Разорви донельзя

      Это было что-то странное. Что-то очень, очень странное! Она отметила внезапный скачок настроения и энергии, но решила все это спихнуть на гормоны. Они теперь у нее нынче неадекватные. На работе, куда более улыбчивая, чем в последние дни, она со всеми поздоровалась, заполнила журнал и тихо вздохнула — вполне счастливо.       — Что-то ты так светишься… Появился кто?       — Боже упаси, — пробормотала она испуганно. — Я давно сделала вывод, что у меня нет времени на отношения.       Оператор засмеялся.       — Глупости. Было бы желание и все найдется.       — У меня нет желания, — она покачала головой, отложив папку и забрала документы с расчетами. — Правда, пока не до этого. Это ты вон прочно на ногах стоишь, а мне еще столько сделать надо.       Он призадумался.       — Ну да, ты права. Нам в этом плане проще.       Он ей ведь и поверил — звучала вполне себе здраво. Оценила возможности, силы и время, и решила отодвинуть это все на потом, сначала — работа. Правильный подход.       А потом вошел Дятлов.              — Здравия желаю, товарищи, ну, как работка? Ага, три тыщи, хорошо… — он склонился, черкнув и расписавшись.       Оператор было и вернулся бы так к работе, но заметил кое-что страшное. Абсолютно придурковатую улыбку Полины, когда зашел Дятлов.       О Боги. Щеки у нее загорелись, глаза заблестели, и ее здоровый и счастливый вид стал еще более счастливым.       Бедняжка. Он искренне ей посочувствовал. Выбрать объектом симпатии мужика, который женился на работе, к тому же от слова «рабочий роман», готов орать и проклинать всех, потому что на работе работают, а не шашни крутят… Ну да. Вот ее первая ошибка на станции. Хуже только взорвать что-нибудь… Он вернулся к работе.       — Здоровый вид у вас с утреца, товарищ Гром. Приятно вас такой наблюдать.       — Да, хорошо себя чувствую, — ответила она ровным голосом и поспешила отвернуться. Сама что-то странное, неадекватное почувствовала в своей реакции на него. Как-то улыбаться захотелось широко, и щеки не то свело, не то еще что.       Он на это внимания уже не обратил. Проверил показатели и ушел. Она перевела дух. Дятлов долго не сидел на одном месте, вечно где-то ходил и что-то делал. И сейчас этот факт как-то неприятно заныл в ее груди — она вдруг поняла, как мало его видит. Глупости какие… Зачем он ей часто? Она все прекрасно и без него делает, и все у нее чудесно. Однако… Она тряхнула головой. Глупости какие-то. И ее даже как-то попустило, все улеглось, внутри ощутился покой. Она вздохнула. Ощутила на себе чей-то взгляд, повернулась и приподняла бровь. Оператор только улыбнулся ей и отвернулся. Она хмыкнула.

*

      Они пересеклись в столовой. Кажется, впервые за все это время.       — Кушаете, как птичка? Осторожно, а то ветром снесет.       Полина подняла голову, встретилась с ним взглядом и, ей почудилось, что ее тело просто рассыпалось в этот момент, стало неуклюжим и непривычным. Среди миллионов запахов еды, она почуяла его запах, его тепло — он стоял близко, почти касался своим плеча ее, и всю ее от этого как повело, она будто и себя чувствовать перестала, а все, что ощущала — его. Тепло, безопасность и уверенность, которой от него фонило.       — Я… — она посмотрела на поднос. Салат да компот. — Сегодня просто ничего из того, что я ем обычно… Супы люблю домашние, рис не очень, рыбу тоже нет, а свинину вообще не люблю.       Он покачал головой.       — И часто вы так, а, товарищ Гром? А то начнете в обморок падать за пультом от голода.       — Я вовсе не голодная до конца смены. Обещаю.       Он снова посмотрел на этот куцый поднос. Ну, ладно, мужской порции из первого, второго и компота он и не ожидал там увидеть, Полина у них дама хрупкая, ей много и не надо, к тому же, в отличии от него, большую часть времени она проводила за пультом, физически сильно не напрягалась, но салатик…       — Сколько там по времени? — он глянул на часы. — Заходите-ка ко мне на чай после обеда.       Она уставилась на него и, с одной стороны, ей хотелось побежать сразу прям так, побрасав все, с другой в этом она углядела какую-то опасность, будто бы она должна была отказаться.       — Я не знаю… Что говорить-то могут начать?..       — А что должны? — изумился он.       — Ну… водите тут молодую девушку к себе… — другого, более здравого аргумента она не нашла. И он, как и ожидалось, рассмеялся.       — Побойтесь Бога, товарищ Гром, кто в здравом уме что-то не так обо мне подумает? Накормить я вас хочу, только и всего.       Она тупо кивнула. Впрочем — да. Все Дятлова знали как трудоголика, который вообще не уверен, что женщина — это женщина, с которой можно что-то сделать, для него это был просто вид человека, такой же, как и мужчины. А вид человека создан делать одно — управлять реактором. Она усмехнулась этой мысли. Ну да, у него-то точно одна цель… А ей-то что? От чая и не откажется. Тут черный и очень сладкий, она его пьет, когда голова болит, ну а так…       Наконец, очередь подошла к концу, и она на мягких ногах скользнула к столу, все еще чувствуя рядом его запах. Лицо горело, ей было как-то лихорадочно и еще почему-то хотелось улыбаться и, может быть, чуть-чуть пищать.       Пока она ела, это все чуть улеглось, она пришла в себя, а после…       В кабинете у него всегда окна нараспашку, она обвела его взглядом. Никаких особых деталей. Документы, папки, канцелярия. Никаких интересных деталей.       — Чай у нас тут заграничный и вот, конфеты какие-то тоже… Я это не ем, а девать особо некуда.       — Ого, немецкие… У них шоколад хороший.       — Ну, рад угодить, — он дал ей чашку, пахло вкусно, она осторожно взяла ее и, вздохнув, сняла шапочку. Она все время в начале чувствовала себя в ней ужасно-глупо, а после как-то привыкла. Волосы у нее были заплетены в тугую гульку, чтобы не выбивались. Сами по себе они были пышные, вьющиеся, сколько же времени она утром тратила, пытаясь все это аккуратно заплести.       — А чего это вы так меня позвали? — прищурилась она.       Он призадумался, глядя в окно, засунув руки в карманы. Она глядела на него, рассматривала, и чувствовала, как все в ней как ураганом проносится от этого только взгляда. Она поерзала, снова чувствуя себя лихорадочно. Ей-Богу, это гормоны эти все, и дни эти… Что только в них не случается!       — Хотел спросить, как у тебя учеба проходила.       — Вы не догадываетесь? — она приподняла бровь. — Мне очень хорошо запомнился один момент на зачете… Передо мной сдавал парень — ну, кто еще? Больше и не было никого — он что-то там говорил, но много было, как говорится, «своими словами». И преподаватель его подбадривал так изъясняться, мол, главное, что он суть уяснял, заучить-то каждый может! — она подняла взгляд — Дятлов слушал ее внимательно, немного хмуро, слабо кивая, с живым интересом. — А потом я пошла. И не помню, что точно, но что-то там подзабыла и не смогла научным языком сказать. Но процесс-то я поняла прекрасно, и пересказала, как он есть, без умных слов. Он меня прервал, повысил голос, стал требовать все по книжке и как я такая-сякая собралась на станции работать? Я так опешила, что и слова не смогла сказать. Это вполне четко описывает, как мне далось обучение.       — Показательно, — он кивнул, глядя, как она принялась разворачивать конфету. — Тогда ваш красный диплом становится еще более пугающим.       Она усмехнулась.       — Лучше вам не знать, сколько я в среднем спала и сколько нервов мне вытрепали. Я на комиссию ходила несколько раз — не потому что незачет был, а потому что я знала, что я ответила не на тройку, а выше. Я там уже всех, как своих знала.       — А ваша фамилия никак вам не помогала?       — Скорее была поводом для упреков, — она покачала головой. — Я просила отца не помогать мне и не разбираться с ними. Знала — будет хуже.       Он вздохнул и подошел к ней, глядя в глаза. Присел рядом, и она вздрогнула. Ее снова повело, будто бы силой ее выдернули из воспоминаний о прошлом и бросили сюда, и она вдруг ощутила себя такой открытой и доступной — это чувство обожгло грудь, живот, и она растерянно на него посмотрела.       Боги.       Он просто сел рядом. Просто сел.       — Очень жаль, что вам пришлось пройти через такое. Полагаю, вам не слишком повезло с университетом. И, к тому же, ваша тяга к красному диплому…       — Да, она была как красная тряпка для быка. А я даже не знаю, для кого я этот диплом делала. Отцу диплом был неважен, другим, по факту, тоже, я думала, что для себя, но, — она покачала головой, жуя, — это ничего мне не дало. Почему вы спрашиваете?       Он немного помолчал. Вроде хотел потом ей все это сказать, не грузить сейчас, но тот случай все вертелся у него в голове, все ее слова, реакции, ее поступки — просто опасные и для нее, и для других. Все у нее в голове смешалось, она не до конца понимает, где находится.       — Не хотел бы говорить, но, боюсь, все то, что вы делали там, сейчас играет против вас.       Она опешила, уставилась на него бешеными глазами. Полина была уверена в своих знаниях и навыках, и знала, что она выгрызла их, а Дятлов ей другое утверждает!       — Почему… почему вы так думаете? — пробормотала она.       — Потому что ты даже никакой ошибки фактической совершить не успела, а уже начала убиваться, злиться и фантазировать, что толка с тебя никакого. А без ошибок — никак. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А если ты так из-за каждой ошибки будешь, то далеко не уйдешь. Послушай, я же вижу, что толк в тебе есть, и нам нужно дурь выбить, а толк оставить. Так что давай так: я обычно за ошибки, как полагается, выговоры даю, система наказаний имеется, но с тобой поступим по-другому. Ошибешься — поговорим, обсудим, сделаем разбор полетов, и пока что без наказаний.       — А я так возьму и везде ошибаться начну, — сказала она испуганно. Дятлов усмехнулся.       — Не начнешь. Я ведь тоже иногда ошибаюсь. И раньше тоже ошибался. Это опыт.       — Но разве есть место ошибкам на АЭС?       — Смеешься? Тут же система безопасности как раз для того. Все мы люди. Даже самые опытные операторы бывают ошибаются. То, что было у тебя в университете — ненормально. И если ты хочешь показать себя, как хороший специалист, в первую очередь тебе нужно успокоиться. Верю, у тебя получится.       Она смотрела на него исподлобья внимательными глазами, а после вдруг улыбнулась — как расцвела.       — Я теперь понимаю, почему все так хотят пройти «школу Дятлова».       Он приподнял брови, после кивнул.       — Приятно слышать. Мы поняли друг друга?       — Да, спасибо, — и глядела она на него так странно, непонятно, на него как-то до этого никто так не смотрел. Даже когда был слишком благодарен!       — Так, ну все, делу время, потехе час, а потеха у нас кончилась.       Она кивнула и допила чай.       — Очень вкусный. Спасибо.       — Заходи еще, если хочешь. Я чай не очень люблю, — он потрепал ее по плечу и встал. Она тихо вздохнула и, казалось, до конца дня так и прожила, в таком странном, пограничном состоянии.       Такая легкость во всем теле, и так ей радостно и хорошо, и работа казалась легче, и даже все те тягости, которые еще недавно она за собой таскала, как труп, исчезли. Не осталось тяжести, боли и напряжения. Она стала легче и проще, улыбчивее и еще более открытой миру.       Потом она, наконец, поняла.       Все внезапно состыковалась.       Вот она усталая к концу смены, и уже ничего ей не хотелось, только спать, бесконечно долго спать. А потом она, кажется, на минуту, может две, увидела его. И поплыла. Заулыбалась, вся как заискирилась, стояла вот так, и смотрела со стороны, и все дергалась, будто ей побежать хотелось. Он ругался, кажется — она лишь отдали слышала его голос. И подумала, что ей нравилось, как он ругался. Страха она не ощущала, наоборот, какое-то мурлычущие чувство удовлетворение. Он ушел, а она тихо, сладко вздохнула.       И поняла.       О Боги.       Она поняла.       Вся смущенная, дерганная, она ушла переодеваться. Скинула костюм, надела юбку, распустила волосы и уставилась на себя в зеркало. На щеках горел румянец, глаза блестели, а она все натянулась и испугалась.       Полина влюбилась.       Нет, конечно, она и раньше слышала звоночки разного рода, но была уверена: это потому что Дятлов с ней мягок и не относится к ней так, как в университете. Он все прекрасно понимал и ничего не выдумывал, а еще искренне хотел ей помочь. К ней так же были добры и другие мужчины, и Полина так же испытывала к ним мягкое чувство благодарности, и ей было приятно, когда ее хвалили.       Но сейчас она поняла, что масштаб ее чувств к Дятлову перешел все границы.       Она заряжалась от одного его вида, от тепла его тела ее вело, она, будь ее воля, просто бы стояла рядом с ним и этого бы ей хватало. Один его голос доводил ее до желания заплакать или закричать. От восторга, разумеется. Даже когда он делал кому-то выговор — спокойно, строго, она чувствовала, что становилось совсем мягкой.       И, пожалуй, самое страшное.       Она чувствовала себя уязвимой рядом с ним, и этим чувством упивалась.       Это открытие, определенно, привело ее к ужасу. И к весьма беспорядочным действиям. То она не сводила с него взгляд, то тут же отворачивалась, стоило ему войти. То сама бежала к нему на чай, то вежливо отказывалась. По крайней мере, все она делала со спокойным лицом и он и близко не мог угадать в этом никаких скачков. В этот обед занята, в другой — нет. Вот и все. Полина ему виделась всегда одинаково вежливой и открытой, так что ничего странного он не наблюдал. Да, порой, у нее лихорадочно блестел взгляд, но, чего греха таить, увлеченный работой человек и не так гореть может! Он тоже в молодости, будучи в восторге от того, что делал, вечно ходил на взводе и мог часами только и болтать, что о ядерной физике.       Дятлову это все виделось именно так. А Полина сходила с ума.       Едва она приходила к вполне разумной идее выстроить дистанцию, чтобы не дать чувствам разгореться, как тут же давала себе «ну, еще один шанс», чтобы побыть с ним рядом, и так по замкнутому кругу. И каждая их близость, даже самая небольшая, будоражила ее, и делала и ее страсть, и ее желание к нему еще сильнее.       Она была в полной растерянности. О взаимности не могло идти речи — он не проявлял к ней никаких иных чувств, чем к любому другому сотруднику. Конечно, с другими он был строже, и говорил он с ними совсем иначе, но это лишь от того, что он хотел помочь ей расслабиться и успокоиться, вот и все. А в целом… К тому же его возраст, и их разное положение на работе… Будь это ровесник, или хотя бы на лет пять старше — в этом бы не было проблемы. Но это заместитель главного инженера, который всего на три года младше ее отца! И старше ее матери на семь лет… Это просто сводило с ума! И к ее эйфории, только от одного его вида, добавилось отчаяние собственного положения. Но она старалась не унывать — это всего лишь чувства, они пройдут. А в ее планах не было ни брака, ни детей, это бы только помешало ей. В таком же положении ничего рушиться не собиралось — она просто перетерпит свою фанатичную любовь и успокоится. Это обязательно пройдет.       Ну, она надеялась, хоть и видела свою тягу к нему слишком многосторонней.       Не только как к мужчине. Больше.       Как к профессионалу. Как к отцу.       Она видела всех троих в нем, и от этого сходила с ума, и от этого жаждала его только сильнее. Про себя она шутила: ну уж нет, он только если потрогает меня — я же просто с ума сойду. И была в общем-то права. Чувства к нему были слишком яркими, насыщенными, разносторонними. И эти же чувства сладко тянули внизу живота — когда он был рядом, от этого было особенно тяжело, она просто не знала, куда деваться, а еще ужасно боялась, что он обязательно поймет! К счастью, он не понимал…       То, что совсем край, она поняла в один из вечеров за работой. Как-то до этого момента ей казалось, что все точно пройдет само. Без взаимности просто потухнет. Разве так не должно было быть?       — Гром, все нормально там у тебя? — он окликнул ее, выпрямился, вгляделся в табло.       Она вскинула голову:       — Неравномерное распределение мощности в активной зоне.       Испуга у нее не было, она была спокойной и собиралась, в общем, справиться сама, но Дятлов, бросив папку на стол, спешно подошел к нему, смотря на показатели. Чуть склонился над ней — тепло тела обожгло, выбило из нее холодность.       — Вот черт… Какой идиот делал расчет распределения мощности при загрузке топлива?! Гром, понижай мощность, добавляй гадолиний… Потапов, используй гидравлические ограничители.              Она кивнула, и без того этим занималась — спокойно, на автомате, уже сталкивалась с такой ситуацией. Она слышала, что Дятлов командовал — низко, прямо, может, излишне грубо, злился.       Полина поерзала, сглотнув.       — Так, хорошо, — он оперся руками, склонился над ней. — В активную зону вводи… Молодец.       Ее повело. Она моргнула, шумно выдохнула — ей стало нестерпимо жарко, будто это у нее мощность неправильно распределена.       — Тише-тише, не так быстро, — он резким движением накрыл ее руку, ограничивания движения — Полина вздрогнула. Горячая, большая… Ее как оглушило его запахом, его жаром, все стало второстепенным, она работала на автомате, смотрела на показатели спокойным взглядом, слушала, что он говорил ей, чувствовала тепло его ладони…       Закусив губу, она закинула ногу на ногу.       — Так, все… Стоп, хватит.       Она расслабила руку, посмотрела на их руки — такая большая ладонь. Он говорил что-то другому оператору — спокойно, может, даже слишком тихо, и этот голос вибрировал во всем ее теле. Вдыхая окружающий ее запах, она невольно сжала бедра сильнее, ощутила вдруг, как рука Дятлова скользнула по ее плечу, чуть сжала — на автомате, может, немного нервно.       — Все. Умница, Гром.       И — взрыв.       Не снаружи, внутри нее, во всем ее теле — с низа ее живота и вверх. Обожгло жаром, чем-то невозможно тягучем и сладким, ей сделалось горячо, а еще — очень спокойно и хорошо. Тело расслабилось, она слабо улыбнулась, пребывая в блаженстве.       — Найду кто расчеты делал — уши откручу, — он выпрямился.       С блаженной улыбкой, мягко Полина сказала:       — Может, ксенон?       — Нет, расчеты, — сказал он сухо, глядя на табло. Кивнул. — Стабилизировали, отлично. Гром… че это ты такая довольная?       Она вздрогнула.       — Ну… я рада, что не запаниковала, — соврала она. Полина просто и без того знала, что не стала бы паниковать.       — Да что тут паниковать? Позлиться вот на некоторых одаренных можно.       Она просто кивнула, глядя на него таким странным взглядом — довольным, лукавым, сытым — что ему сделалось как-то странно. Он откашлялся, отдал распоряжения и поспешил уйти, чтобы переваривать секунду этого очень неясного и будто бы двусмысленного взгляда.       Полина вернулась к показателям и тихо, сладко вздохнула.       Это было что-то невероятное. И ей очень остро хотелось еще.

*

      Дело в том, что Дятлов в каком-то смысле в самом деле не осознавал женщин, как женщин. Да, конечно, он подчеркивал их привлекательность, в конце концов длинные ноги или игриво расстегнутые верхние пуговки рубашки — это очень красиво и стоит восхищенного взгляда. Просто его интерес не выходил дальше исследовательского. У него не было цели построить семью (в его-то годы! Какая уж тут семья), он не искал романов, скорее был весь поглащен работой. Так что даже Полина воспринималась им как простой работник. Тем более защитный костюм делал всех бесполыми — просто работники. Он не мог видеть в ней что-то большее.       Да, порой, запах ее тела сбивал с толку, но не более.       Но этот взгляд… Он будто что-то перевернул в нем, вывернул наизнанку и он стоял перед его глазами. Поддернутый поволокой, полный сытости и неясного удовлетворения, она смотрела, словно хищница на свою жертву, которая не имела перед ней никаких шансов.       Он хмыкнул, потер усы: ну, может по характеру Полина у них и львица, откуда ему знать? Он на эти вещи внимания не обращал, а тут просто как-то внезапно на контрасте ситуации этот взгляд искушал.       Он забыл об этом так же быстро, как эти мысли его накрыли.       Он просто не воспринимал Полину, как женщину, а даже если бы и воспринимал — какая разница? Это в любом случае не больше, чем эстетическое удовольствие.       Он был в этом четко уверен до вечера того же дня.       Возможно, Бог услышал его мысли и решил все сделать с точностью да наоборот. Вероятно, он не очень любил, когда люди в чем-то были излишне уверена.       Вечер был хороший. На дворе была весна — нежная и мягкая, солнечная и ласкающая. Еще не жарко, кожу ласкал прохладный ветер, светило солнце. Прекрасный вечер прекрасного дня — Дятлов поправил галстук и вышел из станции. Обернулся, посмотрев на рисунок на одной из стен — он любил этот рисунок. Вызывал в нем странную теплоту, особенно в свете мягкого, закатного солнца. Дятлов слабо улыбнулся и, закурив, мерно пошел к выходу. Кивнул смутно-знакомому лицу, посмотрел вперед и приподнял бровь — из поворота вышла молодая девушка и он невольно скользнул по ней взглядом с нескрываемым удовольствием. Высокая и стройная, волосы — просто целая копны пышных локанов, спускающихся вниз, по узкой спине. Юбка, как по его мнению, коротковата, но сейчас они снова в моде, да и когда в таком ходить, если не в двадцать? А ноги-то какие… Длинные и стройные — он улыбнулся, весело приподняв брови. И все же девушки, во всех этих летних нарядах — это просто какое-то искусство, неописуемая эстетика.       И ни капли во всех чувствах Дятлова не нашлось ни влечения, ни желания.       Она шла легко, походка у нее была почти игривой, покачивая бедрами, будто бы куда-то спешила.       Она вдруг остановилась, что-то начала искать в сумке, и он обошел ее. И вдруг остановился, пораженно моргая, с дымящей сигаретой в руках.       Она подняла голову и вдруг вся засияла, заулыбалась.       — Ой, и вы домой? А я думала вы ночуете на своей работе, — она хихикнула, скинув сумку с плеча.       Он даже не сразу пришел в себя.       Полина была не просто молодой девушкой, она оказалась на редкость красивой и игривой девушкой! Когда внешняя красота вдруг слилась со всеми ее внутренними качествами, которые он знал, Полина превратилась во что-то невозможное, недоступное. Солнце блестело в ее светлых глазах, на щеках чувственные веснушки (и как он раньше их не замечал?!), яркая и живая, такая подвижная. Тонкая, аромат ее духов накрыл с головой, и будто бы даже его самого не осталось, а была только она — всепоглащающая, живая и желающая.       Желающая чего?       Он не знал, но чувствовал в ней это желание — может, это просто отличительная черта молодости.       Желание к жизни, любви, свету.       — Да… Да, домой, — пробормотал он сбито с толку и спешно затянулся.       Ему показалось, что сейчас она стала еще красивее — так и было. Только увидев его, она сначала даже испугалась, не ожидав, а после все в ней расцвело, сердце забилось сильнее, восторг сжал ее всю, окутал. Она впервые видела его в обычном костюме, и этот вид ее очаровал. Полина чувствовала слабость и силу одновременно — и еще ощущала его запах. Другой, не такой, как на станции — смесь одеколона, сигарет, привычного, выученного уже ею запаха.       А еще… она видела, как он смотрел на нее.       Абсолютно не так, как на работе, это был другой взгляд. Но это и не было похоже на то, как на нее смотрели влюбленные в нее мужчины. То есть, когда они делали вид, что были влюблены… Полина не была уверена, ей казалось, что там была скорее страсть, чем что-то большее, так что она просто не до конца понимала, почему он так смотрит.       Она хотела спросить, но не смогла.       — И я вот домой… — пробормотала она, панически боясь, что он сейчас кивнет и на этом и разойдутся.       Он прищурился, сделал затяжку, все еще осматривая ее и все пытаясь разобраться, какие же чувства один ее вид у него вызвал. Так странно. Он не мог понять.       — Вы припозднились сегодня, — сказал он, сделав шаг вперед, и Полина, оживленная, тут же с ним.       — Помогала стажерам с уравнениями. Они заочники, у них все ответ не сходился. Я им объяснила и помогла решить.       — Пользуетесь популярностью, — усмехнулся он. Вот что-что, а всякие вполне ясные взгляды молодых работников на Полину он видел четко.       — Ну… чуть-чуть, — смущенно сказала она, заправив прядь за ухо и про себя страдая от того, что всю их симпатию она бы обменяла только на него.       — Не спешите отвечать взаимностью?       Он вдруг повернул за ней, и она подумала, что, может, они живут в одной стороне? Полина знала, что он всегда ходил на работу и с работы пешком. Ему нравилось не думать во время этих прогулок. Отдыхать.       — Было бы кому, — вздохнула она.       — Ну да, все-таки семья у вас приличная, тут на абы кого не разменяешься. Но вы все равно строги не будьте, есть у нас достаточно толковых молодых специалистов, явно в будущем перспективные молодые люди, по ним видно.       — Сделаете мне список? — рассмеялась она.       — Могу, если попросите, — он по-доброму прищурился, дымя сигаретой. Ей начал нравится и запах табака, хотя вот так, напрямую, ей он даже мешал, но после… Когда он откладывал сигарету, и ноты этого запаха оставались на его одежде, его коже, смешивались с ним… Это будоражило ее. — Мешаю? — вдруг заметил он, когда она чуть поморщилась. — Прошу прощения, я обычно хожу один, так что… — он оглянулся и, найдя урну, затушил и выкинул окурок.       — Ничего, я уже привыкла. Вы все дымите, как паровозы.       — К нашему стыду, — развел он руками, — работа нервная, надо успокаиваться.       — А вы что, умеете нервничать? — изумилась Полина, и он улыбнулся. Ее удивляло то, как менялось его лицо, когда он улыбался. Будто бы другой человек!       — Да, порой бывает.       Она немного помолчала.       — Вы же часто были свидетелями аварий?       Дятлов ответил не сразу. Он шел, хмурясь, будто бы обдумывая, стоит ли вообще говорить на эту тему.       — Был.       — И как вы себя ощущали во время них?       — Нормально, — спокойно сказал он, будто его в самом деле это не волновало. — В моменте нет места страху. Ты просто выполняешь инструкции, делаешь то, что должен делать.       — Я знаю, что на первом блоке была авария…       — Да, и на ЛАЭС. После этого реакторы модернизировали, они стали безопаснее, больше такого не повторится. Но в целом аварии — это нормальное дело на АЭС. Я бы… я бы хотел тебя попросить, чтобы во время них ты вела себя разумно.       — Конечно, — ответила Полина спокойно. — Я знаю регламент, порядок действий и, к тому же, у нас часто бывают учения, так что…       — Гром, я прошу тебя вообще в этом не участвовать, а уйти в безопасное место, — он увидел ее взгляд. Хмурый, не одобряющий он мог ее понять. Меньше всего хочется во время аварии отсиживаться — это уже просто как рефлекс. Делать все, что ты можешь делать. — Ты молодая девушка, и, кто знает, может выйдешь замуж и захочешь родить. Не отнимай у себя это. Девушки не должны участвовать в ликвидации аварий с повышенном уровнем радиации. Не потому что вы слабые, а потому что так устроила природа.       Она снова поморщилась, будто бы эти слова ее ранили.       — Я понимаю, о чем вы, но мне не хочется с этим мириться. Кажется, что я, на фоне других, работаю в пол силы.       — Глупости. Ты сильнее многих работников. Просто есть некоторые моменты, вот и все, — он посмотрел на нее. Ее лицо, глаза, губы. Волосы, волнами спадающими на ее плечи, блестящие на солнце. — Не понимаю, куда ты их деваешь?       Она моргнула, перевела на него взгляд и рассмеялась.       — Мастерство рук и никакого мошенничества, — подмигнула она ему.       Они болтали о АЭС, о работе, об авариях, он рассказал ей о своей прошлой работе, что руководил секретной лабораторией, и от этого у нее даже глаза заблестели. Он засмеялся, сказал, что и на ЧАЭС такие есть, и она может там работать. Он ошибочно принял ее восторг за то, что ей понравилась такая должность, но, на самом деле, в ней что-то довольно запищало представляя его на такой должности. Такой шлейф загадочности!       С другой стороны, ее вполне устраивала его должность сейчас, его авторитет, то, что его уважали. Это приводило ее в трепет.       — Я и не знала, что нам по пути, — сказала она, остановившись у квартиры.       Дятлов огляделся и растерянно моргнул.       — Мне в другую сторону. Просто заболтался, кажется…       — О, — она удивленно приподняла брови. О Боги. Он шел с ней не потому, что ему нужно было сюда, а потому что он хотел идти с ней. И она, набравшись уверенности, сказала: — Хотите на чай?.. Я вам должна. Ну, у меня и кофе есть, вы же чай не любите, — ее голос немного стих, когда она увидела, с каким изумлением он на нее посмотрел, якобы она предлагала что-то ненормальное. Она засуетилась. А вдруг и вправду что-то ненормальное?.. Одно дело звать в свой кабинет, другое — в квартиру! — Извините, я про…       — Ну, почему нет? Раз уж я здесь оказался.       Она оживилась, кивнула и потянула дверь подъезда, вся в восторге. Он последовал за нее, за ее тонким силуэтом. Он будто сейчас и не находил ничего общего с той женщиной, что знал на станции. Тонкая и стройная, почти миниатюрная, несмотря на рост, пышная грива ее волос, подол юбки, волнующий его особенно сильно, когда дул ветер, ее горящие глаза и шалая улыбка.       Из-за этого его сердце билось чаще.       Но он решил, что это, определенно, магнитные бури.                    — Вот, проходите, ванная направо.       Она бросила ключи на полку, те тихо звякнули. Дятлов осмотрелся. Небольшая, милая квартирка — более чем достаточно для одной девушки.       — А я как раз булочек испекла. Я, правда, в готовке не очень, но сосед вот заходил, сказал, что вкусно… Мне кажется, он соврал.       Почему-то Дятлов зацепился только за соседа.       Он спросил:       — И часто он заходит?       — Почему вы спрашиваете? — изумилась она, приподняв брови. — Он мне и с вещами помогал, когда я сюда заселялась. Должен был отец, но он не смог тогда приехать по работе.       — Ну, просто… — он нахмурился, сам не понимая, что не так с этим соседом. — Просто лучше молодой девушке быть аккуратнее, когда она впускает всяких мужчин в свой дом.       — А вы всякий мужчина или не всякий? — игриво прищурилась она, и в Дятлове снова все как перекрутилось в тугой комок.       — Я вообще не мужчина. Я инженер, — буркнул он и поспешил уйти мыть руки. В спину прилетел тихий смешок.       В ванной стояли всякие милые баночки, которые точно подтверждали, что это дом юной девушки — часть на иностранном. Он хмыкнул. Ну, с таким отцом ясно, как много ей доставалось с заграницы. Дятлов вытер руки, пошел на звуки, идущие с кухни. Она была залита закатным светом, Полина ставила чайник, звенела кружками, и Дятлов плавно сел за стол. Он ополоснул лицо холодной водой и, кажется, пришел в себя, но…       Может, Полина забыла, что не одна и делала все на автомате — делала все то, что она обычно делала дома одна.              И она наклонилась, чтобы что-то достать. Дятлов так и замер. Сколько это длилось? Три секунды?       Но цвет ее белья — черный.       А еще у нее веснушки даже на ягодицах…       Он просто сидел, весь как потяжелел, смущенный и красный. В паху вдруг заныло и он дернулся. Нет, ну такого уж точно сто лет не было — чтобы только от взгляда, за пару мгновений, но процесс был необратим, и он растерянно уставился в окно и принялся мысленно решать уравнения, лишь бы не думать       О Боги.       Веснушки.       На ее лице, шее, плечах, на ее руках, бедрах, ягодицах… А на груди?..       Фантазия вдруг взбудоражила его еще сильнее, дыхание перехватило, лицо загорелось, и он быстро, с шумом, встал. Полина дернулась и обернулась — Дятлова уже не было. Захлопнулась дверь в ванную. Она приподняла бровь. Что он там так срочно решил сделать? Немного подумала, помешивая сахар в чашке — наверное, часы забыл. Снял, когда мыл руки.       Она поставила чашки, устроила блюдце с булочками — взяла рецепт у тети Лены, у нее всегда самая вкусная выпечка! Даже у Полины получилось весьма неплохо и она очень надеялась, что сосед ей не соврал! И Дятлов тоже их оценит, и не захочет выплюнуть их… Она нервничала. Боги, она ужасно нервничала! Полина и подумать не могла, что сможет пригласить его на кофе и, что еще страшнее, что он согласится.       Дятлов в ее квартире! Будет есть ее булочки! Дай Бог не выплюнет.       Она была вся в нервном напряжении, смущенная и, одновременно, в восторге. Он был с ней не как ее начальник. Просто как… знакомый. Да, верное слово. Был с ней мил, болтал о всяком, как простой человек.       Долго он что-то часы надевает. Идти и стучаться ей было неловко — вдруг у человека живот свело? Посмотрев на булочки, она тихо хихикнула от идеи, что у него его свело только от мысли попробовать ее кулинарные изыски.       Она услышала шум воды, и Дятлов вышел.       — Все хорошо? — спросила она, болтая ногой. — Вы какой-то… красный.       Он просто уставился на нее. Ему было так невероятно стыдно. Этот невинный цветок позвал к себе просто выпить чая, а он!.. И в ее ванне, от ее вида, и это все…              — Давление немного подскочило, бывает. Просто магнитые бури, — пробормотал он, свято уверенный, что это они так его растормошили, сделали его таким нервным, таким перевозбужденным.       — О, понимаю, у меня отец на них жалуется, — она улыбнулась, и ему стало еще хуже, и еще более стыдно. У нее отец его возраста, и он… на нее, выходит, и… — Вы присядьте. У вас вид такой больной… — она обеспокоенно на него посмотрела, и он присел. Она спешно поставила перед ним стакан воды и пошутила: — Ну вот, что не сделаете, лишь бы не пробовать моих булочек!       Он покраснел еще сильнее.       Ее… булочек. Фантазия рисовала совсем другое! Он залпом выпил воды и стал панически думать, на что перевести тему. Теперь один ее вид вызывал в нем еще больше бури и волнений, ему хотелось срочно нацепить на нее белый костюм и шапочку, сделать бесполой и неясной.       — Какая мне скорая? — спросил он почти оскорбленно. — Нет, все в порядке. Спасибо за кофе, — он притянул к себе чашку, стараясь прийти в себя.       — Он без сахара.       — Я такой и пью, — он кивнул, подтянул блюдце с булочкой. Почему-то осознание, что она пекла их сама, вызвал неясную нежность в его груди. — Мило, что вы занимаетесь бытом.       — А как не заниматься? — улыбнулась она. — Это же мой дом. По крайней мере, на сейчас. Хочется, чтобы здесь было уютно и хорошо. Чтобы хотелось находиться. Столько ещё докупить надо… — Полина вздохнула и посмотрела за тем, как он укусил булочку. И почему-то от вида, как он ел, ее затопила неясная нежность, захотелось погладить по волосам, но она только спросила: — Как вам?       — Очень вкусно. Ты завидная невеста, — сказал он, не соврав. И вправду же: семья приличная, при деньгах, сама дочь и умница, и красавица, и хозяйка. Он вдруг испытал тревогу за то, что она могла бы выбрать кого-то, кто не ценил бы ее. — Ты должна будешь внимательно подойди к выбору партнера, — вдруг сказал он серьезно. Так же, как это говорил ей ее отец.       — Знаю, — она вздохнула. — Но у меня есть ориентиры и я придерживаюсь их, — обычно она отвечала иначе. То, что не так давно она говорила оператору. Что никого не ищет. Но сейчас все поменялось. Она смотрела на этого мужчину и хотела его.       — Ого. И что за они? — с интересом спросил он.       Она отвела взгляд, пройдясь пальцем по кромке кружки.       — Я хочу… — и ей казалось, что ее признание, должно быть, было на самой грани, — хочу, чтобы он был старше меня, опытнее. Чтобы был образованным, умным, занимал… или стремился занять хорошую должность, — спешно добавила она, испугавшись, что описание может показаться ему слишком явным. Еще бы сказала, что хочет, чтобы у него волосы с сединой были! — И, конечно, чтобы он не только любил меня, но и уважал. Понимал, что работа для меня важна, что это не просто хобби.       Он нахмурился и кивнул.       — Атомщика тебе надо искать, чтобы он понимал важность работы. Про должность… правильно, конечно, но там замашки могут быть, сама понимаешь.       — Я знаю, отец такой, — сказала она, но от мысли, что у Дятлова эти бы замашки проявлялись очень ясно, ей вдруг стало жарко. Властный, начальник даже в их отношениях, понимающий, строгий. — Но он понимал, где кончается работа, а где начинается семья. Он всегда был очень нежен с нами и заботлив. Такого же я хочу от мужа.       — Здравые требования. Надеюсь, ты будешь им следовать, а не найдешь маргинала какого. Много я такого повидал…       — Мне отец этим все уши прожужжал, — вздохнула она. — Я обещала найти работящего и с хорошими рекомендациями. Я думаю, он потом его по всем базам пробьет.       Дятлов усмехнулся.       — Ну, в этом плане твоему кавалеру не слишком повезло… Строгий отец всегда пугает молодых парней.       Полина посмотрела на него, хотела спросить: а не молодых? Но не сделала это лишь от того, что прекрасно знала ответ. Нет. Дятлову уж точно не было бы дела до его отца. Или… волновался ли он бы о его реакции? Такая разница в возрасте. Ей вдруг подумалось, что в таком раскладе все было бы еще хуже.       Они долго болтали обо всем на свете и, в конце концов, Дятлов, глянув на часы и сонно моргнув, сказал:       — Ну, мне пора. И отоспаться надо. Годы уже не те.       Ей не хотелось, чтобы он уходил. Ей было так легко и свободно с ним, так хорошо, но время позднее, а он же и так после смены, ясно же, что хочется спать. И, вероятно, поесть нормальной еды… Она бы и хотела предложить, но поняла, что этим бы просто стала навязываться, так что все, что Полина могла сделать — проводить его.       — Ну, спасибо за угощение, — он забрал свой чемоданчик, поглядел на нее, и больше всего Полине бы хотелось, чтобы он обнял ее. Ну, хотя бы по-дружески?.. Но они ведь не друзья. Так, приятели, а еще — начальник и починенная. Не больше.       — Не за что, приятно было с вами поболтать.       Она глядела на него и этим взглядом умоляла сделать хоть что-то. Хоть что-нибудь. Но он только попрощался с ней и вышел в подъезд. Полина прикрыла глаза и выдохнула — в ее теле гуляло напряжение, которое так и не нашло выхода. Ей казалось, что, может быть, это было бы даже уместно — просто обняться! Что в этом такого? Но он ей даже руку не пожал. Полина вдохнула, обернулась, глядя на свою квартиру — теперь она казалась такой пустой без него — и, с опущенными плечами, ушла на кухню, чтобы прибраться.