Единственный шанс

«Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду».

Конфуций

      По-царски облитые щедрыми солнечными лучами негостеприимные окрестности необъятного города били по глазами своим ослепительно роскошным великолепием, создавая обманчивое, но такое соблазнительное впечатление радушного приёма, словно только что причаливших к неспокойным берегам моряков здесь в самом деле кто-то отчаянно ждал, как своих последних спасителей, и возлагал на них единственную надежду. На первый взгляд ничто в величественно обосновавшемся на краю безмятежного моря Каире не напоминало о разгоревшимся в самом его сердце разрушительном восстании: остроконечные минареты и пологие купола многочисленных мечетей горделиво купались в полноводных реках чистого золота, беззастенчиво сверкая и переливаясь огненными бликами в обольстительных объятиях полуденного светила, на крышах более простых и приземистых домов, между которыми витиевато петляли узкие улочки, будто вспыхивали намеренно разожжённые пепелища минувших пожаров, а пустынные пыльные дороги, издалека напоминающие непроходимые лабиринты, точно были полностью устланы благородным металлом высшей пробы, зыбко отражая от своей расплавленной зноем поверхности ядрёно голубое небо. Насквозь пропитанный закоронелым духом непримиримой вражды воздух угрожающе потрескивал под натиском нестерпимого напряжения, не давая даже на одно мгновение предаться незабвенному любованию древним исламским городом, а при близком рассмотрении его нынешнее состояние и вовсе внушало тревожные опасения: под призрачным слоем показного богатства, что словно было призвано замаскировать все вызывающие изъяны, предательски проступала зловещая серость покорёженного камня, в заваленных горами полуразложившихся трупов переулках высились огромные груды раздолбанных вдребезги стен, на месте некоторых домов виднелись почерневшие от копоти деревянные балки, служившие каркасом для испепелённых дотла построек, охваченные мстительным пламенем варварского бунта обширные площади изуродованного города сиротливо пустовали, превратившись в необитаемые заброшенные руины. Особенно сильно пострадала восточная часть провинции: там почти не осталось невредимых домов, в которых ещё можно было предположить наличие какой-то мирной жизни, повсюду, куда не падал объятый праведным гневом взгляд, в самой бесцеремонной манере царил чудовищный беспорядок, причём те, кто его учинил, даже не собирались восстанавливать уничтоженные объекты древней архитектуры в их первозданном виде, словно нарочно провоцируя своих оппонентов. Весь этот невообразимый хаос, неукротимой волной чужого тщеславия и непомерной гордыни прокатившийся по беззащитному городу, в самом нелицеприятном свете обнажал всё прогнившее ядро установившейся здесь диктаторской системы правления, оказавшаяся в загребущих руках беспризорная власть мгновенно превратилось в орудие массового поражения, добиваясь беспрекословного подчинения путём кровавых смертей и алчных интриг, и если и была у малого количества несогласных с устоявшейся несправедливостью хоть какая-то попытка отбить родной город у честолюбивого самозванца, то она с самого начала была обречена на провал, ибо с такими отчаянными храбрецами немедленно расправлялись жёстко и радикально и обязательно у всех на глазах. О многочисленных жестоких расправах, не раз проводимых на главной площади, печально свидетельствовали выставленные на всеобщее обозрение отрубленные головы наказанных бунтовщиков, насаженные на копья у центральных ворот, ведущих во дворец, и, может, именно поэтому поблизости не было замечено ни одной неверной тени кого-то из жителей, даже привлечённые запахом сгоревшей плоти хищники обходили это отвратительное место стороной, напуганные зловонным смрадом протухшего на солнце мяса. Совсем скоро стало понятно, что омываемый морским бризом Каир был полностью безлюдным: нещадно подпорченные, но ещё способные прямо стоять немногочисленные жилые дома с заколоченными дверьми тупо смотрели на безмолвные улицы зияющими чёрными проёмами выбитых окон, яснее всяких слов убеждая посторонних наблюдателей в том, что здесь давным-давно никто не живёт и все оставшиеся мирные жители перебрались в более безопасный район, куда ещё не докатился губительный ураган разразившегося восстания. Ответственных за этот беспредел мятежников тоже нигде не было видно, только одинокие соглядатаи нынешнего властителя по-хозяйски разгуливали по развороченным бульварам, ревностно высматривая случайных нарушителей, но даже они попадались подозрительно редко, словно распробовавший запретный вкус единоличного правления предатель окончательно привык к искусительным удобствам украденного трона и теперь вовсю упивался самоуправно присвоенным себе могуществом, утоляя собственную циничную жажду чужого страха за счёт страданий невинного народа. Наслаждаясь беззаботной роскошной жизнью в главном дворце, придающийся развратным развлечениям и опьяняющей усладе нечестивец и не подозревал, что в эту самую минуту в его неприкосновенные владения беспардонно вторглись бесстрашные миротворцы, вооружённые тщательно продуманным планом по спасению города.       Подавив непрошеный приступ тошнотворной ярости при виде брошенных прямо на улицах изувеченных тел местных жителей, охваченный ожесточённым гневом Бали-бей нестерпимо пожалел, что в это мгновение рядом с ним не оказалось кого-нибудь из этих подлецов, которому он бы с превеликим удовольствием выколол глаза и перерезал лживую глотку. Одного мимолётного взгляда на царящий вокруг произвол оказалось достаточно, чтобы его обуяла исступлённая ненависть, сведённые нетерпением мышцы пришли в долгожданное движение, предвкушая кровопролитную бойню, а расчётливый, неизменно хладнокровный взор вспыхнул свирепым огнём справедливого возмездия. Под кожей разгоралось убийственное пламя проснувшейся в собранном теле бывалого воина непобедимой силы, что отчаянно искала выход из удерживающих её оков стального самообладания, в насыщенной одержимой жаждой груди сделалось до невозможности жарко, будто вместе с раскалённым воздухом он заглатывал обжигающий солнечный свет, вдоль напряжённой спины огненными когтями прошлась приятная дрожь сладостного вожделения, стоило ему на секунду представить, как ничего не подозревающие враги приходят в ужас от постигнувшей их неминуемой расплаты. Всё его раззадоренное в преддверии славной битвы существо, до краёв наполненное несокрушимой уверенностью, изнывало от накопившейся внутри неприязни, требуя немедленного вмешательства, горячо забившееся за решёткой рёбер отважное сердце, впервые за долгое время возродившее свою бессмертную звучную песню о многолетней преданности, с удвоенным напором разгоняло по венам доблестную кровь, захлёбываясь восторженным ликованием, и непрестанно пульсирующие на задворках сознания посторонние мысли вдруг разом померкли и воссоединились в одну прочную железную нить твёрдого убеждения в том, что ему наконец-то пришла пора выполнить свой священный долг. Пусть ещё тлели в уголках затенённого несгибаемой решимостью разума обрывки изорванных в клочья неугодных сомнений, пусть свежи были в памяти те роковые слова, подписавшие ему смертный приговор, затянувшийся на долгие годы, но отыскавший новый смысл жизни в этом извечном противостоянии Бали-бей был готов пойти на любые жертвы, чтобы разогнать неутихающую бурю в чужих пронзительных глазах, чтобы получить единственное верное подтверждение тому, что все его лишения и трудные испытания были вовсе не напрасны и что путь к желанному прощению далеко не так тернист и неприступен, как он привык себе воображать. Разумеется, таилась в его благих намерениях частичка корыстного стремления к выгоде, осознание которого до сих пор было ему ненавистно, но без этого самоотверженного рвения к вынужденному сопротивлению он бы никогда не сдвинулся с места и не начал это долгое опасное восхождение с самых низов на заветную вершину, где его снова ждали почёт и уважение, заслуженная слава и всеобщее признание. И не важно, что ради этой сокровенной цели, во имя которой он жил и дышал, ему пришлось без разрешения пересечь границу, ворваться в египетскую провинцию, как последний разбойник, и без должного приказа выступить со своим немногочисленным войском против Рустема паши, тем самым преступая ещё целый ряд стоявших на его пути запретов и законов, половина из которых обещали ему позорную смертную казнь за столь подлые нарушения. Но к тому моменту, как громкая весть о возвращении в страну разыскиваемого изгнанника, за чью голову полагалось нешуточное вознаграждение, неизбежно достигнет столицы, Бали-бей уже доведёт начатую авантюру до победного конца и на этот раз не станет пускаться в постыдное бегство, скромно дожидаясь своей следующей участи. Возможно, все совершённые им непроизвольные проступки затмят собой неоспоримое величие этого небольшого подвига, но если пожизненная служба в рядах Османской армии его чему-то и научила, так это одной незыблемой истине: лучше быть последним среди волков, чем первым среди шакалов.       — Каков наш план? — раздался над самым его ухом резкий возбуждённый шёпот, приглушённый таинственным поползновением тягостной тишины, и приведённые в тонус мысли Бали-бея мгновенно распределились по своим местам, выстраивая перед ним чёткую картину разработанного маршрута. Когда даже самые незначительные детали ловко вклинились в сложившийся в его голове наглядный пазл, он с мрачным намерением обернулся к сгруппировавшейся на краю борта Тэхлике, уже заранее изготовившейся к атаке, словно заприметивший добычу хищник. Бесстрашная, воинственная и решительная, она не сводила с него выжидающего взгляда, на дне которого взыграло недюжинное упорство, и нетерпеливо стиснула в женственной ладони верную саблю, всем своим угрожающим видом давая понять, что даже обременённая растущим под сердцем ребёнком она ни за что не пропустит надвигающийся бой, хотя Бали-бей перепробовал всевозможные способы и уловки, чтобы её отговорить.       — Люди Алонсо разобьются на пары и очистят улицы города от охраны, — отрывисто отчеканил воин, с охотой проговаривая свой замысел по второму кругу, словно повторение вслух могло помочь ему заметить какие-то недочёты, до того казавшиеся ему сущей мелочью. — Затем несколько из них встанут за защиту мирных жителей, а остальные присоединятся к нашему отряду возле главного дворца. Мы обезвредим стражу возле ворот, ворвёмся во дворец и возьмём в плен Рустема пашу, его мы убивать пока не станем. Главное, чтобы его прихвостни не заметили нас, когда мы будем в городе, иначе он тут же отдаст приказ усилить охрану. Мы должны всё сделать быстро и незаметно, насколько это возможно. На случай, если что-то пойдёт не так, на судне останется несколько матросов, при необходимости они воспользуются пушкой.       В ярко пылающих расплавленной медью глазах Тэхлике, объятых необузданным пожаром беспощадного зноя, мимолётной искрой промелькнуло доходчивое понимание, отразившись непреклонной твёрдостью на её сосредоточенном лице, и острый взгляд её мгновенно затерялся среди пустынных закоулков осаждённого города, точно движимый ненасытным желанием вцепиться в первого попавшегося врага. Со смесью невольного восхищения и щекотливой тревоги Бали-бей наблюдал за своей мужественной напарницей, уже сейчас готовой броситься в жаркий бой по первому приказу, но противное предчувствие нависшей над будущей матерью опасности ледяными шипами неизгонимого страха вонзалось ему в сердце, заставляя мучиться сумбурными противоречиями. Правильно ли он поступает, позволяя находящейся в столь уязвимом положении девушке принимать участие в таком непростое испытании? Может, ему стоило проявить всю силу своего упрямства и настоять на том, чтобы она осталась на корабле? Но ему слишком хорошо было известно, что гордая независимая Тэхлике скорее отдаст свою руку на отсечение, чем позволит кому-то делать за неё выбор, поэтому теперь ему оставалось только призвать на помощь всю свою осторожность, чтобы не подвергать подругу лишним потрясениям. Как только перевалившее за незримую черту солнце отбросило более длинные лучи в сторону востока, озаряя покосившиеся развалины некогда опрятных и чистых домов, Бали-бей молчаливо переглянулся с напряжённо застывшим подле него Алонсо и спустя мгновение коротко кивнул, указав рукой в сторону главного дворца, чья высоченная башня упиралась в безмятежное небо, равнодушно наблюдая за незваными гостями. Без слов осознав его немой приказ, бывалый моряк бесшумно, с невероятной прыткостью сорвался с места, спрыгивая с борта корабля на песчаный берег, и так же молча повёл свой отряд на улицы города, на ходу отдавая им необходимые распоряжения с помощью жестов. За поломанными крышами выстроенных в зазубренный ряд построек зоркий воин разглядел, как матросы разбиваются на пары, разбредаясь по переулкам в разном направлении, и в этот момент он подал немой знак приосанившейся Тэхлике, отталкиваясь ногами от перил и ловко приземляясь в полуприседе на зыбучий песок. Спустя мгновение рядом с ним беззвучно спустилась верная напарница и, словно учуявшая дичь волчица, осторожно повела носом, впитывая в себя разнообразные резкие запахи. Убедившись, что дорогу им не преграждает кто-то из мятежников, Бали-бей уверенно, но в то же время осторожно повёл свой отряд по пристани прямо в утопающий в предупреждающем затишье город, придерживаясь заученного им наизусть маршрута, и не сумел подавить внутренний всплеск облегчения, когда открытое пространство причала сменилось громоздкими дебрями полуразрушенных домов, в густой тени которых можно было найти надёжное укрытие. Чтобы избежать нежелательного разоблачения, а заодно и ослепляющего столкновения с прямыми солнечными лучами, он предусмотрительно выбрал ту дорогу, которая пролегала со стороны запада, благодаря чему им удалось хоть как-то спастись от невыносимого пекла, и так не спеша, шаг за шагом, они продвигались в глубь опустошённого Каира, пристально оглядываясь и напряжённо прислушиваясь перед каждым поворотом. Отяжелевшая от усилившегося волнения сабля покоилась в взмокшей ладони, с нетерпением ожидая своего решающего часа, редкий ветерок, не приносящий с собой даже доли ублажающей прохлады, доносил омерзительный смрад разлагающихся внутренностей, от чего к горлу подкатывала едкая тошнота, и совсем скоро взмокшая от обильной испарины одежда стала противно липнуть к нагретому телу, сковывая и без того ограниченные движения. Воровато проскальзывая в самые потаённые уголки бесприютного города, Бали-бей вёл свой отряд в одну шеренгу вплотную к отдающим слабой свежестью стенам безлюдных домов, так что его собранные лопатки едва не касались пыльного шершавого камня, и настороженно замирал на месте каждый раз, когда его навострённого слуха и до предела отточенного зрения достигали любые подозрительные ощущения, несколько отличающиеся от хрупкого чувства относительной безопасности. Следующая за ним след в след Тэхлике беспрекословно подчинялась его негласным призывам, будь то побуждение ускорить темп или молчаливый приказ резко остановиться, и оказывала своему капитану бесценную помощь, подгоняя отставших товарищей и предупреждая его о неизвестной угрозе. При мысли о том, что со спины его прикрывает надёжное присутствие отважной девушки, на которую он мог без раздумий положиться, взбудораженно трепещущее сердце воина заливалось отрадной трелью неудержимого торжества, подгоняя его вперёд, натренированные мышцы подпитывались новой силой, не давая ему раньше времени почувствовать непозволительную усталость, и, хотя горло его саднило от иссушенного воздуха, а под рёбрами ворочалось нарастающее беспокойство, он упрямо петлял среди зловещих городских лабиринтов, с природной гибкостью и выработанным проворством протискиваясь в особо узкие проёмы, где ему приходилось вытягиваться в струнку и даже задерживать безупречно выверенное дыхание. Позади он слышал крадучуюся поступь своих товарищей, среди которых ближе всего ему была знакома кошачья походка подражающей его шагам Тэхлике, и время от времени вскидывал на соседние крыши пристальный взгляд, пожирая глазами любое неверное движение, но за все эти несколько минут, за которые они успели тонкой вереницей проштудировать насквозь мятежный город, им не встретилось ни одного приспешника Рустема, что немало ободрило заверенного в собственном успехе Бали-бея, уже заметившего перед собой пленительно сверкающие в лучах предвечернего солнца железные ворота, открывающие им путь во дворец. Преодолев последний змеистый переулок, изворотливый воин и его немногочисленный отряд маленькими перебежками достигли укромного места под растущей сбоку от главного входа пальмой, стараясь не попасться на глаза бдительным стражам, охраняющим вход в обитель своего господина, и на время затаились, ожидая, когда с противоположной стороны за точно такой же пальмой появится Алонсо со своей командой.       Когда затянувшееся бездействие уже начало порядком нервировать обливающегося холодным потом Бали-бея и его таких же взвинченных приятелей, что с трудом удерживали себя на месте, застывшая вплотную к нему Тэхлике, успокаивающе прильнувшая к его боку своим напряжённым станом, вдруг встрепенулась, заражая его импульсами внезапного воодушевления, и мгновенно разгадавший этот тайный сигнал воин инстинктивно переметнул объятый робким восторгом взгляд на соседнюю пальму и с долей неосознанного облегчения выхватил из разорванного полотна полосатых теней желанный силуэт Алонсо, за которым пристроились остальные участники штурма. Обменявшись одинаково решительными кивками, друзья выдержали несколько томительных мгновений, словно выбирая наиболее подходящий момент для следующего удара, и затем Бали-бей коротко обернулся к своему отряду, подавая молчаливый сигнал. Один из поджарых моряков за его спиной, пристроившийся сразу за Тэхлике, мгновенно сошёл с места, смекнув, что приказ был адресован именно ему, и спустя ничтожную секунду скрылся за поворотом, выставив перед собой обнажённую саблю. Одновременно с ним этот же манёвр проделал матрос из отряда Алонсо, и вдвоём они чисто и без лишнего шума разобрались с охраняющими вход стражниками, о чём обостривший все свои ощущения воин безошибочно догадался по звону орудий и сдавленным хрипам искусно убитых охранников. Когда с некудышными телохранителями визиря было покончено, две группировки воссоединились в одну под началом Бали-бея и одним дружным строем, в котором каждому нашлось своё место, двинулись во дворец, держа наготове смертоносные клинки и беспрестанно озираясь в незнакомой местности. Приструнённое необъяснимой осторожностью сердце воина гулко колотилось о грудную клетку, чаще положенного выталкивая наружу поверхностное дыхание, каждая его натянутая жила нетерпеливо дрожала, разгоняя по коже приятный исступлённый азарт, но он не позволял себе бездумно броситься на поиски Рустема, пока присутствовал хотя бы слабый риск быть обнаруженными. Однако почти сразу необходимость заботиться об этом сама себя исчерпала: стоило вооружённому до зубов отряду решительно настроенных моряков показаться в главном зале дворца, как со всех сторон их окружили не менее враждебные и разъярённвые воины Рустема паши, нацелив на них более длинные изящные сабли. Оказавшись в западне, матросы тесно сбились в кучу спина к спине, ощетинившись заточенными лезвиями собственных орудий, но, прежде чем мысленно прокручивающий в голове ход битвы Бали-бей успел раздать чёткие указания оцепеневшим в необычных боевых позах товарищам, появившаяся из ниоткуда Тэхлике грубо дёрнула его за плечо, вынуждая оторвать немигающий взгляд от медленно наступающих из-за каменных колонн янычар и встретиться с её затянутыми вспыльчивым гневом глазами, в которых теплилась подлинная преданность.       — Не теряй времени, беги на поиски главаря, — прошипела она ему в ухо, и на миг отгородившийся от смертельно опасной реальности воин мгновенно осознал, что напарница имеет в виду Рустема, который вряд ли вылезет из своего укрытия по доброй воле. — Мы их задержим. Вперёд!       В нынешней ситуации понятие «задержим» означало «мы будем сражаться до последней капли крови», и воспротивившийся всем своим благородным существом Бали-бей тут же вознамерился возразить против этого безумного плана, но по одному лишь неусидчивому взгляду Тэхлике он догадался, что она соглашаться не станет. Неизвестно, какая внутренняя непреодолимая сила вынудила его в конце концов отступить и вырваться из тесного, успокаивающего взаимной поддержкой круга товарищей, в несколько широких шагов преодолевая расстояние до каменной лестницы, ведущей куда-то наверх круговыми завитками, но очнулся он уже тогда, когда в спину ему ударила сокрушительная волна боевых криков и режущего слух свиста умелых сабель, едва не вынудив его развернуться и вступить в неравную битву. Силой воли он всё-таки заставил себя не останавливаться, хотя соблазн ещё раз взглянуть на искусно орудующую клинком Тэхлике был слишком велик, и чёрной птицей взлетел по высоким ступенькам, молниеносно преодолевая сразу несколько крутых полётов, на которых его то и дело заносило, из-за чего он с налёту врезался плечом в полукруглые стены. Не обращая внимания на ноющую боль в перетруженных мышцах, и без того работающих на пределе своих возможностей, одержимый исступлённой яростью воин на одном дыхании нёсся по безлюдной лестнице, где ему всего пару раз попались спешащие на выручку своим товарищам янычары, но участи их нельзя было позавидовать: с каждым из них прирождённый османский солдат расправлялся без капли сожаления, несмотря на то, что нависающие над ним сверху противники имели явное преимущество, и одному из них всё же удалось застать его врасплох, когда столкнувшийся с ним на повороте Бали-бей неожиданно споткнулся, ударившись коленом о выступ следующей ступеньки, и едва успел увернуться от нацеленной ему в плечо вражеской сабли, просвистевшей совсем близко к его проколотому уху. Врезавшись спиной в холодную стену, оказавшийся в уязвимом полулежачем положении воин упёрся свободной рукой в одну из ступеней под собой, перенося на неё вес, и в изящном прыжке нанёс противнику сокрушительный удар ногой в бок, повалив его прямо на лестницу и придавив сверху своим телом. Откуда-то снизу послышался сдавленный стон поверженного янычара, но Бали-бей не стал задерживаться и стрелой взметнулся на следующий пролёт, оставив незадачливого мятежника позади. Пропитанная кровью и потом рубашка облепила со всех сторон его подтянутый стан, стесняя загнанное дыхание, испачканная в вязкой тёплой жидкости сабля ощущалась в руке легче пёрышка, покорно поддавать любому приказу своего хозяина, в исполосованных колким воздухом лёгких по-прежнему горела свирепая ненависть, так что достигший наконец последней ступеньки воин на несколько мгновений замер перед массивными, сделанными наподобие арки створами деревянной двери, пытаясь восстановить нарушенный цикл выровненных вздохов. Словно сквозь туман до него долетали остервенелые вопли и невыносимый грохот жестокого сражения, и отчётливо различимые звонкие голоса его товарищей волшебным образом вдохнули в него свежие силы, подстегнув бесстрашно распахнуть тяжёлые двери и неуловимым ангелом смерти ворваться в богато убранные роскошные апартаменты, встретившие его удушливой тишиной.       «— Повелитель, Вы нам окажете честь, когда мы возьмём крепость?       — Нужно превратить свадебный пир в победный».       Очутившись в окутанных какими-то дымящимися благовониями потёмках просторных покоев, Бали-бей жадно глотнул сладковатого влажного воздуха, в котором присутствовала одурманивающая нотка дорогого крепкого вина и заманчивый запах какой-то сытной еды, и в тот же миг едва не поплатился за это секундное отвлечение, слишком поздно распознав в искусственно созданной темноте мощные силуэты двух набросившихся на него янычар, подгоняемых свирепыми приказами, которые отдавал звенящий от неподдельной паники отрывистый голос. Пригнувшись во избежание смертельного удара, сгруппировавшийся воин врезался онемевшим плечом в упругий торс одного из противников, отталкивая его назад всем корпусом, и потерявший опору под ногами мятежник перекувыркнулся через его спину и неподъёмной тяжестью свалился на своего товарища позади Бали-бея, из-за чего они оба растянулись на покрытом персидскими коврами полу, оглушённо озираясь с пришибленным видом. Не давая им времени опомниться, он порывисто развернулся и вонзил лезвие одному из них в грудь, раздробив широкую грудину, но до второго дотянуться не успел: тот уже оправился после падения, небрежно сбросив с себя обмякшее тело напарника, и вскочил на ноги, в приступе безумной ярости набрасываясь на воина. Одна чистая, потемневшая от старости, и другая, забрызганная кровью, сабли со звоном схлестнулись в воздухе, сойдясь в жестоком поединке, и ощутивший явное превосходство более сильного оппонента Бали-бей начал отступать в глубь незнакомых покоев, по пути столкнув позолоченные канделябр и задев заставленный гремящей посудой стол, но в какой-то момент ему удалось перестроиться в череде запальчивых атак и одним сокрушительным ударом обезоружить противника, которому ничего больше не оставалось, как упасть сражённым его беспощадным клинком на мягкий ворс ковра, обильно теряя кровь. В погрузившихся в лихорадочное безмолвие апартаментах остались двое, причём один из них даже не пытался скрыть обуревавший его нешуточный страх, что вырывался из тщедушно трепещущего тела потоками бешеного дыхания, на звук которых воин и ориентировался, чтобы отыскать его в кромешной полутьме. Пронзительный взгляд его почти сразу обнаружил трусливо забившегося в угол визиря на краю просторного великолепного ложа, скрытого в тени нависшим над ним балдахином, сломленный неукротимой дрожью мятежник, который совсем недавно вволю пил и ел, ни в чём себе не отказывая, теперь в исступлении жался сгорбленной спиной к перламутровому столбу, поджав под себя босые ноги, затерявшиеся в складках свободных шёлковых штанов и наброшенного на голое тело узорчатого халата с широкими рукавами. Не сводя с возвышающегося перед ним воина откровенно испуганного взгляда, в котором через край хлестал первобытный парализующий страх, безоружный Рустем паша, лишённый своих единственных защитников, затравленно съёжился в столпотворении обманчивых теней, неподвижно оцепенев во власти слепого ужаса перед грядущей расправой, но, стоило Бали-бей сделать шаг в его сторону, как он суетливо выхватил откуда-то из-под подушки изогнутый кинжал и направил его двумя трясущимися руками прямо на него, возбуждённо сверкая безумными шальными глазами с неестественно расширенным зрачком.       — Не подходи, Шайтан! — беспорядочно размахивая серповидным лезвием, умалишённо вскричал Рустем, с таким остервенением толкаясь спиной в столб, словно хотел слиться с ним воедино. — Прочь! Изыди, дьявол!       — Не бойся, — раскатисто протянул втайне упивающийся этой сценой Бали-бей, убедившись, что изрядно опьяневший визирь даже при большом желании не сможет нанести ему существенный вред в столь шатком состоянии. — Я не стану тебя убивать. Пока. Твоя судьба отныне в руках повелителя, великого султана Сулейман Хана Хазретлери.       Услышав грозное имя истинного правителя, обладающего достаточной полнотой власти, чтобы вынести смертельный приговор забывшимуся подчинённому, Рустем с новой паникой округлил затуманенные похмельем тёмные глаза, уставившись на Бали-бея с таким необъятным испугом, словно ожидал, что он вот-вот перевоплотится в статную величественную фигуру упомянутого султана, и в этот момент за спиной измотанного нелёгкой схваткой воина раздался оглушительный топот множества ног, возвещая о чьём-то неотвратимом приближении. Приготовившись к возможной встрече с подкреплением янычар, он занял оборонительную позицию, выжидающе поднимая оружие, но, к его великому облегчения, в покои один за другим ворвались его друзья во главе с немного растерянной Тэхлике и решительным Алонсо, целые, невредимые и в полном составе. От накатившей вдруг предательской слабости у него едва не подкосились ноги, когда он столкнулся с преисполненным отчаянного рвения взором напарницы, вышедшей из битвы без единой царапинки, и тут же ему невыносимо сильно захотелось прижать её к себе, утонуть в её нежном тепле и устало прикорнуть на душистой груди, позабыв о неразрешимых трудностях минувшего дня. Из желанного наваждения его бесцеремонно вырвал возмущённый крик Рустема, который безуспешно пытался вырваться из сильных рук двух схвативших его матросов, однако закалённая суровой пиратской жизнью крепкая хватка моряков не оставила казавшемуся тощим на их фоне визирю ни единого шанса, так что могучие ребята в два счёта скрестили ему руки и приволокли к Бали-бею, небрежно бросив перед ним на колени.       — А с этим что делать? — с откровенным отвращением спросила Тэхлике, смерив расплоставшегося на полу мятежника неприкрыто презрительным взглядом, словно он был куском падали, предложенным ей на обед вместо свежедобытой дичи.       — Под замок его, — коротко приказал Бали-бей, и матросы с охотой повиновались, так же грубо поднимая завывающего от безысходности Рустема на ноги и уводя его прочь из покоев в подземелье. Где-то на лестнице ещё слышалось зловеще эхо от их резких окриков и противных обречённых воплей признавшего своё поражение визиря, но и они скоро растаяли вдали, погрузив потрёпанное человеческими чувствами пространство в безукоснительную тишину.       — Почему бы просто его не прикончить? — брезгливо поморщилась девушка, бросив вслед Рустему полный бесконечной ненависти взгляд. — Сдался нам этот подлый изменник!       — Я намеренно оставил ему жизнь, — ровным голосом откликнулся воин и, наткнувшись на непонимающий взор озадаченной напарницы, решительно вскинул голову, загоревшись новым рискованным намерением, что обещало ему столько же шансов умереть, сколько прошедшая битва с десятком рассвирепевших янычар, но отступать от этой самонадеянной затеи он точно не собирался. — Идём в приёмную, Тэхлике. Будет писать письмо нашему султану.

***

      С завидной лёгкостью парящее по заветным строками перо без видимых усилий выводило на девственном пергаменте букву за буквой, в некотором размашистом изяществе обливая его щедрым слоем вязких чернил, и протянувшийся за ним по всей ширине бледно-палевого листа аккуратный почерк с пугающей скоростью застывал на его шершавой поверхности выпуклым глянцевым рельефом, заманчиво переливаясь в свете единственной догорающей свечи. Навеки впечатанные в грубоватую текстуру сокровенные слова, выстроенные в небольшие, пропитанные скромным благоговением предложения, беспрерывно проносились в разрозненных мыслях увлечённого трудоёмким процессом Бали-бея, пока он бесчётное количество раз перечитывал законченное письмо, придираясь к каждой мелочи, которая, по его несмелым представлениям, могла бы разгневать беспристрастного получателя, известного своей дотошной наблюдательностью. Незнакомые резные стены просторной приёмной будто впивались в него со всех сторон десятками пар немигающих глаз, самым бесстыдным образом прощупывая его компактную позу, высокий, разукрашенный искусной росписью купол зловеще нависал над ним, покоясь на четырёх каменных колоннах, и словно грозился прижать его к мраморному полу своим угнетающим давлением, во власти которого погружённый в усидчивые размышления воин чувствовал себя в высшей степени неуютно. Расположившись на мягкой подушке за низким письменным столом, потерявший счёт времени Бали-бей уже который час колдовал над тайным посланием, вокруг него, подозрительно оглядываясь в незнакомом помещении, с видом полноправной хозяйки расхаживала Тэхлике, проплывая мимо него стройной бесшумной тенью, сквозь узкие полукруглые окна, выходящего мозаичным стёклами на дворцовый двор и рифлённые крыши городских домов, застенчиво заглядывало прикорнувшее на боку солнце, озаряя приёмную рассеянным охровым светом. За его спиной возвышался широкий диван, обшитый блестящим шёлком и накрытый роскошным балдахином, но овеянный глубокими раздумьями взгляд ни разу не потянулся в сторону столь пленительного великолепия, предпочитая окружающим богатствам египетского дворца робкое очарование бережно выведенных умелой рукой строк. Взмокший от необъяснимого волнения затылок ласкал заискивающий ветерок, что тонкой струйкой просачивался сквозь приоткрытые двери мраморной террасы, и расслабляющие прикосновения призрачной прохлады приятно остужали пылающее лихорадочным жаром битвы тело и саднящие мелкие царапины, полученные во время потасовки на лестнице. Самая сильная боль отдавалась в области колена, скручивая повреждённые сухожилия резким онемением, однако Бали-бей упрямо не обращал внимания ни на какие отвлекающие факторы, будь то валящая с ног усталость или привычное недомогание в растянутых мышцах. Все осаждающие его посторонние звуки и навязчивые образы померкли, бесследно растворившись в туманной дымке решительной отстранённости, весь огромный мир съёжился до размеров исписанного им листа пергамента, куда он бурным потоком изливал свои мысли, в последний момент удерживая себя от того, чтобы не сойти с главной темы на что-то более интимное и личное. Не успел он даже опомниться и дать себе хоть немного времени на заслуженный отдых, как законченное послание уже покоилось в его руках, переливаясь в закатных лучах выпуклыми тонкими линиями арабской вязи, неспокойное сердце почему-то пустилось в бесконтрольный галоп, нагоняя и без того слишком явную тревогу, но собравшийся с духом воин всё-таки пересилил себя и решительно, будто боялся передумать, закрепил письмо печатью и надёжно спрятал его в позолоченную тубу, чем привлёк неусыпное любопытство маящейся от безделья Тэхлике.       — Что теперь? — с долей оправданного нетерпения спросила заинтересованная его действиями девушка, приближаясь к столу и замирая напротив него со сложенными на груди руками.       — Я сегодня же отправлю это письмо в столицу, — непоколебимо отозвался Бали-бей, чем заработал полный наседающих друг на друга сомнений недоверчивый взгляд помрачневшей напарницы. — Потом нам останется только ждать, что из этого выйдет.       — Позволь уточнить. — Тэхлике с деланной сосредоточенностью нахмурила свои пушистые брови, сморщив округлый нос, и возвела застеклённые напускной вдумчивостью глаза к разному потолку, словно именно там прятался желанный ответ на мучающий её вопрос. — Мы отправляем письмо самому султану, в котором прямо признаёмся ему, что без его ведома подавили масштабное восстание. Без армии, без войска, даже без поддержки кого-то из его близких подчинённых. И на что, боюсь спросить, ты после этого рассчитываешь? Что он вдруг посчитает тебя героем и милостиво простит за все твои ошибки? Да я скорее сброшусь в море, чем поверю в этот вздор!       — Знаю, шансы у нас невелики, — нехотя признал воин, и его охваченное боязливой надеждой сердце снова окутала беспросветная тьма очевидной обречённости, как только он с неотвратимой ясностью осознал, что никаких шансов у них вовсе нет и что теперь они вслепую ходят по лезвию господского клинка, на конце которого их и так уже поджидает неизбежная смерть. Неужели он с самого начала знал, что к этому всё и идёт, но просто боялся в это поверить? — Но мы не узнаем, если не попробуем. Посуди сама: нам больше некуда деваться, мы сделали всё, что могли. Что нам ещё терять?       — Ты предлагаешь добровольно идти на смерть? — словно прочитав его мысли, взвилась Тэхлике, и её метающие острые стрелы пронизывающего негодования острые глаза сощурились до размеров узкой щёлки, сквозь которую его прощупывал тяжёлый кошачий взор. — Если султан прибудет сюда со своими воинами, мы нигде не сможем от него укрыться! Этот дворец станет для нас тюрьмой! Ума не приложу, почему ты так уверен в том, что у нас всё получится?       Терпеливо внимающий её словам Бали-бей, казалось, только и ждал этого вопроса. Ответив ей многозначительным взглядом, в котором прочным непробиваемым щитом застыла хладнокровная расчётливость, он одним движением поднялся с места, с наслаждением выпрямляясь во весь рост, и медленно пересёк огороженную узорчатой джумбой приёмную, замирая возле дальнего окна, розоватое стекло в котором было разбито на маленькие ромбики, расчленяющие прямые солнечные лучи. Руки его сами собой сцепились за безукоризненно ровной спиной, снова вспомнив выработанную за многие годы командования войсками старую привычку, взыскательный взор с долей умеренного превосходства скользнул по неказистым крышам озарённых палящим светилом домов, ревностно оттеняя нанесённый им ущерб, и немигающе замер на уровне распахнутых ворот, возле которых толпились покинувшие свои укрытия местные жители, прознавшие о поражении Рустема паши. Бдительно охраняющие вход во дворец матросы без лишней грубости удерживали шумящее море разношёрстных горожан, жаждущих своими глазами увидеть того бесстрашного героя, что спас их всех от жестокого тирана, но прекрасно знающих об их желании воин намеренно не показывался им на глаза, предпочитая на время затаиться в тени, хотя бы до приезда повелителя.       — Тэхлике, льва видала когда-нибудь? — внезапно обратился к напарнице Бали-бей, не посмотрев на неё, и по плечам его тут же царапнул раздосадованный взгляд привлечённой его словами девушки, отчего он неожиданно получил несметное наслаждение. — Зверь такой есть, красивый и царственный. М?       — Нет, не довелось, — послышался её недовольный голос.       — Я расскажу, — кивнул оставшийся невозмутимым воин и тут же мысленно представил себе этого великолепного бесподобного зверя с пышной королевской гривой, окрашенной чёрными подпалинами, с мощными челюстями, в которых сверкают ровные ряды огромных клыков, с массивными лапами и острыми загнутыми когтями, созданными для разделывания добычи, его гибкое грациозное тело с золотистым подшёрстком и прямой горделивый взгляд благородных глаз, что беззастенчиво пробираются прямо в душу, внушая невольное уважение. — Это большой, величественный и опасный хищник. В его глазах можно увидеть отражение собственной смерти, а его когти способны разорвать твоё тело одним лишь взмахом. Он прочно держит в своих лапах власть и ни с кем ею не делится, готов всеми силами защищать то, что ему принадлежит. Понимаешь? — Он навострил слух, чтобы уловить какой-нибудь отклик, но Тэхлике промолчала, и тогда он продолжил свои рассуждения, вообразив на месте льва другого, не менее опасного и хитрого хищника, именем которого его когда-то величали его верные сородичи и братья по стае. — Но есть ещё волк. Лев один. Всегда один. Он одиночка. А у волка есть стая. У него есть верные сородичи, которых он бесстрашно ведёт за собой в бой. А теперь скажи мне, кто сильнее? Один лев или стая волков?       — К чему это всё? — окончательно сбившись с мысли, бросила девушка, снова уклонившись от прямого ответа.       — Наша сила в нашем единстве, запомни это, — твёрдым проникновенным голосом заявил Бали-бей, нащупывая на мезинце кольцо и неистово сжимая его двумя пальцами. — Пока мы вместе, мы сможем справиться с любой угрозой, потому что нас объединяет одна цель. В конце концов, что может сделать один лев сорока волкам? Мы воины, бесстрашные борцы за справедливость, а знаешь, какой самый главный закон у настоящих бойцов? Воин живёт тысячу дней, но шанс ему даётся лишь раз.       И снова напряжённая беспринципная тишина, дерзко вгрызающаяся в размягчённые мышцы излишне настойчивым предубеждением, но полностью удовлетворённый своей пылкой речью Бали-бей внутренне понадеялся, что в неприступном сердце Тэхлике его слова тоже оставили неизгладимое след и вселили ей необходимую уверенность. Смакуя на кончике языка прочно вживленную ему в память заветную фразу, которую он сотню раз проговаривал про себя, как сокровенную молитву, одержимый новой неисскяемой силой османский воитель впервые за долгое время вновь почувствовал себя неотделимой частью единого целого, созданного его же руками, и это неповторимое грандиозное ощущение неотъемлемой сплочённости словно подпитывало доблестной отвагой всё его бесстрашное существо, вынуждая мысленно возвращаться в те далёкие дни, когда именно эти, пропитанные каким-то особенным смыслом слова служили ему незримым ориентиром во тьме беззвёздных ночей, слова, которые он самозабвенно произносил на поле боя перед своими товарищами вместо железного приказа, напутствуя их перед битвой. Ничто так не вдохновляло и не поддерживало в них воинский дух, как это беззаветное ёмкое выражение, а сам Бали-бей до сих пор бережно хранил в себе глубокую благодарность тому, кто открыл ему однажды эту первозданную истину.       — Как обстановка в городе? — решив сменить тему, осведомился воин, нарушив заполонившее его разум бесхитростное молчание.       — На улицах Каира не осталось ни одного мятежника, — с безупречной точностью доложила Тэхлике, охотно перескакивая на другую мысль. — Жители города начинают приходить в себя и уже не боятся выходить из дома. Наши ребята делают всё возможное, чтобы помочь им с восстановлением архитектуры.       — Славно, — утробным голосом одобрил Бали-бей, удовлетворённо прикрывая глаза, и тут же вспомнил кое-что ещё, что уже давно не давало ему покоя. — А как насчёт мятежников, оставшихся во дворце и в другой части города? Вы всех успели схватить?       — А вот тут всё не так просто, капитан, — после короткой паузы вздохнула девушка с видимым беспокойством, и первые, парализующие мертвенным холодом поползновения тягостной тревоги увесистым грузом скопились на сердце у дрогнувшего воина, сковывая внутренности нехорошим предчувствтем. — Некоторым из них удалось сбежать, но это ещё не самое страшное. Боюсь, мы не знаем, где они теперь прячутся.       «Всемогущий Аллах, только не это. Что я скажу повелителю?»

***

Зима 1525 года, окрестности Будапешта       Тесно прилегающий к сильному телу чёрный кафтан с укороченными рукавами, наглухо застёгнутый на все пуговицы, что блестели во тьме подобно застывшим каплям огранённого обсидиана, ревностно подчёркивающий стройную талию кожаный пояс, обрамлённый по краям мелкими шипами, струящаяся по широким, гордо развёрнутым плечам соболиная накидка, что переливисто топорщилась шелковистыми бурыми волосками под порывами врывающегося в тесную палатку морозного ветра, прикрывающий лоб и затылок тюрбан с удлинёнными концами обмотанной по кругу тёмной ткани, защищающие жилистые запястья и мощные предплечья кожаные наручи, стянутые шнурами на внутренней стороне рук, — одним словом, безупречно подобранный, лишённый каких-либо вызывающих изъянов образ настоящего османского воина, в завершение которому не хватало только индивидуально отлитого на заказ клинка, который полагался в своё время каждому начинающему полководцу. А ещё, кроме этого бесценного дорогого подарка, который по традиции подбирал для своего подчинённого сам повелитель, молодому военачальнику вверяли его собственное войско, причём каждый его член без исключения должен был принести своему командиру священную клятву верности, как того требовали устоявшиеся обычаи. Именно в ожидании этой торжественной церемонии терзаемый щекотливым волнением Бали-бей с самого рассвета томился в белоснежной, как девственный зимний покров, палате в полном одиночестве, приводя себя в порядок перед этим значимым событием, по нескольку раз проговаривая в полголоса вдохновляющую речь для своих солдат и тщательно настраиваясь перед грядущим испытанием, где ему следовало в полной мере продемонстрировать свою готовность к подобной ответственности, доставшиеся ему от предков врождённые лидерские качества и безупречное владение собственными эмоциями, которые пока что едва ли подчинялись его расшатанному сознанию. Чувствуя себя безвольным пленником нарастающей внутри неугодной тревоги, запертый в тесном замкнутом пространстве воин, ограниченный в общении с кем-либо из своих друзей и родных, был вынужден коротать зловещее безвременье в угнетающей тишине, лишь отдалённо разбавленной слабым утончённым эхом смешавшихся между собой голосов, что призывно раздавались откуда-то снаружи и будто наседали на тканевые стены его маленького укрытия со всех сторон. Веющий сквозь узкую прореху в плотной ткани упоительный аромат желанной свободы сводил его с ума, не давая сосредоточиться, накатывающий неравномерными волнами естественный страх перед неизвестностью самоуправно подчинял себе его потерянное существо, вынуждая перескакивать с одной безутешной мысли на другую, и заканчивалось всё это мнимое противостояние тем, что изнывающий от острого нетерпения Бали-бей срывался с места и начинал взвинченно бродить по совершенно пустой палате лихорадочным шагом, с немалыми усилиями возвращаясь к утраченному хладнокровию. Единственное, что скрашивало его полноценное одиночество, был пристроенный возле входа невзрачный письменный стол, за которым он мог вволю порассуждать над своими будущими словами или излить на бумагу накопившиеся переживания, и такое же неброское зеркало в полный рост, чтобы он в любой момент мог оценить свой внешний вид и внести в него необходимые исправления. Кроме тусклых солнечных лучей, в палатку не проникал ни единый источник постороннего света, благодаря чему внутри создавался приятный глазу полумрак, но даже уютная расслабляющая обстановка его своеобразной тюрьмы не могла приглушить взбудораженные ощущения привыкшего прислушиваться к своим инстинктам воина, так что он без труда мог различить нарастающую за пределами относительного спокойствия суету, распознать мелькающие перед проёмом юркие тени снующих по открытому пространству воинов, заканчивающих последние приготовления, и даже один раз смог уловить звонкий мелодичный голос Нуркан, заставивший его с тоскливой истомой в сердце пожалеть, что неунывающей сестры нет рядом в эти важные для него мгновения. Как бы ему хотелось услышать её ободряющие речи и набраться необходимой уверенности от её крепким объятий, но, к его глубокому сожалению, строгие правила не допускали беспрепятственного общения с родственниками, поскольку считалось, что оно лишь отвлекает будущего военачальника. Изначально, оказавшись задолго до восхода солнца в обдуваемой северным ветром пустой палатке в неприкосновенном одиночестве, Бали-бей даже обрадовался возможности побыть наедине со своими обрывочными мыслями в надежде навести в них порядок, но, чем ближе надвигался роковой момент истины, тем отчётливее изнемогающему от безделья воину казалось, будто он неотвратимо теряет рассудок от наседающего на него неизведанного предчувствия, затянувшееся молчание сделалось совсем невыносимым и уже начинало всерьёз действовать ему на нервы, ещё больше выбивая почву из-под ног, и всё сильнее хотелось просто вырваться из цепкого переплёта всей этой неразберихи, невзирая на устоявшуюся дисциплину. Неподвластное настойчивым уговорам отрезвлённого разума сердце захлёбывалось удушающим темпом, с оглушительным грохотом разрывая грудную клетку, слабо проникающей внутрь частички ничтожной прохлады предательски не хватало на то, чтобы сделать полноценный вздох, и совсем скоро охваченное волнительным жаром тело покрылось горячей испариной, из-за чего вдоль позвоночника карабкалась неукротимая дрожь. Существовал, однако, один верный способ покончить с этими мучениями и утихомирить разбушевавшиеся чувства: как только Бали-бей понимал, что теряет контроль над самим собой, он решительно становился перед зеркалом, принимая свою излюбленную позу, и со всей беспристрастной твёрдостью, на какую только мог рассчитывать, устремлял в свои же пугающе равнодушные глаза непоколебимый бесстрашный взгляд, стараясь, чтобы поселившихся в них властный огонь не уничтожил до основания мирные непроницаемые воды драгоценной сдержанности, чтобы ни на миг в нём не промелькнуло ненавистное ему превосходство, чтобы в аккуратных чертах приютилась одна лишь суровая уверенность, сопряжённая с проникновенной прямолинейностью. С придирчивым вниманием он прощупывал сквозь зеркальную поверхность свою отточенную с годами осанку, крепкое выносливое тело с корсетом натренированных мышц, обтянутых прочными жилами, и утончённое мужественное лицо с выражением мрачной невозмутимости, так поразительно похожее на затенённый плотоядной жестокостью лик его отца. Однако впервые столь устрашающее сходство нисколько не пугало заворожённо разглядывающего собственное отражение воина, а напротив, даже внушало ему больше необходимой смелости, убеждая его в том, что он как никто другой достоин пожалованных ему почестей и доверенных званий, и истребляя в нём даже слабый намёк на непозволительную слабость.       — Малкочоглу Бали-бей, — окликнул медитирующего перед зеркалом военачальника чужой, чётко поставленный голос, вынуждая блуждающего в непроходимых дебрях своего сознания бея вернуться в реальность и распахнуть смежные веки, навострив безупречный слух. — Войска выстроены на площади в ожидании Вашего приказа. К церемонии клятвоприношения всё готово, не хватает только Вас.       Сделав глубокий вздох, Бали-бей хотел было ответить, но непослушный язык намертво прилип к высохшему нёбу, раздираемые когтями жестокой жажды голосовые связки предательски дрогнули, но, неаккуратно сомкнувшись, не смогли издать ни звука, так что потерявший дар речи воин ограничился отрывистым кивком, на что возвестивший его янычар склонил голову и в ту же секунду исчез, всколыхнув за собой тяжёлые ткани. Вслед за этим на глаза тысячам солдат должен был показаться он, обмерший от бесповченной паники командир, не способный даже выдавить из себя хоть одно слово, и сражённый внезапным омерзительным страхом Бали-бей почему-то помедлил, до последнего отказываясь поверить, что всё это происходит с ним на самом деле. Словно под влиянием какого-то туманного наваждения, он сделал несколько тяжёлых шагов в сторону выхода, краем глаза выглянув наружу сквозь неприметную щель, и тут же отшатнулся, увидев бесчисленное количество распределённых по площади полков одного войска, которые заполонили собой всё свободное пространство. Точно пролитая на нетронутый снег горячая кровь, облачённые в одинаковую алую форму бойцы растекались стройными рядами перед его расплывчатым взглядом, превращаясь в багровые пятна вязкой жидкости, и во власти этого весьма правдоподобного видения воин почувствовал, что его одеревеневшие ноги приросли к полу, а каждую мышцу в напряжённом теле сковало резкое онемение. Заранее подготовленная им заветная речь вдруг куда-то улетучилась, не оставив после себя ни единой правильной мысли, отчего совершенно безоружный, лишённый силы слова Бали-бей испытал неожиданный прилив яростного негодования на собственную несобранность. Время безвозвратно утекало сквозь его пальцы подобно сыпучему песку, растворяясь в безграничной вечности, и по мере того, как истлевали бесценные мгновения предоставленной ему великой чести, настойчивое убеждение только крепло в его опалённой неистовым порывом груди, с размаху толкая его в спину. Боясь потерять это необходимое ощущение всесильной решимости, он с полным осознанием своих дальнейших действий раздвинул перед собой заледневшие ткани, почувствовав, как студённый ветер порывисто ударил его в лицо, и одним твёрдым шагом переступил порог палатки, с присущим ему выдержанным достоинством выпрямляясь во весь рост перед бескрайним строем своих подопечных, чьи горящие знакомым юношеским нетерпением взгляды в одно мгновение обратились на него. Ослепительный дневной свет на один короткий миг заслонил ему весь обзор, вынудив невольно поморщиться от острой боли в глазах, и в ту же секунду его с головой поглотила мощная волна громогласных ликующих приветствий, что гармоничным хором взлетели к самому небу и обрушились прямо на него ублажающим солнечным дождём. Согретый столь радушным приёмом Бали-бей несколько мгновений не двигался, с незабываемым наслаждением вслушиваясь в глубокие переливы тысячи звучных голосов, и затем, когда сердце его уже готово было выпрыгнуть из груди от искореняющей любые волнения радости, он неохотно приподнял вверх ладонь, с потаённым сожалением обрывая эту необычную мелодию. Над залитой зимними лучами поляной вмиг воцарилась идеальная тишина, и пребывающий на пике безудержного восторга воин воспользовался этим редким шансом, чтобы вдоволь полюбоваться представшими перед ним молодыми бойцами, чьи объятые самоотверженной преданностью глаза смотрели на него с выражением подлинного восхищения. С особым вниманием он скользнул непрекрыто гордым взглядом по их безукоризненно ровным опрятным рядам, удовлетворённо отметив про себя их доведённую до совершенства военную выправку и присутствующее у каждого спортивное телосложение, и в отрадном предвкушении представил, как эти гибкие, подвижные храбрецы превосходят в своей ловкости и хитрости даже приближённых самого султана. Уже сейчас он был бесконечно доволен и потрясён скрытыми в каждом из них незаменимыми талантами, которые осталось только развить и закрепить интенсивными тренировками, и во власти охватившего его непередаваемого воодушевления напрочь позабыл о своих недавних переживаниях, движимый отныне только одной неизгонимой мыслью: как бы заслужить их бессмертное доверие и доказать им, что он действительно достоин стать вожаком их необъятной могучей стаи.       — Воины мои! — во всю силу окрепших голосовых связок провозгласил Бали-бей, ощутив, как низкие утробные вибрации рождаются где-то на дне его груди и мощным воздушным потоком выталкиваются из расправленных лёгких, звонким эхом облетая все заснеженные окрестности. Нужные слова всплыли в мыслях сами собой и полились наружу безудержным потоком, заражая юные сердца сквозящей в них незыблемой верой. Услышав его закалённый призывный голос, оцепеневшие в одной позе воины все как один приосанились, дружно вытягивая кадыкастые шеи, и обратили на командующего вдумчивые взгляды, в которых лёгкое волнение смешивалось с потаённым благоговением. — Клянусь вам, что буду до последнего своего вздоха вести вас на поле боя по священному пути справедливости и чести, что предначертан нам самим Аллахом! Братья мои, я клянусь вам, что для каждого из вас это войско станет вторым домом, где вы всегда можете рассчитывать на поддержку и где каждый будет относиться к вам с уважением и пониманием! Мои бесстрашные товарищи, я даю вам клятву верности и обещаю свято следовать своему долгу! Пусть клинок палача обрушится мне на шею, если я посмею отказаться от своих слов! Я, Малкочоглу Бали-бей, сын Малкочоглу Дамат Яхъи-бея, хочу услышать ваше слово!       — Да здравствует Малкочоглу Бали-бей! — разразился сплочённый строй единым возгласом всеобщего признания, на все лады прославляя его пламенную речь, а затем воздух величественно задребезжал от одновременного взмаха тысячи сабель, что словно стремились проткнуть недосягаемое небо. — Да коснётся твоя сабля небес! Мы вверяем тебе свои жизни и клянёмся преданно служить тебе и следовать за тобой! Слава нашему новому бею!       Напоенное чистейшими водами незабвенной гордости сердце Бали-бея безудержно трепетало в унисон с громоподобным тембром сплетённых вместе голосов, всё его преисполненное невиданной силы существо искрилось от непередаваемого счастья, и настойчиво пульсировало в груди ненасытное желание вкушать сладостную смесь торжества и глубокой благодарности снова и снова, будто лишь одним этим моментом он теперь жил и дышал и представлял себя отныне только здесь, на этом самом месте перед своими будущими соратниками. Когда официальная часть церемонии подошла к концу, настала очередь самых близких подчинённых молодого бея вручить ему новую саблю, и Бали-бей совсем не удивился, когда с этой целью к нему приблизились непривычно серьёзные, но с трудом сдерживающие свой восторг Нуркан и Тугрул в чёрных парадных одеждах, в чьих бережных руках в немом величии покоилась длинная грациозная сабля в богатых позолоченных ножнах. Остановившись прямо перед ним, сестра и лучший друг одновременно согнулись в поясных поклонах, низко пригибая ровные спины к земле, и, застыв на примерно одном уровне, молча протянули ему на раскрытых ладонях заветный клинок, который при близком рассмотрении оказался ещё более изящным и тонким, будто нарочно созданный для ловких манёвров и точных ударов, а его резная рукоять с кисточкой на конце была украшена посередине чёрным драгоценным камнем, несомненно принявшим столь гладкую форму в умелых руках самого повелителя. Не в силах выразить охватившее его неподдельное восхищение, пленённый завораживающим великолепием стройного лезвия и облагороженной рукояти Бали-бей как зачарованный рассматривал дорогой подарок потрясённым взглядом, почему-то безнадёжно робея перед мыслью о том, чтобы взять его в руки, но в конце концов не смог устоять перед соблазном опробовать необычной формы оружие в деле, а клинок словно зазывал его к себе, вынуждая бездумно покоряться необъяснимой внутренней тяги. Не смея противиться, он аккуратно подобрал бесценную ношу, тем самым позволяя сестре и её напарнику выпрямиться, а затем, согласно многовековому обычаю, три раза поцеловал металлические ножны и прижал их к своему лбу, таким образом принимая подарок и выражая своё глубокое почтение тому, кто его преподнёс. Испытывая некий приступ возвышенного предвкушения, воин с особой осторожностью сомкнул пальцы на холодной рукояти, мгновенно согревая её своим теплом, и одним движением высвободил саблю из томительного плена, поднимая её в воздух. Под одинаково восхищёнными взглядами Нуркан и Атмаджи он несколько раз взмахнул обворожительно острым клинком в разные стороны, невольно поразившись тому, насколько он был лёгким и прочным и с каким изысканным звоном он соприкасался с невидимой материей, и направил его точёное остриё прямо в центр солнечного ореола, с тихим восторгом любуясь причудливой борьбой света и тени на узкой грани стального лезвия, но тут его ненасытное внимание привлекла одна маленькая неприметная деталь, которую он сначала даже не обнаружил. Сощурившись от бьющих по глазам огненных бликов, ярко отражённых от до блеска отполированного оружия, Бали-бей с замиранием сердца всмотрелся в какой-то витиеватый узор, выгравированный на поверхности клинка поближе к рукояти, и не сдержал приглушённый вздох непрошеного изумления, когда осознал, что это был вовсе не узор. На ослепительно чистой грани традиционной арабской письменностью было тонко вытиснено одно короткое ёмкое слово: «Кюрт».