Эм

Чарли так и не пришёл к ней в ту ночь… Этого она боялась больше всего после произошедшего. Он и до этого приходит поздно — часов в двенадцать или позднее — плюхаясь рядом, иногда мог обнять еë, что-то сказать, в основном что-то про свой день, вроде: «Представляешь, Джимми купил себе байк», но потом быстро засыпал, а утром рано уходил по делам в город. Кажется он начал работать вместе с отцом. А сегодня он даже не пришёл, оставляя её одну. Просто удивительно, как бывает тихо, когда рядом нет человека — Эмма даже нахмурилась невольно, когда открыла глаза. А может быть до этого было так шумно, потому что у Эм в голове было миллион мыслей? Она просыпалась с мыслями, что Чарли проснулся и ушёл раньше, спрашивала себя почему, чем он занят, ведь он ей ничего не рассказывал. А потом он приходил, что-то говорил и каждый раз для неё было сюрпризом — что же он скажет в этот раз. У её жениха всегда была эта чёрта — он любил обращать внимание на всякие мелочи и на себя. Когда они только познакомились, это казалось харизматичным — он замечал всё за всеми, и обращал на это внимание девушки, а сейчас… Сейчас она объект всеобщего обозрения. Нынешняя их среда была для него идеальной вплоть до мелочей, потому что он тут вырос, и единственной яркой чертой, как детская поделка из макарон в Лувре, была Эмма. Очаровательна, наверняка, претендующая на высокий смысл, но всё-таки простая, как табуретка. Не так критично, но все равно порой было не по себе, и девушка этого не замечала до этого момента, когда, проснувшись одна, единственное, что она почувствовала — это стыд, вместо обычного коктейля из тревоги, заставлял помалкивать. Единственно, что еë волновало прямо сейчас — это то, что он так и не пришёл. Она его обидела, разочаровала, она… Время было около девяти. Значит скоро начнётся завтрак. Борясь с головной болью, которая маленьким сверлом пробиралась в самое недро головы, она, переодев пижаму на свитер и брюки, спустилась вниз, где на кухне уже начали собираться люди. Все они были веселы и разговорчивы, более чем обычно. Ещё бы — им было что обсудить — вчерашний вечер, где все они встретили старых знакомых, подруг, сплетниц, получили массу эмоций, выгуляли красивые платья, а Эмма… Эмма уехала — в очередной раз напомнила она себе, проходя к своему место с опущенной головой и робким взглядом. — Доброе утро, — произнесла она по привычке. Кто-то ей ответил так же приветливо, кто-то кивнул, Чарли продолжал готовить себе кофе у плиты. Это было невыносимо. Она знала его обиженный вид, и это был не он — Чарли зол и наказывает еë своим невниманием. — Ну что, — Дэвид опустился за стол, привычным жестом поправляя брюки на коленях. — Приятного аппетита. — Приятного. — отозвалась Эмма, беря в руки вилку. — Как ты могла? — Презрительный тон ударил, словно пощёчина, справа. Одного взгляда на Чарли было достаточно, чтобы понять, как он недоволен — сморщеный нос, как будто перед ним сидела не его невеста, а старая гнилозубая проститутка, такими, каких их описывают в старых книжках — мерзкая и грязная. Он оглядывал её с ног до головы, и видимо не видел совершенно ничего милого в робкой девушке с небесно-голубыми глазами и в розовом свитере, в этот момент он выглядел так, будто перед ним вывалили кучу помоев не меньше. Если бы Эмма была чуть более чистолюбива, или будь на её месте кто-нибудь другой, Дафна, например, она бы увидела в нем избалованного ребёнка, что женщина порой отмечала про себя, но у Эм сердце покинуло тело быстрее, чем она успела что-нибудь подумать, а мозг, оставшийся без крови, которую и качало сердце, стал совершенно бесполезен. — Как ты могла уехать? — повторил он. Все, кто был за столом молчали. Никто не начал есть — хоть капля совести у них кажется была, раз в такой неловкий момент семейной ссоры, у них кусок в горло не лез. Никто не заступался за девушку, но никто и не смотрел на них, все опустили глаза в тарелки, на собственные руки, показывая свою непричастность. — Я… Я устала, и подумала… — С какой стати? — Он поморщился ещё сильнее, как будто объяснял что-то очевидное. — Ты должна была быть там со мной до конца, мы должны были быть там вместе. — Вот именно, — прошептала беззвучно она, расправляя салфетку на коленях. — Чарли, я… — уже в голос обратилась она к нему, пытаясь подобрать слова, но их не хватало, поэтому она бегала глазами по потолку, в поисках объяснения своему поступку. Ведь то, что на самом деле движило ей — им не подойдёт. Сказать, что она чувствовала себя ненужной и брошенной и поэтому уехала оттуда — было бы верхом неблагоразумия. Ей каждый божий день напоминали, как это важно — посещать такие мероприятия, веселиться на них. Беседы об этом только и велись, где угодно — за столом, вечерами в гостиной, перед сном. Никто не давил на неë, но всё без конца о них говорили. И проблема в том, что Эмме было на них не весело, она воспринимала их как обязанность, которую на неё возложили без спроса. Она не должна лежать на ней, ведь это очень глупо — ходить и показывать себя, они ведь с Чарли и жить то с ними не собираются. Совершенно беспричинная трата времени. — Прости, Чарли, но я подумала… — Не надо было ничего думать, надо было проводить там время. Ты могла бы… — Доброе утро, — внезапный сиплый, но с нотками пробивавшейся, как первые подснежники, мелодичности голос отвлёк всех. На пороге появилась Дафна, в своём цветастом шелковом халате, волосами, собранными назад платком-ободком, и с совершенно невыспавшимся выражением лица. Она выглядела не особо довольной, но на её милом лице, нежно поцелованном недосыпом, усталостью и временем, было что-то вроде равнодушно сделанного одолжения, спуститься к завтраку. Шаркая тапочками, она зашла, убирая ладонью выпавшие волосы назад. На удивление девушка ни чуть не смутилась, увидев перед собой ту, что вчера подарила ей поцелуй. Он был невинным: девушке в голову не приходило видеть в нём что-то большее, во-первых, будучи обручённой, во-вторых, от такой личности, как Дафна, рядом с которой девушке даже рядом не стоять, в-третьих, помня неиспорченность всего этого, она и не могла подумать больше. Эта женщина не способна кажется на объятья и признания, а вот поцелуи, такие привычные ей в жизни, которые она раздавала направо и налево, точно так же легко, как курила или пила мартини, были для неё чем-то вроде комплимента, который она отвесила. Кого попало она целовала раньше, сейчас её пораненной душе уже сложнее так же легко расставаться с поцелуями, но, помня прошлое, она всё-таки подарила вчера один Эмме из своего небогатого оставшегося запаса, который кажется начала ожесточённее оберегать, будто он уже иссякал, а ей он был так нужен. Это было не видно, но девушка чувствовала, что всё обстоит именно так. Может быть это был ответ на её подарок, который девушка заметила вчера у неё на руке. Серебряное кольцо с красным камушком внутри, кровавое, как сердце новой хозяйки. Эмма лишь чувствовала, что вчера мисс Кирби было на неё не всё равно вчера, поэтому и по отношению к ней она испытала особую нежность, несмотря на то, что женщина наверняка бы от неё открещивалась. — Доброе… — Первым отозвался Дэвид Олли. — Неожиданно видеть тебя так рано, — не без иронии признался он полушутливым тоном. Как будто не было тут только что спора — вот оно аристократичное лицемерие. — Была возможность выспаться, — она самоуверенно шла к одному из свободных мест — напротив Эммы, слева от жены брата, которая, судя по лицу, не испытывала восторга от такого соседства. Небрежно взяв стул за спинку, она с громким звуком провезла его по полу, отодвигая, и, сев, с таким же звуком задвинула, глядя усталыми глазами перед собой, будто всё ещë просыпаясь, потирала переносицу. Мать Эммы сказала бы: «будто пыльным мешком огрели», и не смотря на фамильярность этого выражения, оно всё равно подходило ей сейчас, пусть и получался хорошенький оксюморон из-за происхождения и статуса Дафны. — Не у тебя одной, Даф, — ехидно отозвался Чарли, намекая на девушку, которая в один миг снова поникла. До этого взволнованная появлением Дафны на завтраке. Она вдруг опомнилась, вспоминая, что провинилась. — Это повод задуматься, — подняв указательный палец, покачала она, доставая сигарету и, закусив её, начала раскуривать, щёлкая зажигалкой. Как её это удаётся? Быть не причём и одновременно унижать всех? На секунду Эмме показалось, что она поддержала её. Всем было не просто всё равно, но они своим бездействием поддерживали то, что говорил Чарли, а Дафна одним колким замечанием и полным равнодушием к установленным правилам как будто стала против них. Но это и не значило, что она за Эмму. Кирби была всегда против них, она была за себя, а Эмма так. Случайно попала с ней на одну лодку. Возможно Дафна уже и не помнит ничего. Не хочет помнить. Однако её «стоит задуматься» — было крайне дерзко. Аристократия против собственных правил. Она как будто насмехалась над ними: «Да на ваших поганых приёмах делать нечего, даже Эмма это поняла», хоть они её правой и не считали, ей это было не важно. — Мы не курим на кухне, Дафна, — отмахиваясь от ядовитого сигаретного дыма, ставила своё слова Оливия, мать Чарли, которая уже несколько минут пыталась смириться с новым соседством. В ответ женщина только пододвинула к себе пепельницу с середины стола и отряхнула туда образовавшийся нагар. — Не думаю, что это правильно, Дафна. — Это был уже Чарли. Женщина только протянула руку к общему блюду и начала себе накладывать в тарелку, закусив сигарету зубами. Господи, как же ей все равно. Правда все равно. Вот это самообладание. У Эммы в груди разлилось глубочайшее уважение к выдержке и силе этой женщины — перед ней сидел ледокол, способный выдержать любой моральный натиск. Для неё все их замечания, неприветливая атмосфера, которая прибивала Эм к земле была Наверно, вот такой бы она хотела быть, так же знать, что ей хочется. Она смотрела, как женщина накладывает себе овсянку, равнодушно опустив глаза в тарелку, пока все наблюдали за ней, и чувствовала, что плевать она хотела на них, ведь она даже не смотрела в ответ, у неё не дрогнула рука, женщина просто делала то, за чем пришла, как будто была тут одна. — Вот так уходить, Эмма. Ты подставила нас всех… Девушка замялась. Он… он даже не знает, что она ушла не одна? Она подняла глаза на Дафну, которая продолжала делать то же, что делала секунду назад — накладывала себе еду, а Эмма четко знала, что они были вдвоем, так почему её исчезновение наделало столько шума, а исчезновение сестры главы семейства никто даже во внимание не принимал. Вот это оскорбление. Опушенное так холодно и спокойно. Они каждый день так делают? Не замечают её. Эмма нахмурилась, переводя взгляд на Чарли. Что тут ещё сказать? У неё слов не находилось в свою-то защиту от страха, но в защиту Дафны у неё не было слов от гнева. Она буквально полыхала, насколько вообще умела это делать — раскраснелась, нахмурила брови, поджала губы. Но не сказала не слова, проглатывая эмоции, чтобы не провиниться ещë сильнее. — Как всегда много масла, — сквозь сжатые с сигаретой зубы прервала молчание Дафна, глядя в свою тарелку, перед тем, как выпустить её изо рта. — Ненавижу овсянку. — Фыркнула она, закатывая глаза, и положила первую ложку в рот, и улыбнулась той самой улыбкой, от которой всём, кроме женщины, захотелось закатить глаза, такой она была самодовольной и ядовитой. Да Дафна всё знает, всё и про всех, и насмехается над ними. Еë улыбка была безумна. В этой неулыбчивой атмосфере она этой улыбкой издевалась над всеми, показывая своё полное безразличие и презрение. «Я выше этого, я выше вас всех, потому что мне плевать» — показывал весь еë самодовольный вид. От неë вообще улыбки были редкостью, и эта была не исключением, а скорее подтвержением правила. Дафна Кирби не улыбается, не смеётся и не шутит. И даже улыбка с еë стороны — оружие.