Единственный шанс

«Чем больше хочешь стать кем-то тем труднее остаться собой».

Ринат Валиуллин «Состояние - Питер»

      Свинцовый, опалённый жаром адского пламени воздух неподвижно застыл в безвременном небытие, не тронутый ни малейшим притязанием едва ощутимого ветра, его истончившаяся от постоянного неугасающего шума материя повреждённо стонала под натиском непривычной угнетающей тишины, что впервые по неосторожности приютила в своих чертогах всесильную первобытную угрозу, и отягчённое мрачным присутствием великой беды невыносимое молчание сделалось до того откровенным и прозрачным, что без труда удавалось расслышать учащённый трепет бьющихся в одном возбуждённом ритме сердец сотни смертных, что выстроились живым щитом на воображаемой границе опустевшего города. В этот судьбоносный решающий день, день главного выбора и высоких жертв, прежде многолюдные и гремящие улицы Стамбула вмиг осиротели, торговые лавки так и не дождались своих хозяев, обычно приходящих на рынок раньше самых ранних посетителей, а к полудню даже в узких неприметных переулках так и не прошмыгнуло ни единой вороватой тени, ни одна душа не осмелился покинуть своё укрытие, загнанная в угол животным страхом, так что во всей столице по-хозяйски обосновалась выматывающая атмосфера бесплодных ожиданий — и всё потому, что накануне всю округу облетел ужасающий слух о готовящемся восстании, до смерти напуганные жители попрятались в своих домах, предварительно забрав с собой все свои ценности, поэтому отныне даже птица остерегалась пролетать над крышами будто бы заброшенных аккуратных домов, щедро припорошенных сверкающей золотой пылью зенитного солнца. При помощи верных слуг и безликих соглядатаев эта чудовищная новость неизбежно докатилась до ушей взбудораженных обитателей великолепного дворца, мгновенно вздёрнув на ноги всех членов султанской семьи, и ещё до рассвета какие-нибудь случайные свидетели могли наблюдать, как неприметные на первый взгляд кареты в спешке покидают территорию Топкапы стройным караваном, увозя с собой «ценный груз». И без того осведомлённые об умышленном мятеже янычары теперь могли с чистой совестью встать на защиту древнего города: незадолго до переломного рассвета они получили высочайший приказ от своего единственного главнокомандующего, который по-прежнему не ведал, кому именно обязан этим своевременным предупреждением. Имена этих отчаянных храбрецов до сих пор оставались тайной за семью печатями, как и загадочное имя их бесстрашного предводителя, а сами неуловимые заступники весьма искусно смешались с толпой прирождённых османских солдат, замерев рядом с ними в одном строю плечом к плечу, совершенно на них непохожие, но одержимые той же заветной целью, во имя которой им было не жалко отдать собственные жизни. Когда обыкновенные морские разбойники и ни разу не воевавшие покорители необузданной стихии успели настолько тесно сблизиться с хорошо обученными дисциплинированными воителями, никто из них толком не сумел осознать, однако зародившаяся между ними крепкая связь прочно объединила их всех лишь одним благородным предназначением и сплотила их настолько, что одни готовы были безвозмездно помогать другим, а те, в свою очередь, беззаветно доверяли своим новым товарищам, безмолвно принося им негласную клятву взаимопомощи и бескорыстной поддержки. И все они были готовы идти за своим вожаком и в огонь, и в воду, до последнего вздоха отстаивать честь своего государства и пользоваться любым шансом отдать взрастившей их империи свой первостепенный долг, ревностно оберегая и защищая то, что им дорого. Ни тени постыдного страха не промелькнуло в их заполненных несгибаемой решимостью смелых глазах, ни намёка на позорную слабость не сквозило в отточенных горделивых позах и выверенных жестах, ни капли уничижительных сомнений не отражалось на скованных непроницаемым напряжением хмурых лицах, и ни малейшего признака малодушной робости не проявлялось в их непоколебимом боевом настрое, который, точно непробиваемая железная стена, оградил их хладнокровный разум от постороннего вторжения неугодных мыслей, только больше укрепляя хвалёный самоконтроль. При ничтожном поползновении смертельной опасности они могли в ту же секунду броситься в бой, не в силах сдерживать рвущуюся из груди исступлённую жажду справедливой расплаты, однако никто из них не смел пошевелиться или сдвинуться с места без должного повеления своего доблестного командира, по обоюдному согласию возглавляющего это немногочисленное разношёрстное войско.       Властно расправив плечи и твёрдо вздёрнув гладко выбритый подбородок, Малкочоглу Бали-бей в ожидании буравил обманчиво безмятежные городские улицы пытливым взглядом, застыв в предупреждающей позе между обрамляющими прямую дорогу домами, и за своей спиной со всей ясностью различал сдержанное дыхание выстроенных в несколько рядов протяжностью в пару кварталов янычар, к которому иногда примешивались нетерпеливые вздохи занимающих первые линии моряков, что с той же завидной бесстрастностью выжидали, когда на окраине столицы объявятся жаждущие господской крови мятежники. Тихо свистящий среди пустынных стен знойный ветер, только-только приправленный призрачными отголосками вечерней прохлады, несмело взметал в стоячий воздух мелкую дорожную пыль, тонким слоем оседающую на кожаных сапогах, боязливо ворочался в складках наполовину расстёгнутой рубахи, лаская взмокшую кожу отрезвляющей свежестью, и вкрадчиво нашёптывал на ухо неизменно бдительному воину какие-то убаюкивающие фразы, словно намеренно пытаясь притупить его неусыпное внимание. Увесистая золотая серьга, к приятной тяжести которой он уже успел привыкнуть, легко покачивалась из стороны в сторону, чуть слышно позвякивая, бесстыдно обнажённое предплечье щекотливо покалывало в области татуировки, разъедая плоть безболезненным недомоганием, плотно стягивающее мизинец обсидиановое кольцо загадочно переливалось зловещей чернотой в наклонных лучах покосившегося светила, внушая своему полноправному хозяину ещё больше неисчерпаемой уверенности, будто в этом драгоценном опале сосредоточилась вся его внутренняя сила и неукротимая мощь его прославленных предков. Прямо перед ним, выставив напоказ всё своё завораживающее великолепие, высился легендарный Стамбул со своими остроконечными минаретами и огромными куполами, однако отсюда, с самого центра рыночной площади, едва ли удавалось охватить немигающим взором даже четверть всей его обширной территории, из-за чего ограниченному в своих наблюдениях Бали-бею приходилось полагаться исключительно на свой безупречный слух, чтобы вовремя распознать приближение коварных бунтовщиков. Раскинувшийся над его головой участок бескрайнего неба уже начинал понемногу схватываться насыщенной бронзой, что постепенно вытесняла невинную голубизну тревожным оттенком жидкого янтаря, и посреди сгущающихся красок солнечного пожара ослепительно и ярко выделялся источающий неземное тепло огненный шар, с долей какой-то невысказанной враждебности нависший над столицей, словно грозился сорваться со своего пьедестала и пылающим камнем обрушиться вниз на грешную землю, подминая под себя крошечные человеческие тела. Кроме необычайно близкого месторасположения потускневшего в преддверии заката солнца, украдкой наблюдающего за его невыносимо медленным перемещением воина поразило неизгонимое присутствие подле него какой-то округлой, беспросветно чёрной тени, похожей на тёмную плоскую сферу, что с устрашающей скоростью гонялась за дневным светилом, будто намереваясь поглотить всей своей грузной тушей, подобно голодному хищнику, выслеживающему не слишком изворотливую добычу. Стань он свидетелем столь редкого и устрашающего природного явления раньше, непременно испытал бы толику естественного испуга, смешанного с умопомрачительной паникой, но на самом деле ему уже приходилось лицезреть его своими глазами, в одном из своих повторяющихся снов, в котором непременно леденящим душу эхом звучало незабвенное пророчество, предрекая ему жестокое кровавое сражение и горы зверски изувеченных трупов. Видеть нечто подобное вживую и всем своим дрогнувшим от непонятного тягостного предчувствия существом осознавать, что вещее видение начинает сбываться вместе с тем самым туманным предсказанием, было гораздо волнительнее, чем томиться несколько лет в беспомощном незнании, однако глубоко поражённый открывшимся ему необъяснимым зрелищем Бали-бей до сих пор не мог до конца поверить в происходящее, с трудом представляя, что до последней битвы остались считанные мгновения, уже давно отмеренные чётко просчитанными ударами обречённо застывшего сердца. Ещё трепыхалась в его стеснённой груди ничтожная надежда на благополучный исход неотвратимого столкновения, и всё же где-то глубоко внутри его жестоко терзало вынужденное понимание того, что подлинное, не подвластное ему будущее уже предрешенно за него какой-то высшей силой и теперь всё, что он мог, это постараться сделать так, чтобы следующий рассвет наступил для всех, кто ему безумно дорог, а грядущая схватка обошлась малыми жертвами. Ради этого решающего момента он проделал весь этот долгий тернистый путь, полный лишений, страданий и боли, ради одной этой секунды неожиданного прозрения он сражался и отступал, терял и обретал вновь, любил и ненавидел, всё лишь для того, чтобы наконец осознать — его истинное предназначение всё это время ждало его здесь, на пыльных улицах великолепного Стамбула, но на то, чтобы свыкнуться с этой мыслью, у него ушло без малого несколько долгих лет беспризорных скитаний и мучительных раздумий над тем, кто же он есть на самом деле.       «Я покинул эти места, чтобы снова вернуться. Я отрёкся от своего благородного имени, чтобы заново обрести его. Я полюбил, чтобы узнать, что такое любовь, я шёл на риск, чтобы перестать бояться смерти. Я пытался быть другим, чтобы узнать себя настоящего».       Следующий сбивчивый порыв неуравновешенного ветра нежно омыл сосредоточенное лицо Бали-бея тёплыми водами хорошо знакомого ему парного аромата, и он с ненасытным вожделением втянул в страстно расправленные лёгкие этот родной сокровенный запах, что отныне навеки слился воедино с его извороченной душой, тёк по венам вместе с аристократичной кровью и подпитывал его изнурённый пульс незаменимой энергией, в который раз напоминая о чужом неотъемлемом присутствии. Как всегда, стоило ему только слегка коснуться своими отдалёнными размышлениями неприступной виновницы всех его тайных переживаний, как до уха его ненавязчиво дотронулась ублажающая струя её разгорячённого дыхания, напряжённое тело разомлело от проникновения живительного тепла, и вдоль позвоночника взбежали будоражущие колебания неподдельной тревоги, умело замаскированной под обыкновенным волнением. Даже не одаривая прекрасный светлый лик мимолётным взглядом, воин знал, что острые клыки чудовищных стенаний в эту самую минуту вгрызаются в беззаветно влюблённое покорённое сердце, изнывающее от желания уберечь своё самое главное сокровище, и во власти необузданного порыва повернулся к тесно прильнувшей к его плечу Тэхлике, опуская на неё сверху вниз умиротворяющий взгляд. На какое-то чудесное мгновение их совершенно противоположные взгляды томно воссоединились, словно стремясь восполнить сиротливое одиночество друг друга, и в этот момент новая волна непередаваемых возвышенных эмоций сумбурно захлестнула Бали-бея, нарушая строго выдержанный ритм поверхностных вздохов, почуявший долгожданную близость зверь в его груди утробно заурчал, совсем мягко и заботливо, а не безумно, как прежде, так что впавший в потрясённое оцепенение воин невольно подивился тому, что привычное уединение с Тэхлике вызвало у него совсем иные чувства, более проникновенные и непорочные, словно кристально-чистая вода из родникового источника, способная утолить даже самую ревностную жажду. Боясь спугнуть снизошедшее на него девственное наваждение, он чуть склонился над ней, не сводя с неё проницательного взгляда, и незаметно для остальных коснулся её ладони внизу, переплетая их пальцы в крепкий замок.       «Когда тебе покажется, что ты нашёл свою судьбу, попробуй задать себе вопрос: что же такое любовь? Вероятно, сейчас тебе очень легко на него ответить, но, поверь, тот, чьё сердце одержимо этим чувством, никогда в жизни не сможет тебе рассказать, что такое любовь. Для каждого влюблённого это тайна, и никому не дано её разгадать».       Что же такое любовь? Что это за неизведанное щемящее чувство, способное одновременно утешить, окрылить и свести с ума? Почему одним оно приносит покой и счастье, а другие вынуждены бороться за его блага не на жизнь, а на смерть? Отчего одним суждено познать всю исцеляющую силу любви, а другие жертвуют во имя неё всем, что у них есть, но получают лишь горе и страдание? И почему далеко не всем дано испытать это волшебное, ни с чем не сравнимое ощущение безвозмездной близости, когда каждый вздох хочется делить на двоих, а судьбы навеки сплетаются вместе, чтобы больше никогда не оставаться в одиночестве? Думая о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы не самоотверженная и упрямая Тэхлике, Бали-бей отчаянно рыскал в тенистых чертогах собственного разума в поисках желанных ответов и… Попросту не находил их. В самом деле как объяснить самому себе эту неугомонную дробь внезапно воспрянувшего сердца, что чудесным образом оживало каждый раз, стоило ей оказаться рядом? Где найти причину этому непонятному волнению, этой лёгкой растерянности, вынуждающей его безнадёжно замирать в приступе неземного любования, чем оправдать приятную беспомощность в её обворожительных чарах, источаемых пленительными, опасно влекущими глазами? И главное, почему ему всё время хочется быть с ней вместе? Почему хочется оберегать, защищать и дарить бескорыстную нежность, почему хочется меняться в лучшую сторону, лишь бы не становиться объектом её разочарования, хотя она и без того принимала его таким, какой он есть, со всеми его причудами и недостатками? Сокрушённо путаясь в своих же обрывочных мыслях, воин быстро и необратимо приближался к единственной правдивой истине, проливающей свет на творящиеся с ним преображения, и весь непогрешимый смысл такого многогранного понятия, как любовь, неминуемо достиг его сознания, сложившись всего в одно слово, вкрадчивое и невероятно красивое, покорное и изящное в произношении — Тэхлике.       — Что происходит? — со смесью испуга и трепетного благоговения выдохнула подруга, указав взглядом на сползающее по небу солнце, которое уже почти цапнули за хвост невидимые челюсти страшного зверя, что продолжал преследовать уставшее светило с какой-то неведомой целью. — Аллах гневается на нас? Он посылает нам знаки, чтобы образумить?       — Нет, милая, — мягко пророкотал Бали-бей и коротко взглянул наверх, тут же раздражённо поморщившись от резкой слепящей боли. — Это солнечное затмение из моих снов. Это значит, что мы на верном пути и сегодня всё разрешится. Если мятежники откажутся прислушиваться к нам, мы заставим их силой. Самое главное не дать им пробраться во дворец.       — Пообещай мне, что будешь осторожен, — одними губами прошептала изводимая зверской тревогой девушка и, словно стараясь придать их откровенной близости ещё больше правдоподобности, по привычке поправила широкие края его шляпы, сдвигая её чуть набок. — Прошу, дай мне слово, что всё обойдётся.       — Я обещаю, — спокойно, но твёрдо заверил напарницу воин и действительно не испытал ни капли сомнений. Почему-то он был совершенно убеждён, что у них всё получится, всего-то нужно было в это поверить. — Вместе мы преодолеем любые испытания, и что бы ни случилось я буду рядом.       Немного расслабившись, Тэхлике неприметно кивнула, выдавив робкую нервную улыбку, и в это самое мгновение, когда движимый глубинными чувствами Бали-бей уже решился повторить то, к чему так долго тяготело его сердце, с другой стороны от него раздался предупреждающий возглас следящего за обстановкой Алонсо, беспардонно вздёрнув его на поверхность недосягаемых мечтаний. Словно очнувшись от какого-то сказочного сна, он резко вскинул голову, машинально отпрянув от приосанившейся в немой готовности Тэхлике, молниеносно пробежался глазами по городской улице и почти сразу обнаружил, что она больше не пустовала: целое беспорядочное столпотворение грозных тёмных фигур показалось на линии горизонта, постепенно наводняя собой широкую дорогу, и медленно надвигалось на живую преграду вставших на их пути янычар, вылезая из каждой щели и отделяясь от вечернего мрака, подобно восставшим из могил мертвецам. Лишь спустя несколько невыносимо долгих мгновений навострённый взор подобравшегося в ожидании воина смог распознать в этих могучих мускулистых фигурах тех самых мятежников, что крадучись пробирались по опустевшим переулкам, но, заметив неожиданное препятствие, внезапно застыли на месте как вкопанные, испепеляя выстроенных перед воротами дворца солдат уничтожающими взглядами. Едва ли не физически Бали-бей ощущал, как нацеленные прямо на него хищные глаза беззастенчиво прощупывают с неким плотоядным вниманием каждый участок его подтянутого стана, вызывающе впиваясь в плоть острыми раскалёнными кинжалами, однако оставшийся невозмутимым воин стойко выдержал обрушившиеся на него давление чужой неподдельной ненависти, с должным достоинством ответив на столь откровенную угрозу. Дрожащий от скопившегося в нём напряжения воздух уплотнился, наливаясь неподъёмной удушающей тяжестью, грудь словно сдавило царапающей когтистой лапой, норовя вдребезги переломать хрупкие рёбра, и с трудом удержавшийся на ногах под таким напором воин только решительно расправил плечи и с долей властности приподнял голову, хладнокровно наблюдая за тем, как бунтовщики настороженно подходят ближе и вскоре останавливаются на некотором расстоянии от своих оппонентов, так что их нельзя было достать саблей. Мгновенно смекнув, что мятежники явно стараются соблюдать осторожность, он коротко покосился на Алонсо и задержал непроницаемый взгляд на Тэхлике, в окутанных тихой яростью глазах которой читалось столько невысказанных мыслей, что он почти видел, как шевелятся её извилины в попытках ухватиться хотя бы за один разумный довод. Однако на этот раз он не стал дожидаться напутственных слов напарницы и смело выступил вперёд, тут же перехватив множество одинаково свирепых взоров, что, очевидно, вознамерились выпотрошить его до основания сквозившей в них закоренелой враждебностью.       — Снова ты, султанская шавка! — презрительно сплюнул облачённый в потрёпанную военную форму главарь мятежников, смерив стоящего перед ним воина откровенно брезгливым взглядом. — Ты давно должен был гнить в земле!       — Я Малкочоглу Бали-бей, — ровным, но зычным голосом отчеканил воин в ответ, с потаённым предупреждением воззрившись на дерзкого бунтовщика, явно позабывшего обо всех принципах воинской дисциплины. — И я даю вам последний шанс сдаться и раскаяться в содеянном. Султан Сулейман Хан Хазретлери знает о ваших замыслах, но, если вы добровольно сложите оружие, наказание будет не таким жестоким.       — И ты думаешь, что мы поверим в эту ложь? — не скрывая отвращения, взвился главарь, глумливо скривившись. — Мы ни за что не станем пресмыкаться перед этим властолюбивым тираном! Нам легче умереть, чем смириться с его жестоким правлением!       — Султан Сулейман — честный и справедливый правитель, — терпеливо разъяснил инстинктивно напрягшийся Бали-бей, упрямо не обращая внимания на мертвенный холод, что предательски разрастался в центре его груди. — Он никогда не убивает ради крови, а наказывает лишь тех, кто этого заслуживает. Если вы не одумаетесь и посмеет поднять руку на членов его семьи, гнев его будет страшен.       — Нам не нужна его паршивая семейка! — вне себя от исступлённой ярости вскричал во всё горло бунтарь, и глаза его выпучились так, что показались покрытые кровавыми разводами белки. — Нам нужен он сам, желательно мёртвый! — Прежде, чем воин успел опомниться, он вскинул над головой ржавую саблю и проревел во всю силу своих голосовых связок, едва не срываясь на истошный пронзительный хрип: — За мной, мои братья! Пришло время мести! Долой султана!       — Долой султана! — громоподобным эхом подхватили гортанный призыв своего предводителя мятежники, и один из них внезапно замахнулся горящим факелом, запустив его в ближайший жилой дом, и тот на глазах остолбеневшего Бали-бея мгновенно вспыхнул рыжим всепоглощающим пламенем, стремительно разгораясь гигантским огненным столбом, что с неуловимой скоростью пожирал податливое дерево.       — Алонсо! — порывисто повернувшись к другу, воин вонзил в него резкий взгляд. — Собирай своих людей и не дай мятежникам спалить город дотла! Остальные — охраняйте ворота дворца! Мы должны задержать их любой ценой!       Только последний приказ слетел с его губ, как получившие чёткие указания янычары мгновенно пришли в движение, стесняя ряды, и выставили перед собой сабли, готовясь во всеоружии встретить мощное нападение. Алонсо уже вёл в бесстрашную атаку своих раззадоренных матросов, направляясь к жилым домам, но какую именно стратегию предпринял друг в этой ситуации, Бали-бей уже не смог разглядеть: стоило ему обернуться, чтобы со всей решимостью принять бой, как он лицом к лицу столкнулся в главарём бунтовщиков, который не стал долго церемониться и уже успел подобраться вплотную к противнику, метя в него грязным покорёженным лезвием. В последний момент воин отточенным движением вскинул над головой оружие, останавливая нацеленный ему в плечо удар, два османских клинка с пронзительным звоном схлестнулись в скомканном воздухе, распространяя по рукам мимолётную дрожь приятного сопротивления, однако необузданная сила оппонента, подпитываемая слепым бешенством, едва не придавила отвыкшего от такого остервенелого противостояния Бали-бея, вынудив его до боли стиснуть зубы и подключить мышцы спины, чтобы удержать равновесие. Нависшего над ним янычара били бесконтрольные судороги заклятой ненависти, его искажённое лютым гневом лицо так и пылало во власти мелочной жажды, обдавая его хлёсткими струями чужого разъярённого дыхания, но в тот момент, когда мятежник, словно безумный, рванулся вперёд, воин ловко извернулся, подныривая под его саблю, и одним точным толчком ноги под рёбра отбросил его назад, так что тот бесславно растянулся на земле, опрометчиво подставив противнику беззащитную шею. Полный холодной решимости завершить начатое дело, воин стремительно бросился к поверженному сопернику, уже приготовившись нанести ему смертельную рану, как на его пути неожиданно вырос другой бунтарь, оскалив на него зубы, и свирепо ринулся в бой, заставив отступить и усерднее заработать ведущей рукой. На этот раз мятежник оказался не таким сильным, но на редкость проворным, чем беззастенчиво пользовался, чтобы вымотать соперника постоянными переходами, однако Бали-бей быстро разгадал коварный замысел предателя и вместо хитрых приёмов перешёл в прямое нападение, чем немало сбил с толку самонадеянного смельчака. Едва он перехватил инициативу в сражении, как вместо одного мятежника на него насели уже двое, восполнив нехватку физической мощи численным превосходством. Какой-то сокрушительный вихрь с воинственным воплем промчался мимо, взметая за собой серые клочья пыли: это отважная Тэхлике без оглядки кинулась в самую гущу неравной схватки, грубо оттесняя второго противника прочь от напарника, и вдвоём они оказались меж двух огней спина к спине, как в старые времена, по очереди отражая внезапные атаки вошедших в раж бунтовщиков. Чувствуя всем телом ритмичное сокращение её натренированных мышц, Бали-бей с новым воодушевлением раскидывал вокруг себя беспрерывно наступающих янычар, прибегая к смертельным приёмам только в крайнем случае, но тут в затылок ему врезался высокий душераздирающий крик боли, и подброшенный нахлынувшим изнутри слепым ужасом воин резко обернулся и наткнулся расплывчатым взглядом на одного из разбойников, который с видом победителя возвышался над пригнувшейся к земле Тэхлике, оказывая беспощадное давление на её оружие. Пронзённый разящей вспышкой исступлённой ярости, он стремительно бросился на мятежника и одним точным ударом распорол ему глотку, так что тот захлебнулся собственной кровью и грузно повалился на землю, больше не пошевелившись. Испытав мимолётный прилив подкашивающего облегчения, Бали-бей хотел было заикнуться о состоянии напарницы, но девушка вдруг круто извернулась, с размаху влетев ему в грудь, и, прежде чем он успел осознать произошедшее, позади него раздался булькающий стон насквозь прошитого её клинком бунтовщика, как раз занёсшего лезвие над головой ничего не подозревающего воина. Однако кровожадным планам предателя не суждено было сбыться: своевременное вмешательство Тэхлике закончилось для него бесславной гибелью, и теперь его бездыханный труп валялся в пыли рядом с другими убитыми янычарами, среди которых Бали-бей с горечью различил ещё тёплые тела своих товарищей. Участливое прикосновение к плечу вернуло его в действительность, и, встряхнувшись, он угодил в заманчивые воды чужого проникновенного взора, в котором всё ещё тлели чёрные угольки праведного гнева. Вокруг них бушевала немилосердная борьба, люди Алонсо под чётким руководством своего бывшего капитана слаженно тушили пожар и отгоняли мятежников от жилых домов, янычары, ещё совсем недавно считавшие друг друга чуть ли не родными братьями, сходились в нешуточных поединках, проливая родную кровь, и пустые улицы утопающего в хаосе города разрывались от нестерпимых криков, предсмертных стонов и лязгающих звуков ожесточённого боя, постепенно превращаясь в место чудовищной резни, в багряных реках которой погрязли благородство и милосердие. Однако, несмотря на всю жестокость, некоторые солдаты, не желая причинять боль и вред своим товарищам, делившим с ними кров и тяготы долгих походов, намеренно избегали смертей и только лишь защищали каждый свои интересы, отстаивая собственную неприкосновенную правду.       «… и тысячи его последователей выступят с ним бок о бок, провозглашая неопровержимую истину».       Окинув поле брани пристальным взглядом, Бали-бей впервые за всё сражение решился обернуться назад — и в ту же секунду его сердце потрясённо оцепенело и гулко рухнуло вниз, провалившись куда-то на дно его сражённой ледяным ужасом души. Непробиваемая оборона за его спиной оказалась прорвана, а где-то вдалеке, уже подобравшись вплотную к воротам, маячили стремительно тающие в ранних сумерках тени: мятежники проникли во дворец. Не помня себя от головокружительной паники, он стрелой сорвался с места, намереваясь ринуться в погоню, но тут же остановился и яростно зашипел сквозь зубы, сообразив, что вряд ли успеет догнать ведомых сумасшедшей жаждой разбойников до того, как они доберутся до повелителя. Едва сдерживаясь, чтобы не зарычать в голос от ненавистного отчаяния, упрямо отгоняющий непозволительную беспомощность воин лихорадочно оглянулся в поисках хоть какой-то подсказки и почти сразу отыскал острым взглядом привязанного к одному из деревьев возле жилого дома вороного жеребца, что заливался истошным ржанием, брыкаясь в безуспешной попытке сбежать подальше от разрушительного беспорядка. Его расширенные от первобытного страха чёрные глаза с нескрываемой мольбой уставились на пригвождённого к месту Бали-бея, словно взвывая о помощи, и он бездумно повиновался безмолвной просьбе загнанного в ловушку животного, порываясь броситься в его сторону, но тут чья-то твёрдая хватка вцепилась ему в запястье и потянула назад, вынуждая обернуться. Из-под широких полов треугольной шляпы на него с потаённой тревогой глядели тёмные очи Тэхлике, чья обнажённая воротом расстёгнутой рубашки грудь прерывисто вздымалась в темпе её учащённого дыхания, выталкивая наружу неравномерные вздохи, по её открытой шее и вискам по каплям стекала испарина, поблёскивая в медном свете заходящего солнца, а порванный рукав насквозь пропитался вишнёвой кровью, медленно вытекающими из ровной раны на предплечье ведущей руки.       — Что ты задумал? — с придыханием выпалила она, ослабив хватку и поднимая на него вопросительный взор.       — Я должен попасть во дворец и остановить этих предателей, — с трудом справляясь с затравленным сердцебиением, выпалил воин, твёрдо встретив пропитанный неутихающим беспокойством взгляд напарницы. — Нельзя позволить им добраться до повелителя. Я скоро вернусь, обещаю.       — Поторопись, — внезапно непоколебимо кивнула Тэхлике, мрачно нахмурившись, а затем с силой сжала в побелевших пальцах свой короткий клинок, отчего на внутренней стороне запястья отчётливо проступили натянутые жилы. — Беги к нему и не тревожься за нас. Мы их задержим!       Согретый умиротворяющими волнами беспредельной нежности Бали-бей открыл было рот, чтобы от души поблагодарить самоотверженную пиратку за её непомерную отвагу, но искренние слова застряли у него в горле, стоило ему осознать, что существует куда более трогательный способ выразить ей свою признательность, и лучшего момента, чем этот, могло больше не представиться. Неугодные мысли о том, что на самом деле всё может сложиться не так, как он себе представлял, что он может уйти и больше не вернуться, с душераздирающей ясностью прокрались в его разум, и в этот момент целый мир будто перестал иметь для него значение, съёжившись до аккуратных очертаний прекрасного милого лица, подёрнутого щемящим выражением неподдельной гордости. Ни устрашающие звуки битвы, ни чужие боевые вопли, ни постоянная угроза быть убитым или раненым вражеским лезвием не могли отныне остановить движимого твёрдым намерением воина, преисполненного решимости совершить задуманное в память о том, что они пережили вместе, и ноздри его часто затрепетали в предвкушении, а в глазах смутно потемнело. Застывшая в волнующей близости Тэхлике будто прочитала его мысли, поскольку лёгким движением подалась вперёд, чуть вытягивая шею, но вдруг откуда-то из-за спины на них набросились очередные мятежники, выдавая себя неистовыми криками, и уже занесли над их головами обнажённые сабли, готовясь застигнуть их врасплох, но предполагаемые жертвы оказались проворнее. Вырванные из приятного забытья, они порывисто отвернулись друг от друга, одновременно делая смертоносный выпад на подлых бутновщиков, и, описав в пылу короткой схватки широкую дугу, снова сошлись на том же самом месте, неаккуратно столкнувшись разгорячёнными телами и обхватывая друг друга за талию свободными от оружия руками. Время для них двоих словно остановилось, и несколько упоительно долгих секунд охваченный возвышенным умиротворением Бали-бей, несмотря на изнурительный жар, самозабвенно всматривался в неповторимые очаровательные глаза верной подруги, без тени смущения обмениваясь с ней потоками бешеного дыхания, и был готов простоять вот так вплотную к её стройному стану ещё целую вечность, невзирая на бушующую вокруг великую битву. Так непринуждённо, точно ничего сверхъестественного не случилось, обуенная таким же непреодолимым возбуждением Тэхлике медленно потянулась к его шляпе, будто намереваясь привычно её поправить, но вместо этого неожиданно сняла её, опуская вниз, и это ничем не примечательное на первый взгляд действие, имеющие для них обоих особое значение, послужило своеобразным сигналом для внутренне возликовавшего воина, испытавшего сладостный прилив томного счастья. Осознав, что все границы стёрты, они синхронно склонились друг к другу, овеянные взаимной непорочной тягой, а затем плавно, чувственно и как никогда осмысленно слились в глубокий проникновенный поцелуй, полностью владея своими подлинными желаниями и не позволяя бесконтрольной страсти лишить их долгожданной возможности искренне насладиться этой безмятежной близостью, пропитанной одним лишь невинным стремлением восполнить чужие силы и исцелиться обоюдной нерушимой привязанностью. Неизвестно, сколько они ютились в своём собственном маленьком мирке, не обращая внимания на творящееся под боком безумие, но, аккуратно разорвав затянувшееся бережное прикосновение к её мягким губам и одарив одухотворённую подругу ласковым взглядом, воин почувствовал себя невероятно живым и выносливым, способным одним ударом уничтожить целую армию. Ответив ему выразительной, чуть лукавой улыбкой, Тэхлике заботливо водрузила ему на голову шляпу, поправив цветные перья, и отступила на шаг, нехотя ослабляя объятия.       — Вперёд, — тихо напутствовала она.       С трудом заставив себя оторвать от подруги потаённо нежный взгляд, Бали-бей порывисто сорвался с места, подбегая к брошенному на произвол судьбы жеребцу, и принялся лихорадочно отвязывать его от дерева, стараясь не отвлекаться на то, что растроганный его милосердием конь так и норовил ткнуться мокрым носом ему в шею, чуть слышно фыркая и нетерпеливо переступая по земле массивными копытами. Откуда-то со спины его нагнал дикий воинственный возглас вернувшейся в ряды солдат Тэхлике, и он призвал на помощь всю свою выдержку, чтобы не обернуться. Когда с неподатливой уздечкой было покончено, он проворно взобрался на открытую спину скакуна, сразу почувствовав под собой его упругие сильные мышцы, но перед тем, как пустить его во весь опор по следам мятежников, решительно вздёрнул его дыбы, заставив издать громкое величественное ржание, чем приковал к себе несколько заворожённых взглядов привлечённых этим победоносным кличем янычар, которые смотрели на своего предводителя с восторженным благоговением. Задержавшись в этой горделивой позе, воин с резким криком пришпорил коня, и тот стремительнее молнии рванулся в сторону дворца, без особого труда набирая темп и проносясь мимо домов с такой скоростью, что казалось, будто он летит над землёй, не касаясь ногами пыльных дорог. В замкнутом пространстве его галоп представлялся запредельно быстрым, однако одержимый проснувшейся внутри тревогой всадник только подначивал ручного жеребца нестись во всю прыть, почти неощутимо преодолевая расстояние до заветной цели. Небольшой отряд мятежников выстроился прямо на горизонте, намереваясь преградить ему путь, но Бали-бей и не подумал замедлиться, а только настойчиво впился каблуками в крепкие бока коня, вынуждая его пригнуться к земле для хорошего разбега. Не останавливаясь, он на скорости приблизился к несколько растерянным янычарам и затем высоко оторвался от земли, в одном долгом прыжке пролетая над их в изумлении запрокинутыми головами, обдавая облаком посыпавшегося из-под копыт песка. Как только передние ноги жеребца коснулись твёрдой поверхности, воин продолжил мчаться в прежнем ретивом темпе, не оглядываясь на впавших в ступор бунтовщиков, и уже видел перед собой знакомые витиеватые узоры дворцовых ворот, за которыми не бывал уже много лет и никогда не надеялся побывать снова. И тут густая беспросветная тьма разом накрыла весь мир, скрадывая последние лучи меркнувшего солнца, и, подобно огромному крылу большой чёрной птицы, вознеслась над охваченным непримиримой враждебностью городом, погружая всё вокруг в зловещий полумрак: затмение началось.

***

Начало осени 1526, окрестности Буды       Ледяная студённая влага приятно омывала липкую, покрытую удушливой испариной кожу, мгновенно счищая с неё щедрый слой пыли и грязи, и вместе с землёй по гладким мокрым камням в тонкое извилистое русло горного ручья стекали чёрные комья копоти и едкого пепла, что, казалось, навеки впитались в плоть после того, как измождённое долгим боем существо побывало вблизи до основания сожжённого города, принимая на себя ядовитые пары гонимого ветром большого пожара. Кристально-чистая родниковая вода, бьющая из неведомого природного источника, низвергалась с невысокого отвесного выступа прозрачным струистым водопадом, разбиваясь о каменный пол небольшого углубления на тысячу мелких радужных брызг, ослепительно сверкающие в закатных лучах объёмные капли бесшумно окропляли пустынный рельеф скалистого утёса, придавая ему более тёмный насыщенный оттенок, и шероховатая поверхность нагретых за день скал тут же становилась скользкой и мерцающей, завораживающе переливаясь всевозможными красками ядрёного золота и расплавленной меди. В окружённом непроглядными рядами всё ещё зелёных деревьев заповедном месте неизменно царствовала первозданная тишина, чьи таинственные усыпляющие переливы исцеляюще действовали на повреждённый слух, и навеки приютившееся в этих неприкосновенных владениях девственное безмолвие навевало блаженную усталость, чудесным образом вытесняя из бодрствующей памяти звенящее эхо минувшего сражения. Душистый стеклянный воздух наполнял натруженные лёгкие сладостной негой, обволакивая сорванные голосовые связки заживляющим теплом, свободные потоки неприструнённого ветра игриво прощупывали незримыми пальцами щекотливой прохлады, беспрепятственно прикасаясь к обнажённому, испещрённому статными рельефами телу, и стылый, вкрадчиво журчащий родник покладисто сбегал вниз по его оголённым участкам, облегчая ноющую боль в изнемогающих от истощения мышцах и возвращая им растраченную энергию. Протяжно вздохнув в голос от неземного наслаждения, впервые за долгое время испытавший настоящее расслабление Бали-бей с почти беззаботным удовольствием поднырнул под маленький фонтан отрезвляющей влаги, с особым удовлетворением ощутив упоительную вибрацию в продрогших конечностях, и самозабвенно закрыл глаза, радуясь возможности освежиться промозглым холодом вдали от зудящей суеты шумного лагеря и палящего зноя, что с каждым мгновением становился всё более невыносимым, в частности из-за неизгонимого присутствия огненного жара. Неиссякаемый поток хрустальной воды мощной струёй обрушивался на широкую грудь, влажными дорожками стекал по покатым плечам и сильным предплечьям, полностью скрывал под собой ровную спину с безукоризненно сведёнными лопатками, просачиваясь аккурат между ними, накрапывал с беззастенчиво выставленной напоказ изогнутой шеи и нежно оглаживал обнажённый торс с привычно подобранными рёбрами, стирая невидимые следы засохшей крови его павших товарищей. Несмотря на снизошедшее на него нерушимое спокойствие, в ушах по-прежнему раздавались предсмертные крики и душераздирающие вопли испускающих свой последний вздох солдат, что словно живьём кромсали его плоть, нанося сотни рваных ран, от которых он никак не мог умереть, перед глазами с дразнящей чёткостью вставали чудовищные картины растерзанных людей и жестокие сцены прошедшей битвы, никак не желая поддаваться настойчивому забвению, и в носу всё так же отчётливо свербел смердящий запах палёного дерева, который осточертел ему ещё тогда, когда он всего несколько часов назад лично наблюдал за ритуальным сожжением захваченного Мохача, с благоговейным трепетом воображая, как на месте завоёванного города вскоре разрастается новый оплот Османской империи. Однако к этому горделивому чувству всеобщего ликования так же примешивались неусидчивые притязания мучительного стыда, что с назидательным упрёком подтачивал изнутри искреннюю радость окрылённого полноправной победой воина, отчего изводимому этой зверской пыткой Бали-бею отчаянно хотелось окунуться в крепкий бессознательный сон и поскорее вычеркнуть из памяти донимающие его неприятные фрагменты из прошлого, чтобы как следует насладиться редкими мгновениями заслуженного отдыха. Здесь, вдали от посторонних глаз, он мог без зазрения совести скинуть с себя тесный кожаный кафтан и противно липнувшую к раздажённой коже рубашку, позволяя измотанному тягостным недомоганием телу свободно дышать всей поверхностью, и втайне от чужого внимания уединиться в прохладных водах горного источника, который не только помогал избавиться от грязи и мерзкого чувства вины перед умершими собратьями, но и прекрасно остужал разгорячённый разум, вытесняя из него всякие беспочвенные тревоги и неоправданные сомнения. Его кожа уже покрылась зябкими мурашками, ощетинившись поднятыми дыбом волосками, однако воин намеренно не стал прерывать столь полезное занятие и с ещё большим остервенением принялся стирать с себя пыль и отврательную удушливую солоноватость несмываемого стыда, представляя, как вместе с водными ручьями с него легко стекает весь тошнотворный осадок этого унизительного чувства, вытаскивая его из тщедушного плена напрасных терзаний. Лишь после того, как скованные притерпевшейся стужей конечности начало слегка потряхивать от переохлаждения, он нехотя выбрался из-под бурной струи небольшого водопада, что едва превосходил высоту его роста, а затем устроился на плоском выступе рядом с ним, позволяя бодрящей влаге безвольно застыть на коже витиеватыми разводами, и с довольным видом подставил мокрое лицо крадущимся лучам стыдливо подглядывающего за ним солнца, постепенно погружаясь в поверхностную дремоту.       — Смирно! Султан Сулейман Хан Хазретлери!       Громкий предупредительный возглас взявшегося из ниоткуда глашатая в самой бесцеремонной манере оборвал незатейливый ход отрешённых мыслей, и подстёгнутые его зычным отрывистым голосом приспнувшие инстинкты мгновенно пробудились, против воли вздёргивая замечтавшегося Бали-бея на ноги при одном звуке величественного имени, на которое каждый воспитанный воин Османской армии реагировал одним-единственным образом. Охваченное потаённым предвкушением тело само собой вытянулось в струнку, заведомо принимая отточенную в годами правильную позу, плечи рефлекторно расправились, совершенствуя проверенную до малейшей детали осанку, а все притуплённые до того ощущения машинально обострилась, прогоняя даже ничтожные намёки на сокрушительную усталость. Где-то вдалеке уже отчётливо раздавалась знакомая царственная походка, целенаправленно приближаясь к застигнутому врасплох военачальнику, и тот внезапно вздрогнул от пронзившего его осознания и в спешке натянул на голое тело аккуратно сложенную на камне рубашку, торопливо застёгивая беззастенчиво торчащие в стороны пуговицы. Лёгкая ткань плотно прильнула к всё ещё влажной коже, приятно согревая её, но накинуть сверху ради приличия короткий кафтан он уже не успел: из ослепительного солнечного света и рассеянного дневного сияния в немом великолепии соткалась высокая складная фигура степенно вышагивающего по извилистой дорожке Сулеймана, чей невозмутимый, припорошенный ни к чему не обязывающим любопытством взгляд безошибочно, точно изначально нацелился именно на него, упёрся в застывшего в прилежном поклоне Бали-бея, с долей покровительственной проницательности прощупывая его не самый парадный внешний вид. Давно уже привыкший к подобного рода придирчивым осмотрам воин только дольше задержался в безупречной позе кроткой покорности, без стеснения позволяя внимательному взору султана беспрепятственно обследовать своего подчинённого с ног до головы, и только тогда, когда вполне удовлетворённый его открытостью падишах молча остановился почти вплотную, ничем не выдавая своего вероятного недовольства, он счёл за благо медленно выпрямиться и прямо посмотреть ему в глаза, смело, но без тени вызывающей дерзости погружаясь в притягательные омуты своего повелителя и с облегчением замечая в них знакомую добродушную теплоту. Бездонные глубокомысленные очи благородного правителя взирали на него доверительно, мягко и учтиво, на расслабленном лице робко приютилась ненавязчивая полуулыбка, возрождая в центре груди умиротворяющий жар, и всё в его простом неброском облике говорило о благосклонности и неподдельном уважении, точно доброжелательно настроенный Сулейман наконец нашёл какое-то неоспоримое подтверждение своим тайным предпочтениям и теперь окончательно решил, на ком остановить свой выбор. Видеть его в обычной свободной рубашке с наброшенной поверх узорчатой накидкой, с непокрытой головой и без богатого оружия было немного непривычно после состоявшегося сражения, однако именно в таком скромном неприхотливом образе он казался Бали-бею намного ближе и роднее, нежели на поле боя в тяжёлых непробиваемых доспехах, и от этой совсем незначительной перемены неприступная грань между ними становилась намного тоньше и условнее, неотвратимо сближая двух обладателей династийных кровей. Почувствовав себя куда более раскрепощённо и уверенно, тронутый подобной искренностью со стороны султана воин на одно короткое мгновение будто снова перенёсся в далёкое прошлое, когда молодой шехзаде и приглянувшийся ему юный наследник прославленного рода вместе тренировались на саблях, устраивая учебные поединки, ездили на охоту в благоденствующие Смедеровские леса, загоняя самую крупную дичь, и непрошеная щемящая истома тоскливо стиснула ему сердце от осознания того, насколько сильно всё переменилось за последний десяток лет. Шехзаде давно уже вырос и стал справедливым правителем, достойным преемником своих предков, а перспективный сын наместника за считанные года взобрался при нём на вершину военной карьеры, в своём незрелом возрасте добившись и почёта, и славы, и господского расположения. Но на самом ли деле у него теперь было всё, о чём он мечтал с самого детства?       — Повелитель, — чуть склонив голову, поприветствовал владыку Бали-бей, стараясь говорить громче журчащего над ухом родника, что с рокотливым грохотом обрушивался на влажные камни, обдавая его мелкими невесомыми брызгами. — Иншалла, всё в порядке? Или в лагере стряслась беда?       — Нет, в лагере всё спокойно, — поспешил усмирить его тревогу Сулейман, искусно вплетая свой густой раскатистый голос в мелодичные переливы беспрерывно бегущей воды, и затем коротко указал раскрытой ладонью на облюбованный воином выступ под навесом невысокого утёса, где царила приятная прохладная тень. — Давай присядем.       Не смея воспротивиться этой непринуждённой, почти приятельской просьбе, сказанной спокойным безмятежным тоном, Бали-бей послушно вернулся на своё прежнее место, но на этот раз предусмотрительно посторонился, освобождая пространство для почётного гостя. Когда Сулейман бесшумно пристроился рядом, принимая самую расслабленную и умиротворённую позу, оказавшийся в непозволительной близости от повелителя воин инстинктивно вжался в стену позади себя, стараясь избегать излишнего телесного контакта, однако укромное углубление в скале, в котором они разместились, было довольно тесным для них обоих, так что их колени всё равно слегка соприкасались, а между широкими плечами осталось ничтожно мало надлежащей дистанции. Но подобные вольности, казалось, ничуть не смущали и коробили султана, не обратившего на эти упущения ни малейшего внимания, и заметивший его равнодушие бей тоже вскоре выпустил ненужное напряжение из тела, однако осанку нарушать не стал и по-прежнему старался держаться с должным достоинством, хотя в успокаивающем присутствии падишаха ему впервые захотелось по-настоящему отвлечься и хоть чуть-чуть развеяться, тем более, что стонущие от резкой ломоты мышцы так и кричали о необходимости сделать небольшой перерыв. Устроившись поудобнее на плоском камне, османский правитель упёрся одной рукой себе в бедро, тем самым склоняясь ближе к молодому военачальнику, а другую согнул в локте и опустил на согнутое колено, сокращая оставшееся между ними расстояние.       — Ты храбро сражался, Малкочоглу, — внезапно заговорил Сулейман, обратив на возмужавшего наместника преисполненный нескрываемого одобрения и тёплой гордости взгляд, от которого всё внутри него восторженно подпрыгнуло и перевернулось, заходясь в приступе неподдельного воодушевления. — Каждый воин в нашей армии мечтает стать таким же отважным и умелым полководцем, как ты. Кроме того, ты спас меня от смерти во время засады. Я не могу оставить столь выдающуюся преданность мне и всему государству османов без должного внимания. Проси у меня всё что хочешь.       — Ваша высокая похвала — это всё, что мне нужно, повелитель, — с глубоким почтением проронил Бали-бей, открыто заглядывая в глаза султану. — Я счастлив служить Вам верой и правдой, так было и так будет всегда. Всю свою жизнь я буду желать лишь этого.       — Знаю, мой верный друг, — добродушно усмехнувшись, рокотнул чему-то улыбнувшийся Сулейман, коротко хлопнул скромного воина по плечу в знак поощрения. — Но я спросил о том, чего ты желаешь на самом деле. Я хочу достойно вознаградить тебя за преданную службу.       — Повелитель… — словно через силу выдавил несколько растерянный такой настойчивостью Бали-бей, чтобы хоть чем-то заполнить грядущую неловкую паузу, и в лёгком замешательстве отвёл овеянный кропотливыми раздумьями взгляд, не зная, что сказать. С одной стороны его так и подмывало воспользоваться столь головокружительной возможностью в корыстных целях и в порыве тщеславного самолюбия попросить султана отпустить его домой, к изнывающей в разлуке Нуркан, с которой он не виделся уже несколько месяцев, в неизведанные земли на том берегу Дуная, до сих пор не покорённые его смертоносным мечом, в дальние странствия по миру с целью прославить священное имя Аллаха, но с другой — разве такого ответа ждал падишах от своего верного слуги? Вдруг он просто решил устроить ему проверку, нарочно предоставив право выбора между личными интересами и первостепенным долгом перед государством? В любом случае, разрываясь меж двух огней, привыкший жертвовать собственными потребностями воин всегда склонялся в сторону своих неотъемлемых обязанностей, требующих от него посвящать всего себя лишь одному человеку и лишь одному призванию, поэтому спустя несколько мгновений мучительных размышлений он уже точно знал, какой ему дать ответ, и без колебаний воззрился на терпеливо наблюдающего за ним правителя, твёрдо заглянув в его мудрые глаза. — Я желаю лишь одного — быть рядом с Вами и честно исполнять свой долг. Это моя судьба. Поверьте, я счастлив, что мне выпала такая высокая честь.       Спокойный проницательный взгляд Сулеймана беззастенчиво буравил пристальным вниманием представшего перед ним воина, утопая в неразборчивых водах глубокой задумчивости, однако Бали-бей не дрогнул под этим пытливым пристрастием и, несмотря на противный укоряющий голос уязвлённой совести, непреклонно выдержал затянувшееся молчание государя, который словно до последнего ожидал, что он вдруг передумает и возьмёт свои слова обратно. Но время шло, медленно утекая сквозь пальцы подобно льющемуся с утёса потоку, а искренне убеждённый в правильности своего выбора воин так и не произнёс ни звука, не горя желанием даже на миг предаваться копошившимся в израненном сердце сомнениям из опасения внезапно изменить своё мнение. Пути назад уже не было, он поступил так, как сделал бы на его месте любой порядочный солдат, но стоило ли это того, чтобы ставить под угрозу единственный шанс снова увидеться с Нуркан? В памяти против воли всплыли пророческие предположения Серхата, уверенного в том, что добившийся немалых успехов военачальник отныне числился на особом счету у всезнающего султана, и сражённый неожиданным прозрением Бали-бей слишком поздно спохватился о своём будущем, которое отныне не зависело от него.       «Прости меня, сестра».       — Я хочу рядом с собой видеть такого самоотверженного и преданного воина, как ты, Малкочоглу, — наконец изрёк Сулейман, слегка улыбнувшись, и крепко сжал надёжное плечо воина, заставив его очнуться от мрачных мыслей. — После похода ты отправишься со мной в столицу, твоя служба продолжится в Топкапы, подле меня. Что скажешь?       А что он мог на это сказать? Очевидно, вежливый вопрос султана предполагал собой прямой неоспоримый приказ и вовсе не требовал ответа, так разве он имел право ослушаться беспрекословной воли самого падишаха, только что изъявившего желание забрать его с собой в столицу? Забрать на неопределённый срок, далеко от Нуркан и знакомых с детства краёв, от любимой реки и всего, что было ему дорого там, в древнем поместье его отца, где прошёл весь период его непростого взросления. Гнетущее ощущение безнадёжной обречённости мощной волной накрыло разом растерявшего былой задор Бали-бея, поселив в его разбитом сердце непосильную тяжесть предательской беспомощности, но внешне он сохранил присущее ему самообладание, ничем не выдавая обуревавшие его разрозненные чувства, среди которых не находилось места для искренней радости. Безысходная печаль загорчила у него на языке, вынудив мучительно сглотнуть, в грудь будто вонзились огненные стрелы нестерпимой тоски, разъедая одинокую душу едким ядом всепоглощающей скорби, однако с трудом обуздавший свои противоречивые эмоции воин до сих пор ни разу не пожалел о своём решении, глубоко внутри прекрасно понимая, что это только пойдёт ему на пользу и поможет изменить его жизнь к лучшему. Вероятно, его покойная матушка была бы вне себя от гордости за старшего сына, но как отреагирует на эту новость Нуркан, которая преданно ждала его возвращения? Решительно выбросив из головы любое напоминание о сестре, охваченный непонятным трепетным волнением Бали-бей обратил на Сулеймана потаённо вожделённый взгляд, с нетерпением предвкушая нелёгкую дорогу до Стамбула, и с неприкрытым почтением склонил перед ним голову, одолеваемый странным неопределённый предчувствием, будто с этого момента его судьба повернёт совсем в другое русло и то, с чем ему предстоит столкнуться в столице, невероятным образом переиначит его туманное будущее, окутанное какой-то сокровенной тайной, которую ему только предвидится разгадать. Может, сам Аллах указал ему этот путь, полный новых открытий и неизведанных опасностей? Или обыкновенная жажда приключений толкнула его на столь смелый шаг, продиктованный самым обычным стремлением найти своё истинное призвание? Какие бы высшие силы не направляли его навстречу страстным исканиям, он чувствовал, что совсем скоро всё изменится, и куда бы ни завела его эта извилистая дорога, он навсегда сохранит при себе лишь одно — вечную незабвенную преданность своему воинскому долгу.       — Я и мои люди почтём за честь принять Ваше приглашение, повелитель, — сдержанно отозвался Бали-бей, и его подчинённое безудержному рвению сердце оживлённо подпрыгнуло, прерывая размеренное дыхание. — Мы готовы служить Вам и всей Вашей семье до последнего вздоха.       «Моё имя Малкочоглу Бали-бей. Сильный воин, бесстрашный и непобедимый, известный своей верностью Аллаху и своему повелителю. Воин, чья судьба была предопределена ещё в тот день, когда он сделал свой первый вдох на руках у счастливой матери. Я с тоской смотрел на далёкие крепости на другом берегу Дуная и мечтал однажды вонзить в их самое сердце свой острый меч. Я мечтал покорить себе весь Дунай от края до края, прославляя имя Аллаха, и продолжить великое дело своих предков, но судьба оказалась жестока к моим желаниям. Не в силах воспрепятствовать чужой власти, что держит в своих руках мою жизнь, я вынужден слепо следовать по прочертанной мне дороге и задаваться лишь одним вопросом: почему я? Потому что он выбрал меня. Выбрал меня одного из всех остальных, наделил меня властью, богатством и своим бесценным признанием. С самого детства я пытался отыскать путь к недоступной мне истине. Я ищу правду. Я ищу свободу. Но за этим стремлением я не замечаю, как теряю самого себя».