Разорви донельзя

      Это был чудесный солнечный день. Такой же, как и любой другой день, который до этого был у Дятлова. Как у человека, который занимался любимым делом, каждый день у него был хорошим. Он любил то, что делал, любил каждый здесь уголок, один вид АЭС вызывал у него приятное тиснение в груди. Он был строг, но не более — его уважали и им же восхищались. Он был на правильном месте.       И в такой чудесный день ему сказали:       — Скоро придет новый сотрудник.       Он кивнул, не отрываясь от расчетов. Как будто что-то новое. Старые уходят, новые приходят. Здоровый процесс. Человека скорее всего взяли толкового — он в этом уверен. Дураков тут не держат.       — Что-то еще? — он поднял взгляд на сотрудника. Тот так и стоял над ним, будто решил сообщить, что кто-то сдох: именно такое выражение лица у него было.       — На самом деле, это сотрудница.       Дятлов моргнул. Хмыкнул.       — Бред. Девушек не берут и не обучают на атомщиков.       — Технически, обучают…       — Да, но они туда не идут, потому что ни на какую станцию их не возьмут за редким исключением, — он даже всерьез это не воспринял. Кто в здравом уме возьмет на атомную станцию девушку?! Ей рожать еще! Ага, ну конечно, сегодня девушка, а завтра у них тут подростки ходить будут. Конечно, у них тут работали женщины, но почти все в возрасте и с детьми, а тут…       — Завтра сами увидите. Просто решил сообщить, чтобы вы были морально готовы.       Дятлов глянул на него исподлобья, но решил проигнорировать комментарий. Может быть порой он и был слишком эмоционален, но лишь тогда, когда это допустимо. На планерке, после работы, никак не на рабочем месте. К чему это? Чтобы напугать оператора, в случае чего, еще сильнее? Щас же. Он не дурак. К тому же у них определенно точно не может работать девушка. Наверняка глупый слух, пустил кто-то, пока курил — щас же мужики хуже баб пошли. Три раза подумаешь прежде чем криво пернуть — шептаться же начнут тут же.

*

      Это был не слух.       Он услышал женский голос на подходе в диспетчерскую. Замер. Моргнул. И, хуже того, женский смех.       О Боги.       Только этого здесь не хватало.       Он широким шагом зашел в помещение, уверенный, что увидит сейчас ну, может быть проверяющую, может бухгалтерию, уборщицу в конце концов!       Она стояла у панели, волосы убраны под шапочку, на ней белый хэбэшный костюм — как и на всех них. Слушала, что говорил Акимов, указывал, учил. Бред. С ума сошел, что ли? Да ее в уголок надо отнести и там посадить, бумажку в крайнем случае дать, пусть рисует!       Он захлопнул дверь, все обернулись к нему. Хмурым взглядом он уставился на нового сотрудника. Сотрудницу. Боги. Девушка. Молодая девушка! Он уже готов был поверить, что просто женственный парень — что он, не видел таких, что ли? Но нет. Глаза у нее умные и внимательные, взгляд ясный. Она кивнула ему:       — Здравствуйте, товарищ Дятлов. Я Полина Гром. Новый инженер. Приятно познакомиться.       Какой бред… Он просто не верил своим глазам! Да, конечно, не существовало закона, по которому нельзя брать молодых женщина на работу на АЭС, но ведь все всё понимали…       — Очень интересно, — кивнул хмуро. — Вы у нас первая столь молодая женщина.       — Да, знаю.       — И что вас привело в атомную энергетику? — осматривал он ее с ног до головы, будто изо всех сил надеялся увидеть в ней переодетого мужика.       — Я с детства сюда хотела, мой отец занимает высокую должность и…       — Ах, вот оно что. Без связей, значит, не обошлось.       — Я… — она даже опешила. — Я отучилась и закончила с отличием, — пробормотала она сбитая с толку. Изначально она готовилась к подобному отношению — встречалась с ним с первого курса, ей всегда приходилось быть лучше всех своих однокурсников, лишь бы получить хорошую отметку. На нее всегда смотрели, как на дурочку, и снисхождение она могла получить только когда прыгала выше всех, когда прикладывала в сотню раз больше усилий, чем это следовало. Отец утешал ее, говорил, что это жертва не зря: в конце концов, это важные знания, они помогут ей на работе. И все-таки… Она чувствовала на себе все эти взгляды. Разные взгляды. Удивленный, не одобряющие, недовольные и насмехающиеся. Но, к счастью, с воспитанием проблем не было и операторы, с которыми она работала в эту смену, отнеслись к ней прежде всего, как к специалисту. И тут это. Дед усатый и недовольный, ее начальник, смотрел на нее и видимо одним взглядом хотел в окно выкинуть. Она вдруг ощутила себя такой маленькой.       — Дело не в вашем отличии, — грубо сказал он, видя, как остальные наблюдали за ними как исподтишка, с интересом. Через Дятлова узнавали то, что сами хотели спросить. — Девушек не берут не потому, что вы глупее или что-то в этом роде. Я знавал достаточно женщин-ученых и в нашей сфере — прекрасные, умные люди! Вот бы и вы туда шли!       — Но я хотела заниматься практикой. Как и мой отец. К тому же я не вижу удовольствия в том, чтобы днями сидеть и копаться в теории, — ощетинилась она, и Дятлов даже слабо кивнул. Ну да, он тоже так считал, но!..       — Вы прекрасно понимаете, в чем разница. Это сейчас вы тут такие довольные и уверенные, а потом? Родите кого-то не того, и все, тысячу жалоб и от вас, и от вашего отца?       Она моргнула. Вообще-то она ненавидела эту претензию. У нее мозг через уши хотел вытечь, когда она ее слышала! А слышала она ее сотню раз. Каждый экзамен и зачет, практика, лекции — везде она слышала, что ей же рожать. Она голос сорвала, рассказывая, что радиация, в дозах на АЭС не влияет в долгосрочной перспективе на репродуктивную систему, она не собирается даже замуж, а уж если соберется — то перейдет исключительно на операторскую работу, где получение радиации минимальна и не отличается от средней дозы, которую получает обычный человек, и, в конце концов, если она будет уж очень сомневаться, то перейдет на научную деятельность. И все как об стену горох. Ей же рожать!       Во всяком случае, она уже выучила, как отвечать на такие претензии.       — Я не замужем, туда не стремлюсь и не веду половой жизни. А уж если начну вести, обещаю вас оповестить, чтобы мы вместе придумали, что же нам с этим делать и чтобы вы рассказали мне про презервативы. Вам выписку от гинеколога принести или обойдемся малой кровью?       Он дернулся, щеки загорелись — по диспетчерской прошел шепот.       Она еще и язвить ему будет!              — Во-первых, попрошу без подобного тона, вы на рабочем месте и беседуете со своим начальником и, если не хотите начать свой первый рабочий день с выговора, то лучше сменить тон.       Он сделал паузу, чтобы увидеть ее реакцию. Она замялась, и он ждал, что она снова нападет на него, будет язвить, пытаться ставить себя выше и умнее других, и от этого, впрочем, все станет ясно — что как специалист она пока не состоялась, хотя бы в плане рабочей субординации.       Но она сказала:       — Прошу прощения. Но, хочу заметить, что замечания о репродуктивной функции — это очень личная тема. Ее не стоит обсуждать на рабочем месте.       Он усмехнулся. Ладно. Может быть, и есть тут толк. Да только… двадцать пять, рожать не собирается… А когда собирается? В тридцать? Так говорят, что поздно уже. Но тут она права — он не должен о подобном ей заявлять, это не касается их работы. Да и… он осмотрел диспетчерскую. Молодая женщина в мужском коллективе… Ей-Богу, подцепит неженатого, и уже через полгода уйдет в научную. Ну и чего ему волноваться? За пару месяцев уж точно ничего не случится.       — Что ж, я понял вашу точку зрения. Хорошо, если вы уверены в безопасности и, главное, в этом уверен ваш отец и Брюханов. Все, чего я хочу, чтобы вы проявили себя, как хороший специалист. Надеюсь, сработаемся, товарищ Гром.       Она даже растерялась. То, как быстро он успокоился и принял ее сторону — она не ожидала этого! Он человек старой закалки, наверняка яро уверен, что она должна идти рожать, а не мешать мужчинам работать, а тут… так просто! Растерянная, она кивнула:       — Спасибо. Я постараюсь.       — Есть вопросы — подходите, вам помогут. Меня, если выйдет словить, тоже спрашивайте. Что ж… Тут у нас все хорошо? Вот и отлично, пойду проверю реакторный блок.       Она тупо кивнула, глядя, как Дятлов спокойно ушел. Она переглянулась с Акимовым, кто-то низко усмехнулся — будто бы удивленно.       Полина пробормотала:       — Ничего не поняла… Вы говорили, что он злится будет.       — Он, кажется, и хотел… Передумал что-то. Ну и хорошо, у нас к вам претензий нет, я думал, сейчас обучать вас буду, а вы все знаете.       — Да, спасибо, я еще параллельно учебе работала оператором, у меня есть опыт. Просто первый день на рабочем месте всегда сложно. И все мне говорили про Дятлова… А ему, кажется, просто не интересно.       Отозвался Комаров:       — Степанычу есть только дело до того, кто как работает, вот и все. Наверное, он удивился тебе, потом понял, что ему это неважно и уже забыл об этом через минуту. Пойми, старику полтинник, он, возможно, впервые увидел живую женщину, он же живет на работе, ничего кроме станции не видит.       Она рассмеялась и кивнула, но была рада, что все прошло гладко. На самом деле еще во время практики она замечала, что на станциях к ней относятся, как к равной, в отличии от университета, где не было ничего, кроме бесконечного пренебрежения. На станциях к ней относились, в первую очередь, как к работнику. Отучилась же как-то? Значит, что-то знает. А мозги, особенно молодые, всегда нужны.       И здесь, она чувствовала, ей будет легче.

*

      Так странно — Дятлову казалось, что с появлением девушки в их серьезном мужском коллективе ничего не изменилось. Он-то был уверен, что это расклеит работу, что она тут будет бегать и глазками стрелять, ведь, конечно же, она пришла себе мужа искать! Но день, второй, третий — ничего не менялось. В диспетчерской по обычаю было тихо, изредка негромкие разговоры. Все было на своих местах. Включая уважаемую Полину Гром— никаких распущенных волос, всегда аккуратная, на своем месте, с внимательными глазами. Он следил за ней, как ее начальник, и не мог ни на что пожаловаться. Буковка к буковке, цифра к цифре. Никаких опозданий или ошибок. Он все ждал, что выяснится, что, на самом деле, она должна бояться радиации — в ее планах-то мужа найти! — но ни разу она не дрогнула, когда он просил сделать осмотр оборудование или измерить радиацию. Он думал, что когда он даст ей работу, где она непременно получит дозу выше той, что в среднем получает обычный человек, она засуетится, но ничего подобного не было! Выяснила, где дозометр, и ушла. Пришла с показаниями. Дятлов, конечно, потом сам проверил — ну так, на всякий случай. Все сошлось.       И, самое ценное, она не боялась спрашивать. Порой, заходя в диспетчерскую, он видел, что ей что-то объясняли или показывали. Он кивал. Хороший знак. Он скорее бы напрягся, если бы она ничего не спрашивала. Не может молодой специалист все знать.       Господи. Неужели в самом деле работать пришла? И не замуж, не рожать? Откуда это в молодых головах? Такая красивая, умная девушка, и всю жизнь на работе убить хочет? Тьфу ты… Даже он порой тосковал, что так и не женился во второй раз, что детей нет. Приходил в пустую квартиру и чувствовал, что будто кусок сердца вырвали. Это так, на минутку, потом голову снова забивали более важные вопросы, но даже он иногда чувствует тоску от того, что не соприкоснулся с таким. Но он мужчина. И даже у него подобные чувства бывают! А тут… Она же по-любому жалеть будет. В лет пятьдесят вдруг обнаружит, что как специалист она, может быть, хороша, и добилась многого, и зарплата приличная, и люди ее уважают — да только девается это куда-то в квартире, в которой выключен свет.       Он поджал губы. Ага, побежит он её сейчас жизни учить. Он что, молодость не знает? Понимает он это: и то, что уважаемая Полина свято уверена в том, что жизнь знает, и все наперед она выучила, и уж тем более не может ошибаться!       Сама разберется.       Главное, специалист хороший.       Он в этом с каждым днем убеждался.       В одно чудесное утро, зайдя в диспетчерскую, он громко объявил:       — Сегодня у нас эксперимент по безопасности реактора. Все на местах?       Увидел краем глаза, как Полина вдруг заерзала, глазами забегал, но рядом с ней склонился Акимов, сказал что-то, кивнул, и она нервно уставилась на него. Дятлов усмехнулся. Во дите.              — Товарищу Гром предлагаю наблюдать, запоминать и конспектировать. Уяснили?       Она кивнула с облегчением в глазах. Ну, он же не тиран. Впервые вообще с экспериментами сталкивается, он ей ни за что управление не даст. Пусть смотрит и запоминает.       — А для мотивации запоминания, я вас потом опрошу.       — Хорошо, я поняла, — она кивнула, уступив место Акимову. Тот уселся, пробежался глазами по порядку проведения и кивнул.       Она не мешалась, не переспрашивала, зная, что не время, и в самом деле в блокноте что-то черкала, запоминала. Старательная она у них.       — Отключай охлаждение… Ага, — глаза бегали по табло, он кивнул.— Ну, товарищ Гром, что скажите?       Она подняла голову, всмотрелась и сказала:       — Аварийные системы охлаждения работают.       — Умница, — кивнул он спокойно, заметил, как она смущенно на него посмотрела и что-то чиркнула в блокноте. Он нахмурился. Что она там сейчас-то записала? Что реактор не развалился? — Хорошо, включай систему охлаждения. Ага… все, замечательно. Какая мощностьу нас? Вижу, на тридцать процентов повышай. Потом позовешь. Ну, Гром, как дела у нас?       — Хорошо, — растерянно сказала она. — Ничего не отвалилось.       Дятлов низко усмехнулся.       — Фантастическое описание для работника АЭС. Так в отчете и напишем?       Она мотнула головой, глядела на него странно, он этот взгляд не понимал, зато вот другие операторы посмотрели так, будто все знали. И это его злило.       — Нет конечно.       — Будем тогда вместе отчет с вами писать. Учиться будете. Я вот с бумажками работать не люблю, а молодые работники тут для чего?       — Чтобы делать за вас бумажную работу?       Он низко усмехнулся и, глянув на давление, отошел к столу, взяв сигарету. Закурил, глянул еще раз на Полину — она забавной какой-то казалось. Не то чтобы кривой или не в тему, нет, просто забавной. Хрупкой в этом халате — он ей великоват немного, новую форму для нее еще не сшили, а она и не жаловалась, не мешается, говорит. Он отвернулся, сделав затяжку.       Странная эта Полина.       Вроде с ней ничего не поменялось, а вроде что-то и изменилось, только он не понимал. Не замечал. Не мог заметить. Но работе не мешает никак и хорошо, другого ему не нужно.       Но иногда ему начинало казаться, что он стал понимать. Уже после, отложив свои записи, она плавно опустилась рядом с ним — его обожгло тепло ее тела и его аромат. Прядь волос у нее выбилась на лицо, и она спешно убрала ее, немного растерянно.       Он словил себя на по-настоящему страшном действии.       Его рука. Которая поднялась.       Чтобы убрать прядь.       Он схватил ей папку, грохнул на стол и сказал:       — Ну, давай начинать, быстрее начнем, быстрее закончим. Показатели смотрю фиксировала? Умница, их и записывай. Записывай какие действия совершались, для чего и какой результат.              — Хорошо.       А он встал, как ошпаренный — и в самом же деле ошпаренный. Ее запахом, ее теплом, он вдруг ощутил, как щеки горели, как странно повело себя сердце. Нахмурился, взял сигарету и снова закурил, встав к ней спиной, смотря на табло. Вот бред какой, а? Надо будет сегодня хорошенько отоспаться.       Отчет он проверил после, уже в здравом уме — весь морок прошел, и он просто забыл об этом. Конечно забыл. А что ему еще с этим делать? Он кивнул, поставил подписи, похвалил. Вон как схватывает на лету, и показатели все правильно записала, ни одной ошибки! Толковая девка же, а выбрала, выходит, карьеру… А ведь таким и надо рожать! Чтобы толковые дети были. Да только здесь она никому глазки не строила, всегда все строго только по работе. Ему уже прям не имелось, когда же он увидит, как она флиртует с кем-нибудь, и ничего. Ей вроде кто-то там глазки строил, и симпатию высказывал, а ей хоть бы что. Что ж за девка такая? Умная, но такая глупая…

*

      Лил дождь. Очень некстати полил, Дятлову еще два километра до станции было, ровно половина, а он без зонта. Да и ждешь разве дождь в солнечное утро? И тучки ни одной вроде не было, а теперь вот. До работы дошел вымокший до нитки, наспех уже там вытерся и переоделся. Рабочее настроение чуть попустилось, он продрог и теперь был в дурном расположении духа. Потерев руки, решив, через часика два выпить чайку, первым делом он пришел в диспетчерскую.       Осмотрел все, проверил и вдруг заметил сие чудо. Зеленолицое с бледными губами.       — Гром, вы часом в обморок падать не собрались? Или радиации с утра наглотались? Ну-ка, тошнит?       — Я… нет, просто чувствую себя плохо. Нормально все.       — Ты мне не дури. Нам тут операторы в предобморочном состоянии не нужны, вы за показателями важными следите. Если плохо — идите в мед пункт.       — Нет, хорошо все, — вдруг заупрямилась она, при чем с таким видом, будто он своим замечанием задел ее честь и гордость!              Он приподнял бровь, но махнул на это рукой. У него и так дурное настроение, а эта реакция только сильнее в нем что-то задело. Он с хорошими намерениями, а она вот так! Еще губы надула, брови нахмурила. Да никто так на его замечания о здоровье не реагировал. Всем ясно, что если плохо — в мед пункт. А там уже в зависимости от распоряжения.       Он про себя выругался и понял, что без сигареты точно на всех лаять начнет. Он закурил, выдохнул, глядя на мнемотабло. С первым вздохом дыма стало легче и проще. Он перевел взгляд на Полину. Та склонилась, что-то сказала рядом стоящему оператору и поспешно встала. Все такая же бело-зеленая, явно не в себе, она быстро ушла. Дятлов нахмурился и понял: дура. Дура самая настоящая. То ли наглоталась с утреца радиации на каком-то блоке, то ли еще чем заболела — и на работу приперлась! Молодые юные умы, искренне считают, что от них таких много пользы будет на работе! Да тут вреда скорее. Слабым мозгом посчитают что не так, и все. Выругавшись, затушив сигарету, он пошел за ней.       Она была в коридоре, привалилась у открытого окна. Покачав головой, сунув руки в карманы, он пошел за ней, а после небрежным движением взял дозиметр на ней — она даже не среагировала, будто бы сил даже на это у нее не хватало. Покачал головой — в норме.       — Гром, сейчас я тебя веду в мед пункт и упаси тебя хоть кто мне возразить, ты меня поняла? Я не о тебе забочусь, а о станции. Тут припадошные не нужны. В себя придешь, тогда и за работу. Ты запомни, что я скажу: жертвовать будешь собой во время аварии и когда эта жертва нужна. Приходить в полуобморочном состоянии на работу не надо. Идемте.       Он помог ей встать — видел, что это действие далось ей тяжело, вид у нее был больной, лицо взмокло. Нет, не радиация — ожога нет, да и дозометр в норме. Отравилась, что ли… Она сначала пыталась идти сама, и как будто бы это даже внушало доверие, но, когда она покачнулась, оперевшись рукой о стену, он сказал:       — О меня обопрись.       Она не стала спорить или чего-то говорить — не потому что не хотела, а потому что, он видел, сил на это не было.       По весу она оказалась еще тоньше, чем казалась в этом белом халате. Она прильнула к нему, опираясь — такая хрупкая и гибкая. Он вздохнул — уже и позабыл, как женское тело могло ощущаться, да только конкретно это тело он хотел разве что на больничный лист посадить.       К счастью, хоть дошли. Сначала спохватились, подумали, мол, передозировка, но, рассмотрев лицо, успокоились.       — Через часик зайду. Если совсем плохо будет — либо больница, либо кто домой отвезет.       Ему кивнули, а он ушел. Никаких чувств у него это не вызвало. Кто у них тут только в предобморочном состоянии не находился. Работа сложная, тяжелая, порой и он сам по тридцать часов работал. В обморок не падал, но к тому, чтобы заснуть по пути и разбить лицо об угол — весьма. Так что ничего, кроме понимания, у него это не вызвало.       А вот когда она вернулась на свое место вполне себе свежая и почти что непринужденная — испытал. Бесконечное удивление. Она поблагодарила его и села за свое место. Он так удивился, что и ничего спросить не смог. А что тут спрашивать-то?! Явно же не симулировала свое состояние, в самом деле плохо было, а тут за сорок минут прошло? Да разве такое бывает?!       Он прикидывал возможные болезни, но ничего в голову не шло, кроме совсем уж серьезных, но таких на АЭС не берут ни под каким предлогом. Даже будь у тебя президент отец.       Может быть, временное недомогание? А если такое у нее постоянно? Он весь день над этим голову ломал и думал, что нет, так дело не пойдет. Есть заболевание какое — пусть говорит. Тут это не шутки. Уже ж даже проблема не в том, что она себе этим вредит, а что на станции может делов наделать из-за плохого состояния здоровья. Он вздохнул. Ну а чего он хотел от молодого специалиста? Она многого еще не понимает и не знает, а он тут в том числе и за этим — поставить на путь истинный.       Под конец рабочего дня заглянул в диспетчерскую, пробасил:       — Гром, ко мне под конец смены зайдешь.       Полина растерянно на него посмотрела и моргнула, а сама панически стала перебирать, где же она успела накосячить! Она была уверена, что просто так к себе замести главного инженера не зовет! Планерка обычно сразу со всеми проходит, как и разные совещания, и разбор полетов тоже. Тут что-то лично к ней.       Кто-то на нее глянул и спросил тот самый страшный вопрос:       — Вы где уже отметиться успели?       — Да вроде нигде, — сказала она растерянно. — Мне бы сказали, если бы я ошиблась где-то.       — Может это из-за твоего недомогания?       — Глупости, — она нахмурилась. — Я же не на день слегла! Или что у вас, если на полчаса стал не рентабельным, то все, увольняться?!       — Да тише ты, не горячись, — он мягко похлопал ее по плечу. — Тебя Дятлов, что ли, покусал? Только он порой на ровном месте истерики закатывает.       — И ничего я не закатываю, — клацнула она зубами и отвернулась. Оператор рядом тихо хмыкнул и про себя решил: два сапога пара. Странно, что они еще друг друга не покусали с Дятловым, наверное, держались только за счет того, что он ее начальник и она его уважала, да и работает мало, зубы показывать пока не может. Про Дятлова-то все знали: он никогда не молчит, если ему что-то не нравится. И эта такая же… Ей-Богу загрызут друг друга…       Время для нее шло мучительно и медленно, она все не могла успокоиться и собрать мысли в кучку. В голове просто бегало сто разных вариантов, один глушил другой, и, в конце концов, у нее просто разболелась голова.       К Дятлову она шла вся напряженная, как на иголках, и почему-то готовилась к увольнению — сама не понимала, откуда у нее такие мысли. За ней грубых ошибок не было, так с чего бы?              Постучавшись, она вошла — прямая, как струна, с диким взглядом. Дятлов, увидев ее, подумал, что она его сожрать хочет. Посмотрел хмуро, бровь приподняв, и сказал:       — Садись. Чего снова напряжённая такая, а?       — А что вам опять не нравится? — ощетинилась она, и Дятлов едва прям так не сплюнул. Тьфу ты, взбалмошная девка.       — Зубы спрячь и не шипи мне тут, не кошка драная. Вдохни и выдохни, выговоров я к тебе не имею.       — И увольнять не будете? — вдруг спросила она с внезапным облегчением.       — С чего это я тебя уволить должен? Гром, я понимаю, что тебя в твоем университете, наверное, ужасно затюкали, но мы с твоими обидами носиться не собираемся, чего и тебе желаю.       Она моргнула, дернулась, а после так же резко успокоилась, будто бы что-то осознала. Сказала, спокойно и мерно:       — Прошу прощения.       Он кивнул. Ладно… молодая кровь. Он, что ли, другим был? Да и по опыту знал: уж лучше такие, чем равнодушные ко всему. А то что дурь есть — так выбьют, не проблема, и не с таким справлялись.       Он сел за стол, напротив, сложил руки в замок и грузно ее оглядел, отмечая вполне себе здоровый вид и такой же здоровый румянец на щеках.       — Так, слушаем меня здраво и объективно. Согласна ты, что с дурным здоровьем на станции делать нечего? — дождавшись кивка, он продолжил: — Видела ли ты кого-то в плохом состоянии за работой?       — Нет… — она покачала головой. Ну да, глупость какую она сделала. Полина это только сейчас смогла понять. А тогда ей казалось, что она поступает здраво и выглядит, как профессионал! Сейчас она поняла: выглядела она, как полная идиотка.       — Вижу разумность в глазах, это хорошо. Идем дальше. Чем заболела?       — Ничем, — ответила она резко.       — Опять начинается, — он даже рукой по столу шлепнул. — Ну вот умная ты девка, почему я должен с тобой, как с дураком общаться, объяснять что-то?       — Клянусь: не заболела, — ответила она твердо и спокойно, и в этот раз не поверить не вышло.       — Мг… То есть мы на голом месте такие перфомансы устраиваем? — он прищурился, прикинул немного и спросил: — Гром, может ты беременная? Токсикоз этот ваш.       — Я не беременная!       — Послушай, в начале это может быть не ясно и…       — Я девственница.       Он резко смолк, смущенно заерзал и, откашлявшись, быстро пришел в себя. Нашел чего смущаться! Обычный физиологический факт, который объяснял не ликвидность его варианта, только и всего.       — И то хорошо… То есть, это случилось… просто так? — и, видя, как она замялась, тут же надавил: — Гром, отвечай по существу. Я, к несчастью, в том числе и за тебя ответственность несу.       Она мялась, поджав губы, смотря в сторону — плечи вздернула, пальцы ломать начала.              — Это не болезнь. Я если скажу, то вы начнете, что женщинам тут не место…       Он сначала никак не мог сложить какие-то проблемы с самочувствием с тем, что ей тут не место. И мужчинам плохо бывает! Особенно у них-то, хотя все тут крепкие.       А потом щелкнуло.       Он устало спросил:       — У тебя менструация?       Видя, как она, вся краснея и едва не задыхаясь от смущения, кивнула, он устало вздохнул и потер переносицу. Полина глядела на него почти умоляюще, будто бы это был какой-то ужасно-большой секрет! Вот никто о таком знать не мог! Тайна. Ему смешно было с этого.       — У нас тут всегда работали женщины. В том числе даже в лабораториях. Хорошие, прекрасные специалисты. Других не держим. Следующее… Каждый раз у тебя такое? К врачу       ходила?       — Это… это впервые, до этого я всего этого не ощущала.       Он нахмурился, постучал ручкой по столу и сказал:       — Может, так радиация влияет на гормональный фон…       Она поджала губы, сморщилась, будто бы этот факт ее ранил. Ну да, не самое приятное открытие, против него не попрешь.       — Так, слушай, такие аспекты твоего здоровья не моего ума дела. Все, что я знаю точно: мутанта от той радиации, что получаешь, ты не родишь, остальное мне не важно, я не могу за каждой болячкой следить вашей. Я предполагаю, что так и адаптация проходить может, или еще что, я не врач. Мы делаем вот что: если снова плохо будешь себя чувствовать — идешь сама в мед пункт, а не ждешь, пока я тебя за шкирку отнесу. Не можешь идти сама — просишь провести. Если станет лучше — садишься работать. Если нет — ищешь меня, я даю тебе бумажную работу, где от твоего косяка у нас аварийная ситуация не случится. А бумажной волокиты у нас достаточно. Ты меня поняла? Действуем здраво и отталкиваясь от возможностей.       — Поняла, — она кивнула и чувствовала себя откровенно погано. И злилась, на самом деле, на саму себя же. У мужчин нет таких проблем, а за ней теперь носится надо, бумажки ей давать, блин, потому что она не в состоянии справиться со своей работой! Как с немощной. Неполноценной. С мужчиной если что-то подобное и случается, то дай Бог раз в полгода, а с ней? Вот так каждый месяц носиться? И резануло же ужасно то, что ей же вот этими особыми днями и в университете тыкали. Мол, вы же нестабильны в это время, подорвешь там что-то, а она злилась, говорила, что это бред. А теперь? Теперь она может потерять сознание прямо за пультом. С ужасом она думала о том, что все были правы насчет нее.       Не то что женщинам здесь не место, Дятлов сам сказал, что у них работают прекрасные специалистки.              А ей тут не место.       Насмотрелась на папочку, вдохновилась и захотела себе такую же игрушку. А ее удел — теория. Там хоть западайся в обморок, хуже не сделаешь.       — Хорошо. Тогда свободна.       Она кивнула, тихо встала и поблагодарила его. Он отмахнулся, уже читая какие-то бумаги, будто в эту же секунду потерял к ней интерес.       Полина ушла. Ей хотелось удавиться.       Ей даже не с кем было это обсудить! Говорить такое страшное слово вслух… Нет уж, лучше умереть! Да и с кем такое обсудить? С отцом? Ни за что! С коллегами? Конечно, многие из них женаты, у некоторых и дети есть, они определенно знают о некоторых особенностях, но то, что они знают, вовсе не значит, что нужно такое обсуждать! К тому же, она сочла это просто унизительным. Что она скажет? «Я женщина и оттого непригодна к серьезной работе?» Нет, это было просто немыслимо… Если бы только она могла как-нибудь подавить эту боль, справиться с ней, а не каждый месяц со скулежом просить у Дятлова поблажек…       Да, настроение от всех этих чудных открытий у нее было превратное. На второй день она все еще чувствовала себя неважно, но заранее выпила обезболивающее, прихватив несколько таблеток. Именно сейчас! До этого ни разу такого не было…       На работе она была неразговорчивой, вся в работе, будто бы так могла раствориться, отдать ей все сомнения и это в самом деле отзывалось в ней успокоением. Работа молчаливо принимала ее, не оценивала никак — и она работала, как не в себя, не думая ни о чем, оставляя только себя и пульт, себя и расчеты, себя и дозо…       — Куда это мы? А ну-ка, на место положи, — Дятлов перегородил ей путь, и она ужасно-растерялась, почувствовав себя ребенком, который взял неположенную игрушку.       — Мне нужно замерить радиацию в блоке.       — Дружка своего попроси. С кем ты там уже лучшие подружки? С Топтуновым? Ну вот его и попроси.       — Я не понимаю, что не так? Я делала это уже сотню раз.       — Ну, придется делать меньше. Мы вчера все выяснили.       Это ужасно-ужалило ее, она аж дернулась. Ах так… теперь, значит, ей нельзя и в нормальном состоянии работать?       Она ощетинилась:       — Я нахожусь в здравом рассудке и с нормальным состоянием здоровья, это безопасная для меня работа. А вы мне не отец. Прошу простить, спешу.       Он опешил. Настолько, что даже ничего сказать не смог. Понятно, что он не носился с каждой болячки каждого сотрудника, но если бы оповещен о некоторых проблемах со здоровьем, то не нагружал сверх меры и указывал, какой вид работы можно избежать. Конечно, не все были согласны, да и он сам не согласился бы, если бы ему рекомендации давали, но отвечали вежливо, спокойно, благодарили за заботу. Это нормальные отношения в коллективе. А с этой что?.. Дикая она какая-то. Он нахмурился, тряхнул головой и полез за сигаретой. Сколько ж они эту дурь выбивать будут из этой чудной головки?..       Полина чувствовала себя еще хуже, чем было до этого. Она так остро среагировала, будто он оскорбить ее хотел! Проявил заботу — вполне нормальную. А она так среагировала. Хуже потом сделал Топтунов, когда она, за обедом, рассказала о случившемся. Тот аж компотом поперхнулся.       — Слушай, ты его так против себя настроишь, и долго здесь не проработаешь. Дятлов толковый мужик, да ты и сама знаешь. Ты же к нему и хотела?       Она кивнула, жуя. И без того чувствовала, что ошиблась, а сейчас стала себя только сильнее грызть.       — А сама ведешь себя так, будто тебя к нему силой запихнули. Ты гляди, выведешь его из себя — мало того, что все вместе отдуваться будем, так ты еще сама с ЧАЭС сбежишь. Он-то хороший мужик, но взрывоопасный. Прям как реактор в неверных условиях. Понимаешь?       Она снова кивнула. И захотела удавиться. Полина сама чувствовала, что неверно среагировала на вполне дружескую попытку заботы. Он не собирался ее унижать или тыкать в это. Нет, это делали раньше, а она лишь по привычке защищалась. Злость на себя только укрепилась — Дятлов прав. С ее травмами и обидами никто носиться не должен, это только ее дело, и она ведет себя просто как маленькая девочка, которая вдруг с чего-то решила, что тут большие дяди ее пожалеют и наругают плохих. Она сжала кулаки. Нет, она не ведет себя как профессионал. И дело не в ее состоянии здоровья.

*

      Она нашла его в диспетчерской — было тихо, всего несколько операторв. Дятлов был за столом, что-то высчитывал и выглядел, как всегда угрожающе. Он вообще всегда так выглядел, как строгий препод. Сейчас, в ее состоянии, это подчеркнулось только сильнее. Переведя дух, на слабых ногах, она подошла к его столу — Дятлов поднял голову, приподнял бровь, и она тут же сказала:       — Прошу прощение за сегодняшнее поведение, я вела себя непрофессионально и не выдерживала субординации. Готова к наказанию.       И выдохнула аж.       Дятлов молчал долгие тридцать секунд, и она вся извелась. А потом вдруг рассмеялся — она дернулась, операторы обернулись. Он махнул рукой:       — Работаем, товарищи. А вы, товарищ Гром, со мной.       Он встал, мягко перехватил ее за локоть и повел наружу. Полина снова вздрогнула — на этот раз от его касания. Рука у него оказалась такой горячей. Он прикрыл дверь — Полина вдруг ощутила его запах и на миг странное чувство безопасности. Ей захотелось вот так и остаться. С его рукой на своей, с его теплом и запахом. Дятлов посмотрел на нее — как на дурочку, но ласково, и выглядел он совсем беззлобно. Увел ее чуть подальше и полез за сигаретами. Она стояла, смотря на него внимательными, светлыми глазами.       — За что мне тебя наказывать? Не опаздываешь, ошибок не совершаешь.       — Я… невежливо с вами общался.       — Ну, то что у тебя характер специфичный к работе не относится.       — Все равно. Вы вежливо ко мне обратились, а я — как собака злая. Я прошу прощения и как человек в том числе.       Он усмехнулся, глядя на нее так, будто забавлялся — и то хорошо, главное, что не злился.       — А чего ты как собака злая? Я тебя кусаю, может, или другой кто кусает?       — Сама себя кусаю, — спокойно ответила она.       — Отлично, что ты это понимаешь. Я вижу, что ты в коллектив хорошо вписалась, да и на других не лаешь, а тут-то что не так? Ты мне прямо скажи, может я тебя обидел как-то?       — Нет, не обидели.              Он снова вздохнул. Не понимал он эту девку… Он к ней по-хорошему, по-доброму, а она руку то лижет, то кусает, хорошо, что хоть зубы еще не отрасли.              — Я могу понять, что тебя, возможно, обидело, что мы коснулись твоей физиологии, я старый, но не дурак, для молодой девушки это, вероятно, что-то личное, но и ты пойми: дело касалось работы.       — Дело не в этом. Не только в этом, — вдруг замялась она.       — А в чем же?              Она нахмурилась и собралась. С ней общаются, как с взрослым человеком, а не с маленькой, обиженной девочкой, и отвечать она должна так же.       — Мне кажется, я испугалась, что из-за этого мой профессионализм под вопросом. Боюсь, если это будет каждый раз, то я не смогу претендовать на повышение, а так же внушать доверие, поскольку вы не сможете быть уверены, что в день данной задачи я буду чувствовать себя хорошо.       Он приподнял бровь. Ну вот, и говорить как-то теперь поприятнее, а то как с маленькой девочкой носишься.       — Я понимаю ваши страхи, но мы пока не можем их обсуждать. В конце концов, вы говорили, что такое впервые, может, больше такого и не будет. А если будет, то от этого будем отталкиваться. Но обещаю не давить вас как профессионала из-за особенностей.       Она вздохнула.       — Да, в этом и проблема. Что у меня «особенности». У мужчин их нет.       — Ну, если ты считаешь, что каждый мужчина невероятный работник, то спешу тебя расстроить. У тебя есть хотя бы ясная причина, а некоторые идиоты просто потому что идиоты. Потому что по жизни такие. Сделаем так: ты пока работай, а там поглядим, сейчас спешить нам некуда, ни на какое повышение после месяца работы, насколько я знаю, ты не идешь. И повысь дозу потребляемого йода, ладно? Она рассчитана на мужчин, а не женщин, полагаю, вам нужна больше.       — Я… да, спасибо, я и не подумала о таком, — растерянно пробормотала она.       — Вот и славно, что мы все решили, — он выдохнул дым, поглядел на нее спокойно. Молодая, юная, ей еще ошибок целую гору придется совершить, и если она из-за каждой будет из себя выходить… Вот это реальный минус, который может повлиять на ее повышение. Наверное, все от учебы. Ее красный диплом он видел — страх Божий же, вот такие и вырастают потом в невротиков, которые боятся ошибку сделать и, столкнувшись с тем, что условия надо менять, иметь гибкость, впадают в истерику. Ну, это он ей потом сообщит, спустя время, пусть немного отработает, он свое мнение полностью оформит и потом будут с ним работать. — Иди, поздно уже.       Она кивнула, снова поблагодарила и, кажется, такая же растерянная ушла. Ему даже показалось, что уходила она еще более задумчивой, будто бы он не дал ей ответов, а наоборот — усугубил ее метания. Он хмыкнул и докурил, глядя в окно.

*

      Она была уверена, что хорошенько обдумает то, что он сказал, а еще и сто раз подумает над своим поведением, что порой ей не хватает профессионализма, и все ее эти повадки! В университете нельзя было давать слабину, иначе все, крест, а тут ей руки будто бы развязали и все просто полилось из нее, все обиды, боли и страхи, и чувство ответственности давило сильнее. Она чувствовала, что всего становится слишком много, чувствовала, что с девятого класса так и не дала себе отдохнуть. Всегда учила-учила-учила, работала-работала и, в конце концов, всегда боялась, всегда ждала атаки и была в напряжении, и сейчас она шаталась. Это доводило ее до бессилия и она была готова идти и реветь всю дорогу, желая, чтобы через слезы ушла все напряжение, а она вновь стала новенькой и чистой, но слез не было.       Она шла во мраке ночи, которую подсвечивали только фонари, и почему-то могла думать только о Дятлове. В этот раз в ней что-то будто бы накренилось. Это еще раньше было — теперь она стала вспоминать. Все эти его «умница», например, из равновесия ее выводили, а уж когда она заметила, что он так только к ней… Она отмахивалась, думала, что это из-за того, что она еще в каком-то смысле учится, вот и хвалит. Но сейчас она шла и в сотый раз перекручивала тот момент небольшой близости — его рука на ее, его запах и тепло, которые она ощущала своим телом. Все в ней тогда стало слабым, гуттаперчевым. И чувство это было невыносимым — потому что узнавала она его впервые.       Щеки горели от этих воспоминаний, а тело наполнялось легкостью — шаг у нее был быстрым, летящим, сердце странно билось. Она видела его лицо и слышала голос. Она только сейчас обратила внимания, как он говорит — вкрадчиво, спокойно, тихо, потому что знает, что его слушают. Не могли не слушать. И все в ней совсем покачнулось.       Склонилось. Упало.       И разбилось.       И в теле разлилась незнакомая легкость, которая в миг решила все ее проблемы, мучения и страхи.       Она осталась один на один с этим сладким, тягучим чувством, и могла думать только о следующем дне.