the Glory

Плавные движения, четкие линии. Абсолютное чувство ритма. Это те вещи, которые всегда ассоциировались у Юно с безупречностью во всём, в каждом аспекте жизни. Он не мог представить, чтобы что-то было не так, он привык к тому, что окружающий его мир — идеальная картинка, чётко выверенный расчёт. Ему бы ни за что не полюбилось это, если бы не профессия и любовь к точности. А ещё… Если бы не случайно увиденное им в один из особо пасмурных и серых дней, когда снег за окном, казалось, стирает весь внешний мир, и перед глазами остаётся лишь пространство репетиционного зала, залитого слабым светом, а в душе — одинокие звуки негромкой музыки, звучащей из колонок, и еле различимое дыхание. Юно ощущал себя неправильно, когда наблюдал исподтишка за парнем, отдававшегося музыке и ритму с невообразимой страстью и силой. Он был вором, который отнимал то, что не должно ему принадлежать. И всё равно, что он пришёл к этому залу, к этому человеку намеренно, все дела могут подождать по крайней мере до тех пор, пока этот прекрасный незнакомец не поймёт, что за ним следят с неприятно пристальным интересом. Дун Сычен отличался от Юно не только тем, что был с другого направления и практически никогда не сталкивался с ним. Он буквально считался его противоположностью. Если бы хоть однажды им пришлось проводить время вместе, то Сычен умер бы от скуки, а Чон Юно, не выдержав бы его взбалмошности и неумения элементарно общаться с людьми, просто развернулся бы и ушёл. Но сейчас уйти будет не так просто. Практически невозможно, потому что Дун Сычен продолжал танцевать. Пластично и завораживающе, настолько выразительно, словно он черпал вдохновение, лишь проводя кончиками пальцев по воздуху. Юно вздохнул, поправил очки в тонкой оправе и сжал в руках папку с набросками, сделал ещё один шаг, проходя вглубь зала. Наверное, это первый раз, когда он ненавидел себя за то, что взял на себя обязанности председателя группы и старался как можно более ответственно подойти к этим делам. Сухая формальность разрушит ценный, волшебный момент. Дун Сычен остановится, быть может, напугается, и затем… — Какого хрена ты тут делаешь? Чон Юно вдруг ощутил, как по спине от этого голоса пробежали мурашки. Он был грубым, и послевкусие от него было терпким и даже горьковатым, как от сухого вина. — Ты оглох? Он услышал Сычена так близко, что отшатнулся и сделал пару шагов назад, поднимая на танцора мутный и слегка растерянный взгляд. Юно и не понял, когда звуки вокруг них замерли, и Сычен перестал танцевать, обратив на него цепкое и чуть ли не враждебное внимание. Юно для него был всего лишь помехой, очередным любопытствующим зевакой, который боялся лишний раз сказать что-нибудь дельное. Ему было невдомёк, что Чон Юно, который славился своей безупречной манерой вести дела и считался одним из лучших студентов на архитектурном, пришёл сюда ради выполнения очередного поручения и застал нечто совершенно прекрасное и невероятное для себя. Он много раз видел, как кто-то танцует, он знал, что Дун Сычен тоже занимается танцами и был хореографом, но ему никогда не приходилось видеть самолично, насколько этот человек превосходит всех, за кем Чон Юно наблюдал. Протянув ему какую-то брошюру, Юно наконец как будто отмер и заговорил. Наверное, Дун Сычен ожидал этого больше всего. — Я пришёл по делу. Хотел передать кое-что, — тихо и спокойно начал он. — Минхён попросил, он просто… Сычен слегка раздражённо выдохнул и выдернул из его пальцев листовку, пробежался глазами по ярким, зазывающим строчкам, затем разорвал её напополам и отвернулся. — Болеет. А ты не отвечаешь ни на чьи звонки, — обескураженно и удивлённо закончил фразу Юно. Что-что, а такой реакции от человека, горящего своим делом, он не ожидал. Он не смел больше что-то сказать, и Сычен тоже не говорил. Так продолжалось недолго, танцор не выдержал первым. — Уходи, если на этом всё. Мне нечего ему передать. — Минхён хочет, чтобы ты подумал, — настойчиво произнёс Юно, нагибаясь и собирая обрывки несчастной листовки с пола. Он представлял, что заново собирает по крупицам своё мнение о Дун Сычене, ведь всё оказалось куда сложнее. — Незачем отказываться, если ты даже… — Я не спрашивал твоего мнения… — Сычен запнулся, хотел назвать незнакомца по имени, но, что было очевидно, не знал его, поэтому неловко прикусил губу и начал собирать вещи, явно намереваясь уйти от назойливого председателя. — Ещё раз повторюсь, если неясно: мне нечего ему передать. В ту секунду идеализировать всегда скромного и непримечательного Сычена было невозможно, он намеренно рушил всё, топтал гордость Юно и при этом широко и почти маниакально улыбался. В самом деле, почему он такой невыносимый? Испытывает по полной, ещё и насмехается в открытую, он вообще был в курсе, с кем имеет дело? Юно возмутился бы вслух, указал на неподобающее поведение, но решил проявить терпеливость — быть может, всё не так уж и плохо, и это лишь начало, Сычену непривычно… Юно как-то слышал, что танцоры не очень любят, когда на их репетиции приходят посторонние, и что они крайне ценят личное пространство. — Надеюсь, это первый и последний раз, когда я с тобой говорю, — как бы невзначай произнёс он, проходя мимо к выходу и задевая его плечом. Голос танцора звучал так холодно и отстранённо, что по позвоночнику пробежали мурашки. — Без обид. Но, с другой стороны, разве Сычен бы не обошёл его за несколько метров, словно чумного? Он оказался чересчур близко, в плотном прохладном воздухе застыл острый запах апельсина и корицы, Юно невольно поморщился и поправил очки на переносице. Скрипнула высокая дверь, Сычен ушёл, оставив его одного стоять в темноте. Он выключил свет так легко, словно к нему никто не приходил, и у него всего лишь закончился прогон. Он отработал каждое движение, даже если танцевал для себя, добился хорошего ритма и наконец позволил себе отдохнуть. Юно поднял взгляд на окно. Был поздний вечер, снег продолжал падать, уныло и измученно завывал ветер. Погода точно отражала произошедшее между ними, но теперь хотелось, чтобы выглянуло солнце, наступила оттепель, но зима обещала быть затяжной и морозной. Он не любил холод. Не любил, ведь каждый раз резкий порыв ветра заставлял чувствовать себя беззащитным ребёнком, хотя у него никогда не было причин так воспринимать это. Наверное, Дун Сычен станет одной из них после того, что Юно увидел и услышал в этом злосчастном зале. Этот человек неуютный, словно зимняя ночь. Настолько отчуждённый и замкнутый, что Юно, мысленно возвращаясь к их разговору, с трудом понимал, как он может быть хореографом, каким образом общается с людьми. Юно бы не задавался такими вопросами, но, благодаря дальнейшим наблюдениям он всё больше осознавал, что не только с ним обходились столь несправедливо, и многие, кто так или иначе контактировал с Сыченом, становился жертвой насмешливого тона, чуть ли не обидных шуток и странных взглядов. Сычен действительно смотрел на людей так, будто они для него ничего не стоят, вот только было в его глазах что-то ещё. — Тебе не кажется, что это слишком? Сычен не такой уж и плохой… Юно глянул на парня напротив исподлобья и помешал кофе в крошечной чашке. Тот, кто много раз соглашался провести с ним время, лишь бы ему не было совсем одиноко, был одногруппником Сычена. Хуан Ренджун тоскливо наблюдал, как за окном всё утопает в белоснежной пелене, подперев подбородок, и иногда негромко вздыхал. Перед ним лежал телефон, на который периодически приходили сообщения. Юно всё собирался поинтересоваться, не Минхён ли ему пишет, но было трудно и очень неловко — они не так уж и близки. — Я не говорил, что он плохой, или что с ним что-то не так. — Юно прикусил губу, наконец собрался с духом и сделал глоток кофе, невольно скривился. — Мне лишь кажется, что он чересчур жестокий, но, походу, никто не может этому противостоять. — Дун Сычена все любят, ты прав. Он — гордость нашего университета и мечта любой девушки. И, если он действительно жестокий, как ты говоришь, то у него есть на то причины. Юно нахмурился, потеребил в пальцах салфетку и тоже устремил взгляд в окно, задумываясь над чем-то. Чего он ожидал ещё услышать… Конечно, ему самому было хорошо известно о популярности талантливого юноши, который мог одним своим движением зачаровать искушённого зрителя, но всё же, разве люди могут быть настолько слепы? — Ты тоже довольно жестокий, Ренджун. — Это ещё почему? — Юно показалось, что в тоне танцора мелькнуло что-то мрачное, как если бы его гордость серьёзно задели. — Потому что твои слова о Дун Сычена несправедливы. — Ты серьёзно?.. Хён, ты сам спрашивал, почему он такой, какой он есть, и я рассказал тебе. Разве это мои проблемы, что твои ожидания не оправдались? Юно покачал головой и залпом выпил остатки мерзкого кофе. Что-то его разозлило настолько, что он не сдержался, а потом пожалел, скривился, как от самой острой боли, и с тонким звоном поставил чашку на блюдце. Снова на несколько мгновений наступило молчание. В кафетерии, кроме них, было мало людей, практически все в такое время находились на занятиях, но Чон Юно не мог упустить шанс и не увидеться с Ренджуном. Архитекторы и танцоры пересекались крайне редко, так как они учились в разных корпусах, и совместных занятий у них не было. Когда Юно думал об этом, то становилось немного досадно — быть может, тот вечер в репетиционном зале был первым и единственным для него и для Дун Сычена. И если он готов был намеренно искать с ним встречи, проглатывать собственное самолюбие, словно вставшую в горле кость, то Дун Сычен напротив и не пытался думать о произошедшем. Того загадочного молодого человека, больше похожего на заядлого батана, он забыл с наступлением нового дня. Потому было так спокойно — взгляды многих студентов, проходивших мимо него, были липкими и пристальными, неприятными, но то, как смотрел на него тот парень… Это нечто другое и совершенно необъяснимое. Это невозможно было вытерпеть. Ли Минхён, староста их группы и предположительно друг того чудака, выздоровел совсем скоро и был полон сил и намерения разрешить все незаконченные дела. Одним из них был предстоящий международный танцевальный фестиваль - довольно крупное и популярное мероприятие, позволявшее участникам представить себя и привлечь внимание спонсоров и развлекательных компаний. Многие охотились за возможностью выступить там, но не все добивались успеха, так как конкуренция и риск нажить себе врагов были крайне высоки. — ...но игра стоит свеч, Дун Сычен, — ковыряясь вилкой в салате, увлечённо рассуждал Минхён, игнорируя то, что сидевший напротив него Сычен давно его не слушал. После того, как староста завёл речь о фестивале, интерес к разговору тут же пропал, и он ушёл в себя. — У тебя есть время подумать. — А у тебя есть ещё три месяца. В чём проблема найти кого-нибудь другого? — Минхён считает тебя неповторимым и особенным, — встрял в разговор Ренджун, который до этого сидел непримечательной тенью рядом со старостой и что-то читал. Сейчас же его голос звучал так, будто он с самого начала участвовал в их перепалке. — К тому же, ему лень искать кого-то… Минхён закатил глаза, больно ткнул его в бок и отложил вилку на полупустую тарелку, размял запястье, перебрал пальцами воздух, сгибая и разгибая их. Раздавался еле различимый хруст суставов, и друзья знали, что значит этот жест. Ренджун отодвинулся от него и притих. Сычен раздражённо откинулся на спинку стула и выдохнул, скрестив руки на груди. Некоторое время среди них мрачным и угрюмым зверем бродило молчание, заполняя собой даже их мысли. — Если ты не впишешь своё имя или имя своего подопечного в список участников до конца месяца, я сделаю это сам. Сычен злобно зыркнул на него, теряя последние крупицы терпения. Он готов был взорваться, обматерить его самыми грязными и отвратительными словами, устроить драку. Минхён тоже, скорее всего, готов был на это, но потом он глянул на растерянного и совсем уж забитого их враждой Ренджуна. В их ссорах он всегда страдал больше всех по какой-то причине и лишь иногда решался выступить третьим участником конфликта. — Я убью тебя, если ты действительно сделаешь это, — процедил Сычен. Его лицо, всегда закрытое изящной вуалью холодности равнодушия, было теперь искажено неодобрением и издевательской насмешкой. — Эй, Дун Сычен… — Раз такой умный, сам и отправляйся на этот блядский фестиваль, — абсолютно бездушным и ровным, но оттого отчаянным тоном проговорил Сычен. — Хватит лезть ко мне. Он встал, с шумом отодвинув стул, накинул на плечи толстовку, забрал рюкзак и, больше не произнося ни слова, ушёл из столовой. За него, будто крючки надоедливых колючек, цеплялись любопытствующие редкие взоры незнакомцев. Теперь молчание между Минхёном и Ренджуном, оставленное им, оказалось стыдящим и ядовитым. Староста измотанно вздохнул. Похоже, эта проблема так и останется не решённой. По крайней мере, следующие пару недель Сычен не позволит никому и на шаг к себе подойти. Не позволит и мысли допустить, что он действительно пожертвует своими принципами ради умоляющих уступить возгласами. Чон Юно ни о чём не знал. Ни один человек не знал. Вот только Сычен всё равно боялся, что в тот синевато-чёрный снежный вечер незнакомец с архитектурного заметил то, что он прятал в глубине застывшей души все эти годы. Ему и самому было неясно, с чего он так решил. Просто, кажется, тот человек был весьма проницательным и неглупым несмотря на всю свою неловкость и неуверенность. Это привлекало и наполняло желанием оттолкнуть и сбежать одновременно, и Сычен спустя время всё-таки стал думать о том, что тогда случилось. И всё из-за проклятого упрямства старосты, чтоб его... Сычен неподвижно сидел на подоконнике репетиционного зала, уткнувшись подбородком в острые коленки и слегка прислонившись к окну. Стекло холодило кожу, посылая по всему телу слабые ледяные волны. Странное ощущение, почти усыпляющее. В какой-то момент Сычен дёрнулся и встрепенулся - должно быть, и правда задремал... Он проверил время, убедился, что до наступления комендантского часа в общежитии ещё есть пара часов, слез с подоконника и хорошенько потянулся. Снял толстовку, собрал волосы в короткий хвост, чтобы не лезли в глаза. Глянув на своё отражение в огромном зеркале, Сычен надел наушники и прикрыл глаза, когда услышал первые мелодичные звуки. Они заглушали всё вокруг, позволяли сосредоточиться на собственном дыхании и сердцебиении. Сычен отсчитал несколько секунд, потом раскрыл глаза и сделал лёгкий взмах рукой...