Единственный шанс

«Истинная дружба — медленно растущее растение, которое должно быть испытано в беде и несчастье, прежде чем заслужить такое название».

Джордж Вашингтон

      Вспыхнув ослепительно пылающим пожаром, щедро омытое морскими волнами закатное солнце лениво расплосталось в колыбели зыбкого горизонта, расползаясь багровыми кровоподтёками на поверхности кристально-прозрачной воды, и безвременно погружалось всем своим изуродованным существом в таинственные чертоги потемневшего неба, ненасытно заглатываемое прожорливыми густыми тенями неотступной тьмы. Дрожащие в недрах стремительного течения жемчужные блики постепенно съедала протянувшаяся от края до края вязкая чернота, медленно заполняя собой привольное пространство, золотистые прожилки запутавшихся в шелковистом сумраке лучей постепенно таяли подобно минутному наваждению, и вскоре чарующий вишнёвый оттенок сменился ядрёнными пурпурными тонами, точно обильно припорошенный тусклыми звёздами небосклон обсыпали целой горстью драгоценных рубинов. Ранящие острый взгляд яркие переливы догорающего на линии соприкосновения двух стихий недосягаемого пламени истончались и незаметно затухали, ревностно сберегая в недрах убийственного жара последние отголоски знойного полудня, отрезвляющий вечерней прохладой воздух всё чаще окрашивался томной свежестью, процеживая сквозь себя порывистый студённый ветер, однако движимые чужой нечеловеческой силой гордые суда, вопреки упоительному азарту, замедляли свой ускоренный ход, сопротивляясь подгоняющему их сзади попутному бризу, и направили заострённые носы в сторону приближающейся полоски суши, плавно перестраиваясь на более размеренную вороватую поступь. Словно почувствовав яростное стремление чужаков на как можно более долгое время скрыть своё незаконное присутствие в тщательно охраняемых водах Османской империи, сговорчивое море покладисто присмирело, понижая свой грубый басовистый говор до едва слышного ребячьего лепета, и бесцеремонно пересёкшие невидимую границу родного государства изгнанники мгновенно примолкли, схваченные в плен благоговейного оцепенения, точно каждый из них неотвратимо ощутил эту незримую перемену в сгустившимся знакомыми ароматами воздухе и низко нависшем над головой привычном небе, откуда были прекрасно слышны их беззвучные молитвы. Одержимые опасливыми подозрениями и предельной бдительностью, бесстрашные моряки теперь вели себя вдвое осторожнее и внимательнее, не помышляя, однако, о постыдном бегстве, но в то же время все они слишком хорошо помнили о необходимости скрываться и таиться ради общего блага, а потому никому из них и в голову не пришло хоть как-то заявить предполагаемым наблюдателям о своём истинном местонахождении. Крадучись, будто протискиваясь мощными боками через узкий извилистый каньон, массивные корабли бесшумно проскользнули в огороженную скалистым рельефом бухту, предвещающую скорый выход на мель, и так же нерешительно продолжили ползти по устланной серебром звёздной дорожке, пользуясь тем, что торчащие из морских глубин влажные скалы и непроглядная темнота поздних сумерек надёжно прятала их от посторонних глаз, позволяя всё время оставаться незамеченными. Это настороженное блуждание в обители Чёрного моря длилось до тех пор, пока из-за сплошной завесы синеватого полумрака не начал вырисовываться угрожающий силуэт в немом великолепии возвышающейся на пологом холме, неприступной крепости, чьи зубчатые пики подпирали собой падающий небосвод, а непробиваемые стены, выдержащие не одну вражескую атаку, устрашающе чернели на фоне пустого, овеянного сизой дымкой пространства, отчётливо выделяя тянущуюся вдоль всего побережья зазубренную гряду, огораживающую спящий город. Где-то на самой вершине необъятной цитадели неистово трепетал казавшийся тёмным флаг, исправно напоминая незваным гостям об исконных хозяевах этих спорных земель, через равные промежутки на четырёхгранных укреплениях призывно мерцали сигнальные огни зажжённых факелов, словно нарочно заманивая к себе преступное судно, но снующих туда-сюда крошечных фигур бодрствующих стражников по-прежнему не было видно, поскольку замедлившие темп суда предусмотрительно подплывали к на славу защищённому Белграду с другой стороны, где почти отсутствовал риск попасть в поле зрения зорких часовых.       Лёгкий мягкий толчок своевременно положил конец уже изрядно поднадоевшей утомительной качке, и до того представляющееся бесконечным неторопливо движение корабля наконец застопорилось, приторможенное вставшей на пути кромкой каменистого берега. С глухим скрежетом взбороздив клиновидным днищем шуршащую гальку, фрегат насел всем своим тяжёлым корпусом на равнинный мыс, неуклюже перевалившись с боку на бок, словно в попытке принять наиболее удобное положение, и неподвижно замер на мелководье, омываемый безобидными детёнышами гигантских кровожадных волн. Как только стало очевидным, что судно без труда причалило к запретному побережью утопающего в безукоснительной тишине города, пребывающие в постоянной готовности матросы, не дожидаясь приказа, спустили раздутые паруса и для надёжности закрепили на одном из валявшихся на пляже острых обломков какого-то сооружения толстый канат, чтобы посудину не сносило беспрерывным течением. Уже достаточно привыкший к подлезающей со всех сторон беспросветной тьме Бали-бей придирчиво скользнул натренированным взглядом по представшим перед ним окрестностям до боли знакомого города, где когда-то состоялось его первое в жизни настоящее сражение, и коротко кивнул застывшим в ожидании команды морякам, молча разрешая им немного передохнуть после напряжённого плавания, но при этом призывая не расслабляться на случай, если в самый неожиданный момент их настигнет непредвиденная угроза. С полуслова осознавшие просьбу своего капитана матросы бесшумными гибкими тенями разбрелись по краям палубы, оставив довольно много свободного места, которое, впрочем, всё равно уже занимали сбившиеся в тесную кучку пленницы с одинаково горящими в радостном предвкушении глазами и нетерпеливым выражением подлинного счастья на посветлевших лицах. Пока самые крупные и мускулистые моряки выставляли за борт деревянный помост, образующий своеобразную лестницу вниз на берег, толпящиеся на краю девушки и женщины не могли сдержать рвущиеся наружу возвышенные чувства: некоторые задушевно охали и трепетно вздыхали, словно не в силах поверить в долгожданное возвращение на родину, кто-то в порыве эмоций не мог скрыть щемящие слёзы облегчения и умилительного восторга, а другие наперебой осыпали выпрямившегося во весь рост на своём неизменном посту Бали-бея горячими благодарностями и ликующими восхвалениями. Всех без исключения глубоко тронутый таким прощанием воин непрестанно одаривал признательной улыбкой и мягким взглядом, выражая искреннюю радость за бездомных странников, наконец-то нашедших себе пристанище, его жилистая ладонь без устали поднималась вверх в прощальном жесте, отвечая на многочисленные слова скорой разлуки, пока его заплутавший среди одинаково худых, но улыбающихся лиц рассеянный взгляд на зацепился за скромно пристроившуюся в сторонке щуплую фигурку необычайно тихой Рух, которая единственная из всех невольниц до сих пор не проронила ни слова и даже не посмотрела на него, увлечённая какими-то своими скорбными мыслями. Оцепенев в замкнутой позе, демонстрирующей гложившую её изнутри неземную печаль, удручённо поникшая девушка стояла в тени центральной мачты, небрежно привалившись к ней костлявой спиной со сложенными на груди руками, и даже не обращала внимания на царившую кругом атмосферу беззаветного счастья, как и на самого капитана. Несколько уязвлённый подобным отторжением Бали-бей вздрогнул от невольного укола вездесущей вины, вспомнив, что в произошедших с неунывающей пленницей переменах он сыграл далеко не последнюю роль, и непрошеное сожаление протиснулось в его изнывающее от безысходности сердце, мигом смывая растущее в груди торжество. Как же ему хотелось прямо сейчас подбежать к несчастной Рух и хоть как-то утешить её в час прощания, но в глубине души он слишком хорошо понимал, что никакие его убеждения и волшебные фразы не смогут умалить её чудовищное горе, как и заглушить боль от неразделённой любви. Ослеплённый внезапно прорвавшимся на поверхность разума неожиданным прозрением, воин незаметно поискал глазами знакомый коренастый силуэт Алонсо и немного запаниковал, не найдя его среди матросов, но тут же с облегчением расслабился, обнаружив его стоящим рядом с девушкой, которая по-прежнему петляла где-то в тенистых закоулках своего повреждённого сознания, устремив перед собой невидящий взгляд. Бравый морской волк, однако, ничуть не смутился такому поведению и смело, но как-то по-особенному бережно прикоснулся грубой ладонью к её сутуленному плечу, вынуждая её встрепенуться и вопросительно вскинуть голову. Их опутанные прочными нитями некой сокровенной привязанности взоры неаккуратно столкнулись в промозглом воздухе, и узнавшая своего друга Рух мгновенно расслабилась и сделала шаг к нему навстречу, словно бы и не заметив, что его рука по-прежнему дотрагивалась до её тела. Пристально наблюдающий за этой сценой Бали-бей с волнительной дрожью в сердце навострил безупречный слух, догадавшись, что между ними вот-вот должен был состояться тяжёлый разговор.       — Значит, это всё, да? — глухо проронила глубоко опечаленная девушка, и её на удивление безмятежный голос встроился в потоки услужливого ветра, изящно переплетаясь с ублажающим шёпотом морского прибоя, и беспрепятственно достиг чужих ушей причудливой таинственной песней. — Неужели всё закончится именно так?       — Это ещё не конец, — ласково улыбнулся Алонсо, с предельной осторожностью погладив подругу по заострённому плечу. — Обещаю, мы обязательно встретимся. Через пару месяцев я приеду тебя навестить. А до тех пор мы будем писать друг другу письма, чтобы никогда не забывать друг о друге.       — Спасибо тебе за всё, мой милый друг, — проникновенно, с каким-то глубинным чувством прошептала Рух, выдавив тоскливую улыбку. — Дни, что мы провели вместе, были самыми счастливыми в моей жизни. Я навсегда это запомню.       — Это я должен благодарить тебя, — тихо усмехнувшись, рокотнул суровый моряк, с нескрываемой нежностью взглянув на неё. — Ты подарила мне не только крепкую дружбу. Ты открыла для меня столько нового, даже обо мне самом. Ты необыкновенная, Рух.       Короткие ресницы разомлевшей девушки боязливо дрогнули, выдавая охватившую её приятную растерянность, и спустя мгновения очарованные им лишь одним ведомым наваждением друзья синхронно подались навстречу друг другу, напрочь вычеркнув из памяти сковывающую их когда-то неловкость, и одновременно шагнули вперёд, словно намереваясь обняться, но тут же остановились. Несколько мгновений они стояли совсем близко к чужому, изнывающему от сиротливого одиночества телу, томящимуся в холодной пустоте без желанной близости, но по какой-то неизвестной причине так и не осмелились утолить обоюдную жажду, терзающую их открытые сердца, словно какая-то коварная сила извне выстроила между ними непреодолимый барьер. Даже со своего места загипнотизированному их взаимно любящими взглядами Бали-бею было хорошо видно, как им хочется переступить осточертевшую границу надуманных запретов, и внутренне он едва сдерживался, чтобы не прикрикнуть на них за эту невыносимую медлительность, однако ничего, что могло бы удовлетворить его преисполненное светлой надежды существо, так и не случилось. Увесистая рука Алонсо бесшумно соскользнула с плеча Рух, когда она внезапно шагнула назад, не сводя с него проницательного взора, в котором всё так же плескалось невыразимое сожаление, и испытавший досадное разочарование воин сокрушённо покачал головой, заметив, сколько мук и напрасных терзаний принесло им это добровольное отречение от бесценного мгновения настоящего счастья.       — Тогда прощай, — кротко улыбнулась девушка, развернувшись в сторону помоста, откуда уже спускались остальные пленницы, даже не пытаясь скрыть своего непередаваемого восторга. Задержавшись на краю борта, она ещё раз посмотрела на него, долго, пристально и доверчиво, и медленно кивнула, как бы заключая с ним негласный договор. — Надеюсь, мы ещё встретимся.       — Береги себя, — потерянно прошептал Алонсо, в последний раз изучая её неповторимые глаза в такой искушающей близости, и каждое слово давалось ему с неимоверным трудом, будто вместе с ним он отрывал по кусочку часть своей души и выбрасывал на ветер в надежде, что одна из них непременно останется рядом с Рух, чтобы как и прежде защищать её от всех опасностей.       Ответив ему успокаивающим взглядом, девушка лёгкой поступью спустилась по импровизированной лестнице, сойдя на галечный берег, и примкнула к остальным невольницам, уже с нетерпением жаждущих встретиться со своей роднёй. Смотрящий ей вслед Алонсо выглядел разбитым и подавленным, словно только что лишился чего-то очень важного и незаменимого в своей жизни, и Бали-бей с болью в сердце осознал, что так оно и было. Неизвестно, остались ли у Рух близкие и была ли у неё вообще любящая семья, но ясно было одно: в этом хорошо охраняемом городе она точно будет в безопасности, в тепле и заботе если не в своём доме, то у каких-нибудь добрых людей, которые согласятся её приютить, а значит, Алонсо больше не придётся волноваться за неё и мучиться беспочвенной тревогой. Однако существовало другое, более сильное и влиятельное чувство, которое уже никогда не оставит его приятеля в покое. В этом воин лично убедился, когда увидел, как Рух, не отрывая зачарованного, бережно укутанного мягкой тьмой взгляда от своего единственного друга, медленно подняла над головой изящную ладонь и прощально помахала ему, ободряюще улыбнувшись. В её далёких глазах, вобравших в себя застенчивое сияние разбросанных по небу звёзд, зародилась уже знакомая Бали-бею бесповоротная решимость, по которой он однажды выявил в ней несгибаемое духовное могущество, и в его охваченной необъяснимым удовлетворением груди сладко забилась жаркая гордость за стойкую соотечественницу, даже сейчас умудряющуюся без страха смотреть в будущее и видеть там возможную встречу со своим добрым приятелем. Если Алонсо и прочувствовал через этот пробирающий до нутра взор её несокрушимую уверенность, то предпочёл не тешить себя напрасными надеждами, зато воодушевлённый передавшейся ему отвагой воин с неожиданным рвением подумал о том, что отныне он просто обязан сохранить жизнь храброму моряку и сделать так, чтобы он и его необычная подруга были по-настоящему счастливы.       Убаюкивающее бормотание прибрежных волн скрашивало обосновавшуюся на судне одинокую тишину, словно стремясь разнообразить всеобщее ожидание, надёжно пришвартованный корабль нетерпеливо переминался по мокрой гальке, будто неистово рвался обратно в открытое море, но мучимые не меньшим предвкушением матросы демонстрировали чудеса выносливости, с завидным самообладанием предчувствуя новый этап опасного плавания. Щуплые силуэты облачённых в неброские одежды пленниц давно уже растаяли в завлекающих объятиях бархатной тьмы, устремившись к неприютной крепости в сопровождении нескольких моряков, вольный ветер ревностно доносил вкрадчивый шорох потревоженной их осторожными шагами гальки, перемежаясь с их негромкими разговорами, но вскоре и эти звуки бесследно растворились в ночной дали, лишь иногда осаждая живое воображение правдоподобными иллюзиями. Ни на миг не покидающие своих постов матросы с прежним неусыпной бдительностью всматривались в коварные хитросплетения бестрепетных теней, приготовившись к возможной атаке, и только один из них не принимал в этом участия, предпочитая скромное уединение на краю палубы в молчаливой компании собственных путаных мыслей. Складно скроенный крепкий стан Алонсо слишком явно выбивался из общей массы остальных членов экипажа, не оставляя своему приунывшему обладателю ни единого шанса скрыться от чужого наблюдательного взгляда, но, похоже, постороннее внимание нисколько не волновало подавленного морского волка, обременённого неподъёмной тяжестью обрушившейся на него потери. Острое сочувствие болезненно царапнуло по ущемлённому сердцу Бали-бея, подталкивая его к единственному верному решению, и он бездумно подчинился проснувшемуся внутри него глубинному порыву, сходя с места и неторопливо приближаясь к неподвижно оцепеневшему в одной позе приятелю, чей отстранённый взгляд бесцельно блуждал в бездонной пучине прибрежных волн, затуманенный невыносимой тоской. Остановившись рядом и расслабленно опустив ладони на влажные перила, воин с нарастающим беспокойством заметил, что гордо расправленные плечи Алонсо скорбно поникли, волевой подбородок побеждённо опустился к широкой груди, а в бесстрашных глазах стеклянным налётом застыла чудовищная мука, выдавая в нём заботливого друга, искренне переживающего за свою незаменимую спутницу. Безвылазно поглощённый мрачными размышлениями моряк никак не отреагировал на появление своего капитана, даже не взглянув в его сторону, и тогда одолеваемый противоречивыми намерениями Бали-бей ненавязчиво пригрел ладонью его сгорбленную спину, выражая немое участие и готовность помочь добрым словом. Застигнутый врасплох матрос невольно вздрогнул, резко переметнув на бесцеремонного нарушителя его покоя непривычно суровый взор, но тут же виновато расслабился, распознав в нём своего товарища.       — С ней всё будет хорошо, — успокаивающе обратился к нему воин, почувствовав, как твёрдое плечо приятеля выжидающе напряглось под его рукой. — Она сильная, для неё нет ничего невозможного.       — Не думал, что отпускать её будет так тяжело, — сокрушённо вздохнул Алонсо, обречённо прикрывая потемневшие от горя глаза, в которых притаился тщательно скрываемый страх. — Вдруг она не справится? Что если она не сможет отыскать свою семью? Даже страшно представить, что случится с ней в незнакомом городе, если она останется совсем одна.       — Не переживай, она смышлённая и весьма сообразительная, — попытался подбодрить друга Бали-бей, хотя его самого гложила угнетающая тревога. Он не мог не думать о том, как сложится судьба отважной девушки в родном Белграде спустя столько времени заточения у пиратов, но приходилось признать, что теперь её судьба в руках всемогущего Аллаха, ибо он и его команда сделали всё, что от них зависело. — Я думаю, Рух сможет найти свою семью и начать жизнь сначала. А если будешь волноваться, ты всегда можешь написать ей письмо. Только осторожно.       — Я так сильно скучаю по ней, — почти в отчаянии прошептал Алонсо, устремив опустошённый взгляд в сторону, где несколько мгновений назад растворилась его лучшая подруга. — И так хочу увидеть её снова… Её добрые глаза, нежная улыбка. Я ведь не смогу забыть её, Бали-бей!       — Я обещаю тебе, друг, — с непоколебимой твёрдостью в клятвенном голосе повернулся к нему воин, крепко сжимая его плечо. — Вы ещё обязательно встретитесь. Не быть мне османским солдатом, если я не сдержу своё слово. Ты уцелеешь и непременно увидишься с ней на этом самом месте. Поверь мне, так и будет.       Преисполненный проникновенной благодарности взор Алонсо на мгновение слился с его решительным взглядом сквозь разбавленную слабой вспышкой умирающего солнца темноту, отразив некое подобие воодушевлённой улыбки, и согретый искренней признательностью друга Бали-бей не выдержал и непринуждённо улыбнулся в ответ, дружески хлопнув его по плечу. Ему с трудом удавалось представить, какая непримиримая буря бушует в чуткой душе расстроенного приятеля, поэтому он втайне надеялся, что привычные странствия в неприкосновенных землях османов под угрозой смерти живо взбодрят его и позволят хоть ненадолго отвлечься от затягивающих в омут опасного равнодушия безутешных мыслей. Когда никем не замеченные корабли с лихо расправленными парусами бесшумно покинули тихую заводь, оставив в толще глянцевой гальки глубокую борозду развороченного песка, и с ещё большей осторожностью пустились в небезопасное плавание, держась чётко друг за другом, Бали-бей всё так же стоял рядом с молчаливым Алонсо, охотно поддерживая соткавшуюся между ними задумчивую тишину, и лишь на одно мгновение позволил себе обернуться на оставленную позади полоску спасительной суши, из которой вырастали крутые рельефы приграничной крепости, поражающей своими величественными масштабами. Пристальный взгляд его коротко мазнул по самой высокой башне, словно неосознанно пытаясь прикинуть, сколько потребуется воинов, чтобы её сломить, но по мере того, как суда углублялись в пустынные просторы Чёрного моря подобно жутким призрачным видениям, грозный силуэт городской цитадели постепенно отдалялся, теряя свои прежние чёткие очертания, и вскоре уже совсем потонул в непроглядной тьме, оставив после себя лишь ярко горящие в воздухе живые огни, вытянувшиеся вдоль берега в непрерывную цепь. Когда покорённый османами Белград остался позади, провожая безрассудных странников своим гордым безмолвием, все объятые каким-то трепетным вожделением взоры как по команде обратились на юг, в сторону Каира, откуда уже веяло упоительным азартом славной битвы и яростным рвением к утраченной свободе. Словно почувствовав нестерпимую жажду отчаянных матросов, подстёгнутый всеобщим предвкушением взбудораженный ветер с удвоенной силой обрушился сзади на разглаженные во всю ширь паруса, подгоняя поймавшие попутные воздушные потоки корабли пуститься вперёд по течению почти на полной неуловимой скорости.

***

Зима 1525 года, окрестности Будапешта       Каждый раз, когда Бали-бей оказывался на диком побережье тихо рокочущей на своём непонятном языке реки, на него без спроса накатывали воспоминания, словно нарочно вымытые из тенистых глубин его души резвым бесповоротным течением. Сразу вставали перед глазами неповторимые красоты родного края, всегда сохраняющие своё завораживающее великолепие в любое время года, неприступные стены многовекового дворца и несколько побледневшие на задворках долговременной памяти знакомые лица его близких, все с одинаковыми застывшими чертами и пугающим выражением безучастного равнодушия в пустых безжизненных глазах. Некоторые из них уже безвозвратно поблекли, постепенно превращаясь в призрачные, истлевающие под натиском беспощадного времени тени, но наиболее отчётливо среди них вырисовывался незабвенный лик Айнишах Султан, со смерти которой минуло без малого четыре долгих года. Казалось, будто загубленная неизличимой болезнью госпожа отошла в мир иной только вчера, настолько свежи были в осиротевшем сердце кровоточащие раны, оставленные мучительной болью, и, как всегда при одной мысли о её бездыханном теле, сверху закоренелой печали на сломленное существо обрушивался нестерпимый стыд, вынуждая его снова и снова казнить себя за то, что он не смог предотвратить эту невосполнимую трагедию, которая непременно должна была случиться, но случилась так неожиданно. Даже спустя несколько лет мрачная картина её смерти продолжала являться измождённому воину во снах, отравляя каждый его вздох бессмысленным сожалением, бессильная злость на самого себя продолжала донимать его и вгрызаться в потрёпанную душу непримиримой ненавистью к собственной ничтожности, и оттого любое слишком длительное пребывание в подобных местах, настолько тесно связанных с его прошлым, становилось для него невыносимым бременем, близким к настоящим страданиям, так что в последнее время он намеренно избегал приближаться к реке, вплоть до того, что пускался в позорное бегство, как только слышал где-то за холмом робкий шёпот её освежающих вод. Когда-то горячо любимая им подруга его непростого детства и трудной юности, бескорыстно помогающая ему советом и утешающая своими мелодичными переливами, всего за один роковой день перевоплотилась в заклятого врага, вместо желанного спокойствия одаривая своё дитя чудовищными терзаниями. К счастью, в побелённом обильными снегопадами сосновом лесу, где османская армия разбила временный лагерь, почти отсутствовала необходимость спускаться вниз в долину, в которой серебристой лентой протекала подёрнутая тонким льдом горная река, чей непрерывный бурный рокот невозможно было различить за шумом морозного ветра и нестройными голосами здешних животных, остерегающихся подходить к людскому поселению на слишком близкое расстояние. Так бы Бали-бей и просидел до конца похода в уютном лагере, предпочитая вместо охоты и патрулирования заниматься чисткой оружия или боевыми тренировками, если бы в один морозный пасмурный день загоревшаяся блестящей идеей Нуркан не предложила ему в свободное от обязанностей время прогуляться в ту самую долину с целью изучить местность и осмотреть малознакомую территорию. Будь это обычное, ни к чему не призывающее предложение, воин бы не задумываясь отказался, сославшись на кучу недоделанной работы, однако это был первый раз с той жестокой казни, когда сестра изъявила добровольное желание остаться с ним наедине, что и стало решающим аргументом, вынудившим его сразу согласиться. Неуправляемое желание наконец выяснить, какие секреты прячет от него упрямая девушка, пересилило лютое отвращение к ненавистной реке, поэтому собравший в кулак всю свою волю Бали-бей выбрал пожертвовать своим стабильным эмоциональным состоянием ради единственного шанса вывести Нуркан на откровенный разговор, зудящие мысли о котором утомляли его сильнее, чем беспощадные воспоминания.       Размягчённый щадящим морозом податливый снег с тихим шелестом приминался под сапогами двух углубляющихся в сосновую чащу воинов, скрадывая разоблачительный звук их неторопливых шагов, сомкнувшиеся над головами высокие ели с растопыренными во все стороны колючими лапами, заботливо укрытыми пушистой меховой шубой, услужливо расступались перед целеустремлёнными путниками, защищая их своими ровными круглыми стволами от пронизывающего ветра, но по мере того, как они приближались к окраине безмолвной долины, бдительные заступницы изумрудных теней встречались всё реже, вытесняемые необитаемой заснеженной пустыней. Пропитанный исцеляющим духом горьковатой смолы зябкий воздух подёрнулся стеклянным налётом студённой свежести, возвещая о невидимом присутствии в этих краях полноводной реки, но по тому, что к пронзительно свистящему на открытом пространстве вихрю до сих пор не подключилось вкрадчивое журчание её немыслимо быстрого течения, можно было сделать вывод, что она от края до края скованна непробиваемым льдом, застопорившим бурлящую внутри неё тайную жизнь. Там, где щедро припорошенные густыми сугробами равнины постепенно вздымались и перекатывались к самому горизонту гладкими холмами, угрожающе надвигались в сторону леса ненастные тучи, предсказывая очередной суровый снегопад, и всё затянутое унылой серостью низкое небо словно оцепенело в преддверии непогоды, не тронутое даже малейшим взмахом крыла осёдлых птиц, будто любая живность в охваченной звенящим сном долине и вовсе покинула эти обедневшие земли в поисках надёжного укрытия и хоть какого-то пропитания. Без заливистых трелей неунывающих птах и кропотливого копошения в оголённых кустах пугливой дичи это место выглядело заброшенным и подозрительно одиноким, плавая в прозрачном тумане первобытной тишины, и казалось чем-то неприличным вот так просто взять и нарушить естественное молчание приспнувшей природы, вынужденной приютить в своих чертогах двух беспечно разгуливающих в её неприкосновенных владениях чужаков. Их гибкие поджарые силуэты, облачённые в тёплые зимние одежды одинакового чёрного оттенка, вызывающе темнели на фоне непорочной белизны бархатного снежного покрова, словно в открытую заявляя о своём беспардонном вторжении, но вырвавшихся из жестокого плена железной дисциплины и неоспоримых правил юных воинов ничуть не смущала подобная откровенность, уж очень сильно им хотелось наконец остаться наедине и хотя бы на несколько мгновений вновь ощутить эту полноценную свободу, неомрачённую тяжестью ежедневного выбора и серьёзной ответственности.       — Давай, как в детстве, — я убегаю, а ты меня догоняешь! — внезапно прорвался сквозь толщу незабвенного затишья беззаботный радостный голос охваченной беспричинным восторгом Нуркан, обернувшейся к брату с задорной улыбкой, и в то же мгновение пребывающая в необъяснимо весёлом расположении духа девушка, не дожидаясь ответа, стрелой сорвалась с места и припустила бегом по заснеженной тропинке, оставляя за собой криво изогнутую вереницу беспорядочных следов и оглашая окрестности заразительным смехом. Однако оставшийся позади Бали-бей не купился на её заманчивую шалость, хотя внутри его разрывало от неуместного желания броситься вдогонку, и демонстративно продолжил шагать в прежнем размеренном темпе, устремив перед собой непроницаемый взгляд. Обнаружив отсутствие предполагаемой погони, Нуркан непонимающе остановилась, немного запыхавшись, и с почти детской обидой в глазах развернулась к невозмутимому воину, вопросительно склонив голову набок. — Да что это с тобой?       — Оставь это ребячество, Нура, — строго одёрнул её Бали-бей, в покровительственной манере спрятав руки за спиной, будто разговаривал не с родной сестрой, а с провинившейся подчинённой, позволившей себе неслыханную дерзость. — Мы с тобой давно уже не дети, а взрослые полноправные воины Османской армии. Нам не пристало так себя вести.       — Какой же ты зануда! — страдальчески простонала Нуркан, раздражённо закатив глаза: теперь её недавнее жизнерадостное настроение было безнадёжно испорчено. — Можешь хоть на секунду перестать быть таким правильным и просто насладиться прогулкой?       — Не могу, пока ты позволяешь себе такие выходки! — резче, чем стоило, отрезал вспыливший воин, даже сам невольно удивившись тому, как легко его стало вывести из себя. — Если за нами, не приведи Аллах, будет следить вражеский патруль, мы никогда не услышим его приближение из-за твоих сумасшедших воплей! Лучше успокойся и не мешай мне заботиться о нашей безопасности.       Пренебрежительно фыркнув, явно разозлённая воительница резко отвернулась, надменно вздёрнув аккуратный, слегка покрасневший от мороза нос, и быстрым шагом устремилась в сторону замёрзшей реки, всем своим оскорблённым видом выставляя напоказ одолевающую её досаду. Прицепленная к широкому кожаному поясу сабля дёрганно подпрыгивала в такт её неуравношенной поступи, ударяя свою разъярённую хозяйку по натренированному бедру, на меховом воротнике утеплённого жилета, наброшенного поверх короткого походного кафтана, в небрежном изяществе оседали занесённые ветром снежинки, прочно цепляясь за короткие волоски соболиной шкурки, а в собранных в высокий конский хвост прямых волосах серебристой проседью запутывался осыпавшийся с хвойных ветвей иней, придавая неотразимой девушке поразительное сходство с настоящей снежной королевой. Защищённые чёрными перчатками руки она спрятала на своей груди, придерживаясь своей новой роли несправедливо наказанного ребёнка, но даже столь броское, требующее немедленного ответа поведение не сбило неподкупного Бали-бея с верного пути, поскольку он давно уже выяснил, что вспыльчивая сестра не станет так долго сердиться из-за пустяков и совсем скоро уже забудет об этом недоразумении. Так и случилось: выбравшись из-под тенистого навеса стройных сосен на открытое, обдуваемое промозглым ветром пространство на берегу оледеневшей реки, он обнаружил её замершей у кромки неподвижной воды с устремлённым на зеркальную поверхность крепкого наста заворожённым взглядом, в котором сквозило неподдельное восхищение. Сделав над собой немалое усилие, воин лишь после мучительных раздумий решился присоединиться к очарованной представшим перед ней великолепием сестре, превозмогая восставшее в стеснённой груди немыслимое отторжение, и бесшумно застыл подле неё, с напускным безразличием кинув на пленённую могущественной стихией реку беспристрастный взор и стараясь не зацикливаться на льющихся неудержимым потоком предательских воспоминаниях. Заприметивший в нём лёгкую добычу снежный вихрь беспардонно набросился на открытого к нападению воина, жадно вгрызаясь ледяными когтями зверского холода в тёплую человеческую плоть, и совсем скоро уже окутал всё его податливое тело немеющим ознобом даже сквозь наброшенный поверх кожаного кафтана пышный соболиный мех, закреплённый на груди металлической цепной застёжкой.       — Ты скучаешь по дому? — неожиданно спросила Нуркан с какой-то потаённой тоской, беззастенчиво любуясь искрящимся природной чистотой льдом.       — Мой дом отныне здесь, в рядах моих товарищей, — сдержанно отозвался Бали-бей, не давая себе времени на то, чтобы как следует углубиться в коварные дебри этого простого на первый взгляд вопроса. — Среди них я чувствую себя своим, полезным и незаменимым. Другого дома мне не нужно.       — А я скучаю, — с тихим вздохом призналась ничуть не смутившаяся девушка и возвела подёрнутые далёкой светлой печалью глаза к хмурому небу, мечтательно прикрывая веки. — Знаешь, как мне иногда не хватает рядом чужого присутствия? Одиночество сводит меня с ума. Так хочется хоть с кем-то разделить свои тревоги и страхи, поделиться сомнениями и просто поговорить, зная, что тебя выслушают…       — Например, с повелителем.       Прежде чем весь пугающий смысл по неосторожности вырвавшихся наружу слов достиг помутнённого сознания оторопевшего от собственной прямоты Бали-бея, сражённая глубинным потрясением Нуркан мгновенно напряглась, приводя в тонус окрепшие мышцы, словно хищная кошка перед атакой, и медленно обернулась к впавшему в ступор воину, полоснув его таким уничтожающим взглядом, что тот моментально пожалел о своей досадной оплошности. Пропитанный откровенным замешательством искромётный взор сестры безжалостно пригвоздил его к месту, с зарождающейся на дне испепеляющей яростью прощупывая его с головы до ног, так что он едва удержался, чтобы не отступить во власти постыдной растерянности, и словно преследовал негласную цель сжечь его дотла, оставив лишь жалкую горстку пепла. Запоздалое раскаяние мощной волной нахлынуло на загнанного в угол Бали-бея, обрывая непрерывный цикл его размеренных вздохов, обречённое сердце гулко ухнуло куда-то вниз, оплетённое мертвенным холодом, и на месте оживлённого пульса образовалась пугающая пустота, что постепенно заполнялась мрачной решимостью: раз уж он уже ступил на эту скользкую тропу, нужно было довести этот разговор до конца. Время прятаться и скрываться уже прошло.       — Как ты догадался? — наконец спросила поражённая Нуркан, снова обретая дар речи.       — Во имя Аллаха, Нура, ты в самом деле не понимаешь?! — не выдержал нашедший самое верное подтверждение своим смутным подозрениям Бали-бей, оказавшись в шаге от того, чтобы не привести сестру в чувства унизительной пощёчиной. — Да всем вокруг уже понятно, что между тобой и повелителем происходит что-то странное, а ты будто бы и не замечаешь, что переходишь все границы дозволенного! Я видел, как ты смотришь на него, как он касается тебя на глазах у других воинов, и у тебя ещё хватает наглости спрашивать, как я догадался?! Да было бы у тебя желание скрывать этот позор ото всех!       — Следи за своим языком! — не осталась в долгу покрасневшая от стыда девушка, и испытавший мрачное удовлетворение воин понял, что попал в самую цель, однако легче ему от этого не стало. Так вот, что всё это время скрывала от него родная сестра: запретную привязанность к самому султану, при мысли о которой у него начинала кружиться голова, а горло сдавливало острыми когтями яростного возмущения. — Мы с повелителем знаем цену своим чувствам! То, что происходит между нами, совершенно серьёзно! Хотя кому я всё это рассказываю? Тебе с твоим чёрствым сердцем никогда меня не понять!       — О какой привязанности ты говоришь?! — взорвался Бали-бей, угрожающе напрягая плечи. Казалось, ещё секунда, и его рука сама собой обнажит спрятанную в ножны саблю, но последняя, до предела натянутая струна сокровенного терпения удерживала его от этого необдуманного порыва. — Это самая обыкновенная глупость! Как же я ошибался, когда думал, что ты наконец повзрослела. Оказывается, ты всё такой же ребёнок, который живёт в своих несбыточных мечтах! Очнись, Нуркан, он твой повелитель! Ты не можешь его любить!       Яростно вздохнув в голос сквозь стиснутые зубы, она порывисто отпрянула, взвинченно пройдясь по заиндевелому снегу, и с новым ожесточением воззрилась на непреклонного воина, точно намеревалась одним своим тяжёлым взглядом отбросить его назад. На одно страшное мгновение ему показалось, что её рука инстинктивно дёрнулась к оружию, однако ничего, что было способно окончательно разрушить треснувшее между ними доверие, к его небывалому облегчения, не случилось, однако одержимая безумным гневом девушка не собиралась оставлять за ним последнее слово. Тяжело дыша от переполнявших её исступлённых чувств, дрожащая от напряжения воительница смело шагнула вперёд, гордо вскинув голову, и смерила его пренебрежительным взором, оценивающе прищурившись.       — Выходит, ты ревнуешь? — насмешливо усмехнулась Нуркан, и откровенное презрение, прозвучавшее в её ядовитом голосе, неприятно задело уязвлённую гордость воина, которого даже близко не посещали подобные эгоистичные мысли. — Иначе почему ты считаешь своим долгом лезть в мою личную жизнь?       — Что за вздор?! — вспылил Бали-бей, даже отшатнувшись от постигнувшего его смятения. — Я пытаюсь защитить тебя!       — От кого? — порывисто развела руками девушка и показательно оглянулась по сторонам, словно искала того самого врага, которого ей следовало опасаться. — От повелителя?       — Эта привязанность не доведёт тебя до добра, помяни моё слово, — внезапно устав от затянувшегося спора, вздохнул растерявший былую запальчивость воин и с потаённым отчаянием заглянул в ожесточённо ощетинившиеся глаза сестры, призывая её к разумности. — Она ослепляет тебя, ты не видишь дальше собственного носа! Не успеешь опомниться, как тебя постигнет разочарование, и тогда ты останешься совсем одна с разбитым сердцем.       — А теперь ты послушай меня, — упрямо заявила Нуркан, обидно ткнув старшего брата пальцем в грудь. — Это моя жизнь, поэтому не вмешивайся в то, что тебя не касается. Даже если я ошибусь, это будет моя ошибка, а не твоя. Оставь уже меня в покое и позволь жить своим умом! Обойдусь без твоей заботы.       С этими словами девушка мстительно отвернулась, давая понять, что разговор окончен, и немало ошарашенный подобной наглостью Бали-бей на мгновение замолчал, прокручивая в голове её последнюю ёмкую фразу, но не успел он взять реванш в этой словесной дуэли, как совершенно новый, отчётливо выбивающийся из привычной мешанины сонливого шума звук, раздавшийся в непозволительной близости от них, заставил увлечённого разгоревшимся спором воина невольно вздрогнуть и насторожиться, чутко прислушиваясь. Заподозрившая неладное Нуркан тоже притихла, предусмотрительно опуская ладонь на рукоять сабли, и в наступившей укромной тишине воин ясно распознал чужую, безупречно поставленную походку, явно принадлежащую кому-то из османских солдат, а спустя мгновение из сосновой чащи за его спиной бесшумно вынырнул чей-то высокий аккуратный силуэт, в котором он почти мгновенно узнал Тугрула. Ощутив подкашивающее облегчение, что изнуряющей волной прокатилось по всему его вытянутому телу, Бали-бей снял отточенную боевую позу и молча наблюдал непроницаемым взглядом, как по обыкновению сосредоточенный и суровый приятель подходит ближе и останавливается перед ним, коротко бросив изучающий взгляд на расслабившуюся Нуркан. В облагороженных беспросветной тьмой глазах друга читалась озабоченность, смешанная с долей неестественного беспокойства, однако тот не торопился излагать суть своего прихода, словно опасался говорить при посторонних свидетелях.       — В чём дело, Атмаджа? — пытаясь скрыть рвущееся наружу раздражение, требовательно спросил Бали-бей, пройдясь по прилежно склонившему голову воину властным взглядом.       — Бей, нам нужно поговорить, — серьёзным голосом отозвался Тугрул, выпрямляясь и поднимая на него непривычно мрачный взгляд, затуманенный какими-то неразрешимыми противоречиями, и затем выразительно покосился на Нуркан, наблюдающую за ним с лёгким волнением. — Наедине.       — Возвращайся в лагерь, — коротко бросил воин, мельком взглянув на растерявшуюся девушку. — И без разговоров.       Вздрогнув, будто от удара, сестра нерешительно попятилась, словно собираясь возразить, но привычное стремление подчиняться тому, чей голос произносит неоспоримый приказ, пересилило возникшее было желание запротестовать, поэтому после недолгих колебаний Нуркан послушно склонила голову и развернулась в сторону скрытого за лесом лагеря, напоследок вопросительно обернувшись на Тугрула. Если Атмаджа и заметил её встревоженный взгляд, бережно окаймлённый невинным любопытством, то предпочёл оставить его без должного внимания, отчего ещё больше ущемлённая девушка с досадой отвернулась и самым независимым шагом, на какой только была способна, устремилась в сосновую чащу, наступая в оставленные накануне стылые следы. Убедившись, что её осанистая фигура полностью растворилась в шелестящем ворохе сизых теней, Бали-бей оторвал пронзительный взгляд от того места, где в последний раз видел её безукоризненно собранные лопатки, и в немом ожидании воззрился на терпеливо замершего перед ним Тугрула, требовательно кивнув:       — Говори.       — Я принял решение, бей, — начал Атмаджа твёрдым голосом и смело поднял на него свои вдумчивые рассудительные глаза, горящие непоколебимой уверенностью. — Я хочу сложить с себя полномочия воина и покинуть Османскую армию навсегда.       — В чём причина? — оправившись после секундного замешательства, веско бросил Бали-бей, непонимающе нахмурившись. Неприятное подозрение воровато шевельнулось в его груди, вынуждая перескакивать в мыслях с одной пугающей догадки на другую, а вместе с тем в протестующе застонавшем сердце едко кольнула неугодная тревога, подкреплённая самыми ужасными предположениями.       — Я намерен создать семью, брат, — словно гром среди ясного неба прозвучало роковое признание, и оглушённый этой невообразимой истиной воин почувствовал, как твёрдая, шелковистая на ощупь земля уходит у него из-под ног вместе с окружающими его величественными соснами, что угрожающе покачнулись у него перед глазами. — Я нашёл одну девушку, она из соседней деревни к северу от нашего лагеря. Мы встречались с ней несколько раз, пока я не понял, что не могу без неё жить.       — Погоди, — жёстко перебил друга Бали-бей, не сводя с него строгого взгляда, и ноздри его импульсивно затрепетали, выдавая клокочущее в груди негодование. Из последних сил ему удавалось сдерживать закипающий внутри него праведный гнев, хотя терпение его было на исходе. — То есть, ты хочешь сказать, что нашёл себе новую подругу, тайком встречался с ней несколько дней без моего ведома, а теперь просишь меня разрешить тебе покинуть ряды нашей армии?       Словно опомнившись, несколько смешавшийся Тугрул на мгновение отвёл светящийся незаурядным упрямством взгляд, точно сражённый безотлагательными размышлениями, и на несколько мгновений погрузился в неприкосновенное молчание, едва ли обращая внимание на пронизывающий его насквозь ледяной взор взбешённого Бали-бея. Видимо, заранее продуманная им речь прозвучала вслух несколько иначе, чем в его голове, и теперь оказавшийся в западне неминуемого допроса Атмаджа находился на грани неопровержимого понимания того, какую чудовищную ошибку он только что совершил. Его защищённая накинутым на плечи соболиным мехом грудь лихорадочно вздымалась, из-за встопорщенных от ветра волосков придавая ему сходство с загнанным в угол волком, оказавшимся под прицелом охотничьего ружья, на обнажённой коротким воротником шее с искушающей наглядностью пульсировала проступившая под кожей тонкая вена, выдавая его недюжинное волнение, и немилосердно вцепившийся в приятеля пытливым взглядом воин вовремя подавил ненасытное хищное желание немедленно оборвать панически трепещущую жизнь беспомощного существа, внезапно представшего перед ним в столь соблазнительной уязвимости.       — Прошу тебя, бей, — с долей потаённой мольбы обратился к нему Тугрул, с робкой надеждой заглядывая в его холодные глаза. — Я знаю, ты злишься, и прошу прощение за то, что держал всё в тайне, но мои чувства к той девушки искренне. Мы любим друг друга, и вместе мы действительно счастливы. Пожалуйста, позволь нам быть рядом.       — Ты хоть слышишь, что говоришь?! — взорвался Бали-бей, так что всегда сдержанный Атмаджа невольно отклонился от его громкого голоса, уставившись на него по-прежнему непреклонным одержимым взглядом. — Откуда в тебе столько дерзости? Как ты смеешь просить меня о такой услуге, когда едва не стал настоящим предателем! Пока я командую этой армией, мои лучшие воины будут рядом со мной. Я не дам тебе своего позволения, ты никуда не уйдёшь.       — Но…       — Я сказал, нет! — внезапно прикрикнул вышедший из себя воин, с хладнокровным наслаждением наблюдая, как в обрамлённых зимней стужей глазах друга промелькнула горькая обида, а вслед за этим в них притаилось бессильное отчаяние, едва не сломившее его внутренний стержень. — Немедленно возвращайся в лагерь и не смей покидать его без моего разрешения! Если я узнаю, что ты ослушался, наказания тебе не избежать. Пошёл!       Задержав на нём полный уязвлённого разочарования взгляд, пристыженный Тугрул с завидным достоинством склонил голову, намеренно не став гнуть сильную шею ниже положенного в безмолвной мольбе о прощении, и несколько раздосадованный столь несокрушимым самообладанием остроглазого охотника Бали-бей почти физически ощутил, как испаряется под огненным жаром ослепляющей ярости последняя капля исчерпанного до дна доверия, как даёт первую трещину проверенная годами бессмертная преданность, как пошатывается прочно укоренившаяся внутри него вера в беззаветную дружбу, которую он бы ни за что на свете не променял ни на какие богатства. Опустошённый и подавленный, он безучастно смотрел, как осквернённый оскрбительными подозрениями в предательстве Атмаджа удаляется по истоптанной тропе в сторону лагеря, ни разу не оглянувшись, и неотвратимо чувствовал жгучую злобу на самого себя, что противно копошилась где-то под рёбрами, словно множество укусов ядовитых змей. За один день он умудрился потерять не только родную сестру, но и лучшего друга, на которого привык во всём полагаться, и, что самое странное, причина, послужившая поводом для неминуемого разлада, была совершенно одинаковая. И как только он мог быть настолько слепым, чтобы не замечать постоянных отлучек Тугрула, мечтательных взглядов Нуркан и возникшей между ней и повелителем столь тесной связи? И почему самые дорогие и близкие ему люди считают нужным что-то скрывать от него, подрывая тем самым его бесценное доверие? Казалось, его только что щедро покрыли отборной бранью, а затем жестоко избили до боли в костях, настолько ему противило само осознание, что кто-то мог обойтись с ним подобным образом, даже издевательские насмешки врагов и уничижительные удары отцовского кнута не ранили его самолюбие так сильно, как позорная ложь лучших друзей. Чувствуя себя до неприличия очернённым в глазах добровольно признавшегося ему приятеля, Бали-бей в порыве безудержного гнева развернулся к неизменно спокойной глади окоченевшей реки, по привычке надеясь отыскать в её молчаливой бездне желанные ответы на теснившиеся в его громоздких мыслях сомнения, но его помешанный взгляд неизбежно упёрся в непреодолимый барьер прочного льда, в котором он мог разглядеть разве что своё искажённое отражение, так что воин едва сдержался, чтобы не обрушить на капризную стихию целый поток хлёстких проклятий. Недвижимые глубины погребённой под слоем заморозков реки оставались как никогда безмятежными и невыносимо равнодушными.