Вивисекция

Она хорошо помнила день, когда впервые увидела ксеноса. Это было давно, много циклов назад, задолго до того, как ее призвала на свой корабль Теодора. Они тогда возвращались от хирургеона — Ариссе только-только установили ее первый протез, еще маленький, детский, и она вцеплялась в руку матери непослушными металлическими пальчиками, не чувствуя привычного тепла. Сколько ей было — семь лет, восемь? На главной городской площади, мимо которой они шли, суетливо гудела многотысячная толпа; то и дело раздавались взрывы хохота и радостные крики. Мама замедлила шаг, пристально вгляделась в людское сборище. С высоты второго яруса площадь проглядывалась хорошо. Плотно сомкнувшаяся толпа отсюда напоминала кучу муравьев, облепивших со всех сторон какую-то липкую сладость. — Это что, праздник? — спросила Арисса. — Можно и так сказать, — ответила мама, и ее губы исказила привычная недобрая усмешка. — В мире-кузне развлечений мало. Смотреть, как ксеносов линчуют, — одно из них. В центре площади на широком железном постаменте возвышались большие, в полтора человеческих роста, куполообразные клетки. Ксеносов Арисса в них разглядеть не смогла, хотя старалась. Как девочка любопытная, но воспитанная, она дождалась, пока освободится один из биноскопов, размещенных вдоль парапета, встала на цыпочки и взглянула на клетки через мутную линзу окуляра. Ксеносов было четверо. Все как один походили на подземных насекомых, не то пауков, не то чернокрылок: длинные узкие конечности, вытянутые бескровные тела, странные, чуть навыкате, темные глаза. — Друкари, — пояснила мать. Потом стоявшая рядом с клетками женщина в офицерской форме подняла руку, в которой сжимала маленький пульт с парой рычажков и кнопок, и начала произносить речь. Слов Арисса не разобрала — слишком уж далеко находился биноскоп и слишком уж гудела толпа. Договорив, офицерша с силой вдавила кнопку. По прутьям, искрясь, побежал электрический ток. Странные насекомые вздрогнули, скорчились, засучили лапками. Зрители в едином порыве издали ликующий рев. Кто-то захлопал в ладоши, кто-то кинул в одного из друкари обглоданный пищевой брикет. Публика наслаждалась зрелищем — развлечений в мире-кузне и вправду не хватало. — За что их так? — спросила Арисса. Она устала стоять на цыпочках, но продолжала смотреть на пленников как завороженная. — За нападение на одну из соседних колоний, — сдержанно, без скорби в голосе, ответила мама. — Много людей перерезали, рабочих каких-то, как говорят. Я читала во вчерашней инфосводке. Ничего нового. Типично для друкари. Офицерша на площади остановила пытку и снова заговорила; толпа, по-прежнему гудя, внимала ей. Затем последовал новый разряд. Арисса сообразила, что офицерша оглашает пункты обвинения и что за каждым пунктом следует новое наказание, еще более мучительное, чем предыдущее. Ариссе и раньше доводилось видеть казни. Она знала, чем всё закончится — смертью, конечно. Просто не сразу. — Так им и надо, — сказала Арисса, продолжая сосредоточенно смотреть в биноскоп. Мама хмыкнула. — А ты сурова, дочь. Империум сам-то своих рабочих не щадит: то сервиторизирует, то медикаментами потчует, чтобы тянули лямку, пока не сдохнут. Ты думаешь, почему мы в последнее время деньги гребем лопатой? Поэтому, родная. Мама имела в виду их завод — маленькое семейное предприятие, которое однажды чуть не прогорело, но потом пошло в рост и сейчас приносило ощутимую прибыль. Мама обещала даже, что такими темпами они скоро наскребут на протез получше. Нынешний — Арисса понимала — был бедняцкий: как у простых калек-работяг, только меньше размером. Большая часть сбережений ушла на выкуп, который семья уплатила похитителям, и на приличный аугмент денег уже не хватило. — В общем, — продолжила мать, неторопливо раскуривая трубку с дешевым лхо, — люди не сильно лучше друкари. Хуже, может быть. Ксеносы-то охотятся, потому что им без охоты не обойтись. Ты же не будешь каждого ласеракса бить током только за то, что он сожрал пару чахлых гроксов? Зверю надо убивать, чтобы жить. Такова его природа. Он хищник, а хищнику нужна добыча. — Хищник, — задумчиво повторила Арисса, осмысливая новое слово, и больше до самого конца казни не сказала ничего — просто смотрела на друкари в биноскоп, не отрывая взгляда. Тогда она еще не понимала, что речи матери вообще-то отдают ересью. Окончательно это стало ясно через пару лет, когда к ним в дом явился дознаватель Инквизиции. Дознаватель, впрочем, оказался сердобольным: мать забрал, но семью не тронул — анафеме не предал, имущество не конфисковал и, как ни странно, в конце концов вообще оставил в покое. Ариссу воспитывала тетка. На заводе опять начался упадок. Когда пришла пора обновлять протез, денег на приличный не хватило снова. Ну и ладно, решила Арисса. Не до красоты сейчас. Пальцы шевелятся — и хорошо. Так она и осталась с простой железной граблей вместо дорогой позолоченной ручки. Сперва расстраивалась, потом привыкла и решила, что золото ей ни к чему. Золото — мягкий металл. Ариссе, чтобы жить и работать, был нужен металл твердый. Теодора фон Валанциус, впервые увидев ее, свою дальнюю, седьмая вода на киселе, родственницу, уставилась на простенький протез с недоумением. Впрочем, через мгновение усмехнулась и сказала: — А ты, вижу, не из тех, кто боится замарать руки. Хорошо, девочка. Очень хорошо.