Единственный шанс

«Из всех болезненных способов умереть худший — это влюбиться в того, кто никогда не ответит тебе взаимностью».

Анджум Чоудхари.

      Рассеянное сияние раскалённого до бела светила незримо тонуло в ослепительной голубизне матово-василькового небосклона, бережно устланного синей сталью, робко пробивался сквозь мягкотелые туши перистых облаков и всё с той же равнодушной невозмутимостью изливал на припорошенное мелкой жемчужной пылью лазурное море косой водопад иссушающих лучей, выжигая на его рифлёной поверхности бесформенные искристые блики. Путающиеся в подвижных воздушных массах манёвренные чайки камнем падали с высоты в отливающие тёмной зеленью глубины, окуная в пенистые волны свои мощные перепончатые лапы с загнутыми коготками, и с хищным воплями выуживали на поверхность неистово бьющихся в их жёсткой хватке рыб, чья скользкая чешуя сверкала платиновым блеском, испещрённая солёными водяными дорожками. Разбрызгивая вокруг себя каскад крупных капель, умелые охотницы снова взмывали в безмятежную высь, ловко управляясь со своей увесистой ношей, и вскоре их угловатые фигуры терялись где-то в стеклянной пустоте прозрачного неба, подхваченные необузданными потоками попутного ветра. С тех пор, как отстроенные на славу быстроходные суда покинули уютную гавань раскинувшегося на диком побережье города, возобновив бесконечное плавание в том же составе, нестерпимая жара и отягчённый мускусной влагой сухой воздух вновь стали постоянными спутниками прижившихся в этих краях моряков, вновь со всех сторон их окружала бескрайняя зеркальная гладь большой воды, однако бесстрашные искатели опасностей и приключений прониклись к ней особой привязанностью больше, чем к суше, и потому внутренне были даже рады возможности снова влиться в привычную обстановку и вернуться к своим неизменным обязанностям. Иностранные мастера настолько искусно и умело подлатали покалеченные в морском сражении корабли, что теперь на них не было заметно ни следа того смертоносного столкновения: до блеска отполированные борты и палубы сияли чистотой и лакированным деревом, полностью замененные паруса гордо раздувались во всю свою ширину под напором задиристого бриза, отбрасывая массивные тени, укреплённые канаты натянутыми струнами звенели в руках бывалых матросов, не упустивших возможности испытать обновлённый фрегат на прочность и дать ему развить предельную скорость. Казалось, он молнией проносится над морем, не касаясь дном мерно дышащих волн, и с небывалой лёгкостью преодолевал водные пороги и стремительное течение, строго придерживаясь заданного курса. Чем быстрее разгонялся одержимый вольной страстью корабль, удаляясь от неприютного берега, тем неистовее и нетерпеливее билось охваченное отрадным предвкушением и неутолимой жаждой сердце Бали-бея, словно подпитывая своей неиссякаемой силой весь сплочённый экипаж, тем больше возрастало внутри него упоительное торжество, вселяя неукротимую решимость, тем ближе представлялась ему намеченная цель, которой, по его подсчётам, в таком бодром темпе они достигнут всего за пару недель. Возбуждённый бешеной гонкой с беспризорным ветром, очутившийся в приветливых объятиях знакомой стихии, воин с растущим ликованием отдавался на милость беспричинному счастью, чувствуя резвый подъём почти безумного восторга каждый раз, когда судно на скорости взбиралось по склону крутой волны, и в такие неповторимые моменты бурной качки он представлял себя одной из свободно парящих над головой диких птиц, словно наяву ощущал, как освежающий вихрь топорщит его мокрые перья, наполняя лёгкое пушистое тело восхитительной невесомостью полёта, как мощные крылья рассекают небесную синеву, издавая едва слышный свист, как рвётся из насыщенной чудотворной негой груди преисполненный невыразимой радости крик, пронзающий одинокую пустоту беззаботным эхом. Тогда он напрочь забывал о поджидающих его там неизведанных опасностях, о неминуемом столкновении двух противоборствующих внутри него сил, забывал о печали по прошлому и тревогах за будущее, окрылённый беспечными мыслями о настоящем. Забывал даже об оставшейся далеко за много миль Раките, чей мелодичный голос до сих пор с пугающей ясностью раздавался в его ушах, о том, что, благодаря своей удаче и неоспоримому авторитету своего мужа, того самого солдата, занимающего одну из руководящих должностей в том городе, она добилась определённой власти и высокого статуса, об их последнем танце и о том, что последние несколько дней задавался вопросом, счастлива ли она, действительно ли она желала себе такой жизни. Теперь эта страница его истории навсегда осталась для него в прошлом, нужно было двигаться вперёд и думать о том, что было ему дорого на данный момент. В памяти тут же нарисовался притягательный образ женственной Тэхлике, вытеснив неугодные сомнения, её лукавая улыбка и хитрые кофейные глаза словно предстали перед ним вживую, пробуждая странное чувство необъяснимого умиротворения, обаятельный острый взгляд бесцеремонно ворошил его тёмную душу, выявляя невольный трепет благоговейного восхищения. В то же мгновение он нестерпимо пожалел, что верной напарницы сейчас нет рядом с ним, нести привычную вахту в полном одиночестве без ободряющего звучания её спокойного голоса и незаменимого ощущения родного присутствия становилось всё более невыносимым, однако после всего произошедшего в городе бесстрашная воительница больше всех нуждалась в необходимом отдыхе. Под чутким надзором лекаря девушка набиралась сил в его пустой каюте, отгороженная от внешней суеты и раздражающего шума, поэтому на этот раз позаботившийся об удобстве своей помощницы воин высматривал посторонние поползновения на горизонте в неприкосновенном одиночестве.       — Что ты здесь делаешь?       Негромкое, но требовательное вмешательство чужого грубого голоса, прозвучавшего откуда-то снизу, внезапным прозрением полоснуло по чуткому уху замечтавшегося Бали-бея, перетянув на себя всё его бдительное внимание, но, прежде чем он успел удостовериться, не ему ли был адресован столь резкий вопрос, где-то с нижней палубы прямо под ним раздался чей-то приглушённый вздох неподдельного испуга, после которого воцарилось неловкое молчание. Предательское любопытство против воли завладело покорным существом заинригованного воина, глубоко потрясённого тем, что кто-то смог бесшумно подобраться так близко к нему, ни разу не выдав своё присутствие даже малейшим звуком, и тут же ему ужасно захотелось своими глазами увидеть этого находчивого героя, сумевшего подкрасться к нему не хуже его самых заклятых врагов. Тихо, чтобы ненароком не выдать себя двум столкнувшимся на палубе участникам опасной экспедиции, Бали-бей шагнул в сторону, приближаясь к угловатому изгибу перил, и осторожно заглянул вниз через своё плечо, кидая вслепую выискивающий взгляд. Коренастый крепкий силуэт Алонсо он узнал сразу, как только заметил подозрительное движение в тени под лестницей, ведущей на капитанский мостик, а вот его собеседника разглядеть не удавалось до тех пор, пока он добровольно не выбрался из своего укрытия, являя пытливому взору капитана худое точёные лицо черноволосовой девушки с большими пасмурными глазами и плотно сжатой линией тонких губ. По щуплому телосложению и стройным изгибам спрятанной под мешковатой одеждой фигуры он сразу распознал смущённо потупившуюся перед старшим моряком Рух, смотревшую на друга снизу вверх не то виновато, не то растерянно, изящные руки она держала за спиной, что придавало ей очаровательное сходство с нашалившим ребёнком, ожидающим справедливого выговора от родителей. Замерший напротив неё Алонсо, однако, не выглядел сердитым, скорее удивлённым и немного взволнованным, чего прежде Бали-бей за ним никогда не замечал, и в его веском взгляде, брошенном в изучающей манере на загнанную в угол девушку, читался невинный интерес, сопряжённый с потаённым подозрением. Оплетающее их напряжённое молчание постепенно превращалось в непосильный груз для них обоих, пока наконец Рух не сдалась первой и не решилась заговорить, разбавляя плотную тишину светлыми оттенками своего непорочного юного голоса.       — Прости, — первым делом извинилась она, стыдливо потупив голову. Падающая на неё мутная тень от возвышающейся над головой лестницы мешала с точностью разобрать выражение её лица, распылённая за спиной полоска солнечного света, просачившегося в расстояние между ступеньками, скрадывала её маленькую фигурку в ореол бледного сияния, из-за чего казалось, будто в её смольно-чёрные волосы вплетены призрачные золотые ленты. — Я что-то нарушила, да? Меня теперь накажут?       — Нет, — с тяжёлым вздохом покачал головой Алонсо, смягчив строгий тон. — Но ты ведёшь себя слишком вызывающе. Эта часть судна находится под полным контролем капитана, ты не можешь приходить сюда, когда тебе вздумается. Ещё хорошо, что я нашёл тебя первым, а если бы на моём месте оказался сам Бали-бей? Тебе бы пришлось оправдываться.       — Знаю, — тихо отозвалась Рух, однако, судя по брошенному в сторону мечтательному взгляду, она была бы совсем не против такого развития событий, отчего Бали-бея захлестнуло волной лёгкого жара. — Я просто не смогла удержаться. Я каждый день и каждую ночь думаю о нём, понимаешь? Вот и не выдержала… Я только хотела издалека посмотреть, честно!       — Нельзя! — с неожиданной суровостью отрезал Алонсо, с долей тайного испуга посмотрев на беспечную девушку, и тут же понизил голос, приближаясь к ней на шаг. — Это выглядит так, как будто ты шпионишь или следишь за ним! А если бы он тебя заметил? Что бы ты тогда ему сказала?       Видимо, эти неопровержимые доводы наконец достигли понимания витающей в облаках девушки, поскольку ослеплённая каким-то внезапным озарением Рух вдруг отшатнулась, будто только что получила от друга пощёчину, и в немом изумлении уставилась на него расширенными от обиды и безнадёжной тоски глазами, в которых пойманной птицей трепыхалось новое неизведанное чувство, отозвавшееся в груди Бали-бея острой болью. Ну почему, почему именно сейчас и почему именно она? Впервые мучимый невыносимыми противоречиями воин был готов проклинать свою притягательную внешность и доблестные качества, доставшиеся ему от прославленных предков. И зачем только Аллах наградил его такими выдающимися чертами, если за безупречной аристократической наружностью мужественного красавца скрывалось чёрствое, осквернённое несмываемым грехом безликое сердце хладнокровного преступника, навеки овеянное тьмой и опустошённое выпавшими на его долю утратами? Неужели лишь для того, чтобы всегда была возможность с лёгкостью приворожить очередную недальновидную поклонницу взамен тех, кого он уже потерял из-за собственного тщеславия? Беспомощная ярость в перемешку с горьким разочарованием подчинила себе безутешное существо потерянного Бали-бея, безжалостно надрывая его заиндевелую душу, и он с силой ухватился за мерно покачивающиеся в такт присмиревшей качке перила, так что побелели костяшки пальцев.       — Я бы сказала ему всю правду, — внезапно раздался ясный уверенный голосок неунывающей Рух, однако на этот раз Бали-бей не посмел обернуться, поскольку каждой клеточкой приведённого в тонус тела почувствовал устремлённый прямо на него беззастенчивый взгляд, полный слепого обожания, и в эту секунду ему как никогда захотелось окунуться с головой в безмятежное море. — Призналась бы ему в своих чувствах, и будь что будет! Какой смысл и дальше скрываться, если совсем скоро мы расстанемся? Так я хотя бы буду знать, что он на самом деле ко мне чувствует.       — Это безумие! — почти в отчаянии воскликнул Алонсо, уже не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным. — Я не позволю тебе совершить такую глупость! Лучшее, что ты можешь сделать, — это навсегда забыть о нём! Забудь, что он существует, забудь о своих чувствах к нему! Вы никогда не сможете быть вместе.       — Почему ты так говоришь? — с искренним ошеломлением пролепетала девушка, на миг отрываясь от своего беспардонного разглядывания, и ощутивший себя выпущенным на волю диким зверем воин украдкой испустил вздох облегчения. — Он же такой благородный, сильный, отважный! Безупречный… Откуда ты можешь знать его истинные чувства?       — Зато я знаю его самого, — устало вздохнул Алонсо, и испытавший невольное сочувствие к другу Бали-бей представил, как приятель удручённо повесил голову, готовый признать поражение. — Я знаю, какой он внутри, и, поверь, он совсем не такой честный и благородный, как тебе кажется. Он тщеславный гордец, готовый пойти на любые жертвы ради своей выгоды. Ты даже не знаешь, сколько тёмных дел он совершил за свою преступную жизнь. Такая юная и доверчивая девушка, как ты, точно пропадёт рядом с ним. Он никого не ценит и никого не любит по-настоящему.       Жуткий неприятный озноб ядовитой змеёй забрался под одежду оцепеневшего Бали-бея, сковывая напряжённое тело мерзким, леденящим душу холодом, на смуглой коже словно остался отвратительный скользкий след от её гадкой туши, вызывая противную вязкую дрожь, и завёрнутый в непробиваемый склизкий кокон постыдного страха воин с неотступным ужасом в сердце вслушивался в ранящие больнее вражеского кинжала слова друга, покрываясь липкой испариной. В очерняющих доводах Алонсо, придуманных специально для этого разговора, содержалось достаточно правдподобной клеветы, чтобы заставить Рух оступиться и забыть о своей влюблённости, однако до низости потрясённый его речью Бали-бей и не подозревал, что услышит в мастерски приукрашенных роскознях приятеля столько неопревержимой, выворачивающей наизнанку обличительной истины, вместившей в себя все его главные пороки и скрытые недостатки. Слушать о самом себе такую грязную, но справедливую правду, мгновенно обнажающую всю его поруганную сущность, было невыносимо, муторно и мучительно стыдно, будто разом исчезли все затеняющие её достоинства, и уже невозможно было определить за сплошным потоком сквернословия, говорит Алонсо заранее выученный текст или озвучивает то, что думает по-настоящему. Ещё секунда, и осрамлённый с ног до головы воин уж точно бросился бы в море прямо с капитанского мостика, чтобы смыть с себя все эти нечистоты в отрезвляющих объятиях покладистых волн, однако силой воли он решился повременить с бегством и дослушать, что ответит на это не менее поражённая Рух.       «Он никого не ценит и никого не любит по-настоящему… О Аллах, неужели я в самом деле такой?»       — Но… — беспомощно прошептала сражённая столь нелицеприятной истиной девушка, потрясённо запнувшись. — Но он ведь спас меня!       — Только из жалости! — немилосердно добил её нежное существо Алонсо, беспощадно втаптывая в грязь оставшуюся при Бали-бее гордость и воинскую честь, отчего тот болезненно поморщился, ощутив, как сокрушительная волна нового унижения с размаху бьёт его в грудь, вышибая тщательно сберегаемый воздух. Пожалуй, это было уже чересчур. — Не пройдёт и дня после вашего расставания, как он забудет о тебе и переключится на другую, а ты останешься с разбитым сердцем! Пойми, я пытаюсь уберечь тебя от этой боли. Я не хочу видеть твои страдания.       — Почему? — почти в слезах крикнула Рух, и голос её неудержимо задрожал, едва не сорвавшись на истерический плач. — Почему ты считаешь своим долгом оберегать меня, когда я тебя об этом не просила?!       — Потому что ты дорога мне! — в сердцах бросил вышедший из себя Алонсо и тут же остановился, тяжело дыша с ней в унисон. На несколько долгих проникновенных мгновений между ними устоялась сокровенная тишина, в бездонном омуте которой Бали-бей отчётливо различил загнанное биение их объятых тёплым непорочным чувством сердец. Или это бился его собственный нитевидный пульс? Через какое-то время, показавшееся ему человеческим воплощением самой вечности, бывалый морской волк снова заговорил, но теперь ослабевший голос его звучал мягко и почти ласково, с оттенком трогательной заботы. — Потому что ты очень важна для меня, Рух. Я дал себе слово защищать тебя от любых угроз, пока мы не достигнем берегов Белграда. Я никому не позволю причинить тебе боль.       Хрупкая чаша терпения юной пленницы оказалась уже переполнена: не выдержав столь душераздирающего признания, она ударилась в слёзы, обрушив на утопающую в предвечерней неге палубу нескончаемый поток прерывистых рыданий, и отчётливо ощутившись за собой долю справедливой вины Бали-бей почувствовал, как обречённо сжимается его сожжённое пожарами многолетней ненависти и скорби сердце, откликнувшись на знакомую ему беспомощную слабость. В этот момент он бы очень хотел исчезнуть, бесследно растаять в воздухе подобно туманной дымке надвигающихся сумерек, перевоплотиться в гордую независимую птицу и оторваться от земли или затеряться среди волн в гибком обтекаемом теле грациозного дельфина, что угодно, лишь бы не становиться невольным свидетелем чужого откровения, явно не предназначенного для посторонних ушей. Надсадные исступлённые стенания Рух внезапно стали тише и приглушённее, словно бы кто-то зажал ей рот ладонью, по чему воин безошибочно догадался, что девушка оказалась в надёжных успокаивающих объятиях Алонсо, спрятав лицо на его мускулистом плече, и теперь без тени смущения или неловкости изливала ему всё своё горе, а он, как преданный друг, терпеливо слушал её и нашёптывал вкрадчивым голосом какие-то утешительные фразы, даже не помышляя о том, чтобы оттолкнуть её. Чувствуя себя совсем уж лишним в нагнетающей обстановке чужих душевных переживаний, Бали-бей решительно сорвался с места, оттолкнувшись онемевшими ладонями от твёрдой поверхности перил, и целеустремлённым шагом направился в сторону своей каюты, где не было необходимости слушать эти невыносимые слёзы и опровергающие его заслуги скверные слова, где никто не мог нарушить его неприкосновенное уединение и где он мог отгородиться от всего и ото всех, с головой погрузившись в кропотливое изучение карты. Где царила приятная атмосфера убаюкивающей безмятежности и где ждала его преданная Тэхлике.

***

      Витиеватые чёрные линии, хитро переплетённые между собой наподобие непроходимого лабиринта, неумолимо расплывались перед орлиным взглядом охваченного непримиримыми раздумьями Бали-бея, как назло ускользая от него тонкими мышиными хвостами, и постепенно импульсивное раздражение овладевало всем его расчётливым существом, подминая под себя бесценную выдержку и грозя уничтожить первые зачатки стального самообладания. Стоило ему хотя бы на ничтожную дистанцию приблизиться к знакомому состоянию предельной сосредоточенности, как на силу собранные в его голове бессвязные мысли считали своим долгом непременно кольнуть его память предательским воспоминанием о подслушанном на палубе разговоре, так что о дальнейших попытках углубиться в исследование разложенной на столе карты можно было забыть. Ещё никогда он не замечал за собой подобной рассеянности, но ещё больше его вводило в ступор неопровержимое осознание собственной вины, что целой грудой тяжёлых цепей висела на его поникших плечах, затрудняя каждый преступный вздох. Как он мог поступить с ни в чём неповинной девушкой настолько жестоко? Неужели просто испугался откровенной беседы и предпочёл избавиться от надоедливой помехи чужими руками? Если так, то чем же он, прирождённый непобедимый боец с благородной кровью в жилах, отличается от отталкивающего образа бессправного бродяги, что так правдоподобно описал Алонсо? Перенёсшая нешуточное оскорбление воинственная гордость громче всех других задетых достоинств требовала мести, отказываясь мириться с подобным унижением, однако тихий, почти не слышный за истошным рёвом слепой ярости шёпот совести звал намного твёрже и убедительнее, до последнего не давая терзаемому тайными страхами воину уподобиться тому самому безжалостному преступнику, которым он теперь являлся в глазах ничего не подозревающей Рух. Непреодолимый беспомощный стыд всё настойчивее уговаривал запертого в своей каюте Бали-бея немедленно всё бросить и пуститься на поиски разочарованной девушки, чтобы самому с ней объясниться, но непонятное предубеждение тюремными оковами пригвоздило его к месту, отчего ему отчаянно казалось, будто он балансирует на краю тонкого лезвия в шаге от того, чтобы сорваться и упасть в непроглядную бездну. Что же выбрать: позорное бегство от истины или добровольное признание? Окончательно смирившись с тем, что на этот раз привычная трудоёмкая работа не спасёт его от внутренних противоречий, раздосадованный воин нехотя отклонился от карты, извлекая из её замысловатых рельефов свой пытливый взгляд, и уже хотел было обратиться за советом к мудрой Тэхлике, как тут же с немалым огорчением вспомнил, что рассудительная девушка уже давно покинула его каюту, решив вернуться к отложенным делам, так что теперь он был вынужден коротать сиротливое безвременье в невосполнимом одиночестве. Ему даже было не с кем посоветоваться, чтобы принять разумное решение, не говоря уже о том, что каждая напрасно потраченная секунда только приближала его к неминуемому столкновению с Рух, которая, как он уже успел выяснить, не любила так просто сдаваться. Но уж лучше он сам расскажет ей всю правду, чем она будет продолжать считать его тираном и жить в своих несбыточных мечтах. Набравшись духу, Бали-бей поднялся на ноги, решив отложить чтение карты на более спокойный период, развернулся лицом к двери, намереваясь смело шагнуть за порог уютных покоев, и…       Не успел сойти с места, как какой-то настойчивый гость первым преодолел отделяющую его от внешнего мира преграду, изумлённо застыв в дверном проёме с расширенными от замешательства глазами. Стараясь ничем не выдать охватившую его растерянность, воин в своей привычной манере спрятал руки за спиной, мгновенно придавая себе наиболее подготовленный и невозмутимый вид, и в молчаливом ожидании вперил в незваного посетителя непроницаемый взгляд, испытывая странную смесь облегчения и лёгкого волнения оттого, что ему больше не нужно идти на поиски Рух: бесстрашная девушка сама его нашла, причём именно тогда, когда он больше всего был настроен на разговор с ней. Заметив его требовательный взор, бывшая пленница немного смутилась, чуть опустив точёную головку, но храбро вошла внутрь без приглашения, словно каким-то образом знала, что никто не собирается её выгонять. И снова своим беззастенчивым появлением она произвела на него неизгладимое впечатление: чего только стоили её безупречно выверенные жесты, чётко поставленный шаг и поразительная сдержанность в непоколебимом взгляде, сквозь которую лишь иногда пробивался на поверхность тревожный лучик трепетной робости. Держалась она с заслуживающим похвалы достоинством, взвешивая каждое преднамеренное движение, и пристально наблюдающему за её вежливым поклоном воину даже показалось, что она слишком скованна и напряжена, будто в любой момент опасалась какого-то подвоха. Только аккуратные черты её юного лика сохранили в себе прежнее дружелюбное любопытство и некое затаённое восхищение, от которого ему всякий раз становилось неловко, в непринуждённом поведении читались открытость и боязливое доверие, и приблизилась она на такое же расстояние, что в первую их встречу на капитанском мостике, остановившись почти вплотную. Не пошевелившись, Бали-бей неторопливо окинул её изучающим взглядом, словно считывая малейшие изменения в её облике, и тогда в глаза ему бросились, несмотря на проявившуюся на губах светлую улыбку, свежие дорожки от недавних слёз, приютивших трогательную тень незабвенной тоски. Видимо, Алонсо отпустил её совсем недавно, но раз так, почему она продолжает улыбаться, почему делает вид, будто ничего не случилось? Мастерски притворяется, а сама хочет вывести его на чистую воду?       — Скоро мы прибудем в Белград, капитан? — самым беспечным тоном поинтересовалась Рух, невинно заглядывая ему в глаза.       — Через несколько дней, — ровным голосом отозвался Бали-бей, не моргнув. — Тебе что-нибудь нужно?       — Не совсем… — замялась девушка, смущённо потупившись. Похоже, она никак не ожидала, что он перейдёт сразу к делу. — Мне хотелось бы поговорить с Вами.       — Говори, я слушаю, — с готовностью кивнул воин и для лучшего убеждения сократил расстояние между ними на шаг, из-за чего она ещё больше смешалась, но не отступила.       Испустив глубокий нервный вздох, Рух открыла было рот, намереваясь что-то сказать, но тут же растерянно сомкнула губы, будто не знала, с чего начать. Исходящее от неё неподдельное волнение чарующими волнами обаятельной застенчивости разбивалось о его подтянутое тело, омывая лицо острыми импульсами неизгонимой тревоги, однако ничем, кроме как затянувшимся безмолвием, она не выдала своих внутренних переживаний, чем вызвала у приятно удивлённого воина невольный всплеск подлинного уважения. И всё равно он старался лишний раз не давить на её хрупкое существо настойчивой силой своего властного взгляда, боясь спугнуть скромно маячивший в её льдистых глазах огонёк расшатанной уверенности, и вскоре его неутомимое терпение было вознаграждено. Ещё немного поколебавшись, увлечённая какими-то неусидчивыми размышлениями девушка медленно подняла голову, мужественно расправляя узкие плечи, и в наступившей сжатой тишине отчётливо раздался её звучный твёрдый голос, окрашенный утончёнными нотками тщательно подавленного беспокойства.       — Я считаю, Вы имеете право знать правду, — после долгого молчания наконец начала Рух и внезапно вскинула на неподвижного воина решительный взгляд, в котором теснилось, пылало и кувыркалось столько разных невыразимых чувств и цепляющих эмоций, что у него слегка закружилась голова. — Я… Я влюблена в Вас, Бали-бей. Я питаю к Вам самые искренние и тёплые чувства, которые ещё ни к кому не испытывала. Это как болезнь, понимаете? Когда я смотрю на Вас, моё сердце начинает биться так часто, мне словно не хватает воздуха. А когда Вы смотрите на меня, я будто теряю дар речи. Я даже поделилась своими чувствами с Алонсо, моим единственным другом, но только…       — Но только — что? — спокойно спросил Бали-бей, из последних сил сохраняя спокойствие под прицелом этих больших одержимых глаз, переполненных всё того же безграничного любования.       — Он такое рассказал мне о Вас, — немного присмирев, призналась девушка, даже не подозревая, что ему было известно каждое слово из того разговора. Однако он дал себе клятву, что ни за что не подставит Алонсо, который, судя по всему, был только счастлив водить дружбу с необычной пленницей, поэтому ради достоверности вскинул чёрные брови, искусно изображая любезное удивление. — Якобы Вы слишком тщеславны и думаете только о себе… Что я пропаду рядом с Вами. Но это же неправда, верно? Вы же не такой, я знаю это! Я уверена, что Вы благородный и смелый, иначе Вы бы не стали вызволять меня из плена пиратов!       — Думаю, Алонсо нарочно рассказал тебе всё это, — уклончиво ответил Бали-бей и тут же встретил непонимающий взгляд Рух, которая недоумённо нахмурилась, смешно сморщив изящный маленький носик. — Потому что в одном он всё-таки был прав: ты действительно пропадёшь рядом со мной. Я воин, беспощадный к врагам и верный товарищам, но своё сердце я навеки отдал родной империи. Ни одна женщина в мире никогда не сможет отвоевать эту любовь. Я глубоко благодарен тебе за откровение и ценю то, что ты чувствуешь, но эти чувства никогда не смогут стать взаимными. Прости.       Казалось, весь мир в одно мгновение рухнул в бесподобных глазах потрясённой пленницы, отразившись от их зеркальной поверхности непередаваемой болью, всё её маленькое щуплое тело крупно вздрогнуло, будто от мановения чей-то грубой руки, и сражённая повисшими в воздухе роковыми словами девушка растерянно попятилась, опасно покачнувшись, а затем порывисто отвернулась от беспомощно оцепеневшего воина, учащённо дыша. Её пустой, вмиг потускневший от нахлынувших на неё ощущений взгляд тупо уставился в одну точку где-то на полу, словно пребывающая в смятении Рух силилась поверить в услышанное, но Бали-бей не посмел встревать и навязывать ей свою поддержку, прекрасно понимая, что для безответно влюблённой претендентки на его неприступное сердце подобное откровение стало настоящим ударом. А самое ужасное заключалось в том, что он ничем не мог облегчить её страдания, не мог хоть как-то смягчить острые грани обрушившейся на неё правды, и от этого он даже был готов пожалеть о своём решении, хотя незримый хладнокровный голос здравого смысла подсказывал ему, что он всё сделал правильно. Почему же тогда ему неистово хочется повернуть время вспять и сделать так, чтобы этого тяжёлого разговора вообще не состоялось?       — О Аллах… — сокрушённо покачала головой Рух, вцепившись бледными пальцами в распущенные волосы, и надтреснутый голос её прозвучал глухо и отстранённо, точно она обращалась к себе самой. — Что же я натворила… Ради всего святого, простите меня, Бали-бей. Я такая глупая! Мне так жаль, я поставила Вас в неловкое положение.       — Успокойся, — мягко попросил её воин и осторожно прикоснулся к её рукам, нежно сжимая их и опуская вниз. Невольно вздрогнув, девушка подняла на него совершенно несчастный взгляд, объятый разрушительным пламенем глубинного раскаяния, но не отстранилась, как заворожённая внимая его вкрадчивому тону. — Ничего страшного не случилось, видишь? Ты не должна извиняться за свои чувства. Просто я обязан был сказать тебе правду, хоть она и оказалась горькой. Ты ещё молодая и красивая, у тебя вся жизнь впереди. Не успеешь оглянуться, как все мужчины Белграда окажутся у твоих ног!       — Но я же не смогу Вас забыть, — издав невольный смешок, прошептала Рух, смотря на него так, будто в нём скрывалась её последняя надежда. От этого обречённого выражения на дне замёрзших озёр у него предательски защемило сердце, и он едва заметно погладил тонкую, чуть тронутую бледным загаром кожу на внутренней стороне её запястий, словно пытаясь таким образом утешить.       — Тебе и не нужно забывать, — с ласковой улыбкой ободрил её Бали-бей. — Достаточно просто отпустить. Поверь мне, так будет лучше для всех.       Большие и круглые, точно повисшие в беззвёздном небе полные луны, глаза Рух мимолётно вспыхнули секундным прозрением, точно в их укромных глубинах только что зажглась маленькая искра, но мгновенно погасли, так что воспрянувший было воин даже не успел как следует разобрать, что она хотела ему донести этим неуловимым молниеносным взглядом. Ещё слабо истлевало где-то внутри неё исступлённое желание возразить, воспротивиться такому исходу, показать всю скрытую силу её необычайно стойкого характера, и воин уже даже подготовил мысленно пару дополнительных аргументов, однако бессмысленное стремление привыкшей к длительной борьбе девушки и в этот раз с боем отстоять своё право на счастье исчезло так же быстро, как и появилось. Терпеливо наблюдая за ней, Бали-бей невольно подумал о спокойном и рассудительном Алонсо, искренне привязанном к своей новой подруге, о том, какое будущее ждёт его в конце этого пути, проложенного кровью и смертью, и о том, что будет с ними обоими, когда настанет час душераздирающего прощания. Сможет ли бывалый моряк стать спасением для свободолюбивой девушки или та замкнётся в себе и предпочтёт пережить свои страдания в одиночестве, вдали от его дружеской поддержки?       — Наверное, Вы правы, — не скрывая глубокой печали в безжизненном голосе, вздохнула Рух, скорбно опуская голову. — Спасибо, что выслушали, капитан. И простите, что напрасно побеспокоила.       — Не бери в голову, — отмахнулся Бали-бей, незаметно отпуская её руки и выпрямляясь. — Если понадобится моя помощь, смело приходи. Здесь ты всегда желанный гость.       — Благодарю Вас, эфенди, — низко поклонилась девушка, изящно согнув длинную тонкую шею. — Аллах да не оставит Вас.       Сдержанно кивнув, Бали-бей одарил явно расстроенную Рух выразительной улыбкой, постаравшись вложить в неё всё своё расположение, но подавленная пленница больше не взглянула на него, старательно пряча преисполненный невыносимой боли разбитый взгляд, и молча прошествовала к двери, лишь ненадолго задержавшись на пороге, прежде чем юркой грациозной тенью растаять в вечернем воздухе за массивной деревянной дверью. После её ухода каюта словно опустела, лишившись какой-то неотъемлемой части царящей в ней безмятежной обстановки, и снова погрузилась в звенящую тишину, перемолотую чужим умиротворённым дыханием. Наслаждаясь долгожданной возможностью вновь полноценно вдыхать соленоватый морской воздух, Бали-бей никак не мог поверить, что самый трудный разговор в его жизни наконец остался позади, что он избавил себя от непосильных мук всезнающей совести и ослабил крепкие путы связывающих его моральных обязательств. Переубедить Рух оказалось не так уж сложно, как он себе представлял, ему даже удалось сохранить при ней всё то же глубокое почтение, но теперь новые сумбурные мысли не давали ему покоя. Сможет ли отвергнутая воздыхательница достаточно быстро смириться со своим горем? И способен ли Алонсо исцелить её от душевных ран своим незаменимым присутствием? Похоже, отныне ему оставалось только слепо довериться своему отзывчивому другу и надеяться, что он найдёт нужное средство, которое позволит девушке снова вернуться к жизни. А ещё с нетерпением ждать вечернего визита Тэхлике, по коварным, пленительно опасным глазам которой он уже успел ужасно соскучиться.

***

Зима 1525 года, окрестности Будапешта       Как только прозрачный морозный воздух резко всколыхнулся и пошёл тревожной рябью по жестокой прихоти резко опущенной вниз господской руки, новый пронзительный свист сверкающих на солнце острозаточенных клинков рассёк первозданную тишину, разбивая вдребезги её ничтожную сущность, и вслед за этим режущим слух металлическим лязгом окружённую заиндевелыми соснами поляну заполонили отвратительный треск разрываемой плоти, мерзкий хруст раздробленных чудовищной силой позвонков и противное бульканье изливаемой упругими толчками на застывший снег крови, чьи горячие капли с шипением утопали в расплавленных сугробы. Один страшный миг — и десяток отрубленных голов покатились по мёрзлой земле, оставляя за собой длинный багрово-алый след, беспощадно умертвлённые тела подлых предателей с характерным стуком упали у ног своих безжалостных палачей, с достойной награды выдержкой исполнивших жестокий приказ своего покровителя. Сразу несколько беспристрастно равнодушных взглядов, затянутых плотными тучами мрачной решимости, с долей откровенного возмездия наблюдали за совершаемой у главного шатра показательной казнью, всем своим видом источая пугающее хладнокровие, и на одинаково непроницаемых серьёзных лицах застыла непробиваемая маска расчётливой суровости, знакомая каждому опытному воину, уже не раз присутствующему на подобных мероприятиях. Спокойнее и сдержаннее всех вели себя самые старшие, закалённые бесчисленными битвами солдаты, расположившиеся в несколько тесных рядом за спиной облачённого в золотые доспехи султана, а сам Сулейман, как никогда поражающий покладистые молодые сердца своей холодной невозмутимостью, с непоколебимой, не терпящей возражений властностью взирал свысока на распростёртые трупы своих бывших подчинённых пронизывающим взглядом, от которого всё внутри немедленно покрывалось прочным льдом, точно вобравшие в себя всё неоспоримое могущество этого мира глаза повелителя стремились испепелить на месте любое напоминание о прошедшем мятеже. В такие моменты, когда с рождения заложенное внутри его благородной натуры грозное величие прослеживалось в каждом покровительственном жесте, всё вокруг будто в оцепенении замирало, не смея препятствовать справедливой расплате, и очутившиеся под тягостным влиянием всепоглощающего превосходства более юные воины с потаённым трепетом в неокрепших телах сносили своё первое непростое испытание, на котором должны были продемонстрировать терпение и железное самообладание. Хотя многие из них с особо тонкой и чувствительной душой всё-таки не выдерживали и в приступе постыдной слабости отворачивались и закрывали глаза, пряча обосновавшийся на бледном лице унизительный страх. Никто из бывалых бойцов их за это не осуждал или просто делал вид, что ничего не заметил, однако проникнувшемуся всем ужасающим смыслом происходящего Бали-бею слишком были знакомы эта беспомощная растерянность и трудности первого знакомства с настоящим воинским призванием, где каждый день приходилось выбирать между истиной и ложью, жизнью и смертью, между тем, чего требует долг, и своими личными моральным устоями. Пожалуй, самое сложное для него самого на пути становления османским воителем было не предать своё государство и при этом остаться верным самому себе. Однако все эти внутренние терзания остались в прошлом — теперь он был не просто полноправным членом этой великой армии, глубоко преданным своим убеждениям, но и отныне — командующим её правого крыла и бейлербеем Будапешта. Именно этими почётными титулами султан наградил его за неоценимую помощь в подавлении восстания, так что теперь начинающий полководец оказался на особом счету у впечатлённого его головокружительными успехами государя, который теперь благосклонно прокладывал дорогу перспективному воину в светлое будущее. Среди всех уважаемых командиров мало кто мог похвастаться таким стремительным карьерным ростом в столь молодом возрасте, поэтому преисполненный гордости за свои заслуги Бали-бей всё чаще ловил на себе почтительные взгляды заинтересованных пашей и даже иногда поддерживал с ними дружеские беседы, самой распространённой темой которых становились как раз его выдающиеся свершения. Как бы там ни было, где-то в глубине души он по-прежнему оставался тем мечтательным вспыльчивым юношей, сердце которого хоть и без такого напора, но всё же невольно восставало против братского кровопролития. Среди этих казнёных воинов он с нарастающим сожалением успел заметить до смерти испуганные лица своих близких товарищей, с которыми вместе тренировался в своём родном Семендире, так что при виде их обескровленных тел к его горлу подкатила тошнота в перемешку с вязкой слюной, вдоль вытянутого в струну позвоночника пробежал цепкий озноб, выстудив напряжённые мышцы, но внешне он остался совершенно спокойным и даже не моргнул, когда сразу несколько сабель с размаху опустились на обнажённые шеи осуждённых янычар, обрывая хрупкую нить их преступной жизни. Правосудие свершилось, стоящие по стойке «смирно» воины, среди которых находились и представленные к особой награде друзья Бали-бея, не решались пошевелиться без высшего приказа, и только из последних сил сдерживающая непреодолимое отвращение Нуркан, замершая по левое плечо от Сулеймана, в немом потрясении наблюдала за ужасной сценой и, кажется, была в шаге от того, чтобы сорваться с места и убежать подальше от неестественно молчаливой толпы. Заметивший её шаткое состояние воин хотел было дёрнуться, чтобы перехватить её отрешённый взгляд, но не успел: Сулейман внезапно расцепил собранные за спиной руки и почти неощутимо опустил ладонь на её прямую поясницу, словно желая успокоить. Едва неудержимый всплеск непрошеного изумления раскроил неподатливое сознание обескураженного Бали-бея, как на его глазах Нуркан заметно расслабилась, ощутив бережное прикосновение султана, и украдкой бросила на него признательный взгляд, в котором странным робким огоньком светились какое-то новое неизвестное выражение, проникновенное и томное, повергнувшее воина в откровенное смятение. Однако всё произошло так быстро, что на одно сумасшедшее мгновение он решил, будто ему почудилось, вот только что мог означать этот странный взгляд?       — Я очень благодарен тебе за помощь, — раздался у него над ухом густой бархатный голос, окрашенный вкрадчивыми нотками тёплой гордости. Повернувшись на его притягательный звук, Бали-бей наткнулся на одобрительный взгляд склонившегося к нему Сулеймана и не сдержал лёгкую улыбку, мгновенно позабыв о непонятном поведении сестры. — Без тебя мы бы не справились. Кажется, я снова обязан тебе жизнью. Проси у меня всё, что хочешь.       — Для меня нет ничего дороже Вашей безопасности, повелитель, — почтительно склонил голову растроганный воин, не успев даже толком сообразить, какую изумительную возможность предлагает ему сам султан. — Я без раздумий пожертвую ради Вас своей жизнью.       — Твоя преданность мне и всей нашей великой империи не знает границ, — удовлетворённо кивнул Сулейман, торжественно улыбнувшись. — Стоит только угрозе задребезжать на горизонте, как ты уже мчишься во всю прыть, чтобы вступить с ней в бой. Во главе с таким отважным и благородным воином нашу армию ждёт славное будущее.       — Мы счастливы служить Вам, государь, — согнулся в лёгком поклоне Бали-бей, задержавшись.       Получив в ответ ещё один благосклонный кивок султана, воин почувствовал, как внутри него распускается огненный цветок бессмертной верности, насыщая его молодое сердце исступлённой жаждой к новым достижениям, которые непременно поднимут его на вершину и ещё на шаг приблизят к главной цели. Прямо сейчас он готов был сорваться с места и броситься в бой с целой армией ненасытных врагов, провозглашая великое имя Аллаха, чтобы только снова увидеть эту гордую греющую душу улыбку на светлом лике своего господина, услышать эти сокровенные слова и с наслаждением пригнуть ровную спину к земле, выражая ему беспрекословное подчинение. Ради этого незабываемого ощущения собственной полезности он был способен вытерпеть любые страдания и лишения, пожертвовать всем, что у него есть, но, самое главное, ежедневно доказывать свою преданность и знать, что каждое его действие неизбежно ведёт империю к неопровержимому величию. Воодушевлённый этими упоительными мыслями, Бали-бей перевёл взгляд за плечо Сулеймана, надеясь столкнуться с восторженным взглядом Нуркан, но тут же впал в ступор, обнаружив, что сестра смотрит вовсе не него: её необычайно мягкий, приправленный скрытым благоговением взор был прикован к статной фигуре султана, словно забывшаяся девушка беззастенчиво любовалась всеми её безупречными рельефами, нисколько не стесняясь столь вызывающей дерзости. Окончательно растерявшись от подобного беспредела, воин на мгновение потерял дар речи и даже не сразу услышал, что начатый разговор с повелителем продолжился, но уже совсем в другом русле.       — Твоя сестра тоже отличилась в этой битве, — внезапно выдал Сулейман, выразительно покосившись на смущённо потупившуюся Нуркан. — Она держала оборону у моего шатра и этим снова спасла мне жизнь. Похоже, самоотверженность действительно у вас в роду.       — Это правда? — изумился Бали-бей, с непонятной неловкостью вспомнив, как накануне сражения лихорадочно искал её на поле боя и представлял себе самые страшные картины её растерзанного тела, изуродованного ожесточёнными ударами сабель. Оказывается, его тревоги были беспочвенны: его маленькая сестра не только нашла в себе мужество вступить в битву с мятежниками, но ещё и держалась до победного конца, обороняя шатёр самого султана. — Ты не ранена?       — Я цела, — успокаивающе улыбнулась Нуркан, уверенно расправляя окрепшие плечи, так что воин на миг перестал узнавать свою юную сестру, превратившуюся на его глазах в истинную воительницу. Ну как же можно ей не гордиться? — Не беспокойся за меня. Я знаю, что делаю.       — Вы оба молодцы, — добродушно рассмеялся Сулейман, коротко хлопнув Бали-бея по спине и одарив девушку поощрительным взглядом. — А теперь идите отдыхать. Завтра сложный день.       Молодые, подающие большие надежды воины одновременно поклонились, выдержав чёткое время прощания с султаном, и затем так же синхронно распрямились и развернулись в сторону лагеря, чтобы направиться каждый в свою палатку. Движимый необъяснимое внутренним порывом, Бали-бей обернулся к Нуркан, намереваясь переброситься с сестрой парой слов, но девушка на удивление быстро от него оторвалась, словно и не хотела останавливаться, а он даже не успел окликнуть её, да и сама она не особо горела желанием с ним пересекаться. Неужели что-то скрывает и не хочет признаваться? Знает, что возникли вопросы, и теперь пытается сбежать? Но даже если бы он её догнал, что бы он мог ей сказать? В чём собирался обвинить, что жаждал выяснить? Какое-то смутное подозрение закралось в его бушующее сердце, нагоняя дурное предчувствие нестерпимой недосказанности, и уже знакомое ненавистное чувство обезоруживающего бессилия настигло его стремительнее яростной обиды, мгновенно затуманив разум неоправданным гневом. Некое неподвластное уговорам совести ощущение на подкорке сознания настойчиво твердило ему, что что-то здесь нечисто, что у Нуркан определённо есть от него секреты, но приставать к ней с расспросами казалось неприличным и слишком навязчивым. В конце концов он должен был ей доверять, вот только отчего-то его преследовало стойкое убеждение, что это доверие исходит лишь с его стороны, иначе как объяснить излишнюю замкнутость сестры, которая словно нарочно сторонилась родного брата, единственного, с кем она могла без стеснения поделиться любыми своими переживаниями? Тщетно гадая, в чём причина её откровенной отрешённости, Бали-бей неосознанно начал перебирать в голове всевозможные странности, замеченные им за последнее время, и на ум ему как назло пришёл её полный тайного обожания ласковый взгляд, обращённый на стоящего в непозволительной близости Сулеймана.