Щенки

Утром Сэссёмару смог подняться на локте. И первое, что он сделал, сверкнув глазами, — это шлёпнул Инуяшу по щеке. Да так, что голову того развернуло. Мальчишка поражённо схватился за лицо, опрокинувшись назад. На глаза вмиг набежали слёзы. — Если ещё раз ослушаешься, я не прощу тебя, — процедил Сэссёмару, превозмогая боль. — Наши пути разойдутся навсегда. Понял меня, Инуяша? Никогда раньше, несмотря на угрозы, брат не поднимал на него руку. Все затрещины, щипки, шишки — всё это было полушутя. Вначале Инуяша хотел убежать, переварить эту крупную, сложноперевариваемую обиду, но вдруг выпрямился и — раз! — звонко шлёпнул Сэссёмару по лбу пятернёй. Старуха выронила поварёшку. Глаза брата расширились. — Это я тебя не прощу, если помрёшь, ясно! Если помрёшь, я найду тебя и убью-ю-ю! А потом Инуяша упал на его плечо и разревелся. Не только от обиды — скорее от напряжения, в котором провёл весь день и всю ночь. Иногда Сэссёмару забывал, что ханьо всего пять — для этого возраста Инуяша и так был чересчур собранным, взрослым и сильным. И главное, Сэссёмару забывал, что кроме него у Инуяши никого не было. — Не реви. — Жо-опа ты… за-адни-ица-а… Сэссёмару обхватил брата рукой и закрыл глаза. Локоть соскользнул, и голова со стуком оказалась на полу. Туман боли то поднимался, то опускался на сознание — всё в этом теле было острее, всё тяжелее было переносить. И уж тем более — вопли Инуяши. — Я думал ты-ы уме-ер! — Ну перестань, Инуяша, у твоего брата голова лопнет, — попыталась старуха. Но Сэссёмару сделал слабый взмах рукой, останавливая её. — Ненавижу тебя-я, засра-ане-ец! — Вот, и «засранца» уже где-то подхватил, ну что за грубиян, — старуха, сетуя под нос, вернулась к помешиванию очередного зелья, оставив братские разборки за спиной. Чтобы не смущать. — Щенки какие… как есть щенки.

***

Инуяша провыл недолго — его сморила усталость. Всё же он просидел возле брата больше суток. — Он не будет слушаться меня, — сказал Сэссёмару тихо, когда старуха вернулась с очередным зельем и тряпками. — Нет, — спокойно ответила бабка. — А ты сам-то много кого слушал? Сэссёмару резко втянул воздух: рану мучительно защипало, когда жрица начала снова обрабатывать её, убирая гной. Сэссёмару и сам понимал, что Инуяше упрямства не занимать — точно так же, как и ему. И отцу. — Что с ним? — Да зажило почти. Но если б не он, щупальце достало до сердца — и ты бы точно лежал в могиле. Сейчас уже царапина — удивительны, конечно, ваши тела… — Ему не место рядом со мной. Я должен был оставить его в монастыре… агх… Сэссёмару зажмурился и сжал зубы. Крупные капли пота выступили у него на лице, и рука непроизвольно сильнее сжала спящего Инуяшу. Ханьо поморщился, но не проснулся — лишь впился когтями в Сэссёмару. Щёчки его всё ещё были зарёванные. Мико глянула на дайёкая с беспокойством и, когда он расслабился, продолжила покрывать рану какой-то травой. — Хватит надумывать, мальчишка, — сказала она тихо. — Если бы не ты, Инуяша умер — хотя бы потому, что ему некого было бы любить так, как тебя. Может быть, просто пора сделать выбор? — Выбор? — Сэссёмару приоткрыл слезящиеся от боли глаза. — Ты всё ещё смотришь на Инуяшу не как на семью, а как на мальчика, которого воспитываешь… — Неправда, старуха. — Тогда почему ты думаешь, что его нужно оставить где-то? — нахмурилась мико. Почему ты не думаешь, что тебе просто нужно быть рядом с ним? — Именно об этом я и думаю, — голос Сэссёмару прозвучал раздражённо, но жрица уже давно не боялась дайёкая. — Инуяша попадает в неприятности, потому что рядом со мной. Я не могу уследить за ним… — Ты не понял меня, мальчишка. Тебе нужно оставить свою погоню за силой, а не Инуяшу. Тогда всё у вас будет хорошо. Старуха накрыла рану чистыми тряпками и поправила хаори, на котором так и остались пятна крови и большая дыра (одежда не восстанавливалась без демонической силы). Сэссёмару не смог ей ответить: он снова провалился в туман, с которым устал бороться, — видимо, человеческое тело лучше регенерирует во сне.

***

Несмотря на истерику и короткий сон у брата на плече, весь день Инуяша ходил надутый. Поручения он выполнял, но без надобности к Сэссёмару не подходил, хотя ушки его шевелились, даже если он валялся в другом конце комнаты, — Инуяша прислушивался к дыханию брата и всему, что происходило на улице. Вечером ханьо и вовсе устроился под боком у бабки. Сэссёмару уже был в сознании, так что смог посмотреть на него. Взгляды встретились: мальчонка насупился и повернулся к брату спиной, шумно вздохнув. — Инуяша, — тихо позвал Сэссёмару. Тот из вредности не ответил — только сжался в комок покрепче. — Подойди сюда. Инуяша, конечно, не двинулся с места. Было видно, как напряжённо поджались пальчики на его ногах, и как он тяжело, обиженно задышал. — Иди ко мне, отото. Раньше старший брат никогда так не обращался к Инуяше. Услышав это, ханьо тут же всхлипнул, обернулся — глаза его влажно блеснули в свете очага, — покраснел немного, вновь столкнувшись взглядом с Сэссёмару. Брат призывно отвёл в сторону руку, хотя любое движение давалось ему с трудом. Тогда Инуяша всё же поднялся, вытирая лицо рукавом, и подошёл поближе. Подумав, плюхнулся в промежуток между телом и предплечьем Сэссёмару, где обычно проваливался в сон. Старший брат, сделав усилие, приложил ладонь к его щеке — той самой, которую ударил утром. Мальчишка обхватил его запястье обеими ручками, по-прежнему глядя вниз. Они посидели так немного, молча — всё было понятно без слов. Наконец, Инуяша простил его — и прильнул, и свернулся под боком, и позволил брату вытереть свои молчаливые слёзы. — Ты не слушаешься меня, отото, — с трудом проговорил Сэссёмару, закрывая глаза. — Ты должен уходить, если я приказываю тебе. — Я так не могу, братец. — Дурак. Сэссёмару слабо ущипнул его за попу. Инуяша вздрогнул и крепче обнял его бок, жмурясь. Он уже почти закинул на брата ножку, собираясь спать, но тут Сэссёмару подцепил ногтем его ворот. — Покажи. Я не буду тебя ругать. Инуяша нехотя приподнялся и задрал хаори вместе с нижней рубахой, показывая почти затянувшееся отверстие в груди. Тёмно-красные края раны смотрелись инородно на детской коже. Брови Сэссёмару изогнулись, но он не стал сердиться, как и обещал. — Болит? Мальчишка захныкал, пряча глаза в ладошках. Сэссёмару притянул его обратно к себе, поправляя рубашку и хаори. Теперь он понимал, что Инуяше может быть очень больно, ведь он наполовину человек. — Скоро всё пройдёт, отото. Старший брат говорил «отото» с затаённой нежностью и теплотой, хотя голос его будто и не менялся — оставался таким же спокойным, серьёзным, глубоким, как и в обличии дайёкая. Этой ночью Инуяша спал беспокойно, изредка поскуливая и вздрагивая, впиваясь когтями в Сэссёмару чаще, чем обычно. Старший брат, просыпаясь, поглаживал его, однако сон был тяжёлым для них обоих.

***

Утром костёр потух, старуха проснулась от холода. Уже пели птицы, за окном всё окрасилось в тёмно-синий. У дальней стены спали братья: Инуяша развалился на здоровой руке и сладко сопел, Сэссёмару лежал нерасслабленно-прямо, но тоже казался беззащитным. Без пышных одежд и демонических черт было заметно, что ему самому — едва девятнадцать лет. Бабка зевнула, укрыла их своим одеялом и пошла разводить огонь.