Не убоюсь греха. Том 2

      Шум. Пожалуй, именно он теперь плотно ассоциировался у Августа с городом. Звуки машин мешали уснуть, не позволяли расслабиться. Август пытался закрыть окно, но так и не разобрался, как это сделать. Тони спал, будить его не хотелось. Пришлось вернуться в постель, лечь набок, накрыть голову подушкой и смежить веки.       Когда он ночевал на лавочке — было намного хуже. Август вынужден был просидеть всю ночь в одном положении, потому что Тони уснул на его плече. От каждой одинокой машины, проезжающей мимо, он выныривал из поверхностной дрёмы и толком не смог отдохнуть. Откуда взялись силы, чтобы прожить следующий день — было загадкой.       От подушки быстро стало жарко, и Август вернул её под голову. Шум города снова вонзился в уши. Август повернулся к Тони, сопящему под боком и свернувшемуся в калачик, попробовал прислушаться к его дыханию.       Они уже спали вместе в одной постели. Однако тогда Август боялся, что его чувства могут быть раскрыты. Теперь же Тони был его парой. Тони сам так сказал. Август мог обнять его, прижать к себе, вжаться носом в волосы и нюхать их, вкусно пахнущие шампунем, столько, сколько душе угодно. Тони бы его не осудил. Только бы обнял в ответ. Ему очень нравилось обниматься.       Всё, что касалось Тони, все открытия, которые Август делал в отношении него, казались ему неимоверно важными. Он старался запоминать каждую деталь и незначительную мелочь. Ему хотелось знать о Тони совершенно всё. Ведь тогда он мог бы сделать его ещё счастливее!       Август положил ладонь ему на бок, погладил поверх одеяла, и почувствовал, как радость и лёгкость враз заполнили уставшее тело.       «Боже, спасибо, — думал он вместо того, чтобы сгорать со стыда. — Спасибо, что позволил мне быть с ним».       Однако не всё было так гладко, как хотелось бы. Наверное, это и являлось его расплатой за грех. В первый же день, проведённый в городе, случилось целых две крупных ссоры. И Август, представляющий себе новую жизнь совершенно иной, не понимал, как прийти к тому, чтобы ссор не было вовсе. Он не любил конфликты, и ему очень не нравилось быть тем, из-за кого они разгорались. Ему до сих пор было стыдно за случай в магазине. Как было бы хорошо просто забыть о нём и не мучиться! Но Бог недаром наделил человека памятью. Август должен был помнить все свои дурные поступки: и вторжение в личное пространство девицы, и тягу к Тони, и побег из общины, и грубость с Любавой и даже поджог собственного дома.       Он видел, будто наяву, как ворвался к себе, схватил за запястья Любаву, сидящую на постели и не сводящую взгляда с покойника, грубо вздёрнул, заставив встать. На её испуганный вопрос: «Что ты делаешь?» — вместо ответа толкнул к дверям. Любава чуть не упала. Прижала руки к груди. В свете свечей её глаза блеснули обидой.       — Уходи, — сказал Август грубо, и сердце его предательски сжалось от жалости к ней. Единственное, что помогало держать лицо и продолжать делать то, что нужно, — осознание, что, покинув общину, он освободит её от муки быть с ним. В этом браке они оба были обречены на страдания.       — Куда? — дрожащим от страха голосом спросила Любава. Никогда ранее Август так не вёл себя с ней. Он вообще никогда так себя ни с кем не вёл.       — Из моего дома уходи, — повторил он, чеканя слова. — Уходи. Я не хочу, чтобы ты была моей женой.       — Но мы же венчались, — пролепетала она, крепче сжимая пальцы.       — Наш брак — фуфло! Убирайся! — грубее приказал Август, — я не хочу быть с тобой. Не хочу видеть тебя, спать с тобой, завтракать, молиться. Я тебя не хочу. Я детей от тебя не хочу! — он сжал кулаки со всей силы. От того, что правда наконец прозвучала вслух, дышать стало легче, и Август стал хватать воздух ртом, словно на шее все эти недели была затянута тугая петля. Однако на смену петле пришли длинные иглы, пронзившие сердце. От осознания, как сильно он обидел Любаву, в груди заболело. Август готов был завыть от отчаяния, упасть на колени и умолять её о прощении.       Но он не мог.       — Неужели ты думаешь, что сможешь заменить его? — тихо и строго спросил Август. Любава съёжилась, будто маленькая девочка. — Убирайся. Ты мне противна.       — Это не ты говоришь, это бесы, — убеждённо забормотала она, хватая его за рукав, жалостливо оттягивая к себе, и Август не выдержал. Схватил её за плечи, оттеснил к двери.       — Я не люблю тебя. Я люблю Тони. И это говорю я. Не бесы. А я. Признай уже, что ты бессильна, и оставь меня. Не заставляй ненавидеть тебя ещё сильнее, — процедил Август.       Любава всхлипнула, нашарила ручку двери за спиной, толкнула и, бросив Августу в лицо: «Ненавижу!» — выбежала на улицу. Август сразу же запер за ней дверь, упал на колени, прижался лбом к холодной древесине.       — Прости, прости меня, — зашептал он, — Найди себе достойного человека. И будь счастлива.       Времени, чтобы каяться в пустоту, не было. Август, пошатываясь, поднялся, достал вязаную кофту из сундука, сразу же надел, чтобы не замёрзнуть в ночном лесу. Огляделся, думая, что ещё стоит взять с собой. У него-то и вещей толком не было. В сумку он сложил лишь гребешок для волос да шоколадку, подаренную Тони.       Вспомнил и про Карлушу. Не мог же он оставить его здесь умирать в огне. Нужно было вернуть его в лес. Туда, откуда он был родом. Больше некому будет о нём позаботиться. Вытащив его из клетки, Август замотал упитанного воронёнка в полотенце под раздражённое карканье и сунул за пазуху. Карлуша притих. Придерживая его одной рукой, он открыл окно, проверил, пролезает ли в него туловище и, только убедившись, что проблем не возникнет, позволил себе ненадолго остановиться: посмотрел на полки со склянками, с которыми работал каждый день, лесенку на чердак, смастерённую самостоятельно много лет назад, и двуспальную кровать, на которую он больше никогда не возляжет с женой. От этой мысли уголки губ невольно дрогнули в улыбке. Август перевёл взгляд на стол, где лежало тело Кости, прикрытое белой простынёю. И ведь даже панихиду не успели отпеть, а уже сжигать пришлось.       — И ты меня прости, — он подошёл ближе и прикоснулся губами ко лбу, — покойся с миром.       Август взял с полки склянку со спиртом, вылил всё, что было, на труп и поджёг простынь от свечи, ютившейся на углу стола. Потом поджёг кончик покрывала на кровати и все мешки с травами. Повалил дым. Август закашлялся и бросился к окну. Выбрался на улицу, побежал прочь от дома — прямо к реке. Позади кто-то закричал, и Август, гонимый страхом быть пойманным, зашёл в реку, скрывшись по пояс в воде. Карлуша встревоженно заелозил на груди. Август цыкнул, подняв сумку высоко над головой, торопливо зашагал по каменистому неровному дну к месту встречи. Течение подгоняло его в спину, помогало передвигаться быстрее. Карлуша помалкивал, не выдавая их братьям и сестрам.       Август услышал, как позади раздались крики. Зашумела вода. Он резко обернулся и увидел, как какая-то женщина, набрав воду в ведро, со всех ног понеслась к его дому, крича: «Там Август! Он заперся! Август! Спасите его! Помогите!». Срывающийся голос принадлежал Любаве. Август успел отойти от полыхающего дома на достаточное расстояние, чтобы та его не заметила. В свете огня берег стал хорошо виден, и только тени растущих вдоль реки деревьев стали длиннее, темнее. Выскочив из воды, Август побежал что было сил прочь. Прочь от Любавы. Прочь от дома.       Прочь от общины.       Август перевернулся на другой бок, подмял подушку под голову. У него ведь ничего и никого, кроме Тони, не осталось. Собственный дом он сжёг своими же руками, пожертвовал им во благо спасения других, и теперь робел перед туманным лесом многоэтажек и не знал, что его ожидает впереди.       Повернувшись лицом к Тони, он придвинулся ближе. Осторожно тронул пальцами его волосы. Мягкие, тёплые у самых корней.       — Август, — позвал Тони хрипло, не разлепляя глаз, — ты чё не спишь, м?       — Шумно, — честно сказал он. — Прости, что разбудил, я не хотел.       — Закрой окно.       — Я не умею.       Тони недовольно замычал, и Август почувствовал себя неловко. Он так боялся разозлить его, что был готов терпеть любые неудобства, лишь бы тот не утруждался лишний раз.       — Сейчас, — Тони поднялся с кровати, добрел до окна, закрыл его и вернулся в постель. Закинул ногу на Августа, обнял его поперёк живота. — Спи.       Август, преисполненный благодарности, накрыл его предплечье ладонью, прикрыл глаза. Стоило Тони прижаться к нему сильнее, как вся тревога и раболепное желание угодить растворились в темноте комнаты.       Благодаря закрытому окну и тяжести Тониных рук и ног, Август смог погрузиться в беспокойный сон.       Ему снилось что-то странное, страшное и тёмное. Полыхали во тьме огни, попискивали по углам мыши, а под босыми ногами находился смутно знакомый обжигающе холодный пол. Запахло зерном. В ладони впились соломинки сена. Он снова был в амбаре, а вокруг него копилась толпа и не замечала, как теснила. Люди напирали, и он невольно шагал с ними, обступая кого-то, прикованного к столбу. Беззащитное, голое тело, измождённое голодом и холодом, полулежало в неправильной, нечеловечьей позе. Кто-то свистнул, и сквозь Августа прошло ведро холодной воды. Оно попало в крепкие руки Михаила, и он перевернул его над телом, после отбросил в сторону. Пленник застонал, зашевелился. В этом облысевшем мученике Август едва узнал отца Антония. Растерявший весь лоск и обаяние, он превратился в одного из тех святых великомучеников, о которых Августу доводилось читать в житиях.       Люди обступили его в страшном безмолвии, у каждого, словно из крестного знамени, вырос хлыст. Отец Антоний покорно сел, подобрав под себя ноги, склонил голову, и Михаил первый нанёс по ней удар. В звенящей тишине сна остались только свист хлыста и треск расходящейся кожи. Удары шли один за одним, а отец Антоний всё выше поднимал голову, пока не встретился глазами с Августом. Голубые глаза, мёртвые, рыбьи, они не выражали ничего. Не было в них прежней жизни. По таким муха проползёт без зазрения совести, потирая задние лапки.       — Мальчик мой, ты вернулся.       Эти слова пощёчиной обожгли Августа. Он дёрнулся, открыл глаза, подскочил на кровати. Щека и впрямь горела. Он не сразу понял, что рядом был Тони, отчаянно примеряющийся ко второму удару.       — Август, проснись, это всего лишь кошмар, всё в порядке. Слышишь меня? — испуганно лепетал тот.       Август, тяжело и часто дыша, потерянно огляделся по сторонам. Он чувствовал, как к спине прилипла шёлковая рубаха, а по виску стекала капля хладного пота. Сердце билось раненной птицей, рвалось из груди, и только ладошка Тони, опустившаяся поверх, смогла его успокоить.       — Я рядом, — Тони погладил его по груди. — Давай тебя обниму, засыпай. — Он попытался теснее прижать Августа к себе, но тот замер, словно окаменел, и лишь рваное дыхание напоминало о том, что Тони пытается приголубить не истукана, а человека. — Ну-ну, всё хорошо. Давай. Расслабься. Теперь моя очередь от тебя кошмары отгонять.       Поддавшись давлению его рук, Август лёг обратно. Он бы и рад был заснуть, да только картина мучений отца Антония всё ещё стояла перед глазами. Он понимал, что обращаться в полицию пока было нельзя, и что сможет это сделать вместе с Тони только по приезде в Новосибирск, но легче оттого не становилось. Отец Антоний нуждался в помощи прямо сейчас, пока Август мирно спал в тёплой и неприлично мягкой постели. «Мальчик мой», — снова раздалось в его голове, и чтоб перебить этот голос, он нарочито громко позвал:       — Тони, — и сам испугался своего голоса. — Мы так тянем время…       — Чего?       — Отец Антоний… Ему там, наверное, очень плохо. Нет, я знаю. Его мучают.       — Август… — Тони шумно вздохнул.       — Нам надо в полицию. Надо. Я сам к ним пойду, всё расскажу. Тебя они не обидят.       — Август не неси чепухи, послушай! — он приподнялся, схватил ладонями его лицо и ощутимо сжал. — Представь, как приходишь к ним ты — без документов и фамилии — и говоришь, что где-то там, в далёких лесах есть человек, которому плохо. Они тебе поверят?       — Да!       Тони тяжело вздохнул, и Август менее смело сказал:       — Н-нет?       — Нет! Они подумают, что ты такой же, как те алкоголики, которых мы видели у магазина, и заберут тебя у меня.       — Куда заберут?       — Не знаю. В тюрьму, в больницу, но точно нас с тобой разлучат. И длиться это будет долго. Пока до дома не доберёмся — никакой полиции! И то туда пойду я, когда документы восстановлю! Надо грамотно всё это делать, понимаешь? Спешка здесь ни к чему.       — Но там отец Антоний! — проскулил Август, хватаясь за его руку на своей груди.       — Знаю, — Тони лишь крепче прижал его к себе, — но нам нужно думать сейчас, в первую очередь, друг о друге.       — Д-да, ты прав, но если его убьют? — Август повернул к нему голову, желая заглянуть в глаза, однако в темноте увидел лишь влажный блеск белков.       Тони долго молчал. Лишь стучал пальцами по его груди и напряжённо думал.       — Я уверен, — наконец начал он, — что у Александра хватит мозгов не убивать того, кто успешно контролировал десятки людей двадцать пять лет. Сейчас отец Антоний не представляет для него никакой угрозы, поверь мне. Его побьют плетьми, голодом поморят, в амбаре запрут или в подвале. И всё. Я через всё это проходил. Не смертельно. Но если отец Антоний действительно избран Богом, то разве Бог ему не поможет? Облегчит его боль, даст организму нечеловеческие силы. Даже я во время всех своих епитимий выжил, а отец Антоний — и подавно, — Тони поцеловал его в щеку. — Как только документы получу, сразу обратимся. Я тебе клянусь.       — Клясться грех, — заметил Август, и Тони недовольно цокнул.       — Найди синоним, если это слово не нравится, — пробурчал он и цапнул его за плечо. Август охнул, попытался отползти, но Тони забрался на него, прижал туловищем и ногой. — Чш-ш, не паникуй. Я так хочу спать. Так устал, — заканючил он. — Давай мы утром об этом поговорим, а? А сейчас просто спа-а-ать.       — И то верно, — сдался Август. Тони и впрямь для него много делал. Ему требовался отдых.       — Спи давай, — Тони натянул на него одеяло до самой шеи, сполз, устроившись под боком, снова его обнял, перекинув руку через грудь.       Август глубоко вздохнул, прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как хорошо было лежать с Тони вот так, тесно прижимаясь друг к другу. За время дороги он смог привыкнуть к тому, что они постоянно были вместе: вместе сидели и дремали на лавочке, в машине, пытались поспать на траве, вместе ходили по магазинам, вместе спали в одной постели. Тони всегда находился рядом. И если раньше — до того, как он узнал о чувствах Августа — его близость вызывала приступы страха, смешанного с запретным удовольствием, то сейчас Августу было намного спокойнее. Он знал, что Тони был не против поцелуев и объятий, и уже этого было достаточно, чтобы сделаться самым счастливым человеком на свете.       Наутро из-за того, что кровать была слишком мягкой, а подушка слишком большой, у Августа болело всё тело. Осторожно встав с постели, он с тихим болезненным шипением размял шею, мысленно прочитал краткое утреннее правило и побрёл в туалет. Среди всех удивительных городских вещей унитаз ему понравился особенно сильно. Теперь можно было не корячиться над дыркой, а просто сидеть на удобном стульчаке.       Умыв лицо и почистив зубы, Август поднял глаза и столкнулся взглядом с другим мужчиной. Понадобились долгие секунды, чтоб признать в нём себя. Своё отражение. В общине зеркала считались бесполезным изобилием, культивирующим гордыню, и имелись у единиц — в основном тех, кто производил одежду. Август и вовсе привык смотреть на себя в отражении воды в бочке.       Когда Тони заставил его помыться, Август, стыдящийся видеть себя раздетым, даже не взглянул в зеркало над раковиной. Но сейчас нашёл в себе силы несмело шагнуть ближе. С дотошностью лекаря он принялся изучать себя. Глаза, нос, губы, гладкие щеки и подбородок. Он мужчина. Но красивый ли? В Тони красота определялась сразу. Она жила в его улыбке, кудрях, в хитром прищуре глаз. Она отражалась в его манере говорить, облокачиваться на стол, прогибать спину и вести пальцами по ободку чашки. Он весь был соткан из невесомого определения красоты.       А сам Август? Нос — почему-то хотелось начать с него — был с горбинкой. Никакой изящности изгиба. Не как у Тони. Некрасиво. Губы — тоньше, чем у Тони. У того они были пухлее, как две маленькие ягодки, соединённые вместе, их было так приятно целовать. Снова не совпало, снова некрасиво. А глаза, не зелёные, не распахнутые, не такие манкие. Белки красноватые из-за беспокойной ночи, радужки — как небо в общине в пасмурную погоду. Но любят ведь всё равно за качества души. Август душой, наверное, лучше. В зеркало её не увидеть, а вот почувствовать за его пределами — можно.       Погладив напоследок гладко выбритые щёки, он поёжился. Всё же, без бороды он чувствовал себя голым. Однако Тони нравилось, когда лицо Августа было выбрито, значит, следовало привыкать. Печально вздохнув, он прошёл на кухню, налил воды в чайник и поставил его кипятиться. Минут пять ничего не происходило, и он не мог понять, что сделал не так. Всё, как объяснял Тони. Налить, нажать на кнопку — загорится красная лампочка. Точно! Лампочка! Она-то и не горела. Теперь вопрос состоял в том, как же её зажечь…       Будить Тони не хотелось. Он должен был хорошенько выспаться после насыщенного дня.       В кухню зашёл зевающий Григорий, держа в руке стеклянную бутылку. На нём были те же тёмно-синие штаны и та же заляпанная футболка, что и вчерашним вечером. Вряд ли он переодевался в одежду для сна. Тони бы точно его осудил. Август же, как полагается, перед сном надел пижаму из скользящей нежной ткани. Он таких вещей никогда в жизни не то что не надевал — не трогал. Полосатая пижама полюбилась ему настолько, что он был готов ходить в ней, не снимая.       Григорий смерил его презрительным взглядом.       — Что это на тебе?       Август отвлёкся от чайника, провёл по гладким рукавам ладонями, расправляя.       — Это пижама. Ты её потрогай, какая она приятная на ощупь.       Григорий отказался, сделав нелицеприятный комментарий:       — Выглядит по-пидорски.       — Почему? Она же прикрывает срамные места, — он на всякий случай оглядел себя, пытаясь найти то, что возмутило Григория.       Август не знал точно значение слова «пидор», но отдалённо понимал, что это связано с двумя мужчинами, которые занимаются неблагочестивыми вещами. Недаром же Григорий так оскорбил его и Тони, когда увидел их целующимися.       — Ткань пидорская, — пояснил Григорий, однако Август не согласился.       — А как ткань может быть… такой? — произнести это оскорбительное слово он так и не решился. Пижама ему очень нравилась, он чувствовал себя в ней комфортно, к тому же и спать было очень удобно. Гораздо удобнее, чем в пижаме из общины.       — Понимаешь, нормальные мужчины такое не носят.       Однобокое умозаключение Григория пробудило в Августе желание добраться до истины:       — Почему не носят? Она закрытая, прямая. Как в общине. Только мягче. Неужели мягкость определяет значение слова пид… пид… это.       — Нет, не в этом дело, просто, — тут Григорий, не решившись вдаваться в подробности, махнул на Августа рукой.       Обиженный, тот в долгу не остался:       — Я же не заставляю тебя её носить. Если тебе такое не нравится, это не повод обижать её.       — Кого? Пижаму? — фыркнул Григорий.       — Да, не надо. Она ни в чём не виновата.       Григорий рассмеялся, и Август цыкнул:       — Тони спит, не буди его.       — Столько спать — вредно, — недовольно пробурчал Григорий, — а ему — тем более.       Он глянул на чайник, потом на Августа, стоящего рядом. Воткнул вилку в розетку — загорелась красная лампочка. Август радостно вздохнул:       — Работает. Спасибо!       Григорий усмехнулся, сел за стол, допил в два глотка оставшуюся в бутылке жидкость, поставил на пол, рядом с ножкой стола.       — Вот видишь, — начал он, вальяжно откидываясь на спинку стула, — ничего без меня не можешь. А Тони твой тебя не научил и спит лежит. Что ты будешь без меня делать?       Август праведно возмутился:       — Зачем же ты так на него нападаешь? Он многое мне вчера объяснил и показал. Он молодец. Не надо его заслуги принижать, — Август достал из шкафчика две чашки, взял два пакетика с чаем из коробки, которую Тони оставил рядом с чайником. Кажется, именно их тот заваривал, чтобы приготовить чай, к тому же название на упаковке прямо говорило о назначении этого продукта. Однако Август на всякий случай уточнил у Григория, их ли нужно заваривать, и бросил в кружку прямо с прикреплённой бумажкой к пакетику. Григорий с недовольным «не пра–а-авильно» поднялся из-за стола, продемонстрировал, как нужно отделять бумажку и объяснил, что она не должна касаться кипятка.       — Спасибо, — поблагодарил Август.       — Сахар-то знаешь, как добавлять? — вздохнул Григорий и, не дожидаясь его ответа, взял из соседней коробочки с кусковым сахаром два кубика, бросил сначала в одну чашку, потом в другую. Пояснил: — Это чтобы слаще было.       Из-за того, что Григорий встал совсем близко, Август учуял неприятный запах, усиливающийся, когда он открывал рот.       — Что ты пил? — спросил напрямую Август.       — Божественную воду, — отшутился Григорий. — Да пиво, пиво это было. Тоже что ли захотелось?       — Но пить пиво — это ведь грех, — заметил Август.       — Мы больше не в общине, — не остался в долгу Григорий.       — Я видел тех, кто много пил, — Август невольно передёрнул плечами от воспоминаний о ночной встрече возле продуктового магазина, — эти люди себя убивали. В них не осталось ничего человеческого. И в тебе тоже не останется.       — Август, я же не бухаю, — Григорий сам разлил кипяток по чашкам, взял чайные ложки, размешал сахар себе, Августу. Поставив чашки на стол, сел и шумно прихлебнул. — Я культурно выпиваю. В этом ничего страшного нет.       — Тогда почему так злился вчера? — Август тоже сел, положил ладони на колени. Неспешно заговорил: — Да будет тебе известно, что алкоголь вытягивает из нас всё самое плохое, ослабляет контроль, — он чуть склонил голову, посмотрел на Григория исподлобья, речь стала тише, будто ласковее, он не обвинял и не возмущался, не задавал вопросы, как невинное дитя. Он обличал Григория так, как делалось это на исповеди. — Быть может, ты поэтому и обзываешься, и слова бранные используешь.       — Я их использую, потому что хочу.       — А Тони зачем оскорбляешь? Зачем хочешь ему больно делать?       — А как его ещё уму разуму учить? Если он сейчас не научится, то ты потом с ним сам намучаешься. Он же ещё дитё совсем. Не вылез из детского сада.       — Разве это так? — Август мягко и светло улыбнулся. — Тони много умеет и много знает. Ты научил его работать с кожей, я — с травами. Он осваивал наши ремёсла быстрее нас. Месяц в общине, а как хорошо у него всё получалось. Разве это не говорит о том, что он взрослый?       Григорий замялся, но отступать был не намерен. Из вредности он уже слабее, но продолжал отмахиваться от ласковых воспитательных речей:       — По документам — да, а мозги — детские. Какая взрослость может быть в девятнадцать лет? Тебе, вон, третий десяток идёт, а будто бы ты взрослый? Как без отца Антония жить собираешься? Никто теперь тебе не скажет, что хорошо и что плохо. Тони будешь слушать? Этого пи… мальчишку? — Григорий поднялся из-за стола, взял ещё один кубик сахара, добавил себе в чай. Размешал, звеня ложкой о чашку. — Я тебе вот что скажу. Всё начинается с малого. Пока ты этого не замечаешь. Но потом, оглянуться не успеешь, а уже поздно будет. Как муха в меду утонешь.       Август задумался, прихлебнул чая. Запоздало остановился, перекрестился и тихонько прочитал молитву перед едой, после чего снова обхватил край чашки губами.       — Значит, ты хочешь стать для нас с Тони взрослым? Вместо отца Антония? — спросил, глядя Григорию в глаза и щурясь — совсем как отец Антоний во время подобных сложных разговоров. Он всегда говорил, что конфликты нужно решать миром, и Август был того же мнения. Ссориться с Григорием он не желал. Более того, надеялся, что получится их с Тони примирить. Не дело это, сидя в одной лодке, раскачивать её.       Григорий поменялся в лице. Отставил кружку, оттянул ворот футболки, кашлянул. Замямлил:       — Я не об этом вообще говорил…       Август согласно кивнул, доброжелательно улыбнулся и продолжил:       — Помнишь, ты заявлял о том, что не хотел меня брать в город, а теперь всеми силами пытаешься сделать вид, что хочешь обо мне заботиться. Однако пока с твоей стороны я не заметил никакой особенной заботы. Для меня всё сделал Тони. Он обещал мне помогать, и он помогает. Так… чего же ты от нас хочешь, Григорий?       Август сцепил пальцы в замок, положил локти на стол. Григорий был человеком непростым, противоречивым. Недаром Август всегда его побаивался. Однако после того, как тот показал себя с лучшей стороны и помог им спастись, страх притупился. Август смотрел на него, подвыпившего, в грязной одежде и вонючего, и думал о том, как же несчастен был этот человек. У него ведь тоже никого не было. Он тоже был совсем один и тоже бежал в никуда.       Григорий долго молчал, изучающе его рассматривая, а после, усмехнувшись, пробормотал:       — Как же ты на него похож.       Август спросил:       — На кого?       Но Григорий не ответил на этот вопрос:       — Я делаю для вас обоих ровно столько, сколько могу. Но твой Тони порядком отбивает у меня желание как-либо вам помогать. Особенно в последние дни.       — Ты его задираешь, — справедливо заметил Август.       — Я говорю правду. А если он на неё обижается, то пусть в себе что-то меняет.       — И что же? — Август вздёрнул бровь.       — Будто сам не понимаешь, — Григорий отпил чая, зажмурился довольно. Не дождавшись от Августа никакой реакции, объяснил: — При всём моём уважении к тебе, Август, но он извращенец. Члены любит. Идёт против природы. У него никогда детей не будет, сколько бы он зад тебе не подставлял. Ему одуматься надо. И тебя в это болото не тянуть. На зоне к таким людям знаешь, как относятся? К ним даже не прикасаются. Они — мусор. Ты хочешь быть мусором?       Август сжал челюсти до скрипа. Он знал, что Тони не сможет родить. Знал, что они грешили, даже когда целовались, хотя Тони убеждал его в обратном. Он прекрасно понимал, на какую жизнь после смерти себя обрекал, выбрав быть счастливым в настоящем. Жалел ли он об этом? Пока Тони был рядом, пока спал вместе с ним в одной кровати и целовал его, жалеть было не о чём. Август, к своему ужасу, был готов душу продать за его поцелуи. Ради этого он мог защищать и его, и себя перед всякими «гофомобами».       — Я не на зоне, чтобы ко мне так относились, — ловко заметил Август.       — Недолго осталось, — буркнул Григорий.       — Что?       — Ничего, не бери в голову.       — И всё же. Я знаю, правда, знаю, что меня и его не ждут райские кущи. Он безбожник, по нашим меркам — человек мёртвый, потерянный. Он не просто идёт в ад, он бежит к нему навстречу. И сейчас это ему кажется весёлым, но там, в Геенне огненной он не сможет себя защитить.       — Хочешь предложить ему руку помощи?       — Если его нельзя уберечь здесь, то я найду способ защитить его там. Пусть даже ценой своей души, — твёрдо сказал Август. — И меня спасать и исправлять не надо. Я сам грешу, сам несу за это ответственность. Я знаю, что меня ждёт расплата. Впредь больше не говори ни с ним, ни со мной на эту тему. Тебя никто в наш грех не затягивает. Оставь нас в покое. Иначе… мы уйдём.       На мгновение лицо Григория приобрело странное выражение, словно последние слова его по-настоящему напугали. Этого хватило, чтобы Август смог предположить, куда нужно целиться, и даже когда Григорий расплылся в кривой ухмылке, говоря: «Да пожалуйста, катитесь хоть на все четыре стороны», — он не поверил ему.       — Ты же тогда совсем один останешься, — сказал Август ласково, не прикрыто жалея его. — Тебя никто не гонит. Ты хороший человек. Добрый, вон, нас спас и на благо общины сколько сделал. Неужели после всего, что произошло, снова придётся постигать одиночество?       Григорий, смутившись, свёл всё в шутку:       — Сразу видно, кто у вас с Тони мужик в семье.       Август ничего не ответил: не стал продолжать его мучать и лезть в душу. Пока ему было достаточно тех выводов, что удалось сделать.       — Спасибо за чай, — сказал Август. Прочитав молитву по окончании скудной трапезы и встав из-за стола, сполоснул кружку, поставил на край раковины и ушёл мыться. Тони говорил, что душ надо принимать каждый день. Признаться честно, Август и против не был. Теперь для того, чтобы нагреть воду, не нужно было топить баню. Она сразу шла тёплая из-под крана. Да и натирать тело вкусно пахнущим гелем было очень приятно. Особенно забавляла Августа чистка зубов. И обильная пена во рту от сладкой пасты, и холодное дыхание, и мятное послевкусие приводили его в детский восторг.       Промокнув влагу с волос полотенцем, Август прочесал их пальцами и оставил в покое. Потёр подбородок, словно ещё пытался уцепиться за тонкие волосы уже не существующей бороды. Надел свежее белье, любимую пижаму. Придя в комнату, пшикнулся дезодорантом. На этот раз подмышки не щипало, как Тони и говорил.       — Просыпайся, мой хороший, — позвал Август и забрался к Тони в постель. Обнял, поцеловал в бровь, висок. Заулыбался.       Тони нехотя разлепил глаза, сонно заморгал, зажмурился и уткнулся лицом в подушку.       — Который час?       Август взял его телефон с тумбочки, покрутил в руках. Экран сам зажегся, демонстрируя белые большие цифры «12:09».       — Двенадцать дня, уже очень поздно — Август поцеловал его в загривок. Тони шумно вздохнул. — Хочешь ещё полежать? Как себя чувствуешь? Выспался?       — Всё норм, просто давно не спал в нормальной постели, — Тони прижался к нему, уложил голову на грудь. — Вставать вообще не хочется.       — Может, тебе еду сюда принести? — предложил Август, вспомнив о том, что Тони так делал для него вчера.       — Можно, Григория хоть видеть не придётся.       Август поднялся, прошёл на кухню. Григория там уже не было. Сделал бутерброды, заварил чай, добавил сахару — так ведь было вкуснее — и отнёс тарелку с чашкой Тони. Тот, увидев завтрак, сразу же оживился, сел на кровати и потянулся к бутерброду.       Августу было ужасно непривычно видеть, как другие люди ели, не благодаря Бога за хлеб насущный. Теперь Тони никто не заставлял это делать, и вряд ли он молился мысленно. Да и зачем, если он в Бога не верил? Скорее Августу следовало корить себя за то, что он не молился, как полагается. Читал правило Серафима Саровского по утрам и вечерам вместо того, чтобы читать полное утреннее и вечернее правило. Оправдывал себя тем, что очень устал, что дорога была слишком долгой и трудной, но теперь-то он мог приложить достаточно усилий, чтобы…       А чтобы «что»? Август задумался: теперь он не был священником, грешил, заведомо лишив себя возможности попасть в рай, и шёл против Господа. Нужны ли вообще были тому его жалкие молитвы, если Август не раскаивался за все свои прегрешения? Бог отвернётся от него рано или поздно, если уже не отвернулся. И ведь поблагодарить его за обретённое счастье с Тони он тоже не мог! Это было бы богохульством!       Наверное, именно поэтому Август потянулся к бутерброду и не стал читать молитву перед едой. Лишь мысленно сказал «спасибо» Господу и продолжил есть. Тони с аппетитом уминал бутерброды, запивал их чаем, говоря с набитым ртом о том, как же он соскучился по завтраку в постели, и как здорово у Августа получились бутерброды. Наевшись, он обратно завалился на подушку и утянул за собой Августа.       В комнате царил полумрак. Клонило в сон, но Август не собирался поддаваться этому желанию. Не ровен час, как он совсем разленится.       — Отнесёшь посуду на кухню? — попросил Тони. — И скажешь заодно, у себя Григорий или нет. Хочу отлить, но не хочу его видеть.       Август посмотрел на него с сочувствием и сказал:       — Вы друг друга не любите, а на самом деле такие похожие.       — Что? — Тони фыркнул.       — Григорий держится за нас, потому что не хочет оставаться один. И ты тоже.       Тони накуксился. Выпутался из его объятий, встал с постели, прошёл к шторам и резким движением дёрнул их в стороны, впуская в комнату солнечный свет.       — Мы разные, — отчеканил Тони. — Разные и точка.       Август понял, что оступился, и попытался задобрить его:       — Да, ты красивее.       Тони усмехнулся, взял из шкафа трусы, накинул новый халат на плечи, подпоясался, и Август потерял дар речи. Тёмно-синяя лёгкая ткань заструилась по бёдрам до середины голени. Глубокий вырез оголил ключицы, поджарую грудь и живот. В этом развратном халате Тони выглядел ещё притягательнее, чем в белье.       — Ну как? — спросил Тони и покрутился вокруг своей оси. — Нормальный халат? Мне идёт?       — Очень, — с восхищением выдохнул Август.       Тони, довольный, убежал приводить себя в порядок, а Август ещё не одну минуту пытался унять бешено колотящееся сердце. Своей красотой Тони сбил его с намерения поговорить насчёт Григория. Но поговорить надо было!       Дождавшись возвращения Тони, Август несмело попробовал начать:       — И всё-таки… не надо ссориться с Григорием. Он может ещё нам не один раз помочь.       — Ты всё об этом, — Тони стал сушить волосы полотенцем. — Я ж не против с ним не ссориться. Он первый начинает. То унижает, то должен я ему. А я устал от такого отношения, что непонятного? Думаешь, мы с тобой вдвоём не проживём?       — Проживём, — согласился Август, — но лишних друзей не бывает. Особенно, когда начинаешь жизнь с начала. Трудно это… одному быть.       — Теперь ты пытаешься вызвать у меня к нему жалость? — Тони повесил полотенце на холодную батарею. Достал пачку сигарет, сел на подоконник, открыл окно нараспашку. Закурил.       — Нет, не пытаюсь. А призываю к благоразумию, — Август поднялся с кровати, подошёл ближе. Тони держался за оконную раму и, высунувшись наружу, выдыхал дым, чтобы противный запах не затягивало в комнату (и как он только мог любить эту дрянь?). Каждый раз, когда Тони собирался выдохнуть за окно, сердце Августа совершало кульбит. Чтобы успокоить себя и защитить Тони, он положил руки ему на ногу. Прямо на голое бедро. Осознание того, что он сделал, пришло лишь в тот момент, когда Тони устремил взгляд на его ладони, белозубо улыбнулся и приподнял край халата выше, почти до трусов. Август смутился, но не отпустил его. В качестве оправдания сказал: — Я переживаю, что ты можешь не удержаться и выпадешь.       Тони зажал кончик сигареты губами, затянулся и снова полез на улицу, упёршись рукой в карниз. Раздался металлический скрежет, и корпус Тони ушёл вниз. Карниз прогнулся, и, если бы не хватка Августа, Тони бы просто вывалился прямиком во двор. Август, с бьющимся в ушах сердцем, втащил его в комнату, выкинул сигарету в окно и закрыл его.       — Никогда, — он пригрозил Тони пальцем, — больше никогда так не делай!       А Тони только рассмеялся, поднялся на цыпочки и закинул руки ему на плечи. Август остолбенел, не понимая, что весёлого было в том, что Тони чуть не выпал.       — Пообещай, что больше не будешь, я тебе запрещаю, — грозно повторил Август, и Тони смолк. Вгляделся в его глаза, хитро прищурился.       — Прикажи мне что-нибудь ещё м-м-м. Пожалуйста, Август, прикажи, — промурлыкал, как кот.       Август не растерялся:       — Помирись с Григорием.       Тони недовольно заныл, запрокинув голову.       — Что ты всё про этого Григория уняться не можешь?       — Вы оба гневаетесь, вам плохо. И мне тоже плохо. Моё сердце за вас болит.       Тони раздражённо отпустил его, сел на подоконник, свесив ноги, и эмоционально всплеснул руками:       — Так не я же первый начинаю! Не я!       — А ты не продолжай, — резонно заметил Август. — Сохраняй самообладание. И помни о том, что он человек несчастный. Вот и стремится свою боль на других переложить.       — Да, и поэтому называет меня пидорасом, спасибо, очень приятно, — съязвил Тони.       Август заверил:       — Я уже поговорил с ним насчёт этого. Вы можете извиниться друг перед другом за грубость и пообещать, что впредь будете себя вести тактичнее.       — Август, чё ты как капибара?       — Как кто?       — Капибара. Животное такое. Мирное. Со всеми дружит, уживается с крокодилами даже.       — Так вот и ты попробуй с Григорием подружиться. Будь как капибара, — не отступался Август.       Тони заржал.       — Зря смеёшься, — Август тепло улыбнулся, взял его за руки, — я совершенно серьёзно говорю. Вам правда стоит поговорить. Ни ты, ни он зла друг другу не желаете. Но из-за гордыни не можете примириться. Она вам мешает. Надо её побороть. Сделать шаг навстречу к другому человеку. Надо хотя бы попробовать. Если не получится, то больше я настаивать не буду, — он прижал его ладони к губам.       Закатив глаза, Тони облокотился на стекло, уставился на Августа взглядом, говорящим: «Отстань от меня!». Но вслух обречённо сказал:       — Ладно-ладно. Нам реально надо, чтобы он квартиру мою вскрыл. Никто без моего паспорта это не согласится сделать.       — Вот видишь, как всё складывается? — Август обрадовался. — Пойдём к нему прямо сейчас. Поговорим.       — Какой же ты деятельный по утрам, я не могу, — захныкал Тони. — Всё. Теперь готовка завтрака всегда будет на тебе.       Август и против не был. Он утро любил. Особенно раннее. И если Тони просил его готовить в это время, то почему бы и нет? Это ведь сделает Тони счастливым.       Взяв его за руку, Август пошёл в комнату Григория. Постучавшись и дождавшись разрешения войти, он отворил дверь, пропустил вперёд Тони. Григорий даже с дивана приподнялся и футболку одёрнул.       — Григорий, — начал Тони подчёркнуто деловито, завёл руки за спину, — я пришёл, чтобы перемирие заключить.       — Это ты его надоумил? — Григорий зыркнул на Августа.       — Да, но не это главное, — отмахнулся Тони. — Я хочу предложить вам дружбу. Можем, кстати, перейти на «ты».       — Нет, не можем, — перебил Григорий.       Тони понятливо кивнул, продолжил:       — Окей. Давайте будем на «вы». На «вы» ведь тоже можно быть друзьями. Друзья друг друга не обижают. Я вас не обижаю, и вы меня и Августа не обижайте. А я буду с вами лапшой делиться, потому что друзья друг другу помогают.       — Ты со мной, как с февралём не разговаривай, — пригрозил Григорий и отрыгнул, не закрыв рот. — Изните.       Август подступил к Тони со спины, готовясь в случае чего, схватить его за пояс халата и дёрнуть, намекнув, что не стоит обострять конфликт, что следует проявить терпение. Однако Тони отреагировал на бескультурное поведение Григория довольно спокойно:       — Извиняю, — он нервно повёл плечом, выдохнул и продолжил на той же ноте. — Вы с Шреком бы точно подружились.       — Это кто? — спросил Август.       Тони глянул на него через плечо.       — Персонаж мультфильма. Очень крутой орк, потом с тобой вместе посмотрим, — он дёрнулся, подался вперёд. Остановился, на что-то решаясь, потом сделал два уверенных шага к Григорию, протянул ему руку, доброжелательно улыбаясь: — Простите, что вчера так на вас наругался. У меня вчера немного день не задался.       — Ты мне за вчерашнее должен будешь, что мне твоё прости? — Григорий демонстративно переплёл руки на груди.       — А давайте без этих должен, а? — предложил Тони и дёрнул рукой, побуждая её пожать. — Я вам дружбу предлагаю, а в дружбе никто никому ничего не должен. Друзья друг другу помогают просто так, потому что сами хотят. У вас разве никогда друзей не было?       — Были, но к тебе это мало относится. Твои обязательства предо мной сыграют ещё не раз мне на руку. А что такое дружба? Сегодня есть, завтра нет. Нет уж, всяк свою выгоду знает.       Тони обернулся на Августа. Напряжённый, как натянутые верёвочки, которыми Август подвязывал помидоры, он всем своим видом говорил: «Я сделал всё, что мог». Август видел, что большего не сделаешь, но не мог принять мысль, что им так и не получится примириться. Он так старался, так надеялся, и это ни к чему не привело! Вероятно, вся вереница нерадостных мыслей отразилась на лице у Августа, потому что Тони повернулся к Григорию и с жаром заговорил:       — Слушайте, с долгами я расплачусь быстрее, чем с дружбой, и тогда уйду от вас. И Август пойдёт со мной, а не с вами. Вы останетесь один с постепенно иссякающими деньгами, с бутылкой пива и абсолютно без какой-либо цели в жизни. Вы будете постепенно тонуть в собственных мрачных мыслях, говорить с телевизором и не просыхать. А когда настанет час похмелья, набросите бельевую верёвку на люстру и дело с концом. Вам нужен друг, чтоб ваше тело было кому из петли достать до того, как оно само собой разложится. Я предлагаю вам дружбу, потому что в сущности вы неплохой человек. Вы умеете быть добрым. Пора перестать скрывать это за тягой к выгоде и немного открыться миру. Потому что иначе всем будет бесконечно срать на вашу кончину.       Тони выдохся, и Август окончательно похоронил возможность наладить между ними какие-либо приятельские отношения. Каково же было его изумление, когда Григорий почему-то протянул руку Тони.       — Но, если я ещё раз случайно ваши с Августом игрища увижу или услышу — за себя не ручаюсь, — выставил своё условие Григорий.       — Договорились, — Тони оскалился, пожимая ему руку, и отступил назад, — двери мы закрывать уже научились.       Август довольно улыбнулся. Оказывается, зря он так насторожен был к Григорию в своё время. Ему даже стало немного стыдно за свои подозрения. Всё же Григорий на исповедях не таил секретов, вёл спокойную жизнь, а Август его боялся только из-за того, что слышал, какими плохими людьми могли быть эти «уголовники».       Тони взял Августа за рукав пижамы, потащил в коридор, но остановился на пороге и напоследок обратился к Григорию:       — У нас машина завтра утром. Приведите, пожалуйста, себя в порядок. Чтобы одежда была чистая и «перегаром» не воняло. Не хочу, чтобы водитель от нас отказался.       «Перегар», — отметил Август про себя. Так вот, как этот неприятный запах назывался.       Григорий дыхнул на ладонь, принюхался. Потом поднял руку, понюхал подмышку и скривился. Пробурчал:       — Да понял я, понял.       Тони прикрыл дверь в его комнату, метнулся в ванную, забрал оттуда все купленные средства гигиены к себе в комнату, пояснив:       — Дружба дружбой, а свою зубную щётку и мыло я ему не позволю брать!       Август зашёл в комнату следом, закрыл дверь, убрал ниспадающие на лицо пряди волос. Прочесал их пальцами. Убедившись, что они подсохли достаточно, вытащил из своей сумки гребешок, стал расчёсывать чистые спутанные волосы.       Раньше, после бани, присев на краешек стула, он перебрасывал их на левое плечо и, пока медитативно расчёсывал, забывал о тяжёлом дне. Это простое действие полнило его духовно. Холодными вечерами, под треск полешек в печи он мог и задремать с гребешком в руках. Теперь же не было ни привычного стула, ни печки, ни прежней умиротворённой жизни. Всё, что от неё осталось — гребень.       Ожесточённее прочёсывая пряди, Август дёргал спутавшиеся концы всё сильнее. Никакой медитации здесь не выходило. Колтуны больше злили. На мгновение захотелось вернуться назад, к печке и трещащим поленьям. Если бы ему сейчас сказали расстаться с волосами за одну только возможность вернуться домой, он бы выдрал их этим гребнем.       И тоска бы продолжила грызть его сердце, если бы не Тони:       — Дашь мне себя заплести? — спросил он, садясь на кровать и беря в руки телефон.       В дверь раздался стук. Август спешно снял волосы с расчёски, скатал их в один большой шарик, оставил на тумбочке и побежал открывать. Григорий беспардонно сунул нос в комнату.       — У вас лишнего полотенца нет?       Август почесал затылок. Вспомнил, что у него лежало в сумке полотенце, в которое он заматывал Карлушу, и отдал его Григорию. Тот сразу же захлопнул дверь и ушёл в ванную, а Август так и не успел сказать, кто пользовался этим полотенцем ранее.       «Ну, ничего, Карлуша был чистым», — попытался он себя успокоить.       — Иди сюда, — позвал Тони и указал на пол перед собой. Облокотив телефон на пустую стеклянную кружку из-под чая, он включил какое-то видео на Ютубе. Это были не мультики. На экране появился мужчина за столом, сказал, что это «подкаст». Август подошёл ближе, уставился в телефон.       — Кто это такой? — спросил, указав на мужчину пальцем.       — А, это ведущий подкаста, сейчас будем слушать истории про маньяков, — Тони дёрнул Августа за край рубахи, — давай, садись.       — Зачем про маньяков?       — Это расслабляет, — на вопросительный взгляд уточнил, — в плане, когда ты сидишь дома, в безопасности, такие истории усиливают это чувство. Не волнуйся, я самую нестрашную историю включил.       Август опустился на пол, упёрся спиной в кровать. Тони обхватил его за живот кольцом ног, потребовал гребешок и принялся осторожно расчёсывать длинные волосы. Август весь покрылся мурашками, стоило рукам Тони коснуться его волос. Он зажмурился от удовольствия, запрокинул голову, но Тони вернул её на место, шикнув: «Не мешай, сиди и не двигайся, красота будет».       Август послушно замер, наслаждаясь тем, как зубья гребешка проходились по коже головы, как разделяли волосы на пряди. До чего же это было приятно! Как умело Тони выводил Августа из хандры! Вскоре он отложил гребешок, заставил лечь затылком на матрас и начал плести косу прямо от самого лба. Август смущённо попросил:       — А можешь меня ещё порасчёсывать?       Тони ласково улыбнулся, запустил ему пальцы в волосы и стал почёсывать чувствительную кожу. Августу это так понравилось, что он не удержал довольного мычания, зажмурился. Он настолько глубоко погрузился в новые для себя ощущения, что совсем перестал обращать внимание на то, о чём говорили ведущий и гость подкаста. Тони заставил его опустить голову вниз и начал её массировать. Августу стало совсем хорошо. Он осмелел, обхватил нагие голени Тони, принялся их поглаживать вместо благодарности. Однако всё удовольствие прекратилось, стоило Тони начать разминать его шею. Затёкшая после сна на непривычном месте, она отозвалась болью, и Август заскулил.       — Что такое? — обеспокоенно спросил Тони.       — Больновато, — честно признался Август.       — Это всё мышцы, — с сочувствием отозвался Тони. — Давай я потихоньку их разомну. Тебе потом самому легче станет. Вот увидишь.       Августу ничего не оставалось, кроме как согласиться. Он доверял Тони, особенно, когда тот говорил с такой уверенностью. Вместо неприятного давления пальцами на кожу по бокам от позвонков, Август почувствовал прикосновение губ к шее. Они были горячими, влажными, а дыхание из носа — прохладным. То ли от этого контраста, то ли от самого осознания, что Тони поцеловал его в шею, тело бросило в жар. Сердце забилось в ушах, щеки и уши стали гореть. Тони снова поцеловал его, на этот раз ниже, провёл губами вдоль позвонков, зарылся носом в волосы, а Август… со стыдом ощутил, как плоть начала крепнуть.       — Тони, — сипло попросил он, — не делай так, прошу.       — Почему? — прошептал, щекоча и обжигая дыханием кожу. — Тебе не нравится?       — Нравится, — сгорая от противоречивых чувств, ответил Август, — просто это слишком.       — Напоминаю, мы с тобой теперь пара. А для пары делать то, что делаю я — нормально, — он поцеловал его за ухом, и Август не смог унять волну дрожи, пробежавшей по телу. — Почему для тебя это слишком?       — Потому что… — Август сглотнул, собираясь с мыслями, которые ошалело забегали по всей черепной коробке от прикосновения влажного и горячего языка к коже. — Потому что моё тело странно реагирует.       — Открою тебе тайну — так и должно быть, — Тони усмехнулся, — именно такую реакцию я у тебя и стремлюсь вызвать. Сиди кайфуй.       Август и хотел бы, как он выразился, «кайфовать», но страх был сильнее. Вдруг Тони узнает, что у него встала плоть? Как он отреагирует на это после всего, что с ними случилось? Всё же, каким Август бы благообразным ни был, член продолжал вставать и требовать к себе внимания. И если с Любавой, несмотря на всю её чистоту и непорочность, ничего не вышло, то, вот, тела Тони плоть требовала всё настойчивее, невзирая на то, что близость с ним могла стать смертельной из-за ВИЧ. Верно это бесы тянули его к смерти, а Август не мог отказать себе в удовольствии целовать Тони без конца, борясь с желанием завладеть его телом и после умереть.       — Тони, пожалуйста, не надо, — слабым голосом взмолился он, когда тот вобрал в рот мочку уха и стал посасывать и легонько покусывать её. Август задрожал, выгнулся, запрокидывая голову.       — Но тебе же так нравится, — мурлыкнул Тони. — Твоё тело отзывается. Видишь, как ты изогнулся? Так оно даёт мне понять, что тебе хорошо. Знаешь, в таких делах людям не нужно говорить словами. Люди общаются телом. Я могу понять, когда тебе хорошо, а когда больно, — Тони отстранился. — Давай, поцелуй меня. Попробуй понять, что я хочу.       Август повернулся к нему всем телом. В груди трепетало, ладони стали влажными. Тони ободряюще улыбнулся, закрыл глаза и слегка подался навстречу.       Привстав с пола, Август потянулся к его губам, попробовал по привычке начать с невинного поцелуя, но Тони возмущённо замычал. Пришлось перейти в наступление: приоткрыть рот, вобрать нижнюю губу, чуть прикусить её, отпустить, войти языком, чуть мазнув по его языку, готовому к ласке. Нежные влажные прикосновения двух языков в темноте закрытых глаз давали пространство для воображения. Август чувствовал податливый язык, видел, словно издалека, Тони, расслабленного и отзывчивого, на их кровати, и от этого сильнее напирал. Хотелось разом коснуться всего его существа. Губ, рук, груди, ног. Вместить его в себя и закрыть под рёбрами близ сердца. И тело Тони, словно слыша его мысли, потянулось вперёд, к нему. Август осторожно обнял его одной рукой за талию, второй коснулся головы, впустил пальцы в волосы, ощутил, как сомкнулись руки у него на плечах. Тони вжался грудью в него, и одно сердце перешло биением в другое. Кровь быстрее разогналась по венам, теснясь к плоти.       Духовность момента была нарушена пороком.       Устыдившись, Август отстранился. Тони потянулся за ним с приоткрытыми губами и закрытыми глазами. Он хотел ещё, а Август боялся ему это дать.       — Не могу, — повинился он.       — Что такое? — Тони облизнулся, опустил взгляд на его губы. Подтолкнул ласково: — Говори честно. Нам с тобой друг перед другом стыдиться нечего. Мы же пара, а чтоб ей остаться, надо научиться говорить честно. Богу же ты не врёшь? Вот и со мной так говори, а то я тебе тоже отвечать перестану.       Август шутку не понял. Куда страшнее для него звучало то, что Тони сказал до неё. Им, определённо, следовало поговорить, но он не ожидал, что это случится так скоро.       — Я… — начал Август, отводя глаза в сторону, и смолк.       — Поверь, нет ничего такого, за что бы я тебя осудил, я всякое видывал, — Тони повернул его к себе ухватил за подбородок, коротко поцеловал. — Ну, рассказывай.       — Я тебя хочу, — промямлил Август и тотчас пожелал провалиться сквозь землю.       Однако Тони усмехнулся, погладил его по щеке, успокаивая.       — И только? — он покачал головой. — Ой, Август–Август. Нашёл из-за чего переживать. Радоваться надо!       — Радоваться? Но я же хочу тебя опорочить!       — Чё? — закинув ему руки на плечи, Тони рассмеялся, и Августу показалось, что в этом смехе слились сотни колокольчиков. — Чем ты меня опорочишь? Членом? Когда люди вместе их половые органы взаимодействуют друг с другом. А мы теперь с тобой вместе.       — И ты не убежишь больше, как было тогда? — осторожно уточнил Август. — Я тебя напугал ведь тем, что моя плоть… ну… она…       Тони закатил глаза.       — Тогда всё по-другому было. Мы с тобой в других отношениях находились. И я тогда, откровенно говоря, повёл себя, как дурак. А сейчас, — он скользнул ладонью по торсу Августа вниз, остановился у резинки штанов, красноречиво топорщащихся, — я хочу, чтобы мой парень не переживал из-за того, что я ему нравлюсь. Я хочу, чтобы он наслаждался нашей близостью, — под конец он усмехнулся и, прижавшись к его губам, опустил руку ещё ниже. Он успел лишь кончиками пальцев коснуться твёрдого члена через ткань, как Август перехватил его запястье, отвёл в сторону и разорвал поцелуй.       — Не могу, — он почувствовал, как от страха похолодело в животе. Ему было не по себе от того, с какой лёгкостью Тони завлекал его во грех. Август помнил об их договорённости оставить общину и её порядки в прошлом. Та жизнь не принесла им счастья, однако и начать новую — было не так просто. Те действия, что ранее считались неправильными и греховными, по-прежнему заставляли Августа чувствовать себя прокажённым, не достойным любви и спасения, если он их совершал. Оттого становилось совсем странно, что Тони не осуждал его и не порицал за слабость, а продолжал к нему тянуться и желал сделать всё, что ему было приятно.       Август виновато поцеловал Тони в щёку и тихо попросил (хотя честнее было бы назвать это мольбой):       — Не сейчас.       «А когда?» — задал сам себе закономерный вопрос и понял, что не знает на него ответа.       К счастью Тони не стал спрашивать то же самое. Только ещё раз мазнул губами по его губам и миролюбиво предложил:       — Давай продолжим, на чём остановились тогда. Массаж?       Август кивнул, отпустил его руку.       — Разворачивайся ко мне спиной, — Тони положил ладони на его плечи, заставил придвинуться ближе к кровати, облокотиться на неё и вновь принялся массировать мышцы шеи. Он делал это осторожно, сильно не надавливал, однако боль по-прежнему была и заставляла Августа кривиться. Тони растирал мышцы пальцами, надавливал на кожу, оттягивал её и, чем дольше это делал, тем сильнее становились движения. Август тихонько подвывал, а Тони продолжал своё дело, ласково приговаривая:       — Зато потом, знаешь, как хорошо будет? Потерпи, немного осталось.       Закончив с шеей, он перешёл на плечи, предварительно расстегнув верхние пуговицы рубахи и нырнув руками под неё. Август вздрогнул. Почувствовал, как вся спина покрылась мурашками от одного прикосновения его рук, но стоило Тони начать проминать основание шеи, как тотчас всё удовольствие сошло на нет. Август стойко терпел, стискивал челюсти. Если становилось совсем невмоготу, то сжимал щиколотки Тони, и тот сбавлял энтузиазм.       После неприятного массажа он вернулся к его волосам. Снова прочесал их гребнем, попросил Августа откинуть голову назад и стал разделять уже просохшие прядки у основания лба. Август смотрел на него, сосредоточенного, и думал: «Спасибо, Боже, что позволил быть с ним».       Тони заплетал его очень долго, объяснив это тем, что у Августа было слишком много волос да к тому же ещё и длинных. Но когда он дал ему посмотреться в камеру телефона, Август понял, что отсидел себе всю попу не напрасно. От лба до затылка протянулся густой колосок, переходящий в тугую косу. Тони вытянул в сторону прядки колоска, чтобы он казался ещё объёмнее.       Август смотрел на своё изображение на экране и не мог оторвать взгляда.       — Как красиво получилось, ты такой молодец. Спасибо! — восхитился он.       — На девчонках натренировался, — Тони горделиво вздёрнул подбородок и рассмеялся. — Никак меня отблагодарить за косу не хочешь? Кроме похвалы и «спасибо».       Август поднялся с пола, потёр затёкшие ягодицы, поклонился ему в пояс с очередной благодарностью, но Тони такого поступка не оценил. Громко захохотал, тщетно пытаясь выразить своё требование.       — Ты можешь просто меня поцеловать, — отсмеявшись, он указал пальцем на свои губы. Август от волнения забыл, как дышать, и подумал, что ему и послышалось, и привиделось одновременно. Но Тони поманил его рукой, и он поддался. Склонился к нему, замер, быстро чмокнул в губы. Проявлять инициативу было по-прежнему неловко и страшно. Тони цокнул, покачал головой, и Август понял, что надо исправляться. Он поцеловал его «нормально», как называл это Тони. Скользнул языком по губам, проник в рот. Тони ухватился за его плечи и потянул на себя. Август запаниковал, падая прямо на него, и еле успел выставить перед собой руки, чтобы упереться в кровать. Тони обхватил его лицо руками, погладил по щекам, не прерывая поцелуя.       В дверь постучались, и Август вмиг оторвался от него утерев рот рукавом.       — Я полотенце заберу пока, у меня другого нет. Потом верну, — донеслось из коридора.       — Да, конечно, — отозвался Август и посмотрел на Тони.       — Он не вернёт, — убеждённо заключил Тони, и Август, зная Григория, был вынужден с ним согласиться.