… Это точно не о нем.       Ситников ничего не понимал, а вид Полины его почти напугал. Он не счел ее реакцию слишком острой — даже слезы не удивили. Дятлов при большом желании и мужика бы до слез мог довести, надавить, а уж тем более в рабочей, напряженной обстановке в следствии ошибки. Оператор и без того нервничает, а лишнее давление...       Он послушал, покивал и снова наклонился к Полине.       — Все нормально?       — Спасибо, да, я просто потерялась что-то, — поспешила оправдаться она. Сама Полина была в ужасе от своей реакции. С ней никогда такого не случалось! Она не могла пошевелиться, не могла даже вдохнуть, а все ее тело вдруг стало холодным, покрылось мурашками, а сердце, казалось, билось в самой глотке, забирая последние частицы воздуха. На самом деле, ей казалось, что она умирает. Она была уверена, что вот-вот умрет, но морок прошел, и сейчас ее сжирал стыд за эту реакцию, за то, что она могла только стоять и плакать. Так унизительно, так ужасно.       — Такое бывает. Степаныч может сильно надавить. Посидите, пожалуйста, еще немного.       — Нет, я могу работать, мне совсем уже хорошо!       — Это мой приказ, хорошо? Посидите еще минут двадцать, разберите бумаги. На обеде выпейте крепкого черного чая. Скажите, чтобы отдельно сделали. И сладкую булочки съешьте. Я вас найду и мы поговорим.       Она растерянно смотрела на него и так же кивнула.       — Хорошо, до скорого.       Ситников еще раз осмотрел показатели, нервно глянул на Полину, которая подвинулась ближе к столу, чтобы занять руки бумагами, и спешно удалился.       Нет, он… он догадывался. Он догадывался о симпатии Дятлова к этой девушке, но это все… С чего бы ему так себя вести? Он никогда не нарушал ни рабочей субординации, ни собственных принципов, и это все…       Они пересеклись в реакторном блоке — особо не поболтаешь, не хочется выше допустимой дозы получить, потом нормальной работы не дадут.       — Давай покурим? — предложил он.              Дятлов глянул на него, на время и кивнул.       — На минутку можно.       Они вышли с блока, остановились в коридоре, Ситников угостил его сигаретой, дал прикурить.       — Что спросить-то хотел? Вижу, что по делу.       — Я буквально после тебя в диспетчерскую зашел. Ты что там устроил? Полина что, реактор подорвала?       Дятлов ответил не сразу. Он смотрел на него спокойно, вдыхая дым, и выглядел так, будто вообще не было никакого вопроса и они просто решили помолчать.       — Сорвался, признаюсь. Но и она… Ситников, ты с ней сам работать должен, чтобы понять.       — Я видел ее дело. Ни одного выговора.       — Сегодня будет два.       — Это нормально для новичка.       — С ней смена вся носится, как курица с яйцом. Она сама по себе тут вообще ничего не вытянет. Сначала она решила в обморок завалиться в менструацию, что уже хлопот добавляет, и ты это понимаешь, теперь совершает ошибку и стоит как истукан. Она должна была в эту же секунду вернуться на свое рабочее место, а вместо этого она стояла и смотрела на табло. Ну ладно, бывает, проблемы мы решили. Хорошо, не дождался я конца смены, на месте ей выговор сделал. Неправильно с моей стороны, допускаю, хотя таким грешит каждый второй. А она в ответ? Реветь? Нормальная реакция по-твоему? Ты поставь себя на мое место. Ты отчитываешь оператора, а он в ответ слезы льет. Это реакция маленькой девочки. А раз не доросла — пусть идет к папе на ручки, а не ко мне.       Ситников прищурился, выдохнул дым. Звучал Дятлов здраво, и послушать приятно, по делу все, но…       — Ну хорошо, мне-то ты красиво соврал, а себе как врать будешь? Как оправдывать себя будешь?       Дятлов не дернулся даже, просто смотрел через прищур. Затянулся глубоко, шумно выдохнул.       — Мертвого достанешь, Ситников. Это мое дело.       — За что ты злишься на нее? Я думал… у вас там роман наклевывается.       Дятлов аж замер от таких слов. Брови на лоб полезли, чуть сигарету не выронил.       — Ты в своем уме? Она мне в дочери годится, а если бы сильно постарался, то и во внучки.       — Ну, тут ты загнул, — Ситников усмехнулся, затушив сигарету о пепельницу. — Я не разницу в возрасте судить собрался. Просто видно было, как ты к ней относишься. Говоришь, мол, носятся с ней все, а не ты ли это начал? Девочка пришла, хорошая, умная, без замашек, и ты сам к ней начал так относиться, подал всем пример и, может быть, она и расслабилась, но не сильно же? Дисциплину блюдет, работает хорошо, а ошибку-то допустила только сейчас. И совпало это ровно с тем, как ты вдруг начал делать свою серьезную мину, хотя недавно ты Полине конфетки носил. Чует мое сердце, нет ее тут вины. Кажется, что ты ей просто мозги задурил, испугался чего-то и бросил ее.       Дятлов хмыкнул, будто бы и не слышал его толком, но ответил:       — Я совершил ошибку, которая тебя не касается, вот и все. И все, что от нее сейчас требуется — быть хорошим работником. Сегодня… дал осечку, признаю. Будет мне уроком. Но больше я никому ничего не должен.       Ситников поджал губы, как-то остро осознав — говорить бесполезно. В душу лезть Ситников не мог, да и никакого права не имел. Да, они были близкими друзьями, но Дятлов тему Полины с самого начала обходил, даже когда все было в радуге и птичьем пении, не хотел говорить, избегал, сейчас и подавно будет избегать. А советов давать тут тем более смысла не было, они Дятлову были не нужны, да и как их давать, если и ситуации Ситников пока не знал?       Но это пока.       Он кивнул.       — Хорошо, Толь, поступай, как знаешь, мне просто девку жалко.       — Я не понимаю, чего ее жалеть. И, честно, ее реакции тоже не понимаю, чего она там на меня обиделась.       Ситников покачал головой — сейчас говорить было бесполезно. У Дятлова смешались кони, люди — сам себя не понимал. А девку-то в самом деле жалко было, хотя Ситников будто бы не до конца мог провести эту линию. То есть… ладно если бы Дятлов с ней шуры-муры крутил, а после кинул, а так, выходит, будто бы ничего у них не было, а Полина Игоревна вот так, ни с того, ни с сего…

*

      Она послушалась его. Чай и сладкая булочка здорово придали ей сил, она даже вдруг обнаружила аппетит, вместо которого до этого в глотке была тошнота и тяжесть. Ее тело в общем сейчас ощущалось иным. Тяжелым, неповоротливым, чужим. Болело что-то в груди, в глотке — комок, и она не понимала, откуда это. Пока что просто не давала себе времени на осмысление. Она была слишком потерянной, слишком сбитой с толку.       Ситников нашел ее сам, плавно сел напротив, и Полина посмотрела в его глаза, поджав губы. Странно, но даже ему она сейчас завидовала — что он мог говорить с Дятловым, быть с ним, что он его не оттолкнул.       — Ну, ты как?       — Спасибо, лучше… — она рассеянно кивнула. — Это, наверное, ужасно-неправильно. Мы должен тут работать, а не отношения выяснять. Мне ужасно-стыдно.       — Ну… Дятлов в самом деле такое не любит. Он понимает, что человек не может контролировать свои чувства, по крайней мере некоторые из них, но настаивает, чтобы подобное начиналось где-то за стенами станции. И он прав.       — Да, прав, — вяло согласилась она, чувствуя от этих слов себя еще хуже. Конечно он прав! Эмоции и чувства только мешают работе, и она была бы рада оставить их где-то у порога, но она тащились за ней, пришитые ржавыми нитками и гниющие.       — Но в этой ситуации он, кажется, прямой участник, так что я порицаю его поведение.       — Он сказал, что ошибся, это я продолжаю, — пробормотала она тихо, со сдавленным вздохом, будто подавляла рыдания. Ей было противно от самой себя, от всех этих чувств, от того, какой она себя ощущала. Грязной и неясной, непригодной ни для чего.       Ситников приподнял брови.       — Ошибся в чем?       Он заметил, как румянец коснулся ее бледных щек, и, если честно, Ситников ужасно испугался, что какая-то близость между ними была, и он вот так с ней поступил.       Но Полина сказала:       — Мы хорошо с ним общались. Очень хорошо.       — Да, я заметил. Но это не то чтобы какое-то исключение.       — Разумеется, просто… Он дважды ужинал у меня, и мы много болтали, — она хотела сказать о его взглядах, и о том напряжении, что искрилось между ними, но ей подумалось, что Ситников просто высмеет ее за то, что она сама себе что-то выдумала, пыталась навязать это Дятлову, а потом начала страдать от того, что он не разделил ее восторгов. И она добавила: — И… в последний раз, когда мы снова шли вместе с работой, у меня туфли натерли ноги, и он… Он нес меня на руках до дома, — пока она не сказала это вслух, это действие казалось ей чем-то обычным, пустяковым. Ну, конечно, это очень мило, но в этом ничего такого не было! Однако, глядя, как брови у Ситникова на лоб полезли, она затихла.       — Он делал что? То есть… Сам?       — Да. Я ужасно растерялась. Он просто дал мне в руки свой чемодан, а потом взял меня на руки. И нес до самой квартиры.       Ситников думал, что у него сейчас крыша съедет, помашет ручкой и больше они никогда не увидятся. Он знал о прошлом Дятлова и прекрасно был осведомлен о его решении умереть в одиночестве, не искушать судьбу, помимо прочего, ему казалось, что Дятлов просто… не переварил все то, что ему пришлось пережить. Что он винил себя за все те вещи. И симпатия к молодой девушке… Ну, в общем, ничего такого, Полина умница и красавица, она очаровательна и, уж ясно наверняка, весьма расположена к нему, он ей нравится. Конечно этот ураган молодости, красоты и любви не смог не задеть Дятлова, но Ситников был уверен, что его друг до последнего был бы сдержан. Но нести ее на руках… Не поцелуй, не секс, но весьма многоговорящие действие.       — Показательно, — скупо кивнул он, не найдя других слов. — Что-то еще?       — Ну вы только не смейтесь, — попросила она.       — Знаете, а я был бы рад сейчас посмеяться, — вздохнул Ситников, но кивнул.       — Просто… Иногда это чувствуется. Напряжение…       — Да, конечно, — он согласно мотнул головой, и она даже опешила. Неужели в самом деле чувствуется?! И она не придумала.       — И в тот вечер… Он собрался уходить. Он стоял в дверях, и я… ну, я просто стояла напротив, и смотрела на него, и, ну, может быть, я чего-то и ждала, — бормотала она, вся смущенная, будто признавалась в каком-то весьма интимном секрете, и это умиляло Ситиникова. Такая славная, такая светлая девочка. — И он… Он вдруг заправил прядь моих волос за ухо, и наклонился, а потом… ушел.       Ситников моргнул. И в самом деле чуть не рассмеялся.       — В его стиле. Я вас не виню ни в чем, он вполне четко показывал свою симпатию.       Она покраснела еще гуще, заалели кончики ушей. Нет, конечно, она и сама об этом всем догадывалась, но когда это сказал вслух его лучший друг!       — Тогда я не понимаю… Я пришла на следующий день, и он даже не здоровался со мной, был холоден, а когда я хотела поговорить… Он сказал, что ошибся, и ушел. Я понимаю, что я дура, расстраиваюсь ни с чего, и что сама выдумала, но то, что произошло сегодня… — Полина покачала головой. — Он ни на кого никогда не орал на рабочем месте и не унижал. А со мной так поступил… Я не понимаю, за что, — говорила она тихо, и сердце Ситникова болезненно сжалось за нее.       Бедняжка. Уверяла себя, что это глупость, что это ничего не значило и что она убивается из-за мелочей, хотя, на самом деле, ситуация выглядела ужасно. Мужчина, который был ее старше и, что самое страшное, имел больше власти, дал ей определенные намеки, а после, не объяснив ничего, бросил, стал холоден и, используя власть, срывался на нее так, будто она была в чем-то ужасно-виновата.       Со стороны это выглядело не просто плохо. Это выглядело отвратительно.       Ситников постучал пальцами по столу. Да, дед или влюбился, или сошел с ума. Или все сразу.       — Он плохо с тобой обошелся, Полина.       Она подняла на него взгляд. Но даже когда он признал это, когда сказал вслух, что это не нормально и это не глупость, она все равно не верила. Она отмахивалась, была уверена, что, наверное, что-то случайно преувеличила в своем рассказе.       — Я постараюсь образумить его.       — Не надо, — вдруг попросила она, и Ситников удивленно на нее посмотрел. — Просто… я просто хочу забыть об этом, вот и все… Не хочу с ним говорить, он ничего хорошего мне не скажет, — призналась она, и, по мыслям Ситникова, к несчастью была права. Сейчас Дятлов бы ничего хорошего не сказал, а только бы усугубил проблему.       — Ты думаешь, так проблема решится?       — Да, — твердо сказала она. — Я все это выдумала и…       — Полина…       — И мне было очевидно, что всякие шашни на работе плохая идеи, и, тем более, на что-то надеяться в отношении своего начальника. Это плохой сюжет плохого женского романа. Я была глупой и нелепой. Вот и все.       Ситников растерялся. Он знал, что многим людям легче винить себя в том, что случилось, чем других, но то, как настойчиво это делала Полина, как в это верила и как цеплялась…       — Послушай, я…       — Пожалуйста, не надо, — заумоляла она. Ей показалось, что если Ситников будет говорить с ним о ней это унизительно. Это только сильнее разозлит Дятлова. — Мне не станет легче, если он извинится или еще что-то. Надо просто… переждать.       Ситников ничего не понимал. Он так дурно с ней обошелся, унизил ее сегодня, а она… и не злится на него, и выяснять ничего не хочет, а все, чего хочет — спрятаться и ждать, когда пройдет.       Он поджал губы.       — Мы поговорим об этом с тобой позже, ладно? Пока, если что, ты всегда можешь обратиться ко мне.       — Спасибо…       — И да, просто держи в голове. Дятлов поступил плохо по отношению к тебе.       Она подняла взгляд, но тут же его опустила. Он вздохнул.

*

      Полина была уверена, что точно справится сама. Ей не нужна помощь. Ей больше не нужна помощь. Да, ее отврегли, и сделали это грубо, он унизил ее, но она решила, что должна с этим справиться.       Но ее сердце болело, а в голове не переставая гудели все те слова, что она услышала от него в тот день. Та ошибка, которую она совершила.       На следующий день Дятлов вел себя так, будто ничего не произошло, будто все было в порядке — Полина не ждала другого, и твердо была уверена, чтобы теперь быть такой же. Будто бы ничего не случилось.       Но все, о чем она могла думать — это его слова.       Что ей здесь не место. Что она не справляется.       Этот червь сомнений оказался внутри ее мозга, внутри ее сердца и, казалось, обвил их, медленно поедая, не оставляя ничего, кроме этой хаотичной мысли. Паззл складывался плавно, но цепко и прочно. То, как она села за пульт в предобморочном состоянии, то, что ему надо за этим следить, то, как она не смогла сделать правильно расчеты. То, как она почти заплакала в ответ на выговор, то, как она отвлекала всех своей сраной драмой.       Полина оглядела диспетчерскую и в ужасе осознала: она хуже всех.       Когда она прыгала выше своей головы — это была лишь попытка дотянуть до уровня других.       Сама она ничего не может, разве что плакать и отвлекать других.       Она годна только для того, чтобы строить глазками и светить голыми коленками.       Медленно она вернулась к пульту — руки белые, сама она как потяжелела. Ее сердце болело, ей было так нестерпимо плохо от этого осознания. Она должна стараться. Должна быть лучше. Столько работы и учебы позади, столько надежд родителей… Боги, она боялась их разочаровать. То, с какой уверенностью она пошла на ядерщика, как восхищалась отцом, как хотела, чтобы он ей гордился. И если он только узнает, что на самом деле она ничего не стоит, ничего из себя не представляет… Полина просто не справится с этим.       Дятлов вот узнал, и это как надвое ее поделило, она чувствовала себя разбитой, ее пожирала паника.       Нужно было стараться. Даже если этим она никогда не сможет дотянуть выше минимума потенциал всех, кто здесь присутствовал.       Дни смешивались в одну серую кучу, полные только слез во мраке спальни, тошноты по утру и долгому стоянию у лестницы станции. Каждый раз, приходя на работу, ей нужно было приложить усилие, чтобы войти туда. Это было тяжело, Боги, это стало просто невыносимо, как тяжело. Ее тело становилось тяжелыми, а ноги мягкими. Ей было сложно нести вес собственного тела.       По приходе домой она заглядывала в холодильник, в котором, по обычаю, уже ничего не оказывалось, после пила чай, стояла под горячей водой и залезала в постель, где просто лежала до того момента, пока не заснет. Утром она всегда чувствовала себя уставшей и от того все, о чем она могла думать — это то, как она придет домой и снова ляжет в кровать.       На работе она старалась выкладываться на все сто, ее даже хвалили, но только Дятлов… Она попросту стала его бояться. Напряжением от него фонило, проверяя работу, он порой просто возвращал ее Полине со словами: «плохой, переделай» и все. Не объясняя причин или недостатков, и она сидела, после своей смены, переделывая, доводя до идеала, желая добиться похвалы. Это просто сжирало ее изнутри. И сердце у нее не осталось, и разума, а вместо этого — одна червоточина. И ничего больше. После она забыла положить на место дозометр — казалось, сделала на автомате, а потом забыла вернуть. Он тогда прошипел еле слышно «что за бестолковая девка». Полина услышала. Это как раздробило ее на маленькие кусочки, снова она сжалась, злясь на себя, что снова хуже, снова ошиблась.              Все это видели — видели, как каждое замечание ее ранило, как остервенело она посвящала себя работе и что никогда не была довольна результатом. Как страдала и как мучилась, как ранило ее любое замечание. Порой с ней даже пытались говорить, хвалить, говорили, как она хорошо справляется, на что Полина отвечала удивленным взглядом и еле различимым «спасибо». Она пыталась избегать подобных диалогов, хотя порой, в столовой или после смены, ее ловили и снова пытались вытянуть на разговор, а она упиралась, панически боясь, что она снова жалкая, снова не справляется, ей снова нужна помощь.

*

      — Полина?       Она обернулась на голос. Ситников нагнал ее, тревожный, и она дернулась:       — Что-то случилось?       — Нет… — он покачал головой. — Я просто… замечал тебя несколько раз и меня смущал твой больной вид.       Она дернулась. Нет… Нет! Никаких больных видов! Она снова даст слабину, снова ее должны утешать, гладить по голове, снова должны помогать, потому что она слабая, потому что ни на что не годна. Одна мысль, что Ситников хотел о ней позаботиться, потому что ей плохо, привела ее в ужас.       — Все хорошо. Я ничем не болею!       Он смотрел на нее. Выглядела она абсолютно ненормально. Похудевшая и бледная, взгляд у нее стал тупой и в никуда. Она ходила, словно призрак, и, по словам коллег, стала слишком тихой и вялой. Лицо ее совсем исхудало, скулы были острые, глаза казались будто бы вечно-голодными, и это все…       — Я… Послушайте, вы…       — Не надо, — поморщилась она. — У меня все хорошо, пожалуйста, дайте мне справиться самой. Мне не нужна помощь.       То, каким голосом она говорила, будто умоляла ее оставить вот так, будто то, что ей нужна помощь, пугало ее.       Он просто не знал, что делать! Он не сталкивался с таким!       И смог только растерянно кивнуть. Просто согласиться. Она кивнула и ушла, сжимая в белой руке дозометр.       Ситников развернулся и ушел на поиски Дятлова — к счастью, как раз у него выдался свободный час. Тот нашел у себя в кабинете — нельзя было сказать, что он не изменился. Мрачный и грубый, он выглядел так, будто готов был сорваться за любую оплошность. Да, он слышал, что нынче Дятлов стал еще более строгим и, вероятно, мимо Полины это пройти не смогло…       — Что случилось? — он поднял голову, хмуро его осмотрел. Достаточно хмуро для того, чтобы кто угодно другой решил зайти в другой момент.       — Нет, ничего. Полина просила не…       — Это рабочий вопрос? — спросил он грубо.       Ситников приподнял бровь и усмехнулся.       — О, вот как значит. Ладно, я подожду, когда ты закончишь с работой. Ладно.       — Так, послушай…       — Послушаю. После работы. А главное — ты меня послушаешь. Я тебе не Полиночка и не твои сотрудники, меня на твои взгляды не подействуют. А, да, просили передать, — он хмыкнул, кинув на стол папку, и ушел, хлопнув дверью.       Дятлов раздраженно прикрыл глаза, выругался и сел за стол, потерев переносицу. Потянулся к документам, хотел проверить, но не смог сконцентрироваться и, снова выругавшись, отпихнул ее.       Черт возьми.       Ну конечно он хотел об этом поговорить.       Но Дятлов — нет.       Как будто бы ему было легко! Откуда ему было знать, что все затянется? Он был уверен, что, закрыв всю эту тему сразу и четко, на этом все и кончится. Должно было кончиться.       И где он теперь?       Ее слезы снились ему в кошмарах.       Он чувствовал себя ужасно, хотя не должен был. Он ничего не сделал. Не давал ей обещаний, не целовал (хотя очень хотел) и пальцем ее не тронул. Один раз на руках нес, разве что… Позволил лишнее, да, но, к счастью, оно было на грани, а не за гранью. Откуда он мог знать, что Полина так остро среагирует? Обиделась, что он больше не носится с ней? Так он и не ее отец, он и вовсе не обязан.       Но он же видел ее теперь. Она стала казаться такой хрупкой и больной, такой потерянной. Ему хотелось срочно что-то сделать, хотелось поговорить с ней, но каждый раз он чувствовал, как что-то его стопорит. Что-то не дает ему к ней подойти, и он и не пытался. Убеждал себя, что это к лучшему. Знал, что если снова смягчится, то Полина снова вся поплывет, и начнет думать, о чем угодно, кроме работы. Ну уж нет… Ее обиды он в каком-то смысле и вовсе глупыми считал. Нет, то есть, если бы она просто обиделась на пару деньков, подула губы — да, все нормально, но столько времени! Еще и выглядела так чертовски плохо, такой больной.       Он чувствовал себя беспомощным.       Глупым.       Черт возьми, я не хочу быть глупым.       Он пытался, видел Бог, он пытался решить это уравнение, но чем больше старался, тем больше думал о том, что оно нерешаемо.       И снова-снова-снова: одно и то же. Вид ее слез перед глазами. Ее локоны. Ее ноги. Слезы. Веснушки. И по кругу. От отчаяния к желанию, от злости до любви. Он злился на себя за свои чувства, и злился на нее за ее красоту, за то, что она шла к нему на встречу, и вся будто бы раскрывалась под его взглядами, под его голосом.       И вот, они тут.       Он не понимал, что делать, и не понимал, почему оно не заканчивается. Почему Полина с каждым днем выглядит все хуже, почему он не может отделаться от всех этих чувств. Он ощущал бесконечную злость на свое положение, на свою слабость, и хуже уже быть точно не могло.       Но, как все уже знали, жизнь любит вызовы.       Могло.       Время было позднее, Дятлов с раздражением думал о вынужденном диалоге с Ситниковым. Мог ли он отмахнуться? Ну, в общем — да. Но они были друзьями, близкими друзьями, и это было бы неуважением к нему, к их долгой жизни, к его чувствам.       Он взглянул на часы и вздохнул. Пора идти.       Он переоделся, закрыл кабинет на ключ и поспешил уйти. Идя по коридору, он услышал голоса. Ее голос. Остановившись, он сглотнул — только один звук ее голоса просто перемалывал его. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя, чтобы вернуть силу в ноги, в тело.       Он перевел дух, вздохнул и, вместо того, чтобы идти дальше, развернулся на звук голоса. И еще один — смутно-знакомый, плохо узнаваемый, молодой, кто-то из операторов. Дятлов остановился, когда голоса стали различимы, прислушался, не понимая, что он вообще тут делает. Подслушивает же! Вот докатился… Тут не любви надо стыдиться к такой юной девушке, а того, чем он занимается и как ведет себя. Тьфу ты, стыдоба… Хотело было развернуться, но выхватил фразу ее голосом:       — Я понимаю, Леш, у меня нормально все… Не хуже, чем у любых других, но я все равно чувствую себя хуже других.       Дятлов приподнял брови. Хуже других он ее никогда не считал, был искренне уверен — она и в полуобморочном состоянии сработает лучше средняка.       — Я не понимаю, с чего ты это взяла?       Он кивнул. Вот и Дятлов не понимал!       — Я не знаю… — прошептала она еле слышно. — Просто… каждый раз, когда он отчитывает меня…       Дятлов цокнул. Ну глупая девка! Пару раз отругали — и уже все, надо крест на карьере ставить! Он покачал головой.       — Да он ко всем так, ты чего? — подбодрил его названный Леша.       — Я… Леш, я…       Он вздохнул.       — Я заметил. Но тебе надо разделить свои чувства и свою карьеру.       Дятлов напрягся. Какие такие чувства?       Полина пробормотала, испуганная:       — А что, заметно так?..       — Что ты по Дятлову сохнешь? Да мы все в перманентном шоке. Нашла, блин, в кого… Да лучше уж в женатого.       Она издала неясный звук смущения, а Дятлов вдруг резко прошел вперед, замер у поворота. В голове стало мутно и неясно, тело потяжелело. О Боги.       Нет.       Быть не может.       Она не могла.       Дятлов шумно выдохнул, в голове как эхо прошлось, сердце кольнуло. На секунду весь его мир покачнулся.       Он стоял вот так, в пустом коридоре, слышал где-то шаги, тихие голоса.       Она влюбилась в него.       Черт возьми.       Черт возьми.       Это осознание напугало его даже сильнее собственных чувств, но теперь ее состояние, и ее обиды — все это сложилось, все стало ясно. И это пугало его, пугало невозможно сильно. Он и без того боялся совершить ошибку, боялся, что попробует как-то ее… очаровать, что ли, захочет ответной симпатии, но он отмахивался от этих мыслей. Он — мужчина в возрасте, а она очень молодая девушка. Она никогда бы не ответила ему симпатией.       И тут это.       Возможность просто подойти к ней, поцеловать и сделать ее этим своей. Нежной и ласковой, хотящей только его, довольно хихикающей. Боги, это был слишком большой соблазн. Он мог обладать ей. И так легко… Дыхание перехватило.       Как сдержаться? Разве вообще возможно сдержаться от такого соблазна? Видеть ее почти каждый день, знать о ее чувствах, знать, черт возьми, о своих чувствах.       Нет, он не сможет это игнорировать.       Внутри бушевало слишком много чувств, но в первую очередь страх, растерянность, неясность.       Он поджал губы, развернулся и быстрым шагом пошел на голоса. Они вздрогнули от его появления — Полина уже переоделась, на ней было летнее платье с вполне себе вызывающим декольте. Да, на ее груди тоже были родинки. И этот Леша их видел. И это тоже злило.       Ее вид, ей собранные в хвост волосы, это светлое платье на ней, ее чувства его злили. Алексей с ним растерянно поздоровался, он только кивнул и сказала:       — Полина Игоревна? Я вас искал, пройдемте, если есть минутка.       Полина с Лешей дернулись — все прекрасно знали, что если Дятлов перешел на имя-отчество, то жди беды. Он общался так с людьми, только когда был очень зол на них, и Полина знала об этой черте. Сглотнув, она кивнула и плавно встала, поправив подол платья и, цокая каблуками, подошла к нему, неуверенно поглядывая на него исподлобья.       Он кивнул и развернулся, идя обратно в кабинет — она тенью последовала за ним.       Он закрыл за ними дверь, включил свет, скинул чемодан на стул и потер лицо. Обернулся к Полине. Красивая и юная, в чувственных веснушках, ее пышные волосы и волнующий взгляд, запах и тепло ее тела — и это могло быть его. Могло, потому что Полина хотела отдаться, потому что любила его.       Эти мысли снова всполошили его, разозлили.       Все пошло наперекосяк из-за этих чувств!       — К моему стыду, я подслушал ваш диалог.       Полина сначала удивленно приподняла брови, будто бы не поняла, о чем он, а после, сдавленно охнув, побледнев, испуганно на него посмотрела.       — Я… Вы не…       — Полина Игоревна, мне очень не нравится ситуация, которая складывается.       Она глядела на него, поджав губы и теребя ткань платья. Внутри, несмотря на холодящий ужас, вспыхнуло огонек надежды. Если верить Ситникову, то она тоже ему нравилась, и теперь, когда он узнал… Может быть, это что-то решит. Может быть, все будет хорошо.       И она смотрела на него глазами, полные надежды.       Дятлов сказал:       — Мне не надо озвучивать вашу главную проблему, так? Что вы тут два месяца, а проблем с вами…       — Но я… — она удивленно на него посмотрела. Да, конечно, она сама знала, прекрасно знала, что у нее не получается, она совершает ошибки и… да, с ней больше мороки, чем с другими сотрудниками. Только она вынуждает носиться с ней и беспокоится о ней. Никто больше.       — Вы все прекрасно понимаете и я не буду тратить время, объясняя это вам. И мне очень не нравится… открывшийся мне факт. Работа — не место для романтических чувств. Радости они никому пока не принесли, только проблемы. Я не собираюсь… делать вам выговоры или чем-то угрожать, ведь я не могу признать, что вы отлично выполняете свою работу. С технической стороны. Но мороки с вами… — он устало прикрыл глаза, будто бы одна мысль об этом выматывало его. Полина стояла, не дыша, она не понимала, почему он снова… говорит такие вещи, почему снова пытается унизить ее, но на этот раз то, что она чувствует. — Ваши особенности со здоровьем, теперь ваши чувства. Если вы пришли на работу крутить шашни — вы ошиблись адресом. Это АЭС, вы понимаете? Мы тут не шутки шутим, а ваши ошибки могут стоить кому-то жизни и я не шучу. Вы это понимаете?       Она слабо кивнула, бледная, хотя уже ничего не понимала. Она многого ожидала и, казалось, ко всему была готова, но не к тому, что ее будут отчитывать за ее чувства. Ей было ужасно стыдно, неловко, она еще никогда не чувствовала себя такой униженной.       — Отлично. Тогда попрошу не вовлекать в ваши любовные драмы других людей, во всяком случае, не делайте это на работе. И попытайся прийти в себя, Бога ради. Мне пятьдесят, вы в своем уме?       Она не знала, что говорить.       А что вообще можно сказать?       Он подслушал то, что не должен был знать, разозлился на это и теперь отчитывал ее.       Хуже она никогда себя еще не чувствовала.       — Поймите правильно, я не желаю вам зла…       Когда он это сказал, внутри все как переломилось.       Не желает ей зла.       Не желает.       Она покачнулась.       — Хорошо… Хорошо… — пробормотала она, чувствуя, как всю ее внутри начало трясти от этих слов. От этого сраного вранья. Она не требовала и не собиралась требовать от него хорошего отношения, черт возьми, да пусть хоть сердце из нее вырвет! Только никакого вранья, никаких слов, что он не желает ей зла, когда все, что он делает — это причиняет ей боль!       — Товарищ Гро… — было начало он, ощутив, как что-то поменялось в самом воздухе, как даже сама Полина будто бы в миг переменилась, стала хрупкой, как стекло, но она захлопнула дверь.       Дятлов прикрыл глаза и выдохнул.       Ему показалось, что он перешагнул черту, но сам не до конца осознавал, каким образом.