Из пепла

             — Дилюк, ты в порядке? — встревоженно спрашивает Джинн.       Ни на кого не глядя, Дилюк проходит мимо неё за стойку и опускается перед Итэром на колени. Его лицо и вся поза отражает такое страдание, что больно смотреть. Итэр притягивает Дилюка к себе, утыкает лицом в живот, пропускает его кудри между пальцами.       — Я, пожалуй, пойду, — говорит Джинн.       — Переверни табличку, — просит Итэр.       Они остаются одни, но Дилюку нужно ещё несколько минут, чтобы начать говорить.       — Я поцеловал его. — У него снова пропадает голос. — Дважды.       Его руки, сложенные на коленях, дрожат всё сильнее.       — Хочешь тёплого молока? — спрашивает Итэр.       — Не уходи.       — Шутишь? Кофемашина под рукой.       — Нет, — Дилюк закидывает голову, смотрит ему в глаза. На его ресницах дрожат слёзы. — Не уходи от меня.       — Дилюк, — Итэр нежно обхватывает его лицо, проводит большими пальцами под нижними веками, стирая влагу, — помнишь нашу клятву? Пока мы оба живы, мы будем вместе. Если только ты не захочешь расстаться.       — Я не захочу!       — Значит, всё в порядке?       — Но я… — Дилюк снова прижимается к нему, обнимает крепко-крепко.       — Разве я тебе запретил?       — …нет.       — Думаешь, я злюсь?       — …нет.       — Альбедо тебя напугал?       — Конечно, нет!       — Хочешь, добавлю во взбитое молоко ваниль?       — …да, — тяжело вздыхает Дилюк.       Продолжая поглаживать его по голове, Итэр включает кофемашину и насыпает в большой стакан ванильный сахар. Пока шипит молочная пена, Дилюк начинает дышать ровнее. Потом проходит тремор. Намного быстрее, чем раньше.       — Готово? — спрашивает он устало, когда машина затихает.       — Да.       С неохотой, но Дилюк заставляет себя разжать объятия, поднимается на одно колено — и Итэр целует его, снова обняв его голову ладонями. Дилюк ошеломлённо моргает, смыкает ресницы; по его щекам сбегает ещё несколько слезинок.       — Я рядом, — шепчет Итэр ему в губы, — я люблю тебя и всегда буду любить. Я хочу, чтобы ты был счастлив, со мной и с любым другим, кто сможет коснуться твоих чувств. Скажешь, в твоём сердце, огромном, как этот мир, может не хватить места для крошечного меня?       — Ты больше, чем этот мир, — бормочет Дилюк. — Больше, чем все существующие миры. Я бы пожертвовал ими всеми ради тебя.       — Но тебе не нужно ничем жертвовать.Не нужно выбирать. Я счастлив вместе с тобой. Счастлив за тебя. Ты не думал, что наши вкусы похожи?       Дилюк изумлённо распахивает глаза.       — Правда?..       Поцеловав его в лоб, Итэр помогает ему встать и даёт в руки стакан.       — Почти кипящее, как ты любишь.       Дилюк пьёт с наслаждением, а Итэр, прислонившись к стойке, смотрит, и его сердце кипит от нежности, восхищения и любви. Этот безумный человек никогда не перестаёт его удивлять.       — Как хорошо, — выдыхает Дилюк, допив до дна. — Мне стало легче.       — Так тебе понравилось с ним целоваться? — хитро улыбается Итэр.       У Дилюка розовеют щёки.       — Да, — смущённо признаётся он. — Это хорошо?       — Конечно, хорошо. Посидишь здесь?       — Лучше вернусь домой. Мне нужно прилечь.       — Когда будешь выходить, переверни табличку ещё раз.       На прощание они целуются. У кофейни уже ждут трое посетителей; уважительно пропустив Дилюка, они устремляются к стойке.       Итэр приветствует их радушно. Теперь у него отличное настроение.              ~              — Смотри! — Барбара дёргает Розарию за руку. И ещё разок, для надёжности. — Давай зайдём? Такая необычная одежда!       — Если не заставишь меня ничего мерить, — ворчит Розария.       Барбара лукаво смотрит на манекен, затянутый в корсет так туго, что пышная искусственная грудь грозит вот-вот вырваться наружу.       — Посмотришь, как меряю я. Может, подберу тебе что-то на свой вкус… если захочешь.       — Уговорила.       Барбара втаскивает её в распахнутые двери через шумный занавес из унизанных бусинами и бубенчиками лент, под ослепительный свет ламп. Розария щурится, жалея, что не взяла солнечные очки. Сейчас бы не помешали.       — Желаете посмотреть каталог? — предлагает хозяйка. Сумерка, но одна из бабушек подарила её тёмным волосам натланский красный отлив, такой передаётся только по женской линии. — Я бы предложила вашей спутнице несколько интересных моделей.       Розария мрачнеет. Худшее в таких магазинах — то, как её обмеривают взглядами.       — Боюсь, для интересных моделей я слишком стара, — усмехается она и отходит подальше от прилавка.       — Это вызов! — весело раздаётся в ответ. Штора одной из примерочных взвизгивает кольцами по карнизу, и наружу выходит женщина в тонком брючном комбинезоне, настолько облегающем, что видно — белья она не носит. Тоже сумерка, чистокровная, как многие поколения её предков; такое редкое сочетание бледной кожи и волос цвета розового золота верующие в Дешрета считают священным даром Лилупар.       Должно быть, её дочери просто маленькие чудовища, — с усмешкой думает Розария.       — Как вам идёт! — восклицает Барбара. — Вы здесь одна? Составите нам компанию?       — Буду счастлива. — Женщина протягивает ей руку, сердечно пожимает, а потом снова смотрит на Розарию. — Вы, великолепная госпожа, в том возрасте, когда женщина только входит в пору расцвета. Загляните в тот укромный уголок, я думаю, вы обнаружите пару действительно любопытных вариантов.       — Иди, иди! — Барбара толкает Розарию в спину. — Пороетесь со мной в платьях?       — Не будем терять времени, милая.       «Милая», — закатив глаза, передразнивает про себя Розария, и с облегчением скрывается за чёрной шторой.       К её изумлению, здесь свет приглушённый, а на вешалках только чёрные, фиолетовые и тёмно-красные вещи. Розария наугад снимает одну, смотрит на кожаный корсаж с юбкой из лоскутов вуали и обрывков стальных цепей.       Ну, уговорили, — думает она. — Примерю.              ~       

      Cassyette — Say My Name

             Идти домой не хочется, и Джинн решает пройтись по парку. Расслабленное настроение Итэра передалось и ей, так что она не стала продумывать наряд, ограничилась джинсами, свитером и простыми туфлями на низком каблуке. Подходящий вариант, чтобы пару часов походить пешком.       В парке тихо, ветерок разносит запах просыпающейся земли, на ветвях набухают почки. У Джинн давно не было достаточно свободного времени, чтобы насладиться такими мгновениями. Может, с тех пор, когда они с Кэйей выбирались в окно Ордена и сбегали через боковые ворота, чтобы устроить ночной пикник.       Совсем другие были времена.       На всякий случай она поглядывает по сторонам: раз Дилюк пришёл один, может, Альбедо до сих пор где-то здесь, а Джинн была бы рада его увидеть. Но на лавочках и дорожках никого; она уже настраивается на одинокую прогулку, когда видит недалеко от клиники аль-Хайтама. Направляется он в её сторону, не к кофейне и не к дому, и, может, не стоит ему мешать, но, судя по широким шагам, вздёрнутым плечам и наклону головы, он сильно расстроен, так что Джинн решает хотя бы поздороваться. Остановившись у него на пути, она ждёт, но аль-Хайтам смотрит себе под ноги.       — Привет! — окликает Джинн. — Аль-Хайтам! Аль-Хайтам?..       Аль-Хайтам налетает на неё грудью и шарахается в сторону.       — Джинн? — Он выглядит настолько ошеломлённым, будто забыл о существовании других людей. Его встрёпанные волосы примяты дужкой наушников, мокрая майка липнет к груди. Что бы ни случилось, он сильно не в себе.       — Увидела тебя, решила пожелать доброго утра, — спокойно говорит Джинн и, подняв руку, призывает силу Анемо. — Позволишь?       Настороженно осмотрев её, аль-Хайтам делает шаг навстречу.       — Не хочу, чтобы ты замёрз. — Не касаясь кожи, Джинн проводит ладонью над его грудью и животом, чтобы тёплый ветерок прогнал влагу. Задыхаясь, будто за ним гнались, аль-Хайтам наклоняет голову и стягивает на шею наушники. В них включен белый шум, настолько громкий, что Джинн хочется заткнуть уши. Волос она тоже деликатно не касается, но, когда сушит виски, аль-Хайтам сам прижимается к её ладоням и зажмуривается. — Болит?       — Да.       — Сходить тебе за лекарством?       — Это нервное. — Он собирается отстраниться, но Джинн обхватывает его голову, осторожно нажимает подушечками пальцев на затылок, на шею по обе стороны от позвонков. — Хм-м.       — Лиза говорит, у меня лёгкая рука. — Джинн трогает его плечи. Конечно, как деревянные. — Это моя жена.       — Наверное, ей виднее, — отзывается аль-Хайтам.       — Сейчас будет немного больно. — Потерев ладонями мышцы между шеей и плечом, она с силой сжимает их несколько раз. Аль-Хайтам скрипит зубами, но не двигается. Джинн невольно вспоминает Розарию, которая всегда утверждала, что её лучше не трогать; к счастью, Кэйа трогал её не спрашивая, и она позволяла. Голова у неё тоже болела часто, пока Барбара не устроила ей регулярную Гидро терапию. — Как сейчас?       — Лучше, — признаёт аль-Хайтам, прислушавшись к своим ощущениям.       — Тогда потерпи ещё немного. Я наложу заклинание. Снимет хотя бы симптомы.       — Ты целительница?       — Могу подлечить в бою. — Джинн грустно улыбается. — Меняю одну жизнь на другую.       Выпрямившись, аль-Хайтам кивает и снова надевает наушники.       — Пройтись с тобой? — предлагает Джинн. — Если не помешаю.       — Я… — Аль-Хайтам растерянно оглядывается. — Шёл без цели.       — Что-то случилось? — Джинн видит, как он стискивает кулаки в карманах куртки. — Выслушать я тоже не против.       — У меня есть только злые слова.       — Значит, не стоит держать их в себе.       — Может, ты и права, — задумчиво говорит аль-Хайтам после паузы и морщится. — Понятия не имею, куда здесь можно пойти.       — Есть пара интересных местечек в центре города. Я знаю дорогу по тихим улочкам. Хочешь выпить чаю со снежновскими сладостями?       — Только не снежновскими. — Аль-Хайтам морщится так, будто у него заболели зубы.       — Не любишь?       — Никогда не пробовал.       — Тогда откуда знаешь, нравятся они тебе или нет? — Джинн подцепляет его за локоть. — Чай там подают отличный, тебе бы такой не помешал. Хочу, чтобы ты попробовал чёрный с липовым цветом. Если не понравится, сходим куда-нибудь ещё.       — Липовый цвет? Какая-то трава?       — Цветки дерева. Хозяйка говорит, их собирают в самое жаркое время года, когда они пахнут мёдом, даже показывала фотографии. На вид невзрачные, но чай с ними становится сладким.       — Хорошо, — сдаётся аль-Хайтам. Его плечи немного расслабляются, а движения становятся менее нервозными. — Ты меня заинтересовала. Как тебе удаётся рассказывать о еде так, что даже мне хочется попробовать?       — В Мондштадте любят поесть! Знаешь, как у нас говорят? Жизнь не стоит принимать на голодный желудок.       Аль-Хайтам снова задумчиво хмыкает.       — Если захочешь выслушать историю о матери моего мужа, нам обоим стоит очень плотно пообедать.              ~              На пальто Дилюка Чайльд посматривает косо, но не пытается его сорвать и даже не выглядит раздражённым. Он идёт рядом, сунув руки в карманы спортивных штанов, щурится на солнце, и его ресницы кажутся ещё рыжее, а на переносице ярче проступают первые веснушки.       Такой красивый, что рука тоскует по кисти.       — Как думаешь, — задумчиво спрашивает Альбедо, — что стало с моими картинами?       Остановившись на полушаге, Чайльд закашливается.       — Прошло… почти полгода. Владелец дома, наверное, сдал квартиру кому-то другому. Значит, их выбросили вместе с остальными вещами.       — Хочешь туда съездить? — Чайльд выглядит взволнованным; у Альбедо щемит в груди от мысли, что можно просто попросить — и Чайльд отвезёт его куда угодно. Почему он готов сделать так много? Чем Альбедо заслужил всё это?       — Нет, не нужно. Я всё равно собирался их сжечь. — Он берёт Чайльда за руку, переплетает с ним пальцы. — Спасибо, что был там со мной. Я… без тебя и Кэйи я бы не справился.       Эта мысль не причиняет боли; Альбедо не чувствует вообще ничего, но Чайльд прижимает его к себе так поспешно, будто боится, что у него снова случится паническая атака.       — Всё хорошо, — успокаивает Альбедо. — Знаешь, мне уже второй раз захотелось писать маслом. Обычно я больше люблю карандаш, тушь или акварель, но только масло придаёт чувствам… объём. Сияние. Подобие жизни. Я запечатал в нём так много моментов своей жизни, светлых и тёмных… Может, через пару дней схожу выбрать новые краски. Хочу написать твой портрет. И вид с балкона.       — Детка, — у Чайльда вздрагивает голос, — ты сказал про масло, и я вспомнил об одном деле. Надо кое-куда съездить. Иди домой, присмотри за Кэйей. Я скоро вернусь.       — Тебе нужна помощь?       — Нет. Пустяки. Одна нога здесь, другая там. — Чайльд целует его в лоб и выпускает из объятий. Солнце припекает, но Альбедо сразу делается зябко. — И съешь завтрак! Я давно не готовил. Хочу, чтобы ты попробовал. Скажи потом, как тебе.       Они уже рядом с домом; открыв дверь в подъезд, Альбедо смотрит, как Чайльд переходит дорогу, распахивает дверцу старой, со всех сторон поеденной ржавчиной машины и садится за руль. Обернувшись, Чайльд улыбается ему и жестом показывает, чтобы шёл.       Альбедо кивает и, помахав ему, заходит. По пути к лифту ему никто не встречается, лифт тоже приходит пустой. Прислонившись спиной к стенке, Альбедо смотрит в зеркало на своё бледное лицо, на глубокие тени под глазами; в пальто не по размеру он кажется ещё худее. Впрочем, холодный свет кого угодно сделает усталым.       В квартире тихо. Разувшись, Альбедо проходит по коридору, заглядывает в гостиную (разложенный диван пуст), на кухню (на столе две тарелки и вилка), в ванную (полотенце над раковиной чуть влажное, на зеркале несколько капель), в спальню (раздёрганная вчера кровать закидана вещами Чайльда). Чем больше он находит признаков чужого присутствия, тем сильнее становится иррациональный страх. Лёжа на полу в той крошечной квартире, Альбедо часто представлял, что Дориан с ним. Что это его шаги раздаются на лестнице, что это он уронил под стол кисти и накапал красками на пол, что это его кружка стоит на подоконнике, отбрасывая длинную тень. Альбедо так старался удержать утешительные фантазии, что они становились почти галлюцинациями, — но заканчивались слишком быстро, чтобы получилось до конца в них поверить.       Он возвращается к двери в квартиру, смотрит на свои ботинки, одиноко стоящие у порога.       Что, если Чайльд и Кэйа — тоже его фантазия? Что, если он откроет глаза и снова окажется в той квартире, со всех сторон зажатый безликими стенами и звуками чужих жизней, ни одна из которых его не коснётся?       Он никогда не боялся одиночества. Или думал, что не боится.       Нет, — думает он, закрыв лицо ладонями, — это нервное истощение. Усталость. Несколько часов сна — и мне станет лучше. Стоит лечь в постель, немного согреться…       Колени подкашиваются; он оседает на пол, стараясь ни о чём не думать и ничего не вспоминать. Тёплое пальто сползает с плеч, и Альбедо задыхается от ужаса, беззащитный перед собственными кошмарами.       Когда его хватают сзади, он дёргается прочь, распахивает глаза — и замирает.       Он всё ещё в квартире Кэйи, окружённый привычными цветами, запахами и звуками, и это Кэйа держит его в объятиях, крепко прижав спиной к себе.       — Альбедо, — повторяет он, — я здесь.       Тяжело дыша, Альбедо откидывается ему на грудь и устало закрывает глаза.       — Спасибо, — шепчет он, — спасибо, что снова за мной пришёл.              ~              Припарковав машину в укромном местечке возле чьего-то особняка, Чайльд ещё квартал идёт пешком. Небольшой дом в центре старого города многие знают как его официальное жилище, так что тут и дела делаются.       Дел не было давненько, поэтому дверь успела зарасти плющом. Приходится повозиться, чтобы её освободить и подплести длинные ветви наверх и в стороны. Кое-как управившись с этим, Чайльд открывает — и чуть не наступает на пухлый конверт, который кто-то подсунул под дверь.       А это ещё что?       Чайльд щелчком включает свет, присматривается и узнаёт гербовые печати одного из своих контактов. Прислал документы? На что? Опять Цисин что-то поменяли в законах на собственность, пришлось все переделывать? С них станется…       Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Чайльд вытаскивает телефон, находит нужный номер.       — Слышь, молчун, — говорит он, как только на другом конце снимают трубку, — как успехи?       — Всё готово, господин Тарталья! — Ишь, даже заикаться перестал. — Приезжайте в любое время, оцените сами! Уже месяц как они все в лучшем виде…       — С вещами что? — перебивает Чайльд и, зайдя в кабинет, вытаскивает из-под раскрытой книги нож.       — Упакованы, как вы сказали.       — Есть кто в мастерской?       — Я, младшие, жена… — Голос у старика снова начинает дрожать. — Господин Тарталья, только не…       — Через десять минут заеду, посмотрю.       Чайльд сбрасывает звонок, швыряет телефон на книгу, вспарывает конверт ножом. На стол высыпаются бумаги — договор купли-продажи, какие-то приложения и несколько страниц цветных фото.       — Деревня Прилединка, — читает Чайльд, — Краевая улочка, дом седьмой…       В Прилединке он никогда не бывал, хотя место, говорили, хорошее.       Он просматривает фотографии: вид на речку, добротный дом на несколько комнат, баня, сад со старыми яблонями и кустами смородины, печь как была у бабушки, каменная, таких уже лет сто не кладут, хотя сруб совсем новый.       В конце договора его имя как нового владельца и дата — вчерашнее число.       — Дом, конечно, хорош, — говорит Чайльд сам себе, — но когда, сука, я его успел купить?