Единственный шанс

«Когда справедливость исчезает, то не остается ничего, что могло бы придать ценность жизни людей».

Иммануил Кант

      На этот раз успевший приесться утончённому слуху невыносимый шум казался чем-то более привычным и обыденным, превратившись за несколько часов тесного с ним соседства в бессвязный неразборчивый шум на заднем фоне, и вновь забытое ощущение уюта и безопасности услужливо окутало предельно напряжённое существо со всех сторон, заглушая противный писк нарастающей тревоги, что с каждым мгновением вынужденного бездействия становилась всё сильнее, словно отчаянно желала быть наконец замеченной. Однако приветливое и весьма радушное место, славящееся своим дружелюбием и особым учтивым гостеприимством, отнюдь не располагало к развитию таких чувств, как неусидчивое беспокойство и жгучее нетерпение, поскольку отовсюду в уши просачивался беззаботный незамысловатый смех случайных прохожих, решивших сделать перерыв в середине рабочего дня, и чуткое обоняние вот уже который час дразнил соблазнительный аромат фруктового шербета, которым отлынивающие от своих обязанностей бездельники были не прочь утолить мучившую их жажду. Несмотря на самый разгар знойного полудня, половина круглых столов были заняты изнурёнными выматывающей жарой посетителями, словно страждущие отведать охладительный напиток стягивались в неприметную лавку посреди рынка со всех концов города, следуя на распространяющийся в спёртом воздухе изысканный запах, и благодаря расправленному над головой сетчатому навесу там царила ублажающая тень, позволяющая наслаждаться отдыхом вне душного помещения. Подобострастный хозяин лавки, чрезвычайно довольный таким количеством желающих, только и успевал, что торопливо любезничать с очередным гостем, спеша обслужить его на самом высоком уровне, и угадывающие особое внимание знатного господина торговцы с охотой задерживались в его обществе дольше положенного, не брезгуя обмолвиться с ним парочкой дежурных фраз или щедро вознаградить за честный труд приличным бакшишом. Пользуясь большим спросом у изведённых тяжёлыми летними деньками жителей, лавка процветала от хлынувшей в безразмерный карман владельца прибыли и находилась всё в таком же опрятном состоянии, как и много лет назад, когда выделялась не только волшебным вкусом благоухающего шербета, но и редкой возможностью собрать как можно больше правдивых слухов, из чего некоторые деловые люди довольно часто извлекали свою выгоду, чтобы напасть на след какого-то хитрого преступника. Даже спустя столько времени здесь властвовала нерушимая обстановка бесхитростного спокойствия, внушая обманчивое умиротворение, и навеянные непринуждённой безмятежностью воспоминания словно нарочно уговаривали извечно настороженный разум наконец расслабиться и погрузиться в мягкий омут ненавязчивых мечтаний вопреки прочно поселившемуся в суетливом сердце враждебному предчувствию.       Ограничивающие обзор края чёрного капюшона не позволяли острому зрению полностью охватить знакомую местность, однако прекрасно помнящий здесь каждую деталь Бали-бей и без того знал, что находится вокруг него, и не нуждался в подтверждении своих догадок: наперекор его внутренним опасениям, его любимая лавка ничуть не изменилась за прошедшие года и всё так же привлекала неискушённых ценителей отменного шербета, источающего настолько притягательный аромат, что даже сосредоточенный на своих серьёзных мыслях воин не смог перед ним устоять и теперь в несколько развязной манере попивал прохладную влагу из простого стакана, позволяя ей беспрепятственно омывать пересохшее горло сладковатой леденящей свежестью. Вязкий напиток желанно остужал голосовые связки, обволакивал грудь усыпляющим блаженством, изгоняя накопившееся в лёгких тепло, и оставлял на губах неповторимое послевкусие, отдающее уникальной смесью винограда и спелого граната, тонко приправленной аристократичным благовонием розовых лепестков. Знакомая дразнящая кислинка отпечаталась на его языке, возбуждая в памяти мутные обрывки из прошлого, и снова, как и в последний раз, он самозабвенно упивался этим многообразным вкусом, невольно подивившись тому, насколько сильно он тосковал по этому незабываемому месту, а ещё больше — по тем временам, когда он мог каждый день наведываться на рынок ради парочки стаканов. Сидящей напротив Тэхлике, судя по всему, тоже пришёлся по душе столичный шербет: в отличие от воина, который любил растягивать удовольствие, она опустошила уже два бокала и теперь принялась за третий, но Бали-бей не мог винить её за подобную несдержанность — опьяняющий напиток помогал немного развеяться и привести в порядок кипящий от перевозбуждения разум, словно обладал какими-то целебными свойствами, и только после него взвинченная девушка наконец немного успокоилась, перестав изводить себя бесполезными переживаниями. Украдкой наблюдающий за ней воин с тихим беспокойством замечал, что её узкие плечи до сих пор скованы стальным напряжением, точно пиратка готовилась к неравному бою, настороженный взгляд то и дело метался в приступе оправданных подозрений по сторонам в поисках притаившихся рядом убийц и шпионов, а милое лицо искажала гримаса презрительной свирепости, будто она до сих пор вспоминала того мёртвого разбойника и всё ждала, когда рыскающие по городу мятежники дадут о себе знать. На самом деле поводов для волнения у мучимой постоянными страхами Тэхлике было предостаточно: начиная с того, что настоящие бунтовщики до сих пор не были найдены, и заканчивая тем, что совершенно открытый для нападения Бали-бей снова находился у них на виду без должной охраны, представляя из себя весьма привлекательную уязвимую жертву. Именно поэтому гложимый изнутри неусыпным смятением воин нарочно умолчал об ещё одной немало важной детали, способной довести изрядно напуганную девушку до нервного срыва: аккурат за её спиной, в самом дальнем углу, окольцевав ближайшие к выходу столы, сидело пятеро подозрительных мужчин, облачённых в одинаковые дорожные накидки из потрёпанной ткани, со спрятанными в тени от капюшоном неотёсанными лицами и довольно угрожающим внешним видом, все, как на подбор, широкоплечие, могучие и мускулистые, явно таящие в себе какую-то опасность. Скрытные, враждебно настроенные и мрачные, они время от времени внимательно оглядывались, желая убедиться в отсутсвии посторонних слушателей, и остерегались говорить вслух, предпочитая заговорщически перешёптываться, однако до отточенного слуха Бали-бея то и дело докатывались обрывистые фразы и ёмкие слова, по которым он безошибочно сделал вывод, что всего в каких-то десятках шагов от него расположились те самые неуловимые мятежники, наверняка обсуждающие свой коварный план возмездия и даже не подозревающие о том, что за ними самым дерзким образом велась непреднамеренная слежка. Зная, что его заклятые враги находятся в такой досягаемой близости, и не имея ни сил, ни возможности, чтобы устранить угрозу задолго до катастрофы, воин едва заставлял себя оставаться на месте, снедаемый зудящим предвкушением, и всё его тело горело лихорадочным огнём подступающего нетерпения и бесконтрольной ярости, словно под кожу ему вогнали сотни раскалённых игл, что раздражающе жгли и без того развороченную плоть. Внешне, однако, он оставался совершенно хладнокровным и лишь иногда бросал в сторону сгрудившихся в густом сумраке неприятелей беспристрастные взгляды, незаметно считывая малейшие движения. К счастью, пока что они ничего не заподозрили и, видимо, ещё не скоро собирались уходить, так что воодушевлённый своей удачей воин мысленно прокручивал в голове всевозможные способы подобраться к ним поближе, чтобы подслушать хоть какую-то ценную информацию.       — Что мы здесь делаем? — не выдержав досаждающе мирной обстановки и относительно целостной тишины, выпалила Тэхлике, даже не пытаясь скрыть назревшее внутри раздражение, и привлечённый её недовольным голосом Бали-бей нехотя оторвался от своих наблюдений и как можно сдержаннее посмотрел на неусидчивую подругу, словно желал остудить её негодование одним успокаивающим взглядом.       — Ждём одного моего друга, — равнодушно бросил он, демонстрируя показную беспечность, и, словно в подтверждение своих слов, выискивающе огляделся по сторонам, жаждая выхватить из ненасытного скопления людских тел одну-единственную крепкую фигуру, отличающуюся особой пронырливостью и сметливым проворством, с уверенно развёрнутыми плечами и смело расправленной грудью. — Его зовут Матракчи Насух эфенди. Он знает Стамбул, как свои пять пальцев, и у него очень много знакомых и приятелей. Если кто-то и может нам помочь, то это он.       — Откуда ты знаешь? — внезапно ощерилась девушка, явно не горя желанием встречаться с очередным незнакомцем, на которого ей предстояло целиком и полностью положиться. — С чего ты взял, что мы можем ему доверять?       — Матракчи никогда меня не подводил, — вступился за друга Бали-бей, предупреждающе нахмурившись. — Вчера мы с ним уже виделись, он пообещал, что навестит янычар и уговорит их присоединиться к нам. Пойми, без мощи Османской армии нам не выстоять.       — Я понимаю, — словно через силу вздохнула девушка, чуть опуская напряжённые плечи. — Пожалуй, ты прав. Если это наша последняя возможность, мы должны рискнуть.       Чувствуя, как его воспрянувшее сердце разрывается от нахлынувшей откуда-то изнутри признательности, воин неприметно улыбнулся и в знак немой благодарности дотронулся до тонкой женственной руки, беспрепятственно нащупав её в складках чёрного плаща, на что Тэхлике ответила ему потаённо нежным взглядом, неприметным движением сжимая пальцами его ладонь. Отбрасываемая краями капюшона зловещая тень, отчертившая её аккуратное лицо ровной чёрной линией, скрадывала естественный оттенок её тёмных глаз, однако Бали-бей без труда распознал на дне бездонных таинственных омутов долгожданное облегчение, столь же хрупкое, сколько незыблемое, и наклонился ближе к отважной пиратке, стремясь прочесть в её обворожительном взоре как можно больше пленительной ласки, способной одним своим проникновенным блеском свести его с ума. На один прекрасный миг весь окружающий мир, сотканный из знойного миража и удушливого воздуха, померк перед ним, превратившись в невесомую призрачную дымку, во власти необъяснимого наваждения он подался вперёд, страстно желая ощутить на своей щеке чужое вожделённое дыхание, и уже мечтательно прикрыл глаза, как вдруг какой-то новый неприлично отрывистый звук, показавшийся невероятно громким в повисшем между ними томном молчании, бесстыдно врезался в барабанную перепонку, вынудив невольно вздрогнуть и предупреждающе подобраться. Резко распахнув готовые соприкоснуться веки, выдернутый из мимолётного забытья воин мгновенно напрягся, обострив все свои ощущения, и немедленно уловил краем уха раздражающе тихий, но отчётливый голос, грубый и чуть осипший, но пропитанный исступлённым ожесточением. Боясь спугнуть робкое поползновение неразборчивого шума, он до предела сконцентрировал слух, чутко выхватывая из пустоты едва слышимые волнообразные импульсы, и совсем скоро в его мысли безнаказанно проник целый отрывок чужого разговора, от жуткого содержания которого его неуправляемо захлестнула тошнотворная паника.       — Сколько можно ждать? — недовольно прорычал первый хриплый голос, принадлежащий кому-то из тех пятерых бродяг. Он прозвучал так пронзительно и невыносимо едко, что у Бали-бея кровь заледенела в жилах, а схваченное непрошеным испугом сердце трепетно сжалось в комок, жалобно застонав. — Когда мы уже сотрём с лица земли этот мерзкий город?       — Потерпи немного, — нетерпеливо откликнулся другой, более густой, припорошенный стальными нотками властного превосходства. — Янычары обещали нам поддержку, не забыл? Завтра на закате, если будет на то воля Аллаха, мы захватим улицы Стамбула и подберёмся к воротам Топкапы. А там уже и до султана рукой подать.       — Мы заставим этого тирана расплатиться за то, что он сделал с нашим главарём! — в ярости стукнул по столу третий мятежник, и в горле его заклокотал свирепый неиссякаемый гнев. — Завтра особенный день, мы должны быть готовы. Завтра улицы столицы окрасятся кровью…       Дальше он ничего не расслышал, и дребезжащий в стоячем воздухе остервенелый голос беспардонно перебил хаотичный шум рыночной толпы, заглатывая его мощной волной других беспорядочных звуков, так что едва ухватившийся на тонкую нить желанной информации Бали-бей едва не взвыл от досады, безвозвратно потеряв источник подслушанного разговора. Его взбудораженное сердце колотилось так неистово и отчаянно, что, казалось, заглушало даже шквал людского столпотворения, перед глазами всё расплывалось, грозя пошатнуться, и даже безупречный лик обескураженной Тэхлике на мгновение лишился своих острых очертаний, однако он быстро сморгнул непрошеный морок и с прежней расчётливостью взглянул в округлённые глаза растерянно наблюдающей за ним подруги, с неуместным трепетом осознав, насколько близко к нему оставались её приоткрытые в немом вопросе губы. Предупреждая готовое сорваться с её языка недоумение, воин предостерегающе коснулся пальцами её щеки, делая вид, что хочет приласкать, а сам склонился к её уху, сосредоточенно понижая голос до осторожного шёпота.       — Замри, — коротко приказал он, не разрывая с ней проникновенного зрительного контакта, и доверительно пригладил рукой её бархатистую кожу, чувствуя на лице горячие потоки её возбуждённого дыхания. — Не оборачивайся.       — В чём дело, Малкочоглу? — хрипло спросила ещё больше встревоженная Тэхлике, неуловимо напрягшись, и по стройному телу прошла выжидающая дрожь близкого помешательства, выдавая окрепшее в ней нешуточное волнение.       — За твоей спиной те самые мятежники, — горячо прошептал Бали-бей, едва ощутимым давлением препятствуя девушке рефлекторно обернуться, и сам невольно покосился в сторону бунтовщиков, будто опасаясь, что они могли каким-то образом услышать его пылкие речи. — Они обсуждают план нападения на столицу. По их словам, всё случится завтра на закате.       — Это правда? — резко распахнув глаза, ужаснулась Тэхлике, порываясь отстраниться, и взгляд её мгновенно потемнел, становясь совсем неразличимым в чернильном мраке. — Что же нам делать? Мы не успеем до завтра отыскать себе союзников!       «— Волк туман любит, паша Хазретлери. Не забывайте, что преимущество будет на нашей стороне, если мы будем придерживаться тактики внезапного нападения. Враг ещё не знает, но это наша стихия, так что никакое сопротивление не станет нам помехой. Даже не сомневайтесь, по воле Аллаха мы и в этот раз одержим великую победу».       Ненавистное ощущение нарастающей беспомощности с силой расцарапало опавшую в оцепенении грудь Бали-бея, вынудив его мучительно сглотнуть подступающую безысходность, однако он быстро совладал с неугодными чувствами и как можно более уверенно воззрился на искренне потрясённую девушку, в расширенных глазах которой застыл невыразимый страх, смешанный с первобытным ужасом, что было совсем несвойственно этой бесстрашной вспыльчивой пиратке. Впервые она даже не пыталась скрыть обуревавшее её неподдельное смятение, дав волю накопившимся переживаниям, и в немом отчаянии буравила его потерянным взором, словно в ожидании ответа, а он толком не мог подобрать правильные слова, чтобы её успокоить. От необходимости нарушать повисшую между ними напряжённую паузу воина избавило своевременное движение сбоку, ловко перехваченное боковым зрением, и он тут же воспрянул духом, без труда угадав мнительного обладателя этих выверенных жестов, приправленных знакомой суетливой спешкой. Не сдержав необузданный всплеск подлинной радости, он подорвался с места, с широкой улыбкой разворачиваясь к вынырнувшему из толпы Матракчи, и, как только старый друг подошёл к нему вплотную, призывно раскинув руки в стороны, заключил его к крепкие объятия, по-приятельски похлопав по коренастой спине. Широкая грубоватая ладонь надёжно пригрела его лопатки, без тени смущения скользнув вдоль позвоночника, проколотое ухо блаженно приласкал густой раскатистый смех, как всегда умиротворяющий притаившимися в нём безобидными нотками забористого лукавства, тепло чужого сильного тела мгновенно пробрало его до костей, внушив расслабляющее чувство защищённости, и несколько мгновений разомлевший от незаменимой близости мудрого и рассудительного Матракчи Бали-бей беззастенчиво наслаждался размеренным ритмом его шумного дыхания, готовый позабыть обо всех неразрешённых проблемах и обременяющих страхах. Когда традиционный ритуал приветствия завершился, они одновременно отстранились, не переставая беззаботно посмеиваться, и только после дружеского рукопожатия Насух обратился к Тэхлике, которая сдержанно наблюдала за встречей давних приятелей, не выказывая признаков враждебности или скрытого недовольства. Заметив светящийся безграничной добротой честный взгляд искусного художника, девушка приосанилась, с долей оценивающей холодности ответив на его приветливый кивок, но позволила ему галантно поцеловать ей руку, немного смутившись его бесхитростной любезности.       — Тэхлике хатун, рад нашей встрече, — учтиво пророкотал Матракчи, с глубоким почтением склонив перед ней голову. — Честь наконец познакомиться с Вами.       — Взаимно, эфенди, — натянув дежурную улыбку, бросила держащаяся с некоторым предубеждением девушка, сухо блеснув подозрительно сощуренными глазами.       — Как дела, Матракчи? — бодро спросил Бали-бей, опускаясь на своё место, и жестом пригласил приятеля сесть рядом. — Тебе удалось поговорить с янычарами?       — Удалось, бей, — мгновенно посерьёзнев, кивнул Насух, однако в его мрачном взгляде юрко прошмыгнула зловещая тень смутной тревоги, заставив воина невольно насторожиться. — Но у меня есть плохие новости. Некоторые янычары перешли на сторону мятежников. В нашем распоряжении около тысячи воинов, оставшихся преданными султану. Думаешь, нам этого хватит, чтобы одолеть мятежников?       — Не хватит, — задумчиво проговорил Бали-бей, разочарованно нахмурившись, и с силой сжал в пальцах запотевший стакан прохладного шербета, осенённый внезапной мыслью, неожиданно показавшейся ему такой простой и очевидной, что он ни на миг не усомнился в её первозданной правильности. Загоревшись новой решимостью, он поднял на друга непоколебимый взгляд, переводя его на окончательно подавленную Тэхлике, и твёрдо приподнял подбородок. — Мы не будем сражаться. Сначала попробуем с ними поговорить.       — Ты в своём уме?! — потрясённо вскричала откровенно изумлённая девушка, вонзив в него по-настоящему свирепый взор. — Мы ни за что не сможем уговорить этих предателей отступить от своей бредовый идеи! Это чистое безумие! Они не станут тебя даже слушать, сразу уничтожат, едва ты раскроешь рот!       — Мы должны попытаться, — убеждённо возразил воин, непреклонно выдержав испепеляющий взгляд разъярённой подруги. — Я не хочу проливать кровь своих братьев, даже если они предали своё государство. Если есть возможность обойтись без лишних жертв, мы должны ею воспользоваться.       В поисках поддержки он выжидающе воззрился на Матракчи, считывая его реакцию, и с облегчением заметил, что друг одобрительно кивнул, с угрюмой бравадой расправив покатые плечи и вытянув ровную спину. Признательно улыбнувшись отважному приятелю, Бали-бей почувствовал безудержный прилив свежих сил и с потаённой надеждой повернулся к притихшей Тэхлике, которая продолжала хранить удручённое молчание, демонстративно спрятав потухший взгляд. Не в силах выносить её тайных страданий, которые наверняка в кровь терзали её растревоженное сердце, он осторожно дотронулся до изящной руки, привлекая к себе рассеянное внимание поникшей подруги, и та слабо стиснула его пальцы в ответ, с неизведанным сомнением всмотревшись в его правдивые глаза, однако воин уже понял, что напарница не станет спорить и в конце концов смирится с его решением, признав в нём присутствие здравого смысла. Кажется, она была готова согласиться на всё ради ничтожной доли вероятности, что удастся избежать ненужного кровопролития, и, хотя этот выбор дался ей тяжело, по-прежнему беззаветно доверяла ему, привычно полагаясь на его сметливый ум. Как никогда опасаясь ненароком обмануть её бессмертную веру, Бали-бей чуть сильнее сжал похолодевшие пальцы Тэхлике, выдавив ласковую полуулыбку, а про себя подумал, что ещё ни разу так отчаянно не просил Аллаха дать ему достаточно терпения и выдержки, чтобы договориться с неподкупными бунтовщиками. Даже отдалённо он не мог себе представить, как ему это удастся, однако нерушимое стремление во что бы то не стало защитить любимую подругу и её товарищей от неминуемой гибели не давало ему поддаться слепой панике и преждевременно опустить руки, ибо он был уверен, что исход этого противостояния целиком и полностью зависит от него. Впервые ему предстояло проявить свои отменные лидерские качества и непререкаемый авторитет не на поле брани, а в тонком искусстве дипломатии, в которой он никогда не был особо изворотлив, но во имя своего первостепенного долга и всей империи, чья судьба до сих пор покоилась в его руках, он обязан был сделать всё возможное, чтобы избежать бесславного поражения.       «…Ему будет подвластна справедливость…»

***

29 августа 1526 года, окрестности Мохача, Тольна       — Мои паши! Мои беи! Мои воины, мои сыны! Храни вас Аллах! Я уверен в нашей победе! Сегодня священный день, и в день Курбан-байрама Аллах поможет нам одолеть неверных! Те, кто борются за честь Османской империи, кто погибает в священной войне за веру, это любимые рабы Аллаха! Пусть это сражение сделает сию землю ещё одним центром священного праздника! За нашу веру и Аллаха! За нашей святое дело!       Сразу несколько стройных смертоносных сабель одна за другой взметнулись в пыльный воздух, пронзая раскроенную чужим властным голосом тишину оглушительным звоном, к возвышенным переливам разносимого над открытой равниной могучего эха по очереди присоединились другие раскатистые голоса, преисполненные победоносного ликования и торжественного воодушевления, сотни громоподобных призывных криков сплелись в единый протяжный хор, безупречно дополняя друг друга в бурном течении всепоглощающего величия, и заструились в унисон бескрайней будоражущей вибраций, отражаясь от куполообразного неба сокрушительными волнами неоспоримого владычества, расползаясь по необъятным владениям мощными отзвуками нескрываемого превосходства и проникая в охваченные воинственным азартом сердца бесстрашной решимостью. Огромное круглое солнце светило в безукоризненно прямые спины выстроенных в несколько ровных рядов солдат, багровым пламенем играя на алых полотнах развивающихся на ветру флагов, неуправляемый степной вихрь бесшумной рябью прокатывался по жёсткой высушенной траве, взметая с земли рыхлый песок, а на зыбкой линии горизонта маячили тёмные подвижные фигуры собравшихся на краю долины неверных, однако вид их вызывающе обнажённых орудий ничуть не пугал застывшего среди тесного строя своих товарищей Бали-бея, только пробуждая в нём больше неукротимой уверенности, праведный гнев захлёстывал его с головой, разгоняя по оцепеневшему в нетерпеливом ожидании телу обжигающие импульсы мрачного предвкушения, и ободряющая близость верных собратьев не давала ему окончательно сойти с ума от кружившего повсюду опьяняющего присутствия стылой враждебности, что будто лишала собранного воина воли, так и подмывая его пустить в ход безупречно отработанные боевые навыки. Ноздри опалял стойкий запах холодного металла и нагретой кожаной сбруи, в мышцы отдавалось неусидчивое подрагивание переминающегося с ноги на ногу жеребца, изводимого таким же муторным нетерпением, в ушах всё ещё раздавалась грандиозная проникновенная речь Сулеймана, так что объятое беспредельным благоговением сердце неустанно затрепетало дикой свободной птицей в самом центре груди, и в затылок ему врезались отчётливые возгласы янычар и облачённых в сверкающие на солнце серебряные доспехи пашей, с которыми он то и дело соприкасался плечами, настолько сплочёнными и единым они были в этот знаменательный день, для каждого из них предначертанный стать чем-то особенным. Стоя на передовой и расчётливо внимая любому постороннему вмешательству, Бали-бей вместе со всеми пронизывал недосягаемое небо заострённым концом направленного ввысь лезвия и до предела напрягал голосовые связки, выталкивая из лёгких громкий неустрашимый клич во славу Всевышнего, призванный раз и навсегда поселить в дрогнувших сердцах неверных первобытный страх:       — За Аллаха!       Вкладывая в эти заветные слова весь сокровенный смысл своей бескорыстной жертвы, ведомые непобедимым исступлённым стремлением воины на все лады восхваляли своего единственного покровителя, одержимые неистовым желанием прославить на этой земле его священное имя, и в тот самый момент, когда получившие высочайший приказ солдаты смертоносной волной хлынули со своих мест на ринувшихся в бой неверных, земля испуганно запульсировала под копытами тысячи скакунов, поднятая столбом пыль закручивалась вихрями за спинами пригнувшихся в сёдлах всадников, застилая глаза, и припорошенный тяжёлым духом уничтожающей угрозы воздух жалобно затрещал под натиском взлетевших в вышину мужественных голосов, предвещая неминуемое столкновение двух великих сил, лишь одной из которых жестокое сражение сулило вечное господство в этих краях. Хлёсткие потоки поколеблемого зноя беспощадно врезались в непроницаемое лицо собранного Бали-бея, обдувая его со всех сторон резкими струями искусственно поднятого ветра, однако вскоре беспощадный ураган, замешенный проносящимися мимо янычарами, стал слабее: это неизменно готовые к любым неожиданностям братья по оружию преданно сомкнули непробиваемое кольцо вокруг своего предводителя, создавая импровизированный островок безопасности, с которого внимательно наблюдающий за битвой командир мог свободно отдавать приказы, ни на что не отвлекаясь. Вот справа от него вырос ладный силуэт Серхата, в чьих руках покоился огромный флаг с тремя позолоченными полумесяцами в центре кроваво-красного полотна, слева пристроился его младший брат Эрдоган, непривычно серьёзный и настороженный, а за своей спиной военачальник мог расслышать тяжёлое дыхание неподвижно застывших позади него, подобно молчаливым стражам, осмотрительных и бдительных Айкута и Онура, заслоняющих его, подобно щиту, своими поджарыми телами, облачёнными в лёгкую упругую броню. Рядом с верными друзьями хладнокровно настроенный воин мгновенно почувствовал в себе пятикратную силу и обратил проницательный взгляд в переполненную стремительными юркими фигурами равнину, в необитаемых угодьях которой вовсю разворачивалась беспощадная битва. Две схлестнувшиеся в нешуточном противостоянии армии бушующими потоками хлынули друг на друга, столкнувшись на грани ожесточённого сопротивления, и спустя всего несколько мгновений изорванный в клочья воздух окрасился пронзительной мелодией обнажённых орудий, смертельно разящих податливую вражескую плоть, и зловещим свистом выпущенных стрел, что безошибочно находили свою мишень среди всепоглощающего хаоса, умерщвляя королевских рыцарей одного за другим. Бесстрашно пересекая утопающую в оглушительном шуме долину, османские всадники отважно бросались в самую гущу развернувшегося сражения, замахиваясь на разъярённых неприятелей ослепительно бликующими в лучах полуденного солнца клинками, и немилосердно подминали под себя выброшенных из седла неверных, так что вскоре взрыхлённая лошадиными копытами и солдатскими сапогами земля обагрилась первыми ручьями свежей крови и была почти полностью усеяна мёртвыми поломанными телами, зверски втоптанными в грязь и изуродованными страшными ранами. Без труда выхватывая из непрерывно колышущегося моря цветных фигур проворные неуловимые силуэты своих воинов, Бали-бей не сводил с них немигающего взгляда, пропитанного неистовым исступлением, и во власти пламенного гнева вскидывал над головой саблю, оглашая искорёженное поле брани мощным ободряющим возгласом:       — Бейте неверных! Крушите их! Крушите!       Неутомимые янычары яркими алыми пятнами мелькали среди беспросветной серой толпы смешавшихся между собой воинов, и на глазах у оцепеневшего на своём посту Бали-бея один из них сошёлся в жестоком поединке с одним из рыцарей, бесстрашно кидаясь в чётко продуманную атаку. Уверенно отразив неудачное нападение, он пригнулся к земле, намереваясь сбить врага с ног точной подсечкой, но тот неожиданно подпрыгнул в воздух, умело сгруппировавшись, так что нацеленная ему под колени сабля лишь мазнула пустоту, а воспользовавшийся чужим промахом противник немедленно замахнулся своим оружием, раскрыв рот в беззвучном боевом крике. Однако вовремя среагировавший на этот выпад янычар решительно выставил над головой стальной щит, препятствуя остро заточенному лезвию войти в беззащитную плоть, и, прежде чем обескураженный столь безупречной выучкой рыцарь успел что-либо предпринять, находчивый османский воитель ловким движением откинулся ровный корпус назад, перенося вес на одну ногу, и, замахнувшись другой, со всей силы врезал сопернику по лицу, отбросив его назад с такой отдачей, что тот прокатился по пыльной земле, оглушённый и открытый для нового налёта. Не успел приговорённый к смерти столь непростительной ошибкой рыцарь осознать случившееся, как янычар уже подскочил к нему, проскользив по примятой соломе, и без лишнего промедления вонзил клинок в бесстыдно подставленную под удар грудь, издав мерзкий хлюпающий звук повреждённых внутренностей. Не теряя времени, одержимый жаждой победы воин бросился на подмогу своим товарищам, а внимательный взгляд искренне поражённого этим зрелищем Бали-бея в ту же секунду перекинулся в другую часть сражения, где подавляющее большинство составляли подчинённые короля, с видом полноправных хозяев бороздящие поле брани верхом на своих клячах, и при виде их надменных, искажённых ненасытным тщеславием лиц неукротимая ярость взыграла в крови уязвлённого подобным высокомерием воина, подстрекая его немедленно вступить в бой, однако за него с этой задачей весьма успешно справлялись самоотверженные бойцы дикого племени, разодетые в причудливые пёстрые шкуры с большими пышными крыльями за спиной. Вот один из них искусным мановением руки обезоружил восседающего на гнедом жеребце рыцаря, когда их лошади с разбегу столкнулись в порыве бешеной скачки, и проворно вскарабкался в чужое седло, налегая всем корпусом на плечи изумлённого столь необычной тактикой врага и сталкивая его вниз. Тесно соприкоснувшись разгорячёнными телами, они вдвоём ударились о землю, но, в отличие от своего противника, который так и остался лежать без сознания, племенной воин стремительно перекувыркнулся через плечо, тут же вставая на ноги, а его подоспевший собрат завершил начатое дело, обезвредив поверженного рыцаря прицельным ударом сабли. Мимо снова промчался вражеский конь с приподнятым наподобие разлохмаченной кисти хвостом, и проследившись за его ретивым галопом Бали-бей неожиданно запнулся о другого янычара, мощным пинком оттолкнувшего наседающего на него противника назад, однако тот оказался не таким покорным и внезапно рванулся вперёд, подсекая его под согнутые колени. Потерявший равновесие осман бесславно повалился на спину, в последний момент попытавшись отстоять в неравной схватке свою поставленную под угрозу жизнь, но опоздал: чужой клинок уже глубоко вошёл в его тело, заставив несчастного судорожно дёрнуться, и из смертельной раны брызнула темнеющая на солнце кровь, насытив горячие реки новой вязкой влагой. Сглотнув подступившую к горлу едкую горечь, молодой военачальник мысленно вознёс молитву Аллаху за этого отчаянного храбреца, и внезапно вся охваченная пылающей битвой долина предстала перед ним во всех ужасающих подробностях бурлящего сражения, обуянный бесчинствующим безумием мир безвременно замедлился, все разрывающие сердце звуки затихли, неразборчивые образы померкли, слившись в одну-единственную настойчиво пульсирующую мысль: совсем скоро всё это закончится. Безвылазно контролируя переменчивую ситуацию на поле брани, Бали-бей не сразу обнаружил, что к нему, пустившись во всю прыть, приближается гонец — посланник Ибрагима паши, спешащий к командующему правым флангом с новым поручением. Едва завидев на горизонте гибкую фигуру глашатая, Эрдоган посторонился, пропуская уполномоченного паши, и тот беспрепятственно подступился к полководцу, мгновенно привлекая к своей персоне его бодрствующее внимание.       — Бали-бей! — громко и отчётливо обратился к воину гонец, заглушая своим зычным голосом приевшийся чужому уху шум битвы. — Великий визирь паша Хазретлери велел начинать отступление!       Несколько мгновений воин не двигался, возрождая в памяти малейшие детали тщательно продуманной стратегии, и отрывисто кивнул терпеливому доносчику, молча отсылая его обратно к паше, который весьма успешно справлялся со своими обязанностями главнокомандующего. Получив желанный ответ, глашатай развернулся, ринувшись обратно через поле битвы, а Бали-бей не торопился отдавать приказ своим воинам, не сводя с них непроницаемого взгляда, и по мере того, как его загнанное сердцебиение постепенно увеличивало силу ударов, отмеряя падающие в бездонную пропасть вечности судьбоносные мгновения, и дыхание отчего-то ускорялось, словно грудь никак не могла насытиться живительным кислородом, под плотным кожаным кафтаном продолжал накапливаться удушливый жар, распространяя по телу сковывающее тепло. Из ниоткуда, будто по велению чей-то высшей силы, на него налетел лёгкий ветерок, принося с собой упоительную речную свежесть, и тогда, словно очнувшись от короткого наваждения, Бали-бей вскинул голову, набирая в лёгкие побольше пыльного воздуха, и на одном протяжном выдохе прокричал одно решающее слово, сказанное резким повелевающим тоном:       — Отходим!       Выждав ещё пару секунд, воин призывно кивнул Серхату, коротко взглянув на друга, и тот беспрекословно пришпорил коня и тотчас растаял в пылу неистовой бойни, уводя за собой солдат. Теперь ему оставалось только ждать, томиться тягостной неизвестностью и верить, что Ибрагим паша неизменно держит ситуацию под своим строгим контролем, рассчитывая точное время атаки вплоть до каждой секунды. Он знал, что где-то там превосходно владеющий стратегическими навыками визирь отдаёт следующие указания воинам центра, отправляя их в мнимое бегство, а в эти мгновения глубоко убеждённые в своей близкой победе рыцари в приступе слепого торжества бездумно бросаются прямо в ловко расставленные сети хитрых османов, даже не подозревая, что за холмом их ожидает очередная напасть, представляющая собой перетянутые цепью пушки, окружённые опытными стрелками. В пылу битвы долгие часы изнурительного боя пролетали как один кошмарный миг, но здесь, на окраине, вынужденный томиться в неподвижности Бали-бей почти физически ощущал, как неторопливо крадётся за его спиной палящее солнце, незаметно передвигая длинные человеческие тени, и как воздух становится более прохладным в преддверии сумерек, указывая на то, что время уже перевалило за полдень. В длительных промежутках между чётко обозначенными этапами битвы он мог позволить себе ненадолго забыть о сводящем с ума напряжении, осознавая, что выполнил все поставленные перед ним задачи, так что его былой воинственный запал неизбежно иссяк, вытесненный привычным стальным хладнокровием, а на место неусидчивой ярости пришло бесстрастное спокойствие, мгновенно остудившие взбудораженное сердце и бешеное дыхание. Казалось, всё происходящее было для него чем-то обыденным и давно знакомым, однако несколько лет ревностного участия почти в каждом сражении в роли расчётливого и рассудительного командира воспитали в нём достаточно несгибаемой выдержки, чтобы вынести столь выматывающие испытания, которые могли бы изрядно подточить выносливость неопытных молодых солдат, не привыкших к таким затяжным сражениям. Чувствуя, как внутри него неисчерпаемо вибрирует прочный железный стержень завидного самообладания, невозмутимый воин терпеливо наблюдал за тем, как невыносимо медленно меняется обстановка на поле брани, и уже без прежнего отторжения вслушивался в ставшие естественными звуки жестокого противостояния, так остро проникнувшись давящей атмосферой подстерегающей повсюду опасности, что совсем перестал задумываться, когда в последний раз столь тесное соседство со смертью внушало ему первобытный страх. Может, именно поэтому он даже не вздрогнул от раздавшегося где-то вдалеке громоподобного выстрела приведённой в боевую готовность пушки, подобно грянувшей с небес молнии разорвавшей потрёпанную материю до основания уничтоженной тишины, и к истошным воплям угодивших в западню вражеских воинов стали примешиваться раскатистые залпы тяжёлых орудий, мощными огненными вспышками взрыхляющие сотряемую упругими толчками землю, и менее громкая пальба заряженных ружей, что оглушительно грохотала в гремящем воздухе, расталкивая зыбкую рябь отравленной едким дымом вибрации. Твёрдая почва под ногами Бали-бея заходила ходуном, словно намеревалась стряхнуть с себя надоедливых людишек, уши предательски заложило от поднявшихся над равниной зловещих взрывов, и перед сосредоточенным взором заколыхался густой серый туман, насквозь затянутый смердящей гарью палёной травы и заживо сгоревших тел, без особых усилий разбросанных в разные стороны могучей разрушительной волной. И среди всего этого чудовищного крушения ему каким-то образом удалось распознать тот самый переломный момент, ради которого он с таким усердием берёг собственные силы, момент, когда непобедимые османы дерзко перехватили у наглых венецианцев инициативу в сражении и когда каждому солдату великой Османской армии пришло время исполнить свой священный долг, во имя которого каждый из них жил и дышал в прошлом и настоящем, только чтобы добиться той самой возможности проявить себя и доказать на деле свою беззаветную преданность. Теперь пути назад уже не было, и осознавший эту незыблемую истину Бали-бей был как никогда готов к тому, чтобы взвалить на свои плечи это нелёгкое бремя и повести своих людей в бой, который для многих из них мог стать последним.       — Воин живёт тысячу дней, но шанс ему даётся лишь раз! Руби!       Его собственный победоносный возглас, ярко выделяющийся на общем фоне характерными залихватскими интонациями, донёсся до него будто сквозь толщу ледяной воды, изливаясь откуда-то из самых недр его бесстрашного существа утробными мелодичными переливами, и подхваченный воспылавшим в груди неукротимым пламенем безграничной веры воин вскинул над головой невесомую саблю, резко пришпорив коня, и направил покладистое животное по заранее выверенному маршруту, слыша, как набирают позади него нужный темп его храбрые товарищи, пропуская своего главаря вперёд и пристраиваясь за его спиной. Почти не разбирая дороги из-за стоящей в воздухе песчаной пыли, одержимый отчаянной гонкой Бали-бей нёсся напролом, перепрыгивая через распростёртые на земле мёртвые тела, прямо перед ним разбегались в неподдельной панике обманутые вражеские солдаты, наплевав на всякую дисциплину и должный самоконтроль, а со всех сторон на них безжалостно наседали раззадоренные подлинным превосходством османы, всё плотнее смыкая смертоносный круг, в плену которого помешанным на позорном бегстве венецианцам оставалось только в страхе мчаться по единственному, оставшемуся открытым коридору, ведущему к реке, где потонувших в собственном честолюбии рыцарей ждала не менее постыдная участь. Воодушевлённый близким успехом воин коротко обернулся на своих братьев, несущихся за ним по пятам, бросил им по ветру бойкое ободряющее: «За мной!» и неуловимой стрелой устремился вниз по уходящему под наклон пологому склону, за которым начинался спуск к ровному речному берегу. В его необузданных мыслях продолжали с головокружительной скоростью вращаться выдернутые из глубин услужливой памяти сокровенные слова, всю заветную суть которых он в полной мере осознал лишь за этот бесконечно длинный изнурительный день, и теперь они словно вдохнули в него нескончаемые силы, толкая вперёд и не давая остановиться до тех пор, пока первый вражеский солдат не вошёл в губительные воды завораживающе спокойной реки, слепо подчиняясь своим первобытным инстинктам. Кровь ритмично грохотала в ушах, лёгкие разрывались от нехватки кислорода, мышцы упруго сокращались от неутолимой жажды стремительного бега, однако умом напоенный мрачным наслаждением и холодным торжеством Бали-бей понимал, что всё кончено, они уже победили, хотя окаймлённое янтарными всполохами светило только-только забрезжило на западе накануне позднего заката, готовясь ознаменовать самую быструю за всю историю победу доблестной армии османов. На некотором расстоянии от себя он чувствовал непоколебимое присутствие своих верных друзей, но его истощённое сердце продолжало исступлённо колотиться, точно безумное, пока гонимый бессознательным рвением воин не убедился, что оно заливается робкой трелью неимоверного облегчения, которому совсем скоро суждено было сломиться под неподъёмным грузом отягчающей вины.       «Я воин, в чьих жилах течёт благородная османская кровь, чьё сердце никогда не будет биться ради любви, потому что оно принадлежит смерти. Я воин, которого с детства собственная мать пыталась оградить от жестокой судьбы, воин, чьи руки запятнаны невинной кровью его же солдат и никогда не смогут познать тепло женского тела, воин, который обречён скитаться по полю сражения в поисках смерти, лишь бы забыться в одиночестве и наконец стать свободным. Я Бали-бей, великий воин Османской династии, слуга своих подчинённых, хозяин богатых земель, но при этом пленник своего же призвания, умирающий каждый раз, когда слышит предсмертный крик раненого солдата, жаждущий всем сердцем забыть каждое мгновение своей жизни, лишь бы не мучиться терзаниями совести, мечтающий утонуть в одиночестве, наивно ищущий способ освободиться…»