Из пепла

      

Pierre de Maere – Roméo

             — Стесняешься? — спрашивает Итэр, ставя перед Альбедо четвёртый стакан латте. На молочной пенке тают крошки карамельного шоколада. Пленительное зрелище. Почему не всё на свете возможно зарисовать? Как запечатлеть момент, когда сглаживаются острые грани, шершавая текстура превращается в глянцевую, когда под воздействием самого обычного тепла твёрдое становится мягким, а после — жидким?.. — Или боишься помешать?       Альбедо оборачивается в зал. Занято всего два столика — сумерцы в центре зала вполголоса обсуждают последние новости экологии, у окна отмалчивается расстроенная девушка с большой чашкой чая, а её спутник увлечённо смотрит какой-то фильм, почти касаясь носом экрана телефона. Никто не обращает внимания на единственную буйную компанию.       Насколько Альбедо успел заметить, Чайльду из первой бутылки досталась всего пара глотков, но он непрерывно хохочет, липнет к Кэйе, дёргает его то за одежду, то за волосы, наклоняется через него к Джинн пошептаться, и щёки у него горят красным румянцем, а глаза пьяные-пьяные.       — Не знаю, как присоединиться к веселью. — Поболтав в кофе трубочкой, Альбедо делает большой глоток. Сливочный сироп дарит ему желанный всплеск радости — но всё ещё не готовности присоединиться к компании. — От алкоголя я не пьянею, становится жарко, только и всего. Бай Чжу приходится изготавливать для меня антидепрессанты с повышенной концентрацией действующего вещества… обычному человеку хватило бы одной капсулы для передозировки.       «Почему я такой?..»       Он ищет спасения от мрачных мыслей, снова всматриваясь в стакан, — но красота, как и жизнь, скоротечна, и её так легко уничтожить неосторожным движением. Неровные коричневые разводы и рваные клочья пенки на стеклянных стенках выглядят надругательством над волшебством, от которого всего несколько секунд назад невозможно было отвести глаз.       — Обычное дело, — пожимает плечами Итэр. — Готов поспорить, со мной было намного тяжелее.       — Ты невосприимчив к тейватским веществам?       — Восприимчив. Но не к тем, которые используются в местной медицине. Я упал в обморок от сумерских успокаивающих благовоний, и меня двое суток мучила ужасная мигрень. Эфир для общего наркоза взбесил меня настолько, что я разнёс всю палату, прежде чем пришёл в себя. Даже стойку для капельницы согнул пополам… — Он смеётся так заразительно, что улыбается и Альбедо. — Мою кровь разобрали на атомы, но не помогло и это… оставалось экспериментировать на ходу.       — Получилось выяснить хоть что-то? — Альбедо взволнованно сжимает стакан. — Нельзя ведь было…       «…манипуляции без обезболивания — явление, которое должно навсегда остаться в прошлом».       — Кое-что пришлось потерпеть. — Итэр продолжает улыбаться, но в его взгляде мелькает грусть. — Позже выяснилось, что эфирные масла, которые содержатся в иназумском табаке, помогают мне взбодриться и снижают нервозность, шоколад действует как болеутоляющее, а обычная редька нейтрализует любые токсины… Так что мой рацион может показаться странным, — заканчивает он.       — Что самое странное ты ел?       — Хм… — Итэр задумывается. — Сыворотку крови яка. Единственное, что я мог переварить после…       Он указывает взглядом себе за спину, и у Альбедо колет в груди.       — Мне так жаль.       — Поверь, жертва окупилась многократно. — Итэр снова поворачивается к столику: Кэйа держит над головой бутылку хвойной настойки, не позволяя Чайльду до неё дотянуться, а Джинн икает от смеха. — К чему крылья, если…       Несколько мгновений они молчат, но Альбедо не чувствует неловкости. Исчезает и ощущение, что неуместно его присутствие за столом. Разве такие мелочи имеют значение, пока каждый из вас жив и даже способен этим наслаждаться?..       — Прошу прощения, — к стойке подходит спутник расстроенной девушки, — можете сделать моей сестре с собой острый капучи…       Он застывает с открытым ртом, всматриваясь Альбедо в лицо так, будто его знает, потом оглядывает с ног до головы.       — Я Джерри! — сообщает он взволнованно. — Скажите, а вы…       — Что-то ещё, кроме острого капучино? — вежливо напоминает Итэр.       — Тот белый тортик… с чем бы там он ни был, сестра попросила его. — Джерри наклоняется к Альбедо словно к давно потерянному другу. — Ох, ну и встреча! Вы ведь тот самый?..       Растерявшись ещё больше, Альбедо прикрывает ладонью метку на горле.       — Тот самый?.. — переспрашивает он.       — Клянусь хранить вашу тайну! — Джерри переходит на шёпот. — Каково было сниматься в «Самой глубокой чаще»?       — Что?..       — Можете мне довериться! Дадите автограф?       — Но я ничем не знаменит… — Альбедо отстраняется, пытаясь отвоевать немного личного пространства, однако его собеседник немедленно двигается ещё ближе.       — Не смейте так говорить! — горячечно шепчет он. — Ваши работы — искусство! Воплощение самых смелых фантазий! Не скромничайте, мсье Д’Оратрис!       — Что? — вздёргивает брови Альбедо. — Простите, но… кем бы ни был этот мсье, я с ним не знаком…       — Как насчёт фото? — Джерри приходит в ещё большее возбуждение. — Друзья ни за что не поверят, что я встретил настоящую зве…       Сдавленно пискнув, он резко отшатывается.       — Простите моего брата! — Грустная девушка искренне прикладывает ладонь к груди, второй рукой держа Джерри за шиворот. — Ты тоже извинись! Зачем смущаешь людей, когда они отдыхают?!       — Я просто… Фреки, отпусти… Ты же знаешь…       — Знаю, и что?! — напускается на него Фреки. — Если хочешь автограф, напиши в студию! Разве мсье Ксавье тебе откажет?! Пришлёт твою ненаглядную карточку в конверте, только и всего! Что, если бы этот уважаемый господин вломился в «Хорошего охотника» и оторвал тебя от завтрака?!       — Я бы попросил меня вы… — Фреки прерывает брата крепким подзатыльником. — Что?! Он и тебе нравится!       — Вот именно! Сколько я тебе повторяю, лучший способ выразить своё восхищение — не докучать! Уважать личное пространство! Да ты хоть помнишь, что это такое?! — Она в сердцах встряхивает Джерри ещё раз, и тот поспешно прикрывает голову руками. — Простите ещё раз, мой брат по вам с ума сходит. Если мсье Ксавье попросит расписаться для него на фотокарточке, не держите зла, Джерри ваш искренний поклонник, пусть и невоспитанный. Мы сейчас уйдём, не будем вас смущать. Спасибо, что поговорили с ним, непутёвым!       — Вы меня не смущаете… — Альбедо решает не спорить, тем более его слова вряд ли примут за чистую монетку. — Я бы меньше всего хотел мешать вашему отдыху.       — Ну уж нет, как можно есть спокойно, когда на вас пялятся! — Отвесив Джерри ещё одну затрещину, Фреки забирает у Итэра пакет с заказом. — Господин бармен, будьте любезны, угостите гостя за наш счёт. Хорошего вам дня. — Наклонившись к Альбедо так же близко, как её брат только что, она шёпотом добавляет: — Вы самый невероятный человек в Тейвате. Не слушайте дрянных людей, что бы они понимали! Вы один знаете цену настоящей страсти! Я родилась на земле, где каждая травинка пропитана поэзией, но даже у меня нет слов, чтобы выразить своё вами восхищение! Вот бы Барбатос одарил моего будущего мужа хоть сотой долей вашей красоты!       Подгоняя Джерри тычками в спину, она спешит к дверям, и уже с порога посылает Альбедо воздушный поцелуй.       Неприятно признавать, но без этой парочки действительно становится спокойнее.       — Шестьдесят тысяч моры плюс чаевые, — присвистывает Итэр довольно, — скажу Томе, что до конца месяца вы пьёте кофе бесплатно.              ~              По сравнению с пристанищем в Монде этот дом такой… живой?.. Во всей квартире больше никого, но Дилюк не чувствует тянущего на дно одиночества. Залитые рассеянным светом облачного дня, даже полы и стены выглядят дружелюбными.       И, пока никого нет, можно вести себя странно.       За годы затворничества Дилюк успел запомнить каждую скрипящую половицу, каждую шероховатость на стене там, где прикасался ладонью, когда на ощупь передвигался между комнатами. Ослабший Глаз Бога стал благословением — пламя не плескало из него во все стороны, стоило хоть немного разозлиться, — но вместе с тем ухудшилась и регенерация. Десятки раз обожжённая во время приступов, сетчатка восстанавливалась медленно; порой Дилюк проводил в полной темноте пару минут, порой несколько дней.       Для него, с детства не моргая смотревшего на солнце, слепота была невыносима. Даже зажмурившись, даже во сне, даже если зрение предавало его лишь на пару секунд, он чувствовал, что снова попал в плен. Что даже верное пламя больше не сможет осветить его путь.       До войны он был уверен, что держится верного направления. После… после он остался в пустоте, окружённый сценами прошлого, оторванный от настоящего, лишённый будущего. Расколотый, как его память, сгоревший, как его надежды, опустевший, как его сердце.       «Жизнью, как хорошим чаем, стоит наслаждаться прямо сейчас, — говорил ему Чжун Ли, — стремления, цели, мечты придают нам сил вопреки страху двигаться вперёд. Но, глядя на недостижимый горизонт, вы упускаете красоту мира вокруг вас. Мгновения, которые никогда не повторятся. Цветы имеют свойство увядать. Остановитесь, Дилюк. Позвольте себе вдохнуть аромат настоящего».       Золотистые и тёмно-коричневые восьмиугольники паркета подогнаны так плотно, что скрипят всего в паре мест. Дилюк убеждается в этом, наступив на каждую. Сложно объяснить, зачем. Ему нужно знать, вот и всё.       В ванной он включает горячую воду, и, когда воздух прогревается от пара, снимает одежду. Обольщающий взгляд Мураты следует за ним, пока он не перешагивает через высокий бортик. Прислужники-драконы смотрят друг на друга; тот, кто изваял эти статуи, позаботился о комфорте принимающего ванну. Иначе Дилюку, возможно, пришлось бы завязать непрошеным компаньонам глаза.       Альбедо сказал, Дилюк похож на того, кто любит нежиться в воде с пузырьками. Забавное воспоминание… и хороший день. Неожиданно хороший.       Может, попросить Итэра купить пену…       Расслабившись в тепле, Дилюк закидывает голову на бортик, закрывает глаза. У темноты под веками оттенок огня, потрескивающего в очаге. Уютно.       «Наслаждаться настоящим, — напоминает себе Дилюк. — Наслаждаться настоя…»       …Кэйа. Как он? Больно ли ему? Где он прятался всё это время? Чем занимается, пока не приходит в клинику? Скучает ли по Мондштадту? И по Дилюку?..       Последний вопрос Дилюк старательно выбрасывает из головы. Неважно. Сейчас неважно. Хотя… раз это письмо не было ловушкой…       Дилюк помнит его до последнего слова, помнит, где сильнее продавлена бумага, помнит даже чуть замятый край листа справа вверху.       Пузырьки — совсем не те, о которых с улыбкой говорил Альбедо, — россыпью устремляются вверх, когда Дилюк утыкается лицом в колени и с головой уходит под воду.       Страха не было, когда он подныривал под испепеляющие лучи, чтобы подрубить колени руинным молотильщикам. Не было, когда он отбивал мечом снаряды и отводил на себя прицел механических горгулий. Не было, когда в передышках между боями он сам себе прижигал раны и перетягивал зубами бинты. Не было, когда крылья его феникса стелились над взрытой землёй, расшвыривая чудовищ, оставляя за собой пузырящуюся ядовитую кровь. И ступать по этой крови, неся возмездие новым и новым врагам, он не боялся.       Почему так страшно сейчас, когда наконец сбылось его самое безумное желание? Когда Кэйа отделён от него не границей жизни и смерти, а всего парой километров?       …что, если в стремлении найти его Дилюк сам оказался бы за этой границей — и навсегда лишился шанса встретиться с ним?.. Если для Кэйи его смерть была бы хоть вполовину так же невыносима…       Глухой вскрик вырывается сквозь сжатые зубы; пузыри бьют в лицо, кислород иссякает, и Дилюк выпрямляется так резко, что мокрые волосы залепляют лицо.       «Позвольте близким почувствовать себя нужными. Не отталкивайте протянутую руку. Ведь вы сами любите помогать другим, правда?»       Каждый раз Дилюку становится за себя стыдно. Помогать и принимать помощь — совсем разные вещи. Он никогда не хотел стать обузой. Написал бы он Кэйе, будь тяжело болен? Конечно, нет.       Они такие разные, но кое в чём до смешного отвратительно похожи.       И всё же у Дилюка до сих пор нет ответа на вопрос, что сказать, когда они увидятся снова. И сможет ли он выдавить из себя хоть одно слово.              ~       

Hoshi — J’ai appris

             Чтобы дойти до дверей кофейни, Кэйе пришлось опираться на Джинн, но на свежем воздухе опьянение как рукой снимает. Прислонившись спиной к стене и вытаскивая зубами сигарету, он чувствует только усталость.       — Тебе пора домой, — улыбается Джинн, поднося ему огонёк. Кэйа благодарно кивает: каждое лишнее движение сейчас обходится слишком дорого. — С ног валишься. Плохо спал?       — Нет. — Кэйа проводит ладонью по глазам и вздрагивает. Опять забыл, что снял повязку. — Тяжёлое утро.       — Какие-то процедуры?       — По извлечению из меня правды, разве что.       — Это больно! — смеётся Джинн и, потрепав его по затылку, притягивает ближе. — Всё хорошо? С тобой, с ними?       — Больше, чем да.       — И они заботятся о тебе? — Её взгляд становится строгим. — Хорошо заботятся?       — Лучше умеешь только ты.       — Значит, мне есть чем с ними поделиться! — Шутливо толкнув в плечо, Джинн сразу его обнимает. Кэйа торопливо отводит руку с сигаретой подальше. — Не исчезай больше.       — Разве я смогу, когда ты так просишь? — усмехается Кэйа — и оказывается не готов к этой безумной женщине. Не первый и не последний раз.       Невозмутимо, как будто собирается поправить ему воротник или пригладить волосы, Джинн отводит чёлку с его правого глаза. Кэйа леденеет от страха — но она не меняется в лице, просто смотрит.       — Для тебя это опасно?       — Нет. — Кэйа с усилием сглатывает пропитанную дымом слюну. — Уже нет.       — Хорошо, — с облегчением выдохнув, Джинн выбивает из своей пачки сразу две сигареты, хотя прикуривать одну от другой не в её духе. — Держи в курсе, если будет что-нибудь нужно.       Если Кэйа попросит, она достанет для него что угодно. Как и он для неё. Всё честно.       — Люблю тебя, — улыбается Кэйа и наконец-то расслабляет плечи. На сердце становится одной ледяной глыбой меньше. — Правда.       — Я узнаю, если промолчишь, — сурово сообщает Джинн, ткнув его в грудь. — У меня есть источники.       Источники в лице пьяно пошатывающегося Чайльда выворачивают из-за угла так вовремя, будто только упоминания и ждали.       — Курите, значит? А мне?!       — Я уже приготовила! — Закатив глаза, Джинн суёт ему заготовленную сигарету. — Думаешь, не заметила, как ты хлопаешь дверями?       Чайльд фамильярно закидывает руку ей на плечи и, слегка покачиваясь, прикуривает от её огонька.       — Отвратительно, — сообщает он и со стоном блаженства выдыхает целое облако дыма. — Ты, что, за мной следишь? А говорила, я не в твоём вкусе!       Кэйа прячет улыбку за очередной затяжкой: Чайльд липнет к Джинн с таким пылом, будто у них медовый месяц.       — Не помешаем? — спрашивает Итэр. Альбедо подходит вместе с ним, и это… натягивает первые нити между разорванными кусками некогда целой жизни. — Одолжите зажигалку? Я сегодня Электро.       Джинн протягивает свою. Пока Итэр медленно, со вкусом затягивается, Чайльд изо всех сил держит рот закрытым, но по лицу видно — надолго его не хватит.       — Альбедо? — Итэр протягивает пачку, но тот покачивает головой. — Скажи, если захочешь. Сделать тебе кофе с собой?       — На сегодня хватит… — Альбедо устало проводит ладонью по лицу. — Здесь хорошо, но мне нужно прилечь… на сутки, пожалуй…       Он напряжённо зевает.       — Проводить вас? — предлагает Джинн.       — Ну нет, — Чайльд нагибается к её уху, почти уткнувшись носом в волосы, — ты же самая пьяная!       — Могу вызвать такси, — невозмутимо продолжает она.       — Идти недалеко, — заверяет Кэйа. От вида сонного Альбедо завалиться в постель хочется ещё сильнее. — …я не взял твой номер…       — Я же сказала, у меня есть источники! — Джинн тискает Чайльда за талию, и тот заходится довольным смехом. — Подумала, вы с Альбедо не станете возражать, если я возьму ваши контакты.       — Конечно, нет. — Даже с трудом держа глаза открытыми, Альбедо остаётся безупречно вежливым. — Пожалуйста, связывайся со мной в любое время.       — Спасибо за тёплый приём. — Растроганная, Джинн закусывает губы, смаргивает; она собирается сказать что-то ещё, но Чайльд немедленно втирается между ней и Альбедо.       — Так что, красотка? Довести тебя до дома? Поцелуешь на прощание? Может, и на завтрак пригласишь?       — Джинн живёт у нас, — ледяным тоном перебивает Итэр.       На лицо Чайльда набегает тень, но сразу сменяется по-детски искренней обидой.       — Слышь, — окликает он и, закусив фильтр, нагибается к Итэру, обхватывает его голову ладонями, поворачивает к себе, — долго ещё сквозь меня смотреть будешь?       — Зависит от тебя. — Итэр растягивает губы в улыбке, одновременно обаятельной и угрожающей.       — А что во мне не так? — Чайльд языком перегоняет сигарету в угол рта и склоняется ещё ниже, почти на расстояние поцелуя. Дым, слетающий с его губ, течёт у Итэра по подбородку. — Мы и словом не перемолвились. Брезгуешь якшаться с Фатуи?       В волосах Итэра мелькают фиолетовые искры. Кэйа подбирается — и краем глаза видит, как Джинн сжимает в кулаке крошечный смерч. Даже если драки не случится, лучше быть готовыми…       Итэр сбрасывает руки Чайльда небрежным шлепком.       — Слюни ты на меня пустил раньше, чем имя узнал, — бросает он раздражённо.       — Ну и что? — не унимается Чайльд. — Думаешь, не вижу, как ты пялишься на Альбедо?       — Запрети мне. — Улыбка Итэра становится шире и определённо опаснее… скорее для гордости Чайльда, чем его физического здоровья. — Или кишка тонка?       На последней фразе у него прорезается отчётливый снежновский акцент.       У Чайльда вытягивается лицо, ноздри раздуваются от гнева. Он выпрямляется во весь рост, расправляет плечи, но его угрожающий взгляд свысока Итэра совершенно не впечатляет — он демонстративно стряхивает пепел в керамическую чашу над урной.       — Ты, — шипит Чайльд и, не получив ответа, заводится сильнее. Кэйа порывается его перехватить, но Джинн останавливает.       — Пусть разберутся, — шепчет она, не сводя глаз с Итэра. — Подождём.       — Слышь! — Задохнувшись от негодования, Чайльд швыряет сигарету себе под ноги. — Берега попутал?!       Смертельная скука во взгляде Итэра Кэйю не обманывает — Электро всегда делает его вспыльчивее, и разряды, с сухими щелчками проскакивающие между его пальцами, тому подтверждение.       — Чайльд, — ошеломлённо спрашивает Альбедо, — что ты делаешь?..       Повернувшись к нему, Чайльд открывает и закрывает рот, а потом испуганно округляет глаза, подхватывает тлеющий окурок и так старательно давит о пепельницу, что сминает в комок.       — Детка, нет, нет, послушай! — Он хватает Альбедо за плечи, виновато заглядывает в глаза. — Я так никогда не делаю! Клянусь, сегодня последний раз! Это всё пиздёж, что снежновцы кидают мусор где попало! Я разозлился, понимаешь?!       Окончательно растерявшийся, Альбедо смотрит на него молча, и от волнения Чайльд принимается его трясти, как будто пытается привести в сознание.       У Итэра вздрагивают губы, но первой не выдерживает Джинн.       — Святой Барбатос, — она на длинном выдохе заливается хохотом, и смерч лёгким ветерком слетает с её пальцев.       — Да чё ты ржёшь! — огрызается Чайльд. — Тоже так думала?! Предательница! А ты, — он переводит взгляд на Итэра, — ты чего пялишься?! Думаешь, раз женился на Дилюке, так теперь сама Царица не сестрица?!       Итэр отворачивается и кашляет в кулак, но трясущиеся плечи его выдают.       — Эй! — Чайльд тянет его за локоть. — Эй… — продолжает он, расстроенно хмурясь, — ну хоть ты-то с Дилюком ебался?       — Да, — с усталым вздохом отвечает Итэр. У Кэйи сводит горло от попыток не смеяться.       — Ну, ладно тогда. — Миролюбиво похлопав по плечу, Чайльд от него направляется к Джинн. — Предательница, — повторяет он со звенящей обидой в голосе. — Я думал, мы подружились, а ты…       Громко сопя, он сжимает кулаки.       — Чайльд, — Джинн ласково гладит его по щеке; не сосчитать, сколько буянов она усмирила таким взглядом, — я не верю в стереотипы. И тем более не думаю, что ты невоспитанный человек.       — Правда? — с надеждой спрашивает Чайльд, но обида на его лице уже сменяется блаженством. — И мы дальше будем дружить? Даже…       Он огорчённо смотрит на свою татуировку.       — Да. — Джинн берёт его за руку. — Мы будем дружить.       — Даже если я не буду хорошим мальчиком?..       Тоска в его голосе разбивает Кэйе сердце. Итэр и тот перестаёт улыбаться.       — Даже тогда. — Джинн обнимает его, похлопывает по спине. — А теперь проводи Кэйю домой. Доверяю его тебе.       — Он за мной как за каменной стеной, — заявляет Чайльд, выпятив грудь, и строго говорит Итэру: — А ты позаботься о Джинн. Я проверю.       Он берёт Кэйю за руку, тянет к себе, прижимается носом к носу.       — А ты, — бурчит он угрюмо, — почему надо мной смеялся?       Прямо сейчас Кэйе так хочется быть пьяным. Отпустить себя и нести первое, что придёт в голову. Мужчины так легко отдавались в его власть, когда он не стеснялся терять лицо. Да и было ли ему что терять? Слишком многие считали его доступным. Он и сам в это верил.       Но он слишком трезв, чтобы даже подыграть.       Наклонив голову, он целует Чайльда в губы, просовывает руку под футболку.       — Стой, — Чайльд, вопреки своим словам, прижимается к нему всем телом, шепчет в ухо, прерывисто дыша, — я обещал проводить… детка… — Он протягивает руку Альбедо. — Ты точно не злишься?..       — Нет. — Альбедо сжимает его ладонь. — Рад знакомству, Джинн. Пожалуй, нам действительно пора.       — До скорого! — Джинн снова щёлкает зажигалкой. — Напишите, если захотите встретиться!       Серьёзно кивнув, Альбедо подталкивает Чайльда. Отстраняться так мучительно; остатки алкоголя в крови не вызывают ничего кроме раздражения, даже ветерок кажется невыносимо зябким. Кэйа запахивает куртку, поднимает воротник, недовольно щурясь вокруг. До вечера ещё далеко, но он так устал, будто не спал несколько суток.       В полном согласии с его мыслями Альбедо зевает и ёжится.       — Неужели мы скоро окажемся в постели… — бормочет он.       — Идём быстрее, — соглашается Чайльд; он, похоже, трезвеет с каждым шагом, — все только и делают что говорят о ебле, жду не дождусь, когда ебаться будем мы!