Единственный шанс

«Ведь если я гореть не буду,

и если ты гореть не будешь,

и если мы гореть не будем,

так кто же здесь рассеет тьму?»

Назым Хикмет

      Знакомая зеркальная гладь демонстративно обнажённого мрамора загадочно блеснула в угодливом свете падающего солнца, словно намеренно ослепляя самонадеянного гостя яркими брызгами огненного фонтана, и уходящие под косой наклон стройные лучи, изящно огибая ажурные хитросплетения балюстрады, в стыдливой грации прочертили под ногами своеобразную янтарную дорожку из россыпи драгоценных опалов и золотых бликов, будто приветствуя чудом уцелевшего бойца на вершине господской террасы и стремясь выразить ему своё искреннее почтение. Призрачные ворота совершенно нового, преобразившегося до неузнаваемости мира, так и блещущего в лицо своими жизнерадостными красками, величественно разверзлись перед замершем на пороге Бали-беем, точно предлагая ему переступить этот незримый рубеж, лёгкий игривый ветерок омыл свежими водами вечерней прохлады его взмокшую шею, напоминая невесомое шевеление крыльев белоснежной голубки, и приободрённый столь дружелюбным приёмом расшалившейся стихии воин смело шагнул за пределы приёмной, звонко ступая каблуками по безупречно гладкому полу, и остановился только тогда, когда его расслабленный, но не лишённый присущей ему наблюдательности взгляд упёрся в одиноко застывший на краю террасы грозный силуэт, царственно, будто по утончённой задумке искусного художника, подсвеченный со всех сторон бледным сиянием кровоточащего светила. Маслянистые волны небесного мерцания в ревностном великолепии подчёркивали выдающиеся рельефы чужой высокой фигуры, давая во всех обворожительных подробностях рассмотреть покатую линию широких плечей и стройные очертания ровной осанистой спины, сотворённой из могучих мышц и вдавившихся внутрь плоских лопаток, оплетали своими дрожащими пальцами неброские изгибы горделивой позы, робко приютившись в глубоких складках богатого одеяния, и расползались во все концы призрачным ореолом изломанного света, навевая непрошеное и в то же время весьма приятное восторженное наваждение. Нескромно воспользовавшись тем, что его присутствие пока ещё оставалось в тайне для всезнающего обладателя столь благородной внешности, бесшумно юркнувший в тень между двумя колоннами Бали-бей в приступе немого восхищения скользнул по внушительному облику своего повелителя приноровившимся взглядом, наловчившись за эти годы безнаказанно наблюдать за ним с самых разных ракурсов, и в размякшее сердце его воровато прокралось нечто, похожее на отдалённую нежность, окончательно подчинив всё его существо незабвенному любованию. Казалось, он отчётливо слышал тихие поползновения чужого сдержанного дыхания, всей поверхностью тела ощущал редкие импульсы неутихающего замешательства и почти насквозь видел, как копошатся в неприступном сознании охваченные непримиримыми раздумьями тяжёлые мысли, но даже не подумал о том, чтобы отступить и зайти в другое время, прекрасно зная, что второго шанса может и не представиться. Пересилив непреодолимое желание чуть дольше поизучать с юности знакомый статный образ молчаливого правителя, движимый какой-то возвышенной тягой воин неосознанно сделал шаг вперёд, ныряя в обжигающий водопад бесплотных лучей, и с куда большим блаженством подал корпус к земле, чувствуя, как отдельные мышцы с удовольствием сокращаются при исполнении традиционного поклона. Несколько мгновений он скрытно наслаждался этим привычным напряжением, даже позволив себе на пару секунд закрыть глаза, и только первые признаки ноющего недомогания в пояснице заставили его вернуться в прежнее положение. Отрывая подёрнутые ясной пеленой истинной безмятежности глаза от мраморного пола, Бали-бей постарался взглядом внушить неподвижно оцепеневшему в омуте умиротворённой задумчивости повелителю свои непорочные намерения, и почти в то же мгновение разбуженный его немой просьбой султан неприметно дёрнулся, словно сбрасывая с себя липкую паутину глубоких размышлений, но оборачиваться не стал, что с полуслова навело сообразительного воина на одну утешающую и невероятно обнадёживающую мысль: как бы там ни было, а владыка по-прежнему был готов как и прежде доверять своему верному слуге из памяти о его прошлых подвигах и неисчерпаемой преданности, и по крайней мере не ожидал от него подлого удара в спину, что только укрепило в одержимом сердце помилованного изгнанника стойкую уверенность в обоюдном стремлении к примирению и дальнейшему сотрудничеству. Безусловно, пройдёт ещё много времени, прежде чем старые раны затянутся и возродится из пепла жестоко раздавленная гордость, но ощущающий едва уловимые изменения в настроении падишаха Бали-бей был готов ждать этого дня сколько потребуется.       — Я благодарен Вам за милость, повелитель, — спокойно и ненавязчиво вклинился его густой, пропитанный глубинной признательностью голос в необременяющее течение умиротворённой тишины, без труда разрывая податливые нити непринуждённого молчания, в котором каждому из них нашлось своё место и не существовало досаждающей неловкости или вызывающего давления. — Никакими словами не передать, насколько ценен для меня каждый подаренный Вами вздох, каждый миг, проведённый рядом с Вами. Вы осчастливили своего раба, государь. Я век не забуду Вашей доброты.       — Такова была воля Всевышнего, — ровным тоном, но уже без прежнего ледяного безразличия отозвался Сулейман, и в его словах воину почудилась гнетущая усталость. — Та голубка, словно ангел, спустилась с небес и защитила тебя. Когда я увидел её мирно сидящей на твоём плече, я сразу понял: столь чистое и чуткое создание никогда бы не выбрало того, чья душа затянута тьмой, а честь запятнана несмываемым клеймом предателя. Тогда я увидел истину и остановил казнь, пока не случилось непоправимого.       — Я рад, что Вы приняли такое решение, повелитель, — честно признался Бали-бей, внезапно почувствовав, что вся его боязливая скованность куда-то испарилась, а стесняющее дыхание волнение, что постоянно мучило его в ожидании чего-то страшного, сменилось тонкой осторожностью, но и та медленно, но верно обрастала былым бестрепетным откровением, возвращая ему те незаменимые качества, за которые султан прежде и ценил своего немногословного друга, — вежливую прямоту и ревностную трезвость мыслей. Совсем как в прежние времена… — Однако меня всё ещё гложут сомнения. Почему Вы сочли меня достойным Вашей щедрости?       — Как бы сильно я не хотел наказать тебя за прошлые ошибки, истины это не изменит, — донёсся до него раскатистый тембр Сулеймана, в который раз поражая его слух своим проникновенным завораживающим звучанием. — Ты не враг мне, Малкочоглу, и никогда им не был. Нам с тобой нет смысла продолжать эту нелепую вражду. К тому же, я считаю, что ты уже достаточно наказан за своё самоотверженное упорство. Судьба расквиталась с тобой, забрав у тебя возлюбленную, потом чудом выжившую тётю и, наконец, горячо любимую сестру. Худшей расплаты, чем потеря родных и близких, даже трудно вообразить.       — Откуда Вы?.. — начал было Бали-бей, крупно вздрогнув от сокрушительной волны чудовищных воспоминаний, но тут же осёкся, вспомнив, что имеет дело с одним из самых мудрых и проницательных правителей, который при большом желании сможет узнать что угодно и совершенно любым способом, причём это знание обязательно будет правдивым и впечатляющим своей первозданной точностью. Вот только именно в этот раз превосходная осведомлённость султана не только застала воина врасплох, но и причинила ему нещадную боль, вынудив его привычно сжаться всем своим опустошённым существом в приступе невыносимого чувства вины и всепоглощающей скорби. А ведь Нуркан так и не простила своего повелителя за бессмысленную жестокость по отношению к брату. Интересно, осиротевший без своей любимой соратницы Сулейман тоскует по ней так же сильно или уже смирился с этой невосполнимой утратой?       Прогоняя непрошеную тоску, что едким ядом великой печали разъедала его сердце, Бали-бей в порыве невинного любопытства взглянул исподлобья на замолчавшего Сулеймана, словно считывая внимательными глазами любой разоблачительный жест, однако безупречно владеющий своими чувствами султан так и не подпустил подчинённого к своим сокровенным переживаниям, снова став закрытым и неприступным, словно несокрушимая скала. С некоторым разочарованием удручённый своими безрезультатными попытками воин отвёл взгляд, испытав некий прилив досадного смущения, и совсем упустил тот момент, когда падишах плавно и степенно, не позволяя себе ни единого лишнего движения, вдруг развернулся лицом к поникшему бею и впервые наградил его своим несравненным цепляющим взором, в котором он увидел столько неподдельного сочувствия, что едва не задохнулся от переполняющей его тёплой благодарности. Объединённые в прошлом одной любовью, а ныне — единым горем, они словно стали на шаг ближе друг к другу, будто их разорённые сердца почуяли неотъемлемое присутствие чего-то родного и значимого и теперь отчаянно желали лишь одного: до потери пульса биться в унисон, подпитываясь чужой верой и жизненной силой, исцеляя рваные шрамы и бережно лелея внутри эту хрупкую бескорыстную привязанность.       — В память о Нуркан хатун я дарую тебе своё прощение, — благосклонно кивнул Сулейман, и его выразительные глаза зажглись каким-то особым томным блеском, который настолько глубоко запал в душу Бали-бею, что он даже забыл растеряться от такого неожиданного преподношения. — И обещаю тебе исполнить любую твою просьбу. Однако знай, что моё прощение не снимает с тебя всех обвинений и не даёт тебе права вернуться домой на правах твоих прежних полномочий, оно лишь дарует тебе жизнь. Помни об этом, когда решишься озвучить своё истинное желание.       «— Ты храбро сражался, Малкочоглу. Каждый воин в нашей армии мечтает стать таким же отважным и умелым полководцем, как ты. Кроме того, ты спас меня от смерти во время засады. Я не могу оставить столь выдающуюся преданность мне и всему государству османов без должного внимания. Проси у меня всё что хочешь.       — Ваша высокая похвала — это всё, что мне нужно, повелитель. Я счастлив служить Вам верой и правдой, так было и так будет всегда. Всю свою жизнь я буду желать лишь этого.       «Чего ты действительно хочешь? Конечно же, вернуться домой, восстановить свою честь, своё доброе имя. Разве не ради этой единственной цели ты прошёл этот долгий путь? Давай, скажи ему! Скажи как есть. Попроси его, скажи, что хочешь вернуться…»       — Вы и так сделали для меня слишком много, когда остановили казнь, — не в силах совладать с бурным потоком наседающих друг на друга противоречивых мыслей, выпалил Бали-бей, не успев даже толком осознать собственные слова. Во власти снизошедшего на него озарения он не отдавал себе отчёт в своих действиях, намерениях и чувствах, но зато твёрдо знал одно: никогда он больше не станет ничего желать для себя, никогда не допустит, чтобы кто-то другой исполнял за него его сокровенные желания. Что это за честь, что это за слава, которые достаются без боя и усердного труда, за просто так, по чьей-то всемогущей прихоти? Судьба дала ему второй шанс явно не для того, чтобы он перечеркнул все свои старания одной-единственной фразой, но для чего же тогда? Наверное, для того, чтобы наконец сделать правильный выбор. — Больше мне не о чем просить Вас, повелитель. Всё остальное я должен сделать сам.       Тёплый понимающий взгляд Сулеймана мгновенно смягчился, окрасившись в знакомые нежные оттенки нескрываемого одобрения, и затем явно удовлетворённый его ответом султан поощрительно кивнул, наблюдая за ним с щемящей отцовской гордостью, и на глазах у ошеломлённого такой разительной переменой Бали-бея плавно протянул вперёд изящную жилистую ладонь, остановив её в сумеречном воздухе. Без промедлений разгадавший этот долгожданный призывный жест воин едва не расплылся в безумной счастливой улыбке, когда явно позабаваленный его искренним замешательством падишах коротко моргнул, как бы подбадривая замешкавшегося слугу, и с долей снисходительного покровительства, смешанного с безобидным лукавством, терпеливо ожидал, пока тот наконец совладает с постигнувшим его изумлением и осмелится сойти с места, чтобы приблизиться к повелителю вплотную для исполнения традиционного ритуала прощения. На негнущихся ногах пребывающий в одухотворённом трансе Бали-бей медленно остановился напротив Сулеймана, мимолётно бросив на него уточняющий взгляд, и, получив в ответ лёгкий разрешающий кивок, уже без прежнего смущения придержал протянутую ему ладонь, с особой бережностью прикасаясь к открытой гладкой коже султана, и так же беззаветно прильнул к её тыльной стороне глубоким почтенным поцелуем, чувствуя, как выпуклые вены мягко вдаются ему в губы, а в ноздри величественно проникает терпкая ароматная смесь розы и жасмина, приправленная утончёнными нотками липы и базилика. Внезапно его одолело упоительное головокружение, и с явным усилием возвративший себе ясность разума воин нехотя отстранился через пару мгновений, боясь, что от переизбытка возбуждённых эмоций попросту потеряет сознание, и открыто обратил на посветлевший лик падишаха откровенно преданный взгляд, на мгновение сжимая его удивительно приятную на ощупь, но при этом твёрдую руку. Превозмогая накатившую на него слабость, он с достоинством выпрямился, смело встретив безмятежный взор Сулеймана, и тут вспыхнувшее яркими ослепительными красками хаотичных воспоминаний сознание услужливо подбросило ему одну ёмкую мысль, за которую он тут же схватился, страшась спугнуть будоражущее осенение.       «…настанет время выбора…»       — Повелитель, — негромко, но отчётливо обратился к султану одержимый поразившей его догадкой Бали-бей, неожиданно для самого себя преисполнившись такой несгибаемой решимости, что нужные слова едва держались на кончике его языка, так отчаянно желая быть сказанными, и во власти непоколебимого убеждения в правильности своих намерений он многозначительно воззрился на государя, ощущая, как изнутри его распирает безудержное ликование, перемежаясь с не менее сильным и сладостным чувством, которое отныне стало незабвенным смыслом его существования. — Я всё же хотел бы кое о чём Вас попросить.

***

      Скромная, овеянная призрачным присутствием мнимой тишины уютная обитель чужих страхов и сводящей с ума тревоги встретила далёкого от столь сильных человеческих переживаний Бали-бея отталкивающими импульсами нескрываемой враждебности и мучительной боли, так что оказавшееся в жестоком плену наводящего отчаяния окрылённое сердце стыдливо запнулось и настороженно замедлило свою восторженную дробь, чутко улавливая посторонние проникновения невыносимых стенаний, что тяжёлым камнем падали на дно его оцепеневшей в немом потрясении души, словно грозя уничтожить возродившуюся было бессмертную надежду. Тихо и бережно, точно боясь ненароком осквернить бурные непорочные воды безысходной обречённости, что врезались в напряжённое тело хаотичными волнами накатывающего исподволь яростного приступа, оказавшийся в самом центре разыгравшегося в его отсутствие нешуточного противостояния воин с явным усилием преодолел незримый, но на редкость прочный барьер неприступного ожесточения, плавно и умиротворённо вливаясь в вязкое пространство, и очутился в небольшой невзрачной комнатке без каких-либо вызывающих излишеств, но в то же время располагающей необходимыми удобствами для схваченного беспомощными ожиданиями существа. Вокруг него, куда ни кинь взгляд, напрочь отсутствовали предметы мебели, молчаливые голые стены из песчаного камня создавали впечатление зловещей пустоты, которую так и хотелось хоть чем-то заполнить, и только перед стройным рядом выходящих во двор низких окон, замурованных деревянной решёткой, располагался длинный жёсткий диван, обтянутый грубой замшевой тканью. Сквозь мелкие отверстия ромбической формы, продавленные в джумбе, на сандаловый пол изливался дразняще резвый поток закатного сияния, отбрасывая чёткую тень с вкраплениями совершенно одинаковых, заточённых в строго правильные границы остроугольной фигуры бликов, что медленно переползали через всё помещение вслед за налитым насыщенным вишнёвый цветом солнцем, карабкаясь по свободной поверхности в поисках наиболее приглядного уголка. Начавшие оседать в изорванном воздухе летние сумерки несмело разгонял ничтожный хрустальный свет зажжённых в замысловатом порядке свечей, что, судя по терпкому привкусу гари, горели уже давно, но даже их недолговечного присутствия едва хватало на то, чтобы восполнить недостаток дневного тепла, так что, несмотря на ощущение удушливой духоты, здесь витала относительная прохлада, приятно остужая раскалённое сознание. Под покровом привычного полумрака задержавшийся на пороге Бали-бей мгновенно почувствовал себя в безопасности, хотя кошмарное предчувствие нависшей над беззащитной шеей безжалостной сабли, что намеревалась одним точным взмахом переломать его хрупкие позвонки, подобно липким чарам жуткого сна продолжало преследовать его по пятам даже после того, как пережившее нервное истощение тело вкрадчиво твердило ему, что опасность миновала и больше нет причин растрачивать бесценную энергию на пустые волнения. Кажется, только теперь он со всей отчётливостью осознал, насколько смертельно устал от выпавших на его долю испытаний, насколько сильно непрерывная борьба за жизнь измотала его моральную выдержку, нанеся серьёзный урон прежде уравновешенному эмоциональному состоянию, однако до основания выпотрошенный последними событиями воин подозревал, что существовал в его окружении тот, кто потерпел не менее масштабные потери и пострадал намного сильнее, чем закалённый многолетней воинской службой османский солдат, причём его настойчиво подтачивала изнутри предательская уверенность в том, что ответственность за причинённый этому ранимому созданию ненамеренный ущерб целиком и полностью ложилась на его плечи. Неожиданно обступившая его со всех сторон тяжёлая атмосфера безутешного горя обрела для него новый, до ужаса пугающий и неотвратимый смысл, поразив его усмирённые мысли яркой оглушительной вспышкой, и застигнутый врасплох очередной ослепительной догадкой Бали-бей лихорадочно поискал глазами знакомый осанистый силуэт, в порыве нарастающей тревоги принимая за родные грациозные изгибы каждую колеблемую порывом сквозняка тень. Только тогда, когда его блуждающий в потёмках острый взгляд неаккуратно врезался в одиноко съёжившуюся на краю длинного дивана сгорбленную фигурку, впервые представшую перед ним без показного высокомерия, в столь сломленной и поверженной позе глубокой скорби, он с предыханием замер, в неверии изучая некогда свирепый и опасный образ желанного существа оторопевшим взором, и будто в замедленном сне шагнул навстречу ослепшей от горестных стенаний Тэхлике, которая настолько глубоко зарылась в собственные уничтожающие мысли, что даже не заметила, как подпустила постороннего свидетеля её слабости слишком близко, хотя прежде она бы никогда не позволила себе такого упущения. При виде её жалобно подрагивающих плечей, одно из которых небрежно упиралось в спинку дивана, безудержно дрожащего от беззвучных рыданий позвоночника, отчётливо проступившего под тканью белой рубашки, и нервно трясущихся рук, которыми она судорожно и со злостью вытирала безудержные слёзы с повёрнутого в сторону окна заплаканного лица, сердце раздавленного этим невыносимым зрелищем воина тоскливо сжалось, обнажая немилосердное чувство вины, из скованных удушающей теснотой лёгких едва не вырвался разоблачительный вздох непередаваемого раскаяния, однако ощутивший себя единственной в мире силой, способной остановить это безумие, Бали-бей решительно отвергнул неугодные намёки на постыдную растерянность, оставив муки совести на потом, и твёрдо, так, чтобы услышала повергнутая в опьяняющее беспамятство Тэхлике, подступил к ней почти вплотную, заботливо, словно стремясь защитить, укрывая её своей тенью.       Опознав наконец непрошеное вовлечение в своё трагичное одиночество невидимого наблюдателя девушка неуклюже встрепенулась всем своим ослабевшим телом, будто даже это непроизвольное движение далось ей с неимоверным трудом, и на удивление резко обернулась лицом к лицу склонившегося над ней воина, чьи губы невесомо разверзлись в подобие ласковой полуулыбки, когда подкошенная обрушившимся на неё откровенным изумлением Тэхлике до неприличия ошеломлённо округлила покрасневшие глаза, оголив кровавую паутинку лопнувших под веками сосудов, и пугающе медленно, не сводя с него испуганного и одновременно несчастного взгляда, выпрямилась во весь рост, оглушённо попятившись. Неловко запнувшись о край дивана, она чуть не растянулась на полу, но вознамеревшийся придержать её под руку Бали-бей вовремя остановил себя, прекрасно понимая, какая неразбериха творится в мыслях и чувствах обезумевшей от горя девушки, видимо, посчитавшей, что к ней только что явился призрак её казнённого друга, и что ей, возможно, потребуется какое-то время, чтобы принять всё происходящее за настоящую реальность. На её побледневшем, вытянутом в приступе неподдельного смятения лице во всех красках отразилось убийственное замешательство, перекрывая даже удручающие оттенки нестерпимой боли, и в изящно оттенённых окрепшими сумерками искажённых чертах прочно обосновалось какое-то мёртвое отягчающие выражение, от которого что-то внутри онемевшего воина безвозвратно надорвалось и вмиг заледенело, не давая ему удовлетворить жажду свежего воздуха. Казалось, в навеки затянутых мрачными тучами ранящей скорби безжизненных глазах Тэхлике на последнем издыхании боролись между собой отчаянное неверие и робкая, почти бесполезная надежда, но в конце концов обманчивое желание утешиться хоть каким-то правдоподобным предположением ощутимо возвысилось над всеми остальными перемешанными в одну неразборчивую массу чувствами, достигая её расшатанного сознания всего одним ложным озарением. Несколько сорвавшихся с мокрых ресниц слезинок беззвучно увлажнили её блестящие скулы, собираясь под подбородком и беспрепятственно пропитывая ворот рубашки, и согнувшаяся, будто от удара, Тэхлике побеждённо уронила голову, так что несколько разлохмаченных прядей каштановых волос упали ей на лоб, и в исступлении закрыла лицо трясущимися ладонями, испуская тихий горестный стон, одного жалобного звучания которого оказалось достаточно, чтобы оставшийся в стороне воин сам едва не завыл в голос от ненавистного ему бессилия.       — О Аллах, за что мне такое наказание! — сквозь рыдания сокрушалась охваченная непримиримыми муками девушка, и её незнакомый надтреснутый голос, пронзительно звенящий от пропитавших его протяжных интонаций, прозвучал глухо и измождённо через прижатые к губам тонкие пальцы. — За что ты посылаешь мне такие мучения?! Теперь я до конца своих дней буду видеть его лишь во снах…       — Ты не спишь, Тэхлике, — как можно увереннее проворковал Бали-бей, с болью в сердце наблюдая за тем, как привычный ему воинственный облик непобедимой пиратки рушится у него на глазах, обнажая тонкую уязвимую сущность обыкновенной одинокой девушки, убеждённой в том, что потеряла своего единственного друга по своей вине. Пронзённый щемящим сочувствием, он плавно поднёс руки к её ладоням, едва ощутимо прикасаясь к бархатной коже, но блуждающий где-то за пределами действительности напарница даже не попыталась оттолкнуть его, послушно открывая лицо по одному его лёгкому настойчивому жесту. — Это не сон. Я и правда здесь, целый и невредимый.       — Но… Этого не может быть! — отчаянно замотала головой Тэхлике и неосознанно вцепилась в него пальцами, словно не хотела отпускать даже в случае, если бы это оказалось реалистичные наваждение повреждённого сознания. — Я своими глазами видела, как тебя вели на казнь…       — Но самой казни не было, — с томной нежностью прошептал перехвативший её невидящий взгляд воин и в знак доказательства чуть сильнее сжал её податливые руки, чтобы дать ей почувствовать настоящее живое тепло, которое никогда бы не смог ей подарить плод её воображения. — Султан помиловал меня и даровал мне жизнь. Теперь я вернулся, Тэхлике. Я вернулся, чтобы никогда больше не оставлять тебя.       Большие, подобно затягивающим глубоким омутам беззвёздного неба, мокрые глаза Тэхлике подёрнулись зыбкой рябью долгожданного сомнения, мгновенно раскроив собравшуюся на дне тучу смертельной печали, её приоткрытые губы нервно дёрнулись, словно не решаясь произвести на свет робкую улыбку неповторимого облегчения, но Бали-бей и не думал винить её за эту мнительность, продолжая так же мягко и ласково обследовать её родные, неизменно притягательные черты любящим взглядом и не возражая против того, чтобы она боязливо, точно преодолевая лишь ей одной видимую преграду, коснулась кончиками посиневших от волнения пальцев его обезображенной давним шрамом щеки, желая окончательно убедиться в том, что вернувшийся с того света воин действительно создан из человеческой плоти и не собирается испариться в воздухе от одного неверного движения. Подавив печальную улыбку невольного умиления, он спокойно и с долей некоторого наслаждения прислушивался к умиротворяющим касаниям затаившей дыхание девушки, и не смог сдержать неконтролируемый всплеск отрадного торжества, когда на её ошеломлённом лице наконец проступила пугливая тень бесповоротного прозрения. Всего миг не посмевшей так быстро поверить своему счастью Тэхлике потребовался на то, чтобы просиять от беспредельного счастья и залиться искренним радостным смехом, а затем весь её овеянный внезапной лёгкостью стройный стан порывисто прижался к его подтянутому телу, без стеснения прильнув плоскими рёбрами к его расслабленным мышцами, и опешевший от неожиданных крепких объятий Бали-бей почувствовал её руки у себя на шее и мгновенно разомлел от переполнявшей его нежности и бескорыстно отданного ему живого тепла, бережно обвивая её гибкую талию и смыкая пальцы в замок на уровне поясницы. Чтобы хоть как-то скрыть ничтожную разницу в их росте, девушка аккуратно привстала на носки, в упоении соприкоснувшись щекой с его шеей сбоку, и взбудораженный проникшим ему в лёгкие чудотворным топлёным ароматом воин с готовности наклонился вперёд, опуская подбородок на округлое плечо. Волнистые локоны защекотали ему переносицу, вынудив ноздри возбуждённо затрепетать, в груди сделалось тягостно и томительно от назревшей внутри пылкой страсти, и безнадёжно покорённое чужим опасным обаянием сердце блаженно окунулось в мирные воды убаюкивающей безмятежности, наслаждаясь каждым сокровенным ударом, совпадающим с взволнованным пульсом притихшей в его объятиях Тэхлике. Его чувствительное ухо, на которое с недавних пор вернулась золотая серьга, обжигало лихорадочное дыхание эмоционально измотанной девушки, словно она до сих пор боролась с приступом слёз, и он только крепче прижал её к себе, не имея ни сил, ни желания, чтобы разорвать эту исцеляющую близость, которой ему так отчаянно недоставало.       — Что произошло? — после нескольких мгновений приятного молчания спросила Тэхлике шелестящим голосом, опускаясь на полную стопу, и распознавший её намерения Бали-бей медленно выпрямился, но оставил ладони на её ровной пояснице, удовлетворённо отметив, что она тоже не расторгнула объятия до конца, свободно пригревая руками заднюю поверхность его шеи. — Как тебе удалось спастись и убедить султана в своей невиновности?       — Это долгая история, — лукаво улыбнулся воин и тихо усмехнулся, ощутив, как игривые пальцы морской волчицы дразняще погладили нежную кожу на голове, взъерошив короткие волосы на затылке. — Я как-нибудь потом тебе расскажу. Сперва скажи, как ты себя чувствуешь.       — Как только я увидела тебя, мне стало намного лучше, — томно улыбнувшись, проворковала девушка сладким шёпотом, и в её потемневших от взаимного влечения бесподобных глазах зажглась трогательная искорка осознанного понимания. — С малышом тоже всё в порядке, не волнуйся. Не знаю, как тебе удалось обмануть саму смерть, но я бесконечно счастлива, что ты снова со мной.       — Я обещал тебе, помнишь? — истомлённо выдохнул на чужую скулу Бали-бей, беззастенчиво обжигая всё ещё влажную щеку своим горячим дыханием, словно желая как можно скорее иссушить свежие следы её недавних слёз. — Я обещал, что всё будет хорошо.       — А ещё ты просил меня верить, — ловко переплетая потоки их разрозненных вздохов в единую жаркую струю, прошептала Тэхлике, проникновенно заглядывая в его облагороженные золотистым светом близко горящей свечи глаза, и вытянула тонкую шею, соприкасаясь с ним лбами. — И я поверила, Бали-бей. Мне кажется, эта вера уберегла тебя от беды. Но я до сих пор не понимаю. Как ты узнал, что всё получится?       — Сам не знаю, — ничуть не кривя душой, сознался разморённый её умелыми ласками воин. Теперь, возвращаясь мыслями к волшебному появлению голубки и к своему странно-спокойному состоянию, он действительно не мог вспомнить, что движело им тогда и были ли это его собственные чувства, но, как ни старался, так и не смог даже отдалённо возбудить в памяти те неповторимые ощущения незыблемого умиротворения, подкреплённого каким-то потусторонним пророческим знанием, словно кто-то другой пожелал, чтобы простой смертный навсегда забыл о его существовании. — Я просто понял, что должен решиться на этот отчаянный шаг, и будь что будет.       Если Тэхлике и сочла его объяснения не очень разумными, то предпочла промолчать и сделать вид, будто в этом нет ничего необычного, а подстрекаемый нахлынувшим потоком быстро сменяющих друг друга обрывков неполноценных воспоминаний Бали-бей уже не мог остановиться и даже сам не заметил, как выложил обратившейся в слух девушке всё, что приключилось с ним за это утро, которое уже казалось ему таким далёким и туманный, будто прошло много лет назад. На самом деле нужные клочки изорванных в пух и прах мыслей с неимоверным трудом держались в утробе его опоржнённого сознания, будто чьи-то невидимые чары напрочь очистили его разум от бесполезного хлама, но что-то ему всё-таки удалось подцепить из беспорядочного вороха нагромождённых друг на друга невнятных образов и как можно более достоверно возродить в обличии степенно текущего рассказа перенесённые им потрясения и пережитые эмоции, чтобы в полной мере утолить недюжинное любопытство терпеливо внимающей каждому слову Тэхлике. Незабвенным и нетронутым жестокими притязаниями коварного забвения остался только заветный целомудренный облик севшей ему на плечо голубки, чьё трепетное ароматное тепло он до сих пор бережно хранил в своём тоскующем сердце, и даже увлечённую его повествованием девушку эта часть истории не оставила равнодушной. Её оживлённые глаза то и дело вспыхивали нескрываемым изумлением или заражались цепенящим страхом, но большую часть она ревностно поддерживала мрачную тишину, предпочитая реагировать на всё сдержанно и как можно более рассудительно. Заметивший её старания воин сразу смекнул, что девушка просто не желает снова поддаваться унизительному испугу на глазах у своего друга, и потому пытался не смущать её своим пристальным взглядом, а под конец монолога и вовсе заманил её на облюбованный ею диван, чтобы дать ей почувствовать себя в безопасности. Когда последняя фраза сорвалась с его губ, выпорхнув на свободу вместе с чужим вздохом потаённого облегчения, он замолчал, и на несколько мгновений они снова погрузились в ненапряжное молчание, прислушиваясь к прощальным увещеваниям гаснущего заката.       — Ты виделся с повелителем? — самым обычным тоном поинтересовалась Тэхлике, опираясь на мягкую спинку дивана позади себя, но от Бали-бея не укрылась приятная перемена, произошедшая в её тоне при упоминании Сулеймана в более уважительном обращении.       — Он сам изъявил желание встретиться со мной, — кивнул воин, принимая свою излюбленную позу с опущенным на одно колено согнутым локтем. — Мы разговаривали. Повелитель простил меня, но не позволил мне вернуться на родину. Вместо этого он пообещал исполнить любую мою просьбу.       — И что ты сделал? — подавшись вперёд, спросила изнывающая от тайного любопытства девушка, неуловимо напрягшись, однако в её одержимом нетерпением взоре прошмыгнула несмелая надежда, отозвавшаяся в груди бея ноющей истомой. Она, как и все, подумала лишь об этом… Но какая у неё будет реакция, когда она узнает, как он распорядился этим заветным желанием? Как и стоило ожидать, напарница озвучила слово в слово его собственные мысли, высказав именно то предположение, которое он и рассчитывал от неё услышать: — Попросил у него позволения вернуться домой и восстановить твою честь?       — Нет, — тихо и беспристрастно ответил он.       — Что?!       Целая неуправляемая буря бессвязных эмоций отразилась на потрясённом лице ничего не понимающий Тэхлике, вынудив её отпрянуть назад, и охваченная непередаваемым смятением девушка ошарашенно воззрилась на него откровенно недоумевающим взглядом, в котором разочарование смешивалось с непонятным облегчением, тёплая гордость уживалась бок о бок с бессильным гневом, а смутное огорчение дополняла недосягаемая тоска, почему-то показавшаяся Бали-бею странно знакомой. Он не стал успокаивать или убеждать девушку, что поступил правильно, отказавшись от самого лёгкого способа вернуть то, за что ему уже пришлось заплатить немалыми жертвами, не стал он и оправдываться или утверждать, что пошёл на эту очередную осознанную жертву ради неё, поскольку в глубине души рассчитывал, что когда-нибудь она сможет его понять сама, без его наводки и бесполезных доказательств. И она поняла: стройным отблеском поверх её изумительных кофейных глаз пробежала крошечная крупинка согревающего душу осознания, одним своим скромным проявлением уничтожая оставшиеся противоречия, вот только медленно осмысливающая оказавшуюся в её руках непостижимую тайну Тэхлике всё никак не могла поверить в услышанное, полная решимости исправить это недоразумение и в ту же секунду сделать так, чтобы всё сложилось по её идеальной задумке.       — О чём же ты тогда его попросил? — сдавленным шёпотом проронила свой вопрос немало озадаченная девушка, и тот полым стеклянным сосудом разбился о невозмутимые стены окружившей их преданной тишины, сотрясая скомканный воздух между ними щекотливой зыбью.       — О том, чего действительно желает моё сердце, — понизив голос до вкрадчивого рокота, отозвался Бали-бей и продвинулся вплотную к подруге, заключая обе её ладони между своими и опуская их на своё колено. Потом поднял голову, осторожно закрался успокаивающим взором в её колючие глаза и склонился над ней. — О том, что навеки обеспечит безопасность тебе и твоему ребёнку вдали от риска и постоянных угроз. Я попросил повелителя снять с вас все обвинения и позволить вам свободно плавать в водах Османской империи, как раньше.       — Как ты мог?! — вскричала подброшенная этой новостью Тэхлике, даже не изобразив ради приличия напускную радость. — Ты столько лет добивался этой цели, продирался к ней кровавыми путями и ради чего?! Чтобы при первом же признаке удачи сделать шаг назад и уступить место под солнцем нам?! О чём ты думал?! Ты не имел права тратить эту возможность на наше благополучие! Мы бы уж точно пережили пожизненное изгнание, но ты… Всемогущий Аллах, ну почему тебе так нравится приносить себя в жертву?!       — Я сделал это, потому что вы для меня не просто союзники, — спокойно, но доходчиво объяснил Бали-бей, выдержав метающий раскалённые иглы взгляд вышедшей из себя девушки, и с внезапной ясностью и отдалённой гордостью за собственное решение осознал, что никогда о нём не пожалеет. — Вы мои друзья, а ты носишь под сердцем моего ребёнка. Его судьба для меня гораздо важнее чести и чужого признания. Теперь мы с тобой сможем заботиться о нём вместе и тебе не придётся растить его в одиночку.       — Подожди, — резко прервала его неугомонная пиратка, на мгновение снова став той самой строптивой и острой на язык гурией из иностранного трактира. — Ты хочешь сказать…       — Да, Тэхлике, — не давая ей закончить, Бали-бей сократил последнее разделяющее их расстояние, нежно прильнув к её покатому боку, и прикоснулся ладонью к её щеке, не давая отвести объятый ослабевшим недовольством взгляд. — Я уплываю вместе с тобой.       «О Аллах, благодарю тебя за милость. Ради того, чтобы воочию увидеть, как родные глаза посмотрят на меня с тихой благодарностью и бессмертной любовью, я готов пройти сотню кругов Ада и снова вернуться на бренную землю. Только об одном теперь прошу тебя — не дай этим прекрасным неповторимым глазам погаснуть навсегда по моей вине».

***

Май 1526 года, Семендире       В мглистом водовороте разбушевавшейся реки, охваченной жизнерадостной неутомимой негой поздней весны, капризно плескались искажённые блики, подобно маленьким сверкающим рыбёшкам перепрыгивая по мелкими волнам, взъерошенная лёгким бризом лазурная гладь с глубоким завораживающим оттенком кобальтовой синевы переменчиво струилась в проложенном с давних пор извилистом русле, следуя заранее выверенному, из года в год повторяющему одни и те же крутые повороты маршруту, и призывно мерцала своим холодным стальным блеском, поднимающимся откуда-то с непроглядного дна, не уставая обманывать зрение наивных наблюдателей коварными непредсказуемыми иллюзиями. Невысокие склоны ограждающих её неприручённые воды берегов беспощадно размывало в приступах своенравного упрямства, с каким навеки пленённая в земляной темнице стихия грозилась вырваться на волю, комья влажного песка с громким шлепком скрывались под толщей её ненасытного утроба, утягивая за собой клочки вырванной с корнем травы, но прочно вцепившиеся крепкими корнями в хлипкий ил прибрежные деревья твёрдо удерживали в своей хватке сползающую вниз черту суши, не давая зверским нападкам неуправляемого течения до основания уничтожить изрядно повреждённые скаты маленьких обрывов. Великолепный и опасный, неотразимый Дунай по-хозяйски раскинулся от края до края под взыскательным взглядом показавшегося на востоке солнца, бесстрашно позволяя ему теребить окровавленными лучами его бесстыдно обнажённую зыбкую плоть, и вскоре вскрывшаяся под этим непримиримым напором таинственная бездна ослепительно зарябила в глазах тысячами драгоценных жемчужин, подобно играющей в дневном свете рыбной чешуе, но даже бесцеремонно ворвавшаяся в приспнувший мир вишнёвая заря не могла скрыть в своих туманный чертогах пленительные очертания противоположного берега, завладевшего на долгое время беспринципным вниманием молчаливого соглядатая. Там, за призрачной завесой медленно светлеющей дымки, в немом величии и дразнящем спокойствии возвышались в стройный царственный ряд никем не покорённые цитадели, чьи высокие массивные крепости сиротливо оголялись пустыми остроконечными пиками, и так и манили к себе своей неприкосновенной свободой, никому не принадлежащие и до сих пор ещё не видевшие в своих владениях отважных захватчиков, их далёкие призывные мольбы терзали искушённое сердце замечтавшегося существа жарким нетерпением, так и подмывая его отправиться в новый поход на эти дикие затерянные земли, обещающие ему и всему его народу щедрую добычу, и чем дольше сощуренные от напряжения глаза вглядывались в неподвижные силуэты мятежных крепостей, тем острее возрастало в обожжённой азартом груди жадное возбуждение. На губах, чуть тронутых пресной влагой, уже теплился воинственный боевой клич, на языке истлевал сладостный привкус победоносной славы, обагрённой неверной кровью, в одержимых мыслях одна за другой мелькали воображаемые сцены жестоких сражений и легендарных завоеваний, а в ушах стоял ликующий хор множества знакомых голосов, на все лады восхваляющих складное мелодичное имя своего мужественного предводителя… Бали-бей вздрогнул и рывком распахнул смежные веки, с досадой сбрасывая с себя нелепое, но такое восхитительное наваждение привидевшегося ему светлого будущего. С некоторым огорчение обнаружив себя на том же диком побережье избалованного Дуная, куда не наведывался уже много лет со времён беззаботного отрочества, вырванный из лап упоительного забытья воин настороженно огляделся в поисках того, что могло бы вот так нагло оборвать его райские грёзы, и почти сразу висок его приласкало горячее лошадиное дыхание, в нагретую щеку ласково и немного требовательно уткнулся бархатный шершавый нос, словно изнывающий от скуки жеребец настоятельно упрашивал хозяина продолжить недавнюю сумасшедшую гонку в утреннем лесу, и над ухом послышалось вкрадчивое нежное фырканье длинноногого поджарого Сайеха, о присутствии которого молодой полководец уже успел позабыть. Уловив краем глаза породистый изгиб чёрной угловатой морды, он не глядя потрепал верного скакуна по коротко остриженной гриве, словно принося ему извинения, но так и не смог заставить себя сдвинуться с места, точно почуявшая родную кровь земля никак не желала отпускать своего отпрыска в дальнюю дорогу, а вместе с ним и других своих сыновей, что собрались дружным сплочённым войском на окраине долины, с завидным хладнокровием ожидая, когда простившийся с семьёй бей присоединится к ним и отдаст приказ к выступлению. Постепенно к замершему на краю возвышающегося над рекой берега Бали-бею начали возвращаться остальные притуплённые мечтаниями ощущения, так что вскоре он снова со всей ясностью испытал лёгкое дуновения прохладного ветерка, что усыпляюще лизал его грудь, обнажённую неглубоким зашнурованным вырезом тёмной рубашки, но, благодаря тесно прилегающему к плечам и спине короткому жилету, овеянное предрассветной свежестью тело тщательно сохраняло тепло, не давая воину продрогнуть до костей; лёгкие его ублажал неповторимый хрустальный запах пробуждающегося леса, куда не проникал доносимый с реки девственный воздух, а оживший слух утешали привычные звуки ранней возни какой-то мелкой живности, покинувшей ночное укрытие в поисках пропитания. Не сразу, но ему удалось почувствовать самого себя в расслабляющей ловушке бренной тишины, а вместе с этим безболезненным прозрением вернулось и успокаивающее осознание чужого присутствия, очутившегося настолько близко к нему, что казалось невероятным, как он мог про него забыть.       Непривычно серьёзная и пугающе молчаливая Нуркан не проронила ни слова с тех самых пор, как они вместе покинули дворец и отправились знакомой дорогой к реке, откуда Бали-бею предстояло выступить в очередной затяжной поход, и к тому моменту, как первые солнечные лучи мазнули малиновой краской по чистому холсту горизонта, её странно-задумчивое настроение начало порядком настораживать и тревожить старшего брата, ожидающего, что в решающий миг их безвременного расставания, самого первого и самого тяжёлого за всю их совместную жизнь, она не выдержит и будет говорить без перерыва, чтобы хоть как-то отвлечься от тоскливых мыслей о неизбежном прощании. Однако неестественно замкнутая и безвылазно погружённая в собственные мрачные раздумья воительница сохраняла поразительную невозмутимость и более чем подозрительное равнодушие, словно грядущий разрыв с единственным живым родственником её нисколько не печалил, но слишком хорошо знающий её независимую натуру Бали-бей прекрасно замечал её тщетные попытки сдержать необузданный порыв яростных эмоций, видел её застланные беспросветной тенью назревающего недовольства потухшие глаза, смотревшие в никуда беспристрастным скорбным взглядом, с готовностью встречал укоризненные уколы закипающей в ней обвинительной обиды и считывал усердно подавленные признаки беспомощного страха на её напряжённом лице и в закрытой позе, будто заприметившая вдалеке непобедимого врага девушка всеми силами старалась отгородиться от мира, ставшего непрошеным очевидцем ненавистной ей слабости. На удивление, сам воин почему-то не смог откопать внутри себя какие-то похожие противоречивые чувства, как если бы его уже в сотый раз отправляли на службу отдельно от сестры, но при мысли о том, что той придётся неизвестно сколько времени занимать его пост наместника Семендире, его охватывала беспричинная паника, хотелось немедленно отказаться от поездки, несмотря на прямой приказ сверху, даже подать в отставку, но только не бросать её, такую юную и неопытную, совсем одну с этой тяжкой и слишком ответственной ношей. Каждый из них отчётливо понимал, что судьба подкинула им очередное непростое испытание, однако в это переломное безмятежное утро Бали-бею не хотелось думать о предстоящем походе: все его мысли, чувства и невысказанные тревоги вертелись вокруг одного-единственного существа, ближе и дороже которого у него не было никого в целом мире. Именно ради него он даже пренебрёг многовековой традицией семейных проводов под сводами дворца, чтобы подарить сестре последнюю прогулку верхом по спящему лесу, но даже без этой жертвы придерживаться древнего ритуала прощания и так уже не имело смысла — прощаться было просто не с кем.       — Поверить не могу, что повелитель приказал тебе ехать в Тольну сегодня, — с неприкрытым разочарованием вздохнула уставшая от бесконечного молчания Нуркан, стоящая по левую сторону от брата со сложенными на груди руками, в одной из которых она держала повод уздечки пасущегося рядом Карагеза. — И это в канун Ураза-байрама! Неужели он не мог подождать хотя бы один день!       — К сожалению, мы не в силах повлиять на решения повелителя, сестра, — примирительно заметил Бали-бей, но не смог подавить просквозившее в ровном тоне уязвлённое огорчение. Он и сам в глубине души отчаянно надеялся, что Сулейман назначит выступление на следующую неделю, после окончания Рамадана, однако у владыки явно были веские причины, чтобы так быстро изменить свои планы. — Нам остаётся только повиноваться. Как бы там ни было, а долг не требует отсрочки. Я нужен повелителю сейчас, значит, я просто обязан ехать.       — Но это несправедливо! — в сердцах возмутилась разом растерявшая своё напускное хладнокровие Нуркан, так что по мускулистым бокам её встревоженного скакуна прошла нервная дрожь. — Почему именно сейчас?! И почему одного? Что мешало ему отправить в поход нас обоих?       — Одному Аллаху известны помыслы нашего государя, дорогая, — снисходительно усмехнулся воин, с потаённой нежностью покосившись на строптивую девушку, неожиданно напомнившую ему ту неугомонную дерзкую девочку-подростка, которую излишне заботливая мать в очередной раз застала за тренировкой на саблях. — Может, нам не дано узнать истины, но повелитель никогда ничего не делает просто так. Раз он так решил, вероятно, на то были причины.       — А ты, как обычно, его защищаешь, — презрительно фыркнула воительница и демонстративно отвернулась, всем своим неприступным видом выражая откровенный протест.       На столь обличительный упрёк Бали-бей не нашёл, что возразить, поэтому счёл за благо просто промолчать, пока их уютная семейная беседа не переросла в жаркий спор, и с облегчением заметил, что Нуркан тоже предпочла отойти от щекотливой темы, словно одно лишь упоминание о султане вызывало у неё непреодолимое желание кого-нибудь прикончить. Любому случайному свидетелю этой неловкой сцены могло бы показаться, что раздражённая девушка всего лишь упрямится, не желая показывать своих подлинных чувств, но славящийся природной чуткостью и знающий определённо больше остальных воин без труда догадался, что всё дело в напряжённых и весьма неоднозначных отношениях османского правителя и дочери легендарного бея, крепкая дружба между которыми стремительно переросла из обыкновенного сотрудничества на равных в более глубокую душевную привязанность, вставшую рыбной костью поперёк горла потрясённого этим открытием бея. С тех пор прошло больше года, и Нуркан не только избегала любых упоминаний о Сулеймане, но и обрывала разговор каждый раз, когда речь заходила о мужественном справедливом падишахе, чьё имя отныне не вызывало у неё ничего, кроме необъяснимого приступа ярости. В чём причина подобной ненависти в адрес правителя, Бали-бей так и не смог выяснить, однако подозревал, что вынужденная томиться в долгой разлуке девушка просто почувствовала себя брошенной и забытой и во власти умопомрачительной тоски отыгрывалась на объекте своих тайных воздыханий за каждый пустяк, а отстранение от участия в походе только пуще распалило её неиссякаемый гнев. Но что произошло между ними на самом деле? Неужели он ещё не всё знает о тайном увлечении младшей сестры?       — А если этот поход затянется на долгие месяцы, а то и годы? — в отчаянии подала безжизненный голос истерзанная страхом Нуркан, жалобно приобнимая себя за узкие плечи и съёжившись, будто от холода. Почуяв неладное, Бали-бей мгновенно сделал шаг вплотную к ней и приобнял её за спину, плавно и бережно заставляя примкнуть к своему боку. — Как же я буду здесь одна, без тебя, Бали? Ты уедешь, а на меня свалятся все твои обязанности. Что если я не справлюсь? Я так боюсь тебя подвести…       — Ты моя правая рука, помнишь? — вкрадчиво пробасил воин на ухо трепетно вздрогнувшей девушки, коснувшись носом её виска, и она чуть склонила голову, самозабвенно закрывая глаза. — Ты храбрая и очень сильная, в тебе есть задатки мудрого лидера. Я верю в тебя, моя хорошая. Я знаю, что ты справишься. А даже если возникнут сложности, ты всегда можешь отправить мне письмо. Я непременно помогу тебе советом.       — Спасибо, братец, — с нежной улыбкой прошептала немного успокоенная воительница, но не отстранилась, продолжая беззаветно жаться к его подобранным рёбрам, словно маленький птенец, забившийся под крыло матери. — Мне будет тебя не хватать. Скорее бы наступил тот день, когда я встречу тебя здесь после великой победы, мы вместе прокатимся по берегу твоей любимой реки, а слуги приготовят нам обед из твоих любимых блюд. Ты будешь всю ночь напролёт рассказывать мне истории о своих новых подвигах, а утром снова одолеешь меня в тренировочном поединке…       — Этот день обязательно наступит, Нура, — не сумев подавить упоительный всплеск трогательного умиления, выдохнул Бали-бей, постаравшись вложить в эти слова всю имеющуюся у него веру и безграничную надежду. — Надо только немного подождать. Не забывай молиться и верить в нашу победу. Аллах услышит твои просьбы и позволит нам скорее увидеться.       Почувствовав томное настроение своих хозяев, чуткие лошади тоже затеяли очаровательные нежности за спинами ничего не подозревающих всадников: более покладистый и дружелюбный Карагез внезапно вытянул свою длинную лебединую шею, забавно оттопырив свою верхнюю губу, и с воркующим фырканьем облизал широким языком точёные уши старшего собрата, на что тот отозвался удивлённым ржанием. В мутном отражении присмиревшей реки воин отчётливо разглядел, как два благородных жеребца — один высокий, статный и стройный и другой, приземистый, широкоплечий и коренастый, — без стеснения тычутся друг другу в морды, касаясь раздутыми ноздрями чужих глаз, губ и щёк, а затем мягко сталкиваются лбами прямо у них над головой, возбуждённо помахивая растрёпанными по ветру хвостами. Только он успел удивиться столь тесной дружбе двух величественных животных, как встрепенувшаяся Нуркан внезапно отстранилась от него, но только для того, чтобы развернуть его к себе за плечи и заключить в новые крепкие объятия, обхватив руками его шею и тесно слившись с его натренированным станом. Её голова оказалась у него на груди прямо напротив зачастившего сердца, и наконец сбросивший секундное замешательство Бали-бей упоённо прижал к себе её хрупкую маленькую фигурку, пригрев ладонями талию и собранные лопатки, а подбородок опустил ей на макушку, с наслаждением вбирая утончённые ароматы умытого росой леса и удобрённой утренней влагой юной зелени, стараясь запомнить во всех неповторимых подробностях с детства знакомые плавные изгибы её аккуратного силуэта, ставшие ещё более точёными и женственными, чем раньше, этот терпкий головокружительный аромат и незабываемое ощущение родного уюта и безопасности, которое он рисковал никогда больше не испытать. Слушая, как неуравновешенный пульс исступлённо жавшейся к нему девушки гулкой дробью отдаётся ему куда-то в рёбра, воин не смел разорвать прощальные прикосновения её нежных рук к его мощной спине, однако краешком не затуманенного глубокой печалью сознания понимал, что если задержится хоть на мгновение, то никакая сила больше не заставит его уйти. Мягко и ненавязчиво он отклонился, вновь ощутив зверские нападки ревнивого ветра своей обнажённой грудью, и уловившая его стремление Нуркан не без сожаления ослабила объятия, легко проскользнув кончиками пальцев вдоль чужого позвоночника, и остановилась на плечах, зарываясь в редкий мех на его жилете.       — Обещай мне, — лихорадочно твердила девушка, поднимая на него свои волшебные оленьи глаза цвета неогранённого обсидиана, и с немой мольбой воззрилась на него смятённым взглядом, в приступе нервной рассеянности начиная поправлять края и без того безупречно сидящего на нём одеяния. — Прошу, пообещай, что вернёшься так быстро, насколько сможешь.       — Клянусь тебе, я вернусь, — горячо пообещал склонившийся над сестрой Бали-бей, не препятствуя её ухаживаниям, и заботливым движением заправил выбившуюся из высого хвоста тонкую прядь за её миниатюрное ушко, после чего приласкал тыльной стороной пальцев выступающую скулу и впалую щеку, против воли представляя, как она становится блестящей и влажной от пролитых слёз. — Жди меня и ни на миг не теряй надежду.       — Да хранит тебя Аллах, — так тихо и сдавленно благословила его Нуркан хриплым голосом, будто каждое прощальное слово тугим комом вставало у неё в горле, перекрывая доступ кислорода. Прерывисто вздохнув, она на миг прикрыла трепещущие веки, словно собираясь с мыслями, и затем с неожиданной решимостью взглянула на брата, твёрдо сжимая его плечи. — В добрый путь.       На мгновение потерявший слабо колеблемую нитевидную связь с реальностью Бали-бей почти не помнил, как всё же заставил себя отступить от сестры, позволяя её тёплым ладоням безвольно повиснуть в воздухе без ощущения надёжной опоры, и, обменявшись с ней уверенными кивками и проникновенными осмысленными взглядами, взобрался в жёсткое седло, давно заученной хваткой берясь за кожаные поводья одной рукой. Почувствовав на бедре приятную тяжесть покоящейся под боком сабли, он немного приободрился, мгновенно смыкая податливые лопатки в поддержании правильной осанки, но на полпути к войску по какому-то тайному призыву обернулся, задержав долгий немигающий взор на одиноко застывшей на краю берега тёмной фигуре, рядом с которой растерянно метался беспокойный Карагез. С такого расстояния разобрать подлинное выражение её эбонитовых глаз у него не вышло, сколько он не напрягал предательски плывущее зрение, поэтому ему пришлось пересилить взявшееся из ниоткуда малодушное желание и сдвинуть застопорившегося Сайеха с места, степенной рысью направляя его в сторону ровных рядов своих преданных солдат. С каждым шагом, отдаляющим его от оставшейся за склоном холма Нуркан, странно опустошённый воин ощущал, как натягивается до недопустимого предела прочная незримая нить нерасторжимого единства, как неумолимо трещат по швам её раскалённые под безжалостным напором волокна в отяжелевшем воздухе и как она с упругим противным звоном разрывается на куски, хлестнув запнувшегося Бали-бея по спине огненным хлыстом невыносимого сожаления. Боль была такая, будто чьи-то острые челюсти живьём вырвали из него огромный кусок кровоточащей плоти, от нахлынувшей паники он задыхался, и от нехватки кислорода потемнело в глазах, из-за чего он едва не свалился с лошади. Превозмогая чудовищное недомогание во всём теле, он кое-как добрался до своего немногочисленного войска, машинально ответив одобрительным кивком на их совместное приветствие, и даже не стал выслушивать рапорт о готовности воинов — молча занял почётное место во главе отряда и властным, тщательно выверенным движением повёл их вверх по течению неотступно следующего им навстречу Дуная, сначала неторопливой трусцой, чтобы дать солдатам время разогреться и набрать скорость, а затем перешёл на размеренный галоп, подставляя лицо перекрёстному ветру. И всё то время, что ощущающий за спиной ледяную тоскливую пустоту воин непреклонно углублялся в знакомые места необъятного поместья, из головы его никак не шёл родной желанный образ воинственной Нуркан, а мелкие колебания воздуха будто возрождали на задворках памяти её милый чарующий голос, беспрестанно нашёптывающий ему вслед тихую молитву.