Эм

Чарли спал сном младенца рядом, поэтому девушка впервые за последнее время, видя жениха на кровати рядом, чувствовала себя спокойно. Спокойствие увеличивалось вдвое, когда она понимала, что его присутствие здесь абсолютно логично и обоснованно, он не злиться, не обижается, и ей не хотелось, вжавшись в простыни дрожать, как мышка, чтобы не спугнуть его собой. Поэтому вполне логично, она решила исполнить намеченный план, и едва слышно приподняв одеяло с ног, опустила ступни на пол, надевая пушистые тапочки и, взяв со стула свой халат, прошла на кухню в полной темноте. Первым источником света, который озарил её маленькое доброе преступление был холодильник, открыв который она ещё какое-то время, не дыша, переставляла тарелки и пакеты, чтобы достать то, что нужно. И теперь оставалось добраться только до гостиной, но это было неожиданно просто, потому что там стоял слабый полумрак, мягко мерцающий оранжево-жёлтым бархатным светом, гладя всё поверхности. Девушка, нахмурилась, но не смутилась — наверно не затушили камин. В любом случае, все спят, об этом говорит полная тишина в доме. Проскользнув, она замерла, покусывая губы. Из-под тяжело поднявшийся задумчивых ресниц, не без удивления, но с готовностью на неё смотрела Дафна, ровно такая же, какой она была сегодня вечером за игрой, ни чуть не поменялась, та же причёска, та же одежда, даже поза как будто та же — мягко усевшись в углу глубокого дивана, она молчала, сведя плечи друг к другу, и задумчиво смотрела перед собой, крутя в руках пустой бокал. Пожалуй единственное, что поменялось — кончилось виски и поза стала чуть более расслабленной — она как будто подползла по спинке, вытягивая ноги, закинутые одна на другую. Но в остальном то же самое, даже туфли домашние не сняла. — Я тебе мешаю? — Спрашивает первая, продолжая крутить бокал в руке. Эмма отрицательно покачала головой. — Не хотите отдохнуть? Женщина скривила губы, показывая отрицательный ответ, мелко покачал головой. — Что-то случилось? — Опускаясь в кресло напротив, произносит она, ставя всё, что принесла на колени. Мороженое холодило кожу даже через плюшевый халат. Тем же самым жестом Дафна скривила губы. И в тот и в этот раз жест был странный — если бы она хотела сказать «нет», она бы без запинки уверенно и чётко, очень достойно произнесла бы это «нет», но тут был тот самый жест, который прости кричал беззвучным шёпотом «я не знаю». Она как будто и хотела бы рассказать, но не видит в этом смысла, хотя и понимает, что обманывать и говорить «нет» не правильно. Она не хотела врать самой себе, говоря это однозначное, но лживое «нет». И это была правда. Женщина просидела тут несколько часов — около двух, просто глядя в камин, допивая что-то, и думая. Иногда ей казалось, что думать — это ужасно, потому что этот чудовищно тяжёлый мыслительный процесс уже был ей недоступен, то ли от возраста стало сложнее переживать такие энергозатратные процессы, то ли сложно было переживать их в одиночку, но что-то в словах, сказанных Оливией показалось её таким небрежно жестоким. Сама про себя она думала, что не заслуживает такого отношения. Она ведь хорошая… Воспитанная, справедливая, хорошая. Поэтому случившееся было так неприятно и трогало что-то внутри, хоть женщина и выстроила такую стену в груди, что практически не чувствовала урона. Однако отголоски доносившиеся оттуда долетали до чего-то внутри. Жена брата её не то, чтобы ненавидела, уважала — это правда, но уважение у неё было особенным. Очень пренебрежительных. Она уважала её так же, как уважают входную дверь — без неё не обойтись, но на жизнь она никак не влияет, стоит отдельно, делает свою работу. И поэтому ей было очень просто говорить Дафне такие вещи, которые казались незначительными и общепризнанными фактами, но Дафна, чувствуя, что их знают всё предпочитала больше их не озвучивать. Ей было легко думать, что все и так в курсе, но напоминать об этом было очень некрасиво по её мнению, а именно это и сделала Оливия, упоминание мужа, сказав о Чарли в прошедшем времени. Как будто правда всё это было когда-то, и семья, которая сейчас её окружала, которая делала иллюзию заботы о ней после всего случившегося делает это только из долга, а не из любви. А нет ничего хуже, чем делать что-то из дола, из одолжения, которое она делают надеясь на то, что им что-то вернут. Да, они не брали с Дафны ничего, но и возмещение этого кредита они требовали оттуда, откуда обычно не надо требовать. «делай добро и отпускай его в воду» — так это говорится, а они зарабатывали себе плюсики в карму, и как же легко это было заметить, человеку, окружённому заботой, но не любовью. Неужели муж, с которым всё было так плохо, да и второй, которого Дафна признаться даже не помнит толком — а это тоже своего рода показатель качества брака — её вина. И все эти мужья были хорошими, ровно такими же, какой есть Чарли, а она опять что-то делает не так. Ни разу не обманывая себя и не изменяя своей совести, своим убеждениям, она делает всё не так. Тогда получается, что её убеждения не подходят для них, она не подходит для них, для мужей, для чего угодно, потому что она ведёт себя одинаково везде. — Дафна… — М? — отрывая щеку от руки, на которой она лежала, она отвлекается от огня на котором остановился взгляд и поднимает взгляд на девушку. — Что? — Уже поздно, — чудя по интонации она повторяется, а Дафна выглядит круглой дурой, засыпающей на ходу и не слушающей девушку. Стыда она не испытала, но ситуация неприятная, теперь Эмма думает, что женщина дремлет на ходу, а не думает, глядя перед собой. Ложь. — Вы не устали? — Нет, я просто думаю, — качает головой, поправляя волосы, и меняет положение ног. — А ты почему не в кроватке? Время уже не детское, — язвит но получается плохо, не успела подготовиться, пока думала о своём. Мысли её совсем выбили из колеи, размягчая. — Я… — Девушка замялась, смущаясь. Дафна подняла брови, показывая, что слушает и ждёт ответа. — Я хотела посмотреть фильм… Но я могу в другом месте. — Ты всех разбудишь, — приподнимает указательный палец. Это была правда, остальные телевизоры стояли в спальнях, и один в кабинете, но он был соседним к комнате родителей, поэтому смотреть таб было чревато, это понимала Дафна, это понимала Эмма. — Смотри, — произносит в сторону телевизора. — Если я мешаю, я уйду. — Нет, — она не стала добавлять «не мешаете», но взглядом подразумевала это, пытаясь усилить эти слова, чтобы женщина ей поверила. — Если я вам не помешаю… Или можете присоединиться. Дафна, окинув уставшим взглядом диван, чуть подвинулась, поправляя плед, который на нём лежал, и мягко указав ладонью на место рядом, предложила сесть, которому что телевизор хорошо было видно только с этого места. Неловко опускаясь рядом, девушка протянула пульт, включая. Тихий звук наполнил комнату одновременно с бело-голубым электрическим светом, который тут же со стороны противоположной камину подсветил лице женщины, вырисовывая в нём новые черты, проплывавшие в полумраке. Лицо у неё было спокойное и мирное, уставшее. Она сидела, как будто совершенно безэмоционально, но как только девушка оказывалась рядом из вежливости демонтировала знаки внимания и благосклонности, понимая, что любой её косой взгляд или едва заметное движение мышц, может отпугнуть девушку, которая смоется отсюда в мгновение ока. Дафна это заметила — Эмма очень хорошо видит, что она чувствует и даже малейшие знаки, всплывающие на её лице, а именно такие там и были, потому что большего она себе не позволяла, были для нём понятными и ясными сигналами, который она расшифровывала и следовала безукоризненно. Такое внимание льстило. По настоящему льстило. Дафна практически таяла от этого, испытывая такое странное чувство нежности и благодарности за это, оно сдавливало грудь, и свербило скулы, от этого чесались руки, потому что всем остальным было так всё равно на это, а эта девочка, это доброе и наивное существо понимало иностранный язык женщины. Словами она никогда ничего не говорила, но то, что Эм догадывалась то не много, но в масштабах жизни женщины, когда не догадывался никто, даже это немногое было всем. Поэтому она и шла ей на встречу, хоть и терпеть не могла телевизоры. Дафна поправила кофту, уютным жестом натягивая повыше, кутаясь в неë, чтобы сидеть было удобнее. Она этого не признавала внутри, но этот бессознательный жест был сигналом, того, что она и правда собралась это сделать. Сама того не понимая, она села смотреть. — Это же «отверженные»? — изогнув брови домиком практически негодующе спросила она, указывая пальцем на телевизор. — Да, — Эм отвечала тихо, то ли стесняясь еë, то ли уже начав внимательно смотреть. — О боже, — едва слышно вздохнула она, произнося это одними губами без слов. — Есть же книга. — Она негодовала очаровательно. Бессильно опустив руки на колени и откинувшись на спинку смотрела на девушку практически умоляя. Видимо литература для неë была не просто развлечением, а чём-то придающим смысл жизни. Отрадой, убежищем, работой — кто знает? Но вся еë реакция, полная сочувствия и трепета, такого не свойственного еë суровому и достойному виду умиляла и заставляла трепетать. Такие эмоции от такого неловко казались чистой, а потому сильной и важной, практически бесценной сокровищем, поэтому Эмма улыбнулась, но чувствуя трепет внутри и ëкающее при каждом ударе сердце, глядя в глаза женщине, сверкающие чём-то тёплым и взволнованным, ценила по достоинству оказанное ей доверие. И благодарила взглядом и понимаем в ответ. — Да. — Тихо призналась девушка, как будто извиняясь, но с таким добродушным видом, что это было очаровательно. Дафна вздохнула, не меняя эмоции на лице. — Выключить? Покачав головой, она откинулась на спинку, устраиваясь удобнее, и, поправив подушку под спиной, выдохнула, расслабляя брови и разглаживая лоб. Морщинка беж бровей пропала и мягкая кожа, до этого изрезанная мелкими складками снова стала гладкой и бархатистой. Она недовольно сглотнула, от чего на миг сверкнули морщинки по бокам рта, но это было всё — но одна мышца еë мягкого и изящного профиля, который девушка искренне считала одним из самых красивых на свете, и то ли хотела обладать таким же, то ли иметь возможность наблюдать и наслаждаться этим, не показал презрения или злостного негодования. Она села смотреть фильм. Эмма, открыв мороженое на первых же минутах, глядя которые женщина была крайне сосредоточена, поддела ванильного пломбира и, поднося ко рту, запнулась. Мягко коснувшись рукой гостя женщины сидящей рядом, привлекла еë внимание. Дафна сидела, сложив руки на груди, как будто защищалась от фильма, которых избегала всю жизнь, считая их недостойными внимания, она была напряжена и внимательна, поэтому не расслаблялась пока что рук, держала ноги скрещенными, смотрела со спокойным лицом, но приколы ресницы и напрягши щеки и губы чуть заметно. И повернувшись точно с такой же эмоцией, она увидела перед собой ложку мороженого, протянутого девушкой. Словами не передать, что это было за жест. Но какие бы мысли не пронеслись в голове у женщины, какие бы слова не сверкнули у девушки в сознании за эти несколько секунд, тишину которых нарушил только потрескивающий камин и тихие голоса из телевизора, но Дафна съела это мороженое в протянутой ложки, чуть вытянув шею и облизнул мягкими губами металл. Стерев капельку с уголка, она не улыбнулась, но губы дрогнули то ли раздражённо поджатые, то ли в усмешке. Те самые губы, мягко коснувшийся ложки прямо на глазах у Эммы, глядя на которых девушка чуть с ума не сошла от их мягкости и изящности, с которыми они в трёх детских сантиметров облизнула лодку. Это были еë губы. Внутри всё дрожало — этими самыми губами, мягкими, шелковистыми, чуть розоватыми, еë губами она целовала Эмму несколько дней назад. Тогда это казалось невинным и беспечным утешением, жестом что-то вроде «держись, умница», таким же лёгким, каким мамы и учительницы терпят своих воспитанников по волосам, а сейчас Эмме вдруг подумалось: а что если посмотреть на это… Нет. Нет, вряд ли можно думать, что она целовала еë с любовью… Хотя такими губами, такими красноватыми, печальными, без чёткого контура, как будто накусанными, любой поцелуй приобретал оттенок драмы и печали, такой горький он был вдвойне слаще из-за того, что его отдавали от всего печального сердца. Что она только что сделала? Дала Дафне съесть мороженое с ложки… И она съела, возвращая взгляд снова на экран…