кометы

На следующее утро Вилли просыпается слишком поздно. Его нисколько не беспокоят три пропущенных звонка от Яна Олафа и предстоящий банкет. Он думает о Симоне. О его мягких губах и слишком очаровательных кудряшках. О его притягательной улыбке и милых ямочках на щеках. Вчера они не спали до самого рассвета, проведя всю ночь за разговорами и прерываясь только на поцелуи. Вилли точно знает, что в его вселенной всегда будут черные дыры, но вчера звезды засияли чуточку ярче. Симон зажег их. И это всё, что имеет значение. Он идет чистить зубы, глубо улыбаясь в пол, потом немного прибирается на кухне и стучится в гостевую комнату. Может быть, они вместе приготовят что-нибудь на завтрак.  В ответ слышится только тоскливая тишина.  Симона не оказывается внутри, он видит лишь аккуратно сложенную футболку на заправленной кровати. Никакой записки или сообщения в телефоне он тоже не находит. Внезапно гостевая комната его собственной квартиры, так хорошо знакомая, становится абсолютно чужой. Вилли плетется обратно на кухню и включает кофемашину, чтобы сделать эспрессо. Чувствует дикую опустошенность внутри, но к еде даже не притрагивается. Он пытается себя чем-то занять. Открывает новую версию речи к банкету, а слова, как назло, сливаются в нечитаемую массу, ускользая от понимания.  Наверно, весь доступный ему лимит счастья ограничивается несколькими часами. Мимолетными и непостоянными. Обрывающимися слишком резко и отпечатывающимися тяжестью в сердце. Его счастье — иллюзия. Хрупкая, почти хрустальная. Сегодня утром она бьется на осколки.  Если задуматься, у них с Симоном вряд ли что-то получилось бы. Что он может ему предложить? Любовь со сроком годности в два месяца ровно до коронации? Это просто смешно.  Его маленькое заветное желание было большой ошибкой. Он снова остается один на один со своей чернотой. 

***

— Я сильно облажался, Аюб, — говорит Симон, как только переступает порог их квартиры.  — С ключами? Это точно, — кивает друг.  Эриксон весь день провел в тату-салоне в полном одиночестве. У него не было сегодня клиентов, у Нильса тоже выходной, поэтому он работал над новыми эскизами, растерянно выводя линии на бумаге, а потом начиная все сначала.  Аюб вернулся из Бьорстада поздно вечером в воскресенье, и Симон помчался домой, как только получил от него сообщение. — Нет, — качает головой Симон, — гораздо гораздо сильнее.  Эриксон рассказывает ему всё. О том, как отправился ночевать к крон-принцу. Об ужине на террасе, о разговорах до самого рассвета и о том, как он отважился послать к черту свой профессионализм. Его рассказ прерывается восхищенными вздохами Аюба и возгласами типа «обалдеееть». Слова даются Эриксону с трудом, он словно отрывает пластырь с не до конца зажившей ссадины. Когда Симон заканчивает, он не чувствует ничего, кроме тянущей пустоты внутри. Его как будто разобрали на кусочки и раскидали их по холодному мокрому асфальту. — И что было дальше? — спрашивает Аюб, изучая его глазами. — Я ушел рано утром. Не попрощавшись.  Друг в недоумении смотрит на него примерно с пол минуты.  — Почему?  — Он станет королем через два месяца, Аюб. Думаешь, я буду ему нужен? — грустно усмехается Симон. — У меня нет титула, нет многомиллионного состояния и выдающейся родословной. Мы никогда не сможем появиться вместе на публике.  Сначала их галактики столкнулись, потом их будто отбросило друг от друга ударной волной, превращая расстояние из тысячи световых лет в миллионы. Симон может хоть всю жизнь пытаться его преодолеть, но никогда не будет по настоящему рядом. Аюб долго молчит, прежде чем сказать: — Знаешь, я понимаю тебя, правда. Ты не заслуживаешь быть чьим-то секретным парнем или временным развлечением. Тебе страшно, да. Но Вильгельму тоже и, осмелюсь предположить, в десятки раз сильнее. И что ты сделал, когда он тебе в этом признался? Сбежал. Браво, Симон.  — Я знаю, что поступил дерьмово, — вздыхает Эриксон. — Но всё так сложно. Какое у нас может быть будущее?  Симону не хочется прятаться, не хочется тайком целоваться где-нибудь в темных углах и держаться за руки за закрытыми дверями. Не хочется видеться по расписанию, только когда позволит королевский график. Симон хочет быть рядом. Всегда.  — Послушай, через два месяца ты можешь остаться с разбитым сердцем, а можешь стать самым счастливым человеком в стране, — говорит Аюб. — И это не сложно. Вопрос очень простой: тебе хорошо рядом с ним?  Симон давно не чувствовал себя таким счастливым, как вчера. Но если за краткие минуты блаженства приходится расплачиваться кровоточащим сердцем, то не лучше отказаться от них совсем?  — Не знаю.  Всю следующую неделю Эриксон проживает механически. Он чувствует себя игрушкой с шестеренками вместо внутренностей. Их будто заводят рано утром и отключают поздно вечером. Он пытается работать над эскизами и над новыми песнями, но линии получаются запутанными, а слова нескладными.  В среду Нильс спрашивает, как обстоят дела с татуировкой крон-принца. Симон ограничивается скупым «всё нормально» в ответ. Говоря начистоту, они даже не назначили дату следующего сеанса, так что, возможно, из-за Эриксона их салон потерял самого важного клиента. Если Нильса и настораживает его немногословность, то он ничего об этом не говорит.  В один из вечеров — Симон уже помнит среда это или четверг — по телевизору официально объявляют дату коронации. Он слушает, как Вильгельм, снятый на фоне дворца, произносит речь о том, какая это честь для него и как он будет рад возглавить страну. Эриксон догадывается, что слова заученные и неискренние. Он выключает телевизор, даже не дослушав до конца. Там, на экране, крон-принц. Будущий король. Чужой для него человек.  С четверга Симон абсолютно забивает на готовку и два дня подряд прогуливает занятия в академии. Они питаются пиццей и полуфабрикатами всю оставшуюся неделю, грозясь заработать язву желудка, а ещё ему, возможно, светит незачет по одному из предметов. Аюб странно поглядывает на него на кухне и каждый вечер спрашивает всё ли в порядке. Симон отвечает «да». Тоже механически.  — Кстати, Маркус в Стокгольме на неделю, — как бы невзначай бросает Аюб в пятницу после ужина.  Эриксон ничего не отвечает, но через пять минут открывает его инстаграм. Они с Маркусом встречались полгода в выпускном классе и расстались только потому что их пути вскоре разошлись. Это были его первые серьезные отношения. Милые и трепетные, пусть и с кучей ошибок.  Симон пишет Маркусу «привет» и предлагает встретиться почти без раздумий, как бы автоматически.  Вечер субботы они проводят вместе в баре. Симон мало говорит о себе, в основном слушает рассказы Маркуса о жизни в Бьорстаде и после двух бутылок пива заказывает виски. Он думал, что встреча выйдет неловкой, но наоборот не почувствовал совсем ничего. Ни былого трепета, ни радости после долгой разлуки. После переезда Симона они какое-то время переписывались, но только как друзья. Расстояние сделало их окончательно чужими. Что и требовалось доказать: расстояние всегда всё разрушает.  К счастью, Маркус не спрашивает, зачем он предложил встретиться. У Симона даже для самого себя не нашлось бы на это ответа. Может быть, одна из шестеренок внутри дала какой-то сбой, вот они и оказались здесь вместе.  Они выходят из бара после десяти и гуляют по ночному Стокгольму. Вокруг красиво. На небе — звезды, на улицах — яркие огни. Симон мог бы сейчас взять Маркуса за руку или остановиться и поцеловать его прямо посреди набережной. Никто бы и слова не сказал. Это ведь то, чего он хотел? Выражать чувства в открытую, быть на виду у всего мира. Быть как все. Как обычные люди. Вот же он, этот шанс. Буквально руку протяни.  Только сердце бьется ровно. Механически. Симон не чувствует совершенно ничего, кроме легкого головокружения от выпитого. На что он вообще рассчитывал? Хотелось истерически рассмеяться прямо в автобусе по пути домой. С Маркусом было было бы легче, но он не сделал бы Симона на пять ударов сердца в минуту счастливее.  Наверное, проблема в том, что когда выходишь за рамки привычного, возвращаться к нему уже не имеет никакого смысла. Вилли сломал что-то в его заводских настройках. Окончательно и бесповоротно. Но быть с ним — значит быть на грани. Это как американские горки. Как резкие перепады температур. Как прыжок со скалы — можно взлететь в небо, а можно провалиться в пропасть, переломав все кости.  — Как поживает Маркус? — спрашивает Аюб, как только Симон возвращается домой.  Он убавляет звук на телевизоре и окидывает Эриксона любопытным взглядом.  — Нормально, — он со вздохом опускается на диван рядом. — Знаешь, я думал, что мы с ним могли бы… Симон не заканчивает фразу, потому что любое ее продолжение звучит нелепо. Они могли бы что? Снова начать встречаться?  — Но он не Вильгельм, — заканчивает за него Аюб.  Да. Не тот голос, не та улыбка и взгляд тоже не тот.  Эриксон молча кивает в ответ.  — Эй, Симон, так больше нельзя. Или ты берешь себя в руки и двигаешься дальше, или…  Прыгаешь со скалы.  Возможно, ему придется потом склеивать кости и собирать сердце по кусочкам, но Симон не может по-другому. По-другому уже не сработает. Ему понадобилось два пива, стакан виски, экс-бойфренд и целая неделя, чтобы это понять.  — Я напишу ему, — решает Эриксон в полутьме тесной гостиной.  — Нет-нет-нет, — останавливает его Аюб. — Ты крупно облажался, приятель, простое сообщение не сработает.  — Ну, я наверно могу придти к нему домой и извиниться лично.  — Ага, и ты думаешь, он вот так вот просто пустит тебя? Будь я на его месте, я бы даже дверь в подъезд тебе не открыл. Без обид.  Симон обессиленно обнимает колени.  — Что мне сделать? Заявиться во дворец во время собрания и при всех заявить, что он мне нравится?  — Уже лучше, — кивает Аюб.  — Меня выгонят в ту же секунду, — протестует Симон, — но… Он цепляется за одну идею — сумасшедшую, дикую, почти нереальную.  — Но что? — Во дворце будет банкет на следующей неделе. 

***

Вилли разглядывает себя в зеркало: идеально сидящий пиджак, белая рубашка без единой складки и тугой узел галстука. До начала мероприятия — шесть минут. По хорошему, ему надо бы спускаться в зал и встречать гостей. Вместо этого он меряет комнату шагами и, кажется, в тысячный раз прокручивает в голове заученную речь. Единственная радость сегодняшнего вечера в том, что на банкете будет Фелис. Если умирать со скуки, то хотя бы вместе.  Когда до начала остается минуты три, на пороге его комнаты возникает королева.  — Вильгельм, почему ты ещё здесь? — обессилено вздыхает она. — Идем.  В зале на первом этаже, сконструированном специально для подобного рода мероприятий, стоит огромный стол, занимающий большую часть пространства. Вокруг толпятся собравшиеся гости, разбившись на небольшие компании. Идеально вычищенное столовые приборы сверкают в свете хрустальных люстр. Стоит только им с королевой появиться у входа, все взгляды обращаются к ним. Вилли помнит сценарий вечера наизусть и натягивает вежливую улыбку.  Затем следует не меньше десятка рукопожатий и формальных разговоров совершенно ни о чем. Барон Хольм поздравляет его с предстоящей коронаций и говорит о том, насколько это, должно быть, волнительно. «Слово «утомительно» подошло бы лучше», — думает Вилли, но кивает в ответ. Герцогиня Эстлунд приглашает его с родителями провести пару дней в её поместье в Гётеборге и познакомиться со знаменитым ботаническим садом. Вилли ни слова о нем слышал, но заверяет, что обязательно почтит её визитом, как только позволит график. Граф Фок выражает искреннее восхищение убранством помещения и прибавляет, что впервые прибыл во дворец и очень рад оказанной чести. Вилли отвечает набором каких-то вежливых фраз, когда наконец-то замечает Фелис в углу зала. Он добавляет «прошу прощения» и направляется в строну подруги.  — Привет, — она передает ему один из бокалов с шампанским, которые держит в руках. — Ты как?  — В порядке. Хотя, если честно, уже хочу сбежать.  Фелис понимающе улыбается в ответ. Им не приходится долго наслаждаться одиночеством, потому что спустя пару минут к ним подходит очередной герцог со своей женой. Вилли не помнит точно, но, кажется, их фамилия начинается на «Б».   — Прекрасно выглядите, юная леди, — обращаясь к Фелис, произносит он.  Герцог «Б» начинает рассказывать им о выставке, которую они с женой планируют открыть через месяц. В качестве экспонатов будут представлены, как он выразился, жемчужины их собственной фамильной коллекции. Дальше он начинает слишком уж подробно описывать картины начала девятнадцатого века и редкие наборы расписного фарфора. Вилли заинтересованно кивает в ответ, пока его взгляд движется за спину герцога и натыкается на… Симона?  Весь воздух внезапно исчезает из легких, как будто по грудной клетке шарахнули огромный стальной плитой. Вилли замирает и едва не выпускает из рук бокал шампанского.  Что Симон здесь делает?  Он бы подумал, что окончательно двинулся или что его свели с ума все эти светские беседы, но ошибки быть не могло. Это точно Симон. Симон, переодетый в рубашку и черные брюки — дресс код официанта. В груди тугим комком путаются волнение и непонятная тоска.  Вилли не сводит с него глаз, совершенно бестактным образом глядя сквозь герцога и сто раз наплевав, о чем он там говорит. У Вилли сегодня «неудовлетворительно» за правила этикета. Симон осторожно расставляет закуски на столе, а принц боится лишний раз моргнуть, чтоб не потерять его из виду. Со стороны он, должно быть, выглядит сумасшедшим, неподвижно уставившись на какого-то официанта. В следующую секунду он чувствует тычок в бок от Фелис и наконец поворачивается к герцогу «Б», встречаясь с его выжидательным взглядом.  — Что, простите? — вежливо переспрашивает Вилли.  — Вы придете на открытие выставки? Обещаю, вы не пожалеете, эта коллекция французского фарфора — настоящий шедевр, и…  — Да, конечно, с удовольствием, — кивает принц, не давая ему закончить. За правила этикета сегодня он не заслуживает даже «неудовлетворительно».  — Извините, — щебечет Фелис и, подхватывая его за локоть, ведет подальше от толпы в соседний зал.  Здесь значительно тише: только пара официантов с подносами шампанского и несколько гостей, жаждущих спокойной беседы. Они останавливаются подальше ото всех, у большого окна, выходящего в сад.  — Там был… Ей не нужно заканчивать вопрос, Вилли понимает с полуслова.  — Да. Симон, — подтверждает он. — Тогда почему ты всё ещё здесь? — непонимающе хмурится подруга. — Разве не ты пару дней назад говорил мне, как сильно скучаешь?  Это правда. Вилли больше недели не выходил на террасу и не заказывал ничего из испанских ресторанов. Впрочем, забыть Симона даже чуть-чуть это нисколько не помогло. Он все ещё отчетливо помнит точный оттенок его глаз, мягкость волос и каждую татуировку, которую удалось увидеть.  Что-то ныло в районе сердца всю неделю, как будто по нему пошла огромная трещина, и с каждым днем становилось только хуже. Вилли не знает, как называется этот диагноз и чем он лечится. — Да, но ты же знаешь, что через два месяца коронация, и…  — И что? Это не смертный приговор, Вилли. Я понимаю, будет сложно, — вздыхает Фелис. — Многие могут вас не одобрить, кто-то возможно возненавидит, но мир развивается, и монархия — тоже. Обязательно найдутся те, кто вас сильно полюбит, и их будет много. Черт, да я буду вашей главной фанаткой.  Вилли слабо улыбается, глядя в блестящие глаза подруги.  — Но королевская жизнь, она… ненормальная, — говорит он, надеясь, что в голосе не слышно горького отчаяния. — Симон этого не заслуживает.  — Вилли, открой глаза, — качает головой подруга, — он здесь. И я даже представить не могу, через что он прошел, чтобы попасть во дворец. Выслушивать указания этого вашего Яна Олафа… — она морщится от одной только мысли об этом. — Тебе не кажется, что Симон уже сделал свой выбор?  Вилли несколько секунд смотрит через дверной проем в сторону банкетного зала, кажется, совсем не дыша.  — Спасибо, — шепчет он, отдавая Фелис пустой бокал из под шампанского.  Он направляется в ярко освещенный зал едва ли не бегом, пытаясь держаться по-королевски сдержанно, пока сердце в бешеном ритме разрывает грудную клетку. Краем глаза Вилли замечает, как в его направлении движется очередной граф-герцог-барон, но не сбавляет шагу.   Он находит Симона у стены в компании ещё одного официанта и говорит ему «пойдем». Одно слово. Вилли сейчас не способен на большее. Он выскальзывает из банкетного зала, слыша шаги Симона позади, и пересекает несколько соседних комнат. Они оказываются в тесной подсобке с коробками на шатких полках.  — Вилли, слушай, я… прости за всё, — выдыхает Симон.  — Я скучал.  Симон, кажется, хочет сказать что-то ещё, но принц прижимается к его губам — снова никакого этикета. Этот поцелуй яростный, слишком несдержанный, где-то на грани безумия. В нем не просто «я скучал», в нем последствия дикой ломки. Симон стаскивает с его плеч пиджак, и Вилли чувствует каждое его прикосновение через ткань рубашки. Он притягивает его ещё ближе, тело к тело, уничтожая расстояние в ноль. Звезды в его вселенной взрываются одна за другой, полыхая яркими вспышками. Вилли готов сгореть дотла прямо здесь, в руках Симона, только пусть он не отпускает. Ему нужны его губы и касания по всему периметру тела.  — Мне пора, — отрываясь на пару миллиметров, шепчет Симон, — иначе меня уволят.  — Нет, — выдыхает Вилли, — если я скажу, что ты лучший официант.  Их губы снова находят друг друга, и весь окружающий мир разваливается на тысячи кусочков. Всё, что сейчас имеет значение — парень рядом. Его мягкие волосы, нежная кожа на шее и глядящие прямо в душу глаза.  Даже если весь мир погрузится в хаос, Симон всегда будет его спасением. Его светом в беспросветной черноте.  Если бы это было в его силах, Вилли отменил бы банкет в ту же минуту и без всякого стыда разогнал всех знатных гостей. Принц возвращается в зал с помятой рубашкой, немного растрепанными волосами и подозрительно счастливым блеском в глазах. Улыбки выходят значительно более искренними, а светские беседы, всё такие же скучные, даются гораздо проще. В финале банкета Вилли произносит речь, благородя всех за то, что пришли, и всё в таком духе. Он, впрочем, забывает последние два абзаца, когда чувствует обжигающий взгляд Симона из толпы. Но его импровизация выходит весьма неплохой, пускай и не слишком формальной. 

***

— Ты рассказал кому-нибудь о нас? — спрашивает Вилли, когда они с Симоном лежат рядом в его кровати тем же вечером.  Они уехали с банкета вместе, и принц три раза проклял долгие прощания с гостями и вечерние пробки. Но оно того стоило, потому что здесь, в его квартире в Эстермальме, они совершенно одни, и весь мир как будто прекратил своё существование.  — Да, Аюб знает, — отвечает Симон. — Это он помог мне провернуть всю идею с банкетом.  — До сих пор не верю, что вам удалось туда попасть, — Вилли укладывает голову на плечо Симона и рассматривает едва различимые линии татуировок у него на животе. Принц обещает себе, что позже детально изучит каждую из них. И уж точно не только глазами. — Но теперь это официально лучший банкет в моей жизни.  — А ты кому нибудь рассказал? — интересуется Симон.  — Да, Фелис. Она обещала быть нашей главной фанаткой.  Вилли чувствует, как Симон смеется в ответ. В эту же секунду он понимает, что готов пережить десятки банкетов и сотни трещин в сердце лишь бы каждый день заканчивался вот так.  — Ты не уйдешь? — едва слышно спрашивает он в тишине спальни.  — Нет. Обещаю, — Симон крепче прижимает его к себе и укрывает их одеялом.  Жизнь крон-принца мало похожа на сказку, но засыпать рядом с Симоном — его личное «долго и счастливо».