Щенки

Сэссёмару выглядел странно и чувствовал себя также. Ещё никогда ему не приходилось носить простую одежду, сделанную из хлопка. В отражении озера он совсем себя не узнавал: не осталось ни стати, ни властности. Чёрные волосы были собраны на затылке, лицо казалось чужим без демонических полос. Если бы он встретил сам себя, то подумал уничижительно: «Какой-то крестьянский сын, днями и ночами гарцующий на лошади». Вся королевская кровь — словно выдумка, как и кровь собачьего генерала. — Кья-я! — протянул Инуяша, увидев его. — Какой ты смешной, братец! — Помолчи. — Ты теперь совсем не страшный! Понесёшь меня на спине? — Иди сам.

***

Сэссёмару не понимал, почему согласился пойти на деревенский праздник. Иногда ему казалось, что Инуяша пробудил в нём много чувств — в том числе любопытство. Было странно стоять посреди шумной толпы: никто не обращал внимания ни на него, ни на Инуяшу, который принял человеческую форму из-за новолуния. Разве что иногда Сэссёмару чувствовал на себе взгляды женщин (как на мужчину, а не демона и чужака). Вдруг ребёнок лет четырёх с разбегу врезался Сэссёмару в ногу, но не отскочил, а вцепился в хакама. Он поднял голову и внимательно глянул на Сэссёмару — тот также внимательно глянул в ответ, сверху вниз. Малыш широко улыбнулся, не испугавшись. Инуяша, до этого прилипший к тележке с моти и данго, тут же обхватил другую ногу брата и насупился. — Он мой! — заявил он ревниво, сурово изогнув брови. Ребёнок глянул на Инуяшу недоумённо, ещё раз улыбнулся Сэссёмару, а затем побежал дальше — к большим жёлтым фонарикам, покачивающимся от ветра. Его мать поклонилась братьям, извиняясь. — Не разговаривай с детьми! — Почему? — Ты мой! Сэссёмару позволил взять себя за палец и повести куда-то — и всю дорогу сквозь фонари и светлячков он внимательным, но нечитаемым взглядом сверлил макушку Инуяши. — Какие у тебя руки холодные, братец… Ничего! Пока с тобой я, настоящий демон, всё будет хорошо!

***

Ханьо истратил все деньги и теперь сидел рядом, икая от обжорства. Невдалеке блестело озеро, похожее на серебряную тарелку, покачивались метёлки полыни и верхушки сосен. Праздник остался позади — за холмом спрятался молчаливый, но уютный дом старухи. — А весело у них! — довольно заключил Инуяша, широко расставив босые ноги. — Ик-кя! — Почему ты так сделал? — Ик-как? — не понял Инуяша, разгрызая палочку от данго пополам, как собачка. (Сами пирожные он уже давно съел.) Сэссёмару тут же отобрал палочку и отбросил подальше — плеснуло озеро, пошли круги по воде. — Эй!.. — Думаешь, мне есть дело до других детей? Мальчишка сообразил, про что говорит старший брат, и покраснел. Глаза Инуяши опустились, он начал ощипывать полынь, росшую возле его пухлой руки. Сэссёмару всё понял; пригладил вихор между плюшевых ушей, затем слегка наклонился — взял ханьо на руки и посадил на колено. — Ты очень глупый, — беззлобно заметил Сэссёмару. — Ик-кя! — У меня нет братьев, кроме тебя… — И что? Больше никогда не будет? — Инуяша посмотрел на Сэссёмару, наивно склонив голову на бок, как щенок. (Он был такой крохотный, что не понимал даже таких вещей.) Лицо Сэссёмару едва уловимо дрогнуло, горько. — Нет, Инуяша, — сказал он тихо, пригладив непослушный вихор ещё раз, сильнее, давя на затылок широкой ладонью. — Больше никогда не будет ни братьев, ни сестёр. Ощипанный стебель полыни упал на траву.