Из пепла

      — Ты видел Альбедо? — спрашивает Чайльд, утолив первый голод. Точнее, второй, потому что трахаться он всё ещё хочет сильнее, но дело принципа себя не выдать. Должен же Кэйа питаться нормально. — Я думал, спрятался где-нибудь, чтобы порисовать. Но если он на запах еды не пришёл…       Третья порция медленно остывает в сковороде под запотевшей крышкой, и это совершенно неправильно.       — Я видел то же, что и ты, — напоминает Кэйа устало. В отличие от Чайльда, который смёл свой завтрак за полминуты, он всё ещё ест, медленно, отщипывая по кусочку от толстого ломтя.       — И ты совсем не беспокоишься?!       — Альбедо даст знать, если что-то случится. Думаешь, он не мог захотеть просто пройтись? — Кэйа с усилием потягивается, морщится, когда между лопаток щёлкает. Может, у него до сих пор что-то болит.       — Мог, но не когда мы так долго не… — закипает Чайльд. — Я ему позвоню!       Он хватается за телефон, тыкает в иконку с портретом Альбедо на главном экране и, слушая длинные гудки, косится на Кэйю, погружённого в какие-то свои мысли. Снова замкнулся, или кажется?..       — Да, — отвечает Альбедо. — Всё в порядке?       — Детка, ты где? — Чайльд сразу переходит на тон соблазнителя. — Чем занят?       — Я в парке, недалеко от кофейни. Разговариваю с Дилюком.       У Чайльда перехватывает в горле.       — Вы там что, — он пытается говорить спокойно, но в груди уже клокочет от ярости, — трахаетесь?       — Нет. Мы разве должны?       Вопрос ставит Чайльда в тупик.       — Послушай, Чайльд, — раздаётся из динамика голос Дилюка. Чайльд от такой наглости натурально теряет дар речи. — Хоть мы лично и не знакомы, я хочу сказать кое-что. Ты можешь довериться Альбедо. Я не тот, к кому стоит ревновать, и даже не тот, кого легко полюбить. Твоим чувствам ничто не угрожает. И тем более им не угрожаю я.       После небольшой паузы, которую Чайльд проводит в звенящем отсутствии мыслей, трубку снова берёт Альбедо.       — Извини. Дилюк ушёл, я должен был попрощаться. Как ты себя чувствуешь? Кэйа проснулся?       — Я к тебе сейчас сам приду, — сдавленно говорит Чайльд и сбрасывает вызов. — Кэйа, ничего, если я…       Кэйи рядом нет. На тарелке одиноко лежит последний кусочек подпёкшегося белка, вот и всё.       — Да чтоб этого вашего Дилюка в Бездну засосало! — в сердцах выпаливает Чайльд и идёт искать какие-нибудь чистые штаны.              ~       

Rick Cuevas — The Birds

             Одиночество… фрустрирует, в немалой степени потому, что Альбедо запрещает себе смотреть Дилюку вслед. Запрещает чувствовать. Запрещает сердцу болеть.       Получается так себе. Раньше он умел лучше.       Облака замедляются — а может, ускоряется время. Такое тоже бывает, хотя Альбедо не ощущает поблизости никакой аномалии.       Раньше он сказал бы, что снова всё разрушил. Может, сбежал бы. Чжун Ли научил его действовать, только если пугающий факт получил однозначные доказательства, верить чужим словам и своей интуиции.       Дилюк сказал, всё в порядке, и попросил написать, если сможет помочь как-то ещё. На его месте Альбедо поступил бы так же.       Может, однажды все они смогут собраться за одним столом как друзья, поговорить без страха и вражды. Кэйа научил Альбедо ценить такие моменты, комфортно чувствовать себя в окружении других людей. Чайльд, наверное, всегда умел…       Шаги Чайльда приближаются так стремительно, что времени хватает только немного выпрямиться и поднять голову.       — Привет, — говорит Альбедо, почти не открывая губ.       — Где он? — Раздувая ноздри, Чайльд оглядывается, но в парке пусто. — Свинтил?!       — Не хотел нам мешать.       — Жаль, я бы ему…       — Чайльд, — просит Альбедо.       Сжав губы в нитку, Чайльд плюхается рядом, на место, где сидел Дилюк, закидывает ногу на ногу, щиколоткой на колено, неприязненно косится на пальто, которое всё ещё укрывает Альбедо от прохладного ветра.       — Так вы перепихнулись? — спрашивает он, обиженно посопев.       — Нет.       — И ка… в смысле нет?!       Альбедо наклоняет голову к плечу, смотрит ему в лицо. От ледяного душа до сих пор ломит затылок.       — Нет.       — А будете? — Чайльд двигается немного ближе.       — Не знаю. Разве это обязательно?       — Конечно! — возмущается Чайльд. — Как иначе?! Если бы мы с тобой в первый же день не завалились в постель, я бы… не знаю, — он теряется на секунду, — огорчился!       — Я тоже, — соглашается Альбедо. — Но мы с тобой — это другое.       Постукав носком кроссовка по растрескавшимся плиткам дорожки, Чайльд тоже скрещивает руки на груди.       — Он тебе нравится? — продолжает он теперь уже без обиды, просто задумчиво.       Альбедо пожимает плечами.       — Дилюк хороший человек.       — Нет, в плане, внешне?       — У него красивые волосы. — Вспомнив этот невероятный оттенок, Альбедо снова думает о зимнем закате, о человеческой крови, густеющей под заклятием матери, чтобы превратиться в неуязвимые кристаллы, о пламени и его ровном могучем тепле, отгоняющем кошмары.       — Я не про волосы!       — Тогда про что?       Схватив за подбородок, Чайльд поворачивает его к себе, наклоняется нос к носу.       — Про ноги, — шепчет он возбуждённо; его глаза нездорово вспыхивают, дыхание становится частым, — про губы, задницу, член. У него красивый член?       — Откуда мне знать?       — Ты не смотрел?!       — Конечно, нет.       — Посмотри, прежде чем ложиться в постель. Пощупай хотя бы! Может, у него такой маленький, что и трогать не стоит!       У Альбедо не получается сдержать улыбку.       — Я не думаю о гениталиях людей вокруг. В том числе о членах.       — Даже о моём?! — Чайльд растягивает губы в улыбке и в одно движение опускается со скамьи перед Альбедо на колени, обнимает его, целует в живот через тонкую рубашку. — А сейчас?       — Я думаю о тебе. — Альбедо зачёсывает ему чёлку, разглаживает большим пальцем морщинку между бровей. — Зачем говорить о частях, если я люблю тебя целиком?       Несколько секунд Чайльд смотрит на него снизу вверх, подняв брови домиком.       — Правда?.. — растерянно спрашивает он.       — Конечно. Разве бывает иначе?       — Ну… — Чайльд смущённо трёт нос. — Я кое с кем трахался только из-за неплохого члена. Даже в лицо не смотрел… у некоторых его и не было. В смысле, было, но под маской. Я мог приказать снять, но… какая разница, кто под тобой, если вам обоим всё равно?       Он, наверное, сам не знает, каким потерянным выглядит, произнося эти слова.       — С тобой так не случалось?       — Со мной сразу случились Кэйа и ты. — Альбедо обнимает его за плечи, укрывает краем пальто.       — Но когда ты увидел меня в кафе, — не сдаётся Чайльд, — подумал обо мне что-нибудь? О внешности? О том, что меня хочешь? Ты ведь сам намекнул на тройничок! Не потому же, что я показался тебе хорошим человеком?       — Я… — Альбедо зажмуривается, вспоминая тот день — такой далёкий, будто успело пройти несколько лет. — Сначала услышал твой смех. Редко встретишь человека, умеющего так широко улыбаться. А потом мы встретились взглядами, и я увидел в твоих глазах шторм. Меня всегда завораживало море.       — Знаешь, — задумчиво говорит Чайльд, — я не думал, что кто-то может захотеть мои глаза, но звучит сексуально.              ~              Кэйе... странно.       От мира, в котором можно проснуться и после завтрака насладиться бездельем, он успел отвыкнуть. Он вообще успел отвыкнуть от мира. От стабильности и безопасности. От будущего, которое не обещает очередных разбитых надежд.       Воспоминания от настоящего тянутся в прошлое ровной непрерывной нитью. Кэйа помнит, как проснулся, помнит, что было вчера и позавчера. Того, что успело случиться, слишком много на неделю и, может быть, даже на месяц, но ему всё ещё не плохо, не стыдно, не противно за вчерашнего себя.       Чайльд и Альбедо… Они рядом. Несмотря на всё случившееся, они рядом.       Оставшись в квартире один, Кэйа накидывает плед, выходит на балкон, закуривает, садится на привычный табурет и смотрит вниз, на безлюдную улицу, вымощенную истёртыми от времени камнями, и парк, с этой стороны совсем заросший. С большого проспекта долетают голоса, шум машин и постукивание тростей, но Кэйа больше не чувствует опустошающего одиночества.       Его тело перестало болеть относительно давно, но сегодня живым и целым будто бы стало и его сердце.              ~              — Как ты? — спрашивает Кави, устроившись на кровати в коконе из пушистых полотенец. Разрумянившийся, с влажными волосами, льнущими к шее и плечам, он выглядит намного здоровее. — Устал?       — Из нас двоих у тебя слабость, — напоминает аль-Хайтам. После купания в горячей воде у него немного плывёт перед глазами, но это мелочи. — Я здоров.       — Иди ко мне. — Кави протягивает ему руку. Полотенца сразу сползают до талии, и аль-Хайтам спешит поправить их, но Кави на полпути ловит его в объятия и заваливается назад. Постыдно потеряв равновесие, аль-Хайтам падает на него, пытается подняться на руках, чтобы не придавить, но Кави ловко обхватывает его ногами и тянется поцеловать.       — Кави, — осуждающе сипит аль-Хайтам. Вырываться рискованно, слишком легко навредить, и, конечно, его коварный супруг об этом знает. — Разве мы не целовались только что?       — А может быть достаточно? — хитро улыбается Кави.       Нет, думает аль-Хайтам, никогда. К чему этот риторический вопрос?       — Ты себя изводишь, — продолжает Кави уже совсем другим тоном. Слишком серьёзным, чтобы спорить. — Наказываешь, хотя не сделал ничего дурного. Разве я не вижу?       — И в мыслях такого не было.       — Прости, если мы с Томой поторопились. Я надеялся, тебе станет проще. — Кави продолжает нежно гладить его по волосам, но грусть, наполняющая его голос, пробивает аль-Хайтаму грудь как острые побеги молодого бамбука. — Стоило вспомнить, что ты слишком…       — Косный?       — Нет, — Кави тихо смеётся. — Только не ты. Я собирался сказать, впечатлительный.       — Меня тяжело впечатлить.       — Врунишка.       — Эй! — возмущается аль-Хайтам. Стоит на миг потерять бдительность — и Кави утягивает его в поцелуй, такой сладкий, что аль-Хайтам забывает, с чего начался разговор. — Зачем ты меня соблазняешь?       — Потому что соскучился по тебе? — Кави гладит его коленями, снова обхватывает ногами, скрещивает щиколотки под ягодицами, медленно ведёт пятками по внутренним сторонам бёдер. — Солги, что ты по мне нет.       — Зачем жениться на человеке, которого не хочешь видеть чаще прочих?       — Потому что любишь его?       — Само собой! — Аль-Хайтам начинает злиться. — Без любви брак не имеет смысла!       — М-м-м, — Кави довольно жмурится, — скажи ещё раз.       — Что сказать? — ворчит аль-Хайтам и, не удержавшись, ведёт языком по его шее, целует висок и мочку уха, убирает со лба растрёпанную чёлку. — Что мы женаты?       — Что ты меня любишь. — Кави смеётся на выдохе, прижимает его к себе ещё крепче. Он такой горячий в ворохе влажных полотенец, так изнывает от желания, будто его тело способно принять столько же любви, сколько раньше…       Лучше бы аль-Хайтам не одевался.       — Мы лежим в одной постели. Разве может быть другая причина?       — Аль-Хайтам, — шипит Кави и впивается ногтями ему под лопатку, — Святые Семеро, какой же ты…       — Какой? — Аль-Хайтам подцепляет его под бёдра, вжимает член между ягодиц. Возбуждения и злости в нём становится поровну; теперь он почти хочет поссориться, чтобы выплеснуть эмоции, так их много. Слишком много для него, привыкшего опираться на разум. — Давай, скажи!       — Квадратный! — огрызается Кавех и больно кусает его за губу. Аль-Хайтам по привычке прижимает его за плечи — и, не почувствовав сопротивления, сразу отпускает.       — Не называй меня так! — От растерянности он начинает злиться уже на себя. Не время выяснять отношения, тем более в постели. — Ты же знаешь, как я это ненавижу!       — А ты знаешь, как у меня мало терпения! — Кавех сверкает глазами так же яростно, как в первые годы их совместной жизни; аль-Хайтаму тяжело признаться даже самому себе, как сильно его заводили такие размолвки. — Раз ты не способен даже на крошечную нежность, лучше молчи!       — Ты не позволяешь мне молчать и сам не замолкаешь ни на минуту!       Кавех отталкивает его — ровно настолько, чтобы схватить за член. С длинным стоном аль-Хайтам толкается ему в ладонь, торопливо расстёгивает брюки; Кавех суёт под них руку, больше мешая, чем помогая, сдвигает перемычку боди. Его пальцы прохладные, и аль-Хайтам, до предела разгорячённый, вскрикивает от удовольствия и облегчения.       — Потому что люблю, — выдыхает Кави, — и обожаю, когда ты меня хочешь.       — Как будто не очеви…       Кавех зажимает ему рот — и, неотрывно глядя в глаза, направляет его член в себя. Его смазки слишком мало; аль-Хайтам добавляет своей, с избытком, а потом проникает глубоко, медленно, наслаждаясь тем, как легко это после первого, почти болезненного секса.       — Трахни меня, — шепчет Кавех, прильнув губами к его уху, — вот так… вот так, любовь моя…       С задушенным стоном аль-Хайтам приподнимает его под зад. Кавех выгибается так, что встаёт на лопатки, и это ещё лучше. Как будто их тела слились воедино, и никакие раздоры не смогут их разлучить…       Такие глупые мысли посещают аль-Хайтама, только когда у него долго не бывает секса. Одна из физиологических реакций на выброс гормонов. Достаточно помнить об этом, чтобы не поддаваться заблуждениям.       Кави сдвигает руку с его губ; теперь аль-Хайтам целует его первым и не может оторваться до самого оргазма. Не отрывался бы дольше, но ему перестаёт хватать воздуха. Он скатывается с Кавеха, растягивается на спине. Пульс такой частый, что шумит в голове.       Выпутавшись из полотенец, Кавех обнимает его, кладёт голову на грудь и довольно вздыхает.       — Так ты не трогаешь меня при Томе, потому что не хочешь его испугать?       — Замолчи, — бурчит аль-Хайтам, слишком вымотанный, чтобы язвить. — Я не хочу ссориться снова.       — Это просто вопрос. — Кавех хлопает его по груди. — Включи свою безупречную логику. Почему тебе страшно?       — Мне не страшно!       — Снова врёшь.       — Я просто… я… — Аль-Хайтам пытается найти объяснение, но его мысли бестолково мечутся, и ни одна не принимает хоть сколько-то внятной формы. — Я не привык.       — К тому, что меня трогает другой мужчина? Или к тому, что я трогаю его? Или что тебя трогают сразу двое?       — Ни к чему из этого! — взрывается аль-Хайтам. — Я не хочу, чтобы тебе с ним было приятнее, чем со мной!       — Вот как. — Опираясь на его грудь, Кавех садится, скрещивает ноги, подпирает голову кулаком. Этот его взгляд, от которого не ускользает ни одна мелочь! — Думаешь, я полюблю его сильнее, чем тебя?       — Нет! — Аль-Хайтам краснеет до ушей и злится от этого ещё сильнее. — Я вообще о таком не думаю!       — Поэтому сходил с ума, когда он просто размял мне ноги?       Он победил и знает это; в такие моменты аль-Хайтам его почти ненавидит.       — Хорошо, — дёрнув плечом, он отворачивается, — я ничего не смыслю в этом вашем… в этом!       — Ох, аль-Хайтам.       — Не разговаривай со мной так!       — Как?       — Как будто мне пятнадцать!       Кавех снова ложится, обнимает его со спины, прижимается губами к затылку, у границы волос, где кожа слишком чувствительная. У аль-Хайтама снова учащается дыхание, теперь от удовольствия… и от благодарности. В отличие от него, Кавех чаще пытался первым сгладить конфликт, пытается и сейчас.       — Стоило бы отложить этот разговор, — неохотно ворчит аль-Хайтам; теперь он винит себя за несдержанность. — Ты болен.       — Я не разучился чувствовать, — сухо отвечает Кавех, — даже если мне тяжело долго стоять.       — Тебе нельзя нервничать.       — Я буду восстанавливаться ещё несколько месяцев. Ни к чему проводить их в метаниях. Мы столько лет вместе, что, кажется, ты уже можешь мне верить. Очевидно, — передразнивает он, но это задевает только вскользь, так что аль-Хайтам не успевает разозлиться, — раз мы до сих пор женаты, я никогда не собирался от тебя уходить.       — Ты знал много мужчин. — Аль-Хайтам долго убеждал себя, что ему всё равно, но эта мысль по-прежнему ранит. — Я — только одного.       — И что?       Нахмурившись, аль-Хайтам призывает на помощь логику, но физическое удовольствие мешает делать выводы.       — Я никогда не сравнивал тебя с другими, — очень тихо продолжает Кавех.       — Кто-нибудь доставлял тебе больше удовольствия? — Аль-Хайтам режет себя этими словами, и ими же втирает в рану яд. — Был искуснее в любви?       — Что, если да?       Посомневавшись, аль-Хайтам переворачивается на другой бок, нерешительно обнимает Кави за плечи.       — Не знаю, — признаётся он печально. — Раз я твой муж, то должен обойти остальных, разве нет?       — Раз ты мой муж, ты уже всех обошёл, — устало усмехается Кави и, двинувшись ближе, просовывает руку под его задранное боди, гладит по спине. — Я люблю тебя не потому что ты лучше всех остальных людей.       — Тогда почему?..       Кави со вздохом закрывает глаза, и аль-Хайтаму становится немного стыдно.       — Потому что любовь не нуждается в обоснованиях.       — Если так, зачем мне о ней говорить?       — Затем же, зачем я тебя целую, — фыркает Кави. — Чтобы сделать приятно.       — Разве пара избитых слов может вызвать какие-то чувства?       — Что ты сделаешь, если я скажу, что люблю Тому?       — Что?! — На мгновение у аль-Хайтама от бешенства темнеет в глазах, но искренний хохот Кави приводит его в чувство. — Нет, ты… когда ты…       — Аль-Хайтам, — шепчет Кави ему в губы, — ни одно слово из твоих уст не покажется мне избитым. Подумай об этом и о своей ревности. А теперь поцелуй меня, как полагается супругу, пока не пришёл Бай Чжу.