Сасси

В твоей тумбочке лежит пистолет. Ты им не пользуешься, никогда. Он тебе не нужен, не нужен, ты к нему не прикасаешься. Ты думаешь, что после рождения ребенка ты уберешь его навсегда. Похоронишь его в запертой коробке где-нибудь под грудой коробок в подвале. Кстати, о коробках: ты стоишь в море из них. Разные коробки для разных частей кроватки, комода и маленькой книжной полки. Старое кресло-качалка, которое раньше стояло внизу, теперь стоит здесь, в углу, рядом с тем местом, куда ты думаешь поставить кроватку. Это не кресло-качалка, но сойдет. Оно шалфейно-зеленого цвета, мягкий оттенок успокаивает твои нервы, что, как ты думаешь, помогает малышу. Твоему малышу, который, как пишут в интернете, размером с банан и слышит твое сердцебиение, который любит пинать тебя в ребра в любое время суток. Ты потираешь ладонью живот, смещая свой вес, уставившись вниз на инструкцию к деревянной обшивке книжного шкафа. Ты вертишь в руках блестящую бумагу, пытаясь понять, какая деталь к какой подходит, когда раздается звонок в дверь. Ты хмуришься. Ты никого не ждала. На самом деле у тебя не было друзей, никого, кто мог бы прийти в гости. Твои мысли на долю секунды возвращаются к пистолету, но ты отмахиваешься от них. Ты дома. Тебе ничего не угрожает. Бояться нечего. Эта мантра овладевает тобой, укрепляет тебя настолько, что ты спускаешься по лестнице и заглядываешь в дверной глазок. Когда ты видишь лицо Соупа с другой стороны, ты практически чувствуешь, как падает твое кровяное давление. — Привет, Джонни, — говоришь ты в знак приветствия, лицо озадаченное. Он загорается, когда ты открываешь дверь, а потом замирает, словно ты в него выстрелила. — Сассафрас, — шепчет он с недоверием. Ты вздыхаешь и делаешь шаг в сторону.

***

— Одна? — Соуп смотрит на тебя, как на сумасшедшую. Ты киваешь. — Да… не то чтобы я могла выйти на связь. Да и не то чтобы я хотела, — он гримасничает. — Значит, он понятия не имеет, у тебя будет его ребенок… ты на пятом месяце беременности, а он не знает, — ты насмехаешься. — Ты так говоришь, будто я беспомощна, — он переводит взгляд с тебя на груду мебели, лежащую на полу у твоих ног, а затем на отвертку в своей руке. — Ты не беспомощна, девочка, — он говорит мягко, глаза сочувственно смотрят на твой живот, — Но это очень тяжело для любого человека в одиночку.

***

Позже ты и Джонни сидите на заднем крыльце своего дома. Он потягивает пиво, ты пьешь холодный чай без кофеина. В траве твоего маленького дворика стрекочут жучки, над головами мерцает желтое сияние лампочек на ниточках, которые тебе удалось закрепить. — Ну, что у тебя? — Это мальчик, — шепчешь ты, улыбаясь уголками губ. Ты вспомнила, как врач сообщила тебе об этом, вспомнила все, что ты почувствовала, когда она произнесла эти три слова. Ты была так… зла. Как посмела Вселенная подарить тебе мальчика? Как она посмела дать тебе напоминание, углеродную копию Гоуста. Сейчас ты уже не так сильно злишься. Только иногда, когда думаешь о том, как он оттолкнул тебя. Как он испортил твою репутацию с Прайсом только для того, чтобы избавиться от тебя. Как он обнял тебя в последний раз: тело прижато к твоему, нос уткнулся в твою щеку. Ты не злишься, когда думаешь о ребенке. Его сыне. Твоем. Ты уже любишь его. Ты поняла, что любишь его, в тот день, когда решила, что оставишь его себе. Он был твоим ребенком. Твоим, чтобы любить. Защищать. Ты не собиралась позволять воспоминаниям о его отце мешать этому. Ты не собиралась позволять, чтобы тебя преследовали.

***

Джонни остается на несколько дней, спит на диване. Он помогает тебе собирать кроватку, комод и книжную полку. Вы двое проводите время в общении, вспоминая о времени, которое вы провели вместе, объездив полмира. — Травма связала, — ты шутишь, прижимая локоть к его животу, к здоровому боку. А не в тот бок, куда попал осколок, раздробивший ему брюшную полость. — Так и не поблагодарил тебя в тот день. Спасал мне жизнь. — Ты и мою спас. Мы квиты.

***

Когда он прощается, ты даришь ему фотографию с УЗИ. У тебя их целая куча, по крайней мере шесть прикреплены к твоему холодильнику. Ты видишь, как его глаза немного мутнеют, и смеешься. — Да ладно, Джонни. Это всего лишь картинка. — Да. Твоего… и ЛТ… ребенка, — он практически подавился последним словом, и ты закатываешь глаза. — Возвращайся и навещай нас, хорошо? Малышу нужен будет дядя, — его губы расходятся, и он сглатывает, прежде чем нервно кивнуть, выплевывая обещания навещать его так часто, как только сможет. Он дает тебе номер своего мобильного, чтобы ты звонила, если тебе что-то понадобится или захочешь поговорить. — Не могу представить, что ты будешь доступен так часто, — не может быть. У 141-го есть правило «никаких контактов», никакого общения. Это для их безопасности, да и для всех остальных. Вы оба это знаете. Он хмуро потирает шею. — Да, девчонка. Но я все еще здесь, если тебе что-то понадобится, — он еще раз обнимает тебя, после чего засовывает фотографию в карман и уходит с крыльца.

***

Если бы ты знала, что он собирается с ней сделать, ты бы никогда не отдала ее ему.

***

Саймон паркуется в двух кварталах от тебя, в его руках — потёртый отпечаток чёрного пятна. Края начинают портиться, две части отслаиваются друг от друга от чрезмерного использования, от того, что их слишком часто держат в руках. Он держит эту фотографию в железной хватке уже больше месяца, вытаскивая ее из кармана жилета, чтобы смотреть на нее, пока не заставит себя отвести взгляд. Он вспоминает ту ночь, когда получил ее, ночь, когда все сдвинулось, когда мир накренился вокруг своей оси.

***

— ЛТ, — Джонни звал его в тот день, искал его сразу после возвращения. Он не хотел видеть Джонни, не хотел слушать, что тот скажет. Он знал, куда тот отправился. Он знал, что хотел навестить тебя, узнать, как у тебя дела. Узнать, все ли с тобой в порядке. После того, что он сделал. — Мне нужно, чтобы она ушла, — он сказал Прайсу, голос был полон решимости. Ты отвлекала внимание. Помеха. Конечно, ты имела полное право находиться там, но ему было все равно. У него было служебное положение, а он не мог ясно мыслить. Не мог работать. Ты была везде, в его мыслях, на его коже. Он чувствовал, что нуждается в тебе. Поначалу он пытался избавиться от этого, пытался изгнать тебя. Исчезал от тебя без единого слова, надеясь, что ты откажешься от него. Но после взрыва, того самого, который чуть не убил Джонни и чуть не убил тебя, он больше не мог этого делать. Он до сих пор слышал жужжание связи, мертвую тишину, которая эхом возвращалась к нему, когда он звал тебя, снова и снова. Это повторялось в его кошмарах. Это воскрешало старые воспоминания, вновь открывало в его сознании шрамы от других потерь, ужасных потерь, от которых он никогда не избавится.

***

— Гоуст, —голос Джонни был резким, срочным. Таким, каким он звучит, когда что-то пошло не так, — ЛТ, остановись. Мне нужно с тобой поговорить, — Саймон поворачивается, желудок полон ужаса. Он не может уловить выражение лица Джонни. Конечно, оно мрачное. Но под ним есть что-то ликующее, возбужденное. Это заставляет его напрячься, и он недовольно хмыкает. — Что? — в руке Джонни что-то лежит, сложенный лист бумаги, и он прижимает его к груди, — Что это? — это фотография сгустка крови с какими-то датами вверху. Есть и имя, которое он не узнает. — Твой сын. После этого Саймон мало что помнит. Он помнит, что нашел стул, чтобы откинуться на спинку, помнит, что долго смотрел на картинку УЗИ. Достаточно долго, чтобы солнце зашло, а голос Джонни проникал в его уши, пока он боролся с нарастающей паникой в груди. — У нее все хорошо, но она выглядит уставшей. Она пыталась собрать детскую, когда я появился… — детская. Детская, место, где спит ребенок. Ребенок. Его ребенок. Его ребенок. Твой ребенок. У тебя был его ребенок, — И ее тошнит по утрам, я слышал, как ее тошнит с дивана, но в остальном она говорит, что справится с этим. Я думаю… — ты вынашивала его ребенка. Ты сделала его отцом. Его разум споткнулся на этом слове. Погребенные воспоминания о собственном отце боролись с желанием подняться на поверхность, а рвота пыталась заползти в рот. Его легкие словно утонули в бетоне. В ушах внезапно зазвенело, — Гоуст? - Джонни потянулся к его плечу, и он оттолкнул его, сильнее, чем нужно, — Ого. Эй, ЛТ. — Джонни. Заткнись, черт возьми.

***

Следующий месяц он провел с фотографией, прижатой к груди. Он доставал ее по ночам или когда долго сидел на одном месте в ожидании. Он всматривается в изображение, пытаясь понять, что это — пальцы рук, ног или лица. Ему интересно, все ли с тобой в порядке, заботишься ли ты о себе, нужен ли он тебе. Он смотрит на твое имя, напечатанное вверху, имя, которое он не знал до сих пор. То, которое ты никогда не хотела ему давать, и он никогда не понимал почему. — Ты не показываешь мне своего лица! — возразила ты ему однажды ночью, после того как он заставил тебя кончать до тех пор, пока ты не потеряла счет, и он зарычал в ответ, его губы все еще были влажными от вкуса твоей киски. Правда заключалась в том, что он хотел показать тебе свое лицо. Хотел увезти тебя подальше от этого ужасного города, через который проходил 141-й, спрятать где-нибудь в безопасном месте и показать тебе свое лицо, позволить тебе запомнить его так же, как он запомнил твое. С ужасом в животе он понял, что раз он теперь знает твое имя, то сможет тебя найти. А если он сможет найти тебя, то и другие тоже смогут.

***

Он припарковался в двух кварталах от дома, потому что не хотел тебя спугнуть. Он подумал, что ты не слишком хорошо воспримешь незнакомца, заезжающего ночью к тебе в дом, и решил, что ты воспримешь это еще хуже, если этим незнакомцем окажется он. Поэтому он пошел пешком. Он идет по твоей улице, изучая каждый дом в квартале, каждую машину. В каких домах есть футбольные сетки и игрушки во дворе. Каково ограничение скорости. Когда в последний раз улицу асфальтировали или латали выбоины. Он прислушивается к тому, сколько собак лает, сколько двигателей заводится или уже работает. Он отвлекается на это, на осознание, пока не ступает на крыльцо, держа руку над дверным звонком. Когда ты открываешь дверь, у тебя перехватывает дыхание, и ты смотришь на него так, будто видишь призрака.Он сглатывает, в горле пересохло, слова застревают на языке. Ты выглядишь… не так. Другой. Болезненной. У тебя темные круги под глазами, и ты выглядишь уставшей. — Саймон, — говоришь полушепотом. Он уже собирается поздороваться, извиниться, сказать «можно войти?», когда быстро оглядывает тебя и впервые видит твой живот. Он выпирает из-под толстовки, которая чуть-чуть великовата, и он наблюдает, как твоя рука защитно ложится на него. — Сасс, — прохрипел он. Ты вздыхаешь. — Хочешь зайти?

***

Тебе снится воспоминание. Ты знаешь, что это так. Ты помнишь эту ночь, как будто она произошла только вчера. Ты стоишь на коленях, теснясь к Гоусту в туалете дерьмового дайв-бара. Музыка громко стучит по стенам, пол прилипает к твоим ботинкам. — Вот так… - бормочет он, проводя рукой по твоим волосам, пока ты покачиваешься взад-вперед. Твой рот набит им до отказа, губы растянуты и потрескались, слюни стекают по подбородку. Наполнена настолько, что ты даже не можешь прижать язык к зубам, но думаешь, что ему нравится эта процедура, судя по тому, как он стонет каждый раз, когда прикасается к задней стенке твоего горла, — Черт возьми, Сасс, — его пальцы сгибаются на твоей коже головы, и ты чувствуешь, как напрягаются мышцы его ног. Он близок, ты чувствуешь это, поэтому заглатываешь его глубже, пока из твоих глаз не потекут слезы, а он не начнет резко пыхтеть, — Вот так хорошая девочка, вот так… — он заливает твое горло своим потоком, соленый, сладкий и металлический наполняет твои чувства, проливаясь в желудок. Он поднимает тебя на ноги, прижимая спиной к стене, а сам застегивает штаны, и ты уже собираешься поддразнить его за быстроту, когда в дверь стукнул кулак, а с другой стороны раздался голос Соупа. — Мы нашли цель. — Сейчас? — шепчешь ты, и Гоуст пожимает плечами. 141-й был здесь уже три недели, следя за каким-то мелким торговцем оружием, ожидая, когда тот встретится со своим крупным покупателем. Он поправляет маску, а мозолистые пальцы тянутся вперед, чтобы поправить воротник твоей рубашки. — Держи глаза открытыми для меня, хорошо? — его прикосновение проходит по твоей щеке, и под поверхностью его кожи проступает что-то дикое, что ты едва можешь разглядеть. Ты быстро киваешь. — Да, Саймон. Я буду держать их открытыми.

***

Сон сдвигается. Ты бежишь по улице за маленькой рыбкой, после того как он испугался и попытался удрать. Он побежал в твою сторону. Ты была единственным вариантом. — Северо-запад! — выплевываешь ты в свою рацию, быстро меняя направление, как это делает он. Он поворачивает налево, потом направо, потом налево, пока ты не оказываешься на открытом рынке и не поворачиваешь по кругу, понимая, что упустила его из виду. — Сасси, докладывай, — Прайс зовет, и ты сглатываешь, борясь с тяжелым дыханием. — Упустила его из виду. Я на… не знаю. У меня нет координат. Какой-то открытый рынок. — Понял. Пробирайся на восток, мы тебя засечем, — ты вздохнула с облегчением. Ты все-таки сапер, а не спринтер, и уж точно не спец по стелсу. Ты еще раз бегло оглядываешься по сторонам, прежде чем повернуться, чтобы уйти. В этот момент раздаются выстрелы. Небольшие выстрелы, переходящие в громкие крики, когда люди разбегаются во все стороны. Внутренне ты стонешь и жалеешь, что до сих пор не находишься на липком полу в ванной с членом Саймона во рту. Вместо этого ты здесь, задыхаясь, уворачиваешься от пуль. Ты ныряешь за стойку, чтобы вытащить пистолет. — Принимаю огонь на себя, - говоришь ты по связи, судорожно сжимая пистолет и сгорбившись. — Повтори, — это Гоуст. Его голос напряженный, натянутый. — Принимаю… — пули просвистели мимо тебя, и ты сделала паузу, но не отключила связь, — Огонь. Они на вершине одного из этих зданий, — на несколько секунд наступает тишина, пока ты ползешь вдоль ларьков, низко пригибаясь к земле. В доброй сотне метров отсюда есть переулок, и ты определенно сможешь туда пробраться. — Занимай позицию, Сасс. — Так точно, — ты бежишь к просвету между зданиями, прижимаешься к стене и приседаешь, палец лежит на спусковом крючке. Ты хочешь спросить, почему ты держишься, но ответ приходит, когда ты слышишь ответный огонь, эхо за эхом по тому, кто находится на крыше. Прайс зовет тебя, выясняя твое местоположение, и ты быстро отвечаешь. Через две минуты Гоуст стоит перед тобой на коленях, ухватившись за твой тактический жилет и запихивая тебя за блокаду, которая является его телом. Он выводит тебя из переулка, шаги медленные и уверенные, уверенные… пока ты не слышишь хлопок, а затем крик.

***

Сон снова меняется. Ты стоишь в медицинской палатке со скрещенными руками, пока ему выкапывают пулю из плеча, глаза напряжены за маской. Он что-то говорит тебе, но слова вылетают из его рта как каша, невнятно и не в такт. Медик кивает ему, когда он уходит, и ты делаешь вдох. — Я в порядке, Сасс. Ничего страшного. Пойдем, — большая рука находит твою. Снова слова, беспорядочная чепуха. Сзади тебя, в направлении входа в медпалатку, раздается звонок в дверь, и ты хмуришься. Дверной звонок. Твои глаза открываются, и ты садишься в кровати, свернувшись калачиком над своим вечным бугорком, который, кажется, мешает сейчас всем. Ты ведь слышала дверной звонок, верно? Ты натягиваешь на себя старую потрепанную толстовку и крадучись спускаешься по лестнице, чтобы проверить дверь. Сейчас десять часов вечера, черт возьми. Кто бы это мог быть?

***

Блядь. Соуп. Ты мысленно проклинаешь шотландца. Негодяй, кусок дерьма, лапочка Джон Мактавиш и его золотое кровоточащее сердце, будь он проклят, ты собираешься… Саймон прочищает горло позади тебя, с того места, где он стоит, его массивное тело неудобно сдвигается в твоей гостиной. Ты закрываешь глаза и пытаешься дышать через нос. Тревога нарастает в твоем животе, страх колючками пробегает по коже головы. Чего он хочет? Мрачная мысль пронзает тебя, и ты понимаешь, что если бы Саймон Райли захотел, он мог бы забрать твоего сына. Он мог бы дождаться тебя, исчезнуть вместе с ним и больше никогда его не увидеть. Два призрака. — Саймон… — Ты собиралась рассказать мне, Сасс? — у него хватает наглости говорить, как будто он оскорблен, возмущен, и ты делаешь еще один глубокий вдох, чтобы успокоить себя. — Это ведь шутка, да? — ты поворачиваешься, лицо прищурено от раздражения, — Знаешь, может, я и могла бы тебе рассказать, если бы из-за тебя меня не уволили, если бы ты не пошел и не уничтожил мою репутацию у Прайса. — Ты ушла в чертов отпуск, и твой авторитет не разрушен. — Да, конечно, — ты закатываешь глаза, а затем отрываешься на секунду, чтобы внимательно посмотреть на него. Его массивные ноги напряжены в джинсах, черной толстовке с натянутым на голову капюшоном и пресловутой балаклаве. На нем нет краски, что тебя удивляет, но ты не скрываешь этого. Он хорошо выглядит, и твои гормоны приливают к твоей крови. Тебе все равно. Просто выдай речь и дай ему то, что он хочет. Конец. — Как… — начинает он, но ты его обрываешь. Здесь не он контролирует ситуацию, а ты. — Я? Или как далеко я продвинулась? — он ничего не говорит, — Я в порядке. И я чуть больше шести месяцев, — твоя рука почти подсознательно поглаживает живот, пытаясь унять непрекращающиеся толчки. Он следит за тобой глазами, наблюдая, как твоя ладонь двигается взад-вперед. Ты вздыхаешь, — Хочешь присесть? — ты делаешь жест в сторону дивана, и он медленно кивает, опускаясь рядом с тобой, осанка жесткая и скованная. Он выглядит настолько неловко, что ты чуть не смеешься, — Послушай, Гоуст… — Саймон, — Саймон. Его акцент густой, когда он поправляет тебя, и что-то сжимается в твоем сердце. — Саймон, ты не должен этого делать. Нам ничего от тебя не нужно. Ты не на крючке, — его голова переводит взгляд со сжатых кулаков, которые расположились у него на коленях, на твое лицо, — Я могу это сделать. Тебе даже не нужно быть вписанным в свидетельство о рождении. Я все уладила, — ложь. Ты лжешь ему, прямо в лицо, но он этого не знает. Ты не хочешь, чтобы он знал, что у тебя не все в порядке с этим. Что через несколько недель ты можешь оказаться на сохранении, что ты постоянно болеешь, а твой посттравматический синдром затаился на задворках твоего сознания, как монстр, поджидая тебя, выжидая момент, когда ты сломаешься, чтобы сожрать тебя целиком. — Кто мы? — его вопрос выводит тебя из задумчивости. — Что? — Ты сказала «нам ничего от тебя не нужно», так кто же мы? Есть кто-то еще? — слова режут. Они резкие, ожидающие, и он еще раз оглядывает дом. Ты знаешь, что он уже составил каталог, уже искал признаки другого, проверял, не случилось ли чего. На мгновение ты испытываешь искушение сказать ему, что в твоей жизни есть кто-то еще, кто-то еще в твоей постели. Кто-то держит тебя за руку на всех встречах, кто-то трет тебе спину, когда ты каждое утро вываливаешь все содержимое своего желудка в унитаз. — Н-нет. Здесь только я и… — Наш сын, — он заканчивает за тебя, и ты снова закрываешь глаза от нахлынувшего гнева. — Мой сын, — огрызаешься, и, кажется, его тело становится еще более напряженным. Кожа елозит под толстовкой, и ты резко встаешь, желая убрать расстояние между вами двумя, — Он мой сын, мой ребенок. Тебя здесь не было; ты не имеешь права просто приходить сюда, как будто все в порядке, или как будто у тебя есть какие-то права на него. — Я вложил его в тебя, Сасс. Он и мой ребенок тоже, — у тебя дыхание перехватывает в горле. Его самоуверенность горит в твоей крови, и тебе хочется наброситься на него. У тебя возникает желание ударить его, ударить так сильно, как только сможешь, в надежде, что он поймет намек и оставит тебя в покое. — Ты меня кинул, Гоуст, — ты шипишь его позывной, обращаясь к нему, отдаляясь от человека за маской, — Я не знаю, зачем ты вообще здесь. Ты использовал меня, потом обошелся со мной как с мусором и вышвырнул на обочину. Не притворяйся, что теперь тебе не все равно, — он встает с дивана, пальцы проводят по бедрам. Ты тут же делаешь шаг назад. — Я обидел тебя. Я знаю, что ты меня ненавидишь, но мы должны поговорить о… — Не надо. Просто давай не будем этого делать, хорошо? Нам и без тебя хорошо. Мы справимся сами. Тебе не обязательно быть здесь, — тишина заполняет воздух между вами, и ты сжимаешь пальцы в кулаки, прежде чем повернуться на пятках и пойти на кухню. Твои руки дрожат, и ты опираешься о столешницу, чтобы успокоиться, а голова кружится, когда ты закрываешь глаза. Почему он это делает? Пол скрипит под его шагами, и он поворачивает за угол на кухню, чтобы встать перед тобой. Он превосходит тебя в росте, и разница в размерах, которая раньше приводила тебя в восторг, теперь наполняет тебя тревогой. В конце концов, тебе предстояло родить его ребенка. Его гигантского, 94-процентного по процентилю «крупного для гестационного возраста*» ребенка, как назвал его твой врач. Он вздохнул, и ты посмотрела на него, заметив, как нахмурились его брови, как напряглись его мышцы. Он выглядит нервным. — Я… я хотел бы… я хочу тебе кое-что показать, — не дав тебе шанса ответить, он тянется к нижней части балаклавы, задирая ее вверх по шее, прежде чем полностью освободиться от нее. Твой мозг замыкается. Что, он только что… что? Твой рот открывается в шоке, когда ты смотришь на него. Ты чувствуешь, как учащается сердцебиение, и моргаешь в неверии. Он такой… красивый. Красивый так, как ты не ожидала. Не мягкий, но нежный, что тебя удивляет. Сильный нос, небольшой шрам на щеке. — Саймон, — шепчешь ты. Он делает нерешительный шаг к тебе, а потом еще один, когда ты не отстраняешься. Он произносит твое имя, твое настоящее имя. Не Сасс, и ты застываешь на месте. Он знает твое имя. — Оно записано на УЗИ, — пробормотал он. Он все еще стоит так близко к тебе, что ты чувствуешь его запах, ощущаешь тепло, излучаемое его кожей. — Саймон… — Я без ума от тебя. И всегда был. Если бы ты дала мне шанс, я бы… — Стоп, — ты обрываешь его, прежде чем он успевает сказать что-то еще, прежде чем он успевает измотать тебя еще больше, — Я… это… все сложно и… уже поздно. Я устала, — отмазка. Ты не была морально готова к этому. Ты надеялась, что тебе никогда не придется вести этот разговор, полагала, что больше никогда его не увидишь. — Ладно, — ты вздохнула с облегчением, когда он так легко сдался. Саймон привык исполнять и получать результат, причем немедленно и в лучшем виде, — Я останусь рядом, — вздох облегчения застревает у тебя в груди. Блядь, — Я зайду… завтра, — это не просьба, но ты слишком устала, чтобы спорить. — Хорошо, — ты соглашаешься. Ты можешь уладить это завтра. Ты можешь выяснить, чего он хочет, а потом отправить его в путь, избавиться от него. Ты не поддашься ему, во что бы это ни стало, так легко, только потому, что он снял маску. Ты можешь… — Сасс, — его рука тянется к твоему животу, и он наблюдает за тобой с едва заметным выражением надежды и тоски. Трудно сказать, потому что ты всегда видела только его глаза. Теперь же глаза, которые ты так привыкла трактовать самостоятельно, вдруг стали намного сложнее, — Можно? — Э-э-э… конечно, — ты ступаешь на опасную территорию, но не можешь найти в себе силы отказать ему. Наш сын. Его слова, сказанные ранее, эхом отдаются в твоем сознании. Его ладонь прижимается к твоей коже, мягко упираясь в выпуклость, большой палец поглаживает твою кофту. Тут раздается толчок, мягкий, прямо возле его руки, и ты наблюдаешь за тем, как меняется его лицо, как тайна и чудо, охватившие его, вызывают назойливые гормональные слезы на твоих глазах. О нет. Не плачь. Не плачь, мать твою. Ты пытаешься сдержать их, но это бесполезно. Ты смотришь на его лицо, на его целое, незащищенное, незамаскированное лицо, пока он чувствует, как его сын впервые пинается. Это уже слишком. Ты отступаешь назад. Он прочищает горло. — Хорошо. Ну, тогда завтра.