Особенный

      Минхо не мог поверить, что его новая реальность обернулась именно такой, какую сейчас приходилось созерцать. Достаточно изумлённым взором он, с пока ещё не до конца распробованными чувствами, смотрел на то, как его мама показывала Джисону нетронутую с момента «побега» детскую комнату. Самого Минхо из рук не выпускал отец, старался не отходить ни на шаг, лишь бы впитывать родное тепло. То гладил, то обнимал, ворковал и радостно крутился рядом: настолько соскучился. О чём твердил без устали, разглядывая в очередной раз переменившееся в размерах и объёмах тело: Ли снова набрал немного, что лично его раздражало до скрежета зубов, пока остальным нравилось. Всех слов не удавалось даже разобрать из-за того, каким мягким и нежным оборачивался голос, нахваливающий, щебечущий. А часами ранее с Минхо точно так же возилась и мама. Рассмотрела, приласкала, заобнимала, зацеловала, прежде чем громко расплакалась. Ей не удавалось поверить, что родное дитя наконец вернулось домой спустя столько лет. И все встречи в Сеуле, короткие прогулки, которые могли быть раньше, мгновенно затмились происходящим в распускающиеся моменты безграничного счастья.       К огромнейшему удивлению Ли, его растрогавшуюся маму получилось утешить Джисону, теперь уже представшего в качестве партнёра, а не просто хорошего друга. В отчем доме их вдвоём приняли достаточно радушно, чему Ли, конечно, растерялся. Он, как и его родители, переживал запредельные для восприятия эмоции из-за возращения в обитель, где рос в любви и был сокрыт от целого мира. Всему этому требовалось время на успокоение, некое принятие. Очутиться в месте детства, добровольно приехать и отдаться во власть воспоминаний, породить их же в родных сердцах — оставалось действием непростым. Однако ясным и приятным виделось то, что и отец, и мама приняли Хана. Этим оно и ужасало, дрожью рассыпаясь: Минхо ожидал другой реакции. По крайней мере такие выводы были им сделаны в последний звонок-предупреждение о визите со своим альфой. Тогда мама в изумлении сбросила вызов и перезвонила аж через сутки, уточняя, не ослышалась ли она. От того количества вопросов, которыми Ли завалили в испуге, создалось одно единственное впечатление — его семья не была довольна столь безрассудной самостоятельностью, пусть и мало о чём оставалась осведомлённой. Ведь Минхо смолчал о многом, а прошёл с Джисоном путь немалый, глупостей наворотил уйму, да и познал о себе всякого, чем тревогу мог вызвать. Просто вкинул родителям информацию об альфе и приезде, будто и так вполне нормально было.       Первое, о чём подумал отец, беременность. Второе — изнасилование и стокгольмский синдром. Третье — Минхо взяли в плен и вынудили поверить, что его любят, ведь опыта у него совсем не было. Потому что помнилось каждое высказывание об альфах, о себе, как об омеге, и в целом про отношения такого рода, к которым сам Ли и приближаться не собирался. Аж глаза от воспоминаний закатывались, и орать хотелось, что не он говорил эти слова постыдные. Из-за чего, когда всё это Минхо слушал по телефону, попутно вещи собирая, задумывался, а надо ли вообще куда-то ехать? Только вот Джисон не унимался и повторял, что настало время более близкого знакомства с теми людьми, кто создал невозможно нежное дитя любви. Хотя при этом старательно избегал диалога о собственной семье, с чем Ли просто смирялся: давить на Хана совсем не хотелось, а забот хватало.       С ласковым Ханом весь мир стал ощущаться иным, не таким отвратительным, причиняющим боль, отчего Минхо и не думал сделать хоть что-то, способное потревожить их трепетные отношения. В тот долгий диалога с отцом Джисон осторожно вмешался, в разговор вступая с разрешения, и попросил учтиво не волноваться. О чём они говорили дальше, Минхо не слушал, на автомате скидывая вещи, свои и чужие, в сумку спортивную. Волнение удушливыми волнами накрывало, аж ладони потели, но больше голова Ли забитой оставалась тем, насколько за небольшой период времени всё изменилось. Ушедшие недели с момента отказа от всех препаратов обернулись чем-то новым, дозволившим начать жить омегой. Не просто сосуществовать со своей особенностью, а полноценно принять её. Когда удалось сделать это, вдохнуть полной грудью и перестать испытывать зависимость от блокирующих всё и вся таблеток, мир приобрёл совершенно другие краски. Ненависть к тому, с чем приходилось смиряться, угасла — Ли открыл глаза на истину и на отношение других людей к нему. При увольнении с любимой работы он выдавил из себя настоящие причины, что заставило начальника сначала изумиться, потом испугаться, а уже после завалить сотней вопросов. Оказывается, Минхо сам себе внушал неприязнь людей к своему второму полу, потому что переживал её своим сердцем. Все же вокруг восхищались дарованным природой чудом и относились с бережностью к той хрупкости, с которой у них ассоциировалась данная особенность. Страх вот только никуда не исчезал.       Принятие такой реальности не очень явно, но переменило отношение к самому себе в моменте пробуждения запаха и каждого заглушаемого чувства блокаторами. К сожалению, оно не придало сил для выхода в свет, поэтому на несколько дней Минхо просто запер себя в квартире, куда успел перебраться окончательно. Каждое мгновение он принюхивался к себе и к Джисону, боясь почувствовать аромат, и оставался безумно благодарным Хану, который просто находился молчаливо рядом и поглаживал по волосам, успокаивал в моменты подкатывающей к горлу истерики. В рабочее время Ли старался не беспокоить его и, если имел в себе силы, то готовил, чтобы хоть какая-то польза от него была. Апатия всё же подкосила, как и истинная сущность, вынуждая то плакать, то себя жалеть, то пугаться ощущений в теле. Подобное раньше не переживалось, потому Минхо очень остро чувствовал малейшую перемену — неправильный препарат действительно сотворил нечто уродливое с организмом. И даже при таком его состоянии, Джисон обнимал ночами, справлялся о самочувствии и ярко улыбался, когда Минхо потерявшимся котёнком оборачивался. Никакой близости не было, да и не желалось её, а вот касания, поцелуи, переплетённые пальцы, каждая такая мелочь взрывала кровь в венах, заставляя чувствовать себя живым. Тихим шёпотом Хан постоянно заверял, каким же безумцем становился при улавливании лёгких ноток чайной мяты, постепенно просыпающейся яркими всплесками. И этому Минхо отзывался громким урчанием, ведь нравилось осознавать, какой рядом с ним человек. Каким преданным и ласковым оборачивался Джисон, будто нежность в нём только росла, и оно не могло оставлять равнодушным. Укрепилось чувство безмерной защищённости в тот крошечный миг, когда одной поздней ночью пробудившееся омежье обоняние поймало то, от чего все внутренние органы скрутило. Терпкий цитрусовый запах, приправленный мягкой горечью, пробирался буквально под кожу и прыгал там приятными импульсами. Уже с того момента Минхо понял, что нашёл своего человека во всём. Даже их природа оказалась совместимой, хотя переживания по поводу аромата альфы оставались до самого последнего часа.       После более близкого знакомства, на уровне ароматов и феромонов, Ли познал себя ещё сильнее. Джисон-то был опытным, обученным своим отцом, а вот Минхо только начинал использовать свои способности, о каких, если честно, даже и не задумывался ранее. Что-то получалось неосознанно: волнение, испуг, тревогу Хан ощущал и ловил очень быстро из-за безумия чайной мяты. А чем-то Ли любил играться, вынуждая Хана скулить и просить о ласке. Созерцать перемены в Джисоне, при воздействии на него феромонов, вызывало невероятно бурную реакцию под рёбрами. От веселья до фантастического изумления от возможностей самого себя. Пожалуй, с каждым новым открытием Ли всё больше нравилось, кем он родился. Расстраивало же иногда, несмотря на лёгкость в безмолвном общении природном, то, как Хан обрубал попытки перейти к чему-то серьёзному и аргументировал это тем, что ещё не время. Однако Минхо нехотя принимал это, доверяясь своему альфе, и просто топал в ванную, чтобы отмыть смазку, которая выделяться стала намного чаще, чем при принятии таблеток. С этим тоже приходилось свыкаться. Безоговорочная поддержка и выраженная действиями, касаниями, словами любовь Джисона спасали раз за разом, и ко дню отъезда в прошлое Минхо чувствовал себя по-настоящему хорошо. Совсем немного он злился на Хана из-за его ошеломляюще дерзкого и неоговорённого поступка, радовался только при осознании содеянного. Хоть догадаться можно было с самого начала. Купленная чёрная «Тойота» стояла на подземной парковке и ждала своего хозяина, который просто каменным изваянием замер возле неё, пока Джисон смущённо почёсывал затылок. Тогда всё встало на свои места: зачем Хан расспрашивал Ли о предпочтениях в автомобилях, вместе с ним смотрел видео о той или иной модели, да и интересовался, будто невзначай, хотел бы Минхо однажды сесть за руль своего автомобиля, а не арендованного. Вот и преподнёс в итоге такой подарок, от которого отказаться не позволил, заверяя, что в будущем столь хороший внедорожник пригодится. Взамен же на принятие дорогостоящего сюрприза Минхо потребовал от Джисона тоже отучиться в автошколе, но Хан продолжал ловко избегать данного в тот день обещания и заваливал себя работой.

Минхо не мог поверить, что его жизнь стала такой. Он просто был счастлив.

      И даже сейчас, после целого дня, проведённого в родных стенах, когда усталость на лице от разговоров, общения, да и от дороги, отпечаталась на лице, её подметил Джисон. Он быстро переменился в настроении, осторожно взял Минхо за руку и перенял инициативу в общении. Практически сразу Ли потерял нить обсуждения, устроил голову на плече Хана и прикрыл глаза. Слух улавливал довольный голос мамы и радостные высказывания отца, которые подхватывал с лёгкостью Джисон, но внять сути не получалось. Душу согревала мысль о том, что заочно родители знали про Хана и их отношения дружеские давно, поэтому и думалось, чему они обязаны были нынешнему положению дел. Уж про кого-кого, а про Хана Минхо говорил много, часто, с мягкостью, указав тем самым на то, кем он для него являлся. Может, именно этот факт сыграл свою роль, хотя, как чувствовалось сердцем, родители не воспринимали Джисона альфой совсем. Они не могли ощутить запаха цитруса, обнимающего нежно, не способны были распознать и того, что в груди Ли вызывало нечто будоражащее, трепетное, а внешне Хан определённо на сильного альфу не походил. Он был просто обычным, даже крошечным. Вот только Минхо знал, какие под безразмерной кофтой и широкими штанами прятались мышцы, да и жар тела подтянутого был ведом лишь ему. Всё действительно вставало на свои места: позволить себе просто жить свою жизнь оказалось лучшей идей, пусть к этому исходу и пролегал тяжёлый и долгий путь принятия, смирения. — Ирино, — тихо позвал Хан, несильно руку в руке сжимая, — идём спать?       Оказалось, что на чужом плече неплохо получилось задремать прямо за кухонным столом. Веки разлепились с трудом, а губы надулись, из-за чего прозвучал самый любимый смех. Взглядом Минхо оценил обстановку: мама убирала посуду, пока отец крутился рядом и что-то рассказывал ей, складывая тарелки в сушилку. И кивнул улыбающемуся Хану. Перед тем, как уйти в свою спальню, где ожидал постеленный на полу футон для двоих, Ли, уже полностью погрузившись в комфорт того места, от которого ещё недавно мурашки по коже разбегались, подошёл к родителям и по очереди поцеловал в щёки. Его действительно разнежило нахождение Джисона рядом, счастье мамы и радость отца. От этого даже убегать не желалось и больше не виделось проблемой. Сильным не приходилось притворяться, можно было быть настоящим собой, особенно в моменты распускающегося в цветении убаюкивающего запаха альфы и всплеска его ласковых феромонов. — В душ, — выдохнул Минхо раздражённо, ведь уже хотел завалиться в подушки. — Лень… — Я хочу с тобой, — на самое ухо прошептал Джисон, прижимаясь со спины. Любимая традиция. — Извращенец, — в ответ тихо, пока чужие руки пробирались под кардиган и футболку, дабы погладить мягкий низ живота. — Не в родительском же доме. — Хе-е-е-й! — несильно Джисон сжал податливую плоть, чем выбил из Ли подавленный стон. — Я же сказал, что пока не пришло время. Просто совместный душ, ну, и возможно, — вновь снизошёл до терпкого шёпота, — тебе будет приятно больше обычного.       Прозвучали слова чрезмерно вибрирующим и низким голосом, сопроводились выбросом играющих с инстинктами обнажённой в чувствах омеги феромонов, и Минхо просто промычал согласно. А уже в ванной без малейшего сопротивления отдался ласкающим его тело рукам, позволяя цитрусовым ноткам доминировать и вести. Себя он тоже не контролировал, разбрасывал феромоны удовлетворения и подслащивал неосознанно мяту чайную. Безмолвно указывал Джисону, насколько ему хорошо. Никакие заверения не требовались. И Хан, как и обещал, сделал так, чтобы было приятно без перехода возведённых хрупких границ. Стоило горячей вязкой смазке проявить себя и своим запахом подманить альфу, то Минхо ощутил осторожное касание на своей пояснице. Руками ему пришлось упереться в запотевшее стекло широкой кабинки и непроизвольно, в острой надобности, ноги развести, демонстрируя всего себя. Потому пальцы почти сразу и притронулись к анусу. Нежное, боязливое проникновение и последующие плавные движения заставляли Ли стонать под шум льющейся воды. Он пытался смыкать губы, заглушить себя, но Джисон нажимал на все нужные точки как внутри тела, так и снаружи, из-за чего ничего не выходило. Желалось большего, ведь Хан подавлял, прогибал под себя, возвышался своей скрытой от чужих глаз мощью. Однако хватило парочки уверенных движений и сгибов пальцев, из-за чего их подушечки бессовестно массировали простату с особым усердием, чтобы с немым стоном кончить. Не коснувшись себя ни разу. Чувствительность поражала, как и поведение Джисона, аккуратно кинувшегося смывать сперму и смазку с дрожащего тела. Пока сам он оставался в грубой фазе своего возбуждения. Отбил со смешком потянувшуюся руку Минхо к его члену, просто поцеловал поджатые губы и снова прошёлся руками по всей сводящей с ума мягкости. Успокаивал пережитые эмоции и рассыпавшиеся судороги. — Твоя семья такая потрясающая, — когда казалось, сон уже затянул в свои объятия на непривычном месте, заговорил смущённо Хан и пискнул тихо от сдавливания сильными руками собственной талии. — Я рад, что мы приехали. — Я тоже, — Минхо зарылся носом в шею Джисона, поглощая спокойный аромат нежной сладости. — Всё прошло лучше, чем я мог ожидать. — Ты накрутил себя, вот и всё, — усмехнулся Хан и сомкнул сильнее веки, ведь его омега кинулась удовлетворённо урчать. — Конечно, я тебя понимаю. Но, думаю, ты переживал больше из-за всего в прошлом. Сейчас же… Я же не плохой партнёр для тебя? — Ты лучший, кого пожелать можно было, Ханни. — Очень сильно люблю тебя, — спустя паузу, разрывающую стучащие в унисон сердца. — Готов сделать для тебя всё, что ты пожелаешь. — О, — хмыкнул Ли со смешком, дабы угомонить грубые ощущения. — Посмотрим, как ты запоёшь, когда наступит течка.       И если тогда Джисон только рассмеялся в ответ, припоминая совместную первую течку, то пожалел уже совсем скоро. После проведённых нескольких дней в окружении заботы и любви, где даже Хан ощутил себя частью чего-то живого, настоящего, искреннего, пришлось всё равно возвращаться в Сеул. Радовало без прикрас яркое сияние Минхо, управляющего своей личной машиной, пусть бубнить он не прекращал о чрезмерно дорогом подарке. Да и дома по первости царило нечто приятное к душе. Задуманная ночь кино, на которую были приглашены двое обиженных, самых любимых, перетекала в разговоры обо всём и ни о чём. Чанбин сначала долго сокрушался на обоих парней, обвиняя чуть ли не в предательстве, а потом сам лез обниматься, потому что соскучился: видеозвонки ему надоели. А Чан со всей любовью рассматривал каждого, но всё же прилип к Минхо в итоге, называя его сварливым кроликом. Такое время препровождения, с друзьями, общением, сменой векторов размышлений, даровало ещё большую уверенность Ли, которая Хана заставляла постоянно смущённым румянцем покрываться. С ним игрались полностью распустившимся запахом, доводя до хныканья. Подавляли феромонами, расплываясь в ухмылке при виде получаемого результата. Казалось, сексуальность в грациозном теле вышла на запредельный для осознания уровень, и Джисон буквально слюной давился, когда взгляда оторвать не мог от сильных ног и упругих ягодиц, обтянутых тканью коротких шорт. Футболки могли заменяться на безрукавки облегающие, притягательно демонстрирующие рельефную грудь. Всем собой Минхо показывал, насколько раскрепостился для Хана, что, безусловно, доводило до острого возбуждения.       Жизнь же продолжала куда-то нестись, унося за собой всё больше дней и приближая к пугающей дате — течке. Настроение Ли менялось из-за этого очень часто, однако ночные прогулки, которые постепенно вводились в привычку, сотворяли с ним нечто особенное. В тёмное время суток ему не было так страшно выходить из защищённой, уютной обители, поэтому та позабытая свобода помогала осознать нехватку социализации. Этому вторил про себя и любующийся счастливым Минхо Джисон. Не решался же озвучить, ведь боялся, что подобное могло показаться давлением. Тихо он посмеивался с просыпающейся активности в омеге, старающейся обойти все ближайшие районы, лишь бы напитаться сменой обстановки. А ещё ему очень нравилось видеть, как на Ли оборачивались слабые альфы, которые, вероятно, улавливали его сладкий аромат. Но Хан умел использовать дары природы, успокаивал ими быстро чужой интерес и продолжал идти восхищённый самим собой при виде воздействия силы безмолвной. Его сердце задорно билось в груди от каждой улыбки или от громкого возгласа Ли, кто, словно маленький ребёнок, радовался мелочам. При этом оно и остановиться в беге хотело, потому что понимание оставалось горьким и живым — золотая клетка, в какую Минхо сам себя поселил, пагубно на него влияла. Собственным руками испуганный парень лишал себя настоящей жизни, даже если всем близким и открылся. Выходить в шумный город, наполненный разными людьми, он не был готов. Постоянно спал, лишённый сил, пока сам Джисон утопал в работе, или готовил сумасшедшие блюда, отнимающие много времени. Но каждый новый день стирал все тревоги.       Близость по-прежнему не распускалась, уже чему не обижался Минхо. Изначально он дулся на Джисона, разыгрывал драму после очередного отказа, потому что считал, что тот его не хотел. Но у Хана мысли иные были в голове. Его не отпускало осознание, что Ли совсем не сформирован. За всю свою жизнь ему впервые посчастливилось полноценно прожить момент становления омегой. Те течки, сопровождаемые препаратами, не позволяли организму полноценно принять истинную природу, что удавалось распознать по чистому аромату мяты. Эту невинность Джисон и не желал портить, пока полностью всё не встанет на свои места. До неистовой дрожи пробирало тело, когда обоняние притрагивалось к нежности Минхо, когда нутро ощущало давление мягких феромонов — голова кругом шла. Про многое из этого Хан только читал, а что-то ему рассказывал папа, ознакомляя с миром альф и омег самым осторожным образом. И познавать это самолично, чувствовать каждую перемену в особенном существе, его тепло, заботу, попытки прижаться ближе по ночам, сорвать могло все стоп-краны. Однако сдерживаться получалось, хоть и с невероятным трудом, ведь Джисон мечтал сделать всё правильно, как и обещал когда-то папе, если встретит свою омегу. Он просто ожидал наступления течки, к которой в тайне от Минхо подготавливался, чтобы после проявить себя ещё более ответственным партнёром, чем о нём мог бы думать Ли. — Слушай, — Минхо прижался со спины к обнажённому Джисону, старательно пытающемуся закончить со всеми процедурами на уставшем лице, на которое без слёз и в зеркало смотреться было больно, — может, мне выйти на работу? Меня зовут в клинику, хотя бы на ночные смены. — Течка, — всё, что выдохнул Хан, и провёл пальцами по опухшим векам. — До неё ещё около недели, — мягкие поцелуи посыпались по задней стороне шеи, пока руки продолжали шарить по напряжённому прессу и горячей коже, лаская, притрагиваясь к соскам невзначай. — Ты постоянно сидишь то с одним проектом, то с другим. Почти не спишь, — тихо, с тоской. — Я чувствую себя некомфортно. Обузой. — Не говори глупостей, — Джисон обернулся, улыбаясь с плохо скрытой усталостью. — Ты убираешься, готовишь, создаешь жизнь и уют в этой квартире, которая перестала быть похожа на берлогу интроверта-неудачника, — Ли хмыкнул и сильнее обхватил руками талию притягательную. — Я зарабатываю достаточно, чтобы обеспечить нам нормальную жизнь. А если тебе скучно сидеть дома… — Надоедает, конечно, — согласное мычание, — но просто хочется быть полезным. Когда там ещё эта течка… А потом ждать, пока препараты снова начнут работать. — Ты собираешься снова перейти на блокаторы и подавители? — глаза Хана округлились. На самом деле он не предполагал подобное услышать, ему казалось, что Минхо всё больше открывался миру таким, каким был, однако обернулось оно иначе. — Ирино! — Я не уверен, что всё же смогу полноценно жить вот так вот, — неловко Минхо указал на всего себя. — Если ты думаешь, что я не замечаю взглядов на улице даже ночью, то это не так. И мне просто… Некомфортно? — Ирино, — несколько шагов вперёд, дабы руки в руки взять и сжать, — я же всегда буду с тобой. И во время течки… Ну, когда мы…       Джисон знал, что Минхо врач всё по полочкам изложил, но самому произнести хотя бы слово казалось слишком постыдным. Заметил смущение, потёкшее по мягким щекам, Ли мгновенно, чему ехидно улыбнулся и вернул руки на накаченную грудь, тут же сжимая её осторожно. Тёплыми ладонями он надавливал на затвердевшие соски, тихонько пальцами кожу поглаживал и вслушивался в моментально сбившееся дыхание. Ничего такого, как думал сам, просто осторожный массаж потрясающей красоты, вырванной силой в борьбе с ленью за походы в зал. — Просто скажи это, — чуть ли не мурлыча от вида закусившего нижнюю губу Хана, лишь бы не стонать в голос, попросил Минхо. — Нет! — Ты так близко принимаешь к сердцу мысль о том, что скоро я весь буду пахнуть тобой? — Прекрати, — Джисон немного грубовато схватил Минхо за плечи, когда тёплые руки спустились бессовестно к краю подвязанного на бёдрах полотенца. — А что? — Ли к горящему смятением уху склонился, жарко выдыхая, пусть и самого сжирало смущение от открытости происходящего. Ему очень нравилось греть в себе чувство скорой близости, которая действительно многое переменит. — Тебе однозначно хочется ощущать своё присутствие в моём теле. — Ты омежьих романов перечитал? — попытался ухмыльнуться Хан, но его моментально поставили на место играющиеся с пробуждающимися инстинктами феромоны. — Верно Чани-хён говорил, ты дьявольский кролик! — Ну, согласись, что ты себя удовлетворяешь, когда вечером, перед тем, как мы выходим на улицу, потираешься об меня, запах передавая, — тихо рассмеялся Минхо, когда Хан открыл рот, чтобы опровергнуть сказанное, но тут же закрыл его. — Если бы мир был чуть-чуть другим, таким, как когда-то, то ты бы просто с ума сошёл от осознания, что все чувствуют тебя в моём запахе. — Да, мне всё это нравится. — Всё же, ты тот ещё извращенец, Ханни, — Ли отстранился на мгновение, только в сощуренные глаза заглянуть, прежде чем прикоснулся в трепетном поцелуе к раскрытым для вдоха губам. — Что извращённого в том, — с шумным выдохом от проявленной ласки, — чтобы понимать, что моя омега всецело и полностью принадлежит мне? — Мне кажется, — пальцы Минхо не переставали кружить над полотенцем, желая подцепить уже и оголить смуглую кожу сильнее, — тебя просто заводит мысль, что другие это тоже будут понимать. Что я занят тобой. — В этот раз ты другой перед течкой, — подметил Хан, ловко сбрасывая руки чужие. Решил перенять инициативу и развернулся так, чтобы усадить Минхо на тумбу под большим зеркалом и впиться руками в сильные бёдра. — Возможно, — с придыханием от резкого напора со стороны Джисона, который бесцеремонно оттянул край горловины растянутой футболки и принялся губами прихватывать чуть вспотевшую кожу: Минхо предательски быстро возбуждался. — Но мне простительно. Я первый раз полноценно проживаю каждый момент тем, кто я есть. — Не думай, что я осуждаю тебя, — Джисон прекратил рассыпать мягкие поцелуи по всему тому, до чего дотягивался. — Я всё ещё познаю тебя. Мы уже, даже не верится, столько времени вместе. Но впереди ещё много всего, через что нам предстоит пройти. — Хорошо, — поджав губы, Минхо задумался на мгновение. Его постоянно перебрасывало с эмоции на эмоцию, а доступ ко всем чувствам по-прежнему иногда пугал, поэтому он мог неосознанно доводить Джисона. О чём знал. — Я хотел спросить. — М? — каждую перемену Хан улавливал. Даже если ему нравилось всё, что было связанно с особенностями их организмов и тел, он старался концентрироваться и на выражениях эмоций Минхо, потому что оставался верен своим ощущениям — то, что Ли являлся омегой, было просто приятным подарком судьбы. Завязывать отношения только на природе виделось отвратительным поступком, хотя именно она и пыталась воззвать к дикой стороне. — Про что? — Тебе постоянно звонит отец, — сердце остервенело забилось в груди, — когда ты ему расскажешь о нас? Или хотя бы поговоришь с ним. — Не о чем нам говорить, — Джисон резко отстранился и направился прочь из ванной комнаты, оставляя Минхо тяжело дышащим и растерянным.       Хоть Ли хвостиком и пошёл следом, Джисон не произнёс ни слова. Лишь посмотрел на время, приближающееся к трём ночи, и поставил будильник на шесть утра, чтобы после короткого сна вновь вернуться к проекту. Мокрое полотенце безразлично оказалось скинутым на стул, и Хан быстро, не оборачиваясь на переминающегося с ноги на ногу Минхо, забрался в постель. Занял то место, где обычно спал именно Ли, и спрятался с головой под тонкое одеяло. Этот комок напряжённости и усталости, устроившись рядом, Минхо притянул ближе и обнял, тихо-тихо при этом что-то напевая. Несколько раз он слышал громкие выкрики Джисона при общении с отцом, а после начал подмечать сбрасывание вызовов: причин же этому не знал. Вроде пора было хоть как-то познакомиться с семьёй Хана в ином ключе, ведь отношения становились постепенно более серьёзными и глубокими, однако ничего не происходило. И теперь, когда Ли попытался хотя бы уточнить тревожащий его момент, реакция поразила и отбила всякое желание лезть. Он оставил эту тему, продолжая просто заботиться о Джисоне, и концентрировался на собственном состоянии. А за два дня до ужасного события, о чём осведомляло располневшее тело и отсутствие сил к чему-либо, и вовсе стала безразличной каждая мелочь, не касающаяся уютного места безопасности. — Пойдём прогуляемся до круглосуточного? — предложил Хан, удовлетворённый сданным проектом. Медленным шагом он подошёл к застывшему возле напольного зеркала Минхо, рассматривающего своё обнажённое тело, и бережно устроил ладони на мягком животе, обнимая привычно со спины. — Ты прекрасен. Хватит пытаться найти недостатки. — Так много растяжек, — разочарованно. — Я устал от этого. — Всё в тебе красиво, Ирино. Я люблю каждую мелочь, родинку, растяжку. Ведь это ты, — ласково Джисон продолжал оглаживать раздувшийся низ живота, уже представляя, как скоро обилие смазки будет сводить с ума. — Идём. Нужно проветриться.       Не без труда, но Минхо оделся, утепляясь, и продолжал дуться. Всяческими способами Джисон отвлекал его от терзающих мыслей, отчего-то представляя, каким Ли будет при беременности, чем и поделился. Аромат чайной мяты от услышанного разросся в яркости и сладости, что изумило до искрящейся дрожи, только невероятный момент прервал стук в дверь. Несдержанный, нервный. Не успев подумать хоть о чём-то, Хан просто открыл её, тут же ударяясь в бескрайний испуг. Громогласный запах отца агрессией атаковал обоняние, пригвождая к полу. Среагировать тоже не удалось от неожиданности, и лишь тихий стон Минхо вернул к реальности. Джисон обернулся к нему с тревогой: омега плакала, прижималась к стене и пыталась закрыть нос руками. Древесный аромат стороннего альфы причинял неистовую боль. — Что это существо здесь делает? — последнее, что услышал Хан, прежде чем выйти из себя и сорваться в ярости.