Свифты и Таттлы

Кэйа весь вечер гуляет по городу, собирает по коже пыль и солнечные ожоги, царапает ноги колючками, а сетчатку глаз — блеском раскалившегося асфальта, расшатывает деревянные мосты и прыгает на тарзанке, отдыхает на горячем песке и мочит глотку холодным пивом. Собирает впечатления понемногу, тут и там, в черте города и за его пределами, по душным улицам и прохладным дачам, в компании дворовых мальчишек и в полном одиночестве. По чуть-чуть, помногу, кусочками или целиком, пожирает лето, лепит воспоминания в галерею старенького самсунга или складывает в байки — чтобы показывать, пересказывать, набивать на коже, завещать детям, подарить нуждающимся. Живëт, одним словом, летние полудни на полную катушку, а вечером спешит домой, в душную комнату, где ничего никогда не происходит само по себе, чтобы вывести Деточку на свидание. Ведь Деточка — самая большая любовь. Одна и на всю жизнь, та, которую в утиль не сдают, а сортируют по коробкам: футлярчикам для колец, памятным шкатулкам, фотоальбомам и гробам. Обычно их будни — регулярные летние вечера в компании друг друга, Кэйа рассказывает, как провёл день, а Деточка — что сегодня нового придумал, прочитал, посмотрел, подглядел у мира через узкую форточку. Иногда их истории перекликаются, полудни Кэйи вмешиваются в полудни Деточки — пресловутыми образами, конечно, Деточка ни разу не фантазёр, но рассказывает: — Альбатроса видел, шумного такого, или — Бабочка сегодня в стекло билась, синяя, красивая, как ты. Я посмотрел, вроде махаон, но не знал до этого, что они бывают синего цвета. Кэйа слушает, улыбается. А он не знал до этого, что Деточке махаона напоминает. Деточка в его полудни тоже вмешивается, но ненавязчиво, как полумесяц. Мерещится в уголках глаз, легкий, как тюль и букет из гипсофилы, земляника на кусте и до хруста выстиранные пододеяльники. — Проходил мимо окна твоего, показалось, что ты сидишь. Но потом сквозняк подул и ты как будто в воздухе растворился. Деточка говорит: — Привыкай. А Кэйа знает, что не привыкнет никогда, но отвечает задорно, сверкая зубами: — Уже сто тысяч раз привык. Когда рассказывать больше нечего, оба молча сползают с кроватей и подоконников. Ещё в начале лета, когда свидания только становились традицией, условились спать на полу — и с тех пор упрямо, назло причитаниям родителей и медсестер, снимают с кровати матрасы и бросают их у дверных проёмов. Воздух там всегда свежее, чище, и с ракурса открывается такое, что с кровати не увидеть никогда в жизни. Тополиный пух в пыли и светлом волосе, например. Маленькие трубки-иголочки, потерянные персоналом, трупики заблудившихся ос и бронзовок. Послания от прошлых жильцов, написанные в слезливом курсиве. Деточка обводит пальцами и говорит, на каком кладбище их похоронили. Кэйа везде гуляет, но до таких мест ещё ни разу не доходил (однажды, обещает он себе, дойдёт обязательно). Ещё условились заниматься, чем хочется. Деточке в основном хочется читать, и он обкладывает себя сотней различных томиков: Хокинги, Докинзы, Брайсоны и Исаямы. Кэйа смотрит с умилением: Деточка умный, начитанный. Сам он в квадратик смартфона втыкает, лениво и без интереса, а когда в сводке новостей иссякает новизна, переводит взгляд на профиль Деточки, в лунном свете очерченный очаровательно. И думает, какой же он всё-таки красивый. Сам как луна, весь белый и в маленьких кратерах, со светлячковыми глазами и трещинками улыбок. Такой же неизменный, такой же ускользающий. Тюль, земляника, букет из гипсофилы. Оставить бы его рядом с собой, думает Кэйа, как цветочную закладку. Вложить в одну из этих книг. Только Кэйа читать не любит — но полюбит обязательно, если нужно. Когда невмоготу становится, Кэйа курит. Только что-то ненавязчивое, сладкое, ягодное — потому что Деточка запах табака не переносит даже пиксельный, а Кэйа не переносит расстраивать Деточку. Но ему даже сладкий дым в успокоение — он заворачивается у потолка забавными облачками и переносит Кэйю в пережитый полдень. Он рассказывает, что забыл рассказать, или повторяется. Деточка не против послушать дважды. Иногда они смотрят что-то вместе: фильмы Гармоники, старые мюзиклы, документалки про детство и молодость (в одной из такой говорят, что синий — цвет надежды). Иногда по второму кругу пересматривают общество мёртвых поэтов. Деточка шутит: — Запоминай. А Кэйа знает, что не забудет его, как бы ни старался, как бы ни хотел, и отвечает задорно, сверкая зубами: — Уже сто тысяч раз запомнил. В особые дни они отказываются от рутины: возвращают матрасы на кровать, потому что ближе к окну, открывают форточки нараспашку, складывают книжки на прикроватную тумбочку стопочкой аккуратной. В особые дни случается звездопад. Со стороны персея обещают метеоритный дождь, свифт-таттл осветит небосвод в ночь с двенадцатого на тринадцатое — Кэйа вычитал в новостях и с тех пор не находит себе места, суетится с самого утра, настраивает аппаратуру. — Всё классно будет, не переживай. Я у Итера вебку взял, она хорошая, ты эти звёзды даже сосчитать сможешь. Ну а если нет, я камеру во дворе поставил. — Я не переживаю, — сдержанно врёт Деточка. Если бы кровь в его теле ещё циркулировала, на щеках-кратерах давно б расцвёл румянец. — Ты слишком суетишься. Может быть, думает Кэйа, но как — не? Деточка сказал, что не верит в магию падающих звёзд — его понять можно. Кэйа, вообще-то, тоже, но лето подходит к концу, отгорает своё последнее августовское солнце — а ещё так много хочется пережить, так много хочется потом Деточке рассказать на свиданиях. Свиданий хочется, в конце концов, ещё сотню тысяч раз. С книжками, фильмами, сигаретным дымом. Может быть — если Кэйа слишком смел мечтать — поцелуями в лунную кожу и крепкими объятиями на измятых пододеяльниках. Но календари сбрасывают страницы, неумолимо приближая сентябрь, поэтому остаётся просить кого-то свыше, чтобы цифры на циферблате сменялись медленнее. И Деточка был рядом чуточку дольше. Кэйа уже просил богов, духов, 11:11, пролетающий тополиный пух, дворовую знахарку и бабушкину икону. А звёзды не просил — и они мигают ему призрачной надеждой. Пока ещё. Может быть... — Я загадаю вернуться домой в конце августа, — неожиданно говорит деточка. — Тш, дурак, вслух нельзя. Не сбудется. — Знаю. — улыбку кроет битой матрицей экрана. ...может быть, думает Кэйа, у него будет шанс подарить деточке что-то большее, чем лето в пересказах, онлайн-свидания и дистанционные звëзды. — Но я загадаю то же самое. Синий — цвет надежды. Кэйа берёт ноутбук, несколько пар наушников, старенький модем — прижимает рукой к боку бережно, пока другой помогает себе взобраться на подоконник. Прыгает вниз, в ночь — на остывающую после полуденного пекла землю. Притоптанная трава складывается в тропинку, выводит Кэйю из двора — мимо сонных палисадников, молчаливых трасс, по деревянному мосту все дальше и дальше, в сторону озера, в которое прыгал с тарзанки. С песочного берега вид открывается — на синее ничто. И белые, бархатистые звезды, срывающиеся вниз. — Видно? — спрашивает Кэйа у тёмного монитора. Деточка, сидящий рядом, отвечает: — Да.