Здравствуйте, мистер Кролик

VI

«Над нами звёзды повисли как аденоиды. И что случилось такое в наших лесах, То что тебя беспокоит оно одно?» Leraiie & pyrokinesis — Дельнадрис — пока

      После исчезновения мухи Сынмину снятся яркие сны. Они не запоминаются от начала до конца — когда он просыпается, от снов остаются лишь остатки, совсем как пенка от кофе, размазанная по стенкам бумажного стаканчика.       Обычно ему снятся поезда и мосты. Поезда, которые едут по мостам. Просто поезда. Просто мосты. И мосты всегда рушатся, когда поезда проезжают дальше середины.       Сегодня они перелетают в Варшаву, и в самолёте Сынмину снится очередной яркий сон: поезд едет по большому мосту, перекинутому через реку, но мост рушится и поезд падает. Сынмин не знает, почему мост рушится — наблюдает с берега. Не знает он и того, есть ли на мосту рельсы или нет.       Первое, что Сынмин делает, проснувшись, пытается записать сон. Красочно, во всех подробностях. Знает, что ничего не прочитает, но пишет. Всё равно пишет.       Запись в дневнике становится ритуальным обрядом.       Самолёт слегка трясёт, оттого почерк кажется ещё безобразнее. Рядом дремлет Хёнджун. Каждый раз когда Сынмин смотрит на него, лоб, обожжённый поцелуем в ночь под сломанным фонарем, чешется и горит. Что-то подобное, наверное, ощущают породистые животные с выжженным клеймом на пузе. Хотя откуда Сынмину об этом знать? Точно. Хёнджун однажды рассказал.       После их прогулки по торговому центру начинается расписание. Крепкое, плотное расписание, не вдохнуть и не выдохнуть, ведь на носу тур. Сынмин много практикуется в одиночестве. В одиночестве — для других людей. Белая муха всегда присутствует на его репетициях как единственный и самый лучший зритель.       Поэтому сейчас, когда они путешествуют, Сынмина беспокоит полное отсутствие мухи в его жизни.       Сынмину весь тур не по себе. Он не понимает, куда пропала муха и почему, а спросить у кого-то не может, ведь никому о мухе так и не рассказал. Идиот. По-хорошему, ему должно стать легче — ведь перед глазами нет бесящего слепого пятна и никто над ухом не жужжит, но также никто и не даёт подсказки, когда Сынмин застревает в ошибках во время практики. Советы мухи иногда помогают, а иногда нет, и Сынмину как-то теперь скучно и одиноко без настойчивого «жжжжзжжхжж» рядом.       Хёнджун шевелится и открывает глаза. Он, такой сонный и ужасно растрёпанный, заставляет Сынмина вспомнить одну из записей в дневнике:       «Хёнджун очень милый, когда спит. Хотя… он всегда милый».       Хёнджун вопросительно-лениво смотрит на него и зевает в кулак.       — Который час? — он, щурясь, вглядывается в экран телефона.       — Почти семь утра по местному. Скоро прилетим.       Хёнджун вновь откидывается на спинку кресла и смотрит в потолок, а Сынмин продолжает писать. Он прикрывает дневник рукой, хотя знает, что Хёнджуну известно о «сломанном» почерке и что Хёнджун заглядывать в дневник явно не собирается.       Фиолетовые чернила в ручке заканчиваются очень не вовремя: когда Сынмин исписывает половину листа. Её чернила начали тускнеть ещё давно, а незамысловатый рисунок на корпусе уже весь стёрся под пальцами.       — Вот зараза, — ругается он, обречённо смотря на листок.       Хёнджун переводит взгляд с потолка на него, и Сынмин ёжится. Он ждёт ненужные вопросы — не привык, что Хёнджун их не задает.       — Закончилась? Ещё одну дать?       — Да сколько их у тебя?       — Много. Все не испишешь, — он достаёт пенал: крупный и тяжёлый, — выбирай.       У него много цветных ручек, да и не только их: маркеры, замазки, обычные гелевые и шариковые ручки, красивые, но ни черта не пишущие ручки в виде морковок, цветные карандаши, точилка в виде бобра, и наверняка в кармашке пенала спрятаны ластики разных форм и размеров.       А ещё в пенале лежит небольшой оранжевый бумажный стикер. На нём написано: «не забудь помыть чашки». Почерк — Сынминовский. Прошлого Сынмина.       — Зачем ты хранишь это? — он достаёт стикер из кучи ручек. Хёнджун промаргивается несколько раз и смотрит так невинно, что Сынмин жалеет о том, что звучит слишком резко.       — Я не знаю, — честно отвечает Хёнджун.       Из-за стикера Сынмин вспоминает момент, когда они переходят грань «коллеги» и становятся слишком близкими людьми, балансируя между «друзья» и «больше чем просто друзья».       Ноутбук Хёнджуна не нов, и недавно он окончательно ломается. Джисок его осматривает и заключает: такое старье мы в сервис не потащим, а просто подарим тебе новый на день рождения.       И Хёнджун начинает проводить в комнате Сынмина и Джисока гораздо больше времени. По выходным, или по вечерам, или когда Хёнджун свободен, он играет в Лигу Легенд на ноутбуке Сынмина. Сынмин даже выделяет ему папку на рабочем столе со словами: «храни всё своё барахло тут». Он совсем не боится, что Хёнджун начнёт рыскать по его информационному пространству: потому что Хёнджун честный. И потому что Сынмин ничего от него не скрывает. В цифровом мире, не в настоящем.       Хёнджун постоянно оставляет после себя кружки. Особенно после любительских турниров. После них весь стол заставлен посудой и коробками из-под суши.       Сынмина это бесит: не то, что Хёнджун играет, а то, что он свинячит. Сынмин клеит стикер на краешек монитора утром, а вечером бумажки уже нет, но стол остаётся чистым.       В первые дни Сынмин просто садится рядом и наблюдает, как он играет. Он привык видеть Хёнджуна спокойным, но во время игр Хёнджун может позволить себе злиться, смеяться, ругаться, вновь злиться. Со временем Сынмин начинает смотреть не как он играет, а во что.       — Можешь рассказать, как в это играть? — однажды спрашивает Сынмин. И Хёнджун рассказывает. И показывает. Они проводят вечера вместе, сидя близко-близко — Хёнджун хорошо учит на примерах и ситуациях, а Сынмин схватывает всё быстро.       — На каком герое ты хочешь играть?       — На ней, — Сынмин указывает на сиреневую кошку, что выглядит как герой для девчонок. Хёнджун удивлённо вскидывает брови.       — Ты уверен?       — Да.       — Хорошо. По умениям она саппорт. Накладывает щиты, немного лечит, немного замедляет врагов и даёт усиление тому, к кому она привязана.       — Значит, я смогу тебя защищать?       — А ты хочешь меня защищать? — в полумраке глаза Хёнджуна блестят неподдельным интересом.       Сынмин смущённо откатывается на стуле в сторону.       Так они и начинают играть вместе, выбираясь свободными вечерами в киберклуб. Не пропускающий занятия в тренажёрном зале Сынмин — на саппортах. Проводящий время за изучением японского Хёнджун — на грозных стрелках. Постепенно Сынмин осваивается, пробует новых героев, но никогда не покидает нижней линии и всегда следует за Хёнджуном: выходит забавно. Частично похоже на их жизнь.       Сынмин даже покупает скин: теперь его основной герой-кошка одета в пижаму сиба-ину.       Хёнджун играет на сложных героях, на тех, кто наносит тонны урона, а Сынмин его защищает. Вместе они стараются победить даже в изначально проигрышных играх: холодный расчёт Хёнджуна и реакция Сынмина делают из них чуть ли не лучшую команду.       Они начинают играть реже, когда расписание дышит в затылок, и совсем перестают после камбэка.       Воспоминания о совместных играх очень сильны и важны для их обоих. И, судя по стикеру, что до сих пор при Хёнджуне, для него они — исключительные.       Сынмин копается в пенале и достаёт фиолетовую ручку. Осматривает её, закрывает пенал, кладёт его на колени Хёнджуна. Тот, ощутив тяжесть, слегка вздрагивает, как будто пробуждаясь ото сна, но Сынмин этого не замечает. Он должен дописать сон, пока его не позабыл.       — Ты записываешь свои сны? — спрашивает Хёнджун. Сынмин замирает.       — Как ты это понял?       — Ты всегда, когда просыпаешься, что-то пишешь.       — Джисок сказал? — под ручкой, кончик которой Сынмин всё ещё упирает в бумагу, расползается тёмная лужа. Сынмин убирает ручку, грустно смотря на испорченный листок. Он переворачивает страницу: конечно же, на следующей, пусть и не ярко, чернила пропечатываются некрасивой выбоиной.       — Да, он сказал, но я и сам это понял.       Сынмин натянуто улыбается. Он надеется, что Хёнджун спросит о том, что ему снится, и они смогут сны обсудить. А если не спросит, Сынмин расскажет без разрешения: он хочет знать мнение Хёнджуна насчёт его странных, повторяющихся снов.       Но Хёнджун спрашивает то, что сбивает ход мыслей и заставляет рассуждать заново. От излишнего и слишком бурного мыслительного процесса боль молотком множит разум Сынмина.       — Пойдёшь со мной на большой турнир по Лиге Легенд после тура?       Сынмин едва дышит.       Хёнджун находится на высоком ранге. Сынмин — на низком. Хёнджун играет с теми, кто намного, намного лучше справляется со своей задачей нежели Сынмин, но Хёнджун зовёт именно его и именно туда, где игры воспринимаются со всей серьёзностью, а игроки готовы порвать друг другу глотки ради победы.       — Ты уверен? — на выдохе уточняет Сынмин, крепко сжимая ручку. Хёнджун смотрит на него очень внимательно и кивает. — Но я же позорник…       — Неправда, — Хёнджун хмурится. — Ты лучший саппорт на свете.       Сынмин не уверен, что дело только в этом.       — Мне очень комфортно с тобой, — Хёнджун отводит взгляд.       — Играть?       — И играть тоже.       Сынмину окончательно сносит крышу. Хёнджун никогда и никого не подпускает к себе настолько близко. Даже Джуёна, что является его напарником в играх, но Джуёну игры не совсем интересны, оттого Хёнджун как будто цепляется за Сынмина как за спасательный круг. Но если Хёнджуну Сынмин нужен лишь для того, чтобы вытащить на их плечах турнир, стал бы он отвечать так неоднозначно?       «Не забывай, вы говорите на одном языке».       — Ты хочешь провести со мной побольше времени, верно?       Хёнджун несколько раз кивает. Чёрные волосы падают на лицо, лезут в глаза, и Сынмин осторожно убирает их с его лба.       — Что за птичье гнездо у тебя на голове? — Сынмин только сейчас замечает, что волосы Хёнджуна потеряли свою мягкость из-за баловства с осветителями, завивками и лаками, но остаются такими же густыми и непослушными.       — Оставь их как они есть!       — Ни за что, — Сынмин крепко прижимает к груди голову Хёнджуна, чувствуя через ткань футболки на своих ключицах его недовольное, но кипятком обжигающее дыхание, и вмиг жалеет о содеянном.       Хёнджун из тех людей, кто пахнет ничем, если не считать едва заметный шлейф от шампуня, который он одолжил у Сынмина, но одновременно с этим обладает каким-то размытым, природным и слабым запахом. И это «ничто» пробирается под кожу получше дорогих духов. Сынмин не понимает, не может провести параллель между запахом Хёнджуна и чем-то существующим, оттого ему становится чуждо. И интересно.       — Что ты делаешь? — негодует Хёнджун, когда Сынмин взъерошивает носом его волосы. — Эй! Носом расчесать волосы не получится!       На удивление Сынмина, Хёнджун не сопротивляется и не брыкается. Он замирает и, затаив дыхание, ждёт.       — Что это за запах?       — Это твой шампунь… — вздыхает Хёнджун. Кожа Сынмина покрывается мурашками.       — Я не про него.       — А. Это туалетная вода, которую мне дала стилист. Слабый запах ромашки. Отпусти уже!       Но Сынмин держит и держит крепко. Пока Хёнджун дышит ему в ключицы, а «слабый запах ромашки» бьёт в ноздри, весь мир теряет ценность.

_________

      Гониль наблюдает за их искрящейся химией со своего места чуть позади. Ему отлично видно, что они делают, но не слышно, о чём говорят. Заболтанный до полусмерти Чонсу спит, а Гониль нет, и Гонилю ужасно скучно.       Он чувствует некую особенную ответственность по отношению к ним. Не как лидер и старший, а как тот, кто уже пережил нечто подобное. Гониль видит, как хорошо они ладят: Сынмин по-собачьи игрив, но ему не хватает концентрации, Хёнджун спокоен и собран, но страдает от недостатка энергии. Их слабости не заполняются, а дополняются сильными сторонами друг друга.       Они идеальны, как Инь и Ян.       Серьёзный разговор быстро кочует в милую потасовку, и, Гониль уверен, скоро они успокоятся и вновь вернутся к важному, но по громкоговорителю вещают, что самолёт приземлится через пять минут, а это значит, что в сердцах каждого тотчас вспыхивает волнение.       До их последнего концерта остаётся меньше десяти часов. Большая часть времени уйдёт на подготовку: макияж, проверка и настройка оборудования, репетиция. Ещё около часа они потратят на дорогу и заселение в отель, так что у Гониля в запасе примерно два-три свободных часа. Он потратит их на зал и еду.       Он надеется, что ничего особого не случится, но почему-то, когда самолёт идёт на посадку, страх холодит кончики пальцев.

_________

      Сынмин стоит в номере отеля в Варшаве и смотрит на белую штуку, что похожа на перевёрнутый, криво слепленный детскими пальчиками из пластилина, кокон. Его оболочка, на вид твёрдая, покрыта узором из сынминовского дневника.       Сынмин делит комнату с Гонилем. В первую же минуту заселения, небрежно бросив чемодан на пол, Гониль куда-то сваливает, оставляя Сынмина в одиночестве.       Если бы Гониль знал, что одиночество для Сынмина сродни выстрелу в лоб, остался бы рядом? Наверняка. Но Гониль не знает.       А Сынмин не знает, как реагировать на белую штуковину, прилипшую к углу номера между кондиционером и стеной.       Он вспоминает, как перед своим исчезновением муха потирает лапками брюшко, как будто готовится к спариванию. Но если спаривание, то с кем?

«И срываясь в пляс, она В омерзительном грехе Оплодотворит себя сама». pyrokinesis — Легенда о богине гроз

      От мыслей становится тошно, и Сынмин пытается сосредоточиться на разборе вещей. Одежды у него много, и переносить из чемодана в шкаф каждую вещицу не имеет смысла, поэтому он выгребает и скидывает на кровать всё, чтобы отделить нужное от ненужного, чтобы ненужное запихнуть обратно в чемодан, а нужное повесить в шкаф.       Он хочет достать пижаму и заранее спрятать под подушку. Пижамой он называет чёрные шорты и свободную серую футболку с обесцвеченным из-за тысячи стирок, в основном неправильных, рисунком кита. Но футболку он не находит.       Телефон свистит уведомлением.

Лидер-хомяк online

      «(Я проверил, есть ли тут зал)       «(И он есть!)       «(Пойдёшь?)

(Так вот ты куда делся! А предупреждать, куда уходит лидер, тебя не учили?)»      

      «(Ой, извини)       Ой, извини? Ой, извини! Сынмин сжимает губы в глупой улыбке.       «(Кстати, я поменялся комнатами с Джуёном)

(Зачем?)»      

      Сынмин морщит лоб. Он так часто это делает, что наверняка совсем скоро появятся морщинки. Мысль о делёжке комнаты отеля с Джуёном его совершенно не радует.       «(Точнее, с Хёнджуном)

(Так кто мой сосед? Ты? Джуён или Хёнджун?)»      

      «(Хёнджун)       Сынмин совершенно не понимает ход его мыслей.

(Зачем?)»      

      «(Хёнджун попросил)       Аргумент вполне себе весомый. Сынмин бы тоже сделал что угодно, если бы Хёнджун попросил. Он смотрит сквозь телефон на вещи, раскиданные по кровати, и думает о турнире по Лиге Легенд.       Интересно, как сильно Хёнджун обрадуется, если они выиграют?       «(Так ты идёшь в зал?)

(Да, сейчас спущусь)»      

      Он незамедлительно открывает чат с Хёнджуном.

Кролик-барахольщик

online

(Привет. Я пойду с тобой на турнир)»      

      «(Спасибо!)       «(Ссылка на самый лучший турнир на свете)

(Я чуть позже ознакомлюсь, хорошо?)»       (И это, я в комнате навёл небольшой беспорядок. Извини)»      

      Хёнджун отправляет стикер со смеющимся кроликом.       «(Ты и беспорядок?)

(Только немного разбросал одежду по кровати)»       (Гониль позвал в зал, когда я только начал разбирать вещи)»      

      Сынмин фыркает и чешет коленку.

(Кстати, ты не видел серую футболку с китом?)»      

      «(В которой ты всегда спишь?)

(Да)»      

      «(Она вроде у меня. Сейчас посмотрю)       Что, чёрт побери, его пижамная футболка забыла у Хёнджуна?       В чат, немного погодя, прилетает фотография, а затем и сообщение:       «(Она?)

(Да)»       (Интересно, почему она не у меня)»      

      «(Ха-ха, ты забыл её в прошлом отеле)       Сынмин этого не помнит. Возможно, он ещё что-то оставил: если не в отеле, так в автобусе точно. Все люди забывают свои вещи в путешествиях. Сынмин — человек, поэтому он не исключение.       «(Ещё ты забыл рубашку. И спортивку. И цепочку. Это все у меня лежит)

(Ты прямо как барахольщик)»      

      «(Ребята отдали мне твои вещи, потому что я точно не забуду тебе их вернуть)       Сынмин задумчиво перечитывает сообщение ещё раз. Затем ещё… и ещё. И, наконец, переименовывает контакт «Хёнджун-кроля» в «Кролик-барахольщик».       Если у Сынмина много одежды, то у Хёнджуна много всего.

_________

      Сынмин стоит в тренажёрном зале у громадного зеркала во всю стену и смотрит на себя. Точнее, на свои мышцы — руки, грудь и плечевой пояс выглядят крепко, но Сынмину кажется, что этого недостаточно. Позади пыхтит Гониль, снова сосредоточившись на жиме лёжа. Иногда он останавливается, чтобы перевести дух. Пьёт воду и рассказывает Сынмину занимательные истории из своей студенческой жизни.       Сынмин делает упражнения на трицепс при помощи розовой гантельки. Он внимательно считает вслух и останавливается лишь тогда, когда Гониль рассказывает очередную историю из прошлого:       — Я помню, как потерял Пу. Вечером случайно выпустил поводок из рук. Пу испугался чего-то и убежал. Искали с тётей по всему району, звали, манили любимой вкусняшкой и игрушкой. Нашли на детской площадке под горкой.       — Пу ведь умный пёс. Разве он не обучен командам?       — Умный. Но страх намного умнее.       Сынмин задумывается над сказанным, и от всей правдивости слов бросает в дрожь. Люди тоже умные — гораздо умнее собак, но зачастую такие трусы.       — Я сейчас отойду, — Гониль снова хочет оставить Сынмина в одиночестве, — вернусь, и продолжим, хорошо?       В голове закрадывается мысль попросить Гониля не уходить. Или просто пойти за ним, как щенок за мамой-собакой. Но Гониль не Хёнджун: Гониль начнёт задавать вопросы. И много. Поэтому Сынмину остаётся молча кивать и ждать.       Почему-то Сынмин не думает о том, что тоже хочет в уборную. Возможно, потому, что не знает, куда идёт Гониль. Логично, конечно, что он отходит по биологическим причинам, но по каким именно — неизвестно.       Поэтому Сынмин стоит напротив зеркала в маленьком тренажёрном зале при отеле в Варшаве и смотрит не на себя. Мышцы его приятно болят после продуктивной тренировки, а взгляд пуст и спокоен. Сынмин ждёт хаос, что видит только он.       Он смотрит на кокон — но лишь в отражении. Оборачивается, а в углу уже ничего нет. Вновь смотрит в зеркало и видит тонкие нити, что тянутся от кокона и уходят куда-то за пределы большого, во всю стену, зеркала. Нити не похожи на паутину или волокна шёлка, скорее, на волосы, длинные, прямые и седые. Сынмину достаточно отвернуться, перестать смотреть в зеркало, чтобы не видеть кокон, но его взгляд прикован, а тело немеет от расползающегося внутри мышц и костей страха.       Он смотрит на себя, но себя не узнаёт. Заместо его лица — другое.       Он моргает.       Отражение тоже моргает.       У отражения волосы длинные, по плечи, а лицо женственное и какое-то неправильное: ресницы слишком пышные, глаза слишком выпуклые, слишком разведены в стороны. Как у кролика.       Сынмин крепко сжимает трёхкилограммовую гантельку.       Он уже не замечает ни зеркала, ни окружающие его тренажёры. Сынмин стоит в лесу: деревья сожжены недавним пожаром, будто корчатся от боли, а корявые ветки белеют от свисающих с них прядей волос. Белые «нити» тянутся отовсюду, сжимая Сынмина плотным кольцом.       «Так вот что чувствует гусеница, когда её тельце сдавливает кокон…»       Сынмин не видит своего отражения в зеркале, ведь перед ним теперь стоит что-то худое и настолько непохожее на всю реальную реальность, что кровь застывает в капиллярах, а первобытный страх ломает все тормоза, разносит в щепки стабилизаторы напряжения, позволяя электродам заполнить все клеточки тела и пробуждая в Сынмине что-то, издали напоминающее человеческое желание жить.       Говорят, что человек использует лишь малую часть своих возможностей…       — Сынмин?       Тихий голос едва пробивается сквозь завесу из стрёкота, так похожего на белый шум неисправного электрощитка.       — Сынмин, какого…чёрта…       Голос становится громче, но Сынмин возвращается в истинную реальность только тогда, когда Гониль буквально выдёргивает его из иллюзии. Сынмин падает и отползает в сторону.       У его ног блестит разбитое зеркало.       — Что случилось? Ты не поранился? — Гониль обеспокоенно держит его за плечи.       — Я… — выдыхает Сынмин.       — Ты что, плачешь?       Мягкие слёзы щекочут пылающие жаром щёки. Сынмин касается своего лица так удивлённо, как будто это вовсе и не его слёзы. Может, и вправду не его — он уже не знает, что принадлежит ему, а что нет.       Сынмин хочет оправдаться. Он может скинуть всё на перегрузку нервной системы из-за тура, но Гониль явно не поверит в такую детскую нелепицу. Он может обвинить неисправность оборудования и халатность работников отеля: зеркало плохо закрепили. Да, всё так и есть. Просто зеркало плохо закрепили, вот оно и слетело. Никакой О Сынмин никакой трёхкилограммовой гантелей не врезал своему же отражению.       Гониль рывком прижимает Сынмина к себе, заключая в крепкие-крепкие, насколько себе может позволить, объятия. Он ни говорит ни слова, не утешает и ничего не спрашивает.       Он просто позволяет Сынмину плакать.

«Искусство и долото взял и чувством Наделил холодный, мёртвый камень; А вот, люди почему-то ведут себя как бетон». pyrokinesis — Черное Солнышко

      Гониль сидит за ударной установкой и наблюдает за Сынмином. Сынмин ведёт себя не совсем как Сынмин: он не играется с Джисоком в гляделки, а стоит и смотрит на синтезатор. Когда кто-то из сотрудников окликает его для проверки звука, отвлекается не сразу — подходит только тогда, когда его имя звучит ещё раз. Сынмин слегка оживает: вроде слушает, но кивает рассеянно и невпопад.       В его поведении малознакомый человек не увидит ничего сверхъестественного. Но Гониль не малознакомый. Гониль — его семья.       Поэтому он каждой клеточкой тела чувствует, что его состояние далеко не «просто долго отходит от шока».       Гониль не знает, что именно произошло в тренажёрном зале, а Сынмин ему так ничего и не рассказал — он вообще до сих пор не проронил ни слова. Гонилю интересно, ужасно интересно, что на уме у Сынмина, но он ценит молчание друга. Если спрашивать — то явно не сейчас.       Шея зудит от знакомого внимательного взгляда. Он ловит взор Хёнджуна, что сидит в своём углу, скрестив ноги, тихонько что-то бренчит на гитаре. Гониль вскидывает большой палец вверх. Мол: не переживай, с ним всё хорошо.       Когда Сынмин во время первого прогона песен путает слова, которые сам же когда-то и написал, Хёнджун фальшивит гитарой, явно специально, и вновь смотрит на Гониля. Но уже совсем по-другому: с толикой надежды. Гониль останавливает репетицию.       — Берём перекур.       — Но мы только начали! — возмущается Джисок. Все ребята напряжённо переглядываются. Все, кроме Сынмина.       — Проверьте ещё раз оборудование. Мониторы с подсказками тоже оборудование. Всё время про них забываем, — Гониль выходит из-за ударной установки. — Сынмин?       Сынмин молчит, держит руки на клавишах синтезатора и смотрит куда-то вперёд.       — Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает звукорежиссёр. В один миг сцену накрывает атмосфера тотальной апатии: а всё из-за Сынмина, от которого сильно веет хандрой. Он как будто пытается скрыть простуду, но не в силах удержать в лёгких кашель.       — Нам нужно кое-что решить с группой, — когда Гониль, улыбаясь, обращается к режиссеру, голос звучит обнадёживающие мягко, но, подойдя к Сынмину, он падает в серьёзный бас, — Сынмин? Ты точно сможешь выступать?       Гониль, обладатель сильной эмпатии, отлично чувствует его подавленность. Особенно ярко она ощущается, когда Гониль подходит ближе: Сынмин ужасно бледен, а его лицо больше похоже на вырезанную из цельного куска белого мрамора скульптуру, созданную, к сожалению, начинающим мастером, что ещё не умеет вдыхать в камень жизнь.       — Всё в порядке! — Сынмин улыбается, но в его глазах Гониль не может разглядеть признаки жизни.       — Когда Хёнджун попросил поменяться комнатами, он сказал кое-что ещё.       Сынмин кардинально меняется в лице. Мимика оживает, а глаза блестят тревогой. Хёнджун, определённо, тот самый творец, что способен вложить огромный кусок своей души в бетон и оживить его.       — Что?       Гониль может себе позволить враньё, если оно пойдёт во благо. Если поможет найти Сынмину мотивацию выступить хорошо.       — Чтобы мы перенесли концерт в случае твоего плохого состояния.       — Нет! — кричит Сынмин. Настолько громко и неожиданно, что Гониль вздрагивает и икает. Он озирается по сторонам: персонал, практически все, вопросительно смотрят на него. Менеджер жестом показывает: время, Гониль, время.       — Нам нужно репетировать. Говори, если тебе станет плохо, — по-доброму заключает Гониль, хотя знает, что Сынмин ничего ни о чём не скажет.

_________

      Весь концерт Сынмин держится хорошо, пусть и немного вяло. Адреналин, получаемый от выступления и энергия Виллэнс, разгоняет кровь, заставляя забыть о насущных проблемах. Но лёгкое чувство тревоги, что сжимает желудок, не даёт Гонилю дышать спокойно. Тревога притупляется до, во время и после концерта и усиливается, когда они вшестером заползают в отель и, усталые, расходятся по номерам.       Беспокойство подсказывает, что не стоит оставлять Хёнджуна и Сынмина без присмотра.       Хёнджун возвращается в номер первым и сразу же лезет в душ. Если не смыть усталость сейчас, а дать возможность Сынмину занять ванну, пройдёт целая вечность, и Хёнджун просто-напросто уснёт. Завтра у них отгул, но просыпаться грязным ему совсем не хочется.       Сынмин не возвращается, когда Хёнджун вылезает из душа. Хёнджун переодевается в свободный лонгслив из мягкого хлопка со странным цветастым узором, похожим на раскрашенный сруб дерева, и смотрит на творческий бардак, о котором писал Сынмин в чатике.       Стоит ли трогать его вещи? Наверное, нет. Если Сынмин выложил практически всё, значит, у него есть конкретная цель. Логичнее всего спихнуть всю одежду на одну половину кровати или просто дождаться Сынмина.       Или хотя бы позвонить ему.       Как только Хёнджун берёт в руки телефон, Сынмин возвращается в номер. Он выглядит потрёпанным, но это Хёнджуна совершенно не колышет, ведь его усталость затмевает другое чувство… Раздражение? Гнев? Хёнджун не понимает, не может прочувствовать его эмоцию.       — Что ты хотел сделать с вещами? — аккуратно (и боязливо) спрашивает Хёнджун. Сынмин смотрит куда-то сквозь него.       И игнорирует.       — Сынмин? — Хёнджун немного повышает голос.       Воздух вокруг застывает, а в комнату просачивается неприятный холод. Возможно, зябкость чувствует только Хёнджун. Возможно, это его внутренний страх.       Мандраж перед тем Сынмином, который стоит перед ним сейчас.       Хёнджун из тех людей, кто способен полностью перечить природным инстинктам. Он касается запястья Сынмина — пока только касается. Сынмин реагирует, внимательно смотрит на их руки.       — Иди в душ, — просит Хёнджун. Сынмин теперь смотрит прямо на него.       — Всё будет хорошо?       Хёнджуну как будто за шиворот закидывают снежок — настолько голос Сынмина покрыт инеем. В нём нет ни надежды, ни обыденного любопытства. Ни грамма эмоций.       — Да, — Хёнджун крепко сжимает его кисть. Руки Сынмина всё ещё тёплые. Они всегда такие: Хёнджун делал ему маникюр перед туром, оттого хорошо запомнил их тепло и шершавость кожи.       Пока Сынмин занимает ванную, у Хёнджуна есть миллионы секунд на размышления. Он садится на край кровати и смотрит в окно. За ним — город. Свет, отражённый луной, золотит стены зданий. Луну не видно, но Хёнджун знает, что она сияет где-то на небе.       Он достаёт скетчбук и масляную пастель, но не успевает ничего нарисовать. Сынмин возвращается. Он, как всегда, в своей дурацкой футболке с выцветшим рисунком кита и в шортах.       — Так быстро?       — Я слишком устал.       Хёнджун верит.       — Хочешь есть? Можем заказать в номер.       — Нет. А ты?       — Я хотел заказать суп или суши, но ужасно хочу спать.       — Так ложись.       Хёнджун многозначительно оглядывает огромную кровать. И вся она завалена Сынминовский одеждой. Сынмин сперва непонимающе хлопает ресницами, а затем до него доходит.       Он просто скидывает всё на пол и забирается под одеяло.       — Иди сюда, — зовёт он. Хёнджун стоит и смотрит на весь хаос как на что-то вон из реальности выходящее.       Два человека. Номер отеля. Одна постель. Подобный сюжет очень часто встречается в книгах.       Прямо сейчас они должны переспать.       Но вот загвоздка — книги обычно мало что учитывают. И Сынмин, и Хёнджун настолько измотаны, что все мысли сливаются в единую головную боль и тяжесть в теле.       Сейчас бы просто поспать, а не переспать.       — Совсем свои вещи не жалеешь, — усмехается Хёнджун. Сынмин перетягивает на себя большую часть одеяла — кто вообще в двадцать первом веке до сих пор кладёт одно одеяло на двуспальную кровать? Возможно, где-то в шкафу лежит ещё одно, но как только Хёнджун касается мягкой подушки, усталость садится ему на грудь, а мышцы размокают, как сухие листья нори в супе.       — Отстань, — сонно отвечает Сынмин.

_________

      Хёнджуну снится дерево. Его пышная крона с треугольными очертаниями практически упирается в серый, тяжёлый небосвод. В кроне мелькают красные пятна: яблоки. Вокруг дерева и до самого горизонта тянется выжженная пустошь, усеянная тысячами пьедесталами. На них стоят ржавые и пустые птичьи клетки. Все дверцы открыты.       К дереву ведёт дорожка. Когда Хёнджун подходит ближе, то замечает, что на дереве нет листьев.       Всё, что кажется листьями — птичьи перья. Всё, что кажется яблоками — алые птичьи клювы и лапы.       Тысячи глаз смотрят, как Хёнджун подходит к дереву всё ближе и ближе. Сто тысяч крыльев шелестят, когда он касается шершавой коры.       Птицы разлетаются в разные стороны.       Крик, пронзающий, как у Банши, эхом раскатывается по всему сну.       — Отпусти его!       Сквозь сон Хёнджун слышит голос Сынмина — настолько высокий и пугающий, что закладывает уши. Он открывает глаза, но не успевает ничего понять: разум мутен после резкого пробуждения.       Звон разбитого стекла до смерти пугает. Сердце Хёнджуна стучит в ушах, а прилив кортизола выгоняет вон сонливую усталость. Он пытается встать, но воздух куда-то исчезает, а всё пространство скручивается до одной-единственной точки.       До О Сынмина, что сейчас О Сынмином не является.       Он нависает над ним и разглядывает лицо так, как будто по Хёнджуну что-то ползёт.       Хёнджун инстинктивно прикрывает лицо руками, чувствует, как кожу обжигают капли крови — не его крови, Сынминовской. Размашистый удар стеклом приходится на место чуть выше запястья. Жгучая боль змеёй обвивает руки: Сынмин бьёт ещё раз и пытается протянуть рану вдоль от запястья до локтя, но…       Когда на языке Хёнджуна застывает солёный привкус его собственной крови, а раны зудят от звёздной пыли стекла, мозг работает на износ. Так быстро, насколько может. Если позволить Сынмину вскрыть вены вдоль, Хёнджун умрёт.       Поэтому не остаётся ничего другого, как бить в ответ.