Эм

— Что насчёт Дафны? Всё внимание обратилось на женщину. Она сидела, так же как и дома, видимо это было её любимое место, в углу дивана, закинув ногу на ногу, на выступающей коленке держала стакан, на дне которого позвякивал лед. Все посмотрели на неё, а она только поправила плечи платья, смеявшегося сбоку из своего угла. Эмма сидела рядом, и наблюдала за ней с особой любовью, не спуская глаз. Весь вечер, находясь под защитой женщины, она чувствовала себя прекрасно. У неё было полное право, и даже обязанность, ходить за ней следом, чтобы нигде не ошибиться и не потеряться. На ней было платье Дафны, каждая ниточка которого была пропитана еë запахом. Её духами, кондиционером для белья и ароматом кожи. Она пахла чем-то древесным и цветочным одновременно, а ткань казалось впитала мягкость её кожи, она словно обнимала, мягко накрывая руки, спину, грудь и бёдра. Если бы было можно, девушка бы просто прыгнула на диван, растворяясь в этой мягкости. Она знала, что женщина уютная, добрая, и её вещи были тому свидетелями — это было лёгкое шифоновое платье, с глубоким декольте, но из-за отсутствия форм, на Эмме оно смотрелось, как на птичке, с длинными руками и ногами. Разницу в весе сполна компенсировал рост, поэтому, когда она появилась перед Дафной, неловко одёргивая юбку и тут же подтягивая плечики, что совершенно не спасло: тонкие ключицы всё равно показались, оголилась шея, несколько первых ребер. Эмма была как сахарная куколка, и женщина только хмыкнула, но улыбнулась, отпивая виски. Она была довольна, несмотря на то, что внутри всё ещё сосало под ложечкой от осознания, что невестка находится на её гулянке. Что она скажет завтра Девиду? Её богу, ей было плевать — перед ней был ангел в не-по возрасту тяжёлом платье, только подчёркивающем её невинность и нежность. Если бы было можно, она бы, наверно её обняла, пряча от всех сложностей и нюансов их положения. Дафна улыбалась, чувствуя рядом тёнь, от которой она спиной чувствовала тепло, было очень приятно. Эмма вдруг показалась её такой… нужной. Весь вечер проходил легко и приятно, все играли в покер, Эмма правил не знала, поэтому поглядывала на женщину, то на свои карты, взглядом моля помощи. Это смешило. Дафне не могла не улыбаться видя перед собой это чудо, которое подсовывей ей свои хорошие карты, учитывая, что у неё у самой в руках был тихий ужас. Каждый ход для неё мог стать последним, и если бы умиротворение, то неизвестно что бы было. И вот её очередной ход, она скидывает остатки карт и остаётся без гроша за душой. Если можно так выразиться. Когда все пошли играть, Эмма посмотрела на неё глазами испуганного ребёнка, но в ответ получила усмешку от проходящей мимо, неумолимо, как ледокол, женщины, которая только через плечо удосужилась ей ответить с хитрой улыбкой. — Идём, я заплачу за тебя. — Хмыкнула она, не добавив «если что», испугав девушку, но уже через два круга игры стало понятно, что деньги их мало волновали. Когда их много, теряешь интерес играть на них. Тут играли на поцелуи. Выглядело со стороны странно, потому что компания была разношёрстная, но самая безобидная. Если выпадало целовать кого-то уж совсем не по статусу, то можно было ограничиться щекой или рукой, отчаянные целовали шею или за ухом, но в основном требовали со всех губ, потому что иначе пропадал интерес играть. — В щёку меня и дворецкий поцелует, — усмехнулся мужчина в пиджаке, который вёл игру. И вот, Эмма, которая ещё ни разу не проиграла — «Новичкам везёт» — пожала плечами Дафна, с улыбкой, когда девушка сделала первый ход и всем своим видом спросила, оборачиваясь на спутницу: «Я всё делаю правильно?». Она была напряжена до предела и думала, как на выпускных экзаменах, но это не помогало — она не понимала ничего, поэтому расслабленная женщина рядом была просто спасением. Один взгляд на неё унимал все тревоги, потому что как только её карие глаза, застеленные пеленой дурмана и удовольствия встречались на пути Эммы, она выдыхала и расслаблялась. Это всего лишь игра. И её никто не осудит, а даже если осудит или обидит, но за неё есть кому заступиться. Почему-то она не сомневалась, что женщина возьмёт на себя за это ответственность. — Что насчёт Дафны? — Передразнила женщина хриплым от долгого молчания голосом, и бросила на стол свои несчастные две карты, вызывая у всех улыбку. — Не везёт в картах, повезёт в любви, — Нравоучительно поднял указательный палец ведущий, на кончике которого оказалась Кирби, которая тут же закатила глаза, устало откидывая голову назад. — Ну так что, целуем человека напротив? — Перешёл он к делу, но Дафна, не давая ему договорить тут же подняла руку, и откуда-то сзади, туда, куда она откинула голову раздалось усталое и протяжное «Не-ет». — Можешь выбрать сама любого кавалера. Тут каждый… — Не-е-ет… — Ещё раз протянула она, возвращая голову на место и оглядывая всех. — Я женщина опытная, а вы тут все мальчишки. А хорошенькие уже заняты, — усмехнулась она, делая глоток бурбона, взглядом косясь на старого друга, который тут же пожал плечами, закатывая глаза. — Так что без поцелуев. — Безапелляционно закончила она. — Ты проиграла, — Подтрунивает ведущий, шурясь. Дафна только отрицательно покачала головой. — Должна нам! — Занятых и пьяных не предлагать. — Голос был суровым и низким, и Эмма подумала, что сама бы она уже отступилась, если бы её что-то сказали таким тоном, но ведущий был неумолим, хоть и немного замешкался. Это было невыполнимое условие, и Дафна это знала. Она не хотела никого целовать. — У нас других нет, — Подала голос Эди́т, весело усмехнувшись. Она пристроилась бы на диване вместе с Эммой и Дафной, но места ей не хватило. Поэтому вытянув одну ножку, она сидела на подлокотнике, упираясь ладонью в спинку. — Целуй, кого привела, раз наши не нравятся, — Бросил кто-то весело, но тоном не терпящем приреканий, обходя выстроенную ей барикаду необычным способом. Взгляды Эммы и Дафны встретились впервые так откровенно за этот вечер, без опущенных ресниц, без взглядов вскользь, поверх карт или носа, без выглядывания из-за плеча или исподлобья — только глаза в глаза, одни улыбаются, вторые спрашивают. Только сейчас Эмма в полной мере осознала, что между ними было всего-каких-то пятьдесят сантиметров, и они так провели весь вечер, касаясь бедрами друг друга. Взгляд Дафны был спокойный и добрый, в нём читалось ясное: «Мы не обязаны этого делать». Да, она могла поставить их на место и протестом выказать полный отказ, и никто бы с ней не стал спорить, потому что судя по всему она была в этой компании самой статусной. Не понятно почему — происхождение, или самопредставление, но девушка знала, она имела тут власть. И это было приятно — быть её спутницей, потому что из-за этого она была в полной безопасности. Улыбнувшись, она прикрыла глаза. «Так значит?» — Подняла брови женщина, в противовес опуская лицо чуть ниже в изумлении с усмешкой, и, не медля, провела кончиком языка по линии смыкания губ, и прикусив край, подалась вперёд, прикрывая глаза. На них смотрел ведущий, не спуская глаз. Буквально прожигал их взглядом, и начал тихо считать, как делали тут всякий раз, когда кто-то начинал отдавать проигранный долг. «Раз, два… три» Эмма чувствовала эти мягкие губы. Она думала о них с той самой секунды, когда поняла, что это за губы, кому они принадлежат, какие они, когда в ту ночь дала ей мороженого с ложки. Три недели она мучилась, думая, что однажды еë уже целовали, а она ничего и не поняла, не успев насладиться этим со знанием вкуса. Их бархат казался её самым желанным, и она корила любого, что отказывался от них. Она считала их дураками и злилась на двух бывших мужей Дафны, готовая сполна вернуть их долг ей, хотя бы на миг оказываясь на их месте. Целовать эту женщину — что может быть лучше? Разве есть что-то теплее, нежнее и слаще? Разве не эти губы, которые она чувствовала сейчас на себе, дарили то самое ощущение эйфории и полёта, сна, дремоты, удовольствия. Эмма даже не знала, что до конца чувствовала, она уже и не понимала, где именно ей хорошо — ватные ноги сжались, прислоняясь тонкими коленями друг к другу, руки, дрожа, соскользнули на диван, найдя в нём опору, но их невозможно было унять, поэтому она, не отдавая себе в этом отчёта сжимала пальцами ткань чехла. Она дрожала, вдыхая едва ощутимыми урывками, потому что грудь сжимало счастье, не впуская воздух. Эмма хотела кричать, и прыгать, сжать лицо этого человека в руках, и никогда не отпускать. Если бы женщины была ароматом, она бы вдохнула её без остатка, и всё равно осталась бы голодной. «Семь, восемь… девять…» На них смотрела Эди́т, и на лице её была безмолвная улыбка. Её взгляд был прикован даже не к дрожащим ресницам подруги, не к подрагивающей спине Эммы, которая оказалась к ней задом на диване, ни к гостям, наблюдавшим за этим. Она видела тлеющую сигарету в руках женщины. Дафна держала её в руках уже почти двадцать минут, и каждый раз, с улыбкой, отвечая Эмме на что-то, или задумчиво глядя с улыбкой перед собой… она забывала её курить. Привычным жестом стряхивала в личную пепельницу — а в этом доме у неё была личная пепельница, которую Эди́т выделила ей, потому что Дафна курила неприлично много и без спроса— и продолжала держать в пальцах, как будто забыв, как курить. Она не хотела, еë уже не тянуло затянуться с нечеловеческой силой, и план подруги сработал. Для этого она отстояла Эмму, пошла ва-банк и выиграла — это был самый главный покер её вечера. Азарт Эди́т ограничивался Дафной. Если её подруга была загадочной и молчаливой Луной, то сама она была добродушным Солнцем, которое помнило всё, что скрывал бледный лик этой измученной вечностью «Луны». «Двенадцать… тринадцать… четырнадцать» Миссис Эди́т Вейл знала, кто такая Дафна, они были знакомы уже больше двадцати лет, и она была живым свидетелем всего, что происходило с Кирби всё это время. Осознанно её встретила уже в несчастном браке — муж изменял и считал её виноватой в своей неволе, которая усугубилась из-за Олли старшего, который закрыл все семейные счета к которым он имел доступ, потому что «деньги только членам семьи». Рассел за это ненавидел и обвинял её. Он презирал Дафну за то, что её нужно было любить и обращаться как с женой, потому что без этого Девид не пускал его к деньгам, ведь она изменяла ему. На зло, нарочно, показательно, не скрываясь. Кто первый начал изменять непонятно, поэтому и обвинять было некого — оба были виноваты. Разница была лишь в восприятии ситуации: Дафна считала, что Рассел её никогда и не любил, а только хотел секса, красивую девушку рядом и много денег. Хотя сама из себя она представляла нечто иное, но куда уж ему об этом беспокоиться... Женился на неё ради роли Клайда Бэрроу потому что Дафна была бунтаркой и той самой начитанной «девушкой с татуировкой дракона» и жемчужной ниткой на шее — адская смесь верно? Ну кто откажется иметь такую жену? — в паре Бонни и Клайда, а когда получил необходимое пошёл за новыми «трофеями», или же Бонни Паркер оказалась не такой сладкой, как ему представлялось (беда многих загадочных женщин). Справиться с её характером, любым из его проявлений, как нежного и ласкового так и бунтарски несогласного, он не смог или вовсе не хотел, потому что она нужна была ему для собственного удовольствия. По началу отдалявшийся и затихавший, уже не стремящийся обожать, уважать и ублажать, он пошёл играть роль «загадочного одинокого волка» в другом месте и для других глаз, а дома вёл себя так, словно ни капли не стесняется этого, не видит в этом ничего не обычного — сделал это рутиной. Для кого-то он был загадочным принцем, которого «не ждут дома», а дома он стал обычным холостяком, на палец которому надели кольцо — свой супружеский долг он выполнял «постольку-поскольку» на субъективный взгляд женщины, потому что вместо горячих поцелуев в шею, она начала получать всё больше и больше шуточек в свой адрес. Безобидных, но на фоне всего остального они казались мерзкими, ведь он шутил над ней, гуляя с другими. И их невинность в силу всего вышеперечисленного превратилась в жестокую насмешку, которую Дафна терпеть был не намерена. А Рассел считал, что делал очень много для неё, пытаясь соответствовать статусу блистательной пары двух бунтарей (хотя кто наградил их таким статусом? Общество? Семьи? Они сами? Он? Ведь если бы не эти мысли, у них всё могло бы сложиться намного иначе и может быть они бы сейчас были в романтическом круизе на двоих, живя душа в душу тридцать лет, потому что детей ни тот ни другой не хотел, предпочитая посвятить всё, что им досталось в этом мире от самих себя до вселенной друг другу. Ведь и такое случается, когда хочется кому-то подарить целый мир, потому что он стал твоим?) Но у них так не вышло, потому что раздавленный — на этом слове у Дафны сводило скулы, и она закатывала глаза, как будто выпила рюмку лимонного сока, от чего её всю перекосило — обстоятельствами, он пытался отвлечься, а потом как-то в раз уналось что он проводит время с девушками да и Дафна гуляет с кем попало, и вот настала пора адской животной ненависти, от которой не существовало антидота. Ничто на свете не могло бы её уже снять: они знали друг про друга всё, и это только подогревало пламя жестокости, на котором они убивали друг друга (и незаметно сгорали сами). «Пятнадцать… шестнадцать…» Девид следил за тем, чтобы на всех праздниках Рассел был с ней вместе, обходителен и вежлив во все остальные дни, но так или иначе ни от кого, даже от Эди́т не могло скрыться то, как сильно он ненавидел Дафну, стараясь, например, каждый раз, когда отодвигает ей стул, задвинут его посильнее, чтобы задеть её пятки или отодвинуть так, чтобы она упала, ну или как минимум напугалась. Дафна в ответ награждала его суровым взглядом, а у всех, кто еë любил сжималось сердце. И хоть ни разу этого не случилось, Эди́т видела, как обходятся с её подругой. Между ними сверкали искры — они ни разу не подрались, но разговоры на повышенных тонах или, что ещё страшнее, взгляды, которыми они обменивались, могли поджигать всё в округе, они могли заставить сердце остановиться, попавшись им на глаза в момент напряжения можно было уйти морально истощённым — пустая и мёртвая душа в ещё живом теле. А они так жили. Этот брак, больше похожий на разваливающуюся телегу, продержался на удивление десять лет. Хотя это не удивительно, учитывая, что они оба сосали друг из друга силы, как будто и не понимая, как можно жить, не ненавидя кого-то рядом — они вошли в него молодыми и красивыми, страстными, а вышли почти что стариками. Тогда Дафна начала увлекаться мужчинами, алкоголем и курением, и тогда все вокруг неё начали бить тревогу, потому что только тогда, спустя десять лет, когда она практически вся окислилась в спирте и сигаретном дыме, все заметили, что что-то не так. Эди́т боготворила Девида за то, что в тот день, когда спустя неделю тишины и проигнорированных звонков от неё, он зашёл к Дафне, которая уже и имени-то своего не помнила от спирта и табака, и настоял на разводе с Расселом. «Кажется это пора заканчивать» — сказал он тогда сестре тихо, и эти слова были внутри у Эди́т гимном любви к этому мужчине. Потом развод, куча любовников, с которыми женщина играла в горячую картошку, мелькнувший между делом муж, которого Дафна не подпустила к себе, потому что не понимала, как чужой человек может стать ей близким (она вообще теперь не допускала мысли, что кто-то станет ей хоть когда-нибудь близким, поэтому даже не пыталась идти на встречу. Это был какой-то случайно зашедший слишком далеко любовник, не больше, разошлись они через пол года) и наконец последний случай, когда очередной её трофей, который просто не приехал на назначенное свидание к и без того одинокой Дафне бросая еë за готовым столом для ужина, чуть не убил заодно с Дафной и Эди́т, которая, услышав по телефону слово «самоубийство» разрыдалась на месте самыми жестокими и горькими безмолвными слезами, прожигавшими глаза и кожу. Тогда, не кладя трубку, чтобы услышать или последний выстрел в собственное сердце или, Эди́т молилась на это всей душой в те длинные десять секунд, за которые её сердце отмерило, кажется, всего два или три непосильных удара, облегчение. Её спасли, но у женщины всё ещё пробегали мурашки по коже, оставляя за собой ледяной холод, когда она слышала хриплый голос Дафны — жестокое напоминание о недавней интубации лёгких. Больная со всех сторон, эта женщина и не подавала виду, и только Эди́т могла точно сказать как важна эта недокуренная сигарета в её небрежных пальцах. Она улыбалась загадочно, глядя на них двоих. Могла бы рассказать так много, потому что внутри всё дрожало от радости, но Эдит боялась спугнуть его, поэтому молчала и смотрела. Следила за тем, чтобы ничто на свете им не помешало. Рядом с новой гостьей Кирби была умиротворённой и спокойной. Сложно было сказать — она такая потому что перестала беспокоиться за оставшуюся дома «само очарование», ведь оно было сейчас с ней, или потому что сама была безумно счастлива оказаться здесь и сейчас не одинокой и брошенной, а с кем-то. С кем-то, кто мил её сердцу. «Семнадцать… Во-осемнадцать… Девятна-адцать…» Дафна была загадочна, никто бы, глядя на неё не сказал, что она получает истинное наслаждение от этого поцелуя. И в этом был весь фокус — для всех она была и есть кокетка, которая может крутить людьми, как хочет, и этот поцелуй со стороны выглядит больше как показательное выступление, но внутри себя она вдруг почувствовала такую тихую и горькую радость. Едва проблескивавшую из-под густой черноты её закрытого наглухо сознания, которое она оставляла таковым, чтобы не выглядеть несчастной брошенкой. Амплуа загадочной вдовы при живом муже ей очень льстило, хоть она и ненавидела лесть, это было правдой, поэтому не была такой омерзительной. Именно этим она себя и считала — вдова при живом муже. Звучит жалко, если вдуматься, но это спасало от ощущения себя противной и ненужной. И только сейчас она впервые почувствовала, что как будто можно разбавить эту липкую и чёрную нефть чем-то… Эммой. Она чувствовала дрожь её ресниц на своих припудренных щеках, она чувствовала вкус её кокосового бальзама для губ, и цветочный шампунь для волос. Господи, да она же совсем девушка. Под шифоновым платьем с объёмными брыжами и глубоким декольте — тонкая фигурка, наивной и доброй, хрупкой девушки, которая несмотря на свою чистоту и невинность тяготеет к ней. Эмма магнит, Эмма компас, Эмма белая лилия, Эмма это… Эмма. Она была той самой оболочкой, внутри которой жила энергия, тянущая женщину к себе — из-за этого у неё горячели щёки, из-за этого напрягались руки, и брови, от взлетевших до небес чувств, названия которым она не знала, просто чувствовала, что полна, складывались домиком, как будто она вот-вот заплачет, но это было не так. Она просто сидела, и чувствовала, что внутри бушует буря, которая хочет поглотить девушку целиком, без остатка. Спрятать в своей тёмной глубине, там же, где глубоко-глубоко пульсирует сердце. Хотелось, чтобы она была рядом с ним, хранила его, потому что только её руки могли бы его успокоить и превратить неконтролируемые тектонические толчки в нём в полные жизненной силы пульс, жадный до жизни. «Двадцать один, двадцать два…» Казалось вот-вот они обе оглохнут, в ушах звенело так, что уже было не слышно, что происходит вокруг, только одно было ясно — губы. Мягкие, тёплые, живые, они соприкасались ими, чувствуя только в этом месте реальность, всё остальное тело пропало, вместе с миром вокруг. «Двадцать четыре…» Дафна нахмурилась. Эмма дрогнула на миллиметр вперёд. Могло бы показаться, что это случайность, она вся дрожала, но девушка понимала, что она сделала это инстинктивно, чувствуя близкий конец. — Двадцать пять! — Прозвучал реальный голос совсем рядом, отражаясь от всех предметов и людей вокруг. Комната нарисовалась в сознании вновь, и две души вернулись на землю, чувствуя свои бренные оболочки и реальность вокруг. Как же тут всё прозаично. — Хватит с тебя, сколько лет — столько счетов, — Хриплым шёпотом усмехнулась Дафна, отстраняясь. Она сказала это ещё совсем-совсем близко, потому что предназначалось это только девушке, и та, улыбнувшись, подала сигнал, что слышала и поняла. — У вас осталось ещё столько же, — ответила она, не поднимая глаз от пола, пока Дафна была ещё рядом. — Всего двадцать пять, Кэрол вас в два раза обскакала, — подметил ведущий, поднимая руку, чтобы взять карты и перемешать их. Упомянутая Кэрол кокетливо подняла руку в почтительном реверансе, принимая похвалу. Дафна, закатывая глаза, театрально пожала плечами. «Ничего не знаю», говорил весь её вид. И это было так — в этой комнате, пока Эмма с Дафной витали где-то в облаках, не слыша и не видя никого вокруг, все просто сидели. Для них прошло секунд двадцать не больше. Они хотели ещё, они были пьяны и веселы, в отличие от женщин, которые, как будто получив в награду на это награду под названием «наш секрет», молчали, чувствуя, что между ними есть небольшая тайна, которая отныне держит их вместе. Они не знали, чувствовала ли вторая то же, что первая, до этого оставалось только догадываться, по коротким движением руки, по усечённым взглядам, по улыбкам на губах, которые могли значить как розовый туман в голове, так и избегание. Но так или иначе весь оставшийся вечер у обоих внутри было горячо. Что-то жгло грудь, как будто повисшим долгом, но испугавшись, никто не хотел с ним ничего делать, думая что на сегодня и так случилось слишком много.