Corvus corax

В тот день Фемида, конечно, не стала ужинать. Сославшись на плохое самочувствие, она провела весь день в постели, не желая даже пробовать кулинарные изыски Лиззи. Штрудель, который целую неделю оставался нетронутым, пришлось выбросить. Голоса в её голове были полны негодования, и юная Кроусгроу так и слышала их: «Проклятая девчонка. Почему она ничего не съела?!». «Весь план насмарку». Вернее, это были не голоса, а мысли Лиззи, которые переплетались с мыслями её отца, который переживал за неё все эти дни, когда она отказывалась от еды. Фемида не могла поверить в происходящее. Она не желала мириться с такой реальностью. Ей казалось, что это игра её воображения, последствия шизофрении. Но она понимала, что всё, что она слышит, не является плодом её фантазии. Это было то, о чём думают люди. Если она действительно способна слышать мысли, то выходит, что… Лиззи никогда не любила её. С тех пор как появилась мачеха, в её голове постоянно звучал голос, похожий на голос Лиззи. Он желал ей смерти, испытывал ненависть и презрение и призывал сдать её в психиатрическую лечебницу. Но разве такое возможно? Лиззи всегда была добра к Фемиде. Она даже поддержала отца в его решении не отправлять дочь в школу, где в толпе ей всегда было плохо. Неужели это та самая Лиззи, которая постоянно желала ей смерти? Это какая-то глупая шутка. Не более того. Она не может читать чужие мысли. Не может. Конечно, тот флакон предназначался для защиты от крыс. Это предположение кажется более правдоподобным, чем версия о том, что Лиззи хотела отравить её. Тем не менее, стоит проверить, действительно ли она может слышать чужие мысли или это лишь следствие её болезни. — Пап, а давай поиграем в угадай число. Ты загадаешь число в уме, а я без подсказки попробую его угадать, — предложила Фемида однажды вечером, когда отец разбирал автомобиль, занимаясь ремонтом, а она стояла рядом, помогая ему. Лиззи же была в доме. Это было хорошо, ведь девушка считала, что ей не стоит слышать этот диалог. «Гадкая девчонка, всё липнет и липнет к нему…». — Давай, — отозвался отец, задумавшись, а девушка отчётливо услышала: «Тридцать шесть» — Тридцать шесть, — произнесла юная Кроусгроу с уверенностью в голосе. В этот момент раздался лёгкий скрип, и из-за машины показалась голова отца, его лицо выражало не меньшее удивление. — Правильно, — он слегка прищурился, — как угадала? — Не думала, — произнесла девушка, глядя в сторону. Она ощутила, как к горлу подступил комок отчаяния, который мешал говорить. Отец же, оценив её попытку пошутить, улыбнулся. — О, давай я загадаю тебе трёхзначное число? — предложил он, глядя на помрачневшую дочь и не совсем понимая, что случилось с её настроением. Фемида кивнула. Она уже проверила свою теорию, но решила ещё раз послушать, что загадает ей отец сквозь слой его собственных беспокойных мыслей. «Триста… Триста восемьдесят… Триста восемьдесят три». Фемида слегка поджала губы, размышляя, стоит ли ей сказать правду или лучше солгать. Ей не хотелось, чтобы отец переживал, а если она угадает ещё одно число, то Джерри может подумать, что что-то происходит. — Триста пятьдесят пять, — произнесла юная Кроусгроу, заметив утешительную улыбку родителя, хотя и понимала, что неправильно назвала число. — Неправильно, — с сожалением произнес мужчина, глядя на Фемиду. — Триста восемьдесят три, солнышко, ты была очень близка к верному ответу. Но не стоит расстраиваться, иногда даже двузначное число бывает сложно угадать. Ты у меня просто молодец. Если бы отец только знал, что она уже слышала эти мысли раньше. Эта проверка подтвердила, что голоса, которые она слышала в голове, не были плодом её воображения. Это были мысли других людей — тех, кто находился рядом с ней или даже на расстоянии, в зависимости от того, насколько сильно они о чём-то думали. Для Фемиды, которая большую часть жизни считала себя сумасшедшей, эта новость стала настоящим потрясением. Она была слишком неожиданной. Она смотрела на свою семью и слышала мысли отца, полные любви к ней, к их уютному дому и к Лиззи. Когда она переводила взгляд на мачеху, ей казалось, что на неё выливают ведро грязи, которую копили в течение нескольких лет. Фемида была в шоке от того, что Лиззи, которую она воспринимала как свою мать и которая всегда была добра к ней, на самом деле ненавидела её и всегда мечтала избавиться. Кроусгроу вспомнила, как некоторое время назад слышала голоса, которые говорили, что её нужно отправить в психиатрическую больницу или в школу-интернат. Она думала, что эти голоса просто издеваются над ней, но теперь она поняла, что это были не голоса, а Лиззи. Фемида ощущала себя преданной той, кому, как ей казалось, она могла полностью довериться. Она смотрела на свою мачеху, но больше не видела в её глазах того яркого блеска и тёплой улыбки, которые раньше были так ей дороги. Теперь же Лиззи казалась ей зловещей, и каждое её слово словно было пропитано ядом, словно женщина хотела отравить её. Фемида замкнулась в себе. Она старалась не плакать, но в горле стоял комок, когда она разговаривала с мачехой или садилась за стол. Её руки слегка дрожали, когда она держала столовые приборы. Каждый завтрак, обед и ужин превращался в испытание. Есть блюда, приготовленные Лиззи, Фемиде больше не хотелось, и поэтому она вскоре отказалась от обедов с мачехой наедине. За стол юная Кроусгроу садилась только вместе с отцом и рядом с ним, зная, что при нём Лиззи не станет ей ничего делать. Она ощущала, как нарастает злость её мачехи, а отец, пребывая в недоумении, пытался понять, что происходит. Однако Фемида лишь отмахивалась от их вопросов, ссылаясь на свою загруженность учёбой. Она понимала, что никто не поверит ей, если она расскажет о своём даре слышать чужие мысли. Ведь тогда у Лиззи появится возможность настоять на том, чтобы Джерри отправил дочь в психиатрическую больницу. А Фемида не собиралась доставлять мачехе подобного удовольствия. Она всё чаще проводила время вдали от дома, отправляясь с книгами в поисках спокойного места, где могла бы почитать и отвлечься. Кроусгроу мечтала о том, как бы ей хотелось разоблачить Лиззи, но она понимала, что её шизофрения может помешать ей в этом, а у Лиззи появится шанс окончательно собрать её вещи и выкинуть из дома. Фемида ненавидела чувствовать себя беспомощной, осознавая, что не сможет противостоять Лиззи. Она столько лет была добра к ней, создавая вокруг себя ауру невинности и доброты, но теперь юной Кроусгроу просто не поверят. Не поверят, потому что она… «Чудачка» Девушка, возвращаясь домой после очередного дня, проведённого вдали от Лиззи, с книгой в руках, обернулась на дом Дурслей. Она заметила Петунью, которая стояла в отдалении и разговаривала с какой-то полной женщиной, казавшейся грузной на фоне миниатюрной миссис Дурсли. Фемида нахмурилась, вспомнив, что к их соседям недавно приехала какая-то родственница. Из-за того, что она теперь страдала от бессонницы, опасаясь, что Лиззи может что-то предпринять ночью, и слышала в голове грубые и полные неприязни мысли. «Гадкий мальчишка». «Смотрит своими рыбьими глазами, так бы и выколола их» «Сын своих странных родителей, Вернон говорил…». Фемида сразу догадалась, что речь идёт о Гарри. Немного послушав чужие мысли, она поняла, что у Дурслей гости. Точнее, гостья, чьи мысли, словно рупор, заглушали всё вокруг. Гадкие и мерзкие, они начисто сбивали Кроусгроу с ног, заставляя ощущать лёгкую жалость по отношению к Поттеру. Но в отличие от неё, которая только недавно осознала, что за доброй улыбкой мачехи скрывался обман, Гарри, кажется, всегда знал, что его не любят в доме Дурслей. И по какой-то причине он, как ни странно, стремился попасть в какой-то Хогвартс. Разве его школа не имени святого Брутуса? — О, Фемида! — сладко воскликнула Петунья, и её голос эхом разнёсся по улице, заставив Кроусгроу поджать губы. Она ощущала, как лицемерие окружающих словно ножом режет её кожу, особенно когда она ясно слышала мысли Дурсли о своей странности, — как я рада видеть тебя! Как твои дела? Гуляла? — Да, — произнесла Фемида с лёгкой ноткой раздражения в голосе, проходя мимо их дома по пути к себе. Она стояла полубоком, но отчётливо видела грозный и недовольный взгляд полной женщины, которая пристально изучала её внешний вид, громко и надменно фыркнув. «Ну и взгляд у неё! Глаза совсем уж дохлые». «Спасибо за комплимент», — саркастически подумала Кроусгроу, посмотрев в глаза грубой женщине. Она с удовлетворением заметила, как та сразу же отвела взгляд. Это был прекрасный отцовский метод, который помогал ей избавляться от назойливого внимания. Петунья же, ощущая эту атмосферу, с наивной весёлостью произнесла: — О, Фемида, познакомься, это Мардж Дурсль, сестра… — Фемида остановила её, чувствуя, как болезненно, словно мозоль на языке, ей уже надоела эта вежливость по отношению к тем, кто думает о ней только плохое. — Я слышала. Вы ведь сестра мистера Вернона, верно? — спросила Фемида, заметив, как от удивления расширились маленькие глаза женщины, — вы приехали сюда всего пару дней назад, и я слышала ваш голос из-за ограды. Приятно с вами познакомиться. Мардж громко кашлянула, и звук её кашля был похож на хмыканье, как будто она хотела выразить этим своё презрение. — Да. ты права, но не стоит перебивать взрослых, когда они говорят, — её маленькие глазки забегали туда-сюда, словно осматривая окрестности, чтобы убедиться, что рядом нет посторонних, прежде чем продолжить, — к тому же… Я слышала, что Дадличек говорил, будто ты его обижала… Фемида приподняла бровь. На фоне всех происходящих событий в её душе на мгновение вспыхнула злость, согревая тело. Однако девушка знала, что гнев — это разрушительное чувство. Она замечала, что когда злилась, всё только ухудшалось, а её слова казались обидными. Поэтому она постаралась ответить как можно спокойнее: — Я? Ваш племянник называл меня чудачкой и другими не очень приятными словами, — Кроусгроу, поправив книгу в руках, произнесла с лёгким упреком, — но если вы мне не верите, то можете спросить у него самого сейчас, как такая хрупкая девушка, как я, могла его обидеть. «Какая же омерзительная девчонка. Такая же, как этот Поттер, мерзкая и странная». Фемида, слушая эти мысли, нахмурилась. Однако ещё больше её обеспокоили следующие слова женщины по имени Мардж: — Ты слишком много на себя берёшь, малышка, — Фемида с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться от последнего слова, — Дадли не обязан перед вами отчитываться. По городу бродит опасный преступник, а вы целыми днями пропадаете вне дома, в то время как ваша бедная мачеха вынуждена переживать из-за вашего диагноза… «Что?!». Эта мысль зажгла в юной Кроусгроу ещё больший огонь, и она, крепко сжав пальцами корешок книги, стала пристально смотреть на растерявшуюся Петунью, которая, кажется, не собиралась произносить вслух то, что думала. «А что, если она, разозлившись, сделает нам что-то? Лиззи говорила, что в таком состоянии с ней трудно справиться», — словно в бегущей строке, Фемида прочитала мысли напуганной женщины, которая сжалась за Мардж. Тем временем казалось, что сама Мардж вот-вот разразится криком на весь двор, заставив каждого соседа выглянуть из окна, показывая своими пухленькими пальцами, что на их улице живёт настоящая сумасшедшая. Однако Фемида не желала вступать в конфликт. Сегодня был явно не тот день, поэтому она спокойно вошла в калитку своего дома, не обращая внимания на многозначительный возглас Мардж, который донёсся ей вслед, и на тихое бормотание Петуньи. Фемида не стала отвечать на приветствие Лиззи, которая выглянула из кухни и сообщила, что ужин будет готов в ближайшее время. Она заметила, как в глазах мачехи мелькнуло раздражение, но была слишком занята своими мыслями, чтобы обратить на это внимание. Её всегда и все называли «чудачкой». В детстве, конечно, этого не было. Но когда ей поставили диагноз «шизофрения», а вскоре после этого в её жизни появилась мачеха, это слово стало постоянно звучать у неё в голове. Постоянно… «Сумасшедшая… чудачка…» До этого дня она не знала, что это были мысли. Мысли окружающих её людей, в частности, Лиззи, которые она словами транслировала остальным. Вот почему никто из детей её возраста не стремился общаться с ней. Все вежливо улыбались, обходя Фемиду стороной, в то время как сами думали о её диагнозе. Кроусгроу была изгоем, хотя и не замечала этого, полагая, что дружба не для неё, а остальные и так хорошо к ней относятся. Мачеха сделала всё возможное, чтобы её воспринимали как сумасшедшую, готовую наброситься в любой момент. И даже улица Тисовая не избежала этой участи. Эти крики Дадли, этот странный вопрос Петуньи об учёбе, попытки понять, правда ли то, что говорит о ней мачеха… Фемида сжала зубы, осознав, что долгие годы её окружала интрига, и кто же её промышлял? Человек, которого она считала самым близким и родным, та, кого она считала подарком судьбы для своего отца после неудачных отношений с её матерью. Всё оказалось обманом. Все эти тёплые отношения были иллюзией. Для всех она была сумасшедшей, и это клеймо, которое только усугублялось стараниями мачехи, было ей не изменить. Фемиде хотелось разрыдаться от несправедливости и обиды на мир и на сложившуюся ситуацию, но она считала себя слишком сильной для этого. Она лишь глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. В конце концов, это было хорошим поводом, чтобы поговорить с отцом о двуличности Лиззи и заставить его задуматься о том, на ком он женился. К сожалению, погруженная в свои мысли, Фемида совершенно не замечала, что паук уже сплел свою сеть, заманив в неё всех, кто ему был нужен.

***

Сегодняшний ужин показался Фемиде гораздо более тяжёлым, чем предыдущие. Справившись со страхом, что в её еде может быть яд, девушка продолжила есть, прислушиваясь к мыслям отца и мачехи. Джерри беспокоился о ней, стараясь выразить свою заботу даже взглядом. А в голове Лиззи царил хаос. Она смеялась, хихикала над какой-то своей гениальностью, но Фемида не могла понять её мыслей. Каждое движение Лиззи заставляло её вздрагивать, и она чувствовала, что что-то должно произойти. Однако пока всё оставалось по-прежнему. Джерри обсуждал с Лиззи события прошедшего дня, изредка пытаясь привлечь внимание Фемиды. Однако девушка не проявляла особого желания поддерживать разговор, погрузившись в тарелку супа. Как вдруг… «Пора». Кроусгроу подняла глаза и увидела, что Лиззи замерла, слегка приоткрыв рот, словно собираясь позвать её. Но, заметив, что девушка смотрит на неё, она улыбнулась. — Мидди, дорогая, — каждое её слово, словно острый клык змеи, с пронзительной болью вонзалось в сердце девушки, разливаясь ядом внутри, словно кислота, разъедающая душу, — знаешь, поскольку мы семья, я бы хотела задать тебе один вопрос… Фемида кивнула, наблюдая, как Лиззи опускает руку в карман джинсов и достает оттуда бутылек с жидкостью. Кроусгроу вздрогнула, узнав в нем тот самый пузырек с мышьяком, который она обнаружила на кухне, когда проверяла, правдивы ли голоса в ее голове. — Это… — произнесла Фемида, замерев при виде дьявольской улыбки мачехи. Казалось, та была в восторге от своего внезапного замысла, и, заговорив снова, продолжила: — Фемида, ты ведь знаешь, что это такое, не так ли? — в голосе мачехи звучала насмешка, — я обнаружила это, когда убиралась у тебя на столе… — Лиззи, о чём ты говоришь? — произнёс отец, его мысли в этот момент были наполнены беспокойством и тревогой, они перемешивались с такой скоростью, что их было невозможно разобрать. Из-за этого Фемида ощущала давление на виски, словно её кожу сжали в тонкую дугу, сильно натянув её. — Дорогой, это мышьяк! Фемида хотела отравить меня, — злорадный голос мачехи сменился на плаксивый, а в глазах появились слёзы, — я же говорила тебе, что она опасна. Не зря она отдалилась от нас, её болезнь прогрессирует, дорогой… Фемида почувствовала, как её сердце рухнуло вниз. Неужели она действительно пытается её в чём-то обвинить? — Лиззи, дорогая, я уверен, что это просто недоразумение. Да, солнышко? — нежно произнёс Джерри, обращаясь к дочери. Однако в его глазах, как будто искра, вспыхнувшая от зажжённой спички, горело беспокойство. Не успела Фемида вставить слово, как мачеха продолжила убеждать отца: — Джерри, ты меня не слышишь?! Она пыталась меня отравить! Возможно, не только меня, но и всех нас! Она ведь не в своём уме! — громко возмущалась мачеха, а Фемида ощущала, как к горлу подступает нервный смех. — Лиззи, не говори так! — воскликнул Джерри. — А как я должна говорить?! — воскликнула Лиззи, но Фемида всё же решила вмешаться. Она встала из-за стола и сказала: — Возможно, так, как вы говорили всем нашим соседям, что я сумасшедшая. Вы занимались этим и в нашем прошлом доме, и здесь продолжаете то же самое! Дурсли мне сказали об этом, — Лиззи явно хотела что-то возразить, но Фемида была полна решимости закончить свою мысль, резко хлопнув по столу, — и да, я видела этот бутылёк, но он был на кухне! Под ящичком, в тот день, когда вы хотели угостить меня отравленным яблочным пирогом! Лиззи на мгновение словно растерялась, осознав, что Фемида была в курсе её попытки отравления. Однако она быстро взяла себя в руки, и её звенящий голос наполнил пространство: — Как ты можешь такое говорить?! Джерри, ты слышишь? — она обратилась к мужчине, который был явно шокирован и не ожидал ничего подобного, — её шизофрения прогрессирует! Я уже давно говорила, что её нужно отправить на лечение! — Вы всегда только об этом и думали! — не выдержав, воскликнула Фемида, чувствуя, как обида за обманутые чувства доверия сжимает горло невидимым кольцом, — я вам никогда не нравилась! — Я просто беспокоюсь о наших будущих детях с Джерри и не хочу, чтобы они жили с такой, как ты! — продолжала возмущённо говорить Лиззи, обнажая всю свою чёрствую и отвратительную сущность. Фемида чувствовала, как внутри неё разбиваются осколки надежд на счастливую семью. Отец, сильно хлопнув по столу, воскликнул: — Прекратите! Лиззи, не смей говорить такие вещи о Фемиде! Прежде всего, она моя дочь… — но, несмотря на грозный тон Джерри, который заставил Фемиду немного умолкнуть, мачеха не остановилась и громко произнесла: — Она тебе не родная, Джерри! Сколько можно заботиться о чужой сумасшедшей девочке? Пора и о своей семье подумать! — Лиззи продолжала говорить что-то ещё, не слушая крик отца. Но Фемида уже не могла сосредоточиться на происходящем. В ушах раздался противный писк, и все звуки стали слышны как будто через толщу воды. Стоп… Она не родная дочь своему отцу? Тому человеку, который воспитывал её четырнадцать лет после того, как умерла её мать, с которой у него были отношения только ради того, чтобы она появилась на свет? Кроусгроу… Фемида даже не была уверена, имеет ли она право носить эту фамилию. В рассказе отца о её матери она замечала какие-то недочёты и шероховатости. Отец никогда не говорил о ней, кроме того первого раза, но Фемида верила ему, доверяла, потому что знала, что они знают друг о друге всё. Но оказалось… она не знала ничего ни о себе, ни о своём… приемном отце. — Пап… — обратилась она к нему, заставляя Лиззи, которая почти лопалась от злости, замолчать, — то, что она сказала про меня и тебя… Это правда? — Солнышко… — заговорил он, но Фемиде его слова были уже не нужны, хватило смиренного и мысленного. «Правда, милая… Но я надеялся… ты не узнаешь…» Фемиде этого было достаточно, чтобы её картина мира рассыпалась на части и уже не смогла собраться воедино. Всё предстало перед ней в совершенно ином свете. Она была чужой в этом доме и в жизни этих людей. Не родная дочь отцу, отвергнутая мачехой, страдающая от сплетен соседей. Вот она какая, Фемида Ирис Кроусгроу. Самозванка, которой не место даже в этом доме. Фемида выпрямилась и отодвинулась от стола, сохраняя каменное выражение лица. Она заметила, как ее мачеха утратила свою уверенность, а отец побледнел, прекрасно понимая, что означают эти жесты девушки. — Что ж, раз уж я всё равно приёмная в этой семье, то предоставлю вам возможность самим разобраться, кто кому врёт и кто кого пытался отравить, — Фемида покачала пальцем, указывая на пышный стол, накрытый мачехой, которая сжала кулаки в ответ на её слова, — я надеюсь, что вы сможете найти истину, потому что мои слова здесь больше не имеют значения, — с этими словами девушка отвернулась, услышав вслед крик отца, который просил её остановиться. Однако этот крик был заглушён закрытой дверью, когда Фемида покинула дом. Который не был ей родным. И она явственно чувствовала, как по телу, помимо праведного гнева, растекается разочарование. Сегодняшний день можно назвать днём сплошных разочарований.

***

Фемида не помнила, сколько прошла, прежде чем остановиться и присесть на ближайший газон. Она сложила ноги вместе и обняла их руками, задумчиво покачиваясь на месте. Ей было грустно осознавать, что в этот момент она стала ещё больше похожа на людей, которых её мачеха называла сумасшедшими. Фемида старалась не думать ни о чём, но мысли всё равно не оставляли её в покое. Она знала, что отец хотел бы догнать её, но мачеха явно остановила его. И теперь они разговаривают. О чём? Не ясно. Она отошла достаточно далеко, чтобы не слышать их мыслей и не знать, чем всё это закончится для неё. Кроусгроу могла бы стоять на своём, упорно добиваясь желаемого, в частности, чтобы Лиззи ушла из их жизни. Но Фемида всегда чувствовала себя немного виноватой. Сначала из-за своей шизофрении, из-за которой отцу приходилось много работать, чтобы обеспечить ей лучшие лекарства и не допустить прогрессирования болезни. Затем из-за постоянного шума в голове, который мешал ей учиться в школе, отцу пришлось уволиться с работы и искать ночные подработки. Только благодаря Лиззи он смог вернуться к работе психолога. Благодаря ей он нашёл возможность совмещать работу и дом, а также сумел устроиться на хорошую должность, которая позволяла обеспечить их всех. Без неё их жизнь была бы полна тяжёлого труда отца и вечного чувства одиночества. Разве могла она, приёмный ребёнок, настаивать на том, чтобы Лиззи ушла из дома? Как бы поступила Фемида, если бы оказалась на её месте — женщине, которая должна воспитывать неродного ребёнка своего мужчины, к тому же страдающего от психического заболевания? Кроусгроу не хотела думать об этом. Она не могла представить себя на месте Лиззи и не стремилась к этому. В конце концов, Фемида была готова принять любое решение, которое последует за их разговором, даже если оно окажется для неё неприятным. Однако… Как же больно было осознавать, что вся её жизнь была иллюзией, а на самом деле вокруг царили обман и высокомерие. А ведь в те годы она слышала мысленный голос отца, которые говорил ей, что она неродная, но, полагая, что это результат её болезни, девушка не верила в это. Когда же она осознала, что способна читать чужие мысли, то даже не подумала обо всех прошлых голосах, потому что… Они с отцом одинаково шутят, у них похожий склад ума, и пусть между ними нет родной крови, разве они не близкие друг другу люди после четырнадцати лет её воспитания? Нет? Фемида, прислонившись подбородком к коленям, прикрыла глаза. Несмотря на шум вокруг, тишина успокаивала. Лёгкий ветерок колыхал листья деревьев, где-то позади скрипели качели. Казалось, что природа шепчется между собой, делясь новостями прошедшего дня. Фемида, словно невольным слушателем, медленно вдыхала прохладный вечерний воздух, пока не услышала пронзительный мысленный крик, который заставил её вздрогнуть. «Ненавижу их! Ненавижу!» «Мои родители не погибли в автокатастрофе!» «Почему все имеют право так о них говорить?! Сколько можно?!». Фемида, которая почти слилась с природой, слегка напряглась, сразу узнав по интонации, что эти возмущённые мысли принадлежат одному человеку — Гарри Поттеру. Она подняла голову, вглядываясь в тень дороги, и услышала, как вдалеке гремит чемодан, который тащил за собой парень. Судя по звуку, в чемодане было не так много одежды, поэтому он издавал сильный грохот, ударяясь о каждый камень. Сам Поттер выглядел взъерошенным: его и без того растрёпанные волосы, казалось, стояли дыбом, а в зелёных глазах сверкали искры, которые с каждой гневной мыслью становились всё больше, словно стремясь вспыхнуть алым пламенем. Фемида наблюдала за этим, не совсем понимая, что происходит. В грозных мыслях самого Поттера тоже не было ясности. Было ясно только одно: в доме Дурслей, кажется, тоже произошёл какой-то скандал. Когда Поттер увидел на дороге Кроусгроу, он остановился, хотя она ожидала, что он, охваченный гневом, пронесётся мимо. Но вместо этого она услышала неуверенное: — А ты чего тут? Фемида приподняла бровь, с лёгкой усмешкой на губах, и ответила спокойно: — Наверное, по той же причине, что и ты. Разлад в семье, да? — Гарри хмыкнул, покачав головой. — У меня так всю жизнь. — А у нас вот недавно, — Фемида с грустью улыбнулась, глядя на Поттера. Тот нерешительно сжимал ручку чемодана, словно растеряв часть своего энтузиазма, — оказывается, я многого чего не знала о себе. Гарри кивнул с задумчивым видом, словно что-то вспомнил, и внезапно произнёс: — Три года назад я тоже узнал о себе много нового, — сказал он, аккуратно присаживаясь рядом с девушкой и придерживая чемодан за ручку, — поэтому я могу примерно представить, что ты чувствуешь. «Моих родителей убил злой колдун, пока все говорили, что они погибли в автокатастрофе… А я сам… Едва пережил встречу с ним». Что? Это действительно его мысли или это её шизофрения? Фемида нахмурила брови и отвернулась. Она не нуждалась в поддержке Поттера. Парень жил с родственниками, которые открыто не могли терпеть его, отправляя каждый учебный год то ли в Брутус, то ли в Хогвартс. А Фемида даже не подозревала, что является приёмной дочерью и что мачеха никогда не принимала её. У них были разные жизненные ситуации, но Фемида не стремилась искать утешения в жалости к себе. Она также осознавала, что и Поттеру не нужна была её жалость. — Ты с чемоданом? Куда ты? До школы ещё больше двух недель, — спросила она, заметив, как он слегка нахмурился, вновь услышав: «Если я ещё могу теперь ходить в школу после того, что натворил с тётушкой Мардж». Так… А что он натворил? — Я всё равно не смогу жить с ними в эти дни. Лучше поищу другое место. Раньше я мог терпеть всё это, но теперь мне кажется, что я не выдержу оставшееся лето рядом с ними, — сказал он, снова вставая. Увидев, что Фемида осталась сидеть, он спросил: — а ты останешься здесь? — А разве у меня есть другой выбор? — произнесла она, — не знаю, как насчёт твоих родственников, но если я уйду, меня всё равно будут искать… — в её голосе прозвучала нерешительность, — к тому же, я не учусь ни в каких школах, и у меня нет других родственников. Я не склонна к авантюрам и не готова ночевать на улице. Пусть взрослые поговорят и сами всё решат. А мне, как несовершеннолетней, придётся смириться с их решением. Поттер покачал головой. Фемида слышала его мысли о том, как Гарри смешит её некоторая правильность, с которой она ему напоминает какую-то Гермиону. — А мне кажется, у тебя просто нет цели в жизни, нет стремлений или мечтаний, — произнёс он, слегка подвинув чемодан ближе к себе, — если бы у тебя была цель, ты бы не боялась рисковать. И ты бы уж точно не сидела здесь, в ожидании того, что кто-то примет решение. Ты бы принимала его сама. Фемида закусила губу. Слова Поттера были настолько точными, что причиняли ей боль. Действительно, она не могла вспомнить, чтобы когда-либо мечтала о чём-то или стремилась к чему-то. Её жизнь протекала без цели, в четырёх стенах, где она пряталась от своей шизофрении, чтобы та её не беспокоила. В итоге, это были чужие мысли, а самым главным разочарованием для неё оказались самые близкие люди. Теперь у Фемиды не было сил на мечты. Она словно рыба, которая плывёт по течению, и это, вероятно, стало её главной проблемой. Мачеха даже обвинила её в возможном отравлении. Фемида чувствовала себя не более чем куском дерева, который можно использовать по своему усмотрению. Она пустышка. Вот что Гарри тоже должен был сказать ей, глядя ей в глаза. Но прежде чем девушка успела произнести хоть слово, постаравшись справиться с дрожью в голосе и сдержать слёзы, которые вот-вот готовы были пролиться. В этот момент в голове издали донёсся голос. «Гарри… родной». «Гарри…». Этот голос не был похож ни на один из голосов Дурслей, которых она знала. К тому же он звучал тихо, словно… из-за спины. Фемида внезапно встала и, обернувшись, пристально вгляделась в кусты, которые привлекли её внимание. Пока Гарри спрашивал, что происходит, она внимательно изучала растительность, скрытую за густыми зарослями. Девушка нахмурилась, вспомнив о преступнике… Кажется, его звали Блэк. Возможно ли, что он всё ещё бродит где-то поблизости, пока они стоят в тишине прохладного вечера? Его ли это были мысли? Если его, то откуда он знает Гарри? Но внезапно из-за кустов донеслось угрожающее рычание. Из темноты показалась собака, больше похожая на волкодава, чем на обычную собаку, которых Фемида раньше видела только на картинках. Это был грозный и огромный зверь, с которым было невозможно справиться в одиночку, настолько он был силён. Он был сильнее, чем собака, и опаснее, чем любое другое хищное животное. Фемида, скорее всего, по инстинкту, чем обдуманно, закрыла Гарри рукой. Это вызвало ещё более жуткое рычание зверя, который был недоволен её действиями. Ноги Фемиды задрожали от едва сдерживаемого желания убежать. Но она не сдвинулась с места, продолжая стоять перед Поттером, защищая его. Девушка не могла понять, почему, но ей совсем не хотелось, чтобы опасный зверь приближался к Поттеру. «Гарри…». «Гарри…» «ГАРРИ!!!» Фемида сжала зубы, пытаясь понять, как им поступить. Бежать? Отбиваться чемоданом Поттера? Что же делать? Мысли Поттера путались у неё в голове. Он пытался вспомнить какие-то заклинания, и это заставило её задуматься о том, что шизофрения всё ещё может быть с ней. Внезапно огромный чёрный пёс, напоминающий волкодава, стремительно исчез в зарослях кустов, и улицу залил яркий свет. Что-то огромное и грохочущее приближалось к ним, заставляя подростков в испуге отпрянуть в сторону, схватив с собой чемодан, чтобы его не задели колёса подъехавшего транспорта. Трёхэтажный ярко-фиолетовый автобус словно появился из ниоткуда, озарив всё вокруг потоками света. На лобовом стекле красовалась длинная золотая надпись: «Ночной рыцарь». Не успели они с Гарри прийти в себя, как из салона выскочил человек, одетый во всё красное. Он громко закричал, и его голос эхом разнёсся по пустынной улице: — Добро пожаловать! Это автобус для ведьм и волшебников, оказавшихся в трудной ситуации! Взмахните палочкой и смело заходите в салон — мы быстро доставим вас в любое место! Меня зовут Стэн Шанпайк, и сегодня я ваш кондуктор! Кажется, этим вечером Фемида окончательно тронулась умом.