Язвительные языки

      Это весьма страшное утро наступило так быстро и неожиданно, что любой бы на месте Энтони просто хотел бы укутаться в слои тяжёлых одеял и более не показывать и носа из-под этой мягкой крепости. Никогда прежде он так сильно не хотел идти на работу, как сейчас, пока крутился напротив нового зеркала.       Тёмные, словно уголь, джинсы немного обтягивали его бёдра, от чего в голову закралась странная мысль, что он всё-таки набрал вес. Не зря Анафема частенько захаживала к тому, чтобы приготовить целебный суп и чего-то плотного на обед. Или же посылки Азирафаэля пошли ему на пользу?       Черная кожуха всё так же подчёркивала его несвойственный годам стиль и талию, а в особенности цвет ярко рыжих волос. Кроули оглядел остаток своей шевелюры. Он не мог вспомнить, как именно он лишился их, однако вспышки воспоминаний иногда проявлялись подобно видениям в его глазах. Впервые в жизни эта рваная причёска нравилась ему, очень нравилась. Даже торчащие в разные бока рыжие огрызки, что ранее были роскошными лавовыми волнами.       Энтони весь вечер, пока вовсе не уснул, прокручивал мысли, как на студии будут смотреть на него. Так не хотелось замечать во взглядах окружения эту жалость к себе, что всякий раз когда подобная мысль мелькала, его начинало трусить от злости, а после – от тошноты. Кроули хоть и не был настолько знаменитым своей агрессией к окружению, но складывалось весьма неподкупное впечатление, что сегодня этот стереотип будет вычеркнут из его рабочей и личной характеристик. Никто не видел его злым настолько, насколько это видели Азирафаэль или Вельзевул. Хотя и они не были свидетелями как таковыми, ведь Энтони больше склонялся к ядовитым речам, нежели выплёскивал злость во всей своей яростной необузданной красоте. От того этот день был напряжённым не только для него, но и для ближайших окружающих.       Стоило его ноге переступить порог студии, Кроули удивлённо оглянулся по сторонам. Он хоть и знал, что большинство сцен будет снято отнюдь не на месте, однако уж сильно преобразилась съёмочная площадка и это место в целом. От декораций до места отдыха – всё благоухало обновлённостью и свежестью. Запахи только что окрашенных стен так и кружили рядом с ним, подобно лёгкому вихрю. Группа металась по разным сторонам, изредка бросая на него короткие улыбчивые взгляды.       Страх постепенно рушился. Энтони не видел в этих знакомых, и не очень, глазах жалости, которую ожидал изначально. Они были… Обычными? Нет, не так. Сотрудники радостно встречали давно знакомого актёра, молчаливо кивая ему, пока спешат по своим делам. Полные духом начать этот период нового сезона, съёмочная группа заряжала друг друга позитивом и радостью. Даже Торн улыбался. Это уже какое-то невозможное чудо. А, показалось. Он просто кривил улыбку. Однако, даже такое было отнюдь несвойственно режиссёру. — Доброе утро, мистер Кроули, — резко послышалось сзади. Актёр обернулся. Перед ним стояла Элиза, крутя в пальцах ручку чёрного чемоданчика с косметикой. — Я очень рада, что вам лучше. Хоть вы и, своего рода, грымза.       Энтони улыбнулся и даже позволил себе посмеяться с такой весьма правдивой шутки. Девушка облегчённо выдохнула от собственных слов копившееся в ней напряжение и подхватила смех Кроули. — И я рад видеть вас, Элиза. Надеюсь, сегодня вы не сделаете из меня старую деву, олицетворяющую мой характер? — В поручениях от “Бога” у меня такого нет, — подхватывая смех, сказала гримёр. — У Торна явно высоковатое эго. Но до Фэлла ему далеко. — Я про Уордлоу, — поправила Элиза. — Представлю, что я не слышал этого…       Кроули повернул к одному из полюбившихся мест, но за десяток ярдов остановился. Прямо у стола, барахтаясь со знакомым механизмом подачи кофе, крутился Азирафаэль, стоя спиной к съёмочной площадке. Что-то болезненное сжало сердце в подтянутой груди. Стоило Фэллу обернуться и пересечься со взглядом, скрывающимся под тёмной пеленой линз, в мягком теле что-то хрустнуло, а он сам легко и еле уловимо глазам дёрнулся. Или это был стаканчик с какао в его руках?       Энтони выглядел настолько хорошо и привлекательно, словно от его болезни осталось лишь ложное воспоминание. Внешне ему точно не дать сорока, от чего Азирафаэль малость покраснел, не отрывая взгляда. Любовь внутри вновь заиграла красками. Давно позабытыми, желанными нежными красками. Он легко улыбнулся ему и, словно уступая место, ушёл прочь от кофемашины куда-то в сторону гримёрных.       Кроули удивлённо провёл взглядом Фэлла, пока тот вовсе не скрылся в своей маленькой комнатушке. Он, конечно, не ожидал подобного исхода, ведь кое-как сам смог найти силы прийти сюда. Но то, что тот просто отступит и даст ему некую свободу от своих глаз – удивляло. Энтони и сам чувствует себя неловко после вчера, потому исчезновение Азирафаэля с его глаз словно являлось приятным бонусом к кофемашине.       Однако, не успев подойти и нажать на кнопку “Американо”, Кроули учуял едко-кислый аромат парфюма, коснувшийся его обоняния. Интересно, может ли быть, что Торн ходит с кислой миной потому, что и его парфюм такой? А если заменить на какие-то сладостные или цветущие ароматы, то дрогнут ли его губы в улыбке? — Рад, что ты снова в строю, — удовлетворенно сказал Роберт, прихлёбывая кофе из своей тёмной чашки. Кто-то явно смелый, если додумался подарить режиссёру кружку с надписью “Кофе не горчит. Это я сам по себе такой.” — Как ты? — Ну, — протянул Кроули и достал стакан из-под машины. Горячий напиток даже сквозь слой бумажной сжатой прихватки неприятно обжигал пальцы. — Голова на плечах, ноги и руки целы, а значит работать смогу. — Наличие головы не значит, что ты в порядке. — Ой, Торн, не начинай. — Ты, кстати, не знаешь что с Фэллом? — с лёгкой встревоженностью спросил Роберт и пригубил кофе. — А что-то не так? То есть… Нет, не знаю. — Он сам не свой. Я увидел, что он буквально только что нёсся к гримёрным, едва заметив тебя тут.       Торн окинул взглядом актёра. Он сразу догадался, что между двумя любовниками что-то непременно произошло, однако что именно – Роберт мог лишь вообразить в своей голове. Он не любил особо лезть в чужую жизнь, переступать границы личного пространства, однако видеть подавленного коллегу, ничего притом не делая, тоже не входило в его принципы. Он пригубил остаток холодного кофе, что на вкус было хуже любой приторной бурды. — Если тебя что-то беспокоит, то ты можешь рассказать мне, — словно предлагая свою кандидатуру в виде молчаливого слушателя на час или два, проговорил Торн. — Спасибо, но мне это не нужно, — холодно отказался актёр.       Прозвучало это очень и очень не мягко. Не так, как это изначально планировалось в рыжей голове. Кроули моментом скривился от собственного ответа и сделал глоток кофе, словно он вовсе ничего не говорил. Торн также молчал в ответ. Эта тишина медленно превращалась во что-то похожее на надвигающуюся бурю, которая не особо была по вкусу обоим мужчинам. Не желая оставаться в негативном пространстве, актёр аккуратно начал: — Я не это имел ввиду, — почёсывая затылок, проговорил Энтони. Даже в очках он отводил глаза в сторону, лишь бы не пересекаться с зелёными глазами Роберта. Они всегда казались ему весьма холодными и уставшими. — Последние дни действительно были трудными и я ещё не свыкся с окружением. — Я даже ничего не говорил, — спокойно сказал Торн. Он оглянул актёра боковым зрением. Тот выглядел по-настоящему озадаченным и слегка напуганным. Немного горбился и вжимал свою голову в плечи. — Боже, Кроули, не говори, что мой внешний вид так пугает людей. — Нет-нет! Нисколько… Ну, не так часто, — он поднял глаза на режиссёра. — Ладно, ты постоянно выглядишь так, словно тебе весь мир не мил.       Торн, пусть хранят его всевозможные небесные создания, чуть ли не поперхнулся бурдой, именованной “кофе”. Он знал, что выглядел не особо дружелюбно, однако такого ответа от человека напротив Роберт никак не ожидал. Возраста и более сурового вида добавляли ещё и тёмные вьющиеся волосы, наряду с растительностью на лице в виде грубой тёмной щетины.       Торн знал, что он добрее любой волающей в кино-бизнесе собаки или очередного злобного напыщенного индюка, который то и умеет, что считать деньги. Теперь-то ему стала ясна причина, почему его, как актёра, не брали на роли. — Вот как… Я не ожидал такого ответа, хотя мог бы и догадаться, — удивлённо проговорил режиссёр, смотря на начищенные, хоть и не до блеска, ботинки. На кожаных носках обуви проглядывались потёртости и комки засохшей грязи. — Тогда, какой я ещё? Только лишь злой?       Кроули задумался над ответом, стараясь подобрать самые мягкие слова. Если честно, он вообще не знал, кого из себя представляет режиссёр Роберт Уильям Торн. Энтони доводилось повстречаться с ним в момент его растущей популярности. На том период их знакомства окончился. В те годы Роберт ещё был актёром и редкими моментами подумывал уйти в режиссуру из-за проблем с кастингами и ролями, что изредка ему предлагались. Лишь более пятнадцати лет спустя им суждено было встретится вновь, на одной площадке, но уже не как равные коллеги, а как режиссёр и актёр. — Ты умён, и чаще всего этот ум приводит тебя к печальным последствиям, ведь многие считают тебя препятствием или очередной безвозмездной помощью. У тебя нет тех, кому бы ты мог что-то рассказать. Это сразу видно, когда ты много говоришь и чаще всего о какой-то ерунде. Тебе, скорее всего, нужна в чём-то помощь, однако, ты стараешься помогать другим, потому что знаешь как это – быть беспомощным и слабым. Ты даже, возможно, до сих пор ощущаешь себя таким – слабым, бессильным. Ты выглядишь злым только внешне. В плане, как может показаться со стороны. Ведь никому нет до тебя, как до человека, дела. Возможно, раньше ты и был собой, однако всем это не особо-то и нравилось, потому тебе сейчас легче держать маску злобного режиссёра, нежели быть тем, кем хочется и отбиваться от слов окружающих. У тебя хорошее чувство юмора, однако большинство принимают твои слова как факт и это делает тебя на фоне остальных ещё злее. А ещё ты жалеешь. О чём-то сильно жалеешь. Это видно по твоим глазам. Ты несчастный, Торн. Я уже видел такое… Мне жаль.       Роберт был настолько удивлён услышанным, что даже забыл про остаток кофе в его именной кружке. Он никогда бы и подумать не смог, что кто-то может видеть его так правильно, от чего внутри тела подкрадывалось ощущение, что Кроули изучал его долгие годы. Словно серого кролика в вольере. — Ты ошибаешься. Не во всех пунктах, но в большинстве, — попробовал уверить того Торн. — От правды не убежать.       Карэй что есть силы мчался по запутанным коридорам, словно за ним гнался неведомый большой клыкастый зверь. Ему уже доводилось видеть таких в гущах лесов, когда сумерки опускались на землю, однако тогда ему не было страшно настолько, как сейчас. Путаясь между дверями опочивален, он всё больше ловил себя на мысли, что близится его конец.       Наконец забежав в свои покои, он как можно тише запер двери и громко отдышался. Сердце бешено колотилось в груди, качая кровь в голову, отчего виски неприятно заныли давящей болью. Глотая воздух всё чаще и чаще, сутенёр, пошатываясь в разные стороны, подошёл к ложу и упал на него всем телом. Стопы горели, еле заметно пульсируя для их измождённого владельца. “Бёрди никогда бы не скрыл от меня такого” — унимая панику, промчалась мысль в рассудке. Нельзя было сказать, что Карэй стал хоть чуточку спокойнее, однако он в действительности старался подавить это пылающее чувство.       Бёрди в его глазах всегда был зажатым и скромным человеком, который не то что мог бы кого-то одолеть в поединке на шпагах, но и вовсе уверенно держать оружие в руках. Он был чуточку мягче некоторых дам и постоянно печалил лицо, когда был один. Точнее, когда считал, что был один.       Карей всегда замечал этот поникший взгляд, падающий куда-то вниз к стеллажам винных бочек в погребе или в глубину тёмного пруда недалеко от его поместья. Но всякий раз Бёрди улыбался ему, делая вид, что всё более чем хорошо, лишь бы не печалить близкого и такого ценного друга. От того и проблемы свалились на его плечи слишком большим и тяжелым грузом.       Толстосум всегда говорил, что ничего в жизни не имеет значение, если рядом нет близкого человека, и бросал короткие взгляды на сутенёра, как бы намекая, что тот ему дорог. И Карей всё понимал. Понимал и без лишних слов. Он знал, что насколько бы не были их чувства взаимны, подобный союз не только грешен, но и против устоев их государства.       В комнату постучались, да так громко, что сутенёр подорвался с постели и вытянулся в струнку. — Карей, ты тут? — прозвучал голос Бёрди.       Сердце вновь заколотило в груди. Сутенёр медленно приблизился к дверям, тихо подшёптывая себе под нос, чтобы владелец особняка не уличил его в тревожности. Потянув за ручку, он застыл в ужасе. — Я весь вечер тебя ищу, милый мой, — обиженным тоном сказал он. — Прости, я видимо не слышал тебя, — бросая взгляд куда-то в сторону холла, ответил Карей. — Проходи.       Бёрди сделал шаг внутрь комнаты, оглядывая покои возлюбленного уже вблизи. Однако, хорошее место подобрала Донна. Насколько он помнил, эта комната была южнее любой другой. Тут никогда не было сырости или плесени, что присущи более холодным комнатам в особняке. — Я хочу нанять людей, — резко подал голос толстосум, вглядываясь в опустившийся закат за окном. Он спокойно сложил руки за спиной, словно солдат, наблюдающий за смертью своих однополчан. — Почему? Мы же и так знаем, кто это сделал, — негодующе протараторил Карей, подходя ближе к возлюбленному. — Мы скрылись от Скотланд-Ярда и от преследователей культа. — Я не в силах вечно бегать от судьбы, Карей, — опечаленно ответил толстосум, не поворачиваясь. — Хотя бы раз в жизни я должен принять вызов и выйти на войну лоб в лоб с ними.       Сутенёр дрожащей рукой ухватился за широкое плечо, едва сжимая его через слои светлых дорогих тканей. Даже так Бёрди ощущал наплывшую панику в теле Карея. Обернувшись, толстосум светло улыбнулся и притянул ладонь к щеке напротив. Нежно поглаживая пальцами только выступившую щетину, лорд влюбленно произнёс: — Ради тебя я пойду на сделку с Дьяволом.       От этих слов стало не только приятно, но и больно где-то в глубине груди. Будто чья-то рука сжимала горячее сердце Карэя, не позволяя своей чрезмерной обеспокоенности подать виду. — Я не смогу тебя держать тут, однако и без тебя я тоже не смогу. Потому, если ты решишь уйти – я уйду с тобой.       Бёрди печально улыбнулся и притянулся лицом к губам Карэя. Трепетно и ласково одаривая того любовью и наплывшей страстью, толстосум зарывался в его волосы пальцами, легко сжимая их у корней. Поцелуи хаотично прыгали по щёкам и шеям. Карей ухватил его в объятия, сжимая руками мягкое тело. Увлеченные любовью, они упали на кровать, даже не замечая, как из-за двери высунулась голова, а после сразу скрылась.       Кроули потёр веки, легко надавливая на них пальцами. Усталость явно не желала сходить с его лица, как и тот поцелуй, что до сих пор обжигал губы. Он сразу заметил, что Фэлл целовал его не так, как прежде. Без любви и тепла. Без той страсти, которая всегда пылала между ними как в постели, так и на площадке. Всей истинной любви… Не было.       Он посмотрел в сторону гримёрок и заметил, что Азирафаэль не то что бы бежал, он буквально мчался из студии, сломя ноги. Изредка спотыкаясь о невидимые препятствия, Фэлл панически прощался с сотрудниками и коллегами с нелепой улыбкой на лице. Энтони удивлённо окинул того взглядом и заметил, что с такими распахнутыми от удивления глазами на Фэлла смотрел и Торн. Режиссёр грустно улыбался тому в след, словно наблюдал за странной, весьма странной комедией с зала. — Торн! — окликнул его Кроули, сократив расстояние между ними до прилично допустимых двух ярдов. — Мы можем поговорить? — Конечно. Что-то случилось? — Ничего, но я так подумал... Мне нужна твоя помощь. Точнее… совет.       Торн не был любителем гостей в такое позднее время, однако он позволил Кроули переступить порог его огромного кабинета. Комната была не просто захламлена, она полностью представляла из себя настоящий хаос воплоти. На стенах висели выцветшие постеры фильмов, которые когда-то режиссировал Торн. Несколько наград, покрытые пылью и тонкими паутинками, ютились в самом отдалённом шкафу кабинета. Недопитый холодный кофе стоял практически на краю стола рядом с бессчётным количеством смятых и кое-как выглаженных бумаг. Видимо, раньше они были смяты, как и остальные, а после брошены в урну. Переполненная окурками пепельница была схожа на грязного тлеющего дикобраза. Торн упал в кресло и откуда-то снизу вытянул большую стеклянную бутылку. Плескающаяся внутри жидкость сразу привернула внимания янтарных глаз. — Будешь? — Давай.       Откупорив крышку, Торн добротно налил виски в единственный чистый стакан и протянул его Кроули. — Так и о чём ты хотел попросить? Или… Как ты там сказал? — облокотившись на спинку кресла, спросил он. Держа в руках чашку с весьма дурным запахом кофе и алкоголя, режиссёр заинтересованно оглядел актёра перед собой, молча склонившегося над стаканом с виски. — Ты знаешь, что мы с Фэллом были знакомы задолго до этого проекта. Однако, ты не знаешь тех деталей, которые знаю я или он. — Кроули говорил спокойно и нетерпеливо, постепенно подбирая слова. Паника ещё не успела захватить его тело, потому и голос не дрожал, как раньше. — Всё началось в начале двухтысячных…       Актёр не спешил с рассказом, периодически подкуривая очередную сигарету, освежая горло новой порцией виски. Его глаза панически прыгали по комнате и, казалось, что даже сквозь его тёмные линзы, Торн это замечал. Кроули иногда останавливался и дополнял историю своими краткими комментариями, которые часто были не лишены эмоциональных всплесков. Он даже не замечал, как мимика на его лице приобретала вид качелей, постоянно прыгая от радостных моментов к грустным. Лицо Торна не менялось. Ни одна из тёмных бровей даже не думала дёрнуться в какую-то из сторон. — Подруга заставила сходить к врачу. До сих пор помню, что мне поставили тяжелое сотрясение мозга и что-то ещё. Спустя полгода я пошёл к психотерапевту, опять же, по уговорам Анафемы. Врач диагностировал мне какой-то весьма заумный синдром, который я ещё тогда не запомнил. А ещё посттравматическое стрессовое расстройство. Через лет пять или семь мы снова встретились и, как мне показалось, он действительно сожалел о случившемся. Сколько бы мы не работали здесь, на студии, он всегда извинялся за свои слова, за свои поступки, за всё то, что произошло между нами в прошлом.       Торн даже не думал, что тема будет настолько тяжелой. С каждым предложением, он всё больше и больше ощущал, как где-то в груди сжималось сердце, а на душе становилось только хуже. Молча слушая человека напротив, он постоянно подливал ему и себе, не отрывая глаз от рассказчика. В какой-то момент, Роберту настолько стало жаль своего собеседника, что на душе появилось отвратное и гадское чувство. Будто ежи засели в желудке, медленно разрывая органы своими иголками. Очередная чашка виски с привкусом кофе уже не лезла в горло, потому Торн попросту стал хлестать с бутылки. — Я люблю его, но не могу многого простить. Не могу выбросить из головы его слова в больнице, не могу поверить, что ради меня он буквально пошёл на такой риск, лишь бы спасти. И я не могу верить, что это была любовь. Я хочу быть с ним, однако мне больно видеть его. И я не знаю, что делать.       Торн так громко и тяжело выдохнул, словно сам только что пережил подобные муки за этот час молчания. Голова, помутневшая от алкоголя и табака, немного ныла где-то в затылке. Наконец подобрав разумные слова, он проговорил: — То, что он сделал, тяжело простить, однако, и любовь не подавить. Если ты думаешь, что сможешь перешагнуть через чувства, то готовься к ломке, словно наркоман. Ты будешь выискивать его глаза, его лицо в толпе с такой немыслимой рассудку надеждой… А когда не найдешь, что-то внутри начнёт разрывать тебе сердце. Это невыносимо, Кроули. — И что же мне делать? — Я бы на твоём месте поверил его словам. Поверил и доверился. — Но ты же не знаешь его настолько, насколько знаю его я. — Я однажды совершил точно такую же ошибку. А потом она умерла. Умерла, потому что я не простил её. Вина задавила её, подобно упавшей на голову глыбе.       Кроули поднял глаза на Торна. Он впервые видел его таким разбитым и пустым, как и его бутылка в руках. Потерянным, словно маленькое беззащитное животное в стаде мчащихся куда-то разъярённых буйволов. По щеке Торна скатилась скупая слеза. Наверное, в ней было тысячи мёртвых морей, миллионы болезненных криков и миллиарды частиц отчаяния. Несносного этой душе, отчаяния. — Почему ты её тогда не простил? — аккуратно и мягко спросил Кроули, стягивая очки с лица. — Какая разница. Я к тому, что прости я её тогда, Мина была бы сейчас жива. И я это понял, когда увидел её окровавленный труп с рассечёнными венами. Она написала, что не может побороть эту вину в себе и хочет очистить тело. Я думал, она опять поедет в Тибет, но… — Роберт, я не знал, что… — пытаясь подобрать самые подходящие слова, начал актёр. — Мне жаль. — Вина её отпустила. Пусть и таким образом. И ты не держи обиды на Азирафаэля. Он действительно жестоко поступил. Тогда мало кто мог выбиться. Его родители не понимали, что поставили ему такое условие для их одобрения. Помню, он не пил, не ел, практически не спал, звонил мне каждый божий час. Когда выдавалась минутка, я заезжал к нему. От него постоянно несло табаком и перегаром. Он как заведённая игрушка метался по дому с одним лишь желанием: чтобы ты вышел из комы. Я не оправдываю его жестокость, не подумай так. Просто хочу, что бы потом никто из вас не жалел. — Я давно его простил. Но… — Если простил, но не можешь больше ему верить, то отпусти. Пусть он живёт дальше. Без тебя.       Кроули молча завалился в пустой холодный дом, хлопая дверью что есть силы. Он вовсе позабыл как ему тошно после поездок на лондонских такси. От того и прилилась кровь с яростью к его худым пальцам. На его удивление, Торн оказался даже весьма ранимым и чувствительным человеком, нежели актёр ожидал. Он не злился, когда Кроули немного грубо отвечал ему. Просто молча подливал в стакан и протягивал опустошенную от окурков и чистую пепельницу, после того как выбросит содержимое в мусорку.       Кроули прошерстил по карманам в поисках телефона, дабы осветить дорогу наверх. Нащупав, он достал гаджет из кармана. Яркий разбитый экран подсветил ему лицо. Актёр сощурился и вгляделся в несколько уведомлений, всплывших на фоне тёмных обоев. Пролистнув неинтересные, Кроули заприметил странное сообщение от неизвестного. “Ты решил сменить имидж? Непривычно видеть тебя с короткой стрижкой. И как оно, вспомнить прошлое? Как тебе снова оказаться в театре, Рафаэль?”