Days at Malfoy Manor

— Пришла сюда, потому что соскучилась по мне? — протянул Драко с ехидной интонацией, которая была присуща только ему. Гермиона стояла перед Малфоем, не совсем понимая, как реагировать. Прошло всего пару месяцев с тех пор, как она в последний раз видела его на суде, но теперь он казался чужим и незнакомым, как и само поместье. Более здоровым, но и повзрослевшим… более реальным. До того, как аппарировать сюда, Гермиона прекрасно понимала, что Малфой, скорее всего, будет здесь: домашний арест и всё такое, но, естественно, она ожидала, что он будет сидеть внутри, за дверью с колокольчиком, в который она могла бы позвонить. Она определённо ожидала, что просто постучит в дверь, а не… это. Всё это время Малфой пристально смотрел на неё. Её сердце забилось быстрее, но не потому, что она боялась его, а потому, что она не знала, как ответить на его вопрос. В конце концов, она надеялась, что у неё будет больше времени, чтобы обдумать свои слова, прежде чем она позвонит в его дверь. — Я… — начала она, но так и не нашла нужных слов. — Пришла позлорадствовать? — спросил он скучающим тоном, подходя ближе девушке. Гермиона думала, что он остановится перед ней, но вместо этого он встал рядом, теперь глядя за поместьем с того же угла, что и она. Его лицо не выдавало никаких эмоций. — О, правда, — наконец огрызнулась она. — Ты хоть раз в жизни видел, чтобы я злорадствовала? — это было больше в стиле Рона, а не в её, особенно после войны. Слизеринец усмехнулся, что было неожиданностью. — Ты не злорадствуешь? Давай-ка посмотрим. Первый год учёбы, первый день, ты первый раз в Большом зале. И ты чувствовала, что обязана была рассказать всем, кто хотел слушать, что ты читала «Историю Хогвартса» и знаешь всё о зачарованном потолке. Второй день, первый урок зельеварения со Снейпом — и ты знала ответ на все вопросы и решила, что весь класс должен увидеть твою руку, поднятую ровно через секунду, после того, как Снейп задал вопрос. Третий день… — Ладно! Я поняла. Я всезнайка, — отрезала Гермиона, закатила глаза и проигнорировала поднятые брови Малфоя. — Итак. Опять, — холодно сказал он, глядя на девушку. — Зачем ты здесь? — Я… — она отошла от него на шаг, — я хотела узнать, смогу ли я увидеть гостиную, — с этими словами она подняла взгляд и посмотрела в его прищуренные глаза. — Зачем? — Чтобы привыкнуть к ней. — Зачем тебе привыкать к моей гостиной? Планируешь разбить там лагерь и поселиться? — Ты и сам знаешь, почему. — На самом деле, нет, — теперь его голос звучал горько. — Неужели ты не можешь просто побыть вежливым и сказать «да»? — Правда, ты хоть раз в жизни видела, чтобы я был добр к кому-нибудь? Узнав его зеркальный ответ на её предыдущий вопрос, она лишь фыркнула: — Я уверена, что ты не родился с этим. — Я вышел из утробы матери совершенно озлобленным, спасибо, что заметила. — Осторожно! Люди могут подумать, что у тебя проблемы с контролем гнева, — саркастически прошипела она. На это замечание он действительно усмехнулся и ещё несколько секунд наблюдал за ней. — Не то чтобы я беспокоился за свою репутацию, которой и нет вовсе… Скажи мне, какого хрена ты на самом деле здесь делаешь? Ну, правда освобождает, разве не так все говорили? Ему вряд ли понадобится больше информации, чтобы злорадствовать над ней, но он всё равно найдёт, к чему прицепиться, поэтому Гермиона пожала плечами и выбрала ответить честно. — Я здесь, потому что мне снятся кошмары об этом месте. Потому что оно снится мне каждую неделю, и я так устала от него. Я хочу выкинуть его из своей головы. — О? Из твоей головы? Ну, если бы это было так просто. — Я просто хочу посмотреть правде в глаза. Это вряд ли сделает ситуацию ещё хуже, — резко сказала она. — Итак. Это означает «нет», и ты запрещаешь мне увидеть гостиную? Малфой эмоционально вздохнул и сказал: — Ладно, мне всё равно нечего делать. Иди, соверши свое маленькое исцеляющее путешествие, — он саркастически потряс обеими руками перед лицом. — Очисти свою драгоценную душу и оставь всё это позади. Гермиона решила проигнорировать его подколку и вместо этого поблагодарила его. — Проходите, уважаемая. После вас! — он помахал рукой в ​​сторону дома. — Я не знаю, где она находится. — Ну, очевидно, что внутри. Гермиона снова закатила глаза и пошла к входной двери. Она слышала, как Малфой следовал за ней, и инстинктивно выхватила палочку, накладывая на себя безмолвное невидимое защитное заклинание на всякий случай. Как только они достигли каменной лестницы, ведущей к главному входу, величественные дубовые двери открылись сами собой. — Добро пожаловать в поместье Малфоев, дом тринадцати поколений наших благородных предков, а также их слуг, — саркастически протянул он, словно это предложение было частью какой-то шутки, которую она не поняла. — Мы рады, что вам выпала большая честь посетить наше поместье. Малфой всё ещё шутливо жестикулировал, но, как только она переступила порог, она почувствовала его — прошлое. Мурашки побежали по коже, а сердце забилось быстрее, прижимаясь к грудной клетке. Может быть, это был запах старого камня и пыли, а может быть, это было эхо их шагов, а может быть, стон закрывающихся массивных дверей позади неё, что вызвало неприятные воспоминания, но, тем не менее, она крепче сжала палочку и проверила коридор на предмет присутствия других людей. Они были одни. Теперь Малфой шёл впереди неё, совершенно не замечая её смятения. — Справа — мои достопочтенные предки, слева — их несомненно почтённые жены, — он небрежно махнул рукой в ​​сторону длинных рядов величественных картин маслом и направился в коридор напротив входа, располагающийся между двумя великолепными лестницами под балконом с балюстрадой, выходящим на комнату. Девиз семьи Малфоев был выгравирован на перемычке прямо под потолком; слова, которые Гермиона узнала мгновенно. Чистота всегда победит. Прекрасно. Когда Гермиона подняла глаза, люди на картинах начали перешёптываться и двигаться, и в тишине отсутствия шуточных высказываний Малфоя это переросло в оглушительный звон в ушах. Она с тревогой последовала за слизеринцем из комнаты, и ей пришлось бежать, чтобы не отставать. Он двигался гораздо быстрее, чем ей было удобно, направляясь к внутренним комнатам поместья. Тем не менее, Гермиона не хотела оставаться одна. Коридор был извилистым, украшенным дорогими гобеленами, полным дополнительных картин в золотых рамах, его архитектура была настолько пропитана величием, что это заставляло саму королеву Викторию выглядеть минималисткой. Но Малфой не пересёк коридор до конца. Вместо этого он быстро остановился перед комнатой с высокими зелёными и чёрными дверными рамами и держал двери открытыми, указывая жестом внутрь комнаты. — Вот, — сказал он. — Это гостиная. Прежде чем Гермиона успела одуматься, она заглянула внутрь. То, что она не могла видеть большую часть комнаты со своего угла, не помешало ей узнать эти чёртовы клетчатые полы, которые она помнила слишком хорошо. Казалось, этого было достаточно, чтобы её тревога наконец-то показалась из своего убежища, и Гермиона вдруг поняла, что не может пошевелиться. Застыв, она уставилась на двери. Затем её взгляд метнулся к глазам Малфоя, серым, выжидающим и холодным. Что-то издавало хрипы. Поразмыслив ещё раз и прислушавшись, она обнаружила, что источником странных звуков была она сама — видимо, дышать ей тоже стало довольно тяжело. И она не могла оторвать взгляда от глаз Малфоя, всё ещё серых, но теперь наблюдающих и сомневающихся. — Да, — прохрипела она. Её руки потянулись, чтобы за что-то ухватиться, но рядом ничего не было, и ей потребовалось много времени, чтобы понять, что это, должно быть, начало панической атаки. Гермиона медленно отступила назад. Зачем она здесь? Зачем она пришла? Это была плохая идея, ей не нужно было появляться здесь. Не то чтобы ей когда-либо снова пришлось приходить в этот особняк в будущем. Малфой прищурился и сделал шаг вперёд. — Мне нужно… Мне нужно… — прошептала она, не зная, что сказать, сесть ли на пол или бежать, не оборачиваясь, обратно к воротам. Её ноги начали подкашиваться. Когда она уже начала поворачиваться к выходу, она увидела, что серые глаза Малфоя время от времени тревожно наблюдали за её состоянием, а затем, к её удивлению, он начинал злиться. — Нет, — прошипел он. — Что? — прохрипела Гермиона. — Нет, ты больше не уйдёшь, — он приблизился к ней, угрожающе и бескомпромиссно. — Я видел, как ты трижды стояла перед моими воротами и струсила даже войти. Он её видел? Конечно, поэтому ворота сами собой открылись. Это был он. Она протянула руку, чтобы прислониться к стене, но Малфой ещё не закончил. — Трёх провалов достаточно. Ты улетела на чёртовом драконе из Гринготтса. А теперь. Зайди. В. Комнату. Гермиона чувствовала его дыхание на своём лице. Невозмутимый, он отвёл взгляд, положил руку ей на спину и бесцеремонно подтолкнул девушку в сторону гостиной. Слегка, но достаточно, чтобы её ноги сделали ещё один шаг. Гермиона не была уверена, хотела ли она просто избежать его дыхания на своей шее или добровольно приблизиться к гостиной, но она всё равно продолжала идти на дрожащих ногах. С каждым шагом становилось всё чётче видно чёрно-белые плитки шахматного пола, затем — тёмные панели из чёрного дерева на стенах, а затем — статуи и зеркало над камином. Поодаль стояли викторианские диваны, на которых сидели Беллатриса, Нарцисса и Люциус, когда егеря втолкнули их в комнату. Взгляд Гермионы немедленно устремился к блестящей стеклянной люстре, той, которую Добби сбросил на пол, чтобы спасти её. Возможно, это было последнее заклинание, которое он сотворил, прежде чем Беллатриса вонзила в него кинжал. Она не знала, чего ожидало её подсознание, но, конечно, в комнате не было тех людей. Никто из прошлого на самом деле больше не жил здесь, да и вообще не остался в живых. Никто, кроме Драко Малфоя. С трудом она заставила себя заметить, что диваны пустовали, сквозь окна красиво пробивался солнечный свет, а люстра была отремонтирована, как будто комната ничего не помнила о прошлом. Да. Конечно, она не могла помнить. Всё было в прошлом, все умерли, переехали или исцелились, только память о Добби осталась, как и кожа на её руке со шрамом, ужасным словом «грязнокровка». Гермиона всё ещё тяжело дышала. В углу стояло кресло, на котором, как она помнила, сидел Драко, с которого он видел, как её калечили, пытали, она кричала громче, чем когда-либо, пока её горло буквально не начало кровоточить. Где её рвало, пока внутри не осталось ничего, даже желчи. Там она лежала, мочилась в свои маггловские штаны и хотела умереть, не фигурально, а буквально, просто чтобы боль прекратилась. Не осознавая этого, Гермиона вошла в комнату и остановилась рядом с тем самым местом, где её пытали. И снова, не планируя этого, она опустилась на колени на пол, всё ещё чувствуя слабость и одышку, и коснулась безупречного мраморного пола, теперь, конечно, очищенного от всей крови, рвоты и мочи. Он был гладким и холодным, слишком гладким для того, чтобы ходить по нему в обуви. Не заботясь больше о том, что думает Малфой о её реакции, Гермиона прижалась лицом к прохладному камню, вдыхая воздух над ним. И прежде чем она поняла это, она легла на живот, словно полностью отдавшись камню, слишком уставшая, чтобы что-то делать, кроме как лежать плашмя. В углу тикали напольные часы. Гермиона дрожащей рукой закрыла глаза, которые наполнились слезами, и рыдания вырвались из её лёгких. Ни одно из других мест в её исцеляющем туре не заставило её потерять самообладание так сильно, как эта комната. Собравшись с силами, девушка повернулась и легла на спину, прижав руки к лицу, а слёзы потекли по её вискам, снова пачкая полы. Только когда слезы больше не текли, Гермиона медленно открыла глаза и посмотрела на потолок. Сначала всё казалось размытым, но затем в поле зрения появились деревянные балки, и после того, как она поморгала, она увидела, как они переплетались друг с другом, образуя правильные геометрические узоры; слишком высоко, чтобы до них дотронуться. Даже до сегодняшнего посещения поместья она, вероятно, смогла бы нарисовать их на бумаге, неоднократно видя их во сне, навсегда запечатлевшимся в её памяти. Между балками стена была украшена золотыми цветами и голубями. Голуби мира, какая ирония. Эта мысль заставила её саркастически усмехнуться в тишине. Глубоко вздохнув, она наблюдала за узорами на потолке, спокойно замечая, где они начинали повторяться, считая голубей, размышляя о значении конкретных видов цветов и о том, кто их придумал. Холод мрамора теперь был желанным, охлаждая её ранее вспотевшее тело, и со слабой улыбкой Гермиона поняла, что снова может дышать. Она подождала, пока не почувствует скуку и освобождение, и, когда это произошло, она развела руки в стороны, словно собираясь сделать снежного ангела. — Вот видишь. С тобой всё в порядке, — сказал Малфой, наблюдая за девушкой из угла комнаты. Гермиона взглянула в его сторону, почти забыв, что он тоже был здесь, и увидела, что он сидел в своём кресле, наблюдая за ней с абсолютно непроницаемым выражением лица. Может быть, комната утратила свою власть над ней, но печаль в ней всё ещё оставалась. Прежде, чем она успела это понять, на глаза вновь навернулись слезы, и Гермиона отвела взгляд. — Кто это убирал? — спросила она. — Что? — Кровь, рвоту и… всё такое. — О… — ответил он. — Я не помню. Гермиона кивнула. — Он пытал и тебя тоже. После того, как мы ушли, — Гермиона не посмотрела на него. Это даже не было вопросом. — Да, — тихо сказал он. На это она снова кивнула. Малфой встал, внезапно став очень высоким. — Я тоже мочился на этом полу. Меня вырвало. Кровь. Кто-то ещё тогда убирал. Это был не первый раз для меня. Меня пытали, — он сделал несколько шагов в сторону, к окну, а затем снова к ней. Гермиона воспользовалась возможностью сесть. — Только меня не спасли, — продолжал он. — Только мне пришлось остаться. В этом доме. В этой комнате. Только меня никто не исцелил. Теперь его слова звучали горько. — Кто посоветовал тебе прийти сюда сегодня и сделать это? Целитель? Книга? Потому что я могу сказать тебе, что это не работает. Ты была в порядке ещё до того, как переступила порог этого дома. Это тебя не исцелило. — Никто. Это была моя идея. И хорошая. Почему ты так на меня сердишься? — Я не сержусь на тебя, чёрт возьми. — Мог бы и солгать. — Я не сержусь на тебя. Я просто… сержусь, — сказал он. — Время плакать прошло, — Малфой протянул ей руку. — Вставай, — приказал. Её прошлое «я» посмеялось бы над ним, когда он ею командовал, но ей было уже всё равно. Его прошлое «я» тоже не протянуло бы руку, чтобы прикоснуться к ней добровольно. Гермиона не тратила время на размышления о том, что это значило. Нет, она чувствовала себя слишком истощённой. Пожав плечами, она взяла его за руку, и он действительно силой потянул её вверх. — Это не работает. Это никогда тебя не оставит. И раз уж ты так мило спросила о моём гневе, давай посмотрим, что его подпитывает! Он бросил быстрый взгляд на её глаза, затем схватил за локоть, и, прежде чем она успела отреагировать, её поглотил водоворот аппарации. Секунду спустя они снова появились в тёмной комнате, полной тикающих часов и тёмных артефактов, выстроившихся на полках рядом с массивным столом из красного дерева. Он был опрятным, почти пустым, с аккуратной стопкой бумаг в левом углу рядом с перьями, сургучом и чернильницами. — Сначала в кабинете отца. Он сидел там на своём стуле, а я стоял. Жалящие проклятия каждый раз, когда я приносил домой оценки, которыми он был недоволен. Было трудно превзойти тебя, чертовски невыносимая зубрила, — горько сказал он. Гермиона обернулась, чтобы осмотреть комнату, но его хватка на её локте оставалась сильной. Прежде чем она успела что-либо сказать, он снова аппарировал их. На этот раз они стояли в помещении, что в Хогвартсе называлось бы комнатой для трофеев. — Четвёртый год, после того, как я вернулся домой в конце учебного года. Мой отец был в восторге после возрождения Тёмного Лорда. Ему было поручено забрать пророчество из министерства. Когда я выразил свои сомнения относительно его роли во всём этом, он толкнул меня на пол и назвал слабаком. Его трость оставила мне шрам на лице, который ни мне, ни моей матери не позволили вылечить до конца лета перед возвращением в Хогвартс. В результате я никого не видел и не покидал поместье до поездки на Хогвартс-экспрессе, потому что мне было слишком неловко. Моя мать приказала мне использовать то лето, чтобы по-настоящему подумать о планах моего отца на нас, и я могу сказать тебе, что и вправду думал об этом. Иронично, как далеко это меня завело. Треск, ещё одно видение. Бальный зал, правда, пустой, за исключением того, что выглядело как трон. Кому, чёрт возьми, принадлежал тронный зал? — Получил здесь Тёмную Метку. Мне любезно и очень добровольно разрешили преклонить колени перед Тёмным Лордом и предложить свои услуги и преданность. Огромная честь, которую оказывали лишь немногим избранным. В то время для меня это действительно было так, — фыркнул Малфой. — А затем, в качестве посвящения, меня запытали почти до смерти. Как напоминание о том, что произойдёт, если я подведу его. Моя мать сказала мне, что отец, который был в Азкабане, никогда бы не гордился мной больше, чем в тот момент. — Но это было не всё: Волдеморт яростно прошерстил мои мысли, каждую мысль в каждом уголке сознания. Ты когда-нибудь делала это? Он увидел моё отвращение, страх и сожаление, что вознаградило меня ещё одним раундом Круцио, чтобы подчинить меня и сделать послушным — если не из восхищения, то из страха. После этого я почувствовал, что моя жизнь заканчивается, — он посмотрел прямо на Гермиону с болью, которую ей никогда не позволялось видеть в нём раньше. — Но это был не конец. Это было только начало. Не отрывая взгляда друг от друга, они снова аппарировали. На этот раз в помещение, что выглядело как столовая, достаточно большая для проведения собраний. — Здесь убили профессора Бербидж. Я сидел на этом стуле вон там. Нагайна съела её прямо перед нами. Тогда кровь запятнала мою мантию, но на следующий день домовые эльфы вычистили её, как и стол. Здесь сидел Волдеморт, а там была Беллатриса, которая хихикала, всегда хихикала. Моя мать посмотрела на меня, словно ждала, что я буду радоваться вместе с остальными. Когда я не смог скрыть своего отвращения, Беллатриса пытала меня в коридоре, пока не посчитала, что я собрался с духом. Вместо этого я просто наложил в штаны прямо там, — сказал он и указал на коридор напротив единственного пыльного готического окна. Ещё одно видение. — Моя спальня. Рождественские каникулы. Я чувствовал себя в безопасности, я освоил окклюменцию и защитные заклинания. Но однажды ночью я проснулся, и Беллатриса снова набросилась на меня, прежде чем я успел подумать о том, что следовало защитить свой разум. Я не думаю, что у неё вообще была причина пытать меня. Я просто был там, и она была зла. Гермиона хотела остаться и осмотреть комнату поближе, чем просто мельком увидеть большую чёрную кровать с балдахином, зелёными шторами и шелковыми одеялами. Но с другой стороны, сила протолкнула её через водоворот, и они аппарировали в прихожую с портретами, которые уставились на них. К этому времени воспоминания Малфоя слишком загрузили её. Привидения прошлого и его признания. — Я пришёл сюда со Снейпом в этот вестибюль после того, как он убил Дамблдора вместо меня, а Тёмный Лорд ждал прямо на этом балконе, — он указал на балюстраду, которая образовывала платформу, соединяющую двухсторонние мраморные лестницы, ведущие на первый этаж. — Без предупреждения он набросился на меня. И после его разрешения так же поступили почти все остальные, кто стоял с ним, пока я больше не мог удерживаться на ногах. Беллатриса, Долохов, Яксли, Нотт-старший… Проклятия, по сравнению с которыми Сектумсемпра Поттера показалась детской игрой. Мой отец был зол и разочарован. А как же моя мать? Она ничего не сделала, — он тяжело вздохнул и отпустил её локоть. — Меня подлатали домовые эльфы, а также вызванный ими целитель. Потом они больше об этом не говорили. А после грёбаной битвы за Хогвартс, в которой я принял участие только потому, что Волдеморт пригрозил убить всех и каждого, кто не примет участия, включая моих родителей, которые всё ещё были моей семьей, вы, Уизли и Гарри-БЛЯДЬ-Поттер спасли мою и Гойла жизнь, рискуя своей собственной. — И что сделали мои родители? Они пожертвовали собой? Нет, после того, как они проиграли войну, — не свою жизнь, не своего сына, даже не свое состояние, а только свое ГРЁБАНОЕ превосходство — мои родители решили покончить с собой. Оставить меня разбираться с последствиями. Как уместно со стороны министерства дать мне домашний арест в моей личной адской дыре. И ТЫ СПРАШИВАЕШЬ, ПОЧЕМУ Я ЗЛОЙ? На этом Малфой схватил вазу, стоявшую на одном из ящиков комода, выстроившихся по сторонам комнаты, и разбил её о балюстраду с шокирующей силой и удивительной точностью. Гермиона поморщилась и закрыла лицо. — К чёрту это! Портреты ахнули и горячо зашептались. Он заставил их замолчать яростным взмахом палочки. — Итак, я могу лечь в каждое место, где они заставили меня плакать? Вдохнуть силу из этих комнат? Чтобы обработать и, блядь… исцелиться? И искупить вину? — ещё одно фырканье и тяжелый вздох. — Но где мои манеры? Ты же гость. Гостей принимают в гостиной, не так ли? Очередной взмах его палочки починил разбитую вазу и вернул её на прежнее место, словно его рутиной было разбивать вещи. Он схватил Гермиону за плечо и аппарировал без предупреждения. Секундой позже они снова оказались в гостиной, хотя на этот раз Гермиона не паниковала. По сравнению с его рассказами её истории теперь казались безобидными. Невинными. Вздохнув от ярости и полного изнеможения, Малфой позволил себе упасть не на зловещее кресло, а на один из трехместных диванов. Он сердито разжёг огонь в камине и уставился на пламя. Гермиона не знала, что делать, поэтому села на край того же дивана справа и стала ждать. — Вот видишь, Грейнджер. Ты чертовски хороша. Сказать было нечего. Поэтому она промолчала. — Не могу поверить, что разговариваю с тобой на трезвую голову, — сухо сказал он. Прошло несколько мгновений. Затем Гермиона снова набралась решимости. — Ну… я не трезвая. Жидкая удача и всё такое. Огневиски? — спросила она и вытащила бутылочку янтарной жидкости из своей знакомой бисерной сумки. Малфой посмотрел на неё, затем на бутылку и выхватил её из руки. — Моя мать перевернулась бы в гробу, если бы увидела, что ты более гостеприимна, чем я, — выплюнул Малфой. Затем он наколдовал два стакана и наполнил их почти до краёв. Без палочки он подбросил один из них к ней. — За радость исцеления, — саркастически сказал он и поднял бокал. Гермиона на самом деле усмехнулась и сделала большой глоток вместо ответа. Они пили молча. Он не сделал ни единого движения, чтобы выпроводить её из своего поместья, а она не задала ни одного вопроса. Вместо этого они просто сидели там, рядом друг с другом в тишине, чего за всю их совместную историю длиной в семь лет не случалось ни разу. Она не была уверена, сколько времени прошло, но, когда Драко снова заговорил, она уже допила свой стакан виски. — Мне жаль, что это случилось с тобой, — тихо сказал он. Это удивило Гермиону. Не то, что у него были сожаления, а то, что он решил их высказать. — Всё нормально. — Мне тоже жаль, что я не… ну, ты знаешь. Не смог помочь тебе тогда. Они оба знали, что он имел в виду: её крики, его страдальческое выражение лица, наблюдавшее за ней, хихиканье Беллатрисы. Гермиона выпрямилась и встретилась с ним взглядом. — Всё в порядке. — Что? Просто так? — усмехнулся он. — Да. Просто так. У меня больше нет сил ненавидеть кого-либо. Спасибо, что подтолкнул меня к этому. Я бы сама не нашла в себе сил. Малфой секунду наблюдал за её выражением лица, словно ища насмешку, но её не было. Она говорила серьёзно. Малфой фыркнул. — Я думал сначала разоружить тебя. Ты свирепая. Малфой никогда не делал ей комплиментов, никогда, и это заставило девушку улыбнуться. Не только из-за комплимента, но и потому, что впервые с тех пор, как она вошла в Мэнор и увидела его, она почувствовала, что всё действительно кончено. — За победу в этой войне, — заявила она и налила им обоим ещё виски. Жест был не просто актом вежливости, это было намерение остаться на время ещё одного бокала. Малфой насмешливо поднял свой бокал в демонстративном жесте рядом с её. — Я не на стороне победителей, принцесса. — О, я думаю, что так и есть. Через пару лет ты выберешься из этой адской дыры, живой, чертовски богатый, с большими мозгами, красивой внешностью и свободный делать всё, что захочешь. Потягивай коктейли на Фиджи, плавай с дельфинами в Карибском море и ешь столько, сколько весишь сам, в Италии. Как захочешь. — Гриффиндорцы — самые худшие оптимисты. — Мы делаем всё, что в наших силах, и рады быть полезными, — сказала она саркастически, но без насмешки. — И ещё… ты только что назвала меня горячим? — ухмыльнулся он с новообретенным интересом. — И это то, на чём ты зациклился? Ах, вы, слизеринцы, самые тщеславные идиоты. — Мы делаем всё, что в наших силах, и рады быть полезными. Он демонстративно выхватил неизвестно откуда перо и блокнот в кожаном переплёте и обвёл день на странице календаря. — Зачем это? — спросила она. — В ознаменование дня, когда Грейнджер сделала мне комплимент. Ты назвала меня горячим. И умным. И я почти уверен, что ты впечатлена моими манерами. Я провёл тебе отличную экскурсию по этому месту и всё такое, только для тебя. Ты, наверное, уже тоскуешь по мне. — Поверь мне, не дождёшься, — Малфой всегда умел найти именно те слова, которые вывели бы её из состояния равновесия. — Тебе не обязательно это признавать, — самоуверенно сказал он. — Для протокола, если ты не будешь блевать и мочиться по всей моей гостиной в неопрятной маггловской одежде, ты и сама будешь выглядеть не так уж и плохо. Гермиона ахнула. — Ты же не сказал это вслух? — Как будто ты меня совсем не знаешь. Смех вырвался у неё из лёгких, наполняя комнату звуком, который она нечасто издавала в эти дни, и, прежде чем она поняла, Малфой ухмылялся. Придурок. Но чем дольше она просто улыбалась ему, тем больше могла видеть смутную улыбку, появляющуюся и на его губах. — Малфой улыбается мне. Кто бы мог подумать? Отметь это в своём календаре. Он усмехнулся, но не потрудился ответить. — А чем ты вообще здесь занимаешься целыми днями? — спросила Гермиона. — Как будто тебе есть до этого дело. — Как будто меня касается то, что твой отец пытал тебя в детстве. На это Малфой лишь цокнул языком: — Я читаю, ем, сплю, и мне скучно. — А как насчёт твоих друзей? — Каких именно? Гермиона задумалась на мгновение. Крэбб был мёртв. — Гойл? — Сбежал из страны, больше о нём ничего не слышно, кроме того, что он всё ещё убеждён во всей этой херне с чистотой крови. Не уверен, что я бы назвал его своим другом, — о, так он преодолел эти чёртовы взгляды на превосходство чистой крови? — А как насчёт Пэнси Паркинсон, Теодора Нотта или Блейза Забини? — Тсс. Я больше не нужен Пэнси, поскольку впал в немилость в обществе. Кроме того, все трое находятся в списке лиц, не имеющих контактов, установленном министерством в рамках моего приговора. Никаких заговоров Пожирателей Смерти — хотя они никогда не были Пожирателями Смерти изначально. — Да, я была на суде. Малфой решил не комментировать это замечание. — Забини решил вернуться в Италию, поскольку, знаешь ли, быть слизеринцем после войны достаточно, чтобы люди осуждали тебя, хотя он даже не участвовал в битве. Так же, как и Нотт. Тео просто хотел получить образование в Хогвартсе и сбежать от отца. Он вернулся туда на восьмой год, но я думаю, он так и не смог сдать экзамены в прошлом году. Я не думаю, что кто-либо из них хотел бы дружить со мной в любом случае. В конце концов, это слизеринцы, такие, как и я, просто подпитывают все предрассудки, с которыми им приходится сталкиваться сейчас. Это нормально. Я не могу их винить. Слишком много откровений для одного дня. Пункт первый: Малфой признал, что у него нет друзей, добровольно унизив себя. Пункт второй: он осознал, насколько он был неправ в своей роли в этой войне. Пункт третий: он осознал, что большая часть ненависти слизеринцев была его виной, а не гриффиндорцев, которых он бы обвинил во всех смертных грехах в прошлом. — Так кто-нибудь вообще приходит к тебе в гости? — осторожно спросила Гермиона. — Что, Грейнджер? Жалеешь меня? — Ну, да, вроде того. Зачем ещё ты мне всё это рассказываешь? — Потому что мне буквально нечем больше заняться? — Кто следит за поместьем? — спросила она вместо ответа. — Я нанял домработницу и садовника. Освободил эльфов после войны. Никто из них не хотел оставаться. Поэтому мне пришлось нанять других эльфов. Удивительно, что ты ещё об этом не знаешь. Ты ведь работаешь в Департаменте магических существ, не так ли? Разве ты не занималась организацией контрактов для эльфов и других существ? — Да, занималась. — Ну, честно говоря, я один из ваших первых участников новой программы. После войны несколько министерств предложили Гермионе работу, чтобы она могла следовать своему желанию сделать мир лучше, и, к её ужасу, была написана целая газетная статья о том, что Гермиона могла бы выбрать себе место работы. Самая Яркая Ведьма Своего Возраста, от которой ожидали больше, чем она могла себе даже представить. В Хогвартсе во время консультаций по карьере с профессором МакГонагалл она бы нашла все предложения о работе, которые у неё тогда были, увлекательными, но по какой-то причине в эти дни ни одна из возможностей не вызывала особой радости. В конечном итоге она решила начать работать в Департаменте регулирования и контроля магических существ, что было своего рода данью уважения Люпину-оборотню и Добби-эльфу и их жертве ради её жизни. Гермиона улыбнулась Малфою, но потом ей пришлось подумать о Добби. Свободном эльфе. Том, кто умер в этой комнате. Ей отчаянно хотелось спросить Малфоя о нём, но она не хотела нарушать странное спокойствие, которое царило между ними. — Выкладывай, — сказал он, словно читая мысли, холодно наблюдая за ней. — Можешь ли ты… можешь ли ты рассказать мне о Добби? — Добби… нет. Слишком стыдно. Мне жаль, что он так страдал и умер. Он заслуживал лучшего. Пункт четвёртый: он признал, что эльфы заслуживали лучшего. Заслуживали свободы вне его контроля, даже если это означало бы потерю власти. — Добби был моим другом, — сказала Гермиона. — Он умер за меня и за нас всех. И я думаю, он простил бы тебя, если бы был здесь и видел, что ты сожалеешь. — Ну, мёртвые не умеют прощать, — прошипел Малфой. Затем он некоторое время молчал, но спрятал голову в руках. Когда он снова выпрямился, в его голосе прозвучала несомненная горечь, обнажая ещё больше эмоций, которые он так долго сдерживал, и слова заставили Гермиону сжаться от нетерпения. Она никогда, никогда не ожидала услышать их из его уст. — Добби вырос здесь, как и я. Страдал от той же тёмной среды, той же боли, конечно, не хуже, но всё же он был сильным, добрым, храбрым эльфом, который буквально пожертвовал собой ради Поттера и встал на правильную сторону. Он аппарировал сюда, в сердце штаб-квартиры Пожирателей Смерти, в свою личную адскую дыру, нырнул прямо на линию огня под удары Беллатрисы, чтобы спасти вас, спасти всех вас. А я сидел на этом стуле и абсолютно ничего не делал. Он, эльф, был храбрее меня. Именно тогда я впервые понял, по-настоящему понял, что не сделал в своей жизни ничего, чем можно было бы гордиться. Что ты, крича, плача, боясь собственной смерти, покрытая собственной рвотой, имела больше достоинства и мужества, чем я когда-либо за всю свою жизнь. И что ещё печальнее: у тебя были друзья, которые сделали бы для тебя всё. Добби мог бы быть моим другом. Он рос со мной, у него было то же оправдание в виде дерьмового воспитания, но он был выше этого. Нет никаких оправданий, ни одного, которое я могу придумать. И он выбрал Поттера, как и все остальные. Добби обожал его ещё до того, как встретил его. Он выбрал Уизли. Он выбрал тебя. Так же, как Гоблин и Олливандер — два, я полагаю, незнакомца для вас на тот момент. Когда Волдеморт пытал меня после того, как ты покинула это поместье, я впервые почувствовал, что действительно заслужил это. Затем наступила тишина, и его слова звенели в её ушах, они звучали совсем не как у Малфоя и не как то, чему его научил говорить его адвокат. Это звучало как признание на смертном одре, когда ты знаешь, что не протянешь достаточно долго, чтобы столкнуться с последствиями собственных слов, когда больше ничего не имело значения. Гермиона могла обнаружить в его глазах слёзы разочарования, которые он не потрудился скрыть, вытереть; Малфой, казалось, больше не беспокоился ни о чём, связанном с его внешностью. Она не была уверена, видела ли она когда-либо кого-то настолько пустого, даже на бесконечной веренице судов. И всё же, несмотря на серьёзность его признания, в нём проглядывал проблеск тоски. Как будто сам акт признания зажёг искру надежды — осознание того, что у него, как и у неё, может оказаться достаточно сил, чтобы противостоять самым тёмным уголкам своего прошлого. — Я заслуживаю быть здесь, один, в поместье Малфоев. Если я умру, все долбаные линии Малфоев, Блэков, Розье и Лестрейнджей умрут вместе со мной, — устало сказал он. Теперь Малфой плакал, слёзы текли по его лицу, и это зрелище глубоко встревожило Гермиону, как будто кто-то перевернул мир вверх дном, солнце всходило на Западе, море питало реки. Малфой не плакал на людях. Где та реальность, на которую можно было положиться? Если бы Малфой был кем-то другим, а не им самим, Гермиона бы прижалась поближе и обняла его, утешила бы. Это само по себе было страшной мыслью, гораздо более тревожной, чем если бы он проклял её. Когда видишь, как рушатся самые стойкие люди, это всегда вызывает тревогу. Как будто на горизонте маячила опасность, которую она пока даже не могла разглядеть. Что-то настолько необычное, что это включило её детектор угроз, на всякий случай. Но даже несмотря на то, что ей казалось, будто земля под ней сдвинулась, она чувствовала сострадание, и это само по себе успокаивало. Это было похоже на… неё, и она редко чувствовала себя собой в последние дни. Пока тишина заполняла гостиную, его взгляд был обращён на собственные руки; возможно, проигрывая в памяти всю его жизнь до этого момента, оценивая влияние стыда, который он только что выставил напоказ. Гермиона хотела сказать миллион слов и предложений, которые она никогда бы не сказала Малфою. Что одиночество никому не поможет, что он всё ещё молод, что у него ещё есть десятилетия, чтобы измениться, искупить вину, наверстать упущенное и искупить ошибки прошлого. Но вместо этого она ничего не сказала. Тот факт, что он рассказывал ей, Гермионе Грейнджер, всё это, на самом деле показал, как мало его заботило всё, что когда-то было для него так важно. Достоинство, власть, слава. Вместо этого он был Падшим. Он словно хотел, чтобы его пожалели, чтобы его исправили или заменили. Поэтому Гермиона просто ждала, ждала, пока его дыхание не успокоится, пока слёзы не высохнут, пока он не перестанет дрожать, а просто будет смотреть на огонь, как раньше. Гермиона была удивлена, что это не было неловко, как должно было быть. Вместо этого пространство вокруг них ощущалось как альтернативная реальность, сон, который помнишь только ты сам после пробуждения. И все же, видеть Малфоя таким сырым и искренним было странно, это было похоже на смесь катарсиса и сюрреализма. Если это не ощущалось реальным, это не ощущалось и опасным, потому что во сне никто не мог пострадать по-настоящему. В этом застывшем пузыре времени казалось, что сам акт раскрытия уязвимости открыл дверь в параллельную вселенную, в которой Драко и Гермионе не нужно было угрожать друг другу палочками или словами. Это заставляло её чувствовать себя странно безопасно, как будто они жили не свою жизнь. Затем Малфой повернулся к ней, его тело вернулось к своей обычной сдержанности, хотя было ясно, что это откровение было не забрать назад. Вновь став серьёзным, он молчал, хотел, чтобы она подразнила его за эту слабость, и бросил на Гермиону холодный и расчётливый взгляд, оборонительный. Несмотря на враждебность, которую он пытался излить, всё ещё невербально бросая ей вызов, чтобы она попыталась насладиться его унижением, теперь она могла чувствовать страх и сожаление от того, что обнажил свои эмоции, ранее никому не показанные. Малфой молча предлагал ей уйти и использовать этот момент слабости против него. Но, когда Гермиона никак не отреагировала, он только усмехнулся и, потирая виски, позволил своей маске хладнокровия исчезнуть. — Ну, развлечения закончились. Так что, если ты готова, я могу провести тебя к выходу. В этот момент у Гермионы возникло сильное желание отвлечься от реальности ещё на некоторое время, поэтому она произнесла те слова, которые для неё были совсем не типичны: — Я немного голодна. Твоя гостеприимность распространяется на небольшой обед? Малфой подняла взгляд, словно она сошла с ума. Возможно, — вероятно, — он ожидал, что она уйдёт, разобравшись с гостиной, удивлённый тем, что она осталась и выслушала его. Но на самом деле Гермиона не хотела уходить. Оставаться здесь с ним, сидя у камина, действительно обдумывать то, что произошло в прошлом, без всех этих банальностей и ложного напора исправить всё сломанное и двигаться дальше, было странно успокаивающе. Никакой жалости, никакого притворства, никаких усилий. Она чувствовала, что может просто быть собой в этом месте. Не то чтобы Малфой каким-либо образом был затронут тем, как она справляется или не справляется, по сравнению со всеми её друзьями, которые интересовались её туром. — Да, без проблем, — резко сказал он. — Только давай не аппарировать. Меня всё ещё немного подташнивает. И я немного пьяна. — Ладно, пойдём на кухню, — сказал он и встал. — И кстати, если ты кому-нибудь расскажешь об этом разговоре, я… — он грозно посмотрел на неё. — Ну, похоже, я ничего не смогу с этим поделать, раз уж застрял здесь, — он безжизненно пожал плечами. Прежде чем пройти мимо Гермионы, он протянул ей руку, чтобы помочь ей подняться. И снова, совсем не по-Малфоевски. Когда она встала, то почувствовала действие алкоголя. Однако он, похоже, воспринял спиртное гораздо лучше, чем она. Тем не менее, девушка спрятала оставшуюся бутылку огневиски обратно в свою маленькую бисерную сумку, и они рядом друг с другом пошли обратно в коридор, вниз по лестнице в подвал. — Конечно, у тебя же есть бездонная сумочка. Какого года? — спросил Малфой, резко меняя тему. — Что? — В каком году ты поняла, как управлять чарами незримого расширения, которые, конечно, намного выше уровня выпускных экзаменов? Она покраснела и призналась. — В конце шестого курса. — Отлично, — кивнул он и вытащил свою бутылку огневиски из слишком маленького кармана брюк. — Лето после пятого года, — ухмыльнулся он и сделал ещё один глоток. Гермиона пьяно хихикнула. — Если бы ты только использовал свои силы во благо, — сказала она и легонько ударила его в бок, словно он был кем-то из её близких знакомых. Малфой хмуро посмотрел на неё с едва завуалированным удивлением. — Итак, что ещё ты прячешь в этих своих больших карманах? — сказала она, желая продлить этот тайм-аут жизни подольше, прежде чем ей придется вернуться в реальность. — Покажи мне. Малфой покосился на девушку. — Да ладно, мы уже это прошли, — добавила она. Он только вздохнул. — Посмотрим. Моя палочка. Карманные часы моего дедушки Абраксаса, — он вытащил их и показал ей. — Носовой платок, — на нём были выгравированы его инициалы. — Блокнот. Перо. Чернильница. Хотя пятна от чернил отстирать — это сложно. — Я никогда не понимала, почему мы все не можем использовать маггловские ручки. Не то чтобы перья были чем-то лучше. — Маггловские ручки? — Ты о них не знаешь? Подожди… — Гермиона порылась в сумке и вытащила пластиковую шариковую ручку, а через некоторое время и настоящую перьевую ручку. — Вот, пожалуйста. Попробуй. Малфой подозрительно посмотрел на них, затем взял две ручки из её руки. Как только он начал их осматривать и поворачивать взад-вперёд между своими длинными пальцами, они вошли на кухню. Это зрелище удивило девушку. Они словно вошли в другой дом, совсем не похожий на поместье Малфоев. Золотой свет и вечернее солнце из окон цокольного этажа освещали комнату цвета земли тёплым светом. Глиняные стены обрамляли ряд печей, раковин и кухонных столешниц. Тут и там из терракотовых горшков до самого потолка росли растения и лианы. Медные кастрюли и сковородки свисали с потолка вместе со старыми, сухими травами, лопатками и деревянными ложками. Это подозрительно напомнило ей кухню Хогвартса. За исключением угла кухни: небольшая зона была занята диванами рядом с камином. — Мне нравится это место, — сказала она. — Оно выглядит таким уютным. — Странно, что больше всего в этом доме тебя впечатляет уголок для прислуги. Диваны были бархатисто-бордового цвета, покрытые мехом и шерстяными одеялами, располагались вокруг грубо вырезанного деревянного журнального столика, на котором стояла фотография поместья в солнечный летний день рядом с вазой с сушеными полевыми цветами. На фотографии деревья качались на ветру, бабочки летали через раму, а вдалеке она могла различить несколько эльфов с садовыми ножницами, подрезающих кусты. Она задавалась вопросом, мог ли Добби быть одним из них. — Кто поставил сюда эту фотографию? — спросила она. — Понятия не имею. Никогда не сидел здесь достаточно долго, чтобы задуматься об этом. Гермиона пошла обратно к Малфою и наблюдала, как он открыл люк в стене и вытащил чистый лист пергамента. Он выжидающе посмотрел на неё. — Что? — спросила она. — Что бы ты хотела съесть? — спросил Малфой, как будто это было очевидно. — О, я не знаю, что у тебя есть? — Эм. Я не знаю. Думаю, всё, что захочешь. — То есть, если я закажу куриное рагу и фисташковое мороженое, ты скажешь, что сможешь это достать для меня? — Ты думаешь, я не смогу? Гермиона рассмеялась, а он ухмыльнулся. Тем не менее, Малфой взял её маггловскую ручку, попытался писать, но не смог и спросил разочарованно: — Как они работают? Гермина подошла ближе и взяла обе ручки из его рук. — Этой нужно щелкнуть, чтобы освободить наконечник. Таким образом, она не пачкает карманы. С другой просто снимаешь колпачок вот так. Кивнув, Малфой написал шариковой ручкой:

2 порции куриного рагу

2 порций фисташкового мороженого

Его почерк был очень аккуратным, что заставило её позавидовать. Затем он положил бумагу в люк на столе и закрыл его. — И что теперь? — спросила Гермиона. — Ты никогда не пользовалась волшебным меню? — Нет, — ответила она и уже была готова ответить на любое унизительное замечание, которое он мог бы сейчас произнести. Вместо этого он ухмыльнулся и заявил: — Ну вот, ещё одна вещь, о которой не знает могущественная Гермиона Грейнджер. Он только что назвал её по имени? — Ну, Драко, время от времени мне нужно давать тебе возможность похвастаться своими знаниями, знаешь, полезно для твоего хрупкого эго. Люк заскрежетал, и Малфой самодовольно открыл его, махнув рукой в ​​сторону еды. — Это то, что ты хотела? Действительно, перед ними стояли две дымящиеся, богато украшенные миски с куриным рагу, а рядом с ними — две порции бледно-зелёного мороженого в изящной фарфоровой посуде, а рядом лежал комплект серебряных столовых приборов для каждого. — Ух ты. Как это работает? Рону бы это очень понравилось, — восхищалась она, пока Малфой относил еду в угол для слуг и жестом пригласил их сесть. — О, да ладно, Рональд Уизли был бы впечатлён даже моим ковриком для ног, не уверен, что они когда-нибудь смогут себе его позволить, — любезно сказал Малфой, поднося ложку к губам. — Не смей даже говорить ничего плохого о Роне, — прорычала она, в мгновение ока сменив снисходительность на холод. — Или о Гарри, если уж на то пошло, или о любом другом из моих друзей и родственников. Ради Мерлина, Уизли — самая щедрая и честная семья, которую я когда-либо встречала. — Ты так говоришь, как будто я этого не знаю, — холодно ответил он. Это был не тот ответ, который Гермиона ожидала. — Тогда почему ты смеёшься над ними? — А почему мы смеемся над пуффендуйцами? Или над людьми, которые ходят к мадам Паддифут на свидания? Или над плаксами? — Эм, не знаю. — Пожалуйста, ты достаточно умна, чтобы догадаться об этом самостоятельно. Зависть. Потому что у Драко никогда не было семьи, как у Уизли. Или счастливой любви. Или фазы в жизни, когда ему позволялось плакать. Как раньше, перед камином. — Так вот почему ты тоже надо мной смеялся? — зависть к её оценкам. Зависть к гордости её родителей. — Это не касается твоей причёски. Твоим волосам нет оправдания, — ухмыльнулся он. — Придурок. — Ой, скажи мне ещё что-нибудь, чего я не знаю. Гермиона первой доела рагу, отказавшись от нелепых манер поведения Малфоя за столом и налегая на полные ложки. У неё была привычка забывать есть в последнее время. Всё ещё пережиток последних лет Хогвартса, слишком занятая тем, что блуждала в библиотеке и планировала конец войны. Просто в те дни это было отсутствием надлежащего распорядка. — В любом случае, я должна признать, что это рагу действительно вкусное, — осторожно произнесла она. — Спасибо. — Ты не хотел заказать что-то другое? — Я заказал это, — запротестовал он. — Ты написал записку на листке бумаги моей ручкой после того, как выпил моё огневиски. — Считай, что я заплатил тебе едой. — Ну, нет, на самом деле твои мама и папа заплатили за это. Я думаю, они мне в любом случае должны. На это Малфой рассмеялся. Никакой ухмылки, никакого фырканья, только настоящий искренний смех, который заполнил комнату. — Мерлин. Ничего не могу сказать против. Так что же Золотая Девочка хотела бы получить за свою долю моих денег? Купить новую одежду, купить квартиру, переехать… Она и так была достаточно бедна, так зачем ему было издеваться над ней? — Не называй меня Золотой Девочкой. — Предпочитаешь Самую Яркую Ведьму Своего Века? — Нет. — Мозг Золотого Трио? — Прекрати! — Принцесса Гриффиндора? — Малфой! — Уже занято, извини. Это моя фамилия. — Почему я всё ещё здесь? — вздохнула Гермиона. — Мне нужно больше огневиски. — Жаль, принцесса Гриффиндора пока что мой фаворит. У меня есть огневиски, если это всё, что тебе нужно от денег Малфоев, — ухмыльнулся он и налил ей ещё один стакан после того, как они доели мороженое. — Итак, посмотрим, сколько из богатства моих родителей они тебе должны… У меня хранилища Гринготтса, полные ожерелий, колец, браслетов. Если я правильно помню, ты когда-то очень, очень хотела диадему. — Ничего из этого. И я почти уверена, что мне пожизненно запрещён вход в Гринготтс, — сказала она подавленно. — Да, конечно. Это легендарное фиаско с драконом и оборотным зельем. Никто не держит обиду так яростно, как гоблины. Движением палочки он вызвал тяжёлый деревянный сундук, предположительно из другой комнаты в поместье, а ещё одним взмахом палочки он открыл его. — Кое-что из нашего собственного хранилища и антикварной комнаты поместья. Затем Малфой рылся в море блеска и золота, словно его содержимое было просто безделушками, а не драгоценностями, которые, вероятно, стоили больше, чем вся её жизнь вместе взятая. Сглатывая, Гермиона думала о своем жалком магловском сберегательном счёте, который был выписан на её имя её отцом до войны в магловском банке и который был почти полностью опустошен в течение года в бегах, чтобы купить еду, одежду и другие принадлежности. — Вот она. Принадлежала настоящей принцессе, скорее всего, слизеринке в душе, хотя, учитывая, что Малфои обычно тоже не рождаются с самоотверженной глупостью, — он вытащил тяжелую золотую тиару, инкрустированную зелёными драгоценными камнями, и торжественно надел ей на голову. — Хорошо, что густые волосы не дадут ей упасть. — Малфой, что ты делаешь? К этому моменту Гермиона уже была опасно пьяна, выпив алкоголь натощак и слишком быстро. — Подожди, подожди. Нам нужен алый цвет, — он вытащил ещё одну корону и взмахом палочки поменял красные камни в ней на зелёные в её тиаре. У неё закружилась голова. Прежде чем она успела возмутиться, он вытащил пару ожерелий, одно из которых было покрыто множеством маленьких и одним огромным красным рубином — по крайней мере, Гермиона думала, что это настоящие драгоценные камни, а не стекло. Однако Драко бесцеремонно повесил одно ей на голову, прежде чем она успела возразить. Затем он надел ей на руку золотисто-красный браслет и небрежно бросил остальные ожерелья обратно в сундук с сокровищами. Гермиона действительно не была в настроении отбиваться от него, её зрение было затуманено алкоголем. Итак, не обращая внимания на её побежденное выражение лица, Малфой встал, явно наслаждаясь происходящим, и, посмотрев на неё, намеренно приложил пальцы к подбородку, воскликнул: — Чего-то не хватает. Но у меня есть идея. Пойдём со мной. Он решительно встал и вышел из кухни, поднявшись по лестнице. — Малфой!.. МАЛФОЙ! Но он не вернулся. Вздохнув, Гермиона последовала за ним, оставив свою бисерную сумочку. Прямо перед тем, как она достигла вершины лестницы, она увидела, как Малфой исчез в комнате за несколькими дверями позади гостиной. Раздраженная и немного заинтригованная, она последовала за ним, счастливая, что ничто из того, что могло быть за дверями, больше не будет вызывать у нее панических атак. Комната, в которую вошёл Малфой, была охотничьей комнатой, которая вполне могла бы стать музейной экспозицией. Пока она всё ещё пребывала в шоке от оружия, шкур и артефактов, которые она увидела за большими стеклянными витринами, Драко уже вытащил красный плащ, подбитый белой шкурой, и рылся в большом шкафу, чтобы вытащить оттуда золотой скипетр. — Это должно подойти, могущественная принцесса, — сказал он и подтолкнул её в свои объятия. — Одевайся! Однако это окончательно вывело Гермиону из себя. — Ты сошёл с ума! Мы не друзья! Я не позволю тебе издеваться надо мной! — Ой, высунь палку из задницы. Я не издеваюсь над тобой, я пытаюсь хоть раз повеселиться вместе. Давай! Раздраженная, Гермиона зарычала на тяжелый плащ, но всё равно выхватила его из его рук и накинула себе на плечо. — Теперь ты доволен? — выдохнула она и взглянула на скипетр, который он ей протянул. — И, кстати, у принцесс редко бывают скипетры. Этот, вероятно, принадлежал королю или королеве. — Зубрила. — Чванливый принц Слизерина. Где же тогда твой наряд? Когда она фыркнула на него, из её палочки вылетели искры. — Если ты настаиваешь, — ухмыльнулся он. Пару сказанных вполголоса заклинаний — и несколько предметов вылетели из шкафа, буквально набрасываясь на его тело. Гермиона не сказала бы этого вслух, но она была тайно впечатлена его навыками призыва. Годы практики: он был слишком ленивым, чтобы пошевелить хоть пальцем. Когда Малфой закончил, он выглядел так, как будто его одели её затуманенные алкоголем фантазии — он был одет в серебряный жилет, поверх которого был накинут богатый зелёный плащ из шкуры, украшенный наплечниками и блестящей застёжкой в ​​форме змеи, и в довершение всего он надел собственную версию короны, покрытой изумрудами и бриллиантами, которая идеально подходила к его белым волосам. С улыбкой он слегка поклонился и изогнул брови, дерзко глядя ей в лицо. На мгновение что-то изменилось в её сознании, словно она просыпалась ото сна, сбитая с толку, на неё обрушилась сюрреалистичность ситуации. Гермиона попыталась объединить два кардинально разных мнения о нём в своей голове. Бывший враг — теперь человек, стоящий перед ней, разодетый так, будто только что пришёл с карнавала, который просто ей улыбался. В Хогвартсе, когда она видела его в коридорах или классах, почти всегда издалека, она боялась его надменности, чувствовала ненависть, исходящую от него, ища ответ на любые оскорбления, которые могли сорваться с его губ в тот день. И теперь он стоял перед ней, достаточно близко, чтобы она могла видеть маленькие морщинки вокруг его глаз, и на нём была корона. Да он сам надел тиару на её голову, ради Мерлина. Это было так не по-Малфоевски, что она на мгновение запаниковала, пока её мозг пытался решить: бить или бежать. Они с Малфоем были не в том положении, чтобы играть в переодевания и веселиться. Это был знак, что что-то шло не так. Гермиона всегда была наивной, ей нужно было подготовиться. Паранойя охватила девушку, и ее глаза лихорадочно обшарили остальную часть комнаты, словно это давало подсказку, к чему именно ей нужно было подготовиться. Но она ничего не нашла. Тяжело дыша, она сделала небольшой шаг назад, покачала головой и прохрипела: — Что теперь? Малфой нахмурился, явно разочарованный её реакцией, и холодно прошипел: — Теперь мы будем танцевать на их могилах, принцесса. Без предупреждения он схватил её за локоть, и ее тело вновь унесло аппарцией на… кладбище? Это то, о чём подсказывало её подсознание? Они были на кладбище. Внутри поместья она и не заметила, что солнце село. С панической поспешностью она повернулась вокруг своей оси один раз и выхватила палочку. С облегчением Гермиона заметила, что они одни и что поместье всё ещё возвышалось над ними неподалеку. Они не покинули территорию. Только тогда она взглянула на само место захоронения. Большинство надгробий были затёртыми и изношены временем; возможно, когда-то давно они выглядели довольно замысловатыми и красивыми. Теперь они аккуратно вырисовывались из земли, как молчаливые часовые, над небольшими участками цветников, крестов, ангелов, плит и массивных каменных блоков. На них в основном были комбинации ужасных имён, за которыми следовало само собой разумеющееся «Малфой». Конечно, это должно быть то место, где были похоронены его предки. Что они здесь делали? Прежде чем Гермиона успела спросить, Малфой подтолкнул её к другому углу двора, где ранняя луна отбрасывала слабый серебристый свет на ряд новых надгробий, которые возвышались над землёй. Она прочитала несколько имен: Люциус Абраксас Малфой, Нарцисса Блэк Малфой, Беллатриса Блэк Лестрейндж, Питер Петтигрю, Фенрир Грейбэк… — Они в основном похоронены здесь, за исключением Волдеморта. Министерство не знало, что ещё делать с телами Пожирателей смерти после битвы за Хогвартс, — мужчина повернулся к ней, схватил её за плечо и подтолкнул ближе к надгробиям. — Они все мертвы. Каждый из тех, кто был здесь в ту ночь, когда тебя пытали, кроме меня, — он перечислил их имена и загибал пальцы. — Беллатриса убита Молли Уизли. Петтигрю убит собственной рукой. Грейбэк убит в последней битве за Хогвартс. Моя мать и мой отец покончили с собой. Он махнул рукой в ​​сторону других могил. — Есть ещё Пожиратели смерти и их сторонники. После битвы министерство не позаботилось отсортировать тела по местам их семейных поместий. Они просто вывалили их всех у главных ворот с бригадой похоронщиков и спросили озадаченных домовых эльфов, где их следует похоронить — я всё ещё был в камере, когда это произошло. Позже домовые эльфы сообщили, что добавили надгробия, чтобы хотя бы опознать их. Действительно, могилы были минималистичными: никаких цветов, никаких украшений, все имена написаны одним шрифтом, никаких эпитафий, никаких дат рождения или смерти, только имена. — Мне всё равно, — пожал плечами Малфой. — Они получили то, что заслужили. Он наклонился, чтобы плюнуть на их могилы. Как он мог стоять у могил своих родителей и не… сломаться? Гермиона вздрогнула, несмотря на свой тёплый плащ из шкур. Точно… её плащ, она ведь всё ещё была в костюме, как и Драко. Словно почувствовав её дискомфорт, Малфой ухмыльнулся и сказал: — Единственное, что хорошо в том, что я застрял здесь, — это то, что я могу приходить сюда и смеяться, что я всё ещё хожу по этой земле, а они — нет. И, конечно, танцевать на их могилах. Малфой вытащил из кармана огневиски и поднял бутылку к надгробию Беллатрисы. — За то, что сука умерла, — этот жест заставил Гермиону действительно усмехнуться. Удивлённый, Малфой посмотрел на нее и ухмыльнулся. Она тоже отпила из его бутылки, подняв её к могиле, как это сделал он. Малфой снова спрятал бутылку и продолжил: — Каким-то ёбаным чудом я всё ещё здесь, несмотря на их постоянные попытки затянуть меня всё ниже и ниже с каждым годом. На самом деле, это единственное, что заставляет меня идти дальше. Это такой катарсис, ты должна попробовать! — сказал он, наступил на могилу Беллатрисы и начал громко петь. — Ну, я надел свои танцевальные туфли, и я чувствую себя прекрасно, буду танцевать на могиле моих врагов сегодня вечером с улыбкой на лице. И луна высоко, и я буду танцевать, танцевать, танцевать под звёздным небом. Ну, теперь он действительно выглядел, будто сошёл с ума. Драко схватил правую руку ошеломленной Гермионы и потянул её к себе. Прежде чем она успела врезаться в него, он повернул её вокруг своей оси на пол-оборота, так что они поменялись местами. Затем он кружил их в ритме вальса, в то время как его другая рука лежала на её верхней части спины, как они учились на занятиях перед Святочным балом на четвёртом курсе. Это было настолько сюрреалистично, что её мозг не смог сформировать правильный ответ. Поэтому, совершенно некстати, Гермиона громко рассмеялась, и звук разнёсся по пустому поместью наряду с песней Малфоя. — Пусть мир услышит, как наши голоса парят, в этот момент мы попросим ещё. Ла-ла-ла-ла-ла, у меня есть танцевальные туфли. И я чувствую себя прекрасно, — заорал он, пока он кружил её, меняя руки и направления. Как Малфой каким-то образом всё ещё мог держаться на ногах, уже осушив пугающее количество спиртного, было для неё полной загадкой. Легкомысленно она схватила его за руки, чтобы не упасть. От него пахло виски и свежевыстиранным бельем. На этот раз Гермиона хихикнула, увидев танцующего перед ней Малфоя. — Беллатриса, видишь ли, это наша маленькая принцесса Гриффиндора: зрелищная, непобеждённая, исцелённая и очень, очень живая. Так тебе и надо, сучка! Она была сильнее любого из нас, даже надев симпатичную маленькую корону, — ухмыльнулся Малфой, прежде чем наброситься на Беллатрису вновь. — Ты сгниёшь там, и всё, что ты когда-либо пыталась сделать, пойдёт прахом. Видишь? Малфой повернулся, чтобы посмотреть на Гермиону, а затем на её левую руку, которую он всё ещё держал в своей руке. Он грубо задрал ей рукав, прежде чем она успела отдёрнуть руку, и обнажил её шрам. Грязнокровка. Всё ещё крепко сжимая её руку, Малфой взглянул, чтобы прочитать. — Извини, я думал, что оно зажило, — пробормотал он и отпустил, словно прикосновение к шраму обжигало. Гермиона отвернулась, чтобы резко опустить рукав, вся легкость момента как-то ушла. — Нет, это не так. Было трудно найти правильное противоядие. У меня есть ещё один шрам на шее: тот же яд, то же лезвие. Может, ты помнишь. Малфой обошел её, чтобы оказаться к ней лицом, и закатал свой рукав. — Мой тоже всё ещё там. Но я работаю над этим, — сказал он и показал ей свою Тёмную метку. Забыв о собственном шраме, Гермиона настойчиво посмотрела в тёмные глаза Малфоя и подошла ближе. — Могу ли я… могу ли я посмотреть? — Ну, я не спрашивал, так почему ты должна? — усмехнулся он, но руку не отдёрнул. Он просто отвернулся от неё и посмотрел на горизонт. Гермиона нежно взяла его запястье и поднесла его ближе к глазам, чтобы рассмотреть детали в тёмном лунном свете. Малфой позволил ей. Почему он позволил ей? Они не были друзьями, далеко не друзьями. На первый взгляд это выглядело как обычная магловская татуировка: чёрный череп и змея, вылезающая изо рта, но это было необычно. Она со страхом наблюдала, как змея медленно и слабо двигалась, извиваясь и обвиваясь вокруг себя, даже маленький язычок нерегулярно высовывался из змеиного рта. Метка была точно та же, что она видела в небе на чемпионате мира по квиддичу много лет назад. Гермиона рассеянно погладила татуировку нежными пальцами — она ощущалась как обычная мягкая кожа без каких-либо дефектов, — отчего Драко дёрнулся и попытался отдёрнуть руку. Она не позволила ему, но перестала прикасаться к самой татуировке и к коже вокруг неё, пытаясь выразить своими движениями больше, чем просто любопытство. Понимание. Сострадание. Товарищество. С любопытством во взгляде она увидела, что волосы на его руке были такими же светло-русыми, как волосы на голове, и такими же мягкими, как и на вид. Были ли волосы на его голове такими же мягкими, как она всегда представляла? По собственной воле она медленно опустила его руку и пьяно сказала: — Сейчас я коснусь твоих волос, — и непринуждённо потянулась к его затылку. Хихикая, она коснулась его головы и провела пальцами по бледно-русым прядям, пока Малфой смотрел на неё так, будто она сошла с ума. Да, они были очень мягкими. Когда Гермиона подняла глаза, вглядываясь в его лицо, он сделал ещё один глоток из своей бутылки и просто молчал. Может быть, он ждал её комментария по поводу татуировки, оскорбительного, допрашивающего, научного. Но она была не в настроении для серьезных речей. Как раз когда она хотела достать свою бутылку огневиски из бисерной сумки, её руки ничего не нащупали. Её не было на плече. Где была её сумка? Она похлопала себя по бокам и огляделась на могилы, но не увидела ничего. Её сумка! Где была её сумка? Паника распространилась по телу, как адское пламя. — Где моя сумка? О нет, о нет, о нет, моя сумка? — Гермиона снова обернулась на месте, ища сумку. У неё закружилась голова, и внезапно грудь сдавило. — Мне нужна моя сумка, там всё. Наши припасы, наша палатка, плащ, книга. О нет, о нет… мы не выживем без неё! Нам нужна… нам нужна… — затем её дыхание стало поверхностным, колени снова подогнулись, и она села на землю. Она едва услышала, как Малфой произнес её фамилию. — Грейнджер! Но она больше не могла ясно мыслить. Где они будут спать сегодня ночью без сумки и палатки? Ей нужны были Сказки Барда Бидля. И Эссенция бадьяна на случай, если они пострадают. Плащ-невидимка Гарри. Без него они вообще не смогут пробраться куда-либо. И меч, о, меч, они не могли его потерять. Не меч… он был абсолютно незаменим. Ей показалось, что она услышала треск аппарации, и она тут же вытащила палочку. — Грейнджер! Вот твоя сумка! — услышала она голос. Она узнала этот голос — это был Малфой, который опустился на землю, чтобы встать перед ней на колени. Он казался взволнованным. Он сжал что-то в её руках, и её пальцы тут же узнали бисерную текстуру, и она посмотрела вниз. Меч, им нужен был меч. Она бросила Люмос и заглянула в сумку. Гермиона вспомнила, что не может прикоснуться к мечу из-за яда василиска — малейшая царапина могла убить их, — но она не могла его найти. — Акцио меч, — но ничего не произошло. — Где меч? — Какой меч? — ответил кто-то. — Меч Гриффиндора. Он нам нужен, чтобы уничтожить крестражи. Что-то из Пуффендуя, что-то из Когтеврана, змея, — лихорадочно перечисляла она. — Чёрт. Чёрт. Грейнджер, война окончена. Все крестражи уничтожены. — Что? — Ты уже это сделала. Волдеморт мёртв. Ты убила этого психопата. — Что? Нет. Мне нужно… Мне нужно… — Грейнджер! Посмотри на меня. Она успела поднять глаза и увидела Малфоя, стоящего перед ней на коленях. Он носил смешную корону. Почему он снова надел корону? Тем не менее, он продолжал говорить: — Война окончена. Ты победила. Волдеморт мёртв. Беллатриса мертва. Видишь, это её могила, ты на ней сидишь. Буквально! Он указал на надгробие. Да, там было имя Беллатрисы. Какое-то время Гермиона просто дышала и смотрела на него. Потом всё медленно вернулось к ней. Воспоминания об окончании войны, последних месяцах и о текущем дне с Малфоем. Она чувствовала мокрую грязь, в которой сидела, липкий пот от своей панической атаки — потому что это было именно панической атакой. Точно. Теперь она вспомнила, что время от времени они у неё случались. Гермиона посмотрела на свои руки, покрытые грязью: в темноте это выглядело пугающе, напоминало кровь. Вся шкура теперь была в грязи в тех местах, где бы её колени ни касались земли. Она встревоженно встала. — Твоя шкура. Она… извини. Я её выкуплю, — взвизгнула она. Драко наложил несколько очищающих чар на её руки и ткань, пока они не стали выглядеть чище. — Мне плевать на плащ, — сказал он и аппарировал их обратно в гостиную. — Извини, я не подумал… — пробормотал он и отпустил её. Гермиона вытащила палочку и произнесла «Скорджифай» в сторону грязи на своих ботинках и вокруг них. — Нет, это не твоя вина. У меня часто бывают панические атаки. Теперь я вспомнила. Малфоя, похоже, не волновало, что они испачкали грязью клетчатый мраморный пол. Когда полы были очищены, Гермиона обнаружила капли воды на своих щеках, поэтому она вытерла и их, одну за другой, но они не исчезали. Только когда её зрение стало размытым, она поняла, что плачет. — Извини, — пробормотала она. — Мне очень жаль. Она яростно зажмурилась, чтобы выдавить слезы и смахнуть их быстрее, чем они появлялись. — Прости, я почему-то расклеилась, — снова всхлипнула девушка. Вот тогда она больше не могла сдерживаться. Позволяя своей палочке стучать по каменному полу, она уткнулась лицом в ладони, чувствуя, как они становятся влажными над её опухшими глазами. Она дышала, заставляла себя дышать, но её легкие выдавали только прерывистые рыдания, из-за которых было трудно говорить, составлять слова. Почему она должна была чувствовать себя такой разбитой? Почему это просто не прекратилось? Боль, воспоминания, стыд. Она не хотела, чтобы Добби умер за неё. Она никогда не хотела, чтобы её родители были втянуты в войну только потому, что она решила дружить с Гарри Поттером на первом курсе. — Тебе не за что извиняться, — тихо сказал Драко, и она поняла, что он стоит на коленях напротив неё, как и на кладбище. И теперь Драко, чёрт возьми, Малфой должен был стать свидетелем этого. Тот, кто причинил ей столько боли за эти годы, имел совесть сесть перед ней и наблюдать за ней. Всё казалось неправильным. Это было так неправильно. Почему он не посмеялся над ней сегодня? Почему он не был таким, каким должен был быть? Предсказуемым, с раздутым эго, полным дерьма, ничем, кроме как пустышкой. Этот Драко был неправ, потому что теперь ей было жаль, что она плакала в его гостиной из-за него. В конце концов, теперь ему приходилось сидеть и неловко молчать. — Они знают, что ты здесь? — вдруг спросил Малфой тише обычного. — Кто? — спросила Гермиона хриплым голосом. — Поттер и Уизли. Кто же ещё? — Что я планировал прийти сюда и что я уже пыталась раньше — да. В этот раз — нет. — Они не захотели пойти с тобой? — Их воспоминания об этом месте немного светлее моих. Но они поняли, что это мой способ справляться с прошлым. — Разве они не хотели защитить тебя от большого, страшного и злого Пожирателя Смерти? — Ты имеешь в виду себя? — фыркнула она и почувствовала, что её пульс снова немного замедлился. — Не знаю, как тебе это сказать, но ты не такой уж большой и не такой уж страшный. Отвлекшись, Гермиона наложила чары времени и увидела, что уже довольно поздно. — Но, может быть, мне стоит уйти. Они, вероятно, будут волноваться, ты прав. Драко не ответил. — Спасибо, что позволил мне сегодня взглянуть на гостиную. И мне жаль, что ты находишься здесь под домашним арестом. — Почему? — Что? — Почему тебе жаль? — спросил он холодным голосом. — О, так ты хочешь быть здесь? — спросила она в замешательстве. В чём была его проблема? Он вздохнул. — Неважно. Ты уверена, что сможешь аппарировать? Лучше воспользуйся камином. Предлагая ей горшок с летучим порошком рядом с камином, он внимательно изучил её лицо, когда она встала с пола. Нерешительно Гермиона взяла горсть порошка и бросила его в огонь, шепча достаточно тихо, чтобы он не услышал «Площадь Гриммо двенадцать, Лондон» — в конце концов, она всё ещё была хранительницей тайны. — Грейнджер? Она обернулась, и состояние Малфоя было иным, чем весь вечер до этого. Он схватил палочку и повернул шею, сжав челюсти. Было ясно, что слова хотели вырваться из него, и казалось, что он боролся, пытаясь протолкнуть их. — Спасибо, что задержалась немного дольше. Он выглядел так, будто эта фраза стоила ему многого, возможно, больше, чем все остальные личные, откровенные мысли, которыми он поделился с ней сегодня. Как будто это было против всей его натуры — сказать ей такую ​​фразу. Гермиона кивнула, не зная, как ещё отреагировать, и, неловко махнув Малфою, шагнула в зелёный огонь и была унесена им.