Мира

Боль являлась неотъемлемой частью её существования. Денно и нощно сопровождая заблудшую душу. Она не знала, сколько времени прошло в ожидании конца, но он не наступил, сменяясь глухой болью в чёрством израненном сердце. Её прошлое до сих пор оставалось тёмным пятном в памяти, всё реже напоминая о себе в кошмарах. Наверное, так выглядит покой? И если ей предстоит выбор, она не хочет возвращаться в полное острой боли существование, где её не ждут. Даже он. Особенно он. Глаза резало от яркого света, а шум на фоне заставлял возвращаться в реальность, где она ещё жива. Где всё ещё болит. — Ты была права, девчонка, — слышит у уха, — не притворяйся. Я знаю, что ты меня слышишь. — И что же вы хотите мне этим сказать? Он буравит её взглядом, она этот взгляд выдерживает, со всей присущей ей упрямостью смотря в ответ. Хмыкает. — Он сказал, что ему это неинтересно. Мира издает смешок. Что же, ничего иного она и не ожидала. — Почему бы просто не убить меня? — шепчет. Саладин переводит взгляд на девичье лицо, но не отвечает. — Вам так нравится мучить людей? — Нет. Только тебя. Как жаль, что у меня уже есть жена, — тянется, заправляя прядь волос девушке за ухо, на что та невольно вздрагивает, продолжая смотреть курду в глаза. — Как жаль, что я предпочитаю помладше, — усмехается, смотря в удивлённое лицо напротив. Мужчина мгновение смотрит, прежде чем рассмеяться. — Этот мальчишка? Кивок. — Возвращайся, я не стану тебя удерживать. Ты сослужила мне хорошую службу, я ценю это. — Благодарю. — Но не забывай. Мир хрупок. Ни ты, ни я не хотим бессмысленных войн, потому я тебя и послушал. Ступай. Я прикажу приготовить тебе лучшую лошадь, — усмехается, переводя взгляд на лежащее у кровати зеркало и плотный свёрток рядом, — считай это свадебным подарком. Уходит, оставляя одну, погруженную в тяжесть собственных дум. Её громкий смех наполняет комнату спустя долгие мгновения, заглушая собой чужие шаги. Саладин уверен, что этот мир стоит потраченного, стоит того, чтобы в них верить. *** Она уходит с рассветом. Не прощаясь. Спешит поскорей заполнить пустоту своего отсутствия. Хочет вновь увидеть его, пусть от этого и больно. В город входила, словно впервые, продираясь сквозь толпы, сталкиваясь и сдерживая рвущиеся наружу слова. — Мои поздравления, — шепчет девушке на ухо. — Мира! Господи, ты жива. Как? — её стаскивают в объятиях, знакомят с высоким мужчиной рядом. Взглядом наталкивается на Тиберия. Тот смотрит убито, смешно выпучив глаза, хватая ртом воздух. Когда Сибилла наконец выпускает её из вида, ловит Тиберия, уводя в сторону. Тот долго извиняется, заглядывает в пустые серые глаза и снова просит прощения. Мира улыбается, хлопает по плечу и спрашивает тихое «где?». Он ведёт ее знакомым путём, задаёт сотни вопросов и смотрит. Будто Господа увидел. — Спасибо, — шепчет напоследок, оставляя одну. Его покои встречали полумраком. Снова. Снова смотрела на его ссутулившуюся спину, снова молчала, впитывая образ. — Моя милая сестрица решила меня проведать? Мира едва сдерживает смешок, прикрывая рот ладонью. Улыбка красит её уста, а глаза продолжают скользить по чужой широкой спине. — Что же будешь делать, если я не она? — рука, держащая перо застывает в воздухе. Слышится хруст. Казалось время остановилось. Он молился, чтобы это не оказалось иллюзией, созданной его воспалившимся сознанием. Молился, чтобы обернувшись, вновь увидел её. Зажатое хрупкое тело в его объятиях пахло пустыней и кровью. Её дыхание обжигало кожу, а руки сжимали ткань его белых одежд. — Мне сказали, что ты мертва. — А мне, что тебе это неинтересно, — Мира чувствовала, как он дёрнулся, будто бы от пощёчины, сильнее сжимая ее в объятьях, прижимая к широкой груди. — Я боюсь. Зачем тебе кто-то, подобный мне? — она смеётся в ответ. И в этом смехе больше, чем можно сказать словами. И он понимает. Наверное, впервые в жизни понимает без слов. Она касается губами холодного металла маски, пока руки скользят вверх по груди. Ей нравилась его маска. Холодная и пустая — точно её глаза. Она снимала её нарочито медленно, любуясь. Нравилось и его лицо. Он считал себя уродом с изувеченными болезнью лицом, со слегка подёрнутым белесой пеленой глазом. Она считала его прекрасным. Целуя каждый шрам, каждый изъян, она шептала ему об этом. Он отказывался верить. Он боялся касаться её, она же напротив. Водила пальцами по шрамам. Целовала сухие губы. Он ей это позволял. И боле ничто в этом мире не способно забрать у него её. Ни это пьянящее чувство в груди, ни её холодные руки, от которых кожа горела. — Насколько это глупо? Жаждать прощения, будучи мной, — она смотрит на него, ласково касается щеки, проводит ладонью по плечу, переплетает пальцы. — Ты уже давно прощен, только сам этого не замечаешь, — их лбы соприкасаются, чужое горячее дыхание опаляет кожу. И ей смешно оттого, как это выглядит со стороны, — твоим единственным грехом есть и буду только я. Он выпрямляется, не пряча улыбки, подхватывает на руки. И мир вокруг перестает существовать, пока они кружат в вихре собственных эмоций. — Действительно. Только ты.