Единственный шанс

«Самое ужасное из зол — смерть, не имеет к нам никакого отношения, когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет».

Эпикур

      «— Воины мои! Клянусь вам, что буду до последнего своего вздоха вести вас на поле боя по священному пути справедливости и чести, что предначертан нам самим Аллахом! Братья мои, я клянусь вам, что для каждого из вас это войско станет вторым домом, где вы всегда можете рассчитывать на поддержку и где каждый будет относиться к вам с уважением и пониманием! Мои бесстрашные товарищи, я даю вам клятву верности и обещаю свято следовать своему долгу! Пусть клинок палача обрушится мне на шею, если я посмею отказаться от своих слов! Я, Малкочоглу Бали-бей, сын Малкочоглу Дамат Яхъи-бея, хочу услышать ваше слово!»       Гнетущая беспросветная тьма до краёв наполнила тесное бесприютное пространство густыми чернилами удушливого мрака, что беспрепятственно изливался внутрь холодных пустынных стен откуда-то снаружи, и медленно, словно напоказ упиваясь своей непобедимой властью, пугающе тихо подкрадывалась со всех сторон к оцепеневшему в опасной неподвижности существу, обманчиво мягкими волнами накатывая на его устало сгорбленные плечи, бесстыдно прижимаясь своей бесформенной плотью к смиренно согнутому позвоночнику и наваливаясь свинцовой тяжестью на равнодушно прикрытые веки, словно намеренно укутывая его истощённое, насквозь промёрзшее тело огромными чёрными крыльями зловещего забытья. Постепенно растекающаяся по всем углам кромешная темнота была повсюду: она просачивалась в стеснённые лёгкие вместе с урежённым дыханием, леденила пересохшую гортань и камнем оседала в области приглушённого сердца, забивалась в покрасневшие глаза и тесно липла к беззащитной коже, неотвратимо пронизывая окоченевшие мышцы мертвенным ознобом до самых костей. Она гигантским необъятным чудовищем растекалась по сырым каменным стенам, тёрлась призрачными боками об их влажную шершавую текстуру, кое-где испещрённую кривыми прерывистыми царапинами от человеческих ногтей, её увесистая рыхлая туша по-хозяйски разлеглась на выстуженном полу, высасывая из твёрдых полуразрушенных плит последние жалкие частички уходящего дневного тепла, и вскоре по её милости замкнутая пустынная обитель одинокого узника насквозь пропиталась могильным холодом, который, казалось, исходил от самих стен, наталкиваясь на единственное живое препятствие в мрачном царстве безнадёжного отчаяния и сводящей с ума тишины. Безжалостным нитям промозглого тлена ничего не стоило пробраться к измождённому уязвимому телу через тонкую ткань ни на что негодной рубашки, которая ничуть не спасала от жестокой прихоти поселившейся здесь навеки мерзкой прохлады, так что нагло разгуливающему внутри сквозному ветру без особых усилий удалось окольцевать безвольно утопающую в коварном безвременье покорную жертву, которую при каждом насмешливом порыве бросало в неугодную дрожь. Затхлый стоячий воздух, отдающий кисловатым привкусом многолетней гнили, раздражал чуткое обоняние недосягаемым ароматом утраченной свободы, что так призывно врывалась к обездоленному пленнику в единственное, до неприличия узкое решётчатое окно, однако даже утончённые сладостные струи желанного раздолья не могли перебить смердящее зловоние пролитой здесь когда-то застывшей крови предыдущих узников, которым не посчастливилось встретить в этих стенах свою бесславную кончину. Достаточно было ощутить ударяющие в спину низкие вибрации заточённых в этом ужасном месте призрачных голосов, чьё загробное, царапающее нежный слух эхо навеки притаилось в тёмных углах, чтобы разыгравшемуся под влиянием безутешных мыслей о смерти воображению неизбежно почудилось, будто из-под земли один за другим восстают изломанные худощавые тени безликих мертвецов, жаждущих отомщения. В такие пугающе неправдоподобные моменты секундного помешательства принудительное одиночество уже не представлялось таким уж неприкосновенным, и невыносимая, затягивающая на самое дно бесконечного молчания тишина, подкреплённая робким, чуть слышным лепетом скудного дыхания, разбавлялась лёгким ритмичным стуком чего-то маленького и деревянного и свистящим шёпотом бережно проронённой в беспросветную пустоту беззвучной молитвы.       Долгожданное беспамятство, слывущее действенным избавлением от мирских страданий, изуродовало ненавистным стремлением к бесознательному наваждению каждую ничтожную мысль, неощутимо проскальзывающую к заторможенном разуме, казавшееся безграничным и непробиваемым драгоценное терпение на этот раз подверглось настоящему испытанию на прочность, однако безразличное к соблазнительным чарам спасительного сна неподкупное создание с завидным хладнокровием сопротивлялось подобным хитрым уловкам неведомой высшей силы, не позволяя предательским поползновениям подкашивающей слабости подчинить себе оставшееся при нём бесценное самообладание. Едва ощутимые вялые толчки застопорившегося пульса неторопливо отсчитывали секунду за секундой, тягостные мгновения безучастной вечности сливались в одну непрерывную цепь нанизанных друг на друга утомительно длинных минут, которые, в свою очередь, обрастали ещё более большим временным промежутком, час за часом уничтожая знойный полдень, скрадывая бренные сумерки и неумолимо приближая судьбоносный рассвет. Отмеренная чужой справедливой рукой, схваченная в плен немилосердной власти хрупкая жизнь словно стремилась нагнать упущенные за эти годы быстротечные моменты неоправданного счастья, с неожиданным жаром трепыхаясь в тленной оболочке осознавшего свою скорую погибель существа, и оттого каждый преступный вздох, с которым в опавшую грудь с невиданным наслаждением проникал влажный спёртый воздух, казался чем-то прекрасным и неповторимым, каждое дуновение липкой сырости ощущалось как щедрый порыв равнинного ветра, каждый гулкий удар невесомого сердца разгонял по онемевшему телу зыбкое тепло, что слишком быстро и невосполнимо испарялось в никуда, оставляя вынужденного отбывать последние часы своего существования в позорном заточении узника в цепких объятиях остервенелой тьмы. Твёрдая поверхность грязного каменного пола болезненно впивалась неизгладимым рельефом выступающих плит в согнутые колени замурованного в подземной дворцовой темнице Бали-бея, словно годами никем не посещаемая тюрьма выражала своё недовольство стойким нравом излишне выносливого пленника, неизгонимый лютый холод словно слился с ним в единое целое, пропитав своим ядом даже его степенное дыхание, совершенно одинаковые в потёмках высокие стены, оканчивающиеся недоступной куполообразной вершиной, бесчисленное количество раз оказывались в неумолимой осаде его пустого отрешённого взгляда, неподвижно уперевшегося в одну точку прямо перед собой, однако будто бы не замечающий всех этих вызывающих неудобств, томящийся в неволе воин давно уже научился не обращать внимания на столь ужасающие условия, совершенно далёкие от приемлемой обстановки. Сомкнувшаяся вокруг него тщедушная темнота, выглядевшая более чем естественно для такого неприютного места, и отдающий отвратительным запахом смерти тягостный воздух слишком настойчиво напоминали ему о пережитых однажды похожих ощущениях из прошлого, когда он точно так же пребывал взаперти, не в силах отследить, насколько быстро приближается час кровопролитной расплаты, поэтому теперь его посещало ненавязчивое, но удручающее правдивое осознание, что всё происходящее с ним ему до бессилия привычно и знакомо, словно и не существовало этой пропасти длиною в пару лет и он всё так же сидит под замком в Топкапы в ожидании справедливой казни. Только на этот раз к необременяющему смирению и странно-задумчивому умиротворению примешивалось горькое безнадёжное раскаяние, свободно текущие в вольном потоке бесплодные мысли чаще положенного сводились к потустороннему внешнему миру, оставшемуся за пределами безупречной тишины и приятного одиночества, и внутренний взор всё отчаяннее вырывался за пределы узких стен его собственной маленькой вселенной, неистово блуждая в поисках единственного живого существа, чьи разрывающие душу страдания и безутешную боль он испытывал так же отчётливо, как свои, и с ненавистной беспомощностью жалел о том, что не мог оказаться рядом. Стоило ему зацепиться за чуждые человеческие переживания, как неукротимая волна новых непрошеных воспоминаний подхватывала его, точно пушинку, и уносила далеко за границы предоставленного ему простора, безжалостно погружая с головой в отвергнутые эмоции, заставляя со всей выматывающей ясностью чувствовать щекотливую тревогу, слепой гнев, бессмертную любовь, изнуряющую усталость и даже постыдный страх, хотя он намеренно выгораживал безупречно чистый разум от подобных душевных терзаний, предпочитая стальную уверенность и бесстрастное спокойствие всему тому, что способно было лишить его этого шаткого равновесия. Когда бесцельные искания в глубинах мутного сознания заводили его в тупик, Бали-бей привычно нащупывал в пальцах можжевеловые чётки — единственное, что разрешил оставить при нём Сулейман, по приказу которого приговорённого к казни воина лишили накидки, широкого пояса, капитанской шляпы и даже золотой серьги вместе с обсидиановым кольцом, — и приостановленный на какое-то время цикл молитв начинался сначала, туманное безмолвие снова дополнялось равномерным стуком деревянных бусин друг о друга, но охрипший за ненадобностью голос уже с трудом покидал опухшую от жажды глотку, а потрескавшиеся губы, бедно смачиваемые вязкой слюной, неуклюже шевелились в попытке выговорить нужные слова. С наслаждением закрывая уставшие от постоянного созерцания убогих тюремных стен глаза, преданный некой возвышенной безмятежности воин почти мгновенно находил то самое бестрепетное состояние полноценной и поразительно устойчивой отстранённости, отпуская на волю все свои преходящие жизненные ценности, что более не представляли для него былой важности, и с готовностью следовал на знакомый ему непостижимый, успевший стать родным и желанным голос, которому так и подмывало довериться и который почему-то продолжал с проникновенной решимостью вести его за собой.       «Отныне ты больше не являешься воином Османского государства…Тебя ждёт славное будущее, я это знаю…Мы не выбираем себе имён, не выбираем свою кровь, не выбираем, как нам умирать…Твои подчинённые должны бояться тебя…Воин живёт тысячу дней, но шанс выпадает лишь раз…Мы одной крови, и наш путь неделим…Ты никому не можешь верить, никому, даже самому себе…Он тщеславный гордец, готовый пойти на любые жертвы ради своей выгоды…Эта тьма лишь делает тебя тем, кто ты есть…воин с сердцем льва и глазами волка…Аллах всегда будет на твоей стороне…Ты будущее этой империи…Он никого не ценит и никого не любит по-настоящему…Ты, невыносимый самовлюблённый гордец, разрушил мою жизнь…»       Вдох — чувствительного, даже во сне до предела навострённого уха ненавязчиво коснулся далёкий звук чьих-то дерзких целеустремлённых шагов; выдох — сокрушительная волна внешнего шума уверенно набирала силу, постепенно превращаясь в настоящую бурю, и в поникшие плечи словно вцепились чьи-то требовательные руки, заставляя мышцы предупреждающе напрячься. Стук — за плотно запертой железной дверью послышались грубые разношёрстные голоса, говорящие на повышенных тонах, и сердце неутомимо прыснуло в порыве щемящей нежности, жарко сотрясая подвижные рёбра; последнее слово — в замочной скважине с противным скрежетом провернулся ржавый ключ, отпирая неподатливую дверь, в закрытые глаза остро и болезненно брызнул обжигающий истончившуюся оболочку искусственный свет, пронзая самоуправную тьму широкой длинной полосой тёплого сияния. Мимолётная посторонняя мысль — недолговечный покой был окончательно разрушен, но зато где-то впереди в тоскливой близости ощущалось чужое блаженное тепло, не сравнимое даже с потухшим в то же мгновение неведомым светом, и с его долгожданным появлением чудовищный холод будто отступил, ослабляя железную хватку на мягком горле, и вездесущая раздевающая тьма уже не казалась такой уж настырной и безграничной, точно напуганная пришлой неукротимой силой до неприличия бесстрашного существа, разгоняющего вокруг себя приставучие тени. Одно трепетное колебание смежных век — и вот прояснившийся, но всё такой же беспристрастный взгляд с оттенком отдалённого любования скользит по чётко выделявшейся на фоне ночного мрака статной фигуре, бережно оглаживая её точёные рельефы, соблазнительные изгибы и неповторимые притягательные черты, не в силах вобрать в себя всю исходящую от неё пленительную красоту. Подобно божественному наваждению, больше похожему на дразнящую игру обезображенной фантазии, немало замученная беспредельным волнением Тэхлике несколько мгновений молча стояла перед ним в ступоре, в немом неверии изучая его потрясённым взглядом, и, казалось, готова была удариться в истерику от открывшегося ей трагичного зрелища, но в последний момент отбросила непозволительную слабость и вместо повисших между ними невысказанных слов порывисто бросилась ему на шею, рухнув на колени рядом с ним. В приступе слепой всепоглощающей радости, приправленной тяжким присутствием мучительной скорби, они в исступлении жались друг к другу, спасая чужое заледеневшее тело от ненасытной хватки зверского озноба, их объединённые головокружительной импульсивной трелью израненные сердца бились в унисон, грозя прорваться навстречу пульсирующему источнику жизни сквозь непредолимую преграду вздымающейся плоти, растревоженные потоки их совместного дыхания беспорядочно сталкивались в смердящем воздухе, прерываясь всхлипами, нетерпеливыми воздыханиями и лихорадочными утешениями, истосковавшиеся по чужой близости взмокшие ладони в суетливом вожделении обследовали все доступные участки трепещущего в объятиях безудержного томления напряжённого стана, и время для них двоих превратилось в ничего не стоящую пещинку в бескрайнем море безвозмедной привязанности, такой горячей и исступлённой, что каждое новое прикосновение казалось обжигающим.       — Чщ-щщщ, — успокаивающе прошелестел над ухо изведённой длительными переживаниями девушке Бали-бей, жадно поглощая расходящиеся вокруг неё волны бескорыстной страсти и не в силах насытиться этим бесценным даром. В ноздри ему боязливо забрался едва уловимый тонкий аромат, и подброшенный внезапным озарением воин инстинктивно потянулся рукой к её животу, подстрекаемый усилившейся тревогой. — Тише, тише. Тебе нельзя так переживать. Со мной всё в порядке, оно того не стоит.       — Как они посмели? — сбивчиво шептала ему в шею одержимая какими-то своими сумбурными мыслями Тэхлике, словно не слыша его, и её мокрые губы прочертили влажную полоску у него над ключицей, на что возбуждённое неожиданным воссоединением тело отозвалось неуместным восторгом. — Как они могли так с тобой поступить?! А повелитель? Как он мог вынести тебе такой приговор после того, что ты для него сделал?! Жестокий властолюбивый тиран! Да я своими руками вырву ему сердце!       — Для начала успокойся и послушай меня, — с трудом напрягая повреждённые голосовые связки, обратился к буйствующей пиратке не на шутку обеспокоенный воин, испугавшись, как бы зловещие угрозы и яростные крики вошедшей в раж воительницы не привлекли внимание бодрствующей под дверью стражи. — Повелитель поступил правильно.       — Что?! — со смесью гнева и обезоруживающего замешательства воскликнула Тэхлике, резко отпрянув из его объятий, и уставилась на него таким поверженным взглядом, будто он сказал что-то оскорбительное. — Да как ты можешь его защищать?!       — Я могу объяснить, но пообещай мне, что не наделаешь глупостей, — уже твёрже проронил Бали-бей, не сводя с девушки внушительного взора.       Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, схлестнувшись в незримом противостоянии, и необычайно напористый и упрямый взгляд одержимой заклятой ненавистью Тэхлике пробрал его до костей подобно зимней стуже, едва не вынудив покорно уступить. Казалось, она прямо сейчас готова броситься в неравный бой с предполагаемыми врагами, даже не имея при себе оружия, и во власти столь безрассудной непредсказуемой смелости самоотверженная девушка выглядела ещё более опасной и смертоносной, точно разъярённая фурия, её обворожительные очи метали молнии, объятые испепеляющим пламенем откровенной враждебности, и могли кого угодно спалить дотла, но только не стойко сопротивляющийся этой внутренней силе Бали-бея, которому слишком хорошо была знакома потаённая хрупкость столь ожесточённых чувств, порождённых слепым отчаянием и гложущими изнутри муками совести. Его самого разрывало от нестерпимого стыда, что тягостно царапался в груди тупыми когтями горького сожаления, и потому он и не думал успокаивать и тешить искренне переживающую за него напарницу напрасными надеждами, прекрасно понимая, что она впервые за долгое время дала волю своим эмоциям, наплевав на сдержанность и самоконтроль.       — Я не могу противиться воле повелителя, Тэхлике, — проникновенно изучая заманчивые глубины её бездонных глаз проницательным взглядом, проговорил Бали-бей, с особой осторожностью подбирая слова. — Иначе он бы лишний раз убедился в том, что мне нельзя доверять. Иногда лучше проявить покорность и смириться со своей участью, чтобы найти выход из сложной ситуации. Собственно, это я и сделал. Я не собираюсь устраивать побег, мятеж или подговаривать тебя к тайным интригам. Я должен дождаться рассвета и встретиться со своей судьбой лицом к лицу.       — Ты знал! — в ярости вскричала Тэхлике, по её неразборчивому взору остро полоснуло сокрушительное понимания, однако она продолжала безжалостно терзать его покалеченную душу уничтожающей ненавистью, опасно граничащей с беспомощным отчаянием. Сердце невыносимо сжалось в опалённой непримиримым раскаянием груди воина, и он в бессильной обречённости сжал в кулаке гладкие чётки, не зная, куда деться от жгучей досады на самого себя. — Ты знал и ничего мне не сказал! Знал, что я непременно захочу тебе помешать, и был прав! Будь моя воля, я бы подставила собственную шею под саблю палача, а ещё лучше уговорила бы тебя сбежать, пока было не слишком поздно! Какая же я глупая!       — Я не хотел, чтобы ты так сильно переживала, — как можно мягче проворковал Бали-бей, опуская одну руку поверх сжатой в кулак ладони расстроенной девушки. — Я переживал за тебя и за твоего ребёнка. Сейчас ты должна думать не только о себе, но и о нём, о его будущем. А обо мне забудь. Мне уже ничем не помочь.       — То есть, ты предлагаешь просто оставить тебя здесь?! — повысив дрожащий от перенапряжения голос, сорвалась Тэхлике, резко отдёрнувшись от его утешающих прикосновений, и внезапно подорвалась с места, вставая перед ним в боевую позу с угрожающе приподнятыми плечами и хищно обнажёнными зубами. — Ну уж нет! Я скорее умру, чем брошу тебя на растерзание этим падальщикам! Мы немедленно выбираемся отсюда, и не спорь со мной! Мне плевать, скольких жертв нам будет стоить этот побег, но я не собираюсь просто сидеть и ждать вестей о твоей бесславной смерти!       — Не вздумай, — жёстко осадил её Бали-бей и с некоторым трудом встал на негнущихся ногах вслед за ней, едва не свалившись обратно на каменный пол в приступе вырубающего головокружения. С усилием выпрямившись, он твёрдо вскинул голову и с ненавистным ему властным блеском в глазах воззрился на подчинённую, беззастенчиво используя против неё своё самое мощное оружие, перед которым она никогда не могла устоять, — неоспоримый авторитет признанного вожака. — Я запрещаю тебе принимать решения без моего согласия. И передай мой приказ остальным. Не смейте вмешиваться в это дело. Лучшее, что вы можете сделать, — это затаиться и ждать.       — Ждать чего?! — до хрипоты надрывая голосовые связки, прошипела Тэхлике, взвинченно всплеснув руками и окатывая воина щедрой волной ожесточённого отчаяния. — Когда нам покажут твоё обезглавленное тело?!       — Я знаю, что делаю, — непоколебимо отчеканил как никогда убеждённый в своей правоте Бали-бей, ответив непреклонной девушке решительным взглядом, и осторожно шагнул к ней вплотную, ненавязчиво прикасаясь пальцами к её разгорячённой щеке. Ощутив нежное тепло его руки, она неуловимо напряглась, настороженно покосившись на него, но не отстранилась, позволяя ему ласково погладить бархатную кожу. — Я даю тебе слово, что вернусь целым и невредимым. Ты только дождись, хорошо? Верь мне, Тэхлике.       Что-то холодное и влажное защекотало подушечки его пальцев, беспрепятственно просачиваясь под ними, и поражённый своим внезапным открытием Бали-бей с нарастающей болью обнаружил собравшиеся в уголках чужих глаз невольные слёзы, в полноценной тьме казавшиеся сверкающими драгоценными опалами, застилающими мутную радужку потусторонним завораживающим блеском. Взмокшие ресницы беспристанно трепетали, словно преследовали негласную цель поскорее избавиться от столь явных признаков неугодной уязвимости, гладкие, испещрённые соленоватой влагой черты утончённого лица нервно подёргивались в попытке совладать с рвущейся наружу слабостью, но гордая независимая девушка упорно подавляла в себе презренную безысходность, не желая показаться сломленной даже в его присутствии. На подкорке его сознания зыбко задребезжало призрачное восхищение, и остро ощутивший свою неспособность хоть как-то облегчить ей страдания воин нежно провёл большим пальцем по её щеке, вытирая выпуклый кристаллик непрошеной слезинки, и поспешно убрал руку, испугавшись, что его излишне самоуверенная напарница сочтёт этот жест за проявление жалости.       — Как остальные? — тихо спросил Бали-бей, справляясь с внезапно накатившим измождением: проведённая в неразрешимых волнениях бессонная ночь уже давала о себе знать.       — Все очень переживают за тебя и ждут добрых вестей, — с той же усталостью в сорванном голосе обронила Тэхлике, с робкой надеждой наблюдая за ним исподлобья. — Но не беспокойся, я передам им твоё распоряжение. Алонсо уж точно не даст им потерять над собой контроль.       — Держитесь вместе и берегите друг друга, — напуствовал её воин, ощутив, как его сердце предупреждающе запнулось в преддверии скорой разлуки, за непробиваемой стеной которой он никак не мог разглядеть желанный просвет нового воссоединения. — И не забывайте молиться. Сегодня Аллах на нашей стороне, я знаю это.       Эти слова вырвались у него сами собой, из самых сокровенных глубин его исконно верующего существа, привыкшего во всех сложных ситуациях полагаться на милость Всевышнего, однако, заметив, как по искажённому невыразимыми стенаниями лицу Тэхлике пробежала юркая тень мрачных сомнений, Бали-бей догадался, что она не очень-то разделяла его воодушевлённый настрой, который скорее внушал ей опасения, нежели успокаивал. Для неё подобное умиротворение было чем-то совершенно неприемлемым и из ряда вон выходящим, но, к его невероятным облегчению, на этот раз при всём своём несогласии девушка не стала спорить и вместо ожидаемых возражений молча ему кивнула, коротко, проникновенно и преданно, и у него сразу отлегло от сердца. В тот же миг грубый требовательный удар в железную дверь заставил их обоих одновременно вздрогнуть, а затем раздавшийся за прочным металлом властный голос одного из охранников призвал Тэхлике немедленно покинуть обитель узника. Скрипя зубами и явно мечтая о том, чтобы свернуть этому нахалу шею, девушка последний раз обняла его, задержавшись намного дольше обычного, и блаженно разомлевший от её незаменимого тепла Бали-бей не сумел сдержать мимолётное разочарование, когда её пышущее жизнью и здоровой энергией тело отстранилось от него и она стремительно, словно боясь передумать, выпорхнула за пределы темницы, скрывшись в узком проёме так быстро и порывисто, что он даже не успел проводить её прощальным взглядом. Череда характерных неприятных звуков возвестили его о том, что утомляющий цикл проведённых в заточении мгновений возобновился, словно никогда не останавливался, и оставшийся снова совсем один в кровожадной темноте и неприступном холоде Бали-бей с тяжёлым вздохом опустился обратно на своё место, упираясь продавленными до крови коленями в твёрдый пол, и вернулся к расслабляющему перебиранию чёток, из последних сил сопротивляясь сонливой усталости. Казалось, стоит лишь на мгновение прикрыть глаза, и он упадёт в чёрную бездну запретного забытья, и тогда переломный рассвет наступит совсем скоро, однако какой-то ничтожной частичкой своего загнанного в смертельную ловушку существа он осознавал, что беспокоиться об этом уже не имело смысла: непроглядная сумеречная тьма вдруг разверзлась, словно развеянная чей-то гигантской когтистой лапой, и на стёртый камень пугливо хлынул первый блуждающий лучик медленно восходящего солнца.

***

      Белоснежный, до блеска начищенный мрамор с витиеватыми вкраплениями сверкающей позолоты ослепительно вспыхивал прозрачным зеркальным светом под прямыми ломаными лучами выползающего из своего укрытия солнца, но стоящие по периметру длинной каменной тропы массивные колонны ревностно загораживали своими грузными телами гигантский огненный глаз, словно не хотели, чтобы слишком любопытное и строптивое светило стало свидетелем задуманного в чертогах зловещего молчания кровопролития. Едва ли высшие природные силы осознавали, насколько непоправимо этот злополучный предательский рассвет изменил сразу несколько охваченных невыносимым ожиданием безвольных жизней, подвергнутых жестоким мучениям на всю предыдущую, бесконечно длинную ночь, иначе некая могущественная власть уже бы давно остановила степенное восхождение неумолимой зари, приказала бы тьме царствовать над миром ещё много лет, повернула бы беспристрастное время вспять, позволив опасно балансирующему над пропастью предначертанной смерти существу завершить все свои бренные дела и как следует насытиться земными блаженствами. Однако в это безмятежное, ничем не обременённое, самое обыкновенное утро всё происходило до нелепости быстро: только остроконечные пики солнечной короны показались над безжизненным городом, облачая его в позолоченные доспехи, как какие-то незнакомые люди в одинаковых тёмно-алых мундирах без предупреждения ворвались в мрачную обитель бодрствующего узника, не проронив ни слова, и бесцеремонно вздёрнули его за окоченевшие плечи на дрожащие от усталости ноги, без лишних промедлений выволакивая его из привычной тьмы на немилосердный дневной свет. Несмотря на то что в заточении терзаемый жаждой и истощением пленник провёл всего лишь несколько часов, все незабвенные прелести необъятного мира уже успели частично выветриться из его безупречной памяти: после отталкивающего смрада затхлой сырости чистый предрассветный воздух, утончённо приправленный соленоватой остринкой морского бриза, казался ароматным и исцеляющим, после зверского холода упоительные ласки летнего ветерка доставляли окоченевшему телу несметное удовольствие, постепенно возвращая ему утраченное тепло, и после однотонной, оскверняющей естественную красоту темноты неиссякаемый солнечный свет больно резанул по чувствительным глазам раскалённым клинком, выжимая невольные слёзы, но даже он представлялся теперь неким источником волшебной целебной силы, которую хотелось забрать себе всю, без остатка. Захлёбываясь глубокими жадными вздохами и исступлённо вбирая в лёгкие малейшие оттенки новых неизвестных благоуханий, очутившийся на свободе, но всё ещё пребывающий в плену чужой неоспоримой прихоти Бали-бей набросился на открывшиеся ему природные дары, словно изголодавшийся зверь, и так неистово, как никогда ещё не позволял себе за всю свою жизнь, потреблял бесценный кислород, без стеснения заглатывая его чрезмерными порциями до приятного головокружения, словно не желал, чтобы он достался кому-то другому. Однако нахлынувшее на него из ниоткуда безумное помешательство отступило так же быстро, как и настигло его в приступе свирепой, почти первобытной страсти, так что мгновенно устыдившийся своего непристойного поведения воин решительно отгородился от прорвавшихся на волю необузданных чувств своей человеческой сущности, что ещё продолжала втайне бояться смерти, и сосредоточился на том, что до сих пор казалось ему далёким и недоступным — на неповторимом радостном ощущении лёгкого непринуждённого шага по мягкой росистой траве коротко остриженных газонов, которые, к его великому огорчению, почти сразу сменились гладким отполированным мрамором. Когда возбуждённое сердцебиение выровнялось, ритмично дополняя его невесомую походку, а дыхание вернулось в прежнее безмятежное русло, покорно следующий за своими угрюмыми сопровождающими Бали-бей скромно, с долей возвышенного наслаждения пробовал на вкус сладковатый воздух, во власти трепетного любования окидывал заворожённым взглядом пустынные окрестности дворца, с блаженной истомой в охваченной незабываемым удовлетворением груди прислушивался к убаюкивающему шёпоту дружелюбного ветра, с беспричинной радостью ощущая его дразнящие поцелуи на своей открытой шее, и внимал доносимому из далёкого прошлого вместе с его порывами цепляющему голосу, что настойчиво подгонял его вперёд и словно убеждал ничего не бояться. Чувствуя где-то рядом чьё-то необъяснимо близкое родное присутствие, оберегающее его от неугодных мыслей и дурных наваждений, овеянный непорочным влиянием робкой невинной тишины воин не успел толком придумать название этому внезапному отрезвляющему прозрению, поскольку его бесконечный ровный путь незаметно подошёл к концу: когда он снова моргнул, сбрасывая с ресниц лёгкую солнечную пыль, оказалось, что подхватившие его под руки стражники привели его к истокам воображаемого коридора, с одной стороны огороженного рядом колонн с возвышающимися на них террасами, а с другой лишённым каких-либо границ, так что не составляло труда разглядеть утопающие в причудливом противостоянии света и тени владения этого прекрасного места. С севера к стенам дворца примыкала другая, менее высокая и роскошная постройка, которая невольно зацепила зоркий взгляд остановившегося у основания коридора Бали-бея, — именно там в данный момент находились члены его команды, а вместе с ними и Тэхлике, вынужденные наблюдать за казнью своего капитана через закрытые деревянной джумбой окна. Нечто, похожее на острую невыносимую боль, попыталось пробиться к его сердцу и кольнуть в самую глубину, но находящийся на пике странного умиротворённого безразличия воин ничего не почувствовал, испытав только отдалённую хладнокровную решимость, и почти сразу отвернулся, с особым предвкушением подставляя непроницаемое лицо обольстительной неге окрепших солнечных лучей.       Грубый побуждающий к каким-то действиям толчок беспардонно разрушил безгрешные чары снизошедшего на него кратковременного забытья, и беспрекословно повиновавшийся чужой бесцеремонной силе Бали-бей покорно сошёл с места, уверенно чеканя каждый твёрдо поставленный шаг, и без тени робости или смиренного страха направился к поджидающему его на возвышении гладко обточенному плоскому камню с гордо поднятой головой и воинственно расправленными плечами, являя устремлённым на него испытующим взглядам непрошеных свидетелей свою широкую, вызывающе открытую грудь и ясные немногословные глаза, тщательно скрывающие от посторонних наблюдателей малейшее проявление каких-либо разоблачительных чувств. Под прицелом множества невидимых взоров, с дотошным вниманием отслеживающих каждое его движение, сохраняющий поразительное хладнокровие воин в напряжённом молчании приблизился к заветному камню, становясь чётко за ним, и тут же почувствовал, как цепкая хватка янычар куда-то испарилась, как и их неизменное тягостное присутствие, а их место занял совершенно другой человек, чьё нетерпеливое, чем-то затруднённое дыхание он отчётливо расслышал у себя за спиной. Ему не нужно было оборачиваться и даже коситься в сторону незнакомца, чтобы понять, что сзади его прожигали хищные безжалостные глаза палача, уже изготовившего для своего чёрного дела острозаточенный клинок, однако он заставил себя не двигаться и только выше приподнял подбородок, словно приветствующий своего командира прилежный солдат, жаждущий угодить ему своей безупречной военной выправкой. Подчиняясь какому-то непреодолимому влечению, стоящему намного выше завидной невозмутимости, Бали-бей в порыве сокровенного нетерпения вскинул прямолинейный взгляд к возвышающейся прямо перед ним деревянной террасе, где в окружении своих верных подданных, неприступный и величественный, угадывался наполовину скрытый услужливыми тенями статный силуэт Сулеймана, чьи пронзительные ледяные глаза с долей покровительственной расчётливости обследовали осуждённого изгнанника оценивающе взыскательным взором, в котором всё ещё тлели обугленные остатки укоренившейся ярости. Опустив увенчанные кольцами ладони на перила, султан придирчиво взирал сверху вниз на представшего перед ним безоружного пленника, с выражением неопровержимого превосходства наблюдая за ним, и под настойчивым прицелом его пытливого внимания воин впервые изменил своему решительному настрою и всё с тем же бессмертным почтением склонился перед своим повелителем, почти физически ощутив, как его немилосердно обожгло огненными стрелами чужого неподдельного изумления. Не дожидаясь разрешающего жеста, он неторопливо распрямился, смело встречая приправленный минувшим смятением взгляд Сулеймана, и в наступившей первозданной тишине, наполненной замедленными ударами его пока ещё живого сердца, он увидел, как вернувшийся в былое грозное обличие султан медленно, едва заметно кивает стоящему внизу палачу, отдавая ему роковой приказ, и скорее уловил устрашающие колебания сметённого воздуха за своей спиной, нежели услышал, как сама смерть, заточённая в бренное тело двуногого существа, шагнула к нему вплотную, опалила нежную шею своим могильным дыханием и пустила вдоль позвоночника неукротимую дрожь. Прерывисто втянув в себя ароматные потоки встречного ветра, Бали-бей закрыл глаза, отрёкшись от собственных мыслей и кошмарной реальности, и в самые последние секунды своей истончившейся жизни беззвучно обратился к единственному обладателю его заветных желаний и потаённых страхов, представляя, что каждое слово проговаривает вслух и оно звучным эхом возносится к самому небу.       «Ты где-то рядом, я знаю это. Ты всегда рядом со мной. Мне очень нужна твоя защита. Прошу, не оставляй меня. Ведь пророчество ещё не исполнено. Прошу, отзовись».       Целый мир вокруг него благоговейно оцепенел в плену возвышенных ожиданий, чутко внимая изливающейся в его порочные чертоги беззвучной молитве, последние ничтожные мгновения, отделяющие преисполненного незыблемой верой воина от бесславного конца, словно по великодушному велению недоступной ему потусторонней воли, повисли в тонко звенящем пространстве, обступая его со всех сторон прочным коконом девственного затишья, и застывшее на грани двух противоположных вселенных безжизненное существо из плоти и крови обратилось в неистово пульсирующий сгусток новорождённой немеркнущей надежды, внутренне сжавшись до незначительных размеров в предчувствии необратимых чудовищных изменений, что вот-вот должны были нагрянуть на беззащитное поверженное тело. Отсчитав в оглушительном безмолвии несколько чётких ударов встрепенувшегося сердца, Бали-бей протяжно вдохнул полной грудью, убеждённый, что делает это последний раз, и внезапно замер в приступе безудержного ликования, почувствовав в потрёпанном его неуравновешенным дыханием воздухе незримую прочную нить чьего-то призрачного, но такого манящего присутствия, словно что-то непостижимое и желанное наконец коснулось его безупречного обоняния, но так и не позволило ему распознать невидимое проникновение постороннего вмешательства, оставив его томиться в искушающем неведении. Любые разрушительные сомнения в то же мгновение бесследно растворились в его бесцельных мыслях подобно предрассветной дымке, и тут произошло нечто невероятное, вынудившее внимающего своим ощущениям пленника преждевременно вернуться в пугающую действительность. С одной стороны на его расслабленное лицо повеяло нарочно поднятыми потоками прохладного ветерка, правое плечо внезапно отяжелело под каким-то увесистым грузом, сквозь тонкую ткань полупрозрачной рубашки нежную кожу пронзила мимолётная боль, словно несколько маленьких острых коготков одновременно впились ему в плоть, и пригретую чьим-то миниатюрным пушистым тельцем открытую шею приласкало ни с чем не сравнимое живое тепло, пробравшееся ему в ноздри сладостным ароматом. Аккурат напротив его уха учащённо и заливисто колотилось чьё-то крошечное пугливое сердечко, отдаваясь ему в виски упоительной жаркой пульсацией настоящей невинной жизни, что-то мягкое и приятное на ощупь дразняще защекотало его скулу, вынудив непроизвольно поморщиться, но неожиданно одновременно с удивительно быстрым и таким успокаивающим сердцебиением отважного беззащитного создания он расслышал вкрадчивые выразительные переливы чужого умилительного воркования и только тогда осмелился открыть глаза. Как ни странно, он всё ещё стоял на ногах перед таким же чистым камнем, не лишённый способности дышать и осязать окружающий мир, но куда больше, чем своей чудесной невредимости, он поразился очаровательной близости вполне реального, приютившегося на его правом плече неизвестного существа, которое словно обращалось к нему клокочущим где-то внутри мелодичным курлыканьем. Осторожно, чтобы ненароком не спугнуть прелестное создание, Бали-бей затаив дыхание обернулся, бросив косой взгляд на своё плечо, и не сумел сдержать тихий вздох подлинного восхищения, обнаружив тесно прильнувшую к его шее всем своим изящным трепещущим телом черноглазую голубку с гладкими блестящими перьями цвета нетронутой снежной белизны — смышлённую, бесстрашную и доверчивую птаху, которая ловко балансировала у него над ключицей, горделиво выпятив шелковистую грудку и царственно расправив вдоль спины мощные крылья. Безвозвратно покорённый исходящим от неё утончённым величием и скрытой за хрупким миловидным обликом притягательной силой, что идеально сочеталась с присущей ей безобидной простотой, онемевший от захватывающего благоговения воин несколько мгновений бесознательно любовался этим редким великолепным чудом, не в силах отвести очарованного взгляда от грациозной голубки с благородными говорящими глазами-бусинками и совсем не птичьими повадками, и затем бережно коснулся указательным пальцем её рыхлого оперения, ещё больше подивившись тому, что храбрая предвестница мира даже не шелохнулась. Она совсем его не боялась!       — Стойте! — до неприличия громко и властно прозвучал в потрясённой тишине повелительный голос Сулеймана, и все как один, включая оторвавшегося от своей прелестной воздыхательницы Бали-бея, обратили выжидающие, немного растерянные взоры на своего султана, возвышающегося на краю террасы с поднятой вверх раскрытой ладонью. Не веря в происходящее, воин с некоторым запозданием смекнул, что этот прерывающий жест в первую очередь предназначался палачу, так и не успевшему привести приговор в исполнение, и с тайным предвкушением воззрился на правителя, боясь одним неосторожным вздохом разрушить снизошедшее на него сокровенное прозрение. — Аллах только что явил нам свою высшую волю. Именем Всевышнего я отменяю казнь! Малкочоглу Бали-бей отныне свободен, его жизни больше ничего не угрожает.       Последние долгожданные слова долетели до сражённого великим облегчением воина словно сквозь толщу мутной воды, достигнув его одурманенного неверием сознания умиротворяющей усладой подлинного торжества, и во власти непередаваемой глубокой благодарности, смешанной с безмерным уважением, вызволенный из когтистых лап самой смерти Бали-бей с искренней улыбкой повернулся к своей негласной спасительнице, приласкав её признательным взглядом, и с особой осторожностью подобрал её со своего ноющего плеча, позволяя ей со всеми удобствами расположиться в его тёплых ладонях. С наслаждением окуная пальцы в податливый перьевой покров беспрестанно дрожащей от незнакомых ощущений голубки, он ласково погладил миниатюрное, прошитое горячей струёй священной жизни тельце томно воркующей на своём языке птицы и низко склонился над ней, самозабвенно зарываясь носом в её нежный пух, касаясь губами лихорадочно сокращающихся мышц под ним, втягивая в себя её густой аромат и тихо нашёптывая ей проникновенные благодарные речи, почему-то нисколько не сомневаясь, что она его слышит и понимает всё до последнего слова. Ещё немного полюбовавшись земным воплощением всевидящей судьбы, воин с тяжёлым чувством расставания на сердце поднял голубку повыше и плавным призывным движением помог ей вспорхнуть в пронизанный солнечными лучами воздух, наблюдая, как издающие характерный звук широкие крылья без всяких усилий ловят восходящий поток и поднимают её к небу, помогая ей выделывать сложные манёвры. Однако оказавшаяся на свободе голубка далеко не сразу устремилась на зов дикой жизни, а перед этим изящно приземлилась на деревянные перила рядом с рукой Сулеймана, смело обратив на него свои красноречивые глаза. Несколько опешив от столь внезапного визита, султан окинул отважную птицу потаённо умилённым взглядом, и едва заметная тёплая улыбка затрепетала на его губах, когда он заботливо пригладил встопорщенные перья на её изогнутой шее, не скрывая сразившего его искреннего очарования. С приятным изумлением наблюдающий за этой сценой своеобразного прощения Бали-бей неожиданно поймал себя на мысли, что совсем не удивился своему чудесному освобождению, словно с самого начала знал, что всё закончится именно так и никак иначе, но почему-то теперь это необъяснимое чувство пророчащего знания казалось ему чем-то невероятным и принадлежащим будто бы не ему, а какому-то наводящему внушению, за которым он следовал всё это время, добровольно кидаясь в бездну смерти. Словно некая могущественная сила направляла его, помогая ему преодолеть тьму и вырваться к свету, но в итоге решающее слово об отмене казни осталось за Сулейманом, распознавшим в своевременном появлении голубки знак свыше. Может, это и есть тот самый выбор, который должен был случиться согласно пророчеству? Терзаемый стремительно ускользающими догадками Бали-бей снова поискал глазами голубку и обнаружил её весело кружащейся в безоблачном небе, охотно приютившем одинокую странницу. Сделав прощальную дугу над утопающим в дневных красках дворцом, она с завидной резвостью взмыла в безмятежную синеву, рассекая попутный ветер неутомимыми взмахами послушных крыл, и устремилась в неведомом направлении, постепенно уменьшаясь в размерах с каждой секундой, но бесознательно любующийся её пластичным полётом воин до последнего не мог оторвать от неё немигающего взгляда, пока она не превратилась в маячащую в вышине белую точку.       «Спасибо, тётя».

***

Зима 1525 года, окрестности Будапешта       На открытом пустынном пространстве сплошь укутанной густым снежным покровом равнины зверский, пробирающий до самых костей студённый холод ощущался ещё более безжалостным и суровым по сравнению с надёжным окружением многовековых сосен, не сдерживаемый никакими препятствиями шквальных ветер неистово обрушивался со всех сторон на одиноко затерявшееся в обители зимнего сна существо, словно грозя отбросить его мощным порывом обратно под укромный навес пушистых еловых ветвей, но необычайно выносливое и упрямое создание, назло неуправляемой стихии, стойко выдерживало её дерзкие поползновения, обладая достаточной железной закалкой, чтобы противостоять столь свирепым наплывам разыгравшейся непогоды. Взметённые в кусачий, обжигающий морозом воздух снежные вихри хаотично кружились в прозрачной пустоте, отчётливо выделяясь на фоне пасмурного неба, и охваченные необузданным стремлением изломанные снежинки с размаху впивались в обмороженную кожу, уже потерявшую былую чувствительность, оседали сверкающей изморозью на поверхности утеплённого одеяния, застревали в заледеневших ресницах, но довольно быстро остывали от соприкосновения с живой плотью, превращаясь в безобидную влагу. В тех местах, где острые края снежных хлопьев бестрепетно царапали беззащитные участки, открытое тело горело ледяным огнём, покрываясь обездвиживающим оцепенением, и оттого застопорившееся в окоченевшей груди прерывистое дыхание иногда непроизвольно замирало где-то в судорожно сжатом горле, не имея возможности протиснуться тонкой горячей струёй в бесконечный поток встречного урагана. Низко нависшие над мятежным миром грозные тучи, раздувшиеся от грядущего снегопада, вот уже который день держали в плену поблёкшее от истощения солнце, но по рассеянному над всей долиной тусклому сиянию, что изливалось мягкими волнами где-то над головой, Бали-бей безошибочно определил, что сейчас над скованным безответной тишиной лесом царствует унылый полдень, а значит, совсем скоро ему настанет пора возвращаться в лагерь, чтобы успеть к тому моменту, как утомлённое долгим походом войско отправится в путь. Как всегда перед дальней дорогой, предшествующей долгожданному возвращению на родину, ему хотелось побыть в одиночестве наедине с собственными бесплотными мыслями, прислушиваясь к мелодичному трепету дикой природы, прощупывая на самом дне безмятежной души умело скрытые чувства и в очередной раз убеждаясь, что его затвердевшее за период кровопролитных сражений сердце всё ещё способно быть понимающим и отзывчивым, что ему пока не чужды обыкновенные человеческие переживания и есть ещё шанс залечить оставленные на нём глубокие шрамы. Вот только наученный горьким опытом воин слишком хорошо осознавал, что некоторые внутренние раны, нанесённые родными и близкими друзьями, имеют свойство терзать невыносимой болью на протяжении многих лет, особенно те, которые насквозь пропитались ядом непростительного предательства. И теперь, несмотря на зияющие в центре его груди кровоточащие ссадины, ему предстояло вынести ещё одно испытание, пророчащее гораздо более нестерпимые мучения, и потому решительно настроенный на предстоящий нелёгкий разговор Бали-бей упорно не двигался с места и с завидным равнодушием сносил непримиримые нападки остервенелого ветра, от которого не спасала даже продуваемая насквозь меховая накидка, отчего всё его продрогшее тело атаковала безудержная дрожь. Казалось, этот мертвенный холод скребётся откуда-то изнутри его порабощённого существа, замораживая даже кровь в прочных жилах, и беспрепятственно вырывался наружу вместе с дымчатым облачком лихорадочного пара, впустую растрачивая тщательно сберегаемое им иссякнувшее тепло. От вполне оправданного желания бросить невосполнимые ожидания и вернуться в лагерь до неподкупной жажды остаться вопреки настойчивым уговорам смутных сомнений его отделял всего один ничтожный миг, пронизанный робкой надеждой и тягостной тревогой, но именно в это роковое мгновение, когда он уже был готов принять окончательное решение, хрупкая идиллия его нерушимого уединения была вдребезги разбита новым посторонним звуком, что особенно ярко контрастировал с мрачным затишьем, но при этом представлялся более чем естественным, точно безупречно выверенная поступь крадущегося в дневных потёмках хищного зверя. Впрочем, бесстрашный и невозмутимый обладатель столь утончённо поставленных шагов, движущихся по направлению к Бали-бею, и без того был наделён пугающе правдоподобным сходством с каким-нибудь притаившимся в чаще искусным охотником, и имеющий неоднократную удачу наблюдать этого умелого талантливого следопыта в деле воин испытал некую смесь разочарования и облегчения, вспомнив, что тот намеренно не стал прятаться и скрывать своё разоблачительное присутствие, будто заранее сообщая ему о своих искренних намерениях. Не предпринимая ни малейших попыток хитрить или изворачиваться, славящийся своим прямолинейным нравом пунктуальный гость наконец остановился, причём молодой военачальник отметил, что он поразительно точно рассчитал на глаз верное расстояние, и наверняка исполнил традиционный приветственный поклон с присущим ему неприкосновенным достоинством, соблюдая тонкую границу между грубым проявлением неуважения и лицемерным пресмыкательством.       — Ты пожелал меня видеть, бей, — мягко и ненавязчиво приласкал его слух спокойный ровный голос всегда сдержанного Тугрула, прозвучавший как-то по-особенному приятно и изысканно среди звенящей снежной тишины, до того приправленной вкрадчивым хрустом наста у него под ногами.       И во сне, и наяву Бали-бей бесчётное количество раз представлял себе эту встречу, состоявшуюся на его памяти впервые после той серьёзной ссоры с лучшим другом, но теперь, когда этот желанный момент наконец настал, он с неуместной паникой обнаружил, что совершенно не знает, как начать разговор, какую подобрать интонацию и стоит ли развернуться лицом к приятелю, чтобы во всех подробностях восстановить перед внутренним взором его неприступный суровый образ, так что несколько медленно проплывающих мимо секунд он хранил неловкое молчание, ощущая, как неумолимо трещит по швам его хвалёное самообладание под натиском наводящего присутствия более старшего товарища, который мог похвастаться на редкость непробиваемым терпением. Всё то время, что проклинающий собственную несобранность воин судорожно копался внутри себя в поисках наиболее подходящих слов, Атмаджа не произнёс ни звука, с тактичной кротостью наблюдая за ним своими умиротворёнными проницательными глазами, и внезапно повисшая между ними неудобная пауза перестала казаться ему такой уж обременяющей и требующей немедленного расторжения, словно вот так подолгу молчать и внимать этому непринуждённому молчанию считалось самым обычным делом подле этого замкнутого нелюдимого солдата, напрочь лишённого ненасытной гордыни и алчного тщеславия. Рядом с ним каждый мог оставаться самим собой, не боясь осуждения или непонимания, и распознавший эту простую незыблемую истину Бали-бей сам не заметил как его скрученные в тугой узел мышцы под рёбрами податливо расслабились, позволив ему сделать ненапряжный вздох и машинально привести их в тонус, чтобы наконец заговорить.       — Я хотел кое-что узнать у тебя, — без долгих предисловий начал он, устремив перед собой недосягаемый взгляд. — И надеюсь, что ты будешь со мной откровенным.       — Для тебя что угодно, мой бей, — серьёзно отозвался всё тот же сдержанный голос, смешиваясь с разносторонними потоками неусидчивого ветра и свободно добираясь до его неспящего слуха.       — Та девушка, с которой ты тайком встречался, — продолжал Бали-бей, нарочно сделав акцент на последних словах, и жадно навострил все свои ощущения, надеясь уловить хоть какие-то намёки на тщательно скрываемый стыд, но, к его потаённому недовольству, собеседник остался совершенно беспристрастным, в очередной раз сбивая его с толку. — Насколько сильно вы близки?       — Мы любим друг друга по-настоящему, — с отдалённой печалью проронил Тугрул, мгновенно переменившись при упоминании подруги, и в его густом утробном тоне проклюнулась невиданная всемогущая сила, способная противостоять не только снежной буре, но и любому стихийному бедствию. Неужели так говорят все влюбленные, готовые на самые опасные подвиги ради своей второй половинки? — Я не видел её уже много дней, и без неё каждый новый вздох причиняет адские муки. Если ты думал, что через какое-то время я забуду о ней, то ты ошибался. За эти дни наша любовь только окрепла и обрела новую ценность. Я просто не могу без неё жить, Бали-бей, понимаешь?       — Вряд ли я когда-нибудь смогу тебя понять, Атмаджа, — покачал головой воин, с сожалением прикрывая уставшие от неизменного пейзажа глаза. Каждое слово давалось ему с трудом, словно ему приходилось проглатывать колкие шипы терновника, но в глубине души он понимал, что время бессмысленных обид и пустых ссор осталось в прошлом, как и беззаботные счастливые дни их совместного взросления. — Но ты был и остаёшься моим другом, и я всегда желал тебе счастья.       — Бей, — настороженно изрёк явно озадаченный охотник и взволнованно переступил с ноги на ногу, стараясь скрыть нарастающую нервозность. — Что ты хочешь этим сказать?       Зыбкие импульсы чужого неприкрытого изумления без предупреждения кольнули оставшегося невозмутимым Бали-бея в ровную спину, словно побуждая его обернуться, и он беспрекословно повиновался этому негласному сигналу, с наслаждением приводя онемевшие мускулы в непринуждённое движение и тем самым помогая себе оказаться лицом к лицу несколько растерянного Тугрула. Уверенно и с долей требовательного превосходства его зоркие глаза скользнули по стройной поджарой фигуре гибкого воина, зная, что под толстым слоем тёплой одежды прячутся выдающиеся рельефы его натренированных мышц, и он в приступе благоговейного восхищения обнаружил, что его повзрослевший рассудительный друг почти ни капельки не изменился за минувшие годы совместного сотрудничества. Хотя внешне Атмаджа возмужал, заметно окреп в плечах и по-прежнему опережал своего бея в росте, в его дотошно продуманных жестах сохранилась прежняя статная манера, приправленная грозным изяществом, природная чуткость сквозила в каждом его открытом преданном взгляде, так что невольно хотелось ему довериться на каком-то подсознательном уровне. Как бы там ни было, этот скованный по своей нелюдимой натуре боец всё ещё представлял для Бали-бея какую-то особую ценность и не мог не порождать заслуженное упорным трудом уважение.       — Я не хочу, чтобы ты выбирал между преданностью мне и привязанностью к любимой, — проникновенно заглядывая в бездонные притягательные глаза друга, вострые и всеобъемлющие, точно у пестрокрылого ястреба, проронил Бали-бей, чувствуя, как невыразимая гнетущая тоска царапает ему сердце, выжимая невольную горечь. — Это твоё решение, и я его принимаю. Вот, почему я даю тебе своё позволение уехать и создать семью.       — Ты в этом уверен, бей? — с долей вежливого сомнения нахмурился Тугрул, хотя от наблюдательного воина не укрылось, что при этих словах его вдумчивый взгляд окрасился короткой вспышкой воодушевлённого ликования.       — Это будет справедливо, — твёрдо кивнул он, шагая вплотную к приятелю, и крепко сжал в пальцах его крепкое надёжное плечо, на которое так привык опираться в трудных ситуациях ещё со времён далёкой юности. — Я был не прав, когда запретил тебе самому распоряжаться своей судьбой. Повелителю я уже сообщил, он тоже не против того, чтобы ты покинул армию. Теперь ты свободен.       — Спасибо тебе, Бали-бей, — низко склонив голову, горячо поблагодарил его сияющий от неподдельного счастья Атмаджа, задержавшись в позе признательности намного дольше положенного, но глубоко тронутый его искренней благодарностью воин не стал ему препятствовать и лишь побудительно похлопал по плечу, призывая выпрямиться. — Я никогда этого не забуду. Как и тех лет, что мы провели вместе в одном войске. Ты всегда был для меня примером отваги и мужества. Я считал честью служить тебе верой и правдой и сражаться с тобой бок о бок, брат мой.       — Мы разные, но в наших жилах течёт одна кровь, — с многозначительной улыбкой пророкотал Бали-бей, и навеки отпечатанные в его памяти заветные слова сами собой пришли на ум из недр находчивого сознания, мысленно перебросив его в тот далёкий день, когда он впервые познал эту неискоренимую истину и с того момента стал полноправной частью их дружного коллектива, завоевав не только доверие каждого из его членов, но и бессмертную любовь и подлинное уважение. — Наш путь неделим. Помни об этом, брат, и знай, что я всегда готов прийти тебе на выручку. Ты только позови.       Не сговариваясь, они с громким хлопком соединили в воздухе раскрытые, покрасневшие от холода ладони, согнув руки в локтях, и сошлись в крепких рукопожатиях, удерживая глубокомысленных зрительный контакт, так что между ними тонко завибрировало прочное переплетение незримых нитей некого возвышенного взаимопонимания. Несколько мгновений они проникновенно смотрели друг другу в глаза, что ничуть не различались в угольно-чёрном оттенке, как никогда ясно ощущали устоявшуюся между ними тесную привязанность, глубокую, нерушимую и единодушную, словно они были частью единого целого. Признавший, что так оно и было, Бали-бей слегка улыбнулся своему другу, а тот в ответ внезапно утянул его в беззастенчивые объятия, на миг соприкоснувшись с ним своим подтянутым станом, но только воин начал понимать, какого наслаждения был лишён до этого, избегая этой трогательной близости, как Атмаджа до обиды быстро отстранился, коротко кивнув ему, а затем торопливо приблизился к своему мускулистому длинноногому жеребцу палево-гнедой масти и в два счёта оседлал его, интуитивно вытягиваясь в одну напряжённую струну, чтобы поддержать по-военному точную осанку.       — Прощай, Кюрт, — проворно пришпорив покладистого рысака, пробасил Тугрул и приложил свою жилистую ладонь к мощной груди аккурат напротив сердца, доверительно кивнув. — Да хранит тебя Аллах. Надеюсь, мы с тобой сможем остаться друзьями.       — Прощай, Атмаджа, — эхом отозвался звучный голос Бали-бея, который неосознанно скопировал почтенный жест мудрого охотника, при этом скрадывая каждое его движение жадным взглядом. — Я многим тебе обязан и никогда тебя не забуду. И, конечно, ты навсегда останешься моим другом.       «Но я больше никогда не смогу тебе доверять».       — Передай Нуркан, что я буду скучать, — тепло улыбнулся по обыкновению скупой на ласку Тугрул, и не сумевший подавить печальную усмешку воин обменялся с ним одинаково томными взорами. — Пусть не тревожится за меня!       — Аллах с тобой, — в последний раз изучая недосягаемые глубины чужих пленительно-таинственных очей в такой соблазнительной близости, выдохнул он, и голос его прозвучал неожиданно тихо и бережно, а перед глазами встала надоедливая пелена поднявшейся изнутри щемящей боли. — В добрый путь.       Вздёрнув породистого скакуна на дыбы, Атмаджа издал залихватский торжествующий клич, облетевший высившиеся за его спиной сосны стройным звенящим эхом, и пустился по всю порывистую прыть вниз по склону, обдавая застывшего в немом восторге Бали-бея хлёсткими потоками взбаламученного воздуха, бесстрашно и горделиво врываясь в заснеженное раздолье бесстыдно обнажённой равнины. Его благородный чистокровный конь исступлённо нёсся по нетронутому ледяному покрову, на удивление легко взрыхляя мощными копытами пушистые заиндевелые сугробы, а мощный складный силуэт его плечистого седока стремительно удалялся на фоне ослепительно чистой белизны, пригнувшись к сильной лошадиной шее, и даже не подозревал, что всё это время, обернувшееся для него одним молниеносным мигом, за ним неотрывно наблюдал истлевающий тоскливой истомой немигающий взгляд, затуманенный текучей пеленой светлых воспоминаний. Оставшимуся в полном одиночестве на краю еловой чащи Бали-бею неотвратимо казалось, будто его ноги намертво приросли к земле, и какая-то неистовая сила удерживала его на месте, пока он размеренным шёпотом посылал вслед своему приятелю пламенные молитвы, усердно благословляя его на счастливую безопасную дорогу. Он смотрел пристально и беспрестанно, с оттенком неиссякаемой надежды, и всё никак не мог поверить своим глазам. Его преданный до мозга костей своему призванию, доблестный, самоотверженный и при этом скрытный друг покидал его навсегда, навеки оставлял свою родную стаю, добровольно отрекаясь от принесённой им однажды клятвы, и медленно осознающий свершившееся расставание воин понятия не имел, встретятся ли они когда-нибудь снова, а в это время в ушах его настойчиво посвистывал кочующий по миру певучий ветер, предвещающий ему необратимые перемены.       «За тысячу дней, что мы проживаем, шанс исправить наши ошибки нам выпадает лишь однажды. Когда копыта твоего верного коня бесшумно ступают по чужой земле, а ветер странствий грозит сбить тебя с пути, ты впервые начинаешь осознавать, что душа твоя с самого начала была обречена остаться там, откуда ты ушёл навсегда. Твоё сердце впервые изнывает от боли, не находит себе места, потому что тебя терзает тоска по оставленным вдали родным краям... Я одинокий волк, выращенный в стае грозных воинов, чьё сердце навеки вечные принадлежит лишь безмолвной, равнодушно сияющей в небе луне. Когда из груди моей рвётся отчаянный вой, я подавляю его глубоко внутри, не давая слабости вырваться наружу. Я делю логово со своими братьями, но душой и существом по-прежнему одинок. Я Малкочоглу Бали-бей, сын волчьей стаи».