Единственный шанс

«Влюбляешься ведь только в чужое, родное — любишь».

Марина Ивановна Цветаева

      Беспризорный ветер сбивчиво петлял по облитой застывшей бронзой палубе бывалого судна, ловко огибая накренившиеся мачты и запутываясь вихрастым хвостом в изорванных парусах, и рассыпал по скрипучему дереву белые кристаллики обезвоженной соли, что тонким слоем хрустящего налёта осела на пустынной поверхности борта, пригретая обильными солнечными лучами. Набрасываясь откуда-то сверху на переживший шторм и жестокий бой корабль отважных моряков, непредсказуемые потоки с привычной дерзостью врывались в повседневную рутину трудолюбивых матросов, обрывая порой нестройное звучание их грубых голосов, безнаказанно разгуливали по свободному пространству, словно вынюхивая какие-то грязные секреты ничего не подозревающих странников, и незримо таились в тёмных углах, подслушивая их сокровенные разговоры, чтобы потом разнести полученные новости во все стороны света. Привыкшие к столь бесцеремонному соседству морские волки давно уже научились не обращать внимания на вызывающие проказы неокрепшего урагана, однако в их рядах всё ещё оставались те, для кого подобная наглость казалась чем-то возмутительным и варварским, и тогда позабавленный их раздражением ветер пуще прежнего кидался на их сведённые плечи, вгрызаясь в застуженное тело, и словно намеренно разгонял по коже предательскую дрожь, вынуждая не закалённых многолетними плаваниями гостей искать укрытие в сухих тёплых трюмах. Над головами неунывающих путешественников по-прежнему простиралось бескрайнее куполообразное небо, окраплённое пушистыми комочками бесформенных облаков, и где-то в недоступной вышине выписывали головокружительные петли отчаянные чайки, смело рассекающие знойный воздух своими ровными заострёнными крыльями. Опознать умелых охотниц можно было только по характерному вульгарному крику, однако даже эти режущие слух звуки со временем приелись чужому уху и давно уже превратились в беспорядочный шум на фоне мелодичного морского прибоя, что преданно окружал своих верных друзей со всех сторон, продолжая когда-то начатую непринуждённую беседу. Темнеющая на самой границе небосклона недосягаемая линия манящего вдаль горизонта окрасилась в успокаивающие оттенки сиреневой лазури, точно сверху над ним нависала какая-то устрашающая тень, но, чем ближе расходилась морская гладь от своих невидимых берегов, тем больше разнообразных тонов появлялось в её верхних слоях, от нежного изумруда до жемчужного перламутра, из-за чего ослеплённому коварным светилом взгляду чудилось, будто по волнам перекатываются крупные драгоценные камни, отражая от себя роскошный утончённый блеск раздробленных солнечных лучей. Взмыленная загнанными волнами курчавая пена разлеталась на мельчайшие солёные брызги при грозном столкновении двух вздыбленных валов, создавая каскад радужных капель, и порой эти неуловимые частицы разыгравшейся стихии подпрыгивали так высоко, что попадали на смуглые лица и загорелые руки увлечённых скрупулёзной работой моряков, ничуть, однако, не отвлекая их от важных обязанностей. Подобной усидчивости отчаянных смельчаков можно было только позавидовать обычным наблюдателям, находившим какое-то особое наслаждение в том, чтобы беспрепятственно лицезреть их слаженный труд, но и на это приученные к хлопотливой деятельности матросы не обращали никакого внимания, с головой погружённые в лишь им одним ведомый ритм общего дела.       Признавший устоявшуюся на корабле чужую неоспоримую власть застенчивый ветер с долей стыдливого любопытства перебирал лёгкую ткань свободной рубашки на нескромно обнажённой груди бодрствующего на своём привычном посту Бали-бея, приятно охлаждая нагретую кожу, и услужливо доносил до него расползающиеся по палубе шутливые сплетни, отрывки серьёзных разговоров и призывные выкрики работающих в поте лица матросов, которые с необычайной ловкостью управлялись с неисправным судном под его чутким руководством. Внимательно наблюдая за своими товарищами цепким взглядом, всевидящий капитан с незнакомой прежде вдохновляющей гордостью любовался заведомо согласованными действиями их дружной команды, где каждый от бывалого моряка до неопытного юнги знал своё место, и в который раз мысленно поразился их умению понимать друг друга с полуслова, свободно взаимодействовать и организованно исправлять возникшие недочёты, невзирая при этом на погодные условия. Гармоничный тембр их сплетённых вместе лихих голосов ублажал его слух ликующим эхом, вынуждая его молчаливо замирать в немом почтении к этим бесстрашным и талантливым людям, однако среди общего суетливого шума иногда отчётливо встревал посторонний грубый смех, приправленный нежными нотами девичьего хихиканья, что раздавались откуда-то снизу с ближнего края палубы. Несмотря на то, что с высоты капитанского мостика заинтересованному воину открывался прекрасный обзор на всю верхнюю палубу, ему никак не удавалось разглядеть столь беспечных нарушителей строгой дисциплины, однако отлично помнящий многогранные переливы этих выбивающихся из общего строя голосов Бали-бей не нуждался в зрении, чтобы безошибочно определить неразлучную с недавних пор парочку, способную вопреки всем правилам разбавить притерпевшиеся краски обыденных звуков своим заразительным весельем, от которого что-то внутри него сладко трепетало от тайного желания присоединиться к их беззаботной болтовне. На первый взгляд в их непринуждённой, но такой искренней беседе не было ничего необычного, однако с каждым днём воин всё с большим вниманием прислушивался к её сокровенному смыслу и вскоре с удивлением обнаружил, какой душевной простотой и невинной откровенностью пропитана каждая фраза, сколько чувств и мыслей содержат в себе доверительные речи, отчего он невольно ощущал, будто совершает какое-то преступление, вот так беспардонно вторгаясь в их уютный маленький мирок. Но эти двое и не подозревали, что всё это время он втайне следил за ними, и даже в эту секунду, неустанно наблюдая за матросами со своего неизменного места, он всё с тем же нетерпением внимал любому слову, постепенно выстраивать в голове гибкую нить развивающегося повествования.       — Спасибо, что согласился проводить со мной время, — с долей умилительного смущения говорила чем-то растроганная Рух, и её окрепший голос как никогда раскрылся во всей своей очаровательной красе рядом с преданным и понимающим слушателем, уже успевшим за столь короткий срок завоевать её беспрекословное доверие. — А то на этом корабле у меня совсем нет друзей. Все постоянно заняты каким-то важным поручением, и только я одна слоняюсь без дела. Но теперь я рада, что мне есть, с кем разделить своё одиночество.       — Мне тоже нравится проводить с тобой время, — с незнакомой нежностью в бархатном голосе откликнулся Алонсо, и Бали-бей не смог сдержать улыбку, расслышав прозвучавшую в нём неожиданную робость. — Ты всегда можешь обратиться ко мне, если тебе понадобится помощь. Я помогу.       — Спасибо, — искренне поблагодарила Рух немногословного моряка. — Но ты и так уже сделал для меня очень много. Пожалуй, когда я вернусь домой, я буду по тебе скучать.       — И мне будет тебя не хватать, — негромко признался явно смущённый подобным признанием моряк. — Но я могу иногда приезжать и навещать тебя.       — Это было бы так здорово! — с неподдельной радостью воскликнула Рух, и воин услышал, как она неудержимо подпрыгнула, хлопнув в ладоши.       Движимый щекотливым любопытством, Бали-бей незаметно шагнул в сторону, чуть смещаясь вбок, и оказался на краю капитанского мостика, где звонкие голоса раздавались особенно чётко. Ориентируясь на воздушные колебания, доносящие до него звуковой поток, он обернулся в сторону усилившегося шума и без удивления наткнулся цепким взглядом на две стоящие совсем близко друг к другу фигуры — одну мускулистую и поджарую и другую, хрупкую и изящную. Устремив одинаково расслабленные взоры на горизонт, где неподвижно маячила бледная голубоватая дымка, они замерли у самых перил палубы, оперевшись на них руками, и ничуть не стеснялись отсутствия между ними должной дистанции, из-за чего их плечи почти соприкасались. Затаив дыхание увлечённый своими наблюдениями воин даже забыл о суетящихся под мачтой матросов и переключил всё своё внимание на странную пару, взаимоотношения которой почему-то отзывались непонятной тоской в его разомлевшем сердце. Вот Рух грациозно повернулась к своему собеседнику, отбросив назад длинные чёрные волосы, и Бали-бей смог наконец разглядеть светлое, подёрнутое щемящей теплотой лицо своего отважного друга, который щурился от бьющего в глаза солнца, но при этом открыто улыбался общительной девушке, с проникновенным интересом поддерживая с ней разговор.       — Малкочоглу знает, что мы общаемся? — вдруг спросила Рух, заговорщически понизив голос, и наклонилась к Алонсо, сближая с ним головы.       — Не думаю, — уклончиво ответил явно сбитый с толку моряк и виновато отвёл взгляд, нервно поправив сползшую на лоб шляпу. Видимо, ему не слишком приятно было осознавать, что он действует за спиной своего капитана, и несколько раздосадованный маленькой ложью лучшего друга воин навострил уши, боясь пропустить самое важное. — Однако на этом корабле ничто не происходит без его ведома. Рано или поздно он обо всём догадается по моим постоянным отлучкам. Мы должны быть готовы всё ему объяснить.       — Что же тут объяснять? — удивилась девушка, пожав тощими плечами. — Ты просто проводишь со мной своё свободное время, не даёшь мне заскучать. Ты мой друг, который помогает мне привыкнуть к жизни на корабле.       — Ну что ты, ничего такого, — застенчиво отмахнулся Алонсо, не сдержав польщённую улыбку. — Можно считать, что это мой долг. Хотя я был бы рад назвать тебя своим другом.       Просиявшая после его слов Рух неловко потупилась, словно неожиданное признание моряка заставило её растеряться, но стоящий прямо над ней Бали-бей сумел рассмотреть широкую улыбку, озарившую её губы, и увидеть, как она взволнованным движением убирает упавшие на глаза пряди, подхваченные сговорчивым ветром. Не оставалось никаких сомнений в том, что эти двое прекрасно осознавали, что между ними происходит что-то невероятное, и, судя по всему, не собирались этому препятствовать. Невооружённым глазом было видно, сколько невыразимого счастья они испытывают, находясь рядом друг с другом, какое наслаждение доставляют им эти безмятежные беседы, как им не хочется прекращать эти уединённые встречи, и от осознания столь глубокой и чувственный привязанности, так внезапно и быстро зародившейся, у приятно поражённого воина ускорялось сердцебиение, а по телу разливалось долгожданное облегчение: теперь он нисколько не сомневался, что Рух была в надёжных руках, под заботливой опекой более опытного Алонсо, но всё-таки что-то его тяготило, не позволяя искренне радоваться за друга и его подопечную. Неужели всему виной его уязвлённое самолюбие, жестоко задетое молчанием сурового моряка? Неужели неприкосновенность его внутренней гордости для него важнее, чем личное счастье товарища? Пока он размышлял, Рух и Алонсо уже отошли, продолжая прогуливаться по палубе и чём-то негромко переговариваться, и, опустив на них испытующий взгляд, Бали-бей заметил, что бывалый морской волк с несвойственной ему нежностью касается широкой ладонью щуплой спины девушки на уровне лопаток, а она не отстраняется и всё с той же отрадной улыбкой слушает его глубокий голос, проникаясь лишь им двоим понятной истиной.

***

      Сосредоточенная тишина неприятно давила на уши привыкшего к непрерывному шуму Бали-бея, утробной пульсацией раздаваясь где-то в висках, и после длительного пребывания на палубе под прямыми лучами беспощадного солнца, где беспрестанно взлетали к небу гулкие голоса трудящихся матросов, это ублажающее натруженный слух затишье казалось безупречным, не осквернённым ни единым посторонним звуком и жизненно важным, чтобы наконец безвылазно погрузиться в мрачные раздумья, с недавних пор обременившие скованное противоречиями существо. Всё новые и новые подозрительные мысли предательски осаждали хладнокровный разум настороженного воина, заглушая отчаянный зов притеснённого сердца, каждая всплывающая в его голове неутешительная догадка была противнее другой и только лишь сильнее распыляла в нём всепоглощающий пожар тщательно скрываемой ярости, что медленно подтачивала изнутри его завидное самообладание. Отторжённые на безопасную дистанцию посторонние чувства, мешающие прирождённому лидеру взглянуть на сложившуюся ситуацию безучастным взглядом, время от времени захлёстывали его подобно морской волне, принуждая воспротивиться жестоком призыву глупой гордыни, однако стойкое убеждение глубоко уязвлённого достоинства всегда оказывалось сильнее чрезмерного милосердия и решительно требовало возмездия. Насколько бы хорошие отношения не складывались у Бали-бея с членами команды, прежде всего он был для них капитаном, предводителем, приказы которого не подлежали обсуждению, он имел полное право знать, какие интриги назревают в рядах его матросов, и обладал достаточной полнотой власти, чтобы пресекать любые непозволительные вольности. Одного его ёмкого слова хватило бы, чтобы прекратить тайные свидания Рух и Алонсо, не удостоившихся даже поставить его в известность, однако, кроме оправданной необходимости восстановить нарушенный порядок, им движело искреннее желание понять, что же послужило причиной этому неожиданному сближению и что помешало его лучшему другу открыться ему в своих добрых намерениях. Может, он просто боялся быть отвергнутым или потерять лицо в глазах уважаемого им воина? Или он оказался слишком стеснительный, чтобы поднимать такие личные темы? В любом случае его странное молчание не только встревожило обеспокоенного поведением приятеля Бали-бея, но и неприятно задело его за живое, заставив делать преждевременные выводы и ставить под вопрос его бессмертную преданность. Подобное развитие событий ему совсем не нравилось и изрядно трепало его стальные нервы, неотвратимое ощущение, будто за его спиной разрастается мерзкий обман, напрягало и внушало невольные опасения, а вместе с неугодной растерянностью набирал силу праведный гнев, который грозился прорваться наружу нескончаемым потоком справедливых обвинений. Подслушав накануне душевный разговоров бывшей пленницы и опытного моряка, обуянный невыразимым потрясением воин в тот же день отдал приказ другим матросам отыскать Алонсо и направить его к нему в каюту для серьёзной беседы, и всё то время, что он провёл в своей обители в ожидании друга, он ни разу не сдвинулся с места и не пошевелился, застыв в гордой позе спиной к двери и устремив истлевающий чёрными угольками назревающего негодования взгляд на знакомый морской пейзаж, действующий на него успокаивающе благодаря своей безмятежной мнимой неподвижности.       Бесцельное созерцание спокойной ровной глади величественного моря всегда вгоняло заворожённого его естественным величием Бали-бея в некий транс, позволяя ему отгородиться от мирских забот и насущных проблем, и даже в этот раз он с готовностью предался самозабвенному любованию опасной стихией, пока неподкупное течение времени вокруг него превращалось в томительную вечность. Казалось, к тому моменту, как позади него раздался предупреждающий стук в дверь, он уподобился безжизненной каменной статуи, лишённый возможности сообщаться с внешней средой, однако бесцеремонное вторжение в его неразделённое одиночество мгновенно вывело отстранённого воина из оцепенения, так что все его сокровенные мысли разбились вдребезги о бесприютную реальность. Обнаружив себя в родной каюте, где всегда царствовала дружелюбная полутьма, Бали-бей мимолётно встряхнулся, не меняя, однако, свою властную позу, и демонстративно остался стоять спиной к переступившему порог приятелю, чья обычно самоуверенная и твёрдая походка на этот раз показалась ему робкой и излишне осторожной, будто друг подкрадывался к нему через невидимые капканы. Взвешивая каждый свой шаг, притихший и непривычно скованный Алонсо неторопливо вошёл в помещение, не забыв отвесить приветственный поклон, и так же молча замер позади своего капитана, продолжая хранить упрямое молчание. Обострившиеся до предела ощущения бдительного воина мгновенно пришли на помощь своему хозяину и безошибочно подсказали ему, что бесстрашным матросом овладело несвойственное ему смущение, о котором Бали-бей без труда догадался по исходящим от него импульсам неподдельного волнения. Затылок его жгло от устремлённого на него напряжённого взгляда, в котором отчётливо сквозило обречённое сожаление, и по тому, что внезапно оробевший моряк предпочёл воздержаться от пустых слов, воин распознал копошившееся внутри него нестерпимое осознание происходящего, словно добрый душой и храбрый сердцем Алонсо уже заранее знал, о чём пойдёт речь, и потому со всей присущей ему виноватой покорностью ожидал справедливых упрёков и вспышки гнева со стороны капитана. Даже в накаляющейся атмосфере неозвученного недовольства он умудрялся держаться с достоинством, не роняя свою гордость в чужих глазах, и немало растроганный подобным мужеством Бали-бей внезапно почувствовал, как накопившаяся в груди ярость немного стихает, уступая место холодному разочарованию. Как бы сильна ни была их проверенная временем и тяжёлыми испытаниями дружба, Алонсо допустил оплошность и должен был понести за это наказание, а он, честный приверженец правды и верности, обязан был во всём разобраться, даже если это означало беспардонно разворошить внутренние переживания встревоженного друга.       — Где ты пропадал всё утро, дружище? — ледяным тоном осведомился Бали-бей, намеренно придерживаясь напускно беспечного стиля общения. — Мне нужна была твоя помощь, а тебя словно и след простыл.       — Прости, что не предупредил, — выдержав неловкую паузу, откликнулся Алонсо, и по шуршанию заношенной ткани его одеяния воин догадался, что тот нервно провёл ладонью по предплечью другой руки, не зная, куда деться от усилившегося между ними напряжения. — Я… В общем… Мы с Рух немного заболтались, я показывал ей наш корабль, и мы так увлеклись, что я не заметил, как пролетело время… Ради всего святого, прости меня, приятель. Этого больше не повторится, я обещаю.       — Это ведь уже не первый раз, верно? — резче, чем хотелось, перебил его Бали-бей, чуть обернувшись в сторону мгновенно присмиревшего друга. — Думаешь, я ничего не вижу и не замечаю? С тех пор, как Рух встала на ноги, вы проводите вместе почти целый день. Я подслушал ваш сегодняшний разговор и убедился, что это правда. Теперь мне интересно только одно: что вас связывает и связывает ли вообще?       — Мы просто друзья, клянусь! — горячо воскликнул Алонсо, но воин отчётливо расслышал прозвеневшие в его густом голосе нотки потаённого испуга. — Мы просто общаемся, шутим, нам хорошо вдвоём. Рух была такой одинокой и подавленной, а теперь только посмотри, как она изменилась! Её просто не узнать!       При всём своём желании обрушить на друга всё переполнявшее его возмущение Бали-бей вынужден был признать, что приятель был прав: Рух действительно расцветала на глазах, постепенно превращаясь в общительную жизнерадостную девчонку, вот только привыкший списывать эти перемены на новую среду и вежливое отношение воин и не подозревал, что этим перевоплощением он обязан ни кому иному, как Алонсо, который первый сделал шаг навстречу запуганной пленнице из трюма, став ей настоящей поддержкой и опорой. Даже сейчас было заметно, с какой трепетной нежностью он относится к новой подруге, как он искренне переживает за неё стремится уберечь от новых потрясений, как много значит для него эта доверительная дружба, эти тайные встречи и душевные беседы ни о чём, несущие какой-то свой заветный смысл. Почему-то Бали-бею казалось удивительным, что хрупкая изящная девушка предпочла видеть своим телохранителем этого скупого на общение, лихого матроса, но именно рядом с ним она наконец обрела то, что у неё когда-то отняли: дом, семью и чувство безопасности. Вероятно, он должен был радоваться или быть благодарным Алонсо за смелость и самоотверженное желание взять на себя такую ответственность, но предательское напоминание о том, что всё это долгое время происходило за его спиной, подобно раскалённой стали обжигало его сердце непримиримой обидой, заглушая все светлые чувства и благородные порывы к снисхождению.       — Почему вы не рассказали мне об этом? — сердито процедил Бали-бей сквозь зубы, порывисто оборачиваясь, и впервые прямо посмотрел на съёжившегося перед ним друга, прожигая его тяжёлым взглядом, от которого он ещё сильнее сжался. — Неужели ты не понимаешь, что с твоей стороны это похоже на предательство?       — Я хотел, правда хотел рассказать, — с непрекрытым отчаянием воззрился на него Алонсо и внезапно помрачнел, с долей суетливого колебания отводя смешанный взор. — Но всё намного сложнее, чем ты думаешь… Через несколько дней после нашего знакомства Рух мне кое в чём призналась. После этого я понял, что мой долг уберечь от беды не только её, но и тебя, поэтому старался всё время быть рядом с ней, чтобы переключить её внимание…       — О чём ты? — непонимающе нахмурился Бали-бей, внезапно ощутив, как сердце его замирает во власти нехорошего предчувствия. — От чего ты пытался меня уберечь?       — Рух, она… — Застопорившийся моряк запнулся, тщательно подбирая нужные слова, и спустя несколько мгновений перевёл на капитана неподдельно обеспокоенный взгляд, обратившись к нему почти шёпотом: — Она влюблена в тебя, Бали-бей. Она сама мне в этом призналась. Я знаю, как ты к этому относишься, поэтому решил во что бы то ни стало помешать этой влюблённости перерасти в нечто большее. Я надеялся, что улажу всё без лишнего шума, но, кажется, я недооценил твои способности. Зато теперь ты знаешь, что я действовал из лучших побуждений и вовсе не собирался тебя предавать.       Застигнутый врасплох внезапно открывшейся ему истиной Бали-бей на мгновение лишился дара речи, точно его голосовые связки увязли в какой-то липкой влаге, и не сразу нашёлся, что ответить, глубоко потрясённый прозвучавшей вслух неопровержимой правдой. От очаровательной и выносливой Рух он ожидал чего угодно, но только не потаённых любовных интриг, и теперь, когда ему наконец стала известна подлинная причина её особенного к нему отношения, он испытал некую смесь удивления и лёгкой досады, причём никак не мог до конца понять, злится он или, наоборот, польщён тем, что у него появилась тайная поклонница. С одной стороны эта наивная, почти детская влюблённость, обусловленная скорее неопытностью и слишком уж молодым возрастом замечтавшейся девушки, могла бы знатно позабавить неисправимого любителя страсти и азарта, потешить его самолюбие, но с другой — Бали-бей прекрасно понимал, что ничем хорошим эти глупые игры не обернутся, да и он сам был уже далеко не таким юным и беспечным, чтобы предаваться подобным утехам, особенно тогда, когда рядом с ним уже находилась верная ему женщина, носящая под сердцем его ребёнка. В ту роковую ночь, обернувшуюся для воина знакомством с независимой и неприступной пленницей, до сих пор отчётливо всплывала в его памяти, возбуждая в его охваченном восхищением сердце непомерную гордость, он по-прежнему помнил, как она, замученная, испуганная и упрямая, смело встретила его взгляд в беспросветной темноте, каким необычайно мощным чувством отозвалась внутри него эта скрытая сила, и тогда он готов был признать, что Рух действительно зацепила его своей выдержкой и настоящим мужеством, что ему искренне понравилась её неиссякаемая жажда к жизни и стремление бороться до конца, но не более того. И разве он давал ей повод надеяться на что-то большее? Внезапно ему снова привиделся их первый разговор после бури на капитанском мостике, когда Рух почему-то заострила внимание на его глазах, он словно наяву увидел, с каким недовольством смотрела вслед излишне дерзкой девушке рассерженная Тэхлике, и неожиданно все эти разные события сложились в его голове в одну общую картину, словно кусочки единого пазла. Вот, от чего пытался защитить его Алонсо, которого он несправедливо обвинил в предательстве. Не зная, как выразить словами всю тяжесть постигнувшей его вины, Бали-бей приблизился к своему верному другу, останавливаясь чуть сбоку, и доверительно склонился к нему, мысленно взмолившись Аллаху, чтобы приятель не оттолкнул его за это опрометчивое осуждение.       — Этот разговор останется между нами, — понизив голос, проговорил Бали-бей, не сводя с Алонсо проницательного взгляда. — Рух не должна знать, что мне всё известно. Поговори с ней, попробуй убедить её отказаться от этого чувства. Можешь даже немного приукрасить, главное, чтобы она во мне разочаровалась. Присмотри за ней и не дай наделать глупостей.       — Ты можешь на меня положиться, герреро, — непоколебимо кивнул друг, проникновенно заглядывая ему в глаза. — Я постараюсь её переубедить.       — Спасибо, приятель, — с облегчением вздохнул тронутый его словами воин, дружески хлопнув бывшего капитана по плечу. — И прости, что начал в тебе сомневаться. Ты хотел как лучше, а я даже не понял этого.       — Забудь, — в своей привычной полунасмешливой манере отмахнулся Алонсо, мгновенно повеселев. — Мы же друзья, верно?       Не говоря друг другу ни слова, они сошлись в долгих крепких объятиях, как бы сглаживая возникшие между ними разногласия, после чего Алонсо с поклоном удалился из каюты капитана, оставив того в задумчивом одиночестве. Снова его перевозбуждённые мысли не находили себе места в забитом разнообразными сомнениями и неразрешимыми противоречиями сознании, отчего в голове царил полный хаос, даже собственные неопознанные чувства казались овеянному смятением воину досягаемыми и будто жестоко подавленными какой-то внутренней силой, так что он бездумно схватился за лежащие на столе можжевеловые чётки и принялся лихорадочно перебирать их в пальцах, концентрируя всё своё внимание на гладких, терпко пахнущих бусинах. Это был единственный верный способ, помогающий ему очистить разум и хоть немного приблизиться к некому возвышенному умиротворению, однако настроиться с первого раза на нужный лад оказалось намного сложнее, чем раньше, точно чья-то настойчивая прихоть не давала ему сбежать, прочно удерживая за гранью внешнего мира. Окончательно смирившись с тем, что привычное средство избавления от всех тревог оказалось бессильно, Бали-бей раздосадованно вернул чётки на место и с деланным безразличием уставился в окно, невольно гадая, скоро ли состоится откровенный разговор Рух и Алонсо, после которого во всей этой истории будет поставлена точка. Как бы ни отреагировала одержимая ложными надеждами девушка на убеждения своего друга, воин был уверен в одном: никогда больше он не поддастся так безрассудно греховному блаженству и развратным желаниям, никогда больше не разочарует ту, которая его действительно любит. И пусть подобная установка в корне противоречила его непостоянной натуре, в глубине души он нисколько не сомневался, что сделал правильный выбор.

***

Конец осени 1521 года, Семендире       Незаметно тёплые летние деньки сменились суровыми холодами отзвеневшей осени, постепенно ночи стали длиннее и морознее, освежая порывистый ветер своим заиндевелым дыханием, и вместо оживлённого гомона хлопотливых птиц в оцепеневшем в преддверии холодов лесу стояла отрешённая тишина, не было больше слышно весёлой возни мелкой живности и призывного шороха травы под лапами крупных хищников, присмирели их неповторимые голоса, прежде пробуждающие в свободолюбивой душе острую тягу к дикой природе, где всегда можно было оставаться самим собой и бесконечно созерцать истинное воплощение самой невинной и настоящей красоты. Как-то быстро и неумолимо пожелтели и опали завявшие листья, оголяя чернеющие на фоне серого неба ветви ослабевших деревьев, слишком скоро спустилось щедрое солнце, уже не с таким жаром отдающее выстуженной земле своё бесценное тепло, неожиданно резко померкли яркие краски жизни, погружая извечно пасмурный мир в мрачную атмосферу неизгонимой тоски и слепого отчаяния. Над головой уже собирались в дружную стаю ненастные облака, грозя обрушить на древнее поместье первый в этом году снегопад, в стеклянном воздухе беззвучно дребезжали невидимые кристаллики льда, оседая тонким налётом на сморщенных лепестках не успевших постареть нежных цветов, и безвременная пора долгих сновидений и нерушимого спокойствия вот-вот должна была шагнуть в эти охваченные сумрачным унынием края, сковывая их ещё на несколько месяцев прочными цепями беспощадного озноба. Как всегда, не верилось, что время пролетело так молниеносно и неотвратимо, что безмятежное, ублажающее своим теплом лето может когда-нибудь перевоплотиться в неприютную зиму, что с каждым днём всё вокруг неизбежно менялось и медленно искажало свой привычный облик, готовясь к незапамятной смене сезонов. Три томительно долгих месяца свирепой борьбы, неистовых исканий и неравного противостояния самой судьбе промчались как один миг, полный тревог, мучительного страха и горькой истомы, измотанные навалившимися на них тяжёлыми испытаниями существа из последних сил лелеяли в опустошённых сердцах наивную надежду, продолжая в глубине души тешить себя напрасной верой, и чем дольше продолжались эти невыносимые терзания в ожидании чего-то ужасного и непоправимого, тем стремительнее таяла это мнимое упование на высшую волю, тем бессмысленнее казались исступлённые молитвы, тем туманнее и кошмарнее представлялось неизвестное будущее, таящее в себе какую-то жестокую истину. Опьянённые почти остервенелым желанием отсрочить неминуемое высокомерные создания постепенно сходили с ума, жертвуя своим благополучием ради непостижимой цели, но даже тогда, когда скорбное осознание собственной ничтожности вдруг одолевало их с немыслимой силой, они всё равно продолжали сражаться, поддерживая друг друга, и по-прежнему отрицали очевидную безысходность, будто так им было легче смириться с окончательным поражением. А неподкупное время всё шло, приближая всем понятный исход этого соперничества, и никак не хотело останавливаться…       Когда первые лунные блики ненавязчиво замерцали на холодных стенах погружённых в беспросветный мрак апартаментов, подброшенный знакомым напоминанием Бали-бей инстинктивно сорвался с места и, точно под влиянием гипноза, твёрдым шагом покинул казавшиеся ему тесными и неуютными покои, устремляясь вперёд по пустынным коридорам к заветным дверям, которые за прошедшие три месяца он открывал чаще, чем за все годы своей осознанной жизни. Привычное нетерпение подгоняло его ускорить безупречно поставленную поступь, невзирая на требования статуса, смутное предчувствие заполняло вязким туманом его неуловимые мысли, охватывая приведённое в тонус тело болезненным напряжением, но, стоило ему приблизиться к родному порогу и без тени стеснения переступить его, появляясь в чужой, пропитанной сонной безмятежностью обители, как всю его нервозность словно рукой сняло и он немедленно очутился во власти упоительного умиротворения, которому всегда удавалось приструнить его развороченные чувства. Почему-то тягучий терпкий аромат сгорающего воска действовал на него успокаивающе, притупляя воспрянувшие было переживания, убаюкивающее тепло живого огня ласково обволакивало его с ног до головы, вселяя непрошеное расслабление, и исцеляющая зрение томная темнота одурманивала его своим заботливым превосходством, окуная в некий возвышенный транс. С готовностью поддаваясь неоспоримому влиянию властвующей здесь особенной атмосферы сладостной неги, лишённый воли Бали-бей бесшумной чёрной тенью влился в податливый полумрак просторных апартаментов, не выходя на свет тусклых свечей, и замер возле потухшего камина, приковав заворожённый взгляд к одиноко восседающей на краю кровати спиной к нему женственной фигуре, отбрасывающей своё отражение в стоящее напротив большое зеркало. Приглядевшись повнимательнее, затаивший дыхание воин заметил, что облачённая в нарядное атласное платье бордового оттенка Айнишах увлечена каким-то кропотливым занятием: её худые бледные руки, наполовину скрытые прозрачными шёлковыми рукавами, совершали какие-то чарующе плавные неторопливые движения, наделённые особым статным изяществом, собранные в отточенной гордой осанке выпирающие лопатки ритмично шевелились под плотной тканью одеяния, сопровождая каждый её царственный жест, и безнадёжно пленённый исходящим от неё скромным величием воин невольно залюбовался знакомыми утончёнными манерами матери, с удовлетворением отметив, что она безупречно владеет собой и, похоже, не испытывает при этом видимых затруднений. Произведя какие-то манипуляции над головой, госпожа распустила ухоженные волосы, позволяя чуть завитым локонам свободно струиться по её вытянутой спине и расправленным плечам, оголённым глубоким вырезом платья, затем так же медленно и аккуратно сняла с тонких запястий и костлявых пальцев золотые браслеты и драгоценные кольца, одно за другим опуская украшения на прикроватную тахту. Под пристальным взглядом застывшего в тени Бали-бея она попробовала избавиться от жемчужного ожерелья, обрамляющего её худую шею, но маленькая застёжка никак не желала поддаваться, причиняя хозяйке ещё больше неудобства. Заметив её мешканья, воин тихо сошёл с места, осторожно приблизившись к ничего не подозревающей Айнишах, и остановился точно за её спиной, так что в зеркале мгновенно соткалось его чёткое отражение, привлекая внимание султанши.       Несколько мгновений она не шевелилась, изучая высокий силуэт сына нежным взглядом сквозь гладкую поверхность, и повисшее над ними непринуждённое молчание словно делало их ближе, выстраивая между ними тесную связь, позволяло им беспрепятственно обмениваться сокровенными мыслями и невысказанными чувствами, говоря о них больше, чем любые слова, и будто уничтожало ненужную дистанцию, неприступные границы которой и без того уже стёрлись, превратившись в бледные неприметные линии. Проникновенно, неотрывно и понимающе они смотрели друг другу в глаза, словно пытались отыскать в чужом открытом взгляде давно известную им двоим истину, и не выдержавший такого напора Бали-бей первый разорвал этот длительный контакт, с некоторым сожалением отводя взор, и, повинуясь внезапному порыву, бережно положил руку на обнажённое заострённое плечо Айнишах, прикасаясь к бархатной коже. Будто парализованная госпожа даже не вздрогнула, с долей потаённого наслаждения прикрывая глаза, и повернула к нему голову, с особым трепетом приникнув сухими губами к тыльной стороне его ладони и в упоении зажмурившись. Так она просидела какое-то время, неистово прижимая к себе расслабленную руку сына, однако оставшийся невозмутимым воин мягко, но настойчиво высвободился из её на удивление цепкой хватки и потянулся к её ожерелью, чтобы помочь султанше снять украшение. Не встретив сопротивления, он ловко расстегнул замысловатую застёжку, услышав характерный щелчок в неприкосновенной тишине, после чего отстранил увесистое колье от матовой кожи на груди матери и обошёл сбоку её ложе, учтиво опуская богатое изделие на тахту. Молча наблюдающая за ним усталым взглядом Айнишах не произнесла ни слова, наградив его немой благодарностью, и тогда Бали-бей занял свободное место на краю кровати рядом с ней, чтобы иметь возможность видеть её потухшие глаза, всё ещё томящиеся во власти страшного недуга. Не сговариваясь, они взяли друг друга за руки, переплетая пальцы в крепкий замок, и молодой воин устроил её хрупкие ладони у себя на коленях, неосознанно поглаживая безболезненными прикосновениями вздувшиеся вены, стремясь согреть её своим теплом и поделиться своей юной силой, испытывая странное желание остаться рядом с ней дольше обычного, будучи одержимым каким-то мерзким тревожным предчувствием.       — Как ты себя чувствуешь? — низким рокочущим голосом спросил Бали-бей, поднимая на изнурённую госпожу пристальный взгляд. — Тебе уже лучше?       — Намного, — безмятежно улыбнувшись, прошептала Айнишах и тяжело сглотнула, словно справляясь с болью. — Всё благодаря вам, мои дорогие. Спасибо вам. Вы столько сделали для меня… Я этого не заслуживаю.       — Главное не переставай сражаться, — твёрдо посмотрев ей в глаза, убеждённо наставил её воодушевлённый воин, низко склоняясь к ней, так что на один короткий миг потоки их дыхания схлестнулись в стоячем воздухе, переплетаясь в единую струю живого тепла. — Лекарь говорит, что болезнь уже отступает. Ты скоро поправишься, Айнишах. Вот увидишь.       Выдавив щемящую улыбку, обременённая странной печалью госпожа лишь молча прикрыла веки, словно выражая признательность, и в то же мгновение вдруг отвернулась, спрятав отягчённый невыносимым сожалением взгляд, пропитанный тоскливым чувством вины, отчего сердце Бали-бея пропустило назначенный ему удар, будто почуяв неладное, и всё его охваченное бессильной растерянностью существо безудержно затрепетало, неожиданно осознав, что султанша явно что-то скрывает. Несмотря на взвинченную тревогу, он не осмелился приставать к матери к расспросами, списав подобное поведение на её неподъёмную слабость, однако всё равно успел заметить, как по её впалой щеке тихо скатилась одинокая слеза, теряясь где-то в складках её платья, которое из-за её неестественной худобы сидело на ней как-то неправильно и несуразно. Безусловно, за эти три месяца Айнишах стала выглядеть намного лучше благодаря стараниями искусного лекаря, которого Бали-бей лично привёз из соседнего поместья специально для неё, однако болезнь продолжала медленно подтачивать её изнутри, мучительно убивая, зверски уничтожала свою жертву день за днём, высасывая из неё жизнь, а пугающий своей жестокостью кашель становился настолько сильным, что пару раз у госпожи ломались рёбра и на губах проступала кровь. Много недель не знающий сна и отдыха воин провёл в поисках умелого врачевателя, способного исцелить угасающую на глазах султаншу, однако все они говорили ему одно и то же: «Слишком поздно. Её уже не спасти». Только один из них согласился взяться за эту невыполнимую задачу за весьма солидное вознаграждение, вмещающее в себя почти всё жалование Бали-бея, заработанное им за время похода, и пока что его лечение давало обнадёживающие результаты, хотя до сих пор не одолело неизвестный недуг полностью. Совершенно не разбирающемуся в этой области воину пришлось остаться в стороне, полностью доверившись опытному лекарю, и всё, что он мог сделать для своей матери, — это неустанно молить Аллаха продлить её годы, как она когда-то молилась о нём на протяжении всего его взросления.       — Бали-бей, мой любимый отважный сын, — внезапно обратилась к воину Айнишах проникновенным голосом, проницательно воззрившись на него доходчивым взглядом, и чуть сильнее сжала его руку, словно побуждая его обратиться в слух. — Что бы ни случилось и как бы ни складывалась твоя жизнь дальше, никогда не забывай, кто ты такой. Всегда помни, чья кровь течёт в твоих жилах, какая вера горит в твоём сердце, как звучит твоё благородное имя. Помни об этом, сын мой, и Аллах всегда будет на твоей стороне.       — Спасибо, Айнишах, — отчего-то севшим голосом проронил несколько обескураженный Бали-бей, ничем не выдав своего замешательства. Почему-то ему показалось, что напутственные слова матери прозвучали как… Прощание? — Я обещаю быть доблестным и справедливым и хранить верность своему государству. Я ни за что не посрамлю доброе имя нашего славного рода.       — Вот бы твой отец слышал тебя сейчас, — с гордостью прошептала растроганная госпожа, смаргнув проступившие слёзы, и прерывисто вздохнула, сдерживая нахлынувшие рыдания. — Он мог бы тобой гордиться… — Она замолчала, изучая мужественный лик сына любящим взглядом, и затем вдруг повернулась в сторону террасы, к чему-то задушевно прислушиваясь. — Слышишь? Как тихо. Снова наступила ночь. А я так устала… Но мне страшно закрывать глаза. Я боюсь оставить тебя одного. И в то же время хочется спать… Когда ты рядом со мной, мне так спокойно. Я рада, что ты здесь.       — Нура тоже хотела прийти, — вполголоса отозвался Бали-бей, внезапно почувствовав острый приступ непереносимой боли. — Завтра я позову её. Мы постараемся навещать тебя как можно чаще.       — Большего мне не нужно, — с робкой радостью улыбнулась Айнишах, умиротворённо закрывая отдающие насыщенной медью глаза. — Я бесконечно счастлива, что мы снова вместе.       В наступившей тишине объятый необъяснимым спокойствием Бали-бей отчётливо расслышал её надсадное тяжёлое дыхание, сопровождаемое хрипами и неполноценными вздохами, а затем внезапно ощутил на своём плече какое-то давление, потянувшее его вниз. Изумлённо оглянувшись, он наткнулся смешанным взглядом на госпожу, которая аккуратно устроила голову над его ключицей, расслабленно навалившись на него всем своим весом, и в немом удивлении уставился на её безмятежное лицо с устало закрытыми глазами и призрачно улыбающимися губами, внутренне поражаясь тому, насколько счастливой и бестревожной она выглядела в это мимолётное мгновение перед тем, как забыться глубоким сном. Постепенно её сердцебиение выровнялось, гулко отдаваясь ему в руку размеренной дробью, скованное неизлечимым недомоганием тело безвольно прильнуло к его подтянутым рёбрам, согревая его своим боязливым теплом, неестественно длинные пальцы, до того сжимающие его ладонь, сами собой ослабили хватку, давая ему свободу, и уже размякли сведённые судорожным спазмом мышцы, переставая дрожать, а он всё смотрел на неё долго и пристально, почти не моргая, и не мог оторвать очарованного взгляда от с детства знакомых ему черт, непоправимо изуродованных худобой, от этого притягательного выражения тихого блаженства, достоверно передающего скрытую в ней врождённую утончённость, от этих умилительных морщин, скопившихся в области переносицы и в уголках век и рта, словно таилось в этом беззаветном любовании некое возвышенное наслаждение, вгоняющее его в лёгкое забытьё. От неё веяло покоем и безопасностью, её изысканный аромат, смешанный с маслянистым запахом воска, щекотал ноздри, пробуждая зыбкие воспоминания, её близость беззвучно умоляла его остаться, хотя застывший в одной позе воин вряд ли смог бы заставить себя уйти, поскольку боялся бесцеремонно разрушить чужое умиротворение одним неосторожным шумом. Совершенно некстати он поймал себя на мысли, что даже сломленная болезнью и многолетними страданиями Айнишах всё равно оставалась невыразимо прекрасной и неповторимой, и эта её безупречность исходила откуда-то из глубин её мужественного существа, ни к чему не принуждая, но вызывая долю заслуженного уважения. Да, она проявляла слабость и малодушие, может быть, была несправедлива и излишне навязчива в своей заботе, но всё, что она делала, совершалось во имя её детей, которых она стремилась уберечь любой ценой. Судьба её сложилась не самым лучшим образом, однако она выстояла, не опустив руки, и подавленный внезапным сожалением Бали-бей с особым вниманием скользнул странно задумчивым взглядом по её гладкому лбу, обрамлённому тонкими прядями распущенных волос, по её родному облику, настоящему и естественно-прелестному, по её сведённым ключицам и обнажённой глубоким декольте щуплой груди, по сгорбленным плечам и стройному стану, и мысленно пообещал себе запомнить её истинный образ во всех подробностях, сам едва ли осознавая, зачем ему может это понадобиться. Наверное, он чувствовал всем своим существом неизгонимое присутствие какой-то сокрушительной силы, что вот уже который день дышала ему в затылок мертвенным холодом, но сейчас он был слишком измотан, чтобы обдумывать все тонкости этого непонятного наваждения. Со стороны террасы на него воровато заглядывала полная луна, разбавляя чернильные краски сгустившейся ночи своим голубоватым сиянием, в зеркале он ещё смутно различал две тесно прильнувшие друг к другу расплывчатые фигуры, одинаково неподвижные и отрешённые, и равнодушно внимал вкрадчивому шёпоту сиротливой тишины, почти физически ощущая, как проплывает мимо него несговорчивое время.