Особенный

      Утро застало врасплох в прямом смысле, зато быстро даровало пробуждение заметно болезненное. Прижиматься к кому-то столь откровенно, при этом ещё и возбуждённый член упирался в чужое бедро — верх грязных представлений. Минхо не знал, который наступил час, но холодная темнота за окном, проливающаяся в комнату сквозь незакрытые шторы, заверяла его в раннем времени нового дня. Спать с кем-то вот так, как он лежал сейчас, чудилось чем-то поистине пугающим. Его руки без его же ведома обнимали горячее тело, а само тело льнуло ближе и находилось в глубоком сне. Когда Джисон избавил себя от кофты, в которой был весь вечер, оставалось тайным для гудящей головы. А вот то, что ладони лежали на обнажённой коже подтянутого живота, являлось фактом. Орущей сиреной разум призывал отлепиться от Хана и сбежать, рука же дрожащая бесцеремонно поднялась по ощутимо напряжённому прессу к рельефной груди, огладила нежно чувствительные, как подумалось, места. Из-за чего Джисон сильнее свернулся клубком, упираясь спиной в грудную клетку Ли. Только что содеянное заставило отпрянуть и встряхнуть больной головой: та мгновенно закружилась в наказание. Неуклюже Минхо перебрался через утопшего в крепком сне парня и рванул в сторону ванной, путаясь в своих же ногах, пока сердце стучало невыносимо громко и гулко. В зеркале с тёплой подсветкой Ли не сразу признал себя. И нет, выглядел он не плохо, что именно и поразило. Немного опухло лицо из-за выпивки, но всё оно выглядело здорово-румяным, пусть и в смущении, аж отрицать его миловидности не виделось смысла. Рука сама поднялась, и притронулись к мягким губам подушечки тёплых пальцев, отчего воспоминания на ускоренной перемотке потянулись перед остекленевшими глазами. — Поцеловал. Хан. Меня.       Большой палец тихонько, будто боязливо, провёл по верхней губе, словно имитировал прикосновение чужого языка. При этом сомкнулись и веки неплотно, отчего ресницы длинные задрожали картинно, пока Ли переживал фантомную, трепетно животную ласку. Эхом звучали и слова о долгой жажде совершить всё это, потому мозг старательно и сигнализировал своему обладателю, что не в алкоголе дело заключалось. Точнее в нём, но как в катализаторе для действия давно обдуманного. Из-за чего количество вопросов поднялось до небес и пробило остатки функциональности не до конца протрезвевшего Ли. Он одёрнул руки, неаккуратно поправил свои чёрные волосы, торчащие в разные стороны, и судорожно выдохнул, прежде чем осознал полноценно положение дел. Неловкое преставление ног позволило притронуться к хладному ужасу: внутренняя сторона бёдер очутилась влажной. Пусть возбуждение пропало в моменте незаметном и не давило собой на виски тяжестью позора, ведь под контроль взял всё страх, то факт выделения смазки спрятать было труднее. Почти в истерике Минхо бросился стягивать с себя одежду, мечтая поскорее забраться в душевую кабинку. Ему нравилось, что он мог скрыть своё тело обнажённое за тёмным стеклом и не думать о том, куда лилась вода. В его съёмной квартире ванная комната больше походила на место для страданий: унитаз, раковина, лейка на стене и небольшое зеркало, вечно перепачканное следами зубной пасты. И там было боязно трогать себя, даже смывать смазку природную с ног ощущалось невыносимым тягостным: дверь не запиралась. А сейчас руки скользили по телу хоть и с дрожью, да только всё же чувствовалась некая безопасность. Словно никто не мог лицезреть порочный момент падшего создания. Свою внутреннюю омегу Минхо желал придушить, потому что именно она вынуждала касаться себя там, где определённо не желалось. Ведь благодаря ей Ли почувствовал снова то, о чём не мечталось и размышлять: его тело подготавливалось для принятия в себя узла. Два пальца без особого сопротивления проникали внутрь. Хотелось кричать от досады, настолько это виделось грязным и мерзким.       Возвращаться же в спальню показалось чем-то постыдным, мотивирующим молиться богу или дьяволу о продолжении чужого сна активнее, чем когда-либо и чему-либо. Серые спортивные штаны заметно пропитались смазкой, и представление о том, чтобы снова их надеть, вызвало отвращение. Минхо максимально сильно натянул толстовку, лишь бы прикрыть всё спереди. Влажной тканью штанов он прятал голый зад, пока пропихивал раскрасневшееся лицо в комнату, дабы разведать обстановку. Приходилось прислушиваться к чужому дыханию и морщиться от знакомого, но лёгкого запаха перегара. За узким окном, поселившимся под потолком, уже начинало светать, чем пугало. Требовалось узнать время точное, потому что, пусть головой Ли и отъехал, в нём ещё жило осознание, кем он являлся. Он нуждался в таблетках. Потому натягивал на себя свою одежду торопливо и взглядом шарил по комнате в поисках хоть какого-то пакета или сумки: испачканные смазкой штаны он не собирался оставлять дома у Джисона. Открывать себя даже Хану ему не желалось. Наверное, подумать об этом было ещё страшнее, чем признаться Чану и Чанбину. И по причине этого поцелуй подаренный чувствовался болью грубой в миг замирания мира. Это было так сладостно, чувственно, ново сознанию и телу, но именно из-за самого себя стоило вырвать с корнем красивые цветы, чьи бутоны уже начинали щекотать сердце своими ласковыми лепестками. Пусть и мечталось получить ещё немного нежности. Слабость уже плыла по венам, и врать себе в том, насколько это было хорошо — чувствовать себя желанным тем, кто желанен в ответ — не находилось смысла. Однако существовал целый список, неоформленный на бумаге и начинающийся с горького «но».       Обвиняя про себя безжалостную природу, довлеющую над рациональностью, Минхо на колени перед кроватью опустился, дабы лучше рассмотреть надутые щёки и еле заметную щетину. Губы улыбка тронула: пусть Хан и оставался мягким, ранимым, в компании был чувствительным к подколам и ужасно любил милашничать, то всем собой он являл себя мужчиной. Ли видел его красивое, накаченное тело несколько раз, когда вместе с Со все выбирались в спортивный зал. Знал силу и мощь, которую Хан скрывал и чаще просто притворялся слабаком, лишь бы энергию не тратить зря. И такие мелочи, как щетина, ещё больше забавляли. Непонятной становилась эта неловкая скрытность, но явно она не была делом Минхо, потому он и не спрашивал никогда о таком поведении. Осторожно заправил Ли спадавшие на смуглое лицо пряди тёмных волос за маленькое ухо и почти невесомо притронулся к серьгам-сердечкам: даже это чувствовалось милым. Джисон от этих лёгких касаний лицо в подушку зарыл глубже и одеялом накрылся, ведь источник его личного тепла, прижимающийся со спины, давно исчез. А потом сразило прямо в сердце стрелой — время. Минхо в ужасе подорвался на ноги и бросился искать свой телефон, который на двух процентах оставшейся жизни осведомлял о семи ранних часах утра. Чтобы успеть выпить препараты до необратимых последствий, у Ли оставался совсем крошечный срок. Потому он пугливо и бросил взгляд на того, к кому хотел напоследок прикоснуться ещё, однако поставил сокрытие своей тайны выше. Тем более то, как яростно начинало ломать кости от жажды быть под защитой, в объятиях, в чужой власти, губило. Его самого от себя начинало тошнить.       Ему удалось почти бесшумно покинуть квартиру и даже такси умудрился вызвать до того, как разрядился телефон. Зато в салоне машины он таращился на украденные чужие спортивные штаны и хотел себя ими задушить. А ещё толстовка Джисона мягко тело согревала — всё играло против Минхо этим утром. Он чуть ли по щекам себя не кинулся хлестать за то, что вообще позволил себе поехать к Хану так легко. Сейчас бы его не сжирала вина перед самым талантливым и уютным, как считал Ли, творением в этом жестоком мире. Дома же, проигнорировав две туши, лежащие в коридоре, Минхо почти бегом достиг своей комнаты, где схватился за аптечку, как утопающий за соломинку. Голубая таблетка в горле застряла, а ещё горечь грубо на языке осела: Ли казалось, что ещё секунда, и он бы умер. Но сумел проглотить яд спасительный, задыхаясь. В обнимку с чужими штанами он мешком тяжёлым завалился в свою постель прямо в уличной одежде и судорожно вздохнул. Голова по-настоящему готовилась взорваться не только от последствий выпитого, так ещё и от Хан Джисона. Мало того, что его образ уже продолжительное время жил в подсознании, теперь же он там укрепился окончательно, пустил корни и жил, будто так и надо. Как только смыкались веки, так поцелуй воспроизводился снова и снова, аж ощущения мурашками отдавались по побледневшей коже. Минхо был уверен, что возбудился тогда. От напора, от проявления силы, от трепетности и страсти. От Хан Джисона. Потому в подушку голодным волком и завыл, пока пытался среди хаоса мыслей найти идеи по урегулированию проблемы. — Кролик? — в комнату просунулась голова Бан Чана. Вот по нему было видно, что он от души оторвался на вечеринке. Даже душ в порядок не особо его помятость привёл. — Тебя Джисонни потерял. — А? А! — Ли подорвался с места и поспешил телефон поставить на зарядку. — Какой же я придурок! — Вы поругались? — руки обвились вокруг талии привычно. И Минхо подумал над тем, а не являлся ли он здесь местным питомцем. Его всегда тискали, называли милым, несмотря на то, что свой воспитанный едкостью характер Ли знал. — Он тебя обидел? — Нет. С чего ты взял? — в объятиях Минхо моментально обмяк и даже позволил себя отвести обратно к кровати. Чан ощущался настоящим старшим братом, любящим своего непоседливого, наивного младшего. — Его голос был очень взволнованным, — снова укол вины в сердце. И зачем этот глупый Хан вообще полез, Минхо не понимал. Свернулся в сильных руках и прижался к Бану ближе, дабы тот крепче обнимал. — Кролик, что такое? Я видел, как вы уезжали на такси вчера. Потом Джисонни написал, что ты у него дома, и чтобы я не беспокоился. Я думал, вы все выходные вместе проведёте. — А мы должны были?.. — задрал голову Ли, старательно тут же осматривая приятные черты лица друга. — Оу… Я не… Оу…       Немного грубовато Минхо впился пальцами в сильные плечи Чана, пока сам Чан сжимал руками мягкое тело и пытался всячески отвести взгляд. Посматривал на дверь в надежде сбежать, только не учёл одного: его домашний кролик определённо был хищником. А ещё достаточно умным и внимательным, чтобы заметить дрожь, нервозность и попытки встать. Одним резким движением Минхо завалил растерявшегося парня на лопатки, придавил спиной к пропахшей мятой подушке и забрался сверху, обездвиживая почти полностью. Смотрел прицельно в душу, изучал взглядом дёргающийся под светлой кожей кадык и задумывался, не ошибся ли он в выводах. — Выкладывай на стол все карты, — шелестящим шёпотом. — Ну… Кролик, давайте вы сами как-то разберётесь, — пухлые губы растянулись в мягкой улыбке, а брови надломились, из-за чего Чан выглядел очаровательным. Однако Ли не купился и сжал руки чужие сильнее в своих, да бёдрами сдавил бока грубее. — Ауч?! — Рассказывай всё, что знаешь. — Минхо, ты делаешь мне больно, — серьёзно предупредил Чан, Минхо же ощутил, что готов стал заплакать и кинуться умолять, а ему это было совершенно несвойственно. — Тебе Хан ничего не сказал? — Что он должен был сказать, кроме… — Минхо смолк, осознав, что чуть не признался в поцелуе. Точнее в том, к чему он привёл, к каким чувствам. — Чан! — Вы точно не поругались? — Нет, конечно! Это же Ханни. Кто с ним, кроме Хёнджина, конечно, может всерьёз поругаться? — И то верно, — без особого труда Бан освободил свои руки из хватки ослабевшего Ли и устроил их на его бёдрах, немного впиваясь в плоть, чтобы уменьшить собственную боль от сдавливания. — Так что? — Он влюблён в тебя, — выдохнув шёпотом это, Чан уставился на озадаченного Минхо. — Наверное, всё же духа не хватило признаться. — Влюблён? — Да. В тебя, в такую очаровательную ледышку.       Сердце, казалось, пропустило удар. Или даже несколько. Ли не считал. Он глупо таращился на Чана под собой и не понимал, врал ли его друг или нет. Сам Джисон ничего не сказал, намёка не подарил. Или поцелуй и был намёком? Минхо ничего не знал о том, как проявлялась «влюблённость». Поцелуи могли не иметь ничего общего с чувствами, вот это Ли видел и понимал. Поэтому слова чужие ощущались максимальной ложью, только глаза кристально чистые и широко распахнутые отражали истину: Чан говорил правду. — Он собирался признаться. Хотел. Давно хотел. — Почему ты так спокойно об этом говоришь? — пугливо, будто страшная тайна раскрылась. — О чём именно? — Чан улыбнулся шире, аж ямочки глубокие, которые Минхо про себя просто обожал, проявились. — О том, что мой маленький ребёнок влюбился в моего домашнего кролика? — Ну, — неохотно, ведь тепло чужих рук успокаивало, как и лёгкие поглаживания, Минхо слез с друга и уселся рядом, — как минимум, ты говоришь про Хан Джисона, у которого свиданий с девушками было больше, чем… У кого угодно! — Бан усмехнулся и приобнял Ли за плечо. — И ты говоришь о Ли Минхо, обо мне то есть, у кого мозг размером с грецкий орех. И с чувствами проблемы.       Произнося эти слова, он ничуть не врал. Даже не пытался. Ему стоило отказаться вчера, не ехать с Ханом никуда. Но тепло и счастье после долгой разлуки затмили всё, пусть половину своего смирения Ли перекладывал на воздействие алкоголя. Мозг в его голове определённо отсутствовал в те мгновения, возможно, перестал функционировать. Да и в целом всё больше походило на очень хреновый розыгрыш. Хан Джисон влюбился в него. Смешно до горьких слёз. Ведь Ли самолично видел фотографии, где Джисон сопровождал девушек, подавал им руку, придерживал за талию — не обман зрения. А поцелуй… Просто поцелуй. Может, у Джисона давно никого не было, вот он и поцеловал, тогда почему дальше не пошёл? Минхо схватился за голову, потому что та начала раскалываться от обилия разных мыслей, старающихся проделать дыры в черепной коробке. Понятным становилось целое ничего, да и сердце сходило с ума, ведь необузданный жар кинулся распаляться под рёбрами. Ли определённо бы солгал, если бы сказал, что всё с ним творящееся в чужой спальне ему не понравилось. Оно было настолько новым, глубоким, жаждущим и страстным, даже не представлялось эффекта столь довлеющего по сей момент. А затоптанные чувства пробудились ярче: Минхо хотел большего от Джисона. Но при этом у этого всего была обратная сторона. Неопытность, незнание, непонимание самого себя — разом губили остатки разумного. Почему Джисон ничего тогда не сказал, не объяснил? Почему сначала поцеловал? Почему Чан говорил такие вещи? Почему Чан вообще что-то знал или понимал? Почему под кожей что-то искрилось и петляло, стоило глаза закрыть и окунуться в мягкое тепло ночи? Почему разрывала досада, и страх кусал желудок до спазмов, а потом резко всё сменялось на импульсы счастья? — Много думаешь, — подметил Бан и притронулся к румяной щеке, вытирая слезу. Ли опешил, когда до него дошло, что он плакать собрался. — Зря сбежал. Раз не поругались. Или всё же он что-то сделал не так? — Нет, конечно, — мягко выдохнул Минхо, смыкая веки. Ему потребовались секунды, чтобы угомонить заунывно плачущую внутри себя омегу. Та окончательно свихнулась и словно намерено желала отправить Ли на опыты своими действиями. Или же препарат не работал. — Ты же помнишь, что я и Ханни, мы оба мужчины. — И чего? — Чан нахмурился. — По поводу Хёнджина и Ликса ни у кого никогда вопросов не возникало. С каких пор у любви пол появился? — Минхо губы надул. — Если ты сейчас откроешь рот и заговоришь про девушек, клянусь, я укушу тебя. — Ладно, опустим это, — пробубнил Ли. — Почему ты? — Что я? — Знаешь всё. — А к кому бы ещё Хан смог обратиться с вопросами о тебе? К Чанбину? — смешок вышел скорее нервным. — У него всё просто. Пришёл, увидел, переспал, — Ли смутился. — К тому же, знаешь, — закинув руки за голову и приняв позу победителя, продолжил заговорщицким тоном Чан, — ты бы видел вас обоих со стороны, когда вы вместе. Потешное и милое зрелище. — Но я не… — Не чувствуешь ничего. Я в курсе. — Откуда? — припомнить то, что они об этом вообще когда-либо говорили, не получалось. — Мой дьявольский кролик, ты думаешь я ничего не знаю?       Минхо сначала побледнел, потом позеленел, а потом и вовсе сполз на пол, лишь бы подальше от друга. Но тот был всегда более шустрым, ловким и сильным: схватил за ногу и потянул на себя, как только следом спустился на холодный пол. В те секунды, когда огромный, накаченный, с насмехающимся взглядом Бан навис сверху, руки за запястья к полу прижав, Минхо понял — ничерта он не хищник. Только если пробник хищника. Так ещё и не в силах был пошевелиться, хотя его удерживали, как он предполагал, слабо. Почему ужас сдавливал лёгкие, Ли не знал, ведь ему ещё ничего не сказали. То, что быстро заставляло шевелиться шестерёнки в чужой голове, могло быть чем угодно. Однако чужой серьёзный взгляд вынуждал уверовать в масштабы проблемы. Хуже становилось от понимания дрожи тела, вызванной чужой силой, возвышающейся, довлеющий. И, пожалуй, за всё прожитое время Минхо впервые почувствовал себя беспомощным, хрупким, маленьким. Весь его мир, который он по небольшому кирпичику выкладывал, отстраивал, укрепляя, рухнул в одно мгновение. Большой серый волк его просто сдул, да ещё и насмехался, ухмылялся, словно давно планировал напасть. Просто выжидал подходящий момент. — Ты знал, что когда ты в хлам, то любишь трепаться, а не только пялиться на губы Джисона? — Я?! — то, насколько пискляво это вылетело из горла, поверить не было возможно. — Не переживай, я твой секрет храню. Никто об этом не в курсе. — О-о-о ч-ё-ё-м? — Кто бы мог подумать, что наш маленький, миленький, очаровательный крольчонок — славная омега, — если бы не ком в горле, то Ли бы закричал. — Если убрать последнее слово, то этими же словами тебя всегда описывает Джисонни. Даже не верится, что ты и в его глазах маленький.       Неожиданно хватка на запястьях пропала, сам Чан отстранился и поднялся с пола, пока Минхо смотрел на него ошарашенного своими огромными глазами. Он не находил на сияющем нежностью лице ни злости, ни ненависти, ни раздражения, ни отвращения. Улыбка вновь возродила невероятные ямочки, отчего даже глаза превратились в полумесяцы, прежде чем и вовсе смех раздался. Ли же зажмурился сильно, руки в кулаки сжал и повторял неустанно: «Всё сон!». Его губы шевелились, тело продолжало трупом лежать на полу, сердце не утихало ни на секунду, словно торопилось пробить грудную клетку и избавить от мучений. Однако ничего не произошло и с размыканием век: Бан Чан всё ещё стоял рядом и мягко всматривался в расстроенное лицо. Под истончённый стон Ли он поднял его с пола и усадил на кровать, подметив чужую толстовку, которую поправил, когда та задралась и обнажила мягкий живот. Минхо же просто хотел схлопнуться, исчезнуть, пропасть, но не осознавать, что его близкий друг про него всё узнал. — Всё хорошо, Минхо. — Ничего хорошего, — наконец нормальным тоном выдавил Ли. — Как давно?.. Ай, не так и важно уже. — Я знаю об этом примерно столько же, сколько ты влюблён в Джисона. — Я не влюблён! — зачем-то в отчаянии выкрик раздался. — Наверное… — Всё в порядке, я рядом, — Чан снова приобнял. — Поначалу было сложно поверить. Об омегах я только читал и никогда не видел в своей жизни. Ты же, ну, прям обычный. Но чем больше ты прятался, тем яснее становились твои секреты. — На чём я спалился? — На губах Джисона и на своём пьяном бормотании в том, как сильно он тебе нравится. — Да не про это речь! — чувства, казалось, воспламенились и собирались сжечь дотла рассудок. — Я про… Про… Боже! — А, ну, — мягкий смех, привычный и успокаивающий, — ты как-то после ночной смены оставил аптечку на кухне. И я был удивлён цветовой гамме таблеток в ней. Начал искать информацию и узнал, что часть из них гормональная. А потом моментами стал замечать перемены в тебе и твоём состоянии, после которых ты обычно пропадал в больнице на обследованиях, — последнее слово Бан взял в воздушные кавычки. — А недавно ещё Чанбин начал говорить про мятный запах от тебя и твоей комнаты. И если раньше у меня были сомнения, то после этого их не осталось. Я прикрыл тебя. — Маслами травяными. Да. — Верно.       Минхо смолк и в очередной раз закрыл глаза. Ощущал то, как рядом возился Чан, а после шуршания одеяла почувствовал его руки на своей талии: его укладывали в кровать. Бан же устроился рядом, обнимая осторожно, по-отечески будто, в защите. Тихо заговорил о своих эмоциях и переживаниях, попросил поделиться всем, что теплилось в душе, и осторожно гладил по животу. Успокаивал. Прошептал смущённо про изумление, когда предыдущим утром Минхо потёрся носом об его шею, потому что испугался отпускать Ли из дома в уязвимом состоянии. Перечитал слишком много всего, лишь бы быть готовым в моменте оказать помощь, однако при этом и не торопился подойти с признанием. Сохранял дистанцию и просто наблюдал, порой даже сомневался в сделанных выводах, ведь прямых улик на руках по-прежнему не имел. Зато тихо вещал, как же безумно нравилось заботиться, помогать, поддерживать. Повторял из раза в раз, какой Ли особенный, отчего сам Минхо лишь очевиднее спрятаться пытался в подушке и одеяле. Из-за слов друга всего его страхи постепенно отступали, угасали, превращаясь в обычный пепел, уничтожаемый потоками ветра. Чан не просто не думал оттолкнуть, наоборот, хотел помогать, поддерживать, быть опорой. И потому, порвав удавку плотную на шее, Минхо сообщил и о приближающейся течке. Неосознанно задрожал, ведь видел это личным поражением опять, однако его ощутимее прижали и заверили в том, что всё будет в порядке. Бан Чан и сам боялся, не умел же ухаживать за омегами, и непонятное слово сразило его. Да, конечно, он читал, изучал. Но встретиться с этим лицом к лицу в реальности — совсем другое. — Тогда ты должен понимать, почему я и Ханни… Мы… Когда он узнает. Даже если те девушки — это просто какой-то опыт, — досадой Чан простонал от надоедливых слов, — я ему не нужен. Я не его вариант. Я не хочу его обнадёживать. Пусть уже и проявил слабость. — Минхо, — Бан вынудил Ли повернуться к себе лицом, — он влюблён в тебя. Ты влюблён в него. Кстати, в этом я был намного больше уверен, чем в том, кто ты есть, — шелестящий смех. — Так и случаются отношения. Ты просто поговори с ним, окей? — Зачем? Я… Меня устраивает то, что есть. Понимаю, что вру сам себе о том, какая эта дружеская дружба, но он всё ещё бета. И дело не в том, что я… Планирую б-б-беременность, — тут уже смутился и Чан. Не мог он ожидать, что раскрытие правды сразу к такой интимной части приведёт. А из Минхо наружу всё вырывалось искрами. Ему действительно было не с кем говорить на эту тему. — Просто он не сможет мне помочь. Он должен найти себе здорового партнёра и жить свою жизнь. По Со Чанбину я могу заявить, что влюблённости проходят. — А ты болен? — В какой-то степени. — Глупый кролик.       Поддавшись эмоциям, Чан притянул Минхо к себе, дабы максимально любовно обнять. Несколько раз повторил, насколько Ли глупый, потому что сам он не считал то, что в мягком теле скрыто, недостатком. Сжал щёки очаровательные ласково, вынуждая так взглянуть на себя, и настоятельно рекомендовал поговорить с Джисоном. Попытаться разобраться в так и не состоявшемся признании и хотя бы выслушать ответ Хана. Ли промямлил ещё несколько вопросов, на которые ему головой покачали, и свою судьбу будто вынудили принять. Ещё утром Минхо сбегал из чужой квартиры в страхе быть пойманным, а теперь раздумывал над тем, как не потерять дружбу с самым светлым моментом всей жизни. Его согревала мысль о принятии Чана, о его безоговорочной поддержке, о его любви. И это всё было настолько обширным, внеземным, всеобъемлющим, отчего опаляло намного сильнее горячей воды в ванной. Близкий друг его принял. Сказал, что волновался и переживал. Изучал тему и вникал, чтобы быть готовым оказать помощь. Это ли не ценность? С губ не удавалось смыть улыбку. Лёгкая нежность окутывала, пока Ли собирался на ещё один разговор. В нём блуждали спутанные ощущения, и сознание звало обратиться к врачу со всеми странными симптомами этого предтечного периода. Только Минхо действительно настроился разрешить всё одним днём, лишь бы более не изводить себя до возвращения полной дозы блокаторов, способной заглушить каждое чувство. Он хотел спасти их с Джисоном нежную дружбу, потому что понимал, что определённо ничего не понимал, но и принимать услышанное готов не был. В голове же вновь всплывал список с сотней «но».       Однако на пороге чужой квартиры вся решительность куда-то испарилась. На десяток сообщений и пропущенных от Хана Ли не отвечал по своим неуместным соображениям. Ещё один гениальный план, прям как накидаться и уснуть, посетил его разум: быстро всё разъяснить, расставить точки и определить границы. Рухнул этот план в одно мгновение, стоило открыться двери. Джисон виделся напуганным и заплаканным. Веки заметно опухли и покраснели, взгляд мерещился стеклянным и потемневшим, даже увидеть можно было, как подрагивали руки. Прямо в чёрное сердце ядовитой стрелой. Ли зашёл в квартиру и захлопнул дверь чрезмерно уверенно. Почти рывком он притянул к себе укутанного во всё чёрное Джисона и обнял, как делал всегда, когда его счастье переставало гореть радостью. Сильные руки мгновенно обвились вокруг талии, и Хан прижался, выпуская эмоции. Плакал, содрогался, хлюпал носом и благодарил. Повторял бесконечное «спасибо, что пришёл» и сильнее сжимал руками тело Ли, так не позволяя ему сделать хотя бы попытку отстраниться. А Минхо и не думал о таком, вплёл пальцы в мягкие волосы, абсолютно растрёпанные, и принялся поглаживать парня, утешать, демонстрировать своё присутствие. Уязвлённому и расстроенному Хану потребовалось время, дабы успокоить оголённые в страхе нервы и объяснить тот ужас, который оплёл изнутри мерзкой паутиной, когда в постели он проснулся один. Минхо же губы поджал и позволил увести себя в кухню. Взора не отводил от мельтешащего и вздрагивающего при остаточных всхлипах Джисона и чувствовал, как под сердцем дыры виной выжигались. Однако произнести хоть что-то он не торопился.       Наблюдал за тем, как Хан неуклюже пытался приготовить самое простое блюдо — яичные роллы, и был в душе рад этому. Невыносимо грубо утрамбовывал под рёбрами нервозность и неловкость и сосредотачивал всё внимание на красивых руках. Музыкальные пальцы явно не были предназначены для готовки, отчего губы надломились в улыбке. Раньше подобного и представить в голове возможно не было: Хан Джисон готовил для него. Ли зарделся кончиками ушей. Почему-то подобная мысль виделась невообразимо интимной, даже, вероятно, она возвышалась над воспоминаниями о поцелуе. Его руки впились в нижний край объёмного свитера, а сам он понурил голову, ведь ощутил распускающийся жар на щеках и шее. В компании Хана все планы всегда рушились, отчего-то. Волнение же после поцелуя и вовсе захлёстывало обжигающими волнами, а уж в них проще было утопиться. По крайней мере этого желалось. Но очутившаяся на столе еда и горячий кофе немного поубавили пыл. Ли соизволил оторвать взор от красивого древесного узора стола и уставился на не менее смущённого Джисона. Тот опустился на стул рядом: привычно. Плечом к плечу: как и всегда. Рука на бедро: до цветных кругов перед глазами. Осторожное сжатие напряжённых мышц: Минхо уткнулся в тарелку, прошелестев тихое «спасибо за еду». Несмотря на внешний вид роллов, они оказались вкусными и сладковатыми, что приятно порадовало и сбавило градус горького послевкусия от кофе. — Прости, — первым нарушил тишину Джисон. — За что? — а Минхо и вовсе забыл, для чего же он пришёл. — Мне стоило всё сделать не так. Послушай, — рука осторожно притронулась к подбородку, поворачивая голову, чтобы заставить Ли смотреть прямо в глаза, — я… Мне… Ох, тебе не стоило позволять себя целовать. Но ты… Ты был таким… Мы были впервые рядом, вдвоём, только ты и я! И я… — Чан рассказал всё. — А-а-а… — Джисон отнял обе руки и, казалось, отодвинулся. — Ханни, я не понимаю ничего. Мы же никогда… У нас же не было… В общем, я не хочу терять нашу дружбу. Я не хочу потерять тебя. Поэтому… — Ты не потеряешь! Не потеряешь, — кивал болванчиком, словно сам себе, Хан, так ещё и чужие руки в свои взял. — Ты отвечал мне. Ты же отвечал. Я почувствовал, что ты тоже хотел, поэтому не остановился. Поэтому мне сорвало голову. Это же ты. Я всё ещё хочу забрать тебя себе.       Несмотря на тихие слова, старательно под кожу забирающиеся, Минхо не мог поверить в них. Он не помнил, как отвечал, как ластился, как хватал за волосы и удерживал Джисона непозволительно близко. Настолько его сгубил алкоголь, настолько его поглотила нежная страсть. В рассказе Хана могла существовать правда. Под его руками тогда хотелось расплавиться, ведь это были его руки. И этими руками он удерживал размякшее тело так, как никто и никогда. Пока целовал, целовал до головокружения и первого звучного стона, который напугал, отрезвил. Который демонстрировал полное обнажение потаённых желаний, однако Джисон ругал себя. Не собирался прощать своего страха безумного в раскрытии слов: хотел же признаться. Боязнь быть отвергнутым перетекла в помешательство, и Хан решился на безрассудный поступок. Он уже сгорал от мягкого жара Минхо, который прижимался доверчиво, который был пьян, который облачился в его одежду, который находился в его спальне, словно весь он уже принадлежал ему, влюблённому Джисону. Потому и поцеловал, потому и изумился ответу неумелому, потому и испугался холодного утра в постели. А сейчас сжимал руки, переплетал пальцы, раскрывал душу о том, насколько же давно взращивал внеземные чувства под рёбрами. Скороговоркой распалял всё сокрытое: и ужас осознания, и боязнь разрушить отношения, и непонимание самого себя. Изо дня в день он повторял мантру о надуманности, призывал себя вернуться в реальность, да только при встрече, при соприкосновениях частей тел, при объятиях, при привычной заботе мир трещал по швам. Сны одолевали яркие, где Джисон мог взять Минхо за руку, поцеловать в щёку, увести далеко-далеко от чужих взглядов. Потому что лишь во снах Минхо принадлежал ему. Под покровом ночи Хан набирался сил и представлял своё признание, как раскроет сердце и вырвет его из груди, чтобы вложить в небольшие ладони: так глубоко влюбился. Но долго не верил в хотя бы каплю эфемерной взаимности. Пока не поймал взгляд на своих губах. Не мимолётный, а глубокий и долгий, ведь сам Ли тогда даже на зов по имени не откликнулся. И вся уверенность в жажде оставить помыслы приблизиться утихла, перестала терзать. — А потом я обратился к Чанни-хёну. Мне нужно было узнать, есть ли кто-то у тебя, с кем ты… И, — Джисон бережно сжал своими пальцами чужие, — он посмеялся. Представляешь? Сказал, что уже не планировал дожить до того момента, когда мы сдвинемся с мёртвой точки. — С мёртвой точки? — Да. Сказал, что более глупых, влюблённых идиотов он ещё не видел. — Подожди, — часто моргая, Минхо искренне пытался сфокусировать свой взгляд на парне рядом. — Влюблённых? — эхом в сотый раз за день. По-прежнему это чудилось какой-то затянувшейся шуткой. — Я влюблён в тебя, Ли Минхо. Очень. Но так боялся попробовать перешагнуть черту, когда осознал влечение! Трус, — в отчаянии. — А неделя без тебя, без твоего голоса… Мне было ужасно тяжело каждый день, — Минхо сморщил нос. — Слишком слащаво? — В меру слащаво, — Ли будто пробудился. Ему в чувствах раскрывались, ему на это требовалось отреагировать, а он сидел безумной совой и таращился на раскрасневшегося в смятении Джисона. И кто же был старше? — Прости, я не имею большого опыта в признаниях, — попытка расцепить пальцы провалилась: Минхо не отпускал. — Что? — А девушки? — Какие девушки? — Ханни, все девушки, с которыми тебя видели в разных местах. — О, так ты в курсе… — краски покинули Джисона, отчего он превратился в серую картонку, прям как выгоревшая часть Леона Кеннеди в комнате Ли. Но Минхо кивнул. Не давил, спрашивал мягко и выжидал. — Это мои потенциальные жёны? — грустная ухмылка при вопросе-ответе. — Или, если выражаться яснее, это девушки, с которыми меня хотят свести родители мои, чтобы улучшить своё положение в обществе.       От услышанного Минхо показалось, что он расплачется. В нём снова взыграла распустившаяся чувствительность, потому и тихие слова так легко умудрились ранить. За Джисона уже всё решили. Его судьба была предрешена, оттого и вопросов становилось всё больше. Зачем? Почему? Чем Хан руководствовался, признаваясь в любви? Уязвимость била по нервам и превращала в существо такое, с каким даже Ли знаком не был. Пусть яд по его венам и блуждал, но доза действительно была маленькой, чтобы убить омегу на время. В повседневной жизни Минхо даже оскорбления мимо ушей пропускал или же вовсе мог по лицу кому-либо кулаком заехать. Сейчас же ощутил мерзкое жжение в носу — собирался заплакать. И отчёта в том, как это отражалось внешне, не было, зато Джисон видел всё. Ласково взял тёплое лицо в свои ладони, утёр большими пальцами крупные слёзы на щеках и заглянул в округлившиеся глаза. — Ирино, ты невероятный. — Я не понимаю, — на выдохе, — к чему всё? Если твоя жизнь течёт по запланированному сценарию. — Это сценарий родителей, не мой! И мне нечего было противопоставить им. А теперь… Теперь мне есть за что бороться. За тебя. Если ты, конечно, позволишь. — Ты же видишь, насколько это странно? — в какой-то момент начало чудиться, что всё вокруг — выдуманная вселенная. — Я не девушка. Я не из богатой семьи. И есть вещи, которые нам не преодолеть. — Почему ты отказываешься от моих чувств? — с горечью, с печалью в изменившемся голосе, отдающим хрипотцой. — Нет того, что двоим людям будет не под силу. Вместе мы справимся! — Я не могу принять твои чувства. Хотя это не совсем верно. Я не могу ответить на них. Но хочу оставить всё так, как оно есть. Я не могу представить, что однажды перед тобой встанет сложный выбор, и мне не будет в нём места. Мне уже нет места в твоём мире, как… Друзья. Вот кем мы должны быть. — Но я же нравлюсь тебе! — Джисон отнял руки и прижал их груди. Минхо же готов был поклясться, что слышал биение чужого сердца. Собственными руками он убивал драгоценное сокровище, которое в одночасье могло перестать быть его. — Я никому и никогда не признавался, я ни к кому и никогда не испытывал того, что испытываю к тебе. Мне так долго пришлось убивать самого себя и заверять в надуманных чувствах, только вот они становились лишь сильнее! Потому что ты такой мой! — Ты мне, наверное, больше, чем нравишься, — неровный кивок. — Но реальность она… Она другая и жестокая, Ханни. Мне очень жаль. Я не тот, кто тебе… — Хён! — звучно. — Почему? Прости за поцелуй, прости за Чана, прости за неверные действия, если такие были! Давай попробуем сделать всё правильно! Если мы шагнём вместе немного дальше, то это не значит, что наша дружба рухнет! Сейчас… После всего сказанного, я не смогу по-другому. Ты мне нужен.       Минхо доверчиво, со всей обнажённой искренностью смотрел на по-настоящему разбитого Джисона, ожидавшего явно иного от признания, и чувствовал себя истинным подростком. Отсутствие опыта в подобного рода отношениях и в правильности проявления себя в них сейчас раскрывалось невыносимо ярко. Не было абсолютно никакого понимания, что говорить и как говорить. Зато ясной обернулась одна простая истина: он мог потерять Хана. В попытках защитить то, что жило в душе долго, размеренно развивалось, что считалось праведным и светлым, Ли ранил Джисона. И видел это по его лицу, по его рваным движениям, по прикушенной губе, словно он старался не позволить новым словам вырваться. Поддавшись внутреннему зову и жажде спрятаться от той самой жестокой реальности, Минхо поднялся со стула под растерянный взгляд задетого отказом Джисона. Почти сразу же Ли потянул его, несопротивляющегося, на себя, призывая встать следом. В изумлении Хан повиновался и обронил первую, несокрытую от взора глубоких глаз слезу. Отчего в одно скомканное мгновение его левая рука оказалась в боязливом плену руки Ли, дабы пальцы мгновенно очутились переплетёнными. Ладонь раскрытая второй же руки опустилась на одну из мягких щёк, к которым Ли достаточно часто проявлял свою привязанность и нежность. Особенно к той, где уютно поселилась маленькая родинка, шоколадная крошка, как сам шутил он временами. Большим пальцем Минхо утёр влажную дорожку с выбритой кожи и улыбнулся, ведь ещё утром испытывал нечто томное под рёбрами при виде заметной щетины. А потом он просто застыл. Смотрел в круглые глаза, наполненные слезами, и думал, думал обо всём сразу и не находил выхода из тумана кошмаров в своей голове. Потому и сделал то, что обнулило его. Немного неуверенно подался вперёд и притронулся своими губами к раскрытым губам опешившего Джисона. Секунда ринулась сменяться секундой, унося прочь всё стороннее. И Хану хватило этого момента звучной тишины, чтобы подрагивающую руку опустить на затылок Ли и несильно схватить за отросшие чёрные волосы — не дать отстраниться. Запутанный клубок странного диалога запутывался лишь сильнее. Однако поцелуй затмевал все размышления. Мягко, пусть и хотелось более настойчиво, Хан вёл в ласке. Ему пришлось немного приподняться на носочки, лишь бы Минхо перестал сгибаться к нему, и это вызвало громкий стон, ведь за волосы потянули ощутимо. Только в этот раз Джисон не собирался отпускать Минхо от себя, поэтому и надвигался тучей на него, подводя к кухонному гарнитуру, куда парень моментально спиной упёрся. Так зажал его между мебелью и своим телом, пока поцелуи раскрашивались оттенками отчаянной страсти. Ведь Хан целовал умело. Целовал так, будто действительно прощался, позволял Минхо любые попытки подстроиться и сходил с ума от его податливости. Даже руки сместил на талию, грубовато сжав её вместе с плотной одеждой. — Я не отпущу тебя, — в самые губы выдохнул Джисон, немного отстраняясь, чтобы посмотреть в остекленевшие глаза. — Меня без конца прогибает отец под себя. Я люблю его, но… Мне нужен ты. Этого достаточно, чтобы не отпустить тебя. Если нужно, я всему миру докажу, что ты мой.       Слова, низким голосом произнесённые, довлели над затуманенным разумом Ли. К своему очередному сожалению, он чувствовал, что с его телом происходило. Потому била дрожь, потому ему следовало немедленно оттолкнуть Джисона. Нельзя было поддаваться, ведь Минхо знал своё место, пусть и не желал этого. Чувства казались важными, возвышенными, окрыляющими, но при этом эти же крылья они и сжигали. Хан был слишком юн, чтобы идти против семьи, да и ради кого, ради чего? Но как и у него, у Ли был сценарий собственной жизни — и в этом сценарии не находилось света для нежного Хана. Не в статусе партнёра, несмотря на то, что сердце разрывалось от разразившейся любви к тёплому созданию. Они оба из разных вселенных. А быть предметом ненависти семьи того, по кому плакала душа, Минхо не хотел. Понимал ответную реакцию, если бы произнёс подобное в лицо стоящему столь близко Джисону, оттого и решил убить себя окончательно: — Ханни, малыш, — тихо, боязливо, пока руки устраивались поверх сжимающих тело рук, — мне не хочется тебя терять. Но ты должен кое-что узнать. — Ирино, ты нужен мне. Ради тебя я готов… — Я омега, Ханни. Глупая, ничего не знающая об отношениях омега, которая всю свою жизнь существует только благодаря таблеткам. И прямо сейчас, из-за того, что ты делаешь с моим телом, по моим ногам течёт смазка. Ради такого меня, на что же ты готов?