Особенный

— Угомони свой чёртов запах! — Джисон подлетел к отцу и схватил его за воротник пальто, встряхивая. — Прекрати пытаться подавить меня!       Скулёж Минхо не утихал, но начал прерываться на вынужденное урчание животное, дикое, подчиняющееся, что выводило Хана сильнее на эмоции. Он мог слышать только Ли и его плач, совсем не разбирал слова, срывающиеся с губ отца. Не желал его слышать, видеть, чувствовать. Уж если сам Джисон постоянно прогибался под запахом древесным, то представлять страдания впервые притронувшейся к истиной природе омеге даже не хотелось. Ещё тогда, когда обоняние только-только пробуждалось, альфье слабое чутьё дрожало при улавливании отцовского аромата. И подобные ощущения в юном теле всегда заставляли задаваться вопросами, как нечто гадкое и свирепое терпел папа. А задать их уже было некому. К тому моменту, как Джисон подрос и окреп, сполна хлебнув реальности своего естества, папы рядом не находилось. Редко мужчина приструнить решал своё давление на окружающих, кто чувствовал древесину губительную. В основное же время будничных дней он гордо нёс природные дары и никогда не принимал какие-либо таблетки. Мощный, настоящий, свирепый альфа. Это, пожалуй, являлось тем, что не позволяло Хану проявить себя самостоятельным: его постоянно ставили на место без слов. Не помогали никакие препараты, попытки избавиться от ощущений, как было с Минхо. Запах омеги почувствовать не удавалось в полной мере, пока организм отравлялся ядами, блокирующими суть альфы. Зато отца Хан улавливал всегда, несмотря ни на что, словно тот подселил в него часть себя и игрался им, марионеткой. Оборачивался потому Джисон существом податливым, стоило силу безмолвную к нему применить. Мечталось же всё вернуть вспять каждый раз, когда в поклоне приходилось опускаться. Принюхиваться к аромату, где возможно было разобрать нежность, любовь — вот о чём при очередной неприятной встрече думал Джисон. Ему настолько надоело быть ведомым, подчинённым, что теперь, пока его пытались в позабытой покорности заставить преклониться, из него вырывалось всё накопленное и невысказанное яростью. Так ещё и Минхо не переставал плакать, пытаясь отползти куда-то в сторону, только бы не ощущать, не поддаваться. — Ты слышишь?! — рёвом безумца. — Прекрати!       Как показалось, крик дошёл до мозга вместе с осознанием обстоятельств, и всё резко утихло. Ни запаха, ни феромонов, ничего не витало в воздухе. Этому же последовал и сам Хан, когда понял, что раскалил цитрус до невероятной агрессии. Успокоить же это удалось не сразу, но покрасневшее, заплаканное лицо Ли и его хныканье жалобное помогли внять ситуации. Взять себя в руки получилось, пусть и с опозданием. Поэтому, отпустив застывшего отца, который с неверием смотрел на пытающегося уползти прочь Ли, Джисон бросился к нему, помогая подняться на ноги. Его взор зацепился за серые спортивные штаны, насквозь пропитавшиеся смазкой, и оставалось только судорожно выдохнуть. Лишь сейчас сладость дотянулась до обоняния, не перебиваемая силой отца, и попыталась поработить сознание: доступная омега, подверженная чужому влиянию. Под отвратительные мысли о том, что с Минхо могли сделать, если бы нашёлся бесстыдный альфа, который бы узнал о природе омежьей, Хан разозлился до нечеловеческого рычания. С неаккуратность, ему вовсе не характерной по отношению к Ли, он стянул с него куртку тёплую, отбросив в сторону её сразу, и поднял склоняющееся к полу тело на руки. Под выплеском агрессии, казалось, мощь возросла, и Джисон удерживал Минхо, почти тяжести не ощущая. Мышцы раскаченные горели огнём, Ли стенал на ухо и пытался высвободиться, потому что концентрация на весе и разницы размеров их тел никуда не исчезала, да и страх довлеть не прекращал. Даже в таком состоянии он боролся. Но руки грубовато впились в мягкую плоть, что заставило утихомириться. — Уходи. Тебе здесь не рады, — бросил, не оборачиваясь Хан, и поторопился в ванную комнату.       По выработавшейся привычке Джисон уже более осторожно усадил Минхо на тумбу возле зеркала и попытался его успокоить. Не понимал, стоило ли проявить запах или феромоны, потому что впервые сталкивался с чем-то подобным. Обхватил руками горячее лицо, пальцами утирая дорожки слёз, и не мог поверить в неистовость дрожи: настолько омега была напугана. Чайная мята кислила, горчила, постепенно сгорая до пустоты неприятной. Оставалась только сладость выделяющейся смазки, так неуместно играющаяся с природной стороной, отчего возбуждение мерещилось до тошноты мерзким. Влажные пятна на серых штанах выводили и хотелось всё стянуть, ведь пробуждалось нечто дикое под рёбрами, аж выть хотелось. Рациональность воевала с дикостью. Искусать всего Минхо виделось великолепным решением, потому что альфа выигрывал в битве. — В душ нужно, — стараясь посмотреть в глаза, часто закрывающиеся, пока слёзы продолжали течь, низко прошелестел Джисон. Горло саднило от вырвавшегося ранее рычания. — Ханни, — Минхо шмыгнул покрасневшим носом, — Ханни, — дрожащие руки устроились поверх рук Хана, покоящихся на щеках. — Я испугался. — Знаю, знаю, малыш, — у самого желудок спазмами прожигался, и по-прежнему не желалось вникать в переживаемое омегой. Потому отвлекал, притянул ближе, чтобы впиться в мокрые губы, игнорируя солёный привкус. На неопрятные поцелуи Ли отвечал потерянно, по наитию какому-то, и от этого Джисона пронимала тоска. Сам себя заставил отстраниться, когда исчез последний хныкающий стон. — Я не думал, что он явится. Не думал, Ирино.       Понимание уязвимого состояния поджигало кровь болью, пригвождало к полу бессилие перед ним же. Жар пожирал щёки при виде раскрасневшегося и шумного дышащего Минхо, который неловко принялся стягивать с себя тёплый кардиган. Его руки дрожали, он то и дело откидывал голову чуть назад, медленно сглатывая слюну, чем приманивал озверевшего Хана, ведь острый кадык притягательно двигался под кожей. Чудиться начинало, что зубы чесались, как жаждалось впиться в покрытую испариной кожу. А когда Ли стал избавлять своё вспотевшее тело от светлой футболки, Джисон не смог себя контролировать и распустил жаждущий аромат. Минхо заскулил звонко и откинулся на стенку позади себя, почти задыхаясь от того, что его накрывало. Дрожь не утихала, лихорадкой оборачиваясь, грудь вздымалась неистово, слёзы текли по щекам, пока подло и позорно Джисон за всем этим наблюдал со стороны. Поперхнулся воздухом при очередном брошенном взгляде на мокрые штаны, через которые в беспамятстве Ли себя схватил. Очертания возбуждённого члена, небольшое пятнышко предэякулята на светлой ткани, складочки кожи на животе и мягкий его низ — если бы умел, то Хан бы завыл, как волк одинокий в брачный период. Был просто на грани. — Чёрт, это полный пиздец, — заскрежетал невероятно низко он, грубо пальцами в бёрда сильные впившись, дабы придвинуть потерянного Минхо к себе ближе. — Я хочу сожрать тебя, — взор не отлипал от бьющейся истерикой вене на вспотевшей шее. — Не надо, — мягкостью приглушённой, когда руки со штанов перебрались к груди и сжали её. — Не трогай…       Вопреки просьбам не прикасаться, как только Ли слез с тумбы, то моментально сам прижался к одичавшему, потерявшему человеческий облик Хану. Повторял мольбы опьянённым голосом не притрагиваться, однако позволял горячим рукам ласкать себя везде. Дрожал, стонал, пока ладони мяли его накаченные ягодицы, и принялся интенсивно тереться о Джисона. Несмотря на то, что альфья сторона уже почти взяла контроль над сознанием, желая повернуть Минхо спиной и вынудить прогнуться, Хан медленными шагами направился к душевой кабинке. С бесполезной борьбой адекватности и жажд Джисону удалось избавить Минхо от пропитавшихся смазкой штанов. Пока до слуха доносились слова о страхе, который не перекрывал низменности и порочности, будто именно он пробудил это неуместное требование быть взятым. Не разделяя зова омежьего, противоречащего состоянию самого Ли, Хан запихал обнажённое тело в кабинку и сразу закрыл дверцу. Проигнорировал затяжную тишину, но всё же вышел из ванной, стоило зашуметь воде. Его мысли петляли и путались, шли вразрез чувствам, и только распахнутое окно в спальне, откуда потёк ледяной воздух, охладил пыл. Несколько раз ощутимо Хан ещё и ударил себя по щеке, дабы скорее прийти в себя, пока внимал свихнувшемуся биению сердца. Настолько быть приближенным к природе своей удалось впервые, и этот опыт определённо не понравился ему. Прохлаждаться же долго не было времени, поэтому Джисон поторопился подготовить постель, подразумевая, куда Ли захочет после этого неприятного, выворачивающего наизнанку события.       Достаточно быстро Хан превратил кровать в уютное место, обложенное подушками, которые обычно складировались в шкафу, дабы придать вид хоть и фальшивого, но гнезда. Под бельё он подложил, наученный скромным опытом, пелёнку, да скрепя сердце вытащил из укромного места дакимакуру с изображением сонного Ойкавы — всё для Ли Минхо и его комфорта. Проделанную работу Джисон оценил со стороны приемлемой и улыбнулся: вполне сносно. Погасил верхний свет комнаты, оставляя только медленно переливающееся свечение светодиодных лент, дабы ещё больший комфорт сотворить. И лишь в то мгновение, когда спальню поглотил лёгкий полумрак, стало не по себе от того, что произошло. В эти мгновения рассеивания пелены перед глазами сердце забилось остервенело при осознании желаний, возникших к потерянной омеге. Джисон готов был взять Минхо против его же воли, даже если тело оборачивалось податливым, горящим. — Мерзость какая, — повёл он плечами нервно и зарделся стыдливым румянцем. Рука опустилась на грудь в то место, где кричало бешеной птицей сердце, и Хан принялся дышать глубоко, успокаиваясь. Неосознанно он ещё и принюхивался к сторонним запахам, но подмечал лишь гнетущую пустоту, хотя и на расстоянии мог ощутить Минхо. — Всё в порядке. Я ничего не сделал. Он в порядке.       Несколько судорожных выдохов, хлопков по грудной клетке, как поддержка, прежде чем появилось в голове решение выйти за дверь и вернуться в ванную с вещами для Ли в руках. В затянутой паром комнатке Минхо стоял возле зеркала с закинутым на плечи полотенцем, пока по всему его телу продолжала стекать вода. Хан, рассмотрев эту застывшую фигуру, подобрался со спины, устроил вещи принесённые на тумбе, дабы обнять тепло нежное. Руки тут же заскользили по влажной коже, но Ли не вздрогнул, просто продолжал пялиться в зеркало, словно что-то пытался там рассмотреть. Позволил, чуть погодя, себя вытереть, подставлялся под заботу и ласку, когда об этом попросил повторно Джисон. Брови всё равно нахмурились, а губы поджались, стоило плюшевым тапкам оказаться перед взором. Всё возвращалось на свои место и помогало удержаться в реальности. — И что это? — разглядывая кроличьи уши на серых пушистых тапках, расположившихся возле босых ног, поинтересовался Ли и поднял взгляд поплывший на Хана. А тот лишь улыбнулся смущённо. — Хан-а… — Я купил их не так давно, — Джисон опустился на колени, чтобы взять пальцами за лодыжку ногу чужую и направить её к тапку. — Сейчас очень холодно. Хочу, чтобы твои ноги всегда были в тепле. — Ты мне мстишь за трусы с плюшевой собакой на заднице? — ногу всё же Минхо засунул в мягкость. — Классные же. Ты в них секси, между прочим! — А тапки милые! — рассмеялся Хан тихо и прикрыл веки, когда после того, как вторая нога очутилось спрятанной в серой ткани, распустилась чувственностью чайная мята. Понимал, что омеге нравилась проявленная забота, пусть с языка и колкости слетали. — Теперь, — поднялся с пола опьянённый данным фактом Джисон, — это. — А это что? — Минхо принял из подрагивающих рук сложенный белый комок. — Хватит вести себя так, — фыркнул Джисон при считывании эмоций на покрасневшем лице. — Хорошая кофта. — А можно мне хотя бы трусы, — вырвалась просьба, — боже, Ханни, котята?       Со смятением Минхо изучал растерянным взором длинную вещь в своих руках и пытался подавить нервный смешок. Три котёнка смотрели на него в ответ с мягкой ткани примерно таким же взглядом, каким пялился и надувшийся Джисон. Два рыжих и одно полосатое создания на кофте выглядели очаровательными, о чём, шелестя, говорил Хан. Сравнивал он их с миловидностью Ли, которую сам парень принимать не собирался и скорее даже заверял, что слово «милый» ему не подходило. Однако же кофту надел, за неимением ничего иного поблизости, а уши горели жжением острым, потому что Хан не прекращал пялиться. Тело нагое постепенно пряталось за пушистой тканью светлой, и пока Минхо боролся с воротником, руки Джисона оказались на его животе, поглаживая. Всё застыло на несколько мгновений, ведь ласка не собиралась угасать, а только более настойчивой становилась: пальцы оглаживали плоть и бесстыдно спускались к выбритому паху, чуть-чуть кожу царапая нежную. Стоило же дрожи тела стать явной и грубой, Джисон просто дёрнул за низ кофты, быстро опуская ткань, чтобы всё спрятать по самую середину бёдер. Акцентировать внимание на расплывшейся мяте и противоречивому её сладости выражению лица Хан не стал. Взял омегу изумлённую за руку и повёл в спальню торопливо, где помог устроиться в ворохе подушек. На дакимакуру Минхо хрюкнул, хотя просто желал подавить смешок, и зажал её между ног. С головой Ли накрыл Джисон одеялом, лишь бы скрыть его ехидную улыбку и чуть вздёрнутый нос от своих глаз подальше, осознавая, что тот хотел как-то пошутить неуместно. — Принеси воды, пожалуйста, — высунув голову из-под огромного одеяла, попросил Минхо. — Тошнит. — Сейчас, — руки поправили несколько подушек. — Может, что-то ещё? — Я могу попросить кое-что странное? — достаточно резко настроение переменилось, а горечь в мяте обнажала для Хана вновь возникший страх. — Что угодно, — заверяя. — Я выполню. — Ты можешь… Пожалуйста, — было видно, что просьба давалась нелегко, — поспать отдельно сегодня? — Оу… — Ладно! Прости. Это очень, ну, — замялся Минхо и спрятал лицо в подушку. Его плечи дрожали, или же весь он отдавался переживаниям. Разбираться не хотелось: омега снова была напугана, словно до неё дошло всё случившееся. Так рассудил Хан и просто погладил по ещё сырым волосам. — Всё в порядке. Я понимаю, — лишь в эти мгновения дошло до мозга то, что неосознанно феромоны подавляли Минхо из-за его открытой нежности в столь оголённой уязвимости. Природа вытворяла некрасивые вещи, неуместные. — Сейчас принесу воды. И, если что, — выдохнув тихо, — я буду в соседней комнате. Ты всегда сможешь позвать меня. — Спасибо, — совсем тихо.       Ласково, боязливо слегка, Хан погладил Минхо по волосам более напористо и почесал за красным ухом, чем вызвал пугливый стон. Уходить не хотелось, оставлять этот кокон, источающий самую трепетную мягкость, потому что всё нутро буквально горело от жажды защитить и спрятать от всего мира. Размышлять о корнях кошмара Минхо, кто никогда не сталкивался с чем-то плохим, чудилось порочным. Заведомо Ли знал, что с ним могли сделать, если бы он не скрывал себя. Конечно, Джисон не встречал агрессивно настроенных альф, но читал много про то, как те или иные мужчины относились к своим омегам или нападали, насиловали незнакомых, подавляя. Сейчас несомненно времена другие расцветали, и омег почти все готовы были носить на руках и в очереди выстраиваться, только бы её взор пал на конкретного альфу. Уж всё это зналось не понаслышке, к сожалению. А вот сегодняшняя ситуация перевернула мир внутренний с ног на голову, подвергла сомнениям выводы об окончательной отмене препаратов: Ли мог за себя постоять только при яде в своей крови. Ведь именно он не позволял ощутить всё, подаренное природой. Под очередной судорожный выдох, шаркая тапочками, Джисон всё же отправился на кухню. И день однозначно не собирался заканчиваться и переставать удивлять, хотя часы перешагнули полуночное время. — Кого чёрта ты до сих пор здесь? — со злостью к отцу. — Я же сказал уйти! — Этот мальчишка… Омега? — Не твоё дело.       Прошлой уверенности в том, что однажды стоило бы представить Ли своей семьей, не осталось. После увиденного Хан готов был оберегать Минхо ото всех вокруг и не подпускать никого, кто мог бы причинить вред. А отец входил в категорию таких людей. Поблагодарить его можно было только за то, что он себя контролировал и подавлял запах с феромонами, не демонстрировал свою силу и власть. Продолжать диалог Джисон намерен не был, указал безмолвно отцу на дверь и схватил бутылку со стола, поторопившись обратно в спальню. Удивление даже не притронулось к органам чувства, когда оказалось, что Минхо уснул. Своё лицо, румяность сохраняющее, он неизменно прятал в подушках, а его мята волнами пугливости вырывалась, изредка сменяясь на нечто тихое, спокойное. Под рёбрами бурлило неприятно ощущение, тревога удерживала за горло, но Хан всё же опустился на кровать осторожно, чтобы оставить невесомый поцелуй в горячую щёку. — Я люблю тебя, — шелестящим шёпотом. — Спи сладко, Ирино. И не бойся ничего. Никто не посмеет тебя обидеть.       Несколько раз он пропустил сырые пряди волос через пальцы, прежде чем снова покинул тихую обитель. Сердце в заполошном беге не собиралось останавливаться при осознании, что столь долгая любовь к Минхо оказалась взаимной. Что именно этот самый Ли Минхо, на кого приходилось залипать исподтишка, сейчас спал в его постели. Не верилось и в то, как этот очаровательный, мягкий Минхо, омегой обернувшийся, мог разбить без сомнений несколько лиц недоброжелателям парочкой точных ударов. Смутился Хан, опираясь на дверь в комнату спиной, воспоминаниям о близости горячей — открытость Минхо сводила с ума сильнее банального проникновения. Думалось, что его можно было бы просто изводить лаской, а он продолжал бы жаться ближе, доверчиво, и звонко стонать. Чудовищно красивым всё виделось. Всё в этом человеке сотворяло из Джисона маньяка какого-то. Ведь даже подглядывание за тем, как ловко и умело он готовил, заставляло забывать про дыхание: зависимость от всего в Минхо жила в венах, и это нравилось. — Сын! — Ты всё ещё здесь, — Хан проплыл мимо отца к холодильнику и рывком открыл его. — Какая неожиданность. О, пиво. — С каких пор ты пьёшь пиво? — без упрёка. — С тех самых, как ты меня вынудил пойти в университет на ту специальность, куда я не хотел, — пожимание плечами вышло скорее неосознанным, чем специальным. — Студенты инженерного факультета пьют больше, чем что-либо другое.       Джисон злился и, пожалуй, впервые испытывал настолько острые ощущения по отношению к родному человеку. Отец его часто доводил, мог и до слёз, своей строгостью и безэмоциональным воспитанием, однако сейчас даже оно вышло за рамки. Притронулись к нетронутому. К запрещённому. К Минхо. Аж передёрнуло при раздавшихся в голове всхлипах, и на языке осела горечь хмельного напитка. Нужно было забыться на несколько секунды, ибо негативные эмоции могли разорвать остатки светлой стороны вечно улыбающегося Хана. — Почему ты не говорил о том, что Ли Минхо является омегой? — заговорил мужчина, принимая из рук протянутую баночку охлаждённого пива. Джисону пришлось смириться с тем, что отец не собирался уходить после очередной просьбы покинуть дом. — Его запах… У него течка будет? — злобный взгляд был пойман, отчего голос смолк. — Прости. — Прости? — изумление сочилось в возвышенном в тональности вопросе. — Что с тобой? Ты никогда не просил прощения. — Не знаю, просто… Поведение Минхо, эти феромоны, запах… Напомнили мне о твоём папе. — М-хм… — Как он мог оказаться омегой? — глупый, по мнению Хана, вопрос. — Родился. — Не груби, — мягко. — Почему не говорил о нём? — Потому что ты бы опять начал эту осточертевшую тему, что мне и общаться с подобными нельзя, — Джисон бросил очередной злой взгляд. — Истерику бы и мама закатила. И вообще, я сделал всё, что бы её не расстраивать. Могу я просто жить свою жизнь? — Он омега. — Чего ты заладил?! — ярость накрывала, потому что обоняния коснулся древесный запах. — Он моя омега. Что-то не нравится, дверь сам знаешь где. — Ты из-за него таким стал? Непослушным, — карие глаза устало смотрели на Хана, пока рука пыталась дотянуться до его руки. — Я не такой. Просто хочу, чтобы вы отстали и перестали меня контролировать. С ним я впервые просто жил. — Забавно, — признание неуверенное. — Я был таким же, когда встретил твоего папу.       Повисла достаточно неловкая тишина, которую оба пытались смыть глотками пива. Вроде у глотки собрались слова, требующие оказаться высказанными, однако Хан молчал. Смотрел на будто постаревшего отца и пытался вспомнить, каким он был раньше. А перед глазами, определённо назло, всплывал только образ улыбающегося папы. Вероятно, этот день поистине желал разбитого сердца, крови, больших слёз, потому и не прекращал свои издевательства. Что-то ёкнуло в груди в тот момент, когда притронулись к пальцами лежащей на столе руки, внимание привлекая, ведь в думы Джисон провалился очень глубоко. Неуклюжими действиями старший альфа всё же дал понять, чего хотел, и, возможно не очень охотно, Хан выполнил это. Он подошёл ближе, оставив банку на столе, заглянул с огоньками противостояния в глаза родителя, где, как виделось, загорелось что-то живое, человеческое, и подарил объятия. Казалось, прошла целая вечность, как нечто подобное происходило. Сильные руки обвили талию и прижали теснее, словно эти объятия являлись кислородом, которого так сильно не хватало. Из-за грубого шума крови в ушах Хан почти ничего не слышал, но улавливал слова в мольбах о прощении за всё. За папу. За ложь о его здоровье. За холодное поведение к нему, ещё ребёнку. За насилие моральное. За всё, что отобрало возможность жить и проходить этапы взросления обычным парнем. И слова услышанные продолжали терзать уже измученное сердце, пронзая его раз за разом стрелами отравленными. Но всё же не при таких обстоятельствах ощущалось верным завязывать нормальное общение. Снова, с меньшим напором, Джисон попросил отца покинуть квартиру, ведь на эмоциях тот переставал контролировать феромоны. Теперь к этой просьбе прислушались, и мужчина действительно зашагал к входной двери. Накинул пальто на плечи, дабы тут же схватить за руку и опять запереть в объятиях, задыхаясь от близости. Тепло. Наверное, по нему Джисон скучал очень сильно. Такие касания оставались единственным воспоминания о папе, нежной омеге к своему чаду, к чему притронуться можно было. А альфа взял и лишил его этого. Лишил всего. Думалось, что отобрал и личность. Потому что за долгие годы не делалось ничего по желаниям самого Хана. — Нам нужно о многом поговорить, — отстранившись, заявил он. — Потом. Когда смогу, сам позвоню, — обозначил границы Джисон. Появление Минхо партнёром в его жизни действительно придало сил. Ему теперь было за что бороться. Ради кого. — Мама в больнице, — брови вопросительно приподнялись, а губы поджались в испуге небольшом. — Рожать скоро. Плохо было последние дни, поэтому я перестраховался. — Значит, скоро у вас будет пополнение в семье, — без эмоций в голосе. Потому что из-за появления на свет нового члена династии Хан вся его личная жизнь пошла под снос ещё быстрее, чем до. — Поздравляю. — У нас будет. Ты — часть этой семьи. Скоро у тебя появится сестра. Разве это не здорово? — Не уверен, что я хоть какая-то крошечная составляющая, имеющая значение, — с уверенностью. — После смерти папы я перестал ею быть. После смерти папы, — глаза в глаза, — я даже сыном перестал твоим быть! — обида говорила за него, руководила им. Однако сейчас, преисполненный, Джисону удалось это сказать. — Я всегда мечтал, что ты хотя бы поцелуешь меня. Проведёшь со мной время. Но ты меня никогда не выбирал, отец. — Это не так, — покачали головой в ответ, — просто… — Как думаешь, чем я хотел заниматься? — чтобы окончательно убедиться в пропасти между ними, задал вопрос Хан. — Чему я хотел посвятить свою жизнь? — Фармакологии? — с искреннем изумлением. — Как папа. — Позвони, когда мама родит, — без продолжения диалога, — и я обещаю взять трубку. Может, пригласите на выписку, — без особой надежды и явного желания. Просто манеры, не более. — Буду рад. — Приезжайте с Минхо домой. Познакомимся. Я хочу узнать о нём… О вас.       Как-то высказываться о том, насколько идея была хреновой, Хан не стал. Учтиво поклонился и дождался, когда же электронный замок пропищит тихо, дабы удостовериться, что более никто не потревожит. Подобной реакции на нахождения в квартире кого-то он, конечно не ожидал. Вроде стоило порадоваться, что отец и прислушался, и скандал не учинил. Однако бесило до скрежета зубов, что произошло это только по причине одной: Минхо был омегой. Тем существом, кого пытались навязать после первого же гона. Отсюда и вывод делался отвратительный в отсутствии хотя бы капли искренности. Может быть, стоило поверить, потому что чего-то схожего с прошлым не наблюдалось давно. Но Джисон не позволял себе такой слабости, не желал оставаться обманутым в очередной раз. Ему просто нужно было жить свою жизнь, делить ею с Минхо и самыми близкими друзьями, которые не подходили под выдуманные стандарты. Словно деньги и статус могли сделать его семью какой-то особенной, хотя, как думал Хан, так исторически сложилось. Ведь и бабушки, и дедушки виделись чудными и высокомерными. Но даже здесь он оставался тем самым уродом, который шёл против всех правил. Ведь папа говорил, что всегда важно слушать сердце. А это самое сердце выбрало Ли Минхо. Оно же выплясывало танцами сумасшедшими при общении с Бан Чаном и Чанбином, с кем так нравилось проводить время. Учащённо стучало оно и при игре на гитаре, при пении. Нравилось быть простым парнем, а не игрушкой в чужих руках.       Всё давило и пыталось убить головной болью. Поэтому, проверив Минхо и его крепкий сон с уже успокоившейся в чувствах мятой, Джисон прошёл в соседнюю комнату и завалился мешком тяжёлым на закиданную вещами кровать. Его внимание привлекла оставшаяся толстовка Бан Чана, который ещё пару дней назад ночевал здесь с Чанбином. Воспоминания весёлого вечера и пьяной ночи породили совершенно глупую идею. В столь поздний час, почему-то не подумав чугунной головой чуть дальше, чем собственное «я», Хан набрал номер единственного человека, кому всегда и во всём мог доверять без сомнений. И к удивлению оторопелому вызов был принят, но первое, от чего улыбка тронула губы, спросили: — С моим глупым кроликом что-то случилось?