Любовь в Липовке

Баджи, с холодной решимостью во взгляде, яростно оттолкнул от себя Казутору, не обращая на него никакого внимания. Даже объятия Такемичи, впившиеся в него в отчаянной попытке удержать, не смогли остановить его. Резким движением он высвободился, отступив на несколько шагов и бросив на них взгляд, полный разочарования и укора. – Какие идеи поприходили в ваши дурные головы? Уйдите с дороги! – прорычал он, и его слова резанули по живому. С отвращением в голосе, Кейске смахнул на них взгляд, будто они были для него помехой, всего лишь бельмом на глазу, и решительно направился дальше, навстречу боевой группе третьего отряда. В руках его крепко держалась арматура, а уверенность в каждом шаге казалась несломимой. Легким движением руки он поправил резинку, закрепив хвост повыше, готовясь к предстоящему бою. – Один против пятидесяти. Погнали! – произнес он тихо, словно самому себе, но это придавало его фигуре еще больше уверенности. Не успел третий отряд осознать его намерений, как он уже набросился на них с неистовой силой. С первого же удара Баджи поверг четверых, их тела рухнули на землю с глухим звуком, и он шагнул вперед, не останавливаясь ни на мгновение. Остальные бойцы заметно насторожились, однако он продолжал прорываться, словно мощная волна, сметая каждого, кто осмеливался приблизиться. Тем временем, Чифую заметил, что Такемичи лежит на земле, явно пострадавший. Не теряя ни секунды, он бросился к нему, опасаясь худшего. – Такемичи, ты как? – обеспокоенно спросил он, присаживаясь рядом и осторожно касаясь его плеча. Однако в тот же момент он почувствовал странный, притягательный аромат, такой сильный и чарующий, что глаза его непроизвольно сузились. Запах витал вокруг них, словно туман, становясь все более ощутимым. Оглядываясь, Чифую заметил, что остальные тоже ощущают этот запах – многие бойцы задерживали на нем пристальные взгляды, их глаза затуманивались, и все они, казалось, что-то искали, как звери, учуявшие добычу. – Такемичи… ты… – начал он, пытаясь осмыслить происходящее. Однако, увидев страх в глазах брюнета, он осекся. Такемичи отчаянно молчал, сжав его руку, будто боялся выдать свою природу омеги и тем самым привлечь еще больше внимания к себе. Он буквально умолял Чифую взглядом – слезы блестели в его глазах, и страх перекрывал любую надежду на спасение. – Молчи, – шепнул он едва слышно, и Чифую замер, понимая всю тяжесть ситуации. Аромат, распространяющийся вокруг, уже привлек к ним достаточно внимания, и они оба понимали, что еще одно слово может навлечь беду. Но когда он заметил кровь, его сердце сжалось от ужаса. – Ты… как это вообще вышло? – прошептал он, испытывая панику и растерянность, когда увидел, как кровь пропитывает одежду Такемичи и стекает на землю, образуя все большую лужу. Такемичи стиснул зубы, сдерживая новый всплеск боли, но его тело предавало его, выдавая слабый всхлип. Боль в животе становилась все сильнее, и он чувствовал, как с каждым ударом сердца кровь быстрее покидает его тело. Рана, кажется, вызывала не только физические муки – организм напоминал ему, что через два дня должна начаться течка, когда его альфа-феромоны только усилят страдания. Он знал, что сейчас бесполезно принимать подавляющие, ведь тело уже откликнулось на надвигающуюся течку. Обычно в такие моменты он отсиживался дома, скрываясь от всех, но сейчас не было даже малейшего шанса сбежать. Чифую, заметив это, с тревогой посмотрел на друга, который начинал бледнеть и явно с трудом удерживал сознание. Краем глаза он уловил странные взгляды, которые бросали на них окружающие. Запах омеги становился все более выраженным и неотразимо манящим. – Это бесполезно, ты можешь умереть, – решительно произнес Чифую, понимая, что они не могут позволить ему остаться здесь. Глядя на него с болью и решимостью, Мацуно стиснул зубы и добавил: – Хочешь ты этого или нет, я сделаю это. *** – ТАКЕМИЧИ! – крик Чифую пронзил воздух, привлекая к ним внимание окружающих. Все, кто услышал его, обернулись и замерли, наблюдая за сценой, от которой у некоторых перехватило дыхание. Перед ними лежал черноволосый мальчишка, изо всех сил пытаясь остаться в сознании, хотя лицо его стало смертельно бледным, а темная кофта начала постепенно окрашиваться в кроваво-красный цвет, скрывающий рану. Под ним уже растеклась густая лужа крови, которая казалась черной на холодном бетоне, и лишь Чифую, крепко держа его за плечи, не давал ему упасть окончательно. Сам Мацуно выглядел не лучше: на его лице виднелась тревога и беспомощность, как у человека, который осознает, что любимый друг ускользает у него из рук. Баджи, наблюдая за этим, почувствовал, как его нутро сжалось от осознания произошедшего. Казутора… Он не мог поверить в то, что Казутора, которого он всегда считал братом по духу, был способен на такое. Тошнота подступила к горлу, и зрение помутнело – словно перед ним рушился весь мир. Баджи знал, что тот удар предназначался для него. И только теперь он понял, почему Такемичи так неожиданно оказался рядом – он принял на себя удар, чтобы защитить его. – Казутора… – хрипло выдавил из себя Баджи, испытывая отвращение к этому прозвищу, которое теперь звучало так чуждо. Он чувствовал, как вина затягивает его с головой, заставляя дрожать от осознания, что именно его действия привели к тому, что Ханагаки лежит здесь, в агонии. Тетта Кисаки, наблюдая за этой сценой с холодной усмешкой, не упустил возможности сказать свое слово, заострив внимание на произошедшем. – Урод! Казутора, ты заманил Баджи на свою сторону, чтобы убить его? Даже постороннего человека ранил в процессе. Глава, как вы считаете? – произнес он громким, жестким голосом, словно на суде, раздувая конфликт с каждым словом. Однако что-то его отвлекло, когда он уловил в воздухе слабый, но приятно чарующий аромат. Повернув голову, он прищурил глаза, устремив взгляд на Ханагаки и Чифую, чей запах альфа начал смешиваться с ароматом омеги, источаемым из Такемичи. В этот момент Майки, стоявший неподалеку, тоже заметил происходящее и замер. Его черные, будто бездонные глаза, наблюдали за Чифую и Такемичи, который едва держался на ногах. С каждой секундой его дыхание становилось все более прерывистым и мучительным. Он стискивал зубы, чтобы подавить крик, но тело предавало его. Его рука была крепко прижата к боку, словно пыталась удержать кровь, не давая ей покинуть его тело окончательно. Сано стоял посреди аллеи, словно тёмная тень среди дрожащих и отступающих членов Валхаллы. В его взгляде бушевала ярость, готовая взорваться, как неконтролируемый шторм. Его слова звучали словно удар грома, резонируя с силой, которая пугала всех присутствующих. – Я хотел отомстить тебе, убить или покалечить. Но Баджи был убедителен, – его голос был тверд, почти пророческий, разрывая тишину вокруг. – Он сказал: «Он не принимает свой поступок, потому что пытался тебя осчастливить. Для него было трудно признать себя виноватым, и он создал себе образ врага». Я отступил, но ты решил отнять у меня Такемичи? Этот бой закончился! Злость, которую чувствовал Сано, буквально пропитывала воздух, и все, кто стоял рядом, могли ощутить её силу. Ханма, поймав его взгляд, не мог сдержать издевки, которая в его обычной манере проскользнула по лицу, словно насмешка над чужой болью. Он заметил, как запах омеги разнесся по аллее, наполняя воздух манящим ароматом. Глянув на Такемичи, он увидел кровь, текущую по его боку, словно вода, медленно стекая на землю. – Этого не случилось бы, если бы он меня послушал, – подумал Ханма, наблюдая, как Манджиро направляется к нему. Секунду спустя Ханма оказался на земле, его глаза расширились от шока, прежде чем погрузиться в темноту. Майки, схватив его за одежду, свалил его одним мощным ударом о землю, оставляя в беспамятстве. – Не может быть! – послышался шепот где-то в толпе. – Одним ударом! Да он сумасшедший! – Уходим, он прикончит нас! – испуганно проговорили некоторые из членов Валхаллы, отступая, словно волны, разбегающиеся от камня, брошенного в воду. Они боялись его, этого страшного и неумолимого противника, что, казалось, утратил все остатки сострадания. Но Сано не замечал их. Он стоял перед Казуторой, который, осознав свою ошибку, опустился на колени. Его руки сложились в молебной позе, и он не смел поднять глаза на своего старого друга. Но Майки не знал пощады. В его сердце пылала жгучая ненависть, и он видел перед собой не друга, а врага, виновного в несчастье, постигшем их всех. – Мы дошли до финала, Майки. Смерть ждет одного из нас, – пробормотал Казутора, пытаясь защитить себя жалкими словами, но не успел договорить – Сано ударил его с такой силой, что звук разнесся эхом по пустой улице. – Раз научился только рушить и отбирать, значит, умрешь от моих рук здесь, – безжалостно произнес он, и каждый его удар был словно молот, опускающийся на тело Казуторы. Каждый удар был наполнен болью и гневом, как будто Сано вкладывал в них все свои обиды и разочарования. Его удары становились все сильнее, и каждый следующий удар отбрасывал тело Казуторы обратно на землю. Лицо Казуторы было разбито, и кровь, стекающая по его губам, казалась жалким напоминанием о его ошибках. С каждым новым ударом Майки становился все более неумолимым, возвышаясь над теряющим сознание телом. Вокруг стояла жуткая тишина, нарушаемая лишь звуками ударов – словно сама ночь замерла в ожидании финала этого трагического поединка. Чифую держал Ханагаки в крепких объятиях, прижимая руку к его кровоточащему боку, пытаясь хотя бы немного остановить поток крови. Его пальцы дрожали, покрываясь теплыми алыми пятнами, пока Такемичи всеми силами пытался сдержать себя, не давая страху взять верх. Вокруг них царил хаос – каждый был на взводе, но только Чифую знал, что еще больший хаос происходил сейчас в сознании его друга. Такемичи заметно дрожал, и страх отражался в его глазах. Он понимал, что его запах уже успел выдать его присутствие как омеги, и теперь напряженные взгляды то и дело скользили по его фигуре. Бандиты, почувствовав враждебный инстинкт, начинали обыскивать толпу, отыскивая источник аромата, что становился все более явным. Сильные руки Чифую чуть сильнее прижали его, словно защищая от посторонних глаз, но и он сам казался сбитым с толку, чувствуя, что внимание начинает привлекать только запах омеги, исходящий от его раненого друга. – Майки убьет Казутору! – донесся чей-то крик, сливаясь с паническим гулом вокруг. – МАЙКИ! ПРЕКРАТИ! – отчаянно пытался докричаться до него кто-то, но вокруг стояла оглушающая тишина. Даже ярость Майки сейчас казалась настолько удушающей, что каждый шаг его соперника отдавался эхом в полной безмолвии, и никто не решался приблизиться к ним. Баджи, стоящий неподалеку, смотрел на это с горечью и отчаянием. Он пытался все решить сам, хотел спасти их, даже если это означало лишиться жизни, но в этот момент понимал, что не готов жертвовать другими, тем более близкими. Каждый миг, что он провел, терпя и переживая, был бессмысленным перед этой бездной, которая открылась перед ними, когда Майки, одержимый жаждой мести, отбросил последние остатки сострадания. – Я не собираюсь слушать слова предателя! – его голос, полный ярости, оглушительно отозвался среди толпы, казалось, на миг заглушив даже биение сердца. Сано, поглощенный гневом и жаждой возмездия, хотел покончить с Казуторой – за брата, за покушение на жизнь друга детства и даже за то, что среди всего этого бедлама лежал омега, раненный и беззащитный, привлекая к себе взгляды. Только сейчас, словно очнувшись от своего бешенства, Майки повернулся и увидел Такемичи, которого держал Чифую. Этот запах… он уже чувствовал его когда-то раньше, в тот раз, когда они провожали его домой. То есть Такемичи – омега? Как такое возможно? Его голова на миг закружилась от открывшейся истины. Он мельком взглянул на удивленные и порой недоуменные лица друзей, которые то и дело бросали взгляды на омегу, и на миг в нем снова проснулась ярость, но теперь она приобрела оттенок ревности. Непроизвольно сжав кулаки, Майки почувствовал горячую волну, поднимающуюся в груди, мешающую сосредоточиться. Он хотел оставить это разбирательство на потом, обещая себе разобраться с Казуторой прежде, чем он сможет подойти к Ханагаки и выяснить всё. Тишина повисла над полем битвы, как тяжелое покрывало, когда Такемичи, с кровавыми ладонями и побледневшим лицом, внезапно оказался рядом с Майки. Никто не заметил, как омега успел переместиться, словно мгновение назад он еще лежал подле Чифую, истекая кровью и борясь со страхом. Его запах, напоенный ароматом мелиссы, постепенно начал распространяться вокруг, обволакивая присутствующих мягким и успокаивающим ароматом. Он был легким, свежим и удивительно нежным, и каждый в округе невольно ощутил, как напряжение на миг ослабло, а пыл отступил, уступая место спокойствию. Такемичи осторожно положил окровавленные ладони на живот Манджиро, прижимаясь к его сильной спине, стараясь остаться на ногах, несмотря на то, что силы медленно покидали его тело. Его слабый голос пронзил тишину, обращаясь к Майки с просьбой – просьбой, в которую он вложил всю свою решимость и привязанность. – Я давал обещание, что верну тебе капитана первого отряда… Такой была твоя просьба, – голос был тихим, но полным твердости. Ему было все равно, что все вокруг теперь знали его секрет, и что на него смотрели, как на омегу. Сейчас было не время для раздумий и сожалений. У него оставалась только одна цель – спасти друзей. Чифую, наблюдавший за этой сценой, застыл, не веря собственным глазам. Он не заметил, как Такемичи вырвался из его рук, но сейчас он был рядом с Майки, стоял рядом с его разъяренным капитаном, вопреки всему. Чифую лишь мог бессильно наблюдать, как его друг, несмотря на слабость, пытался удержаться, дрожащей рукой сжимая талисман, словно самую дорогую реликвию, и продемонстрировал его перед глазами троих основателей, разделенных напряжением и конфликтом. – Я вижу в нем намерение вернуться. Что скажешь, Баджи, ты готов? – его голос снова пронесся над полем боя, и дрожащая рука, сжимавшая талисман, медленно протянулась к Баджи, Казуторе и Майки. Он хотел, чтобы они увидели и поняли, что суть их противостояния глубже, чем любые слова. Баджи, немного застыл, его взгляд скользнул от талисмана к глазам Такемичи. Этот талисман был символом их общих воспоминаний, обещаний и надежд. Со сдержанной осторожностью, он нежно вынул его из рук Такемичи, ощущая тепло, исходившее от оберега. Но как только талисман покинул руки омеги, он почувствовал резкий приступ боли, и его лицо исказилось от страдания. Кровь продолжала течь, окрашивая землю алым. Майки, потрясенный происходящим, почувствовал, как его злость на миг отступила, уступая место другому чувству – глубокому волнению. Он осторожно держал Такемичи, словно пытался защитить его от любого внешнего воздействия. Теплые руки Манджиро крепко обхватили его, поддерживая слабое тело, которое казалось таким хрупким и беззащитным. Такемичи был совсем другим – маленьким, раненым, уязвимым, и Майки чувствовал, как внутри его растет смесь боли и решимости. – Только не шевелись! Потерпи еще немного, – проговорил Майки, глядя на раненого омегу с неожиданной для себя нежностью. Словно чувствуя, что сейчас ему не нужно быть жестким лидером, а лишь человеком, который может хоть на миг прижать к себе того, кто так отчаянно пытался спасти их всех. Сано держал его, и не было ясно, поддерживал ли он Такемичи или сам искал в нем опору. Такемичи дрожал, его лицо было бледным, а глаза – мутными от боли и потери крови. Он упал, почти теряя сознание, но успел прошептать: – Майки… Я выполнил твою просьбу, взамен, выполни мою. Прости Казутору! Эти слова пронзили Майки словно удар молнии. В голове звенело, разум наполняла бесконечная путаница. Как этот раненый, слабый омега способен просить о прощении для человека, который чуть его не убил? Злость и растерянность смешались в душе Майки, оставляя только непреодолимое желание прижать Такемичи к себе и вдохнуть его легкий, успокаивающий запах мелиссы. Сдерживать свою природу альфы становилось все сложнее, особенно когда маленькое, хрупкое тело омеги находилось так близко, распространяя аромат нежности и спокойствия, которого Майки так не хватало в жизни. – Почему ты делаешь это, Такемичи? – шепнул Майки, чувствуя, как клокочет внутри негодование, но его голос не был полон гнева – в нем звучала горечь и едва заметная нотка отчаяния. В этот момент все вокруг словно замерло, прерываясь лишь неожиданным криком Чифую: – Осанай! В наступившей тишине это имя прозвучало как грозный раскат грома. Все удивленно посмотрели на появившегося человека – бывшего главу «Мебиуса». На этот раз он приехал не для мести или конфликта, а для спасения. Машина остановилась возле самого эпицентра событий, и Осанай, видя кровоточащего Такемичи, сразу понял, что нельзя терять ни секунды. Чифую бросился к омеге, отрывая его от рук Майки и усаживая в машину. На секунду, будто забыв об окружающих, Манджиро крепче сжал Такемичи, желая сохранить его рядом, защитить, но отпустил, увидев, как сильно омега истощен. Впервые за долгое время он позволил другим взять на себя ответственность за того, кто ему дорог. С неохотой, но с пониманием, что это необходимо, он передал его в чужие руки. Машина тронулась с места, оставив за собой только тонкий шлейф мелиссы, который все еще витал в воздухе, вызывая у присутствующих смутные воспоминания о прошедших мгновениях. Полиция уже приближалась к свалке, и в толпе бойцов нарастало беспокойство. Большинство спешили улизнуть, но некоторые оставались, не желая покидать друзей, которые были на поле боя. Казутора стоял, глядя в сторону уезжающей машины. Его губы дрожали, в глазах застыл страх и осознание. – Мне нужно взять ответственность... – прошептал он, вдохновленный тем, что только что сделал Такемичи. Если омега был готов простить, как он мог уйти от последствий своих поступков? Он готов был ответить за все, что натворил, и его сердце, пусть с запозданием, но пробудилось от тяжелого сна ненависти и страха. Баджи, стоявший рядом, тяжело вздохнул. Он слышал слова Казуторы, но знал, что это будет тяжкий путь, полный боли и преград. Его голос был тихим, но настойчивым. – Нет же, – прошептал Кейске, осознавая, что в этот день каждому из них пришлось столкнуться с собственными демонами. Этот Хэллоуин запомнится им надолго, оставляя в душе незабываемый след, который они будут нести всю жизнь. Чифую судорожно пытался держать контроль, хотя сердце бешено колотилось, а страх сдавливал горло. Каждая секунда казалась вечностью, пока он сидел рядом с едва дышащим Такемичи на заднем сидении машины. Прижав руки к ране, он старался остановить кровь, но она продолжала сочиться сквозь ткань, оставляя багровые пятна на светлой обивке. Пульсирующая боль, исходящая от ладоней, что крепко прижимали материал, казалась ничем по сравнению с тем, что чувствовал Чифую, понимая, что жизнь друга висит на волоске. – Такемичи… Эй, тебе нельзя засыпать, ты слышишь? – голос Чифую дрожал, в нем была и мольба, и отчаяние. Но омега лишь тихо всхлипывал, кажется, впадая в сон, усталый и бледный, его глаза затуманились, а веки тяжело опускались. – Я хочу спать… – шепнул он, устало протирая глаза дрожащими пальцами, как ребенок, что наигрался до изнеможения. Чифую почувствовал, как паника нарастает внутри него, сжимающая его сердце в стальной хватке. Он понимал, что если даст Такемичи заснуть, то может больше его не разбудить. – Нет, Такемичи, тебе нельзя! Держись, пожалуйста, – его голос сорвался почти до крика. Он стал трясти друга, пытаясь удержать его в сознании, а затем, не выдержав, оглянулся на Осаная, что сжимал руль так, будто тот мог сломаться под его пальцами. – Быстрее, у нас мало времени! – почти закричал Чифую, его глаза налились слезами, но он тут же мотнул головой, подавляя слабость. – Я понял, мы уже на месте, – ответил Осанай, и машина резко остановилась перед входом в больницу. Не теряя ни секунды, они вытащили омегу из автомобиля, направившись к двери, где на пути их встретила молодая женщина с недовольным выражением лица. – Эй, вы не можете просто войти! – попыталась остановить их медсестра, пораженная их внешним видом, грязными и избитыми подростками, которые тащили кровавого раненого. – У него ножевое ранение! – крикнул Чифую, обжигая ее взглядом. На секунду медсестра замерла, потом закричала: – Боже! Готовьте операционную! – Она помчалась внутрь, создавая волну паники среди персонала. Вокруг завязалась суета: люди в стерильной одежде с масками и перчатками подбежали к Такемичи, осторожно принимая его на носилки. Запах антисептика, жгучий и пронзительный, обволок их всех, пока носилки скрывались за дверями операционной. Чифую и Осанай, побитые, покрытые кровью, остались стоять в коридоре, тяжело дыша. К ним подошла девушка в белом халате, с озабоченным взглядом. – А вы знаете, что он…? – Она немного замялась, глядя на них с неприкрытым удивлением и сочувствием. – Да, мы знаем, что он омега, – ответил Чифую, жестко, отводя взгляд. Мысли мелькнули у него в голове, вспомнив тот день, когда Такемичи был ранен Па, и как тогда не пускали друзей в палату, прикрываясь бесполезными отговорками. Теперь Чифую понимал, почему – все из-за того, что Ханагаки был омегой. Ему до боли хотелось выругаться, выплеснуть злость, но он подавил в себе этот порыв, зная, что сейчас это не поможет другу. – Не волнуйтесь, мальчик будет в порядке, – ответила медсестра, пытаясь поддержать их, но Чифую не мог избавиться от тревоги. Он кивнул, сжимая кулаки, едва сдерживая панику, которая уже накрыла его с головой. *** Через некоторое время комната ожидания была полна знакомых лиц. Никто не разговаривал, но каждый пытался справиться с накатившими эмоциями. Чифую сидел, уткнувшись лицом в ладони, рядом с ним был Баджи, который пытался не показать волнения, но его напряженный взгляд выдавал тревогу. Они ждали новостей, когда в помещение вошла женщина с темными волосами и красивым, спокойным лицом. Она остановилась на мгновение, затем, увидев Чифую и Баджи, направилась к ним. Баджи замер, услышав полуистеричный голос матери, почти шепот, сорвавшийся на его имя. Ее взгляд обжигал, и он даже не успел понять, как оказался лицом к лицу с ней, когда пощечина оглушила его. Этот резкий, громкий звук эхом разлетелся по комнате, заставив всех присутствующих замереть. Женщина, дрожащими руками, вынула из сумки сложенные листы и кинула их к ногам сына. Белые страницы с предсмертной запиской рассыпались по холодному полу, словно осенние листья, выхватывая из тишины комнаты напряженные взгляды. – Я нашла это у тебя на столе. Предсмертная записка… – Ее голос был полон горечи и боли, которые пронзали воздух, как острые осколки стекла. – Я не смогла дозвониться до тебя, звонила твоим друзьям. Один из них сказал, что ты в больнице. Я думала… – ее голос дрогнул, и глаза увлажнились, в этот момент Баджи словно увидел, как хрупка и уязвима его мать. Она не могла сдержать ни отчаяния, ни обиды – и никто из присутствующих не мог остаться равнодушным к тому, как сильно она переживает за своего сына. Баджи чувствовал себя разбитым. Он подошел к матери, осторожно обняв ее, словно пытаясь извиниться за всё, что могло причинить ей боль. Он прижался к ее плечу, где теплота и спокойствие материнской любви смешивались с упреками. – Прости… Это не твоя вина, мама, – произнес он дрожащим голосом. – Я идиот, думал, что, сделав это, смогу сбежать от проблем. Но теперь, когда кто-то пострадал по моей вине… Этот парень спас меня. Она ошеломленно замерла. – Что? – Он закрыл меня собой… от ножа. – В его голосе была неподдельная боль и глубокое раскаяние. Его сердце сжалось, и он почувствовал, как слёзы подступают к глазам, чего он не чувствовал никогда раньше. Баджи знал, что если бы с Такемичи что-то случилось, он бы уже никогда не смог это забыть. В этот момент он осознал, насколько дорог каждый из них, кто сейчас собрался в этом холодном, стерильном месте, как будто бы они были одной большой семьей, объединенной общей болью и потерей. Слова сына, проникнутые болью и раскаянием, чуть успокоили Реко, но в ее глазах оставался страх за него, за то, что могло бы произойти, если бы не этот момент. Комната замерла в напряжении, пока к ним не вышел врач. У него было спокойное выражение лица, и все обратили свои взгляды к нему, словно ждали приговора. – Он стабилен, – начал врач, взглянув на собравшихся. – Это настоящее чудо, но ни один жизненно важный орган не задет. Он получил тяжелое ранение, но его состояние под контролем. Ему предстоит долгий процесс восстановления, но он сможет вернуться к нормальной жизни. Эти слова стали, как глоток свежего воздуха, прояснившим пространство, переполненное страхом и переживаниями. Баджи и Чифую, затаившие дыхание, выдохнули с облегчением, и наконец напряжение отпустило. Баджи почувствовал, как его руки начинают дрожать, но это была дрожь облегчения, благодарности и… глубокого сожаления.