Здравствуйте, мистер Кролик

«Бреду среди густых аллей Не трачу жизнь на бесполезных и гнилых людей Их часто вижу в зеркале, горя огнём потерь Сменив личину, они прячутся в тень». STED.D Feat ​pyrokinesis — артобстрел

      — Вам противопоказано заниматься профессиональным спортом.       Сынмин сжимает руку матери настолько сильно, что женщина вздрагивает, но не подаёт виду: терпит. Она должна находиться рядом, пока будущее сына ломается на куски с каждой секундой, чтобы не позволить его сознанию полностью развалиться на части. Справа отец приобнимает Сынмина за плечи.       Старые часы на стене стабильно отбивают:       «Тик-так. Тик-так».       Напоминают о безвозвратности времени. Уже невозможно попасть обратно на склон и не остановиться перед красной табличкой, что отделяет безопасный маршрут от опасного, чтобы не получить травму, которая одной секундой разрывает нити, что соединяют Сынмина с желанием существовать.       Он был наивен, молод и глуп. Наивен, молод и глуп до сих пор.       — Как же так… — лепечет Сынмин, уставившись на свои колени. Его чёртовы слабые ноги постоянно подводят — он хочет ударить по ним со всей силы кулаком, но вовремя осекается.       Мать бережно гладит его по костяшкам, как будто пытаясь заглушить импульсивное желание навредить самому себе, и ещё крепче сжимает его ладони.       — И танцы, — доктор поправляет очки. — Тоже под запретом.       — Вообще нельзя? — Сынмин слышит свой робкий, тоненький и тихий голосок.       — Непрофессионально можно. Вы должны понимать, что ваши ноги могут дать сбой из-за перегрузки или какого-то сложного акробатического элемента, — сухо отвечает доктор, поднимая на Сынмина внимательный взгляд. — Мне очень жаль.       Сынмину себя не жаль. Он сам виноват в произошедшем, и кажется, что мысли о своей бесполезности не прекратятся, пока он через ухо не вытащит свой мозг, хорошенько вытрясет из него всю дурь и засунет обратно, да и то у него нет уверенности в том, что получится навсегда избавиться от гнетущего ощущения пустоты. Мир вокруг теряет свою яркость так же быстро, как и гаснет огонь жизни в Сынминовской душе.       — Взбодрись, сына, — отец трясёт его за плечи. — Это ещё не конец.       Сынмин пытается ему улыбнутся, но улыбка выходит сухой и гадкой. Он понимает, что отец прав: ещё не конец. За зимой идёт лето, за ночью — день. Но Сынмину всё равно херово на душе. Херово от того, что теперь он грёбаное подобие инвалида — ходить может, бегать может, прыгать может, но любая нагрузка «выше нормы» отдаётся в ногах неприятной болью, абсолютно такой же, как при ударе коленкой об угол. Ощущение мерзкое, но возможность двигаться, пусть и частично, сохранена. А если может ходить, значит, всё в порядке.       Душевная боль отдаётся физической тошнотой. Сынмину хочется убежать и закрыться в кабинке туалета частной клиники в надежде, что никто не услышит, как он рыдает и блюёт одними слюнями. Он, понурив голову, весь сжимается, но держится и терпит — не хочет расстраивать родителей сейчас, когда им самим тошно.       Они ощущают то же самое.       — Пойдём поедим курочку, — мягкий голос матери пробивается сквозь бурный поток нехороших мыслей, как пение сирены. — Прогуляемся по магазинам и накупим тебе новых шмоток.       В голове просыпается новое чувство: надежда. Он не должен зацикливаться на возникшей проблеме, рассуждая и думая, но ничего не предпринимая. Цикл есть безумие — попытки обойти реку с бурным потоком вброд снова и снова, надеясь, что поток не смоет, а не искать мост.       Ему стоит развеяться.       В голове мосты, реки и мосты. Сынмин постепенно начинает понимать, почему воображение строит лишь их — они, как ниточки, связывают бессознательное с осознанным. И хоть как-то помогают существовать.       — Отличная идея, — кивает Сынмин. — Пойдём.       Он хромает. Достаточно заметно, если идёт рядом со здоровыми людьми, но на его хромоту никто не обращает внимания. Люди заняты рассматриванием витрин и обсуждением новинок, обменом новостями и планами. Никому нет никакого дела до мелкого пятна на рубахе, до нездоровой походки, мало кто заметит, а если и заметит, то подумает что-то про себя и забудет.       Сынмин всё понимает, но не может избавится от ощущения, что хромает он чересчур сильно. Вселенная давит.       Он ничего не может выбрать. Ни одна вещица не привлекает Сынминовское внимание так, как раньше. А ведь раньше он мог безвылазно сидеть в одном магазине до тех пор, пока не переберёт чуть ли не весь ассортимент. Но сегодня… сегодня он вернётся домой с пустыми руками.       — Ты правда ничего не хочешь? — спрашивает отец. Они сидят в примерочной и ждут, пока мать наденет выбранное Сынмином платье. Вокруг никого, даже продавец отошёл в торговый зал, но Сынмина изнутри прожигает чувство дискомфорта: будто он стоит, окружённый толпой, и тысяча людей безмолвно смотрят на него, явно чего-то ожидая.       — Не хочу, — криво улыбается Сынмин, на что отец огорчённо вздыхает. Од прекрасно знает, что за этим вздохом всегда идут безобидные нравоучения о том, что ему, их сыну, не стоит беспокоится о деньгах и не смотреть на цену, а просто брать и покупать, но отец молчит. Он перебирает пальцами и смотрит перед собой.       Возможно, вопрос не об одежде и не о покупках, а о Сынмине в целом.       — Ну как вам?       Сынмин поднимает голову одновременно с отцом и смотрит на женщину, что в светлом легком платье выглядит намного моложе своих лет. Она осторожно кружится вокруг себя, показывая наряд со всех сторон: длинная юбка развевается, подобно шали, а общий фасон хорошо подчёркивает аккуратную, немного плотную фигуру.       — Потрясающе! — отец восторженно хлопает в ладоши и поворачивается к сыну. — Но хочется что-то добавить, может, шарфик или шапочку. Что скажешь, Сынмин-ни?       — Что насчёт бантов? — тихо отвечает он. Конечно, Сынмин видит, что образ недоработан и туда действительно просится аксессуар. — Чёрный пояс с бантом на талию. Белую заколку на волосы.       — Хм, звучит хорошо, — женщина рассматривает себя в зеркале.       — Я пойду выберу.       Сынмин не доходит до аксессуаров. Его внимание цепляется за джинсовку, что мгновенно напоминает о Чонсу — когда они встретились на первом собрании трейни, Чонсу сидел в такой же, весь аккуратный и счастливый.       Ему хочется вновь с ним увидеться.       Несмотря на то, что Чонсу показывает себя интровертным человеком, он достаточно общителен и мягок. Они быстро сходятся, став друг для друга опорой, а менеджер, что отвечает за распределение трейни по группам, это замечает и подходит к ним прямо во время ужина с громким заявлением о том, что они дебютируют в одной группе. Правда, в какой — неизвестно.       Как жаль, что судьба преподнесла им обоим неприятный сюрприз.       С мыслями о Чонсу, Сынмин выбирает банты, точнее, накидывает в корзинку самые разные. По пути обратно он захватывает приглянувшийся пояс и блестящий кожаный ремень, а также пару блузок нужного размера и длинный лёгкий кардиган.       — Мы же отсюда не уйдём! — охает отец, когда Сынмин, нагруженный шмотками, показывается в коридоре примерочных.       — Уйдем, мне ещё ехать в Сеул.       — В Сеул? Забрать вещи?       — И повидаться с друзьями, — Сынмин улыбается. Постепенно ему становится спокойнее. Он помогает матери выбрать бантики, полностью отдаваясь процессу, и забывает о боли в коленях. Семья всегда является опорой для его состояния, и сам Сынмин, член этой крепкой семьи, старается сделать всё, чтобы они получали заботу и поддержку в том же объёме, в котором получает он. Даже иногда старается дать больше.       Чонсу он тоже считает своей семьёй.       Они гуляют по торговому центру до самых сумерек и, плотно поужинав, уже собираются домой. Сынмин совсем перестаёт думать о насущных проблемах, но он укладывает пакеты в багажник автомобиля, ненароком замечает ту самую джинсовку, которую зачем-то купил. И вспоминает свою радость, когда получил положительный ответ от JYP.       — Но я ведь уже практикуюсь вместе с Чонсу… — шмыгает носом Сынмин. — Неужели придётся всё отменить?       — Ох, — тяжело вздыхает мать, залезая на заднее сиденье. — К сожалению…       — Нет, подожди, — не теряет надежды отец. — У них же есть DAY6.       — Ну да, и что?       — Может, наш Сынмин-ни попадёт в инструментальную группу?       Сынмин неоднозначно фыркает. Он совсем не дружит с музыкальными инструментами, да и не особо они ему интересны: раз уж не получилось стать танцором из-за травмы, то хрен с ней, с этой индустрией к-поп. Попробует поступить в педагогический вуз, чтобы стать учителем младших классов, и будет себе жить спокойно без всякой музыки.       Он понимает, что полностью отказаться от танцев и пения не способен. Когда он думает о своём будущем, где нет места музыке, неприятно щиплет горло — всё же Сынмин не может существовать без творческого порыва, и, работая в школе, он быстро загнётся и весь иссохнет.       Хотя что мешает оставить танцы как хобби?       — Давайте решим это чуть позже, — предлагает мать, когда они проезжают большую часть пути до дома. — Отдохнём и пока не будем много думать о твоей болячке.       Матушка права: Сынмин просто зациклен на своей проблеме, что уже случилась, что никак уже не исправить, и остаётся только жить дальше, но как жить, если Сынмин не может разглядеть в себе кого-то другого, а не танцора?       Он помогает донести пакеты до дома, вновь окунувшись в поток из мыслей, думает про прошлое и будущее, о том, что впереди-то ничего и нет: вот он занесёт пакеты с едой из супермаркета, помоет фрукты, спрячет скоропортящуюся еду в холодильник, а остальное разложит по ящикам, примет душ и поедет в Сеул, придёт в компанию с полотном из извинений и благодарностей, а потом сообщит о травме и попросит расторгнуть договор трейни. Возможно, он подаст документы в вуз и начнётся его обычная серая жизнь, в которой всего два плюса: дети и стабильность.       В квартире стоит тишина — каждый занят своим делом, но все сидят в гостиной. Сынмин даже глаз не поднимает, чтобы ненароком не столкнуться с родителями взглядом, ведь ему ужасно стыдно за то, что он порушил все их надежды в один миг. Он понимает, что они не собираются его осуждать, но угли, остаток от пламени жизни внутри него, всё ещё жгут и опаляют разум странным ощущением ненужности.       — Сынмин? Всё хорошо?       Он даже и не замечает, как кладёт помытые яблоки мимо вазы для фруктов.       — Да! — вздрагивает он, судорожно закидывая раскатившиеся по столу яблоки обратно в вазу. — Задумался.       Родители неоднозначно переглядываются.       — Уже поздно. Ты всё ещё хочешь поехать в Сеул?       — Да… — задумчиво отвечает Сынмин. — Погуляю и приеду завтра утром.       Прогулка, конечно, в его планы не входит, ведь друзей в общежитии у него толком и нет: только Чонсу. Только вот сейчас у Чонсу навряд ли найдётся свободная минутка, чтобы провести время с другом, разве что посидят поговорит вечером на кухне в общежитии, где Сынмин расскажет ему обо всём и попрощается. Утром уедет обратно домой, а Чонсу вновь пойдёт в компанию практиковаться, чтобы стать крутым артистом.       Сынмин совсем немного завидует ему. Завидует, но надеется, что у Чонсу получится стать знаменитым, ведь юноша весь пылает и горит, как яркая звёздочка на небе. Он надеется, что когда-то увидит Чонсу в какой-то передаче, покажет ученикам и скажет: «Вот раньше мы с ним были трейни и вместе практиковались». Представит им пару танцевальных движений, а дети начнут хлопать и повторять.       С мыслями о том, что было бы здорово пригласить Чонсу, когда он станет айдолом, выступить в школе или провести мастер-класс, Сынмин залезает в машину на переднее сиденье и пристёгивается.       — Что будем слушать? — интересуется отец, настраивая радио.       — Радио.       — Радио Ёнкея?       — Да.       Отец мог бы включить радио, не спрашивая — слушать радио Ёнкея во время семейных поездок стало в своём роде традицией. Сынмин краем уха слушает бодрый голос Ёнхёна, всё больше и больше погружаясь в размышления о своей зябкой и робкой мечте попасть как-нибудь на это самое радио, чтобы родители ехали с братом и с бабушкой на море и слушали, как он болтает с Ёнкеем о новом альбоме, и радовались за успешность сына.       Мечта остаётся мечтой. Несбыточной и далёкой.       — Что дальше будешь делать? — интересуется отец, тормозя на светофоре.       — Я… — Сынмин провожает взглядом переходящую дорогу парочку с ребятишками. — Подам документы в педагогический, как и хотел.       — Учитель младших классов?       Сынмин кивает.       — Тебе подойдёт. И рядом с нами будешь.       — Угу.       Сынмин совсем не настроен на разговор. Он устало смотрит в окно, на мелькающие в сумраке дома и яркие фонари. Они выезжают из города и едут быстро, ведь шоссе пустует, но мысли Сынмина вязкие, текут медленно, а голова становится тяжёлой. Хочется спать. Проехав указатель с надписью «Сеул» и стрелкой вверх, Сынмин немного приободряется и достаёт телефон.       Он хочет написать Чонсу, но пальцы дрожат и не слушаются. В Какао висит их переписка о трёхдневном отпуске Ода, и дальше Чонсу ничего не писал. Он не знает о травме, и почему-то Сынмин хочет рассказать ему всё лично.       Как он и думал, Чонсу всё ещё не вернулся. Разблокировав телефон, он устало смотрит, как двадцать один сорок четыре меняется на двадцать один сорок пять и отправляет маме короткое сообщение: «Доехал».       В комнате бардак — малознакомые соседи Сынмина не шибко аккуратны, но его угол такой же нетронуто-чистый, каким он оставил его перед отъездом. Тишина в общежитии трейни напрягает: Сынмин впервые застаёт его безлюдным. Обычно тут всегда кипит жизнь, даже несмотря на то, что Од просыпается раньше всех — кто-то сидит допоздна за ноутбуком, кого-то Сынмин случайно будит громким хлопком микроволновки или закипанием чайника.       Он выходит в узкий коридор и проходит в заваленную вещами гостиную. Тишина: только слышно шум фильтра в аквариуме с рыбами. Сынмин открывает нижнюю полку комода, на котором стоит аквариум, и достаёт пачку корма. Внимательно смотрит сроки годности и осторожными щепотками высыпает сухие гранулы на поверхность воды.       Каждый из трейни, что заселяется в общежитие, покупает себе рыбу. Негласная традиция, что передаётся, кажется, с самого основания компании. Когда Сынмин заезжал, тут было всего пять рыб. Теперь их десять, но в общежитии живёт всего семь человек, и когда Сынмин съедет, его крупная золотистая львиноголовка останется в аквариуме жить дальше вместе с другими рыбами. Возможно, приедет кто-то ещё и подселит вторую львиноголовку противоположного пола, и рыбки создадут крепкий семейный союз. Возможно, его рыба не проживёт и года.       Он не знает.       Он смотрит, как синий петушок, подселенный Чонсу, робко хватает разбухшие гранулы с поверхности воды. Так странно осознавать, что его рыба останется тут вместе с рыбой Чонсу. И чем больше Сынмин смотрит, как рыбы клюют корм, тем тяжелее становится на его душе. Он совсем не хочет уходить — хочет остаться в этом хаосе жить дальше и развиваться как артист. Утром бежать на практику, вечером кормить рыб.       Он находит в куче хлама чей-то блокнот, вырывает оттуда листок и огрызком от карандаша большими иероглифами пишет:       «Не забудьте покормить Авокадо, Типпи, Роксану, Шичи, Яблоко, Японию, Светоносца, Гвоздику, Картошку и Шишку. Они живые и тоже хотят кушать!

Ваш О Сынмин».

      И оставляет на комоде.       Воздуха не хватает, а мыслям в голове становится тесно. Сынмин, убрав корм обратно в ящик, возвращается в комнату, хватает рюкзак и спускается в прохладу ночных, нелюдимых улиц.       Сеул встречает его свежим ночным ветром, что не в силах выгнать из Сынмина ощущение убежать. Од смотрит на общежитие: в окнах кое-где горит свет, но здание кажется пустым, будто все ушли в спешке, побросали свои вечерние дела и сбежали от тошнотворного чувства пустоты.

Что лучше там, где Гугл не напишет «здесь»?

      Он бредёт по петляющим улицам и слушает, как сердце глухо отбивает марш. Он не знает, куда идёт, не знает, зачем, но внутри пылает яркое, едкое ощущение, что он на верном пути.       Сынмин восходит на мост и замирает.       Внизу бурлит река — недавно вычищенная от мусора. Она окружена камышами и рогозом, в которых, Сынмин уверен, ночуют утки. Берега освещают ночные фонари, показывая всему миру остатки человеческой цивилизации — тропинки, новенькие скамейки и мусорки.       Пусто. Сынмина никто не увидит.       Но он разбудит уток.       — Эй, дружище! Ты знаешь, сколько в тебе химикатов, которые загрязняют воду? Не надо прыгать. Раз о себе не думаешь, то подумай о природе.       Сынмин оборачивается и видит худощавого невысокого мужчинку в тёмных очках. Он широко улыбается и поправляет большую соломенную шляпу, из-под которой торчат длинные спутанные волосы цвета мокрой соломы.       Когда мужичок подходит ближе, Сынмин невольно вжимается в перила моста. Странный человечек одет в гавайскую рубаху и свободные шорты с большими карманами, и, когда он выходит в свет уличного фонаря, Сынмин может разглядеть большую цветастую татуировку на волосатой груди. Закат. Или же рассвет.       — Вы кто? — испуганно спрашивает Сынмин.       — Я? — мужчина показывает жёлтые зубы и достаёт из кармана самокрутку. — Фрэнк!       — Это ни о чём не говорит!       — Дружище, — он закуривает. — Мы в одной лодке. Я тоже сюда приходил когда-то, но тогда река была той ещё помойкой.       Сынмин отводит взгляд. От мужичка не веет опасностью, лишь сильным перегаром, что усиливается, когда он громким «вшшшш» втягивает дым и выпускает его через ноздри.       — Кто сказал, что я хочу прыгнуть? — Сынмин отходит в сторону, чтобы ненароком не сглотнуть едкий дым. Он совсем не знает, что внутри плотного пергамента, но, если судить по запаху, явно не обычный табак.       — Никто, — пожимает плечами Фрэнк. — Я просто предположил.       И его предположения абсолютно верны. В реке Сынмин умрёт достаточно мучительно, ещё неосознанно поборется за глоток воздуха, но тихо, почти никого не потревожив. Он немного злится, что этот… хиппи, появляется из ниоткуда, ломая все планы о спокойном уходе из мира, в котором Сынмину нечего делать.       — Я хочу тебе кое-что предложить. Это поможет тебе избавиться от тревог.       Сынмину становится интересно, и он подходит ближе. Хиппи неуклюже тушит остатки от папиросы о перила и прячет в карман, а из другого достаёт конфету в крафтовой обёртке.       — Что это?       — Рыбка-бананка.       Сынмин фыркает и складывает руки на груди, рассматривая маленькую штуковину, что аккуратно держит мужчинка. Сынмин замечает, что ногти у него слоятся, но подстрижены аккуратно.       — Возьмёшь?       Сынмин сомневается, но ему просто некуда деваться. Он понимает, что это такое, он знает, что находится под обёрткой, и почему-то видит в маленькой «банановой рыбе» выход из всех сложившихся ситуаций.       Его жизнь станет лучше.       — Сколько?       — Что?       — Сколько денег?       — Деньги? — Фрэнк хрипло смеётся и достаёт из кармана ещё одну «конфетку». — Я хочу сходить в кино на ночной сеанс. Буду благодарен, если купишь мне билет.       Сынмин удивлённо вскидывает брови. В его сознании застыл факт о том, что это по цене равняется его левому глазу, но Фрэнк просит совсем немного. Что-то не так…       — На какой фильм вы хотите пойти?       — О! — мужик достаёт из кармана третью «конфетку». — Я не знаю. Хочу на мультфильм.       — Мультфильм? Хорошо.

* * *

      Каждую их встречу по четвергам между одиннадцатью вечера и полночью на этом же самом мосте, мужичок каждый раз представляется по-разному, но Сынмин называет его просто: Хиппи. Каждый раз Хиппи приносит «конфетки», а Сынмин водит его на самые разные фильмы и мультфильмы на ночные сеансы. По дороге они болтают о всякой ерунде или о чём-то более глобальном, например, о политике или проблемах экологии.       И однажды Хиппи, представившийся «Себастиан», говорит…       — Только не смотри в небо. Особенно в полдень.       — Почему?       — Испугаешься. Лично я испугался. Насчёт тебя не знаю. Всё зависит от того, насколько тебе не хватает счастья, чтобы жить.       — А тебе сколько не хватает?       Они бредут по пустым улицам Сеула и пьют купленную на деньги Сынмина колу из кинотеатра. Почему-то кола из кинотеатра кажется необычайно вкусной именно тогда, когда где-то между многоэтажками постепенно загорается рассвет.       — Один грамм, — Хиппи широко улыбается и смеётся. — Ты ведь тоже в поисках счастья. И пока не понимаешь, сколько тебе нужно.       В поисках счастья. Звучит по-детски: глупая сказка, что мамы читают малышам перед сном. Там всегда хороший конец, там добро всегда побеждает зло — любая дерьмовая история обязательно заканчивается хорошо и, что самое важное, герои зачастую ужасно удачливы, сильны и умны. В реальности нет ни добра, ни зла, нет той самой чистой идеальности, нет «превосходно плохих» и «превосходно хороших» людей. Но думать о том, насколько сложен мир, Сынмину совсем не хочется.       Намного проще разделить всё на чёрное и белое и верить в сказки, где счастье находится беспроблемно быстро при помощи одной несчастной рыбки-бананки.       Сынмину кажется, что он нашёл счастье в музыке, но почему-то мир всё ещё серый. Ему так же кажется, что он нашёл счастье в друзьях, в совместном времяпровождении. Отчасти это так.       Сынмин смотрит на небо. Обычное небо, тёмно-синее, почти чёрное, плотно затянутое тяжёлыми тучами. Может, из-за того, что луна и звёзды перекрыты, мир такой серый? Может, из-за поздней осени и голых деревьев мир такой серый?       Юноша сжимает продрогшими пальцами «конфетку» и пытается понять, как должно измениться небо. И почему.       — Это точно поможет?       — Красоту в жизнь добавит точно, — медленно мурлычет Хиппи и закуривает толстую самокрутку, глубоко затягивается и выпускает сизое облачко дыма вверх. Оно застревает в чернеющих ветвях голых деревьев. Сынмин провожает облачко взглядом и смотрит на тёмное небо.       — А что тогда было в небе?       Странная улыбочка сползает с лица Хиппи. Он некоторое время смотрит на Сынмина, не моргая, как будто только что его спросили о чём-то неприличном, и вновь затягивается, выкуривая за раз чуть ли не половину самокрутки.       — Ты принимаешь? — переводит тему Хиппи. Он явно не хочет говорить о небе, как будто оно каждый раз ранит его сердце в одном и том же месте.       Сынмин неохотно кивает. Теперь ему ужасно интересно, чего такого страшного в небе.       — И как?       — Получше, но мир всё ещё серый.       Его жизнь здорово меняется после первой встречи с Хиппи. Он находит в себе силы двигаться дальше и просится в инструментальную группу, в, как говорила менеджер трейни, «очень необычный проект». Он даже находит в себе давно спрятанную страсть. И любовь.       — Значит, я вовремя тебя предупредил, — Хиппи снимает очки, и Сынмин впервые видит его глаза: голубые, яркие и блестящие, подведённые мешками от недосыпа и морщинами в уголках.       — Я ведь всё равно посмотрю. Ты меня заинтриговал.       — Да? — Хиппи странно улыбается. — Потом только меня не вини!

* * *

      Он не знает, к чему всё приведёт, но выбора у него нет, да и говорить «нет» уже слишком поздно. В его случае остаётся только смириться и принять всё как есть.       Чем глубже Сынмин заходит в парк, тем ярче становятся пожухлая трава, а стволы деревьев переливаются и блестят, подобно жемчугу на солнце. По окрестностям гуляют цветные блики, будто кто-то накрыл парк куполом из тысячи прозрачных кристаллов, ломающих свет на радугу, а редкий щебет птиц настолько сладок и певуч, что Сынмин легко представляет себе лето. Холодное, сырое лето.       Он шагает не по тропинке, как все обычные люди, а весело петляет между стволами деревьев, разглядывая их, как скульптуры в музее: кору каждого дерева блики с неба красят в фееричные оттенки, создавая индивидуальные узоры, на которые можно смотреть бесконечно.       Сынмин чувствует на себе чей-то взгляд, мягкий и приветливый, как будто вся природа вокруг совершенно не против того, что он топчет мёртвую траву, раскидывая грязными белыми кроссовками опавшие листья. Листья словно вылиты из чистейшего золота или бронзы: Сынмин поднимает самые симпатичные и распихивает по карманам. Его пальцы быстро становятся мокрыми и грязными, пахнут перегноем, но Сынмин не обращает на них внимания, ведь ему так хорошо и весело.       Он достаёт из кармана «конфетку» и быстро закидывает в рот. Резво сбегает с холма на тропинку и идёт дальше, рассматривая прохожих, подмечая про себя то, насколько всё же люди красивые.       Набегают тучи.       Весь мир вокруг сотрясается и сереет, будто покрывается пеплом. Сынмин хмурится — яркие цвета и переливы меркнут, а на плечи, кажется, давит что-то большое, тяжёлое и абсолютно невидимое.       — Гроза? — шепчет себе под нос Сынмин и смотрит на небо.       Он не думал, что когда-то ему захочется молиться.

«Только не смотри в небо. Особенно в полдень».

      Холодный страх инеем покрывает лёгкие, заставляет задыхаться. Небо давит и, кажется, сейчас вот-вот рухнет, превратив О Сынмина в лепешку. Ему так хочется лечь на землю и зарыться в мёртвые листья в надежде, что они спасут от того нечто, что внимательно смотрит за Сынмином с неба.       А разве листья выдержат?       Над ним висит глаз, закрывая собой солнце. Огромный, красный глаз неотрывно смотрит Сынмину прямо в душу, а Сынмин не в силах отступить. Ему сложно дышать: он сипло втягивает воздух, пытается выдохнуть, но всё заканчивается судорожным кашлем.       Вновь смотрит на небо.       От горизонта до горизонта тянутся кольца — прозрачные, закрывают собой всё небо, сдавливая всё пространство и ломая свет солнца на тысячи радужных бликов. Именно кольца, что опоясывают глаз, и окрашивают всё вокруг в яркие цвета…       Нужно бежать.

_________

      Сынмин просыпается от головной боли, что пульсирует во лбу от визжащего будильника: ровно пять утра. Совсем не хочется вылезать из кровати и куда-то идти. По комнате гуляет утренняя прохлада: нос мёрзнет, уши тоже, а шелест дождя за окном и вовсе прибивает к кровати, как капли к земле опавшую листву. Ноябрь не радует обилием солнечных дней, но вчера Сынмин возвращался в душную, нагретую закатным лучами комнату, а теперь просыпается в дубаке.       Шаткая кровать скрипит — это Джуён внизу ворочается во сне, как будто напоминая о себе. И каждый раз, когда Сынмин вспоминает о Джуёне, почему-то появляются силы встать.       Если Сынмин не проснётся, Джуён тоже.       Од осторожно спускается, слушая, как пропадает бормотание Джуёна в нарастающем ливне, и с громким хлопком закрывает окно. Джуён часто болтает во сне: иногда громко, иногда тихо. Иногда говорит что-то невнятное, иногда строит целые предложения. И на Сынмина его… особенность действует по-своему успокаивающе, как сказка на ночь, как колыбельная, снотворное.       Как банановая рыба.       — Подъём, — он пытается стянуть с младшего одеяло.       — Нееет, — ворчит Джуён, перетягивая на себя одеяло. — Не хочу в ад!       — Какой к чёртовой матери ад? — тяжело вздыхает Сынмин. — Ад ведь про огонь.       Он вспоминает ангела, что теперь часто встречает его на улице после приёма «конфетки», и сглатывает подступивший к горлу ком страха. В искусстве и религиях ангелы показаны как нечто эстетичное: красивое лицо, тело, изящные изгибы крыльев и добрая улыбка. Они, по своей сути, являются воплощением света и добра, и тот ангел, его ангел — не исключение. Правда, Сынмину ещё пока что трудно принять, что та махина, занявшая собой все небо, приходит к нему с добрыми намерениями.       Но когда он преломляет свет своими кольцами, становится очень красиво.       — Да кто сказал, что там жарко, а? — не успокаивается Джуён. Поймав момент, когда Сынмин находится в лёгком ступоре, он из последних сил вырывает из его рук одеяло и переворачивается, прижимаясь к стенке, образовывая вокруг себя безобразный, но очень уютный кокон.       Сынмин ничего не отвечает, ведь Джуён отчасти прав. Никто не знает, каков Ад, а каков Рай на самом деле, да и существуют ли они вообще? Да и стоит ли сейчас, когда дебют кусает за пятки, думать о таких абстрактных вещах?       И стоит ли тратить время на то, чтобы разбудить Джуёна?       Стоит.       — Я куплю тебе брелок с покемоном, если ты пойдёшь со мной, — предлагает Сынмин.       Джуён тот ещё засранец: проще подкупить, чем пытаться уговорить. Младший показывает из-под одеяла острый нос и хлопает блестящими глазками.       — Правда?       — Правда. Только смотри на цену, прошу тебя, — Сынмин выгребает из своего шкафа халат и нижнее белье. — Я не собираюсь покупать тебе какой-то супердорогой крафтовый брелок.       — Но ведь в прошлый раз ты купил!       — Да. Потому что были деньги и ты хорошо себя вёл, — Од внимательно наблюдает, как Джуён, весь растрёпанный и сонный, садится на край кровати, скручиваясь креветкой. — И кстати, где он сейчас?       Джуён бегает взглядом по комнате, старательно избегая зрительного контакта, а Сынмин тяжело вздыхает и выходит из комнаты, чтобы первым занять душ. Сегодня он просыпается слишком поздно, чтобы торчать в ванной комнате два с половиной часа, так что на все необходимые водные процедуры у него есть от силы час. Да и этого времени должно хватить, чтобы Джуён окончательно оклемался. Сынмин включает музыку и смотрит на себя в зеркало: устало улыбается, думая о том, что Джуён сейчас определённо точно залезет под одеяло и доспит свой законный час (а может, и два), чтобы потом собраться второпях и получить по лбу от менеджера за «не айдолский» внешний вид. И потом, когда его пинками отправят приводить себя в порядок, Сынмин пойдёт следом, чтобы послушать Джуеновский бубнёж и расчесать его волосы.       Но этого не случается. У менеджера сегодня выходной.       Прежде чем выйти из общежития, Сынмин открывает таблетницу и кладёт на язык сразу две банановой рыбы. Джуён внимательно наблюдает, как старший выпивает целый стакан воды.       Джуён знает, что Сынмин пьёт «очень важное для здоровья лекарство». И не задаёт лишних вопросов.       — Мы сегодня знакомимся с четвёртым участником группы. — Джисок обнимает Сынмина за плечи. — Ты готов?       Он, Джисок и Джуён заходят в лифт, и Джуён тыкает кнопку минус первого этажа.       — Готов к чему?       — К тому, чтобы произвести на него лучшее впечатление!       Сынмин весело хмыкает и отводит взгляд в сторону. Он совершенно не понимает, зачем им так париться насчёт первого впечатления, да и тем более Джисок… Джисок явно захочет сделать это смешно. Только вот Сынмин сомневается в том, что человек в репетиционной оценит их глупые шутки, ведь, если судить по полученной от сотрудников компании информации, мальчик за дверью — холоден и собран.       А холодные и собранные люди чаще всего оказываются ужасными реалистами и скептиками.       Сынмин надеется, что это не так. Он немного побаивается того, что серьёзный и собранный человек вдруг возьмёт и станет для двух оболтусов заменой отца. За несколько дней Сынмин смог привязаться к гиперактивному Джисоку как к брату, а Джуёна с его позитивно-инфантильным характером и вовсе считает своим сыном.       Сынмин молчит о том, что очень рад чувствовать себя второй мамочкой для Джуёна.       Он рад ощущать себя нужным и надеется, что человек за дверью возненавидит Джуёна за его скверный характер и оставит его на попечении Сынмина.       — Давай просто покажем, насколько мы крутые, — Джисок хлопает Сынмина по плечу и рассматривает через отражение в зеркале лифта его задумчивое лицо. Они выходят из лифта и бредут по коридору, чтобы встретить своего нового товарища, познакомиться и показать ему компанию, даже если ему ранее устроил экскурсию менеджер. К слову, менеджер никогда не проводит экскурсии.       Сынмину кажется, что для человека за дверью он сделал исключение.       — Может, залетим без стука, напевая мотив нашей дебютки? — Джуён идёт впереди, «сёрбает» сладкую газировку из стаканчика с трубочкой и довольно причмокивает.       — Нет, нам нужно постучать.       — Хорошоо, постучим.       Обещание они не выполняют. Джисок первым влетает в репетиционную, пугая сидящего там человечка так сильно, что он подпрыгивает и роняет гитару. Сынмин видит лишь то, как новый член группы поднимает инструмент и проверяет его сохранность, но этого достаточно, чтобы уничтожить сердце в пух и прах. Растрёпанный юноша сидит в репетиционной совсем один и кажется ужасно маленьким, хрупким на фоне громадной комнаты, что визуально расширена из-за зеркал.       — Здравствуйте? — робко подаёт голос юноша, и его мягкий бас электрическим током бьёт по разуму Сынмина.       Он чертовски. Милый.