Единственный шанс

«Мы не знаем, как долго мы сможем быть рядом с самыми дорогими нам людьми. Наслаждайся».

«Ученик чародея» («The Sorcerer's Apprentice»)

Бальтазар Блейк

      Я, султан Сулейман Хан Хазретлери, приказываю тебе, Рустему паше, остановить восстание в Каире и немедленно вернуться в столицу. Если ты добровольно откажешься от всяких притязаний на мою власть, я учту это при вынесении приговора. Если же ты не подчинишься и продолжишь распылять бунт, я сам приеду к тебе и восстановлю справедливость на этой земле. Сулейман шах, сын Селима Явуза, победоносный навеки.       Заученные наизусть строки снова и снова проносились перед внутренним взором подобно знакомой с детства сокровенной молитве, эхо чужого громоподобного голоса беспрестанно звучало в ушах, заглушаемое ритмичной пульсацией бегущей по венам крови, и неотвратимый, немного пугающий своей внушительной силой смысл брошенных на бумагу слов всё глубже врезался в безупречную память, находя искажённое отражение действительности в бурном воображении и проникая в самое сердце, чтобы укорениться там неотвратимым предчувствием назревающей угрозы. Во власти нестерпимого ожидания и мучительной тревоги, что до сих держалась в узде только благодаря несгибаемой вере, каждая секунда приобретала невиданную ценность, каждый миг нёс в себе решающее значение и неумолимо приближал одержимое своим благородным намерением существо к заветной цели по мере того, как углублялось статное судно в чужие земли, смело прокладывая себе путь против морского течения, и ослепительное солнце завершало свой многовековый цикличный оборот над горизонтом, чтобы отобрать у страждущего создания ещё один томительно длинный день. Пока ставшие менее манёвренными и надёжными после жестокой перестрелки корабли из последних сил держались на гривистых волнах, следуя единому курсу, не показывающийся из своей каюты капитан не находил себе места от пылающего внутри него исступлённого нетерпения и, чтобы хоть чем-то занять себя во время выматывающей качки, заново перечитывал лежащее на столе судьбоносное письмо, с каждым новым разом ощущая, как греет отважное сердце неистовая ярость, как пламенеет в мощной груди свирепая жажда справедливости и как закипает кровь от мысли о скорой расплате, которая непременно сулит подлому предателю, вообразившему себя равным единоличному владыке. Преисполненный знакомым праведным гневом Бали-бей внешне сохранял поразительное спокойствие, лишь иногда позволяя себе кинуть объятый ледяной ненавистью взгляд куда-то за горизонт, и в ясном сознании его царила равнодушная пустота, призванная освободить место разумным размышлениям и стратегически важному плану, что только начинал стремительно зарождаться в голове опытного полководца, нагромождаясь всё новыми подробностями и хитрыми деталями. Некогда смутные и разрозненные представления о том, что он собирается делать, добравшись до Каира, постепенно воплощались в непрерывную последовательность чётких и обдуманных действий, рождая безупречный в своей тактике замысел захвата города, но все эти рассуждения пока что оставались лишь его личной инициативой, никем не услышанной и ни с кем не оговоренной. Сколько раз он погружался в изучение пожелтевшей от времени карты древней провинции, с дотошным вниманием прощупывая цепким взглядом каждую неприметную улочку, сколько раз он перечитывал короткое, но ёмкое послание, желая убедиться, что оно не является плодом его разыгравшейся фантазии, и этому бесполезному на первый взгляд занятию он мог предаваться часами, забывая о сне и отдыхе. Ещё ни о чём не подозревающая Тэхлике по-прежнему набиралась сил в лазарете, однако Бали-бей с нетерпением ждал её возвращения в ряды матросов, чтобы наконец поделиться с ней этой неоднозначной новостью. Ему совсем не хотелось принимать окончательное решение без своей верной помощницы, и потому он продолжал хранить письмо султана в секрете, хотя молчание с каждым днём становилось всё более невыносимым. Но вскоре преданные ожидания воина были достойно вознаграждены: всего через пару дней после его последнего разговора с Тэхлике, когда он вновь пропадал над исследованием обветшалой карты, сосредоточенную тишину разорвал долгожданный стук, вынудивший его встрепенуться, мгновенно позабыв о карте, и с замиранием сердца уставиться на дверь, за которой скрывался таинственный посетитель.       Как только в дверном проёме показалась знакомая складно скроенная фигура, уже издалека манящая его своими соблазнительными изгибами, а за порогом раздалась привычная самоуверенная поступь, Бали-бей подорвался с места и с сияющими от неподдельной радости глазами обернулся к скромно вошедшей в каюту Тэхлике, облачённую в свой любимый камзол и треугольную шляпу, такую же чарующе прекрасную и неподражаемую, всё с той же хитрой ухмылкой на алых губах и дразнящим блеском в густо карих глазах, смотрящих гордо и независимо, но с оттенком умилительной покорности, живых и красноречивых, приютивших в своих опасных глубинах тёплую нежность. Наблюдая за тем, как полная воли и новой энергии девушка с особой аккуратностью сгибается в приветственном поклоне, словно желая угодить ему любым своим жестом, залюбовавшийся её природным изяществом воин с внезапном истомой в груди осознал, насколько сильно ему не хватало её незаменимого присутствия, её игривого и в то же время вдумчивого взгляда, опьяняющего аромата её утончённых духов. Словно прочитав его мысли, Тэхлике грациозно и плавно подплыла к нему, остановившись почти вплотную, и уже привычным мановением руки приподняла края его широкой шляпы, открывая спрятанное в тени лицо. Вспомнивший это движение Бали-бей не сдержал тихую усмешку, не высказывая сопротивления, и, словно заворожённый, всмотрелся в оказавшиеся в искушающей близости, коварные очи напарницы, безошибочно распознав на их поверхности отражение собственного незабвенного счастья. Они могли бы долго стоять вот так напротив друг друга, утоляя чужое любопытство, но неотложный вопрос требовал своего разрешения, и Тэхлике стала первой, кто сбросил с себя чары приятного наваждения и вернулся в накалённую разрастающейся враждой реальность, чтобы приступить наконец к обсуждению.       — Я слышала, Алонсо передал тебе письмо от самого султана, — деловым тоном начала она, так что воин испытал неутолимое разочарование оттого, что бесценные мгновения столь уютного и ублажающего молчания закончились так быстро. — Это правда?       — Это не просто письмо, — понизив голос, поделился Бали-бей, заговорщически сверкнув глазами. — Это прямой приказ, направленный султаном Сулейманом в Каир, чтобы призвать к порядку одного из своих визирей, поднявшего там восстание. Ты даже не представляешь, какая это большая удача, Тэхлике. В этом послании заключено наше будущее.       — Я не понимаю, — нахмурилась девушка и устремила на воина прямой выжидающий взгляд, объятый жадным любопытством. — Как именно это послание поможет нам добиться нашей цели?       — Всё очень просто, — воодушевлённо заговорил Бали-бей и подвёл напарницу к разложенной на столе карте, где красовался подробный план египетского города. — Мы отправим это письмо в Каир в неизменном виде, а сами отправимся вслед за ним, чтобы контролировать ситуацию. Если слова повелителя не возымеют своего действия и беспорядки продолжатся, мы вмешаемся и остановим мятеж собственными силами. Когда Сулейман узнает об этом, он непременно захочет с нами увидеться, и тогда у нас появится шанс добиться его расположения.       Пока он говорил, несокрушимая уверенность в собственных словах затмевала его разум, мешая отслеживать неуловимые перемены в состоянии Тэхлике, но, стоило ему замолчать и выжидающе воззриться на помощницу, как он обнаружил её погружённой в какую-то кропотливую мыслительную работу, все этапы которой явно отражались в её скованных задумчивостью чертах, подёрнутых тенью глубинных соображений. Из-под пышных нахмуренных бровей на него смотрели её прищуренные рассудительные глаза, беззастенчиво роющиеся в его открытом взгляде напротив в поисках осознания, но вот охваченная какими-то тяжёлыми думами девушка порывисто отвернулась и принялась мерить пространство каюты взвинченным шагом, словно непрекращающееся движение каким-то образом помогало ей определиться с мнением. Наконец она остановилась, замерев посреди покоев, и обратила на пристально наблюдающего за ней воина сосредоточенный взор, в котором до сих пор усердно копошились обрабатываемые ею мысли.       — Значит, ты принял решение сменить курс на Каир, — задумчиво проговорила Тэхлике, потирая гладкий подбородок. — Но как ты планируешь отправить это письмо?       — Прежде всего нам необходимо сделать остановку в ближайшем портовом городе, — продолжал рассуждать Бали-бей, опираясь руками на край стола. — Наши суда не в очень хорошем состоянии, их нужно отремонтировать. Там же мы сможем найти гонца, которому я поручу доставить письмо. Кроме того, в местных тавернах полным-полно отчаянных искателей приключений, среди которых мы найдём немало союзников.       — Поняла, — отрывисто кивнула Тэхлике, всё это время ревностно вникающая в каждое слово. — В таком случае я отдам приказ Алонсо. Мы плывём к берегу.       Встретившись с её уверенным взглядом, Бали-бей невольно ощутил, как поднимается внутри него жаркая благодарность, смешанная с неиссякаемой решимостью, и в этот момент ему показалось, что проснувшись в нём силы хватило бы на то, чтобы захватить сотню городов и пересечь множество морей в погоне за высшей целью, бросить вызов многотысячной армии и пойти против всего мира, лишь бы добиться желаемого. Окрылённый этим редким чувством безграничной власти над своей судьбой воин так увлёкся представлениями о будущем, что не сразу заметил, как Тэхлике снова вернулась к столу, отстукивая равномерную дробь каблуками по сухому дереву, и впервые обратила внимание на письмо, неподвижно лежащее поверх карты с загнутыми краями, так что на тыльной стороне отчётливо виднелись раздробленные половинки сургутной печати, призванные сохранить содержимое послания в неведении от посторонних лиц. Мгновенно заинтересовавшись, девушка без тени смущения подобрала письмо, бережно разворачивая его, и поверхностно пробежалась глазами по тексту, мрачно нахмурившись. Гладкие, отчётливо проступающие на бумаге буквы утончённо блестели в падающем свете единственной лампады, пленительно переливаясь каллиграфическими завитками, но неусыпное любопытство Тэхлике было направлено не на идеально ровный аккуратный почерк писаря, а на возвышающийся над ним безупречно выведенный знак, на первый взгляд отдалённо напоминающий оттиск волчьей лапы, но несущий в себе не менее важное значение. Манящий своим величием и гипнотизирующий взгляд своими загадочными хитросплетениями, он открыто заявлял о незыблемом могуществе того, чьё имя было в нём зашифровано, и в то же время являл собой воплощение изысканного и непостижимо прекрасного узора, оформленного в виде орнаментально украшенной арабской вязи. В прошлом Бали-бею часто доводилось видеть подобный символ, но каждый раз он словно заново проникался скрытым в нём великолепием и не мог отказать себе в удовольствии украдкой полюбоваться его затейливыми искривлениями, точно желая во всех подробностях запечатлеть его грациозный силуэт в своей памяти.       — Красивый знак, — с потаённым восхищением пробормотала явно заворожённая искусными плавными линиями Тэхлике, беззастенчиво впитывая восторженным взглядом изящные изгибы господской тугры, и даже осмелилась провести кончиками пальцев по выпуклым рельефам застывших чернил, словно желая почувствовать на ощупь исходящую от них неоспоримую силу.       — Он называется тугра, — с лёгкой улыбкой объяснил Бали-бей, с пониманием наблюдая за любопытной девушкой. — Это символ власти и могущества, своеобразная подпись, которую правители используют для утверждения важных документов и приказов. У каждого султана она своя, индивидуальная и неповторимая, но всегда пишется в строгом порядке и обязательно содержит имена правителя и его отца и фразу «победоносный навеки». Получается отдалённое сходство с ладонью. Это дань уважения нашим предкам, которые раньше прикладывали к документам оттиск своей руки, погружённой в чернила.       — Только у падишаха есть тугра? — поинтересовалась Тэхлике и наконец оторвала взгляд от письма, выжидающе воззрившись на Бали-бея.       — Никто, кроме султана, не смеет использовать этот символ вместо подписи, — серьёзно ответил воин. — Но у санджак-беев есть право рисовать «коготь». Я тоже когда-то использовал его, чтобы подписывать указы.       Охваченный каким-то необъяснимым порывом Бали-бей внезапно сошёл с места, обходя стол и замирая рядом с Тэхлике, выхватил первый попавшийся под руку чистый лист пергамента и нащупал под пальцами затерявшийся в бумагах кусочек угля, служивший ему письменной принадлежностью. Пока несколько растерянная девушка молча наблюдала за ним заинригованным и одновременно удивлённым взглядом, словно не осмеливаясь высказать какую-то нелепую просьбу, одержимый своим странным желанием воин склонился над девственным листом и после мгновения раздумий легко, отточенным движением вывел на шероховатой поверхности первые изогнутые линии, настолько хорошо ему знакомые, что он даже не успел опомниться, как рука сама, заведомо зная угол наклона, обвела всплывший на задворках сознания чёткий символ, вышедший немного неказистым после долгого перерыва, но всё таким же разборчивым и сдержанно изящным, безукоризненно выполненным доведёнными до автоматизма взмахами гибкого запястья. Воздух позади него ненавязчиво всколыхнулся, сообщив о чьём-то приближении, и спустя миг замеревшая позади него Тэхлике заглянула в лист через его плечо, робко соприкоснувшись телом с его спиной. Он не отстранился, почувствовав согревающий жар её подтянутого стана, и какое-то время их совместное молчание дополняло уютную тишину, в течение которой девушка с интересом рассматривала его подпись, нисколько не стесняясь подобной близости. Время для них будто остановилось, и вскоре воин бесследно растворился в её терпком аромате, смешанном с её естественным запахом, и с наслаждением вбирал эти родные благоухания полной грудью до тех пор, пока его не одолело упоительное головокружение.       — Скажи, почему ты так одержим идеей вернуть себе прежнее расположение султана? — самым беспечным тоном спросила Тэхлике, всё ещё стоя вплотную к взмокшей от волнения спине Бали-бея и задевая струями нежного дыхания его ухо, из-за чего вдоль его позвоночника хлестала неудержимая дрожь. — Неужели дело только в оскорблённой чести и потерянных званиях? Или есть что-то ещё?       — Для меня это не только дело чести, — после недолгого молчания откликнулся воин, мгновенно помрачнев. Меньше всего ему хотелось затрагивать именно эту болезненную тему, до сих пор затенённую завесой тайны, но приходилось признать, что Тэхлике стала ему намного ближе в последнее время и больше других заслуживала того, чтобы знать всю правду. Собравшись с духом, он сделал глубокий вдох, словно подбирая слова, и наконец произнёс то, что он ещё никому не рассказывал добровольно: — Это моё призвание. В моём роду есть такая традиция: когда у санджак-бея появляется первый ребёнок, к нему приходит прорицательница и благословляет будущего воина на великие свершения. Но вместе с этим она говорит пророчество, которое должно исполниться в течение его жизни и помочь ему найти свою истинную судьбу. В день моего рождения тоже прозвучало такое пророчество. Я узнал о нём совсем недавно, но точно уверен, что оно указывает мне моё будущее. Я даже начал видеть яркие сны, в которых оно постоянно звучит.       — Какое пророчество? — почему-то севшим голосом прошептала Тэхлике, и, хотя Бали-бей не видел её лица, он ясно ощутил, как она напряглась всем телом, будто в ожидании опасности.       — Когда могучий огонь сойдётся в решающей битве с ледяным океаном, — неторопливо растёкся в безупречной тишине его глубокий проникновенный голос, и нужные, навеки вживленные в его плоть и память пророческие слова сами полились рекой из его покорных уст, словно вместо него их повторяла какая-то высшая сила, — настанет время выбора, и из пепла родится тот, кто способен изменить наш несправедливый мир. Ему будет подвластна справедливость, и тысячи его последователей выступят с ним бок о бок, провозглашая неопровержимую истину. Жертву может принести лишь один из них, и да будет она на благо империи.       Когда последняя роковая фраза отзвенела величественным эхом в замкнутом пространстве капитанской каюты, Бали-бей почувствовал, как вся неподъёмная тяжесть этой сокровенной тайны вдруг куда-то исчезла, перестав пригибать его к земле, и даже дышать стало намного легче, будто вместе с этими словами он излил все накопившиеся внутри него страхи и тревоги, отпустил многолетнюю печаль и избавился от мучительных терзаний прошлого, что много месяцев не давали ему покоя. Отыскав надёжного и терпеливого слушателя в лице верной Тэхлике, он и представить не мог, какое спокойствие испытает, поделившись с ней загадочным пророчеством, но больше, чем её умение вникнуть в суть и безошибочно понять ход его мыслей, его поразило то, с каким вдумчивым хладнокровием она встретила само предсказание, ни разу не перебив его и даже не подняв на смех. Щемящая благодарность бурным потоком тихой радости разлилась по телу расслабленного воина, сердце трепетно забилось в приступе нежной признательности, и где-то на уровне лопаток он ощутил ответный импульс такой же страстной пульсации, что дарила ему неземное умиротворение и вынуждала чутко, с особым чувством прислушиваться к равномерному потоку чужой жизни и проникаться удивительным осознанием тесной привязанности к этому необычному существу. Вне себя от беспричинного счастья Бали-бей блаженно прикрыл трепещущие веки, как никогда желая утонуть в окружающей его томной безмятежности, и незаметно теснее прильнул ровным позвоночником к стройному телу девушки, словив внезапный приступ почти безумного восторга оттого, что она не отстранилась.       — Ты действительно веришь в это, Бали-бей? — прозвучал над ухом умиротворённый голос Тэхлике, убаюкивающий и навевающий сладкий сон своими приятными воркующими переливами.       — Я верю, — непреклонно подтвердил воин и устремил перед собой решительный взгляд, смело расправляя привыкшие к горделивой осанке точёные плечи. — И эта вера придаёт мне сил. Я чувствую, что мы на правильном пути.

***

Начало осени 1521 года, Семендире       Родные, с детства знакомые и без труда узнаваемые издалека ароматы беспрепятственно хлынули в расправленные, опалённые пороховым дымом и смрадом крови лёгкие Бали-бея, омывая эластичные стенки и выбивая оттуда всю осевшую в них грязь, вечно маячащие на тыльной стороне век близкие образы дикой природы, как всегда, поражающей своими вольным просторами и завораживающе прекрасными ландшафтами, наконец предстали перед ним во всей своей неприкосновенной красе, притягивая его очарованный взор своими неизведанными далями, но милее всего в эти незабываемые мгновения долгожданного возвращения на родину казался ему высившийся в суровом молчании великолепный дворец, его собственная крепость, его единственный дом, в котором он помнил каждый поворот и знал каждую дверь. Всего пару лет назад он только и мечтал дни напролёт, как бы вырваться на свободу из этих тесных мрачных стен, служивших ему настоящей тюрьмой, и даже подумать не мог, что, вернувшись из дальних странствий спустя несколько месяцев, он будет настолько счастлив увидеть вздымающиеся в небеса пики остроконечных башен, извилистые лабиринты цветущего сада, озарённого дневным светом, ощутить упоительный привкус речной воды и равнинной свежести, почувствовать ни с чем не сравнимую безмятежность при виде этих неизменно прекрасных мест и испытать благоговейный прилив какой-то тягостной неги, вынуждающей его душу изнемогать от непонятной томной тоски. Казалось, время в этих чудесных краях безнадёжно замерло, не смея нарушить беспрестанное течение скрытой в них бурной жизни, ещё не тронутые первым дыханием подкрадывающейся осени величественные деревья отбрасывали на пустынные тропы прохладную тень, сквозь которую иногда пробивались неугомонные солнечные лучи, и весь этот безопасный уютный мир пребывал в каком-то возвышенном трансе, словно нарочно позволяя потрясённому воздыхателю лицезреть неповторимые пейзажи, в каждом из которых он обязательно замечал что-то новое, трогающее его душу умилительным восторгом. Неподвластные притязаниям вечности бескрайние владения юного санджак-бея словно приветствовали своего покровителя после долгой дороги, дружелюбный ветерок беззастенчиво заигрывал с ним, с безобидным лукавством толкая его в спину и учтиво приобнимая за плечи, раззадоренное светило заговорщически подмигивало ему с высоты своего пьедестала, жаждая дотянуться тёплыми прикосновениями до его открытой кожи, и задувающий с родного Дуная лёгкий бриз так и подмывал измотанное трудным путешествием существо сию секунду сбросить с себя тяжёлое военное одеяние и с головой окунуться в кристально чистые ледяные воды необузданной реки, смывая с себя запёкшуюся кровь и удушливую пыль, пуская вниз по течению свои печали и тревоги, освобождая уставший разум от непрошеных мыслей и напрасных тревог. Теперь, когда он наконец переступил порог своей обители и снова ощутил нерушимую связь со своим прошлым, ничто больше не имело для него значения, будто все противоречивые сомнения и думы о будущем бесследно испарились, будто его душа не была запятнана непростительным грехом, будто прошедшая битва ему только привиделась в ужасном кошмаре, и хотелось только одного: войти в знакомые просторные покои и забыться исцеляющим сном под убаюкивающую колыбель заботливой тишины. Однако, несмотря на столь зверское желание наконец остаться в одиночестве, Бали-бей прекрасно понимал, что прежде ему предстоит сделать ещё одно дело, не требующее отлагательств. Отправляясь в поход, он оставил в этих стенах самое дорогое, в том числе и единственное, самое близкое на свете существо, всё это время преданно ожидающего его возвращения. Именно её молитвы оберегали его на поле боя, именно её письма наполняли его новой силой, именно её голос неустанно звучал в его ушах, такой мягкий и нежный, дарующий незаменимое чувство безопасности. В преддверии долгожданной встречи с матерью Бали-бей не находил себе места от внезапного беспокойства, изнутри его распирало неистовое нетерпение, и даже охваченное волнением сердце в это мгновение заливалось оглушительной дробью, предвкушая скорое воссоединение с чем-то дорогим и очень важным, о чём у него никогда не хватало времени серьёзно задуматься. Неужели именно с этим связано то гнетущее ощущение невосполнимой пустоты, образовавшейся внутри него после смерти старого офицера? Неужели ему впервые в жизни хочется поделиться хоть с кем-то своей слабостью, болью и угрызениями совести, найти поддержку и утешение в лице того, кого он с самых ранних лет так старательно пытался оттолкнуть? Хотелось тепла, хотелось близости и родного присутствия, но Бали-бей из последних сил сдерживал внутри себя неконтролируемый порыв, чтобы сохранять достоинство в глазах не менее взвинченной Нуркан, которая с таким же предвкушением ждала встречи с госпожой, и, в отличие от брата, даже не стремилась этого скрыть, всем своим видом источая неподдельную радость. Наблюдая за тем, как она с усилием замедляет шаг, ступая бок о бок с ним по главной тенистой аллее, ведущей ко дворцу, воин не мог подавить понимающую улыбку, поскольку сам был готов забыть на мгновение о возрасте и снова почувствовать себя ребёнком, способным на любую непредсказуемую шалость. Однако долг велел ему учиться выдержке и дисциплине, и потому оставшийся в меру равнодушным к заразительным проделкам сестры Бали-бей всю дорогу через сад не проронил ни слова и замедлил свою целеустремлённую поступь только тогда, когда на его пути выросла чья-то невзрачная низкая фигура, мгновенно привлекая его внимание.       Коротко взглянув на воодушевлённую Нуркан, воин решительно приблизился к незнакомому силуэту и ещё до того, как его трепетные ожидания жестоко обманулись, он с тяжёлым разочарованием в сердце обнаружил, что навстречу им вышла вовсе не их мать, а одетая в простые одежды служанка, которая поприветствовала господских детей почтительным поклоном. Какое-то мучительно недоброе предчувствие неприятно заворочалось в груди мгновенно помрачневшего Бали-бея, вынудив его напрячься всем телом, и, перехватив не менее озадаченный взгляд изумлённой сестры, он догадался, что она растеряна ничуть не меньше, однако от неожиданности не могла выдавить ни слова. Стараясь не поддаваться всепоглощающей панике, воин остановился перед служанкой, окинув её требовательным взглядом, и выжидающе прищурился, с нервной дрожью в мышцах наблюдая за тем, как она неуверенно мнётся перед своим беем, словно не зная, как начать, и виновато прячет преисполненные сожалением глаза, не осмеливаясь посмотреть на него. По её странному поведению он тут же смекнул, что в его отсутствие во дворце произошло что-то ужасное, и нехорошое подозрение ядовитой змеёй заползло в его безучастные мысли, стягивая вокруг них плотное кольцо тошнотворного страха. Боясь даже краем сознание вдаваться в подробности столь неутешительных предположений, Бали-бей намеренно избегал перепуганного взгляда Нуркан и продолжал безжалостно пытать бедную служанку своим красноречивым молчанием, заставляя её идти на любые уступки, лишь бы эта невыносимая тишина наконец закончилась.       — С возвращением, бей, — нерешительно подала тихий голос служанка, вежливо склонив голову. — Мы очень рады видеть Вас в добром здравии…       — Где Айнишах Султан? — грубо перебил её бесполезные речи Бали-бей, предупреждающе нахмурившись. Услышавшая в его непоколебимом тоне повелительную строгость девушка ещё больше присмирела, подобострастно съёжившись, и чуть ниже опустила голову.       — В своих покоях, — глухо проронила она. — Госпожа не смогла прийти и встретить вас, поэтому послала меня.       — Что значит, не смогла? — мгновенно насторожился воин, чувствуя, что его ровный голос начинает чуть подрагивать от напряжения. — Говори немедленно, что с ней!       — Простите, бей, — совсем тихо прошептала служанка, так что Бали-бею пришлось нависнуть над ней, чтобы расслышать хоть слово за грохотом крови в ушах. — Ваша матушка… Она очень серьёзно больна. Несколько дней назад она слегла и с тех пор почти не встала с постели и не покидала свои покои.       — Что с ней?! — гневно прорычал воин, схватив девушку на щуплые плечи и резко встряхнув её. — Чем она больна?       — Мы не знаем, — чуть не плача, всхлипнула служанка, не сопротивляясь подобной вульгарности со стороны хозяина. — Никто не знает, даже лекарь, который обнаружил её болезнь. Судя по всему, госпожа страдает этим недугом уже много лет, болезнь полностью завладела её телом. Наши лекари бессильны…       Едва дослушав последнюю фразу, обезумевший от удушающего страха и лихорадочной паники Бали-бей грубым рывком оттолкнул от себя затравленную девушку, так что несчастная едва не растянулась на земле, и, даже не обернувшись на оцепеневшую в немом потрясении Нуркан, стремительно сорвался с места, опрометью бросаясь во дворец. Подгоняемый одной отчаянной мыслью, болезненно пульсирующей в его висках, он бездумно бежал наперегонки с неумолимым временем, проворно нёсся по знакомым коридорам, не разбирая дороги, порывисто огибал резкие повороты и вырастающие на пути мраморные колонны, задевая их плечами, и яростно прорывался сквозь неприютный полумрак, не обращая внимания на безжалостные потоки встречного ветра, хлеставшего его по лицу, и на острую боль в правом боку, затрудняющую движение. Чем ближе он подбирался к заветным дверям, тем громче и неистовее буйствовало неспокойное сердце, тем чаще и тяжелее становилось сбитое дыхание, тем гуще и беспросветнее делалась тьма перед глазами, закрывая ему обзор. Из-за снизошедшего откуда-то сверху мутного тумана Бали-бей едва не врезался в нужную дверь, но не стал задерживаться на пороге и почти стрелой влетел в затянутые умиротворяющим сумраком апартаменты, мгновенно окунуясь в сладковатое марево подтаявшего воска и горьковатую пряность каких-то лечебных трав, что немедленно остудили его разгорячённый разум. В покоях царила мёртвая тишина, нарушаемая лишь прерывистыми вздохами их единственного обитателя, все окна были плотно закрыты препятствуя проникновению свежего воздуха, и оттого внутри властвовала сковывающая духота, отравленная мерзким запахом развивающейся болезни. Сквозь наглухо задёрнутые шторы слабо пробивались солнечные лучи, прочерчивая на сандаловом полу ровные яркие полосы, но даже отсутствие дневного освещения не помешало немного успокоенному Бали-бею безошибочно распознать выискивающим взглядом сгорбившуюся на краю просторного ложа хрупкую фигурку, такую неприметную и подавленную, что ему с трудом удалось узнать в угрожающе выпирающих под тканью белой сорочки костлявых плечах и обречённо повисшей на тонкой шее угловатой голове с тусклыми растрёпанными волосами Айнишах Султан, безнадёжно сломленную тяжёлым недугом. Истощённая бесполезной борьбой и обременённая непреодолимой усталостью, некогда прекрасная и властная госпожа даже отдалённо не напоминала ту сильную, независимую правительницу, какой она была при жизни своего супруга: её утончённое лицо, обтянутое бледной кожей, выцвело и болезненно осунулось, под пустыми, безразлично смотрящими в пустоту глазами залегли синеватые тени, потрескавшиеся от жажды губы покрылись кровавыми складками, несколько отросших неухоженных прядей в беспорядке покрывали её выдающиеся вперёд скулы, испещрённый испариной лоб, заострённые ключицы и впалую грудь, на которой отчётливо виднелись вздувшиеся вены и рельефные кости. Парализованное чудовищной худобой, обессиленное тело почти полностью тонуло в мешковатой одежде, покрытой какими-то странными тёмными пятнами, так что невооружённым глазом было весьма трудно рассмотреть грубо торчащие по бокам рёбра, дряблые руки и ноги, охваченные постоянным тремором, и тощий согнутый позвоночник. Казалось, каждый новый вздох, который измождённая госпожа делала будто через силу, отбирал у неё по капле тленную жизнь, и только при виде потрясённо замершего напротив неё сына она чуть приосанилась, растягивая непослушные губы наподобие вымученной улыбки, и с оттенком робкой радости взглянула на него своими ввалившимися в череп глазами, вполне осознанно, но всё же пугающе равнодушно обращая на него отсутствующий взгляд. Тяжело сглотнув, Бали-бей заставил себя не отворачиваться, хотя видеть свою мать настолько слабой и беспомощной давалось ему нелегко, и с усилием расправил поникшие в отчаянии плечи, в привычной манере убирая руки за спину.       — Айнишах, — негромко, но сдержанно подал голос Бали-бей, подавляя подступающую дрожь, и отточенным жестом качнул головой, выражая госпоже своё почтение. — Здравствуй.       — Неужели это не сон? — хрипло и надломленно проскрежетала султанша, с откровенной нежностью осматривая сына с ног до головы прояснившимся взглядом. — Это действительно ты. Я так молилась за тебя…       — Знаю, — едва владея собой от переполнявших его чувств, выдавил воин, даже не замечая, что неосознанно пожирает тщедушный силуэт матери потерянным взором, в котором прославленное самообладание уже давало первую трещину. — Твои молитвы защищали меня в бою. И вот я вернулся, целым и невредимым. Вернулся к тебе.       Прерывисто вздохнув, ощутившая внезапный прилив новых сил Айнишах неожиданно подорвалась с места, так что застигнутый врасплох Бали-бей инстинктивно дёрнулся в её сторону, и на удивление твёрдо и уверенно приблизилась к нему шатающейся походкой, осторожно ступая босыми ногами по ровному полу и сохраняя баланс на подгибающихся коленях. Чтобы облегчить ей преодоление такого простого и обыденного действия, воин решительно шагнул ей навстречу, подставляя руки, и в этот момент запнувшаяся госпожа навалилось всем своим невесомым телом на его ладони, рефлекторно находя в них единственную опору. Придя в себя после секундного головокружение, она медленно выпрямилась, запрокидывая голову, чтобы видеть потемневшие от горя глаза сына, но руки не опустила, словно хваталась за любую возможность насладиться их кратковременной близостью. Рядом с ним, поджарым натренированным воином, она выглядела совсем маленькой и беззащитной, точно несмышлённая девочка, и до сих пор пребывающему в жестоком неверии Бали-бею почему-то исступлённо хотелось закрыть её собой, спрятать на своей груди от всех болезней и невзгод, поделиться с ней частью своей юной силы, лишь бы только она перестала страдать. Однако Айнишах, похоже, уже напрочь забыла о своём недуге, ослеплённая каким-то новым возвышенным чувством, и, приглядевшись повнимательнее в её блёклые глаза, воин с щемящей тоской обнаружил, что это была непомерная, всеобъемлющая гордость, с которой только искренне любящая мать может смотреть на своего взрослого сына, осознавая и принимая произошедшие с ним перемены.       — Я так горжусь тобой, — шелестящим шёпотом проронила госпожа, не переставая ласково улыбаться.       — Ты всё знаешь? — против воли вырвалось у растерявшегося Бали-бея, и он даже не успел понять, что почувствовал, лишившись возможности лично обрадовать мать своим новым назначением. — Я надеялся сам рассказать тебе об этом.       — Хорошие новости расходятся быстро, — с намёком на хитринку усмехнулась Айнишах и внезапно сделала шаг вплотную к нему, проникновенно и с неиссякаемой верой заглядывая ему в глаза. — Ты станешь великим воином, сын мой. Таким же, каким был твой отец.       — Это только начало, поверь мне, — горячо прошептал глубоко тронутый её убеждённостью Бали-бей, аккуратно сжимая её ледяные пальцы, и низко склонился над ней, так что отчётливо ощутил на своей щеке её надсадное дыхание. — Нам ещё многое предстоит сделать. Но сначала ты должна поправиться.       При этих словах вытянутое лицо Айнишах неожиданно помрачнело, и в то же мгновение беспощадный выматывающий приступ импульсивного кашля набросился на ничего не подозревающую госпожу, словно хищный зверь из засады, вонзился невидимыми челюстями ей в шею и принялся терзать, безжалостно рвать и неистово трепать её безвольное тело, кидая её корпус в наклон, выдавливая из сотрясаемых непрерывными толчками лёгких бесценных воздух, стискивая грудную клетку до хруста рёбер и вынуждая несчастную жертву панически задыхаться от нехватки кислорода. Посиневшая без возможности сделать полноценный вздох госпожа опасно завалилась на испуганного воина, безуспешно пытаясь остановить неконтролируемый приступ своими силами, но бурный кашель продолжался несколько мгновений, прежде чем ослабевшая султанша наконец смогла успокоиться и с наслаждением втянуть в себя струи несвежего воздуха, захлёбываясь судорожным дыханием. Лихорадочные спазмы ещё какое-то время беспрестанно донимали немощное тело неудержимой дрожью, однако явно привыкшая к подобным обострениям неизвестной болезни Айнишах ни произнесла ни слова о своём состоянии и даже ни разу не пожаловалась, хотя на ресницах её поблёскивали невольные слёзы, а на изящной шее с пугающей отчётливостью проступили набухшие вены. Разрываясь от невыносимой беспомощности, Бали-бей схватил попавшийся под руку кубок с каким-то резко пахнущии отваром и поднёс его к трепещущим губам госпожи, заставляя её сделать пару глотков. Неопознанный напиток мгновенно возымел своё действие, и вскоре султанша уже снова могла стоять на ногах и свободно дышать, но выглядела она при этом жалкой и разбитой, смирившейся со своей ужасной судьбой, отчего внутри уязвлённого подобной несправедливостью воина разыгрался нешуточный протест.       — Прости меня… — чуть слышно просипела изнурённая диким кашлем Айнишах, поднимая на сына полный невыразимого сожаления обречённый взгляд.       — Ну что же ты так? — с мягким укором покачал головой Бали-бей, неловко опуская руки на сутуленные плечи матери, и с неодобрением осмотрел её сверху вниз, едва сдерживая рвущийся наружу стон невыносимой безысходности. — Я же просил тебя беречься.       — Не получилось… — с усилием проговорила госпожа, выдавив виноватую улыбку, и тут же смаргнула крупную слезу, упавшую на её открытую грудь. — Но ты не думай обо мне. Посмотри, как хорошо всё складывается. У тебя впереди ещё столько побед, столько достижений. А что я? Мой конец уже близок.       — Ты всегда была рядом со мной, — с тёплой благодарностью отозвался воин, сделав вид, что не услышал её последние слова. Расцветающая внутри него вызывающая решимость была намного сильнее отчаяния и бессмысленного страха, она призывала его бороться, пока ещё есть хоть какая-то надежда, она не позволяла ему признать поражение и беспомощность перед судьбой, осмелившейся покуситься на ещё одного близкого ему человека. Пока в его жилах пульсирует бессмертная вера, он будет сражаться и, если потребуется, перепробует все возможные способы, но ни за что не отступит от того, что ему действительно дорого. — Защищала меня, делала всё, что в твоих силах, заботилась обо мне. И теперь я обязан вернуть тебе этот долг. Я тебя не брошу. Мы что-нибудь придумаем, найдём какое-нибудь средство от этой болезни.       На это Айнишах лишь непринуждённо улыбнулась, печально, сочувственно и ласково, будто слушала невразумительные речи наивного ребёнка, в её остекленевших глазах неподвижной пеленой стояла неутихающая боль, а в мутном взгляде застыла молчаливая скорбь, от которой сердце Бали-бея предательски вздрогнуло и побеждённо заныло. Ему хотелось начать действовать прямо сейчас, самому отправиться в соседние города и провинции в поисках умелых лекарей, но под влиянием какого-то усыпляющего наваждения он не мог заставить себя сдвинуться с места, будто заворожённый неведомыми высшими чарами. В следующем мгновение он уже очнулся в невесомых, почти неощутимых объятиях госпожи, что ревностно льнула к нему своим костлявым станом, и после секундного осознания со всей осторожностью пригрел ладонями её щуплую спину, заботливо прижимая её к своему выносливому телу, зарываясь пальцами в упавшие поверх лопаток волосы и самозабвенно вдыхая выветрившийся запах её естественного тепла, который он отчётливо помнил ещё из далёкого детства. Млея от накативших на него воспоминаний о беззаветном прошлом, он ощущал ни с чем не сравнимые нежные прикосновения матери, поглаживающей его по спине, и с замиранием сердца чувствовал замедленный ритм её измождённого пульса, пронзающего его рёбра нестерпимой судорогой. Как же бесценны были для него эти мгновения взаимной близости, о которой он когда-то так самонадеянно и жестоко забыл!       — Слишком поздно, — сокрушённо прошептала Айнишах, уткнувшись лбом в его широкую грудь. — Никто из нас не вечен. Рано или поздно для всех нас заходит солнце.       — Сейчас не время опускать руки! — решительно заявил Бали-бей, плавно отстраняя от себя госпожу за плечи и с неисчерпаемой уверенностью заглядывая в её сверкающие от слёз глаза. — Если понадобится, я объезжу всю провинцию, привезу сюда самых искусных лекарей. Они вылечат тебя, вот увидишь. Это меньшее, что я могу сделать, чтобы отблагодарить тебя за всё.       — Видеть твои успехи и свершения — для меня самая большая благодарность, — с щемящей нежностью проворковала госпожа, слегка улыбнувшись, и какие-то далёкие светлые воспоминания заволокли её болезненный взгляд, наполняя его тоскливой истомой. — Я была счастлива видеть, как ты растёшь и превращаешься в такого отважного воина. Я помню тот день, когда впервые держала тебя на руках… Ты был таким крошечным и беззащитным… Но ты уже давно не ребёнок. И я очень рада, что ты вырос именно таким.       — Ты ещё многое увидишь, Айнишах, обещаю, — с жаром поклялся Бали-бей, твёрдо выдержав взор павшей духом султанши. — Ты ещё застанешь тот день, когда твой сын вернётся к тебе с новой победой.       Сражённая внезапной слабостью госпожа только вяло кивнула, прикрывая покрасневшие глаза, и тут же безвольно покачнулась, едва устояв на дрожащих ногах. Подхвативший её под спину воин мгновенно оказался рядом, пристроившись сбоку от матери, и помог ей доковылять до смятой постели, от которой всё ещё исходило живое тепло её тела. Усадив бездумно подчинившуюся его воле Айнишах на упругий матрас, он уложил её на подушки, заботливо отбросив назад разлохматившиеся пряди, и накрыл её тонкие плечи лёгким одеялом, заметив, что её терзает лихорадочный озноб. Мучимая вечной усталостью госпожа тут же сомкнула морщинистые веки, ощутив мгновенное облегчение, и склонившийся над ней Бали-бей не сразу заметил, как она провалилась в беспокойный, но глубокий сон, замирая в расслабленной позе. Постояв немного над спящей султаншой и ревностно прислушиваясь к её усмирённому дыханию, он с отдалённой нежностью окинул её внимательным взглядом, после чего выпрямился и подошёл к зашторенному окну, сквозь которое в уединённые покои пробивались кроткие солнечные лучи, отбрасывающие всё те же идеально прямые линии, но уже под небольшим наклоном. Этот долгий утомительный день, полный потрясений, неумолимо приближался к безмятежному закату, предвещая справедливое правление тихой беззвёздной ночи, но почему-то стоящему на страже чужого покоя Бали-бею отчаянно хотелось, чтобы эта незваная, обманчиво невинная ночь поскорее закончилась.