Здравствуйте, мистер Кролик

      Он просыпается от резкого толчка. Вокруг пахнет бензином, а едва слышимые нотки автомобильного саше с манго отдают на языке неприятной горечью. Сынмин чувствует неприятную боль в области шеи, поэтому осторожно отрывает голову от окна и заглядывает в зеркало заднего вида. На своей щеке он видит красный след от ремня безопасности.       — Чёрт! — ругается Сынмин, потирая щёку, и вертит головой, осматривая своё лицо в зеркале со всех сторон.       В машине пусто и сумрачно: она стоит на парковке заправочной станции, освещённая ярко только с одной стороны — и это не окно, у которого сидит Сынмин. Свет падает сзади, загоняя в салон мрачные тени, но Сынмин их совершенно не пугается, хотя они выстраивают перед глазами не самые удачные образы и призрачные фигуры людей со сломанными костями. Он уже привык.       Также он не боится оттого, что салон машины просторный, светлый, знакомый и чистый — такой же чистый, как его мысли сейчас. Практически.       Сынмин знает, кто он такой, где находится, почему сидит в машине и ждёт менеджера. Также он знает, что шум за дверьми и вязкие снующие туда-сюда силуэты вдали — это не галлюцинации и призраки, а обычные люди, такие, как и он сам. Он знает, что яркие, слепящие огни, что волнами накатывают на машину и тут же исчезают — фары чужих автомобилей. Он знает, что висящие в воздухе силуэты дорожных знаков и окон — это поднятые где-то вдали строительным краном блоки, а никакие не предметы…       Он знает, что когда становится слишком ярко, слишком шумно, слишком активно снуют туда-сюда силуэты, берутся за руки и пляшут вокруг машины хоровод, нужно сделать вид, что ничего этого нет. Если же хоровод из силуэтов действительно существует, то кто-то из людей заметит, что он никак не реагирует и дотронется до Сынмина.       Краем глаза Сынмин замечает, как одна из теней приближается, и весь напрягается, но, увидев в силуэте очертания Хёнджуна, расслабленно откидывается на сиденье: Хёнджун — это Хёнджун. Он хороший.       Дверь со стороны Сынмина открывают, и Хёнджун крепко хватает его левую руку так неожиданно и резко, что Сынмин вздрагивает и кричит.       О подпирает дверь правым плечом.       Сынмин рывком подаётся в сторону, хочет сбежать, но его крепко держит ремень безопасности и дверь, что закрыта. Он прикладывается виском о стекло и забивается в угол, понимая, что в который раз облажался перед бессознательным.       Он столько пытается, столько сражается, но всё ещё не может выбраться из бреши между реальным и иллюзорным.       Его руки дрожат, а бешеный стук сердца отдаётся в голове раскатами весеннего грома. Дышит Сынмин совсем уж плохо, жадно хватает губами воздух, кашляет, потому что вдыхает слишком много, сипит, потому что вдыхает слишком мало, и судорожно сжимает правой рукой ремень безопасности. Кожа на левой руке зудит и покалывает, как будто её действительно кто-то касался. Но вокруг никого нет.       Сынмин в машине один.       Он знает, кто он такой: О Сынмин — музыкант и самый настоящий идиот. Он сидит в машине и ждёт менеджера, Гониля и Хёнджуна, чтобы вместе с ними приехать к знакомому врачу-психиатру. Врач занимается лечением младшей сестры менеджера, у которой совсем недавно диагностировали хроническую депрессию, а ещё раньше специалист давала консультацию и самому менеджеру — когда у него случился нервный срыв из-за неудачных съёмок.       Она — одна из немногих действительно хороших специалистов, кто может принимать пациентов ночью. И Сынмин надеется, что она поможет.       Разблокировав телефон, он устало смотрит на час ночи на электронных часах, размышляя, как он вообще смог докатиться до такого. Они прибывают в Корею в полночь, и менеджер чуть ли не за шкирку сразу же тащит Сынмина в машину к психиатру, что живёт даже не в Сеуле, а за городом. Сынмин прекрасно помнит, что задремал он после того, как они выехали в пригород, но почему-то просыпается на парковке заправки, хотя ехать до нужного адреса, если верить навигатору, оставалось около десяти минут.       Может, он всё ещё спит?       Тени продолжают плясать хоровод вокруг машины — Сынмин смотрит в телефон, листает ленту новостей в Твиттере, пытаясь забыться в обновлениях других артистов, но краем глаза видит движения и старается никак не реагировать, но кровь стынет в жилах, а разумом Сынмин попросту не может сосредоточится на строчках в постах социальной сети. Он старательно думает о том, что это никакие не тени, а просто ветер качает силуэты деревьев и кустов.       Но когда хоровод приближается, а тени начинают плясать намного быстрее, ему просто невозможно их игнорировать       Он сглатывает подступивший к горлу ком страха и тыкает пальцем по экрану, но промахивается по иконке KakaoTalk с первого раза. И со второго.       С третьего.       Мысли крутятся в голове, как хомяки в пластиковом шаре, что выпустили бегать по лужайке и забыли. Чувство потерянности растекается по всему сознанию и не даёт размышлять, а также выпускает на волю все эмоции: Сынмин горестно откидывает телефон в сторону и прижимается макушкой к креслу спереди, закрывая лицо ладонями. И даже в кромешной темноте его сознание вновь и вновь рисует эту адскую пляску из цветных огней и теней.       — Невыносимо! — рычит Сынмин и откидывается на спинку кресла. Дрожащими руками он нащупывает в кармане джинсов крошечный пакетик из крафтовой бумаги.       Именно в такие моменты Банановая Рыба пусть и не мгновенно, но помогает. Он закидывает кривенький кругляш в рот и закрывает глаза — наркотик горчит на языке, а когда Сынмин глотает, по телу бегут мурашки. Он уже предвкушает, как у него слегка онемеют мышцы на шее, голову пробьёт электрическим током, мир станет ярче и пляшущие вокруг тени исчезнут, и Сынмин только будет о них помнить, но не видеть.       — Что ты ешь?       Тихий, низкий голос разрывает готовность к получению кайфа. Слева кто-то тёплый прижимается к его боку, и Сынмин судорожно вздрагивает, вжимаясь в дверь.       — Ты чего?       Хёнджун всматривается в его лицо и сидит чуть поодаль — он явно Сынмина не касался, и Сынмин ещё не до конца уверен, что перед ним настоящий человек, а не очередная галлюцинация. Он щурится, внимательно разглядывая Хёнджуна: его аккуратные, мягкие черты лица и чёрные волосы, что, кажется, лишь за один перелёт успели вырасти ещё на пару сантиметров. Он смотрит на его рельефную шею и боязливо вскидывает взгляд на шершавые губы.       — Всё… всё в порядке.       Помимо горечи, на языке возникает сладкое послевкусие, что всё ещё осталось в памяти Сынмина после поцелуев.       Машина покачивается, когда на переднее сиденье заваливаются менеджер и Гониль, и Сынмин вздрагивает, оглядываясь по сторонам. Пляска теней за окнами исчезает, как и душащее чувство безнадёжности. Остаются только чёрные точки перед глазами и белый шум в ушах.       — Хорошо. Отдыхай, — мягко и устало улыбается Хёнджун. — Скоро тебе помогут.       Сынмин хочет возразить, что «отдыхать» он не собирается, ведь работы над песнями полно, а он просто отлеживается в четырёх стенах и ничерта не делает полезного. Ему совсем не хочется получать помощь. Особенно помощь специалиста. Если хоть кто-то из группы узнает о том, что он принимает, начнётся скандал и, скорее всего, наркотик отберут, а Сынмина снова запрут в четырёх стенах. Поэтому он планирует юлить и строить из себя просто усталого человека, но не наркомана.       Он давно признаёт себя наркоманом.       И дело даже не в Банановой Рыбе. Сынмин легко застревает в чём-то или ком-то, он по жизни зависим от чего-либо, и неважно, наркотик это или человек.       Больше всего он боится, что Хёнджун перестанет быть таким чертовски привлекательным и красивым, каким он предстаёт перед Сынмином, обкуренным Банановой Рыбой.       На его колени падает что-то мягкое и маленькое — Сынмин смотрит вниз, и страх на мгновение отпадает. На его коленях лежит Мистер Кролик. Его пузо зашито фиолетовыми нитками так аккуратно и искусно, что можно легко принять «шрам» за машинную вышивку.       — Ну здравствуйте, Мистер Кролик… — тихо восхищается Сынмин. Он просто не может не восхищаться тому, насколько Хёнджун рукастый и терпеливый. Мистер Кролик едва сползает вниз, когда они трогаются, и Сынмин осторожно берёт его в руки. Грубый материал щекочет пальцы и успокаивает разбушевавшийся нервишки. Сынмин вспоминает, что должен вернуть Китто, и, помня о игрушке, он вспоминает и очень удачный Хенджуновский флирт.       Сынмин улыбается. Всё ведь взаимно, верно?       — Я сперва хотел попросить Чонсу, — признаётся Хёнджун. — Потому что у меня никак не получалось. Руки ужасно дрожали.       Сынмин вскидывает на него любопытный взгляд и откидывается на спинку машинного кресла. Он чувствует на себе взгляд — это Гониль поглядывает на них через зеркало заднего вида. Удивительно то, что Гониль молчит почти всю дорогу, как будто давая возможность Хёнджуну и Сынмину говорить.       — Но Чонсу сказал, что это должен быть именно я. И никто другой, — Хёнджун облизывает пересохшие губы и наклоняется за водой, а Сынмин всё смотрит и смотрит, не говоря ни слова, боясь спугнуть сидящее рядом совершенство.       — Мы почти приехали, — сообщает менеджер, сворачивая на узкую улочку. Теперь они колесят вдоль милых новеньких домиков европейского типа с большими кирпичными заборами. Из каждого двора торчит голый ствол дерева, где-то два, а по многим изгородям ползут иссохшие лозы декоративного винограда.       Они останавливаются у непримечательного домика из белого кирпича с коричневой крышей. Когда Сынмин вылезает из машины вслед за Хёнджуном, по ту сторону кирпичного забора слышится цокот когтей об гальку, но никто не лает.       Где-то вдали ухает сова.       Первым к высокой калитке подходит Гониль и нажимает на звонок. Цокот за забором учащается, а когда Сынмин подходит ближе, то слышит сиплое, сбивчивое дружелюбным ворчанием, дыхание.       Гониль звонит ещё раз, и собака за забором гулко гавкает. Один раз. Сынмин вглядывается в старшего, ведь хочет понять, что собаку слышит не только он один, но судя по тому, как Гониль пытается заглянуть в щель между калиткой и забором, намереваясь разглядеть собаку, она всё-таки живая.       — Да иду я, иду! — по ту сторону слышится скрип входной двери, а затем шуршание сланцев о гравий. Калитку открывает высокая женщина лет за тридцать с растрёпанными волосами и в прикиде, который обычно носит Ли Джуён.       Сынмин заглянул в её глаза: умные, глубокие, с растрескавшимися морщинами уголками.       — Гониль! — радостно вскрикивает женщина. Они обнимаются как старые друзья, хлопают друг друга по спине. С робким Хёнджуном она лишь обмениваются рукопожатиями, а когда женщина подходит к Сынмину, замирает и вглядывается в его усталое лицо.       Она не подаёт руку для приветствия.       — Проходите, проходите, — приглашает она во двор. — Можете посидеть в доме или в беседке. Ах, ночью тут так хорошо. И можно увидеть светлячков, правда, Миа может их слопать.       Женщина смеётся, а Сынмин ненароком переводит взгляд на Хёнджуна. Уголки его губ дёргаются в полуулыбке, и Сынмин бессознательно эту улыбку копирует. Как зеркало.       — Привет, Миа! — Гониль заходит во двор первым, и на него с радостным сопением набрасывается слюнявый английский бульдог с сединой на затылке. Старуха.       Поздняя осень давит хандрой: во дворе золотые листья собраны кучками, и иногда лёгкий ночной ветерок скидывает с верхушки листочки, разбрасывая по пожухшему газону.       Сынмин зябнет, хоть и одет в тёплый свитер и джинсы. Он обнимает себя и осматривается, надеясь найти доказательства того, что здесь действительно холодно, но ни Гониль, ни Хёнджун не выглядят замёрзшими. Они ступают на крыльцо и заходят в дом.       Оказавшись в просторной, залитой сиреневым сумраком гостиной, Сынмин проходит чуть вперёд, оставляя друзей позади. Он не знает, что сказать психиатру, не может придумать глупые оправдания своим действиям, ведь сам не понимает, как может вот так просто напасть на любимого человека. Он ждёт, пока заговорит Гониль, но тот предательски молчит. Хёнджун тоже. Менеджер в машине.       — Меня зовут Камелия. Рин Камелия, — женщина возникает перед Сынмином буквально из ниоткуда и протягивает руку. — Я ваш врач-психотерапевт на сегодняшнюю и, я надеюсь, на последующие встречи.       Сынмин робко пожимает ей руку. Ладонь женщины мягкая и тёплая. Без колец. Сынмин краем глаза видит, как Хёнджун садится на диван, и он хочет к нему присоединиться. Но, прочувствовав на себе внимательный изучающий взгляд Камелии, перестаёт о Хёнджуне думать.       — Они мне рассказали, но я хочу послушать вашу версию, — Камелия говорит с улыбкой, осторожно и мягко. Тянет за руку в сторону двери в другой конце комнаты, и Сынмин плетётся следом, проворачивая в голове все произошедшие события.       В кабинете Камелии темно и пахнет лавандой. Она усаживает Сынмина в большое кожаное кресло коричневого цвета, что оказывается очень даже удобным, а сама садится за дубовый стол. На нём высятся аккуратные стопки бумаг, монитор и несколько грязных чашек. Гудит компьютер. Тикают большие часы в виде совы.       Сынмин успокаивается.       Первым делом он кладёт на стол дневник, ведь Хёнджун сказал, что такие вещи нравятся психиатрам и психотерапевтам. И рассказывает всё, начиная с белой мухи.       — Как долго вы употребляете наркотик? — Камелия слегка щурится, вглядываясь в Сынмина. В призрачном полумраке её глаза блестят сосредоточенностью и любопытством. Сказанная фраза мгновенно выбивает Сынмина из колеи, а план строить из себя здорового человека медленно рушится, и никакого плана «Б» у Сынмина нет, ведь он всё это время считал себя достаточно неплохим актёром.       Считал.       Теперь нет.       Камелия считывает его мысли по сжатым губам и беглому взгляду, по трясущимся рукам и красным глазам, что не похожи на глаза просто усталого человека. По походке, по манере речи, по скованности и исходящему от Сынмина страху того, что его сейчас запрут в мягких стенах и укутают в смирительную рубаху.       — К…какие наркотики? — нервно улыбается Сынмин, всё ещё не оставляя попыток соврать.       — Так вы не принимаете? — Камелия удивлённо хлопает глазами.       Сынмин отрицательно качает головой.       — Судя по тому, о чём мы с вами беседовали, ваше состояние и не хорошее, но и не достаточно плохое, — она заглядывает в блокнот, вновь читая сделанные от руки записи. — Вы как кот Шрёдингера.       — Кот Шрёдингера?       — Кот, который не жив и не мёртв. Вы не знаете о теории?       — Знаю… Но… Как это связано?       Камелия не отвечает и шуршит бумажками. Она то вскидывает взгляд на Сынмина, то снова опускает нос к блокноту, поправляет очки, когда они сползают слишком низко, и в ушах Сынмина что-то гудит и щёлкает, похоже на шум электричества: будто он слышит, как работает мозг врача, слышит, как она размышляет, стараясь подобрать правильные слова.       — Вы находитесь в состоянии, когда легко можете сорваться и исчезнуть, но что-то вас крепко держит в этом мире. Когда у людей случается что-то плохое, они пытаются как-то себе помочь, как-то выйти из ситуации. У каждого по-разному, но очень часто люди начинают пить. Или принимать наркотики.       Женщина говорит мягко и тихо, как будто убаюкивая Сынмина, но его всё равно трясёт не то от злости, не то от осознания своей бесполезности.       — Нет ничего страшного в том, что вы употребляете. Страшно то, что вы не говорите об этом мне, врачу с высокой квалификацией, — продолжает она. — Страшно то, что вы не хотите делиться проблемой с окружающими. Или же не видите в этом проблему…       — Допустим, — отрезает Сынмин. — Я принимаю.       Камелия широко улыбается и записывает себе что-то в блокнот.       — Так намного лучше, а то пришлось бы вас госпитализировать в психиатрическую клинику с подозрением на шизофрению неопределённого типа. Вы ведь этого не хотите, верно?       Сынмин откидывается на спинку кресла и слегка кружится на нём, понимая, что он конкретно так влип.       — Так что в итоге? Что со мной происходит?       — Что вы принимали?       — Банановую рыбу.       — Что? Впервые слышу. У вас наркотик с собой?       — Да, — Сынмин достаёт из кармана свёрток с Банановой рыбой и протягивает его Камелии. Она снова поправляет очки, разворачивая коричневую крафтовую бумагу.       — Ничего себе. Вы это курите?       — Нет, жую… А надо курить?       — Обычно курят. Можно я возьму несколько и отправлю в лабораторию?       — Да. Вы не знаете, что это за наркотик?       — Не знаю. Интернет тоже молчит, только аниме с таким названием есть. Интересно… — она задумчиво косится на мобильник. — Может, мои знакомые из лаборатории его знают. А можете рассказать, как он на вас действует?       И Сынмин рассказывает. Рассказывает про цветные деревья и огромное количество энергии, рассказывает об Ангеле, которого сперва пугается, но быстро привыкает. Рассказывает он о мухе, о почерке, который не может прочитать, о зеркалах и страшных снах, что похожи на действительную реальность. Рассказывает и о Хиппи, и о походах в кино на скучные фильмы, которые кажутся не такими же уж и плохими. Камелия задаёт вопросы, вытаскивая из Сынмина ещё больше информации и воспоминаний, но никакой из вопросов не заставляет Сынмина говорить о Хёнджуне.       И когда он рассказывает о том, что произошло с ним на парковке, Камелия случайно роняет ручку, прерывая бурную речь Сынмина.       — Чтобы избавиться от галлюцинации, вы решили закрыть её другой, более знакомой галлюцинацией? Умно.       Сынмин смотрит в пол, ощущая себя виноватым.       — У меня есть два предложения. Лечь в диспансер или остаться на домашнем лечении. В диспансере шанс того, что вы снова вернётесь к наркотикам, очень мал, ведь там отсутствуют многие факторы стрессов, но ведь у вас есть что-то, что держит вас в этом мире. И вы не хотите от него уходить.       Сынмин сжимает Мистера Кролика и наконец показывает игрушку Камелии.       — Вау, какой милый. Откуда он?       — Мистер Кролик? Хёнджун сделал.       В своём же голосе Сынмин слышит неопрятную гордость за то, что его Хёнджун может создавать что-то милое и прекрасное, и до него только сейчас доходит осознание того, что именно Хёнджун держит его в этом мире.       Хотя раньше считал, что Кролик.       — Вот оно, — Камелия снова щурится, и снова её глаза блестят. — Вот что вас держит в мире.       — Кролик?       — Хёнджун.       — Хёнджун… Да, но, — Сынмин облизывает пересохшие губы. — Я боюсь того, что он перестанет быть таким красивым, когда я перестану принимать. Когда мы впервые с ним встретились, я уже, выходит, считался наркоманом.       — Это действительно может быть так, ведь под наркотиками реальность сильно искажена, но вы ведь не хотите причинять ему боль подобно той, что вы причинили в отеле.       — Откуда…       — Мы уже поговорили с Гонилем и Хёнджуном. И… Хёнджун очень сильно беспокоится насчёт вашего состояния. Больше, чем за своё, ведь он единственный видел вас, когда вы достигли высшей точки безумия. Даже если он перестанет быть для вас красивым, для него вы всё ещё будете находиться на первом месте. Возможно такое, что он для вас красивый не из-за наркотиков.       Она замолкает, чтобы отпить воды, ведь к концу монолога голос женщины сипнет и садится.       — Возможно, он для вас является самым сильным наркотиком, что способен перебить любые другие.       Сынмин закрывает глаза, и мгновенно в его сознании вспыхивает блеклый образ Хёнджуна. Он стоит, не шевелится, а позади него бушуют волны, растягиваясь по всему периметру. Он устало смотрит прямо в разум Сынмина, и ему хочется подойти и обнять, защитить хрупкого Хёнджуна от бушующей реальности.       Хёнджун стоит в самой пучине и не ломается.       — Что мы можем сделать?       — У меня есть два варианта. Либо мы вас госпитализируем и вы немного полежите в стационаре под наблюдением врача-нарколога, сдадите анализы и, если будет необходимо, полежите под капельницами. Либо вы будете из дома ездить в клинику, принимать нужные лекарства и бороться с зависимостью. Но вы должны понимать, что ваш образ жизни подразумевает за собой множественный стресс, так что советую вам выбрать первый вариант. Но вы можете решить…       — Я… Я могу поговорить с ребятами?       — Да, конечно. Я могу пригласить их сюда.       — Нет. Я хочу поговорить с ними один на один.

________________

      — Я против!       Гониль злится. А когда он злится, нужно прятаться по углам и молиться, что его злость направлена не на тебя. Но сейчас Гониль весь полыхает из-за Сынмина, а тому некуда спрятаться: только за хрупкую спину Хёнджуна. Но кто он такой, чтобы ставить своего кролика под удар?       Он считает Хёнджуна своим с их первого поцелуя возле торгового центра, но не говорит никаких слащавых, заезженных фраз по типу: «Я люблю тебя, мой зайчонок» и не сюсюкается. Хёнджун не любит, когда с ним обращаются как с ребёнком, и Сынмин прекрасно его понимает.       И спрашивать Сынмин об их отношениях не собирается: Хёнджун всеми силами показывает, как к Сынмину привязан.       Ведь простить после такого нападения просто невозможно.       Может быть, Сынмин ошибается, и Хёнджуну может быть просто стыдно за свою слабость, и он не хочет, чтобы группа развалилась из-за этого инцидента. Хёнджун молчит. Молчит и впитывает в себя всю боль так же, как и бинты впитывают в себя вновь открывшиеся раны.       Заживает долго. Оставляет шрамы. Вот каков исход нахождения в одной кровати с О Сынмином.       Но сейчас Сынмин может всё исправить… Почти…       — Я не хочу, чтобы это повторилось вновь! — рычит Гониль вроде на Сынмина, а вроде и нет. Лидер прожигает взглядом Хёнджуна, который сам встал и сам загородил собой Сынмина, готовясь противиться крупному Гонилю.       — Не повторится! — настаивает на своём Хёнджун. — Он останется с нами!       — Повторится, — тихо выдыхает Сынмин, смотря в пол. — Пока галлюцинации не уйдут, повторится.       — Именно, — фыркает Гониль, а Хёнджун растерянно садится на диванчик рядом с Сынмином, аккуратно складывая руки на коленях. Он близко, очень близко, и Сынмин чувствует его полупрозрачный запах. Вновь залипает на губах, на кадыке, на сильных пальцах рук, а когда замечает пристальный взгляд Гониля на себе, отворачивается.       — И что мы будем делать? — уже беззлобно интересуется Гониль. Быстро же он остыл.       — Мне дали два варианта, — Сынмин осторожно понимает голову и вздрагивает, когда чувствует, как Хёнджун крепко сжимает его ладонь. — Либо лечиться амбулаторно, проходить врачей, пить таблетки, либо лечь в стационар, где всё это будет в одном месте.       — И ты сможешь отдохнуть.       — Ложись. Ложись не думая, Сынмин. И хватит тащить себе в рот что попало!