Из пепла

Cassyette — When She Told Me

             Тени между деревьев густо-синие, как вода в проруби, и, хоть Чайльд этот лес знает как свои пять пальцев, ступать старается по полоскам снега, до слепоты белым в свете полной луны.       Он выслеживает не врага — при нём нет оружия, кроме водяных клинков, всегда готовых воплотиться в руке, — но и не гуляет без цели. Он ищет — пока не знает, кого. Точно человека. Ни в чём больше он не уверен.       Его ведёт чутьё — острее, чем у зверя. Не нужно петлять и искать следы, направление он знает, а остальное — воля случая.       До опушки остаётся полсотни шагов, когда сердце заходится пойманной птицей. Отсюда уже видно двоих — то ли дерутся, то ли танцуют, и их длинные тени сливаются в одну.       Чайльд понимает, что оказался во сне, когда лес и небо меняются местами, и вокруг становится темно. Он в лесной сторожке, прогретой так жарко, что ещё немного — будет как в бане. Трещит огонь в маленькой железной печке, свирепая пурга колотится о ставни, а он вколачивает член в растраханный зад своего любовника, и хриплое дыхание бьётся ему под подбородок. На полу под ними две длинных шубы, расстеленные шёлковыми подкладами вверх, лучшее ложе для того, кому отдал своё сердце…       …кто этот человек?.. Чайльду кажется, они знакомы, знакомы так долго, что нет никого ближе, но он не может увидеть лица, не может узнать короткие стоны, такие сдавленные, будто грудь перетянута железным обручем.       — Наречённый, — шепчет он, — суженый, единственный…       Он сейчас не он. Он — Кэйа. Его смуглая рука на бледном плече, его волосы, наспех заплетённые, щекочут шею.       И с ним Дилюк.       Ярость переполняет Чайльда, выламывает рёбра, хлещет во все стороны, но над чужим телом нет власти. Он всего лишь бессильный наблюдатель, а Кэйа шепчет слова любви, каких Чайльд и не мечтал услышать, целует седые кудри. Длинные ресницы Дилюка у его губ трепещут крыльями златоглазки, и каждый взмах — поцелуй, каким запечатлевают и запечатывают узы крепче лиха, дольше жизни, сильнее смерти; поднимаясь всё выше, Чайльд смотрит на них, счастливых, подходящих друг другу, как половинки сломанного клинка.       С ним у Кэйи никогда не бывало так, и от этой мысли больнее всего.       Прежде чем Чайльд растворится под дощатым потолком, Дилюк встречает его взгляд и крепче прижимает Кэйю к себе.       — …Дилюк, — успевает расслышать Чайльд, — останься со мной…       Неужели этого мудака ещё и просить надо?! Да он сам умолять должен!              Из сна Чайльда выбивает как с пинка. Он дёргается на кровати, распахивает глаза, тянется к Кэйе — но постель с его стороны пуста, скомканные простыни уже остыли.       — Кэйа, — жалобно стонет Чайльд и стискивает до боли твёрдый член, натягивает крайнюю плоть на головку, чтобы хоть немного задержать оргазм. Совсем уж погано кончить от сна, где Кэйа ебёт не его и любит тоже не его, но…       …нет, воля проигрывает телу.       Он переворачивается на живот, закусывает край одеяла, подсовывает под себя подушку Кэйи и трахает её, представляя, что это Дилюк, сломанный, еле живой, послушный как кукла для секса, и что Чайльд изуродует его смазливую мордашку, как только до ушей начинит спермой.              Потом становится совсем хуёво.       Свернувшись на боку, Чайльд утыкается в подушку, всхлипывает. Почему Кэйа вообще так любит этого своего Дилюка? Он же его бросил, бросил… бросил…       — Чайльд?.. Чайльд! Что с тобой?       Альбедо трогает его за плечо, трясёт. Не показывая лица (слишком стыдно), Чайльд двигается ближе, прижимается макушкой к его руке и так замирает.       Обними, просто обними меня. Скажи, что любишь сильнее, чем Дилюка. Разве он что-нибудь для тебя сделал? Разве он тебя заслужил?!       — Тебе плохо? — продолжает Альбедо встревоженно. — Принести что-нибудь?       Надо уже что-нибудь сказать.       — Они ебались, — захлёбываясь словами от обиды, шепчет Чайльд, — мне снилось, как они ебались!       Альбедо обнимает его голову, целует в висок и плечо. Как в нём помещается столько любви, если он такой крошечный?       — Принести чай?       — Ты же меня любишь? — выскакивает у Чайльда изо рта раньше, чем он успевает сообразить.       — Люблю.       Становится легче.       Чайльд еле-еле разжимает пальцы, чтобы отпустить подушку и обнять его в ответ.       — Сделай с ромашкой.       Когда Альбедо уходит, становится пусто и так гадко, что выть хочется.       И, как назло, Кэйи дома нет. Что, если…       Отшвырнув подушку, Чайльд хватает телефон. В общем чате ни слова, в личке тоже. Последний раз Кэйа был в сети пару часов назад. Вряд ли быстро ответит, если ему написать… да и ответит ли?       Чайльд быстро прокручивает список контактов. Недавно была в сети только Джинн, и он сразу набирает. Идут длинные гудки, но она всё не берёт и не берёт. Спит, наверное, но ради такого можно и разбудить. Потом подгонит что-нибудь в качестве извинения, в конце концов.       Когда звонок обрывается, он сразу жмёт кнопку повтора. На этот раз Джинн почти сразу снимает трубку.       — Что… — она прикрывает динамик ладонью и давит судорожный звук, может, зевает, — что случилось?       — Ты дома? — быстро спрашивает Чайльд.       — Нет… — Она охает, потом тонко-тонко стонет. У Чайльда снова тяжелеет в паху. Не то что он бы хотел её трахнуть… может, не отказался бы посмотреть, как трахает кто-то другой. — А что… м-м-м… сейчас, подо… жди ми… ну… а-а-а…       Она бросает телефон, и дальше Чайльд слышит только громкие стоны и сочные шлепки, с которыми её кто-то натягивает на член. Ещё несколько секунд она и её любовник тяжело дышат.       — Кто это? — звучит рядом.       Блядь.       Не поверив ушам, Чайльд смотрит на экран телефона. Нет, он не ошибся контактом, это точно Джинн. Тогда что в её постели делает аль-Хайтам?! Да быть не может…       — Я здесь. — Теперь голос у Джинн такой лениво-расслабленный, что Чайльд бы не отказался поменяться с ней местами. Если, конечно, не аль-Хайтам её трахал. Стоп, а что, если… если с ними там Кэйа?! Хотя ему-то зачем… Но лучше сразу спросить, чем потом думать, ошибся или нет. — Так что случилось? Вы поссорились? Тебе некуда пойти?       — Кэйа с тобой?       — Нет. — Она не врёт. — Разве он не дома?       — Ушёл куда-то. Я думал, может, к вам, чтобы его повидать.       Джинн задумывается.       — Маловероятно, — наконец, говорит она. Рядом слышатся звуки поцелуев, потом аль-Хайтам тихо стонет. Она, что, замутила с Томой? — Но если хочешь проверить, квартира двадцать четыре. Дом ты, кажется, зна… а-а-а… подо… Тома… м-м-м… — Теперь она стонет низко, через закушенную губу. Посмотреть хочется всё сильнее. — Шесть, через дорогу от кофейни. Позвони в домофон, кто-то должен быть… а… ох… извини, я кладу трубку.       Чайльд успевает услышать, как она вскрикивает.       Блядь. Действительно Тома. Он разве не гей?       — Как ты? — спрашивает Альбедо, войдя в спальню. Чайльд тянется навстречу, обхватывает чашку поверх его ладоней и выдувает всё до дна. Кроме ромашки в чёрном чае мёд и капелька ягодного варенья. Альбедо всегда старается подсластить… не только чай.       — Вроде, норм. Не знаешь, куда подевался Кэйа?       — Не знаю. — Альбедо пожимает плечами. — Я спал. Думаешь, что-то случилось? Он не писал?       — Мне — нет. А тебе?       Не выпуская руку Чайльда, Альбедо садится рядом, ставит кружку, берёт свой телефон.       — Тоже нет, — говорит он. — Думаешь, стоит волноваться?       — Вряд ли. — Да не до смерти же его затрахает этот Дилюк, скорее, Кэйа его своим темпераментом прикончит, но… — Хочу зайти к Итэру. Может, он там.       Альбедо задумчиво переводит взгляд на стену.       — Я бы не стал им мешать.       — Я не буду! — клянётся Чайльд. — Честное слово, только спрошу и всё!       — Даже если откроет Дилюк?       У Чайльда горло пережимает от ревности. Но, если подумать…       — Даже если так, — сипит он через силу, — узнаю хотя б, что он не в каком-нибудь блядском Фонтейне.       — Если тебе так будет спокойнее, — вздыхает Альбедо.       — А тебе? Ты вообще не беспокоишься?!       — Я люблю гулять один. Насколько я успел понять, Кэйа тоже.       Он прав, но Чайльд физически не может усидеть на месте, всё тело зудит. Даже трахнуться не поможет. Все мысли крутятся вокруг ебучего Дилюка.       — Тогда и я схожу один погулять.       На месте Альбедо он бы стал возражать или увязался следом, но Альбедо только вздыхает и прижимается щекой к его плечу.       — Береги себя, — говорит он. Дури у Чайльда сразу убавляется наполовину. — Не хочу, чтобы ты пострадал.       — Да я его… — начинает Чайльд, но вспоминает, как Кэйа засыпал в его объятиях, этой ночью и сотню раз до того, его нежный взгляд и улыбку, с которой он ни на кого больше не смотрит. Всё, что делает Кэйю счастливым, Чайльд должен, обязан беречь. Даже если это… даже… всё равно, что или кто. — Спрошу, видел Кэйю или нет. Заходить не буду, если не пригласит.       Кивнув, Альбедо снова забирается под одеяло. На нём майка Чайльда, а на Чайльде футболка Кэйи, от спермы слегка присохшая к жопе. Вечером вырубился, не успев сменить или почиститься… что уж врать, так ему больше нравится.       — Я включил звук, — бормочет Альбедо и зевает, — позвони, если будет нужна помощь.       Глаза у него закрываются.       — Спи, детка, — шепчет Чайльд и целует его в нос и в складочку между бровей. — Обещаю, что постараюсь не делать глупостей.       Альбедо улыбается в ответ — но он уже спит.              ~              Тревожные мысли, в отличие от телефона, нельзя выключить долгим нажатием на кнопку. Физически Джинн хорошо, очень хорошо. Сразу после оргазма куннилингус доставляет ей намного больше удовольствия, а Тома делает его… чутко. Видит Барбатос, Джинн мечтает о том, чтобы Тома вылизал её и трахнул пальцами, потом членом, а потом…       Она косится на аль-Хайтама — он всё ещё в боди, расстёгнутом и стянутом с одного плеча, и да, у него большой член. Джинн рассматривает его не скрываясь: вероятно, если аль-Хайтаму станет дискомфортно, он сам что-нибудь сделает. Но он полулежит на кровати поодаль, опираясь на локоть, и не двигается, не пытается даже подрочить. В том, как внимательно он наблюдает за чужим сексом, отвергая и презирая собственное возбуждение, есть что-то почти невинное. Джинн слышала о древних монашеских орденах, вступая в которые, люди отвергали желания плоти ради целей более высоких; может, с таким же самоотречением они взирали на окружавшие их страсти?       — Вас кто-то расстроил, госпожа магистр? — Тома нависает над ней на вытянутых руках, игриво улыбается, но взгляд у него серьёзный. — Хочешь заглянуть домой?       «Только если ты донесёшь меня туда на члене», — думает Джинн. Её заводит мысль о сексе в такой позе, но пусть лучше Тома прогуляется из одной спальни в другую.       — Чайльд спрашивал, не заходил ли Кэйа… — Она прикрывает глаза. Лучше бы Кэйа зашёл сюда. Ему нравятся внимательные любовники, а аль-Хайтаму, может, стало бы проще… рядом с Кэйей всё становится проще. — Теперь я немного беспокоюсь… И на Дилюке лица не было, когда я его последний раз видела…       Да сколько раз она видела Дилюка в настроении и похуже! Сразу становится стыдно, но как же она устала заботиться обо всех вокруг. Можно хоть пару часов отдохнуть, не отвлекаясь на чьё-нибудь спасение?!       За злостью и стыдом приходит тревога; Джинн тянется к выключенному телефону с мыслью: случись что-нибудь, она даже не узнает…       — Думаю, сегодня они справятся без нас. — Тома с нежной усмешкой сжимает её грудь, забирает в рот оба соска. От удовольствия Джинн впивается ногтями ему в поясницу, тянет на себя. — За ними есть кому присмотреть.       — Ты прав, — стонет Джинн и снова смотрит на аль-Хайтама. Как бы она хотела разорвать на нём боди, искусать роскошную грудь, схватить его за волосы и прижать губами к вульве, а лучше объездить его лицо… Тома опускается на неё всем весом, и она выгибается, требуя больше, слишком возбуждённая, чтобы думать о чём-то ещё. — Аль-Хайтам, как насчёт… присоединиться?..       — Разве я могу что-нибудь сделать? — искренне удивляется аль-Хайтам.       …у него никогда не было секса втроём, он сам рассказывал всего пару часов назад, когда после блинчиков с мёдом хозяйка принесла брусничную настойку и чашку клюквы на случай, если станет слишком сладко.       — Поцеловать меня, — шепчет Джинн, смущаясь: если аль-Хайтам окажется достаточно близко, она в лучшем случае оттрахает его языком в рот. — Или…       — Или я возьму тебя сзади, а аль-Хайтам приласкает здесь… — Тома садится на пятки, трогает её между ног. — Я покажу, как. Это несложно. Хочешь?       — Вам это не помешает?       Его вопрос ставит Джинн в тупик. До Лизы она была уверена, что никогда не захочет ограничиваться одним партнёром, и сексом с кем-то одним тоже не занималась. Наверное, переучиваться с одного на двоих ещё сложнее, чем наоборот…       — Конечно, нет. — Тома с ласковой улыбкой протягивает ему руку; как же сильно он влюблён и как много у него терпения, чтобы шаг за шагом объяснять простейшие истины взрослому мужчине. — Сядь ко мне. Джинн, можно?..       Джинн кивает и притягивает колени к груди, чтобы Томе было проще уложить её задом к себе на колени. Аль-Хайтам двигается ближе с видом человека, которому предстоит без подготовки провести сложнейший эксперимент, опускает взгляд — и застывает.       Что ж, обнажённой женщины он тоже никогда не видел, по крайней мере, так близко; Джинн закусывает кулак, чтобы не засмеяться, но это же и возбуждает сильнее. Она цепляет аль-Хайтама за запястье, быстро сжимает.       — Прости, — очнувшись, поспешно говорит аль-Хайтам, — я немного…       Он в шоке.       — Я понимаю, — заверяет она. — Не волнуйся. Ты не сможешь сделать ничего ужасного. Люди не так уж сильно отличаются друг от друга.       Аль-Хайтам смотрит на неё с благодарностью, и Джинн старается не думать о том, как её могли бы оттрахать в два члена. Почему мужчины такие чувствительные…       — Смотри, — деликатно напоминает Тома и поворачивает руку аль-Хайтама ладонью вверх, — ты и со мной делал то же самое. Ощущения будут отличаться, но…       Тяжело дыша, Джинн разводит колени. У аль-Хайтама красивые пальцы, и ощущаются они тоже приятно, прохладные на контрасте с пальцами Томы, который, направляя, ласкает Джинн вместе с ним, показывает, как двигать рукой. Лучше, чем ничего, но Джинн не может больше терпеть.       — Тома… — просит она, пытаясь придумать, как поменять позу, чтобы всем было удобнее.       — Продолжай, — шепчет Тома аль-Хайтаму на ухо и устраивает ноги Джинн у себя на плечах, а потом проводит пальцами в смазке между её ягодиц. — Подготовить тебя?       — Просто вставь его, — рычит Джинн. Она течёт так сильно, что прикосновения аль-Хайтама почти не чувствуются. — Я не… м-м-м…       Тома мягко давит головкой на вход; Джинн расслабляет мышцы, двигается навстречу. Всё получается за пару движений.       — Не останавливайся, — Тома теснее прижимает аль-Хайтама к себе, жадно целует в шею, ведёт ладонью вниз по его спине, — вот так…       Они снова ласкают Джинн вместе — теперь, когда внутри тесно, это намного приятнее.       — Потрогай здесь, — просит она разморённо и, поймав аль-Хайтама за свободную руку, кладёт её себе на грудь, заставляет сжать пальцами. — Мне очень приятно…       — Не теряй ритм, — смеётся Тома, потираясь щекой о плечо аль-Хайтама и целуя щиколотку Джинн; можно было бы кончить только от его горячего языка, скользящего по своду стопы, это местечко такое нежное… — Вот так… сейчас будет проще.       Аль-Хайтам вздрагивает и заливается краской. Может, хочет возмутиться, что Тома и его трахает пальцами в такой ответственный момент, но изо рта у него вырывается только стон.       Какой же он сладкий, когда пытается делать вид, что ему всё равно…       — Поцелуй меня, — зовёт Джинн и тянет его за боди. Тяжело дыша, аль-Хайтам прижимается лбом к её лбу, жмурится; Джинн теснее прижимает его ладонь к лобку, чтобы тереться о неё клитором, второй рукой стискивает его задницу, звучно шлёпает, царапает. Аль-Хайтам снова дёргается, но не пытается уйти от прикосновений; хватая ртом воздух, он наконец позволяет Джинн себя поцеловать. Тома трахает их в одном ритме, и в том же ритме стояк аль-Хайтама задевает бедро Джинн, оставляя на коже влажные следы.       — Ещё чуть-чуть… — стонет Джинн и, не выдержав, оставляет ягодицу аль-Хайтама в покое, чтобы подрочить ему. Будь её воля, она оттрахала бы себя этим великолепным членом… ох…       — Джинн… — выдыхает Тома и, склонившись, целует аль-Хайтама за ухом. — Тебе хорошо?       Глядя в его пьяные зелёные глаза, Джинн кончает так сильно, что забрызгивает обоих. У аль-Хайтама округляются глаза, но он и сам на грани, так что Джинн не собирается его выпускать. Дрочить о него и дрочить ему так приятно…       Почти всхлипывая от возбуждения, Тома часто-часто толкается в её зад и почти так же быстро двигает руками. Как же это… как же…       Сладкий жар второго оргазма разливается по телу; на этот раз обходится без сквирта, но внутренние мышцы сокращаются дольше и сильнее. Извиваясь от удовольствия, Джинн целует аль-Хайтама ещё и ещё, пока ей в ладонь не брызгает сперма. Тома смотрит на них с восхищением; Джинн вкладывает мокрые пальцы в приоткрытый рот аль-Хайтама, а сама ловит губами стоны Томы. Перед оргазмом его голос становится таким нежным…       — Неожиданный вкус, — говорит аль-Хайтам, устроив голову у неё на плече, — я ожидал более сладкий.       — Заешь привычным, — говорит Джинн и размазывает по его языку его же сперму.       Главное правило спонтанных мондштадтских оргий — чем меньше свободных ртов и рук, тем лучше. Всегда срабатывает.