Единственный шанс

«Иногда самая большая жертва, которую должен понести человек — это отпустить тех, кто больше всего дорог ему».

«Тайны Смолвиля» (Smallville)

10 сезон 20 серия

      Кем-то заботливо побелённые деревья дворцового парка яркими изумрудными молниями проносились в уголках глаз одержимого бешеной скачкой Бали-бея, знакомая широкая аллея с ворохом опавших листьев и отцветших лепестков ровной линией убегала от него в сторону главного дворца, теряясь где-то вдали неизведанной конечной точкой, но свежих следов мятежников по-прежнему нигде не было видно, отчего охваченное неподдельным ужасом сердце неистово захлёбывалось неуёмной паникой, разгоняя по жилам лихорадочное нетерпение. Пропитанное неусидчивой тревогой сбитое дыхание короткими прерывистыми вздохами опустошало стиснутую дурным предчувствием грудь, сливаясь в унисон с загнанным фырканьем летящего над землёй жеребца, тело под тесно прильнувшей к коже рубашкой покрылось будоражащим ознобом, и без того атакованное беспредельным напряжением, однако охладевший ко всему происходящему разум оставался странно необитаемым и совершенно равнодушным, а внутри овеянного непрошеным страхом сознания исступлённо пульсировала лишь одна сокровенная мысль — во что бы то ни стало остановить непредсказуемых бунтовщиков и не дать им пробраться во дворец для осуществления своего чудовищного плана. Гонимый невыносимыми стенаниями до основания уничтоженного спокойствия, низко пригнувшийся к могучей шее скакуна воин не скупился на грубые толчки и повелительные крики, не позволяя исходящему пеной и потом жеребцу даже на миг сбавить сумасшедшую скорость, и только изредка его сосредоточенный на дороге взгляд против воли тянулся вверх, к заслонённому неведомой тенью солнцу, которое будто сгорело дотла и теперь только тускло мерцало истаивающим угольком, сияя по краям зыбкими янтарными всполохами. Пугающая беспросветная чернота полностью скрыла под собой его ослепительные лучи, не давая им с былой безнаказанностью пронзать грешную землю, и оттого над осаждённым жестоким противостоянием миром раскинулась угрожающая полутьма, небо низко свисало над головой, тяжёлое и наводнённое расплавленным свинцом, из-за чего казалось, что в его мятежных чертогах угрожающе ворочается какая-то великая непобедимая сила, способная одним сокрушительным ударом уничтожить застывший прямо под ней бушующий город. При виде столь завораживающего и одновременно пробирающего до дрожи зрелища Бали-бей чувствовал себя совершенно маленьким и ничтожным по сравнению с таким неоспоримым могуществом, и всё его пленённое бесконечным благоговением существо беспомощно трепетало в приступе неосознанного восхищения, когда поглощённое неизвестным объектом светило зловеще красовалось своей остроконечной короной, причиняя неприятную боль уязвимым глазам. Уже спустя несколько лошадиных пробежек вдоль пустынной аллеи, за которой виднелся влекущий своей невинной красотой инжировый сад, затмение незаметно переместилось ему за спину, так что наблюдать за ним не представлялось возможным, но интуитивно ощущающий его безмолвное присутствие воин стремительно мчался прочь от его всевидящего лика, мчался с такой запредельной быстротой, что каждый встречный порыв ветра норовил сорвать с него шляпу, и вскоре вылетел на открытое пространство, услышав, как пыльная тропинка сменилась вкрадчиво постукивающей под копытами галькой, так что пришлось вынужденно замедлить темп, чтобы угодившее в маленькие ямки между гладкими камнями животное не переломало себе ноги. Вокруг пестрели летними красками непроходимые лабиринты дворцового парка, призванные удержать на безопасном расстоянии любого незваного гостя, однако знающий каждый таинственный уголок этих тенистых дебрей Бали-бей сразу же отыскал нужную дорогу и припустил по ней лёгким галопом, зорко оглядываясь по сторонам в попытке выхватить среди разноцветных вкраплений душистых цветов постороннее вороватое движение. Вопреки его мучительным ожиданиям, в глубине инжирового сада царило обманчивое затишье, осквернённое лишь дразнящими звуками оставшейся позади беспощадной битвы, и подстёгнутый ненавистным тягостным подозрением воин с неподъёмным грузом на сердце продолжил нескончаемый путь до многовековых стен Топкапы, стараясь беречь каждую драгоценную секунду, что неизбежно приближала мятежников к покоям султана. Вот на расстоянии нескольких прыжков показался свободный от растительности участок, и ощутивший прилив свежих сил всадник снова погнал покорного скакуна на немыслимой скорости, ни на мгновение не помышляя о том, чтобы остановиться и перевести дух, хотя уставшая от постоянного пребывания в прямом положении спина протестующе ныла, а повисшие вдоль лошадиных боков ноги сводило колкой судорогой из-за отсутствия удобного седла. Стоило ему со всей молниеносной ретивостью вырваться на небольшую травянистую лужайку, минуя опасную каменистую насыпь, как где-то вдалеке по левую сторону от него выросло крепкое старое дерево с разросшейся пышной кроной и статным полосатым стволом, что стойко выдерживал властолюбивые притязания раззадоренного ветра, мерно покачиваясь под его остервенелыми нападками своими могучими сильными ветвями и щедро разбрасывая по земле мелкие зазубренные листья. Один из них, подхваченный странствующим порывом, грациозно проплыл в вечернем воздухе рядом с Бали-беем, позволяя подробно рассмотреть его широкую округлую форму с характерными зубчатыми краями, благодаря чему засмотревшийся на смутно знакомые очертания воин мгновенно узнал представшую перед ним стройную великаншу, до боли похожую на его любимую осину, под прохладной тенью которой он нередко спасался от зноя во время своих беззаботных прогулок по саду в далёком прошлом. Не смея поверить своим глазам, он с неподдельным восхищением взглянул на величественное дерево, и целый беспорядочный вихрь неприкосновенных воспоминаний заполонил его потрясённое сознание: за долю мгновения он воскресил в памяти всё, что было связано с заметно вытянувшейся за эти годы осиной — свою минувшую юность, окружающие её живописные виды на дворцовый парк и необъятный дворец и свою матушку, которая часто приходила сюда, чтобы запечатлеть на листе пергамента красочные пейзажи и просто насладиться тишиной и покоем, что неизменно охраняли это безмятежное потустороннее место. Место, в котором зародились тёплые нежные чувства, тесно переплелись чужие судьбы и слились воедино две совершенно разные одинокие души, положив начало новой запутанной истории, что протянулась длинной незыблемой нитью через многие года и продолжалась вплоть до этого момента. Место, с которого всё началось.       «Вернись к началу начал…»       Незнакомая прежде безграничная уверенность мягкими водами хладнокровной решимости и возвышенного стремления затопила непокорное существо пронзённого внутренним осознанием Бали-бея, окрыляя его неукротимой отвагой, по телу мгновенно разлилось долгожданное самообладание, приводя в тонус разобщённые мысли, и охваченное непреодолимой жаждой справедливости сердце вновь воспрянуло во власти непоколебимого бесстрашия, волшебным образом сбрасывая с себя тяжёлые оковы непозволительной усталости. Прислушиваясь в упоении к собственному возбуждённому пульсу, он как никогда отчётливо разглядел перед собой ясным взором тот самый путь, что должен был привести его к заветной истине, и ещё более одухотворённый прилив непередаваемого торжества захлестнул его бурной волной, когда его осенило, что по этому самому пути он мчался прямо сейчас, резво, неутомимо и отчаянно, безжалостно разрывая лёгкие избыточным кислородом, до ритмичного стука гонимой по венам крови в ушах ускоряя темп и до болезненного давления в висках всматриваясь в неподвижные владения дворцового сада. Поравнявшись в пылу смертельной гонки с одиноко высившейся на своём прежнем участке осиной, преисполненный священной веры в свою победу воин не выдержал и повернулся в сторону раскидистого дерева, задержав на нём долгий немигающий взгляд, и на один безумный миг ему показалось, будто он разглядел на фоне шершавого ствола две прозрачные туманные фигуры, сотканные из вечерних сумерек и прохладного воздуха. В ту же секунду он напрочь позабыл о необходимости управлять лошадью, безвозвратно пленённый снизошедшим на него изумлением, и в немом оцепенении всмотрелся в призрачные силуэты, стоящие под густой массивной кроной, с немалым замешательством обнаружив, что они держатся за руки и о чём-то беззвучно переговариваются, сблизив головы. Словно почувствовав на себе его бесцеремонное внимание, они одновременно обернулись прямо на беспардонного наблюдателя, и в следующее непостижимое мгновение сражённый глубинным почтительным трепетом Бали-бей встретился с проникновенными взорами своих родителей, которые смотрели на своего сына с такой всепоглощающей гордостью, какую он не видел в их глазах даже при жизни, и нежно улыбались ему издалека, отчего в стеснённой необъяснимой тяжестью груди воина образовался удушливый ком щемящей тоски, а на горле сомкнулась железная хватка безутешной скорби, так что в уголках глаз предательски защипало. Почему-то разозлившись на самого себя за подобную слабость, он с досадой встряхнул головой, решительно прогоняя непрошеное видение, и, когда он снова оглянулся на то самое место, где только что воочию лицезрел весьма правдоподобную иллюзию, его зоркое зрение упало в пустоту, а по спине скользнуло ожидаемое облегчение: разумеется, его родители не могли сейчас видеть своего сына и его великие подвиги, но оттого, насколько желанной показалась ему эта наивная несбыточная мечта, его постигло жестокое разочарование. Не давая себе времени на то, чтобы как следует обдумать это странное наваждение, он с удвоенной силой погнал жеребца по прежнему маршруту и только тогда обнаружил, что сгустившиеся вокруг него естественные тени являлись оплотом настоящей предвечерней темноты, а значит, пока он продирался сквозь витиеватые дебри парка, затмение уже успело закончиться и позволило выпущенному на свободу светилу спокойно завершить свой долгий переход от рассвета до заката, восстановив пошатнувшееся природное равновесие. Затянутое едким дымом пылающего в городе пожара небо постепенно приобретало свой привычный непорочный оттенок чистой синевы, облагороженной сверкающими вкраплениями первых молоденьких звёзд, и вскоре с горизонта схлынули тревожные краски алой крови и ржавого золота, погружая мир в подлинный кромешный полумрак. Почувствовав себя куда увереннее в знакомых условиях, воин снова сосредоточился на своих кропотливых поисках и неуловимой тенью затерялся среди густых зарослей декоративных растений, решив срезать путь через живую изгородь ровно подстриженного самшита.       Внезапно чей-то грубый отрывистый окрик дерзко встрял в нерушимую гармонию непритязательной тишины, вынудив резко остановившегося посреди тропы Бали-бея настороженно напрячь чуткий слух, и в то же мгновение он безошибочно узнал неприятный хриплый голос главного мятежника, к повелительным интонациям которого с хозяйской бравадой примешивались насмешливые возгласы его прихвостней, явно почуявших соблазнительную близость лёгкой победы. Опалённый жаром праведного гнева воин тут же сорвался с места, справившись с секундным замешательством, и в приступе ледяной ярости набросился на ничего не подозревающих предателей из темноты, с воинственным кличем замахиваясь саблей. Застигнутые врасплох бунтовщики кинулись врассыпную, не горя желанием быть безжалостно затоптанными массивными лошадиными копытами, но один из них всё же угодил под быстрые ноги вороного жеребца, так что потерявший из виду его перекошенное от ужаса лицо всадник только услышал мерзкий чавкающий хруст ломаемых костей и пронзительный стон боли того несчастного, который не успел вовремя сойти с дороги. Изрядно напуганные бесславной участью своего товарища мятежники немного присмирели и грозно замерли напротив Бали-бея в боевых позах, меряя его одичавшими взглядами, и тем самым перекрыли ему единственный путь, ведущий прямиком во дворец, всем своим враждебным видом показывая, что готовы сражаться не на жизнь, а на смерть. Даже во тьме он сумел насчитать по меньшей мере два десятка обезумевших головорезов, но на самом деле их могло быть намного больше и часть из них уже могла давно проникнуть в Топкапы, чтобы завершить своё грязное дело. От этой тошнотворной мысли воин мертвенно похолодел, чувствуя, как его внутренности обращаются в лёд, но быстро взял себя в руки и первым ринулся в неравный бой, на всём скаку снося голову первому мятежнику, стоящему по правое плечо от главаря. Отсечённая конечность с глухим стуком покатилась по траве, разбрызгивая вокруг тёмно-вишневую кровь, вязкая тёплая влага багровым водопадом заструилась по осквернённому лезвию, и ещё несколько потерявших бдительность бунтовщиков оглушённо повалились на землю, сбитые с ног широкой грудью нёсшегося напролом скакуна. Трое самых отчаянных разбойников попытались атаковать его со всех сторон, целясь в мускулистое тело лошади, однако первого из них тут же отбросило прочь мощным ударом задних копыт, а двух других постигла немедленная кончина от смертоносного османского клинка, не поскупившегося на обильное кровопролитие. Ослеплённый ожесточённой ненавистью Бали-бей уже было развернулся, чтобы дать отпор следующим противникам, но тут какая-то сокрушительная сила с размаху врезалась ему в спину, безжалостно наседая сверху, и повалила на землю, сбросив с коня. Мир опрокинулся перед глазами потерявшего ощущение опоры воина, плечо пронзила острая боль от жёсткого столкновения с твёрдой поверхностью, а перед внутренним взором заплясали красные пятна, однако помнящее оборонительную позу тело само собой сгруппировалось, опрокидывая его в плавный кувырок, и спустя мгновение он уже очутился беззащитно распростёртым в траве, пережидая подкашивающий приступ лёгкого головокружения, и безуспешно пытался встать, несмотря на адское недомогание в ушибленной спине. Когда расплывчатые очертания окружающей его действительности снова обрели свои чёткие контуры, он с запоздалой обречённостью осознал, что только что предоставил своему врагу прекрасную возможность себя убить, и хотел было дотянуться до выпавшей из рук сабли, но всё напрасно: сияющее неподдельным кровожадным торжеством лицо главаря уже склонилось над ним, тень от его мускулистого стана накрыла его сверху, загораживая обзор, а над головой ненасытно блеснуло занесённое для решающего удара оружие, намереваясь положить конец этой нечестной схватке. Мысленно загнанный в ловушку Бали-бей уже приготовился в полной мере прочувствовать всю смертельную остроту чужого клинка, гадая, куда именно придётся вражеский выпад, и тут бодрый воинственный зов неожиданно раздался где-то поблизости, вынудив откровенно растерявшегося мятежника ошеломлённо застыть с поднятой в воздух саблей, а затем ещё множество звонких яростных голосов присоединились к своеобразному призыву, отозвавшись в боязливо дрогнувшем сердце поверженного воина сладостной дрожью небывалого облегчения. Он узнал этот клич, пронзительный, яркий и мелодичный, и большего ему не нужно было, чтобы понять: победа всё-таки будет за ними. Не ожидавший столь быстрого прибытия свежих сил бунтарь обескураженно попятился, внезапно растеряв свою былую свирепость, и Бали-бей воспользовался его замешательством, чтобы одним движением ноги сделать ему подсечку и вскочить с земли, подбирая своё оружие.       Остальные мятежники впали в парализующий ступор и, казалось, уже забыли о существовании одинокого противника: их пропитанные малодушным страхом взгляды были устремлены на движущуюся на них армаду янычар, тесными многочисленными рядами марширующих за своим командиром, и по их побледневшим лицам и отвисшим челюстям легко можно было догадаться, что они явно не рассчитывали сражаться с ещё одним войском до зубов вооружённых солдат. В отличие от них, пришедший в себя после позорного падения воин, напротив, был несказанно рад своевременному появлению подкрепления и мог с чистой совестью оставить эту жалкую кучку предателей на милость их разящим мечам, нисколько не сомневаясь, что с помощью резервного полка им без труда удастся отбить город и защитить повелителя, жизни которого отныне ничего не угрожало. Согретый этой упоительной мыслью наполненный животворящей надеждой Бали-бей порывисто сорвался с места, пока никому из мятежников снова не пришло в голову его остановить, и пулей ворвался в совершенно пустой безмолвный дворец, как никогда завораживающий и немного пугающий своим безответным молчанием. Его побитое тело мгновенно пробрало до костей могильным холодом, идущим от пропитанных вечерней свежестью стен, нависшие над ним недосягаемые своды словно грозились обрушиться вниз, откликаясь на неприлично громкий звук его торопливых шагов дразнящим эхом, и, как всегда, вновь оказавшись в плену неповторимого великолепия и обворожительного величия, воин почувствовал себя неуютно и как-то скованно, точно за ним отовсюду наблюдали десятки невидимых любопытных глаз, огромные шершавые камни давили на него со всех сторон, будто норовя пригвоздить его к мраморному полу, а от неизгонимого духа пролитой здесь когда-то крови хотелось сбежать, однако он не смел поддаваться собственным потаённым предрассудкам и продолжал бездумно нестись вперёд по необитаемым коридорам, мастерски ориентируясь в их непредсказуемых поворотах. Вот резко уходящая под прямым углом стена в очередной раз круто извернулась, убегая в неведомом направлении, но безупречно просчитавший грядущее препятствие Бали-бей даже в кромешной темноте ловко вписался в достаточно широкий для него проход, ни разу не запнувшись и не изменив своей целеустремлённой походки. Витиеватый путь к господским апартаментам почему-то показался ему невыносимо долгим и тернистым, словно какая-то враждебная сила препятствовала ему ускориться, но вскоре, когда его уже начало преследовать стойкое убеждение, будто он бессмысленно ходит кругами, впереди показался знакомый пролёт, а сразу за следующим поворотом замаячили желанные массивные двери, неизменно находящиеся под охраной бдительной стражи, которая в связи с опасной ситуацией была удвоена. Заметив приближение постороннего гостя, они исправно насторожились, выставив напоказ уже обнажённые сабли, однако остановившийся перед ними воин громко и отчётливо назвал своё имя и вручил одному из янычар своё оружие, тем самым демонстрируя мирный настрой. Распознавшие бывшего Хранителя покоев стражи покорно расступились, открывая проход к заветным дверям, и обуянный необъяснимым порывом Бали-бей даже не дал себе времени опомниться и во власти какой-то подсознательной тревоги ворвался в роскошные покои, всем своим существом взмолившись Аллаху, чтобы не было слишком поздно.       Не успел он перешагнуть порог священных апартаментов, как ему тут же стало понятно, что его опасения были более, чем напрасны: просторная богато убранная обитель султана, пребывающая всё в таком же пленительном великолепии, в каком он её запомнил, встретила снедаемого волнением воина прочным нерушимым спокойствием и убаюкивающей безмятежностью, с долей властного превосходства представ перед ним во всей своей изысканной стати, так что при одном взгляде на знакомый с юности аристократичный интерьер, выдержанный в неброских умиротворённых тонах, его мгновенно обволокло согревающим ощущением родного уюта и безопасности, ни с чем не сравнимое присутствие невозмутимой бесспорной силы вселило в его навеки приструнённое сердце робкий доверчивый трепет, который только усилился, стоило ему оказаться в искушающей близости от неиссякаемого источника этого неопровержимого могущества. Умеренное скопление потрескивающих свечей преданно разгоняло уступчивую тьму, позволяя с ревностным вниманием окинуть необъятное помещение выискивающим взглядом, но никаких следов битвы или кровавой расправы на покрытом персидскими коврами полу не обнаружилось — и в приступе невыразимого облегчения у застывшего посреди покоев Бали-бея подкосились ноги, во всём подтянутом теле будто осела свинцовая тяжесть, в отключённом сознании вместо бесплотных мыслей скопился густой туман, однако он не стал противиться охватившему его приятному расслаблению и с готовностью поддался невидимому настойчивому влечению неотступно наблюдающих за ним проницательных глаз, по прихоти какого-то высшего стремления опускаясь на одно колено и почтительно склоняясь перед недоступной ему властью. Где-то на подкорке своего разума он отдалённо представлял, в какой именно части гостеприимных апартаментов скрывался желанный объект его тайного любования, но, не имея возможности встретиться с ним лицом к лицу, беспрекословно замер в позе немой покорности, снимая с головы капитанскую шляпу и опуская взгляд вниз, прямо на мягкий ворс узорчатого ковра, который когда-то очень давно обагрился его собственной кровью. Тогда всё происходило точно так, как происходит сейчас, только вместо удовлетворения и блаженного ощущения выполненного долга он испытывал боль и унижение, и тут же, словно в ответ на эти мрачные воспоминания, затянувшийся рубец на правой щеке продело предательской резью, будто поверх него снова пришёлся беспощадный удар господской сабли. Поборов невольный трепет, что воровато проник в его безнадёжно порабощённое сердце, терпеливый воин не двигался, ожидая хоть каких-то знаков внимания со стороны справедливого владыки, и под натиском беспринципного молчания впервые со всей серьёзностью попытался понять, кем же он стал, когда без должного позволения взял на себя столь большую ответственность. Оставался ли он всё тем же рассудительным и благородным Бали-беем, местами вспыльчивым, но всегда сдержанным и взвешенным в своих суждения, или же навсегда заклеймил себя мятежным выскочкой, провоцируя праведный гнев великого падишаха. Вероятно, ответ на этот вопрос ему суждено было узнать совсем скоро.       — Ты заставил меня ждать, бесстрашный воин, — приласкал его уставший слух глубокий вкрадчивый голос, и вслед за его неповторимым звучанием из недвижимого вороха смущённых теней аккуратно вынырнула широкоплечая фигура Сулеймана, чей цепкий, но в то же время снисходительный взгляд с долей покровительственной нежности скользнул по представшему перед ним бею, отчего того незамедлительно пробрало лёгкое волнение. Сделав над собой усилие, он неторопливо поднял голову и смело встретился с бездонными голубыми глазами своего повелителя, заметив, как тот едва заметно кивнул ему в знак благосклонности. — С возвращением.       — Повелитель, — усмиряя взбудораженное дыхание, проронил Бали-бей, вновь сгибая шею в безукоризненном поклоне. — Аллах милостив, раз позволил мне снова узреть Ваш священный лик. Я и мои отважные воины к Вашим услугам. Только прикажите, и мы будем сражаться за Вас до последней капли крови.       — Кто бы ни были эти храбрецы, я желаю с ними познакомиться и лично поблагодарить за проявленное мужество, — не сводя с него немигающего взора, степенно изрёк Сулейман и, к приятному удивлению немного растерявшегося воина, внезапно опустил тёплую ладонь ему на плечо, крепко и бережно сжимая. Совсем как тогда… — И тебя тоже ждёт достойная награда. Ты проявил смелость и истинную преданность, решив выступить против этих мятежников и дать им бой. Я и моя семья отныне обязаны тебе жизнью. Сегодня ты не только вернул себе честь и славу, Малкочоглу. Ты доказал мне, что являешься подлинным наследником своего рода и достоин того, чтобы продолжить святое дело своих предков.       Неукротимое обжигающее пламя неисчерпаемой гордости разверзлось в омытой ласковыми водами тихой радости груди Бали-бея, его насыщенное твёрдой решимостью сердце восторженно забилось от поднявшегося изнутри непорочного ликования, плечи сами собой распрямились, а мышцы налились новой исцеляющей силой, способной противостоять любым жизненным испытаниям. Каждое торжественное слово, сказанное с заслуженным уважением и потаённым признанием, вселяло в приободрённое существо окрылённого чужой похвалой воина непоколебимую уверенность и неистовое стремление, забытое возвышенное ощущение собственной незаменимости напомнило ему о том, ради чего такие, как он, рискуют собой, во имя чего они посвящают себя вечному служению своему неотъемлемому долгу и в каком направлении пролегает их неизведанная дорога, всегда тесно сопряжения с жертвами и смертельной опасностью. Однако именно это бессмертное рвение и безвозмездная приверженность своему призванию внушали ему своеобразное удовлетворение, всегда делали его тем, кто он есть, позволяли с самоотверженным усердием следовать тому единственному предназначению, для которого он и был рождён, предопределяли его настоящее и будущее и приводили к его главной цели, что неизбежно сулила ему полноправное довольство собой и своими свершениями. Всегда его судьба заключалась в том, чтобы отдавать всего себя благородному служению незабвенным идеалам настоящего воина, он появился на свет и рос победителем, сильным лидером и доблестным защитником, он пришёл в этот мир, чтобы познать все тяготы свирепой борьбы за своё законное место, но в конце концов познать эту непреложную истину, которая всё это время была рядом, внутри него самого, и отыскать смысл своего существования в прославлении Всевышнего и сохранении беззаветной памяти своих предшественников. Всё это время его неотвратимо тянуло к новым победам и легендарным завоеваниям, лишь с обнажённым мечом справедливости в руках он чувствовал себя по-настоящему живым и свободным в своём выборе и нисколько не сомневался, что вот оно, то самое избрание, которое полностью оправдывает его суровое имя. Каждой клеточкой своего тела он проникся этими внушительными мыслями, в упоении ощущая, как горячая вспыльчивая кровь разносит по венам сладостное предвкушение, и тут какое-то мягкое колебание воздуха вернуло его в действительность, вынудив поднять взгляд и обнаружить подошедшего к нему Сулеймана, в руках которого покоились какие-то предметы, смутно знакомые ему по своим туманным очертаниям. Присмотревшись повнимательнее, воин с тихим всплеском благоговейного восхищения узнал свою саблю, убранную в те же драгоценные ножны, а поверх неё различил традиционный головной убор тёмных оттенков, который словно предназначался специально для него.       — Когда-то эти вещи принадлежали тебе, — подтвердил его догадки Сулейман, опуская на него сверху вниз проникновенный взгляд, и с особой бережностью протянул ему оружие, пленительно сверкающее огранёнными камнями в стыдливом блеске близ стоящей свечи. — Прими их как дар в знак моей благодарности и носи с гордостью. Ты это заслужил.       Подавив непрошеное волнение, что внезапно настигло несколько обескураженного подобной честью Бали-бея, он бережно, тщетно стараясь унять нетерпеливое подрагивание в пальцах, прикоснулся к лежащему сверху ножен тюрбану, поднимая его в воздух, осмысленно исполнил древний дворцовый обычай, трижды прильнув к нему губами, и только потом затаив дыхание опустил его себе на голову, несказанно радуясь возможности вновь испытать привычные с юности удобства. Лёгкая, почти невесомая тяжесть сдавила ему виски, разительно отличаясь от непрочной посадки пиратской шляпы, и с этим недостающим атрибутом он вмиг воспылал необузданной верой в собственную способность всё изменить, причём так, как желало его сердце, невзирая на чужие предрассудки и стороннее мнение. Под тёплым одобрительным взглядом султана он проделал те же манипуляции с изящных клинком, в упоении взвесив его в своих руках, и затем по его разрешающему жесту лёгким толчком поднял себя с колен, выпрямляясь во весь рост и уверенно приподнимая подбородок. Резная текстура стального лезвия с выгравированным на нём посланием покладисто легла в его ладони, словно изначально была создана для своего законного владельца, и растроганный столь ценным подарком бей ещё раз уважительно склонился перед щедрым правителем, за что тот наградил его поощрительной улыбкой.       — Малкочоглу Бали-бей, — раскатисто и с оттенком нескрываемой гордости провозгласил Сулейман, шагая вплотную к новоиспечённому воину, и сжал обоеими руками его покатые плечи, покровительственно прикрывая глаза. — Добро пожаловать домой.

***

      Подёрнутое предрассветной серостью небо неторопливо светлело в преддверии девственной зари, предвещая скорый восход пока ещё спящего в утробе сумрачного горизонта светила, но первые дымчатые клочья перистого тумана уже лениво стелились над нетронутой поверхностью безмятежного Босфора, окутывая его бездонные заводи девственной негой занимающегося зарева. Ещё даже ранние осторожные лучи свергнутого со своего царского трона солнца не начали прокрадываться сквозь маслянистую темноту в попытке разогнать по-хозяйски приютившиеся над бескрайним морем безликие тени, а в повреждённом пережитыми потрясениями городе уже вовсю разворачивались исправительные работы, тушились остатки ночных пожаров, убирались разбросанные на улицах мёртвые тела и куски сгоревшей древесины и тщательно обыскивались окрестности на случай, если каким-то мятежником удалось избежать заслуженного ареста. Не до конца оправившийся после минувшей битвы Стамбул не спешил возвращаться к прежней мирной жизни: на центральной площади пока что не показалось ни одной души, в пустынных переулках стояла мёртвая тишина, прерываемая лишь дружными возгласами упорно трудящихся над восстановлением столицы янычар, и только не ведающие ни сна, ни отдыха умелые бойцы, совсем недавно отстоявшие свою родину в масштабном сражении, продолжали бодрствовать и на пределе своих сил помогали новым товарищам, понимая любую их просьбу с полуслова, точно они с самого начала состояли в одном войске и просто по какой-то нелепой случайности вдруг разошлись порознь. Одни вызывались добровольцами, чтобы лично прочесать дворцовый парк в поисках уцелевших предателей, другие заботились о раненых и убитых, а остальные разгребали завалы и чинили испорченное имущество, но одно в их слаженных командных действиях было неизменно — это крепкий дух сплочённости и объединившей их всех неоспоримой победы, которая оставила особый несмываемый след в сердце каждого, кто искренне верил в достижение их благородной цели. И теперь, когда всё самое страшное было позади, на всех, подобно волшебному потустороннему сну, снизошло небывалое облегчение, смешанное с неподдельным торжеством, и, несмотря на всеобщее измождение и удручающую усталость, в обезображенном городе царила уютная атмосфера долгожданного покоя и лёгкого счастья, омрачённого скорбной горечью по погибшим собратьям. Из-за каждого угла неустанно звучало на все лады одно-единственное доблестное имя, которое не скупились упоминать в своих молитвах и разбуженные радостным известием мирные жители, и честно борющиеся за свои идеалы воины, его восхваляли и почитали, точно великого освободителя, а в это время его скромный, не приемлющий лестной славы обладатель предпочитал оставаться в тени и не выдавать своего незримого присутствия, гонимый прочь от неутихающей суеты непреодолимым желанием наконец остаться в одиночестве. Наслаждаясь заслуженным отдыхом и с неожиданным для самого себя удовольствием вдыхая во всю ширину лёгких специфический жжённый запах морской соли, что насквозь пропитала иссушающей терпкостью вкусный утренний воздух, он блаженно прислушивался к далёким звукам кропотливой работы, стоя на краю безлюдного каменистого побережья, и раскрепощённо подставлял влажную грудь обольстительным ласкам прохладного бриза, позволял застенчивым волнам подобострастно лизать носки его пыльных сапог и порой без всякой на то причины бросал странно-задумчивый взгляд куда-то за линию непостижимого горизонта, с трезвым безразличием взирая на раскинувшийся перед ним несовершенный мир и по-прежнему пребывая в некотором неверии оттого, что всё закончилось. На этот раз по-настоящему: великая битва прогремела в точно назначенный срок, затмение миновало, древнее пророчество из его снов наконец исполнилось, а он сам спустя столько лет вернулся домой, на родину, и был волен решать свою судьбу самостоятельно с милостивого согласия султана, который вновь признал в нём османского воина и позволил занять прежние высокие должности. Тяжёлые дни его бесславного изгнания подошли к концу, и этот новый рассвет он встретит с гордо поднятой головой, как полноправный наместник Семендире, бейлербей Белграда и Босны и командир правого крыла Османской армии, как истинный потомок своего рода. Обезумевшее от безграничного счастья сердце в предвкушении трепетало где-то под рёбрами, он впервые за долгое время почувствовал, что обрёл свой истинный рай на земле, и теперь беззастенчиво упивался каждым бесценным мгновением дарованной ему награды за все перенесённые страдания, ничуть не жалея, что в эти сокровенные минуты уединения с самим собой он остался совсем один. Вернее, почти один.       Отныне везде, куда бы не завела его дорога, она была рядом. Согревала своим нежным дыханием, успокаивала надёжным присутствием, вселяла умиротворение неиссякаемым теплом своего тела, исцеляла своим неповторимым очаровательным голосом. Для всех без исключения — дикая опасная хищница, чуть что обнажающая клыки, и лишь для него одного — добрая, чувственная, понимающая подруга, верная спутница его жизни, та, с кем он не задумываясь готов был делить все свои тайны и мысли, кто всегда был рядом и поддерживал, та, кого он приворожил и кому покорился сам. Казалось, с того незабвенного поцелуя они не виделись целую вечность, но вот бесподобная упрямая Тэхлике снова стояла вплотную к его широкому плечу, уже ничуть не стесняясь приятной им обоим близости, и с незнакомой безмятежностью созерцала блестящими кошачьими глазами изогнутую наподобие полумесяца бухту, расслабленно прикрыв веки, точно погрузившись в некий бессознательный транс. Застенчивый ветерок кокетливо перебирал её распущенные волосы, то перебрасывая завитые локоны на открытые широким воротом рубашки плечи и изящную шею, то в бесстыдном откровении оголяя её смуглую кожу, скопившиеся по краям кофейной радужки подвижные тени наделяли её таинственным пурпурным оттенком, придавая устремлённому в недоступную даль взгляду ещё большей загадочности, а наполовину скрытое треугольной шляпой непроницаемое лицо светилось тихой неподдельной радостью, озарённое безотчётной непринуждённой улыбкой. Почему-то во власти пленившего её неприкосновенного забытья она предстала перед окончательно сражённым её природной красотой Бали-беем особенно прекрасной и безупречной, словно спустившееся на землю божество, его восхищённый взор с ненасытным вожделением скрадывал малейшие подёргивания её разомлевших мышц, и по мере того, как он неизбежно нацеливался на чуть приоткрытые губы, беспомощного воина захлёстывал нестерпимый жар, в горле вставал мучительный ком, а в груди делалось невыносимо тесно от разрастающейся там тягостной истомы. Захлёбываясь неуравновешенными вздохами, он малодушно отступал, никак не решаясь произнести роковые слова, и тоскливая боль в его изведённом внутренними терзаниями сердце становилась сильнее, обрекая его на молчаливые стенания. Он противостоял целой армии вооружённых мятежников, он был на волосок от смерти во дворцовом саду, а сейчас не мог найти в себе смелость даже на то, чтобы просто позвать её по имени. А ещё признаться, что ему осталось сделать последний шаг, чтобы завершить пророчество полностью.       «Жертву может принести лишь один из них, и да будет она на благо империи».       За все эти годы Бали-бей привык думать, будто невозможно испытать больших мучений, чем от необратимой потери своих родных, которые рассчитывали на его защиту. А за последние пару лет он пережил всё — унизительные обвинения в предательстве, смерть своей тёти и родной сестры, расставание с любимой и беспощадную битву за справедливость. Но только теперь он начал осознавать, что всё это не шло не в какое сравнение с тем, от чего ему предстояло отказаться на этот раз во имя своего святого долга, в пользу которого он уже сделал свой выбор. Он выбрал неделимую преданность и единоличное служение, навеки скрепил нити своей судьбы нерасторжимой клятвой Аллаху и своему повелителю, добровольно отрёкся от мирских утех и личного счастья, но чем ему придётся заплатить за возможность приносить пользу своему государству и как в прежние времена следовать своему предназначению ради процветания всей Османской империи? Ответ оказался до смешного прост, вот только сокрытая в нём печальная истина ранила его куда больнее вражеского клинка, оставляя глубокий неизличимый шрам. Если бы он только знал, что этим всё кончится, он бы ни за что не позволил ей полюбить себя, не позволил бы случиться той запретной близости, что сделала его отцом их общего чада, любым способом он бы оттолкнул её, не дал поддаться соблазну и увлечься взаимной привязанностью. Он бы отдал всё на свете за то, чтобы она забыла его. Едва сдерживаясь, чтобы не издать горестный вопль слепой безысходности, смирившийся со своей участью воин со смесью невосполнимой тоски и томной нежности любовался своей драгоценной жемчужиной, а на язык предательски наворачивались калечащие слова, украдкой вторя его собственным обречённо правдивым мыслям.       «Моя жертва — это ты».       — Как там повелитель? — словно невзначай возобновила непринуждённую беседу Тэхлике, и её напевный убаюкивающий голос смешался с боязливым лепетом волн, чудотворно действуя на изъезженный слух тайно наслаждающегося его звучанием Бали-бея.       — Хвала Аллаху, он в добром здравии, — негромко отозвался он и машинально нащупал под рукой смирно прильнувшую к его бедру саблю, с облегчением переводя дух: всё-таки не приснилось. — Я успел вовремя и не позволил мятежникам проникнуть во дворец. Повелитель поблагодарил меня за помощь и вознаградил, восстановив во всех званиях. Теперь я снова стал полноправным воином Османской армии, но как мне распоряжаться своими привилегиями, я могу решить сам.       — И что ты намерен делать дальше? — снова спросила девушка, не сводя заманчиво бликующих в сумерках глаз с медленно алеющего горизонта.       — Вернусь на родину, в своё поместье, — незамедлительно ответил воин, и при одной мысли о том, что совсем скоро он снова посетит родные места, в его груди что-то взволнованно ёкнуло и пробудилось, напоминая неусидчивую бесконтрольную тягу. — Соберу своих людей и отправлюсь в дальние странствия по диким берегам Дуная. Все крепости неверных лягут у моих ног. Я прославлю имя Аллаха от края до края и расширю границы нашей великой империи.       — Когда отправляешься? — прошелестел над самым ухом её тихий, нарочито беспечный голос и неожиданно сорвался с последней ноты на сдавленный хрип, будто какая-то сила стиснула ей горло, мешая говорить.       — С позволения Всевышнего, сегодня на рассвете, — с трудом выдавил из себя Бали-бей и вмиг ощутил, как мирная обстановка вокруг них необратимо переменилась. В обременённом воздухе вдруг повисло настороженное присутствие отталкивающей недосказанности, а от скопившегося между ними нервного напряжения стало трудно дышать, из-за чего воин с усилием сглотнул, чтобы продолжить фразу в прежнем спокойном тоне. — Я пришёл, чтобы попрощаться.       Намного труднее, чем выговорить эту злополучную фразу, оказалось своими глазами наблюдать, как на неё реагирует тонкая ранимая душа внешне воинственной и дерзкой Тэхлике, которая, сама того не ведая, уже питала призрачные надежды на их долгожданное воссоединение. При виде того, как поникли её горделиво расправленные плечи и упал куда-то вниз стеклянный взгляд, его сердце готово было разорваться от бессмысленного сожаления, чудовищный стыд сковал ему грудь, не давая свободно вздохнуть, и под рёбра с размаху толкнулось запоздалое раскаяние, так что по телу прошла ледяная дрожь непримиримого отчаяния. Она верила ему, верила всем своим одиноким существом, полагалась на его заступничество и поддержку, а он обманул её и бросил на произвол судьбы. Тот самый тяжёлый момент, которого он так боялся, уже наступил, и теперь им оставалось только сказать друг другу нечто очень важное и простить чужие грехи так же свято, как они готовились отпустить свои.       — Я знаю, — наконец вздохнула Тэхлике, сокрушённо опуская голову, и внезапно перевела на него потухший взгляд, в котором почему-то плескалась щемящая нежность, приправленная тонким намёком светлой печали. — Выходит, это конец. Я должна была догадаться, что так будет. Теперь я начинаю понимать, почему ты просил меня быть осторожной. Из-за этого… А я тебя не послушала. Решила, что как-нибудь сама справлюсь, что в последний миг смогу вырвать любовь из своего сердца и просто забыть тебя. Но это невозможно. Я ничего не смогу забыть.       — Я пытался уберечь тебя от самого себя, — сипло обронил Бали-бей отчего-то севшим голосом и затем невесело усмехнулся. — Иронично, не правда ли? Родиться счастливым обладателем привлекательной внешности, но не иметь возможности быть рядом с любимой женщиной. Я бы очень хотел, чтобы всё было по-другому. Я бы хотел увидеть, как наш ребёнок появится на свет, как он будет расти и познавать этот мир. Но мне не дано познать семейную жизнь. Я нужен здесь, своему повелителю.       — Неужели кто-то нуждается в тебе больше, чем я? — дав волю накопившемуся отчаянию, в сердцах воскликнула девушка, уронив голову, и опустошённому воину на секунду показалось, будто с её длинных ресниц сорвались горькие слёзы. Не зная, как правильно утешить подругу, он бережно прикоснулся к её дрогнувшему плечу, тем самым привлекая её внимание.       — Прости меня, — сдавленно прошептал он и мягко развернул верную напарницу лицом к себе, прижимая обе ладони к её сухим щекам. Так значит, она вовсе не плакала. — Знай, что я ни о чём не жалею и всегда буду любить тебя. Я хочу, чтобы даже вдали от меня ты была счастлива. Пообещай мне, слышишь? Дай мне слово, что не будешь лить по мне слёзы.       — Это будут только слёзы радости, Бали-бей, — ласково усмехнулась Тэхлике, дотрагиваясь тонкими пальцами до тыльной стороны его рук и с особой аккуратностью поглаживая выступающие вены. — Я бесконечно счастлива и благодарна тебе за то, что ты подарил мне это самое счастье. И я тоже не жалею о том, что было между нами. Не думай обо мне и живи своей жизнью. Даже если когда-нибудь какая-то другая женщина завладеет твоим сердцем и сделает тебя счастливым — пускай, но просто помни, что где-то за горизонтом по тебе вздыхает одна одинокая странница, которая каждый день вспоминает в своих молитвах твоё имя.       — О Тэхлике, — не в силах выразить переполняющую его глубинную нежность, прерывисто прошептал воин и наклонился к отважной пиратке, соприкоснувшись с ней лбами. Какая-то неведомая тягостная мука без предупреждения скрутила его нутро, выталкивая наружу необъяснимо расшатанное дыхание, перед глазами заколыхалась расплывчатая пелена, и стиснутое томным умилением сердце остро кольнула всепоглощающая печаль, отчего внезапно ослабевшее тело швырнуло в будоражащий озноб. — Спасибо тебе за всё! Клянусь, я буду помнить тебя вечно, куда бы не забросила меня судьба. Только не грусти обо мне. Кто знает, может однажды мы снова встретимся, если будет на то воля Аллаха.       В ответ на это девушка лишь неопределённо хмыкнула — недоверчиво, тоскливо или в знак согласия Бали-бей так и не смог распознать — и в следующее мгновение трепетно прижалась к нему своим женственным станом, привычно обхватывая руками шею. Мгновенно разгадав её намерения, чуткий воин нагнулся, позволяя Тэхлике плавно скользнуть вверх по его выносливому телу, и заключил её в заботливые объятия, нащупав под пальцами расслабленные мышцы спины и собранные лопатки. На своём плече он почувствовал лёгкое давление её подбородка, к шее сбоку ненавязчиво придвинулась бархатная щека, ухо затронули тёплые потоки её затаённого дыхания, а в грудь мягко вклинилось чужое затруднённое сердцебиение, из-за чего подтянутые мускулы упоительно задрожали. Несколько мгновений воин не двигался, погрузившись в сладостное ощущение тесной привязанности, и самозабвенно обвил ладонями её ровную поясницу, с горечью осознавая, что делает это в последний раз. Ему отчаянно хотелось наслаждаться этой незаменимой близостью целую вечность, вдыхать её опьяняющий аромат снова и снова, бесчисленное множество мгновений считывать возобновляющиеся удары её размеренного пульса, ненасытно вбирать всем своим существом её безвозмездную любовь или насовсем слиться с ней воедино, утопая в необъятном омуте первозданной страсти. Однако какой-то частью трезвого сознания он понимал, что время пришло, и словно нехотя отстранился от исступлённо вжавшейся в него девушки, с печальной улыбкой заглядывая в её открытые осмысленные глаза. Она тоже прекрасно знала, что всё кончено. Знала и не останавливала его, не давила на жалость, не пыталась вызвать вину, которая и без того немилосердно сжигала его чёрствую душу. Она искренне желала ему счастья и так же, как и он, надеялась, что ему удастся его обрести на пути великих завоеваний. Совершенно иное, неизведанное будущее уже заждалось смелого воина, и с очередным восходом солнца он навсегда оставит прошлое в прошлом и отправится в долгую опасную дорогу навстречу своей судьбе, лелея внутри ненапрасную веру в то, что у них обоих всё сложится наилучшим образом. Непредсказуемый мир вокруг него стремительно менялся, подкидывая ему всё больше неразгаданных тайн, но одна несомненная истина всё-таки по сей день оставалась неизменной. Даже самая тёмная ночь когда-нибудь подходит к концу, и на смену ей возрождается из пепла новый рассвет.       — Бали-бей, — тихо позвала его Тэхлике, когда они уже стояли рядом на краю берега и она положила голову на крепкое мужское плечо, позволив чужой руке приобнять себя за талию и таким образом спасая их двоих от немилосердной утренней прохлады. Услышав обращение девушки, воин среагировал коротким вопросительным мычанием, не отрывая глаз от стремительно розовеющей линии падающего за край моря небосклона, и тогда она продолжила тем же невозмутимым голосом: — Расскажи мне о том, как ты стал воином.       — Что? — невольно вырвалось у несколько озадаченного столь неожиданной просьбой Бали-бея, так что он даже слегка отклонился от подруги и непонимающе нахмурился, опустив на неё чуть удивлённый взгляд. — Ты хочешь узнать историю моего детства? Ты уверена? Это может занять много времени.       — Ничего, — ласково рассмеявшись, беспечно отмахнулась она и с хитрым прищуром покосилась на него, выразительно сверкнув лукавыми глазами. — До восхода ещё далеко. И тебе наверняка захочется ненадолго отложить свой отъезд и остаться со мной немного дольше.       — Ну хорошо, — с добродушным смехом сдался Бали-бей и воркующе понизил голос до плавных тягучих интонаций, в которых проскочила неуловимая загадочность. — Тогда слушай…