Язвительные языки

      То ли это был день, что тучи, настолько густые и тёмные закрывали город, оседая темнотой и мрачным духом на Лондон. То ли это была светлая ночь, что даже при поглощающей черноте можно было отчётливо разглядеть колыхающиеся листья на деревьях через дорогу.       Пустующая от гостей палата синхронно наполнялась пищанием каких-то медицинских механизмов и шумом работы кондиционера. Тёмные реснички на смуглом лице дёрнулись, а кончики бледных пальцев, едва уловимо взглядом, зашевелились.       Веки болезненно расплющились. Картинка, смятая в тёмные плывущие пятна, троилась перед глазами, прыгая как солнечные зайчики. Янтарные зрачки покосились на потолок. Трещины.. Их нет.       Словно поглощённый ужасом, Кроули резким рывком подорвался с подушки, но гравитация и упадок сил вернули его на место. — Где я? — словно спрашивая у кого-то, промычал он. Его хриплый голос сразу же поглотила холодная тишина.       Легко покрутив головой по подушке, актёр сразу понял, хотя до последнего не хотел в это верить. Больница. Палата, видимо только его, ведь внутри, помимо его койки, небольшой тумбочки рядом и кресла, более не было ничего. Голые белые стены, окно выходящее на небольшой скверик и высокая дверь.       Голова, словно только опустошенная от мыслей, медленно стала наполняться воспоминаниями, которые расплывчато смешивались со всем прошлым рваными обрывками. Холод пробирал вялые пальцы, мурашками пробегая выше по рукам.       Белый лик, словно невозможно дорогая икона, проявился в рассудке. — Азирафаэль.. Азирафаэль! — закричал Кроули что есть силы, словно белокурого где-то в этот момент убивают. Скачок энергии наполнил тело, сподвигая подорваться. Пластыри с проводами болезненно вырвали мелкие тёмные волосинки с груди, оставляя красные пятна за собой. Аппарат на тумбочке громко завизжал на всю палату.       Искрящаяся боль ударила в мозг острыми иглами. Ухватившись за голову дрожащими пальцами, Энтони пошатываясь встал с койки. Ноги, едва держащие тело, задрожали, позволив ему моментально рухнуть вниз с громким грохотом. — Мистер Кроули! — пронеслось где-то сверху.       Ошеломлённая медсестра в дверном проёме резким рывком подбежала к лежачему, стараясь поднять того на ноги. — Вам нельзя вставать, — бубнила она. — Пустите меня! Мне.. Мне надо! — стараясь подняться на руках, тараторил рыжеволосый. — Вам нужно лежать, — продолжала девушка и резким рывком подняла худощавого за туловище, опрокидывая его обратно в койку. — Что произошло?! Я не чувствую ног! Я не могу ходить?! — Мистер Кроули, пожалуйста, успокойтесь. Сейчас придёт дежурный врач и вам всё расскажет.       Словно вырываясь из лап неведомого зверя, Энтони судорожно отбрасывал чужие руки от своего тела, которые так и норовили удержать его на смятой холодной койке. В голове писк механизмов становился всё громче и назойливее, путая любые проносящиеся мысли. — Вы только вышли из комы, будьте благоразумны! — закричала одна из медсестёр.       Актёр молчаливо замер и поднял голову на персонал, вскидывая брови в таком ярком удивлении, словно перед глазами мелькнуло что-то невозможно пугающее. Руки панически сжали простыни. — Как это… кома? Я же… вот только был на съёмках…— непонимающе проговорил Энтони, прыгая взглядом то на одну, то на другую медсестру. — Вы были без сознания больше месяца. Чудо, что Вы не пролежали дольше.       Кроули обмяк, позволяя голове упасть на подушку. Сказанное просто не хотело уживаться с воспоминаниями. Бросив взгляд в окно, актёр заметил, как колыхающиеся зелёные листья едва шелестели от ветра. И вправду. Уже весна. — Какой сегодня день? — отчуждённо спросил он. — Двадцать третье марта.       Пять недель. Пять недель. Пять. Это просто не могло уложиться в наполненной догадками голове. Как?       Стоило солнцу встать на тёмном небосводе, разрезая своими яркими лучами облака, запах свежести пронёсся по палатам, наполняя лёгкой отдушинкой покоя и счастья.       Едва поёжившись на месте, рыжеволосый покрутил головой по сторонам в поиске чего-то цепляющего взгляд. Кроме пищащих механизмов и капельницы, вряд ли что-то могло ещё заинтересовать. Кроули молча подметил, что от всей той боли, что была в теле, остались лишь точечные покалывания в пальцах. “Интересно, а Фэлл наверное знает что со мной.. А если знает, то где он? Он приходил?” — мелькнуло в рассудке. — Мистер Кроули? — резко донеслось откуда-то рядом. Актёр машинально повернул в голову и заметил, что в дверном проёме стоял высокий мужчина в белом длинном халате. Знакомые очертания лица резко напомнили ему о положении его дел. — О, доктор Шоубон, так я к вам попал, — едва удивлённо сказал Энтони, вздёрнув бровью. — Ну, если считать, что именно я сделал так, что бы вас перевели сюда, то да, — легко улыбнувшись, сказал мужчина.       Рэн Шоубон если и не был лучшим специалистом в области неврологии, то, по всякой мере, был прекрасным и опытным мастером своего дела. Сколько бы Кроули не попадал к нему на приём со своими судорогами, Рэн всякий раз говорил, что может окончится всё грустно, но кто же его слушал? — Так и что? Сколько мне ещё тут надо пробыть? — напряжённо спросил актёр. — Ваши показатели намного лучше тех, что были по прибытию. Как никак, Вы уже не в коме, — словно шутя, сказал Рэн, поглядывая в планшетку. — Но пока мы не можем вас выписать, надо проверить кое-что.       Кроули заметно нахмурился. Он хоть и знал, что просто так его не выпишут, но где-то в глубине очень надеялся услышать обратное. — И…, — отвернув голову в сторону к окну, Энтони замялся, — что со мной? — Энтони, я не могу пока сказать точно… — Что? Рак? Опухоль? — говоря всё тише и тише, Кроули ощущал, как его сердце сжимается от догадок. — У меня личные подозрения на рассеянный склероз и анемию, — предположил доктор Шоубон. Актёр повернул голову и улыбчиво вскинул бровями. — И всё? Хах, — облегченно выдыхая, Кроули ощутил, как тело наполнилось покоем, — Я уже думал что это что-то.. страшное? Хорошо, что всё вышло так.       Но стоило янтарным глазам переместиться на лицо Рэна, актёр заметно притих, а от улыбки осталось лишь непонимание. — Анемия хоть и не настолько вредоносна, но рассеянный склероз… Это не лечится. Рассеянный склероз – это заболевание нервной системы и если не контролировать это препаратами, то ты будешь неспособен на многие вещи, не говоря о карьере актёра. Конечно, при определённых дозировках и соблюдении всех правил, ты сможешь заниматься своим любимым делом…       Кроули молчал, приоткрыв рот и едва уже улавливал суть слов. Дрожащее сердце сжалось невидимыми острыми нитями, отдаваясь дикой болью в спине и затылке. То ли непонимание отрицало всё озвученное раньше, то ли странная слепящая вера в лучшее не позволяла до конца понять обстоятельства событий. Пальцы легко задрожали, сжимая края одеяла. — То есть, я инвалид? — как отрезав, спросил Кроули. — Ну…, — Рэн отвёл глаза в сторону. Ему так не нравилось говорить о диагнозах пациентам, что всякий раз лёгкое чувство вины давило на его мозг. — Инвалид. Я понял, — сам себе ответил Энтони и упал головой на подушку. Глаза закололо солёными слезами, что скатываясь по щекам, обжигали лицо своим жаром и горечью. — Послушай, я же говорю, ты сможешь нормально жить, просто надо.. — Просто надо всю жизнь пить какие-то, блять, лекарства?! — резко закричал Кроули. Вопящий голос наполнил пустую палату эхом боли. — Просто, блять, зависеть от каких-то ебучих лекарств! Просто! Это же так просто! — Кто-то вообще не может себе этого позволить, а у тебя и работа есть, и семья, которая может тебе помочь, — грубо сказал Рэн. — О, супер блять! Я что-то не наблюдаю здесь никого кроме тебя! Не вижу чтобы кто-то, кто узнав что я в сознании, ломился ко мне. Так может ты сложишь два плюс два? У меня никого нет. — А господин Фэлл? Вы, разве, не друзья? Менеджеры? Сын? Они постоянно навещали тебя.       Кроули удивлённо покосился на Рэна. Он никак не ожидал услышать именно это. Мысли, что все просто плюнули на него, медленно стали отступать. — Ты можешь их позвать? — словно извиняясь, тихо спросил рыжеволосый и нахмурил лицо. — Нет, сначала анализы и МРТ, потом посещения.       Эти сутки тянулись так невыносимо трудно и долго, что актёр успел накрутить свои мысли подобно торнадо на просторном поле. Прыгая как заяц с кабинета в кабинет на каталке, Кроули едва ли успевал понимать происходящее вокруг себя, но всё так же, оказываясь в палате, одиночество и скука давили на мозг самыми отвратными мыслями.       Кроули не единожды мог задуматься, а нужен ли он будет Азирафаэлю с его болезнями и проблемами, нужен ли ему тот безмозглый инвалид, который без помощи других вряд ли сможет покинуть дом? Сомнения давили, побеждали в этом поединке с верой, размазывая их как отряд самых слабых солдат.       Может стоит отказаться от чувств? Дать свободу человеку от проблем и того неизбежного ужаса, что будет вовлекать каждого встречного на пути? Может всё-таки стоит расстаться с Азирафаэлем и позволить жизни окончится так, как должно? Не сопротивляться судьбе, которая выбрана для его жизни?       Но если смотреть на это с другой стороны, то поймёт ли его Фэлл? Поймёт ли он его чувства и боль, позволит ли он просто взять и отпустить человека, которому столько раз говорил “люблю”? Сможет ли Азирафаэль просто пустить всё на самотек и позволить Кроули вот так спокойно умереть?       Энтони не знал что делать. Не хотелось быть обузой, из-за которой жизнь каждого человека вокруг просто превращается в муки и сострадальческие взгляды. Жить как прежде и молча утаивать болезнь – это не самый лучший вариант, ведь Азирафаэль, Вельзевул или Брайан определенно заметят странности и нездоровый внешний вид.       Просить помощи у близких тоже не хотелось. Последнее, что сделал бы Кроули, это молил бы о поддержке. Его самодовольство и гордость попросту не позволили бы ему упасть так низко в своих же глазах.       Бороться с болезнью. Это, если и был самый лучший вариант из всех, то и самый ужасный. Вкрай осточертевшие запахи больниц и клиник, исколотые иглами капельниц руки, дрожащие от усталости колени едва ли не сразу отталкивали эту идею.       Видеть, как самые близкие страдают от своего бессилия, наверное, самое страшное. Опечаленные взгляды, грустные улыбки. Как противно. Противно от себя самого, от всего происходящего вокруг. В такие моменты хочется убежать, скрыться, спрятаться и умереть спокойно, без жалости и сострадания других.       Но Азирафаэль. Господи, Азирафаэль, дарующий надежду на светлое будущее, на радость и веру, что любой путь можно пройти. Можно преодолеть любую преграду, только стоит этим небесным глазам взглянуть на него. Рядом с ним хочется бороться, хочется не сдаваться, вырывать у судьбы те клочки дней, только чтобы быть рядом. И плевать, что Фэлл причина его проблем. Главное – сейчас. Сейчас Азирафаэль с ним и это важно. Они уже не в театре, а значит больше не будет крови, леденящего холода и нехватки воздуха. “Если я ему буду нужен такой, то буду лечится” — подумал Кроули, словно подчёркивая свои рассуждения большой красной линией.       Лёгкий холод коснулся его пальцев ног, будоража кожу до мелких мурашек. Энтони сжался в себя, кутаясь в тяжёлые одеяла ещё сильнее. Бледные мокрые пальцы с трудом натянули покрывало до самых плеч, позволяя весу обездвижить его тело.       Но стоило мысли о приближающемся сне только промелькнуть, как дверь палаты резко открылась, грохотом хлопая о стену. Кроули удивлённо покосился. Азирафаэль, такой заросший белой короткой бородой и неряшливо дрыгающимися кудряшками, с темно-синими пятнами под глазами. Он выглядел хуже самого больного. — Энтони! — выкрикнул Фэлл и подбежал к койке, спотыкаясь о свои же ноги. — Господи, спасибо! Я рад! Я так рад!       Кроули болезненно улыбнулся. Он даже не успел заскучать за этим несносным человеком, ведь этот месяц для него продлился не больше чем долгий сон, что нельзя сказать об Азирафаэле. — Привет, Фэлл, — тихо сказал рыжеволосый, едва дрогнув кончиками губ. — Как ты? Наверное, переживал? — Конечно переживал! Я ненавижу тебя! Ты мог бы следить за здоровьем лучше, общипанный ты рыжий гусь! Господи.., — Азирафаэль ухватил в крепкие объятия худое тело, сжимая его руками крепче и крепче. Губы быстро расцеловали рыжую макушку спускаясь ниже по любимым огненным прядям.       Едкий запах табака и алкоголя от голубой рубашки Фэлла коснулся загорелого носа, от чего Кроули машинально сморщил лицо. — Ты пил? — осуждающе спросил Энтони, воротя носом. — Да как тут не спиться!? Всякий раз видя тебя, я просто наполнялся ужасом.. — печально ответил Азирафаэль. — Я, честно скажу, наверное чуть не откинулся, понимая, что всё это из-за меня.       Рыжеволосый замолчал. Не было сил спорить, что-то опровергать или хуже того, соглашаться. Опустив глаза вниз, Кроули потёр пальцами веки. — У меня подозревают неизлечимую болезнь.       Тишина. Фэлл нервно сглотнул и отодвинулся от Энтони, стараясь всмотреться в янтарные глаза. Такие пустые, без всякой надежды на что-то светлое и хорошее. Энтони молчал, боясь поднять взгляд и увидеть испуг и животный страх. Мысли метались в голове. — И.. я не против всего этого, — продолжил Кроули. — В плане, я смогу нормально дальше жить, но на это надо много сил. Много терпения. Ты же будешь со мной?       Кроули поднял глаза, но в этом белоснежном лице он не заметил того понимания и поддержки, на которые он рассчитывал. Азирафаэль, удивлённый и едва ошарашенный услышанным, отодвинулся ещё немного назад, а после встал. — Как.. как это, неизлечимая? Это… да как такое вообще может быть?! — закричал Фэлл, притопывая ногой по плитке. — Господи, если бы не моя жалость и вина, этого бы не было..       Энтони изменился в лице. Не понимая, что именно он услышал сейчас, возмущение медленно стало брать верх, искажая лицевые мускулы до такой степени, словно актёр сейчас что есть силы закричит. Тёмные брови свелись между собой, а уголки губ потянуло куда-то вниз. Широко распахнутые янтарные глаза не сводились с Азирафаэля. — Жалость? — не веря услышанному, переспросил Кроули. — Да, — кивая головой, ответил белокурый. — Я с первого дня испытывал жалость к тебе и вину за случившееся. Если бы я не ощущал это, то смог бы помочь.. Рыжеволосый молча опустил голову и легко кивнул. — Вот оно что, то есть… не было чувств?.. Была жалость? — спросил он, хотя и сам понимал, каков правильный ответ. В теле медленно стала закипать ярость, перемешиваясь с таким ярким удивлением, что будь на то воля, тёмные брови бы улетели куда-то в небо. — Что? Нет, я…, — забубнил Азирафаэль, метаясь глазами по палате. — Понятно, — сухо и тихо произнёс Кроули. — Я-то думал, что мы простили друг друга и забыли обо всём. Я думал, что мы строим что-то наше на любви, а это оказалась всего лишь жалость. — Нет! Господи, ты не так понял! — воскликнул Фэлл. — Я не это имел ввиду!       Энтони медленно поднял голову. В золотистых потухших глазах едва плескалась печаль. Нет, её там попросту не заметить. Это было самое настоящее осознание. Легко дернув уголками губ, рыжеволосый сказал: — Я не удивлён. Ты такой же, как и все.       Азирафаэль замер. Настолько колкие и режущие сердце слова вонзились глубоко в душу, раздирая её своими чёрными острыми когтями. — Ты вообще понимаешь, что ты говоришь!? Я, блять, люблю тебя! Сколько мне нужно это сказать, чтобы ты понял!? — истерически завыл белокурый. Резким рывком он ухватил худые холодные запястья в руки. — Тогда скажи честно, — серьёзно начал Кроули, — тебе было меня жаль?       Фэлл нервно сглотнул холодный воздух. Голубые глаза задрожали, медленно наполняясь скупыми слезами. — Я.., — с трудом вымолвил он. Слова застревали где-то в горле солёным комом, сдавливая изнутри. Голова кружилась. — Тебе было жаль меня?! В театре! Да или нет!? —закричал Энтони из последних сил. — Да! Да! Да! Было жаль! И сейчас жаль! И всегда было жаль!       Кроули легко улыбнулся, а после тихо засмеялся. Одинокая горячая слеза потекла по худой загорелой щеке. — Ну вот, — на выдохе ответил рыжеволосый, — а ты говоришь про какую-то любовь. Ты просто не смог простить себя, от того ты и со мной.. Вина иногда… иногда мы ощущаем не то, что на самом деле. — Бред! Это полный бред! Я почувствовал что-то ещё.. ещё на том обрыве! Впервые! — Убирайся прочь, — едва слышимо сказал Энтони. — Я больше не хочу тебя видеть.. Хотя, нет, хочу, я же люблю тебя, но.. твоя жалость мне не нужна.       Азирафаэль, словно вкопанный, покосился на человека напротив. Внутри тела бушевал настоящий ураган боли и ужаса. Будто его словили на самой настоящей и грязной лжи. На душе стало как-то не по себе, гадко и по-своему отвратно. Что-то сжимало мышцы спины и шеи, заставляя тело выпрямиться струной. — Кроули, — прошептал Фэлл так тихо, словно он боялся, что его кто-то услышит. Молочные пальцы задрожали, едва удерживая загорелые худые запястья. — Азирафаэль, уйди. Мне больно.       Наверное, впервые в жизни Энтони прямо сказал о своих чувствах. Грудь сжималась в твёрдый камень, оседая где-то на остатках осколков разбитого сердца. Головная боль перетекла в руки, а после в пальцы, сильнее и сильнее покалывая у самых ногтей. — Пожалуйста, не надо, — тихо взмолился Азирафаэль. Лицо расплывалось от отчаяния и осознания. Лёгким движением руки, молочные пальцы лишились того тепла, о котором млели столько мгновений.       Кроули молчаливо упал головой на кровать, повернувшись лицом к окну. Горячие слезы медленно скатывались по щекам, а спину парализовал дикий жгучий приступ судороги. Сжимая в руках одеяло, Энтони едва сдерживал тело от нового припадка. Голова. Боже, как же болит голова.       Тёмные веки схлопнулись рядом мокрых ресниц.       Спустя час или два, дверь тихо закрылась. Актёр молчаливо повернулся и тяжело выдохнул. Он снова один.