кометы

Шофер Вилли приезжает за ними около восьми, и даже если он и удивляется присутствию Симона, то не говорит об этом ни слова. Эриксон молчит всю дорогу, только смотрит в окно на проплывающие мимо улицы в огнях. Они едут по вечернему Стокгольму в дорогушей машине с тонировкой, и Симон почти уверен, что это сон. Сейчас прозвенит ещё один будильник, и он будет собираться на учебу.  Изредка он разглядывает Вилли, сидящего рядом, и то, как красиво вырисовываются черты его лица в полумраке. Принц, кажется, занят перепиской в телефоне. И Симону очень-очень хочется надеется, что она связана со срочными делами при дворе. Иначе с кем ещё ему так долго переписываться в восемь вечера в субботу?  На подъезде к Эстермальму он начинает нервничать настолько, что хочется попросить водителя остановить машину и, распахнув дверь, убежать подальше. С чего Симон вообще взял, что у него есть какой-то шанс с крон-принцем? Он ведь даже не уверен, что Вильгельм по мальчикам. Эриксон видел фотку, завирусившуюся полгода назад в интернете, где принц держался за руки с каким-то парнем, но вряд ли это что-то доказывает. Он вздыхает и крепче обхватывает потрепанный рюкзак на коленях.  — Приехали, — объявляет шофер, останавливая машину на парковке у шестиэтажного дома.  Вилли наконец отрывается от телефона.  — Спасибо, Эрн, — благодарит он и, уже обращаясь к Симону, с улыбкой добавляет: — Идем?  Здание, хоть и старой застройки, выглядит невероятно величественно. Стены в подъезде обшиты деревянными панелями, широкая винтовая лестница блестит в свете ламп, а справа от входа для них распахиваются двери лифта. Они поднимаются на шестой этаж, и принц открывает квартиру, пропуская Эриксона первым.  Он замирает на несколько секунд, как будто боясь, что сейчас перед ним вырастет невидимая стена, преграждающая вход. И идеально выкрашенные стены подъезда, и сияющий чистотой лифт, и роскошные дома по соседству — всё это из другого мира.  Когда Симон медленно делает шаг внутрь, он словно оказывается в филиале дворца, только куда более уютном. В просторной прихожей висит огромное зеркало в дорогой раме, на полу — ровный паркет. Сама квартира оформлена в бело-золотых тонах, приглушенное освещение избавляет комнаты от ненужного лоска. В гостиной, совмещенной с кухней, Эриксон замечает длинный диван и большой телевизор. За шторами прячется несколько окон и, кажется, выход на террасу.   — Чувствуй себя как дома, — говорит Вилли с теплой улыбкой.  Симон знает, что не сможет, но пытается улыбнуться в ответ. Их с Аюбом квартирка больше чем вполовину меньше, у них на полу — дешевый линолеум и поцарапанные обои на стенах. Симон живет в другой вселенной.  — Давно ты сюда переехал? — спрашивает он, разглядывая мраморный камин и огромную картину сверху.  — Сразу после восемнадцати, — отвечает Вилли. — Дворец никогда не казался мне домом. И там точно нет таких видов.  Он подходит к окну и, отдергивая штору, открывает дверь на террасу. Симон делает несколько шагов ближе и замирает, глядя на раскинувшийся перед ним пейзаж. Всё вокруг напоминает ему картинку с почтовой открытки: вода пролива, сияющая в свете вечерних огней, ровные ряды домиков, расположившихся на противоположном берегу и далекие звезды в высоком летнем небе. — Пойдем, покажу тебе гостевую комнату? — предлагает Вильгельм. Он открывает вторую дверь по коридору, и Эриксон разглядывает огромную двуспальную кровать с множеством подушек, крутой телевизор напротив и два кресла у журнального столика. Здесь нет террасы, но вид из окна ничуть не хуже. За такую комнату в отеле в этом же районе он бы заплатил не меньше тысячи крон, может быть, тысячу сто, если с завтраком.  — В ванной есть полотенца, зубная щетка, в общем, всё, что нужно, — добавляет Вилли.  — Спасибо тебе, — Симон оставляет свой потрепанный рюкзак в кресле, отмечая, что грубый кусок ткани совсем не вписывается в интерьер. Как и он сам, наверное.  — Моя комната в конце коридора. Обращайся, если что-то будет нужно.  Вилли любезно делится с ним одной из своих футболок, несмотря на уверения Симона, что это совсем не обязательно. Ткань невероятно мягкая и идеально выглаженная. Интересно, у него есть домработница? Почему-то кажется, что да. Все комнаты идеально прибраны, и все вещи стоят строго на своих местах. Вряд ли принц стал бы утруждать себя чем-то настолько незначительным, как уборка.  Когда Вилли уходит к себе, Эриксон минут пять залипает в окно и идет исследовать ванную. Внутри всё отделано светлым мрамором, над раковиной — огромное зеркало с подсветкой, и застекленная душевая кабинка справа. Он ловит свой взгляд в отражении и думает: может ли всё это быть его реальностью? Легче поверить, что его сбила машина по пути в академию, и он лежит где-нибудь больнице без сознания, а все вокруг — просто разыгравшееся воображение.  Наверно стоило всё-таки остаться на ночь в тату-салоне, он бы потерпел не слишком удобный диван и отсутствие одеяла, но хотя бы не чувствовал себя абсолютно чужим.  Минут через десять Вилли стучится к нему в комнату и говорит, что будет ждать его на кухне. Симон приходит почти сразу же и замечает все продукты для приготовления паэльи, выложенные на столе.  — Ого, у тебя даже есть все нужные ингредиенты, — говорит он, разглядывая морепродукты с этикеткой из дорогого супермаркета.  — Я попросил кое-кого купить всё необходимое, — признается Вилли, — во дворце никогда не перестают работать.  — А это что? — Симон кивает на сложенные в аккуратную стопку листки бумаги с напечатанным на них текстом. Издалека слова сливаются в единую полоску, и он не может ничего различить.  — Моя речь для банкета, он будет через две недели, — отвечает принц, доставая посуду из глубин кухонного шкафа. — Но мне сегодня прислали исправленную версию, придется кое-что переучивать.  Эриксону кажется, что Вилли чувствует себя немного растерянно на своей же кухне. Он слишком долго ищет соль и едва не опрокидывает баночку с моющим средством у раковины. У Симона это вызывает легкую улыбку. Конечно, он вряд ли готовит сам каждый день. Скорее всего, заказывает доставку из какого-нибудь ресторана поблизости.    — Ты реально запоминаешь всё это? — удивляется Эриксон. — Наизусть?  Он наконец вспоминает, что ему следовало бы помочь с готовкой, и принимается распаковывать морепродукты. — Ну да, по возможности, — отвечает Вилли, — у меня не очень с публичными выступлениями.  — Ты выглядишь вполне уверенно. В телевизоре.  Принц смеется в ответ, оперевшись на кухонную стойку.  — Это потому что мы записываем обычно дублей по десять, и всё хорошо смотнтировано. А вот первые — самый настоящий позор.  — То есть, новостные каналы врут? — улыбается Симон.  — В какой-то степени да.  Эриксон моет креветки и мидии и пытается сопоставить образ крон-принца Швеции с экрана телевизора с парнем рядом. На нем простая домашняя футболка и светло-серые спортивки, он вполне открыто говорит о своих недостатках и слишком неумело нарезает помидоры.  — Сейчас ты совсем не похож на того серьезного Вильгельма с новостных каналов, — вслух делится Симон.  — Да, поэтому это так сложно — каждый раз притворятся тем, кем я никогда не хотел быть.  Эриксон краем глаза замечает его грустную улыбку, подходит ближе и, слегка коснувшись руки, осторожно забирает у Вилли нож, прекращая страдания помидоров.  В такие моменты, как сейчас, когда Вильгельм перестает быть крон-принцем, а Симон его тату-мастером, ему кажется, что всё это действительно может быть его реальностью. А когда он чувствует слишком пристальный взгляд Вилли на себе и тепло его тела всего в паре сантиметров, где-то внутри вспыхивает, как спичка, надежда на то, что у них есть шанс. Шанс на что-то, выходящее далеко за рамки профессионализма.  — Я просто катастрофа на кухне, да? — спрашивает Вилли.  — Нет, — Симон оборачивается, встречаясь с ним взглядом. — Просто первые дубли всегда неудачные. Нужно немного практики.  Все остальное Вилли старается делать строго по рецепту и так, как советует Симон. Кухонное пространство совсем небольшое — пожалуй, единственный недостаток этой квартиры. Они часто оказываются слишком близко и так же часто — случайно (или не совсем) — касаются друг друга. Например, когда Вилли передает Симону разрезанный лимон или тянется к полкам наверху, чтобы достать перец. Он случайно вспоминает легкое дыхание Симона на своем животе, когда они переводили эскиз, и становится жарко, но совсем не от включенной плиты рядом.  Они варят мидии и жарят креветки. Когда приступают к рису — по словам Симона это почти финальная стадия — Вилли открывает бутылку белого вина, которую стащил из погреба во дворце ещё несколько месяцев назад. Он поднимает тост за знакомство и невольно вспоминает тот дождливый день, когда пришел в тату-салон с Фелис. Изначально они с Симоном вообще не должны были встретиться. Фелис в панике написала ему за несколько часов до сеанса, и Вилли даже пришлось уехать пораньше из дворца, сославшись на головную боль, чтобы поддержать её. Ему кажется, что жизнь стала чуточку ярче, когда в ней появился Симон. Как будто её разрисовали акварелью, как детскую раскраску. Он стал чаще улыбаться, меньше слушать Яна Олафа на дворцовых собраниях и чуть реже думать о предстоящей коронации.  Когда они заканчивают с паэльей, Вилли предлагает поужинать на террасе. Сам он делает так не часто, но нужно пользоваться безоблачной погодой, пока есть возможность. Они садятся на маленький диванчик, укутываются пледами и ставят тарелки на низкий столик рядом. Ветра совсем нет, и вода пролива гладкая-гладкая, как зеркало, отражающее бусинки звезд.  — Ты сам придумал рецепт? — спрашивает Вилли, отправляя в рот порцию риса.  Паэлья выходит просто восхитительной, ничем не хуже блюд из мишленовских ресторанов, к которым он слишком сильно привык в последнее время, или кулинарных шедевров главного повара во дворце.  — Нет, рецепт мамин, — отвечает Симон, — ещё с детства его помню. Мы часто готовили вместе.  Вилли интересно узнать, каково это — приходить домой после школы и готовить с мамой ужин у плиты или печь по выходным печенье. Эрик в какой-то степени заменил ему родителей, был во всем опорой и главным примером. Мама с папой были слишком заняты королевскими делами, но Вилли не вправе их винить. У него было хорошее детство, может быть, временами немного одинокое, но это компенсировалось семейными поездками за город или праздниками в узком кругу.  — Кстати, твои родители знают о татуировке? — несмело интересуется Симон.  — Пока нет. Мы не очень близки, но… — он размышляет над продолжением фразы несколько секунд, — не думаю, что они будут против.  На самом деле Вилли не очень уверен насчет последнего, но в конце концов нигде не сказано, что крон-принцам нельзя иметь татуировок.  — А ты обо всех татуировках рассказываешь родителям? — интересуется принц.  — Мама узнаёт о них одной из первых, — улыбается Симон, — всегда поддерживает. Изначально, правда, она была против моего переезда в Стокгольм, но всегда хотела, чтобы я занимался любимым делом. А с отцом я почти не общаюсь.  Они доедают паэлью в тишине, любуясь вечерним небом с розоватым отливом на горизонте. Вокруг тишина, только слабо различимые аккорды какой-то мелодии слышатся из ресторана на углу. Потом Вилли подливает вино в бокалы и начинает рассказывать об Эстермальме. Забавно, что когда-то очень давно здесь находились скотные хозяйства, потом казармы, а теперь это самый дорогой район Стокгольма. Тут почти нет офисных зданий, зато много бутиков и антикварных лавок, есть несколько музеев и пара ночных клубов.   — Расскажешь что-нибудь про Бьорстад? — просит потом Вилли. — Никогда о нем не слышал.  — Ну… он маленький. Там всего две школы и одно футбольное поле. Из достопримечательной разве что городская площадь и красивая природа.  — Скучаешь?  Симон медлит с ответом и плотнее закутывается в плед.  — Немного. В Бьорстаде жизнь как будто устроена проще, — признается он. — Я даже немного боялся уезжать.  Бояться сложностей — вполне нормально, а вот упускать тысячи шансов стать чуточку счастливее из-за собственного страха — уже нет. Симон, несомненно, знал об этом и раньше, иначе не переехал бы в Стокгольм, и сегодня только ещё раз в этом убедился. Поразительно, сколько волшебных мгновений люди никогда уже не смогут прожить из-за упущенных возможностей, потерянных шансов и собственной нерешительности.  Да, он мог бы остаться на ночь в тату-салоне наедине со своим проклятым профессионализмом. Мог бы никогда не увидеть закат в Эстермальме, сидя на террасе с крон-принцем и по совместительству с парнем, который ему очень нравится.  Он мог бы. И был бы на пять ударов сердца в минуту несчастнее.  — А чего ещё ты боишься, — спрашивает Эриксон немного погодя, — кроме публичных выступлений?  На удивление, Вилли отвечает почти без всяких раздумий.  — Сесть за руль, разочаровать родителей, — перечисляет он, — и наверное коронации.  Симон прекрасно понимает первые два пункта, но почему коронация? Да, это большая ответственность, но Вилли станет самой влиятельной фигурой в стране. Люди обычно идут на многое ради власти.  Он задает этот вопрос вслух.  — Мне кажется, что жизнь перестанет быть… нормальной. Я больше не смогу быть обычным подростком, не смогу творить глупости. Хотя я и сейчас не могу, — грустно усмехается принц. — Скорее всего придется переехать во дворец и торчать там целыми днями. У меня будет власть, но не будет свободы.  Симон разглядывает неподвижную гладь пролива далеко внизу и размышляет над его словами. Эриксон, кажется, впервые радуется, что родился в маленьком городе и в самой обычной семье. Он может хоть до конца жизни заниматься татуировками и открыть собственный салон, может начать серьезную музыкальную карьеру и записать несколько сольных альбомов, может прямо завтра купить билет и улететь на другой конец света, если захочет.  У него, обычного парня из Бьорстада, есть сотни вариантов как прожить свою жизнь, у крон-принца Швеции — только один.  — А что бы ты хотел успеть сделать до коронации? — спрашивает Эриксон, встречаясь с озадаченным взглядом Вилли.  — Никогда не думал об этом. Может быть, съездить в домик в горах. Мы туда часто ездили всей семьей, когда я был маленьким, — улыбается он. — Сделать татуировку, конечно. Искупаться где-нибудь ночью. Не знаю… напиться в каком-нибудь баре. И сходить в библиотеку.  — Сходить в библиотеку? Серьезно? — смеется Симон.  — Да. Я никогда не был ни в одной библиотеке, кроме той, которая во дворце. На минуту повисает тишина, и Вилли внезапно приходит в голову, что его впервые за долгое время спрашивают, чего хочет он сам, а не диктуют четкую последовательность действий. Да, в его жизни уже есть план, и он не в силах его переписать. Но всегда может добавить между строк парочку собственных пунктов.  — Знаешь, я хочу сделать ещё кое-что, — тихо добавляет он спустя время.  Совсем маленькое заветное желание.  — Что? — тут же отзывается Симон, глядя прямо в глаза. Вилли медленно двигается ближе, а Симон замирает на месте, забывая как дышать. Сердце неровными толчками прыгает всё выше и выше, грозясь выпорхнуть из груди, проскользнув между ребрами. Эриксон пытается нарисовать в воображении последствия. Он пытается думать. Но вот беда: мысли в голове нет ни одной. Только трепещущее внутри желание почувствовать его губы на своих губах и ничего больше. Симон почти весь вечер чувствовал себя лишним, но теперь становится совершенно очевидно: лишнее здесь только расстояние между ними. Эта истина возникает не в голове и даже не где-то на краю сознания, она чернилами вырисовывается прямо там, на неистово колотящемся сердце. Он сам уничтожает последние сантиметры. А последствия пусть подождут. Когда его губы касаются губ Вилли, их галактики сталкиваются, стирая пропасть в тысячи световых лет, как будто её не было и вовсе. Это похоже на ослепительную вспышку, на мощный взрыв, оставляющий покалывание в каждой клеточке тела. Это похоже на прекрасный катаклизм.  Сегодня вся необъятная вселенная ограничивается террасой шестиэтажного дома в Эстермальме, и Симон чувствует, что становится ещё на пять ударов сердца в минуту счастливее.