Look at me

Гран При Бразилии стал испытанием на прочность для всех гонщиков, но для Ландо и Карлоса превратился в сущий кошмар. Это должен был быть уик-энд свершений и возрождения надежд, но коварная погода в Сан-Паулу подготовила для них совсем другой сценарий. Карлос, всегда спокойный и точный, разбил машину дважды за день: сначала в квалификации, а несколькими часами позже и в самой гонке. С горечью наблюдая за ходом событий с пит-уолла, он видел всё, с чем столкнулся Ландо: от горькой вопиющей несправедливости с красными флагами до обидных потерь позиций после. Он начинал этот уик-энд на невероятном подъеме. После победы в спринте и поула перед ним вновь замаячила надежда на титул, особенно с учётом того, что главный соперник начинал гонку с хвоста пелотона. Вселенная будто подыгрывала ему, как бы подтверждая, что его мечты ещё реальны, ещё достижимы. Это был его день, его шанс, но в самый важный момент всё пошло наперекосяк, и к концу гонки снежный ком превратился в лавину. Теперь всё кончено, и наблюдавший за гонкой с пит-уолла Карлос прекрасно это понимал, как и сам Ландо, от отчаяния совершавший ошибку за ошибкой. Испанцу стоило бы хоть попытаться изобразить радость под вопли команды, когда его обогнал Шарль, но к чёрту эту театральщину. Не лучший день, чтобы соблюдать идиотские правила приличия.  После гонки в паддоке царит гнетущая тишина. Ландо уже битый час сидит в своей маленькой комнатке в моторхоуме, прокручивая в голове каждый поворот, каждое скольжение и каждую упущенную возможность. Это совершенно не помогает ему взбодриться или вытащить себя за волосы из затягивающего всё глубже тревожного болота – скорее наоборот – но британец получает странное, неправильное, но удовлетворение от причиняемой себе боли. В каком-то смысле это его расплата, наказание за глупые надежды, которые, возможно, были тщетными с самого начала. Он привык требовать от себя невозможного, и сейчас разочарование предсказуемо пожирает его изнутри – нечего было в это верить.  Стук в дверь звучит неожиданно громко в приятной тишине. Он вздрагивает, возвращаясь в реальность из своего транса, и устало поднимает взгляд, не слишком желая встречаться с кем-либо. Но дверь открывается раньше, чем Ландо успевает опомниться или среагировать.  — Эй, — тихо здоровается Карлос, выглядывая из-за двери – осторожно, не желая вторгаться в его мирок слишком уж бесцеремонно. — Плохой день в офисе? — У тебя хуже, — Ландо приподнимает уголки губ в слабой кривой улыбке. И как только Карлосу удается заставить его улыбнуться даже в один из худших дней в жизни? — Не думаю, — многозначительно не соглашается Карлос, делая несколько невесомых шагов навстречу, чтобы сесть рядом.  — Я всё испортил, — голос Ландо чуть дрожит от злости и разочарования. Он сжимает кулаки, почти наслаждаясь тем, как короткие ногти впиваются в нежную кожу ладоней.  — Не говори так. Ничего не кончено, пока у тебя есть шансы, — Карлос болезненно морщится, потирая шею. Ландо подмечает, что аварии не прошли бесследно, но эта мысль теряется среди бардака в его голове.  — Какие шансы, Карлос? — британец горько усмехается, немного раздраженный пустыми словами – испанец и сам ведь в это не верит. — Мне сказали, что ему будет достаточно вынести нас обоих с трассы в Вегасе, чтобы победить.  Карлос молча слушает друга, переставая прятать сочувствие в своем взгляде за наигранной уверенностью, прежде чем всё-таки продолжить, — Тогда это будет не твоя вина. Ты сделал всё, что мог. Иногда в гонках – и в жизни – этого недостаточно. Внутри Ландо что-то дрогнуло и разбилось от этих слов, как если бы он наконец сдался под тяжестью собственных ожиданий, но странным образом это было приятное чувство. Оно резонирует где-то глубоко, задевая, казалось бы, неуязвимую детскую веру, что всё возможно. Британец выдыхает и, наконец, переводит взгляд с пустоты перед ним на Карлоса. Он благодарен, что тот бросил затею утешать его фальшивыми словами о том, что всё будет хорошо. Жестокая правда – та, которая требует принять поражение, а не прятаться от него – всегда лучше сладких иллюзий, которыми так хочется обманываться. Ландо обращает внимание, как лицо Карлоса на секунду превращается в гримасу, когда он резко оборачивается на громкий звук где-то за дверью. Британец хмурится, и в его взгляде мелькает тревога, которая на миг заставляет забыть даже о собственной драме. — Сильно плохо? — тихо спрашивает он, прочищая горло после долгого молчания и озабоченно прищурившись. — Да ерунда, просто болит после аварии. Пройдет, — Карлос улыбается, махнув рукой. Но в этот момент Ландо уже оказывается сзади, обойдя диван и положив руки ему на плечи – точно так же, как иногда делает сам испанец. Карлос заметно напрягается и даже пытается встать, но Ландо твердо удерживает его – аккуратно, но настойчиво, сам смущаясь от собственной решимости.  — Ландо, правда, я в порядке, — Сайнс пытается по привычке улизнуть от помощи, но Ландо настроен серьёзно, и это обворожительно. Обычно серьёзен он только во время гоночных сессий или при выборе топпинга для блинчиков.  — Ладно тебе, Карлос, — отзывается Ландо с теплом в голосе, в котором мелькает его обычная усмешка. — Дай мне хоть в чем-то побыть полезным.  Карлос вздыхает, скривив губы, но больше не спорит. Ландо начинает осторожно разминать плечи и шею, чувствуя, как напрягается тело Карлоса под его руками, но продолжает, нащупывая кончиками пальцев самые болезненные участки. Он изучает, пробует, наблюдает, будто собирает данные на трассе, прежде чем приступить к более ответственной части. Постепенно британец углубляет давление большими пальцами, двигаясь по линии трапециевидных мышц, предсказуемо скованных после долгого уик-энда и двух серьёзных аварий. Пальцы Ландо неожиданно ловко находят каждый узелок напряжения, осторожно – возможно, даже чересчур – разминая каменные мышцы. Карлос чувствует каждый сантиметр боли, которую отпечатком на его теле оставил Интерлагос, но не собирается подавать виду, только едва заметно морщась, когда давление снова усиливается.  — Расслабься, — бормочет Ландо, замедляясь. — Я же помочь пытаюсь, а не мучаю тебя. Карлос коротко смеётся, что тоже выходит напряженно, — А у тебя, оказывается, сильные руки.  Сайнс стискивает зубы, когда британец вспоминает об излюбленной технике формульных физиотерапевтов – давит большим пальцем на самую болезненную точку и отпускает, когда мышцы под его руками начинают напрягаться, а потом повторяет это до тех пор, пока боль не превратится в облегчение. Боль пульсирует и заставляет задерживать дыхание в попытке её избежать, но с каждым нажатием становится чуть слабее, в итоге уступая место слабому ощущению облегчения. Ландо нащупывает ритм, его движения становятся настойчивее, хотя в них всё ещё ощущается трогательная неуверенность. Он боится делать Карлосу больно, и сам напрягается каждый раз, когда испанец пропускает выдох. Но спустя время он перестает реагировать на методичные действия, и тогда Ландо понимает, что всё делает правильно.  Он, наконец, останавливается, дружески хлопнув Карлоса по плечу, и слабо улыбается, впервые за этот вечер становясь похожим на самого себя: — Полегче? — Да, — Карлос оборачивается – чего не мог сделать ещё пятнадцать минут назад – и кивает с благодарной улыбкой, — Я твой должник. — Он показательно поворачивает шею влево-вправо, всё ещё немного морщась. — А тебе?  Простой вопрос застает Ландо врасплох, потому что последние полчаса он был слишком сосредоточен на плечах испанца, чтобы думать о чём-либо. Он открывает рот, чтобы ответить хоть что-то, но слова застревают где-то в горле. Разочарование от проигранной гонки, растворившиеся надежды и собственное бессилие каким-то чудом отошли на второй план. И пускай, возможно, всё это рухнет на его плечи с новой силой, как только Карлос уйдёт из этой комнаты, сейчас Ландо почти хорошо.  Британец кивает, ещё переваривая собственные ощущения, но после всё же озвучивает, — Да.  Карлос коротко кивает в ответ. Как будто читает мысли и тоже понимает, что добавлять ничего не нужно. Что тишины иногда достаточно.