Единственный шанс

«Благородство — это готовность действовать наперекор собственным интересам». С. Довлатов

      Омытое хлёсткими струями прошедшего ливня небо в этот предрассветный час было особенно прозрачным и девственным, очищенным дикими штормовыми ветрами от скопившейся в нём ненастной черноты, и, подобно зеркальному куполу, накрывало своей безупречной голубизной погружённый в мнимое спокойствие мир, внушая некое обманчивое умиротворение, в которое так и хотелось окунуться с головой, лишь бы стереть из памяти въедливые воспоминания о минувших потрясениях и копошившихся в самом сердце противных сомнениях. Казалось, будто оцепеневшая в недавнем страхе жизнь как ни в чём не бывало началась с начала: снова разверзлось вспененными волнами присмиревшее море, обессиленное зверской бурей, снова засверкал пленительной недоступной далью кристально чистый горизонт, пробуждая в душе неукротимое стремление к свободе, снова беспечно дразнились и заливисто хохотали в вышине неуловимые чайки, осыпая оставшихся на корабле матросов разоблачительными насмешками, и снова изливало своё обильное тепло непривычно яркое белёсое солнце, покрывая доверчиво раскинувшуюся перед ним водную гладь тонким слоем жидкого золота. Ещё не до конца высохшая древесина, насквозь пропитанная пресной влагой, стремительно нагревалась под настойчивыми ласками обольстительного светила, источая терпкий отрезвляющий аромат сосновой смолы, скопившиеся в самых дальних уголках палубы дождевые лужи ослепительно бликовали раздражающим блеском, попадая под прицел прямых солнечных лучей, и затронутый первой знойной испариной воздух маячил перед немигающим взглядом каким-то дребезжащим искажением, беспрепятственно пропуская выматывающий зной к промокшим существам и высушивая на их скользких телах измятую одежду. Удушливый ветер, ставший ещё более нестерпимым и обжигающим после разрушительного шторма, с завлекающей игривостью резвился в распущенных парусах, лихо перепрыгивая с рея на рей, дерзко поглаживал сонно бормочущее море против течения, ероша его лазурную поверхность непоседливой рябью, и так же развязно и по-хозяйски рылся в складках влажной рубашки, бесцеремонно дёргая её во все стороны на чужом стройном теле, трепля бесстыдно распахнутый ворот и покусывая загорелую кожу сквозь шелестящую ткань. Как только одичавшему в своих странствиях распутнику надоедала эта невинные забава, он с тем же развратным ожесточением набрасывался на широкую шляпу, прочно державшуюся на голове невозмутимого капитана, теребя её и без того потрёпанные края, и грозился вырвать из неё декоративные перья, словно уязвлённый неподкупным хладнокровием излишне сдержанного Бали-бея, отвечающего на совратительные проказы неугомонного вихря неизменным равнодушием. Слишком много противоречивых дум и невысказанной тревоги теснилось в его овеянном густым туманом размышлений разуме, слишком задумчивыми и недосягаемыми чудились ему теперь его собственные мысли, так что томящийся в заточении какой-то тоскливой неги воин даже не замечал, как преображается вокруг него привычный пейзаж, как приступают к трудоёмкой работе отдохнувшие после битвы матросы, приводя в порядок изувеченное судно, как его потусторонний взгляд безвозвратно тонет в бездонной глубине загадочного горизонта, словно жаждая отыскать там некую неведомую истину, пока совсем непонятную даже ему самому. Упираясь обнажёнными до локтей руками в отсыревшие перила борта, служившие единственным препятствием, что отделяло его от дышащего соблазнительной прохладой освежающего моря, он всё истязал однообразную картину перед собой непроницаемым взором, постепенно притерпевшись к бесшумному течению времени, и с готовностью отдавался на милость безразличию и усыпляющей рассеянности, которая хоть и притупляла его инстинкты, но всё же не могла заглушить вечно бодрствующую бдительность, навеки сплетённую с его мрачными мыслями. Сам он, в отличие от своей команды, с момента окончания грозы так и не смог позволить себе покинуть пост капитана, чтобы забыться исцеляющим сном, однако, вопреки разливающейся по телу ноющей тяжести, он не чувствовал истощения, скорее даже наоборот, ощущал прилив новых сил от постоянной монотонной боли в онемевших мышцах и приятного недомогания в собранном теле. Из страха упустить нечто действительно важное, отсиживаясь в своей каюте, Бали-бей без зазрения совести пренебрёг добрым советом заботливой Тэхлике, предлагающей ему сменить его на наблюдательном пункте, и теперь ничуть не жалел о своём решении, хотя, судя по вытянувшимся в сторону востока тенями, время перевалило за полдень и солнце неуклонно сползало с небосклона, приближаясь к закату, а он так ни разу и не шелохнулся, пригвождённый к полу стойким предубеждением, что без его постоянного присутствия на верхней палубе непременно случится что-то непредвиденное.       Неизвестно, сколько бы одержимый лишь ему одному ведомым предчувствием воин простоял под палящими лучами солнцепёка, полной грудью вдыхая кисловатый запах морской соли, если бы та, кто больше всех беспокоилась о его самочувствии, в самый подходящий момент не возникла как по волшебству рядом с ним, словно вызванная из пучины самой вечности его самыми глубинными желаниями. При этом она ничуть не изменила свой бесцеремонной манере бесшумно подкрадываться со спины, так что предательская дрожь одолела его сильное тело, как только он ощутил на своём плече вежливое и будто извиняющее прикосновение её бархатных пальцев. В ноздри мгновенно просачился головокружительный аромат дерзкой корицы и нежной фиалки, и Бали-бей самозабвенно втянул его щекотливые потоки в жадно расправленные лёгкие, едва не теряя бесценное самообладание во власти обезоруживающего влечения. Внезапно дыхание застряло в его груди, а в сердце поселилось какое-то волнующее трепетное чувство, когда он обнаружил, что к знакомому благоуханию примешивается совершенно новый запах, не похожий на магию опьяняющих духов, тёплый, немного вязкий и странно родной, пробуждающий где-то на подкорке сознания выцветшие во времени воспоминания. Впрочем, заострить на этом внимание у сражённого искренним удивлением Бали-бея не получилось: ненавязчиво прильнувшая к его боку своим фигуристым станом Тэхлике самоуправно завладела всем его существом, однако воин с внезапным разочарованием заметил, что она опасается идти дальше участливых прикосновений и открытых взглядов, будто намеренно отдаляясь от него, но по-прежнему оставаясь в искушающей близости.       — Что занимает твои мысли, мой храбрый воин? — тягучим томным голосом проворковала Тэхлике ему на ухо, заставив пробудившегося внутри него ненасытного хищника нетерпеливо рыкнуть. — Скажи мне. Поделись. Я здесь, чтобы помогать тебе справляться с трудностями, но даже я окажусь бессильна, если ты будешь упрямо молчать.       — Как думаешь, я принял правильное решение? — против воли вырвалась у Бали-бея его самая тягостная мысль, не дающая ему покоя всё последнее время. — Когда разрешил этим пиратам присоединиться к нашей команде?       — Я думаю, ты поступил так, как посчитал нужным, — уверенно, но всё с той обаятельной лаской заявила Тэхлике, и он словно наяву представил себе её непоколебимый взгляд, полный безоговорочного доверия. — Но почему тебя это тревожит? Ведь пираты поклялись тебе в верности, они совершили обряд жертвоприношения. Да будет тебе известно, что такой обряд проводится только тогда, когда пираты действительно преданы своему капитану и готовы отдать за него жизнь.       — Но что если это уловка, — в полголоса пророкотал Бали-бей, понизив тон почти до шёпота. — Что если они что-то замышляют за моей спиной, пока я думаю, что могу им доверять? Вдруг они только и ждут, когда я потеряю бдительность, и устроят бунт, чтобы отомстить за своего предводителя?       Нежная тёплая ладонь легко коснулась его гладкой щеки, и спустя мгновение он встретился взглядом с очаровательно сверкающими насыщенной бронзой глазами Тэхлике, поддавшись её мягком давлению, которым она заставила его повернуть голову. Стоило ему добровольно сдаться в плен её своевольного и непоправимо дикого взора, как целая волна приятного возбуждения накрыла его с головой, вынуждая раззадоренного хищника предвкушающе подобраться, однако вовремя взявший над собой контроль Бали-бей с неимоверным трудом усмирил напрасно потревоженного зверя внутри себя, стараясь выровнять загнанное сердцебиение. Почему-то каждый раз, стоило ничего не подозревающей девушке оказаться рядом с ним, как он словно сходил с ума, становился неуправляемым и почти не владел собой, однако на этот раз ситуацию осложнял и незнакомый парной запах, исходящий от её шелковистой кожи, который будто возрождал в нём первобытные инстинкты, требующие постоянно быть начеку и набрасываться на любого, кто посмеет её тронуть. Что бы это могло значить? И почему все эти странности произошли с ним только сейчас?       — Ты напрасно беспокоишься, — успокаивающим мягким голосом прошелестела Тэхлике, проникновенно заглядывая ему в глаза, и только тогда Бали-бей с лёгким испугом обнаружил, насколько уставшей и измотанной она выглядит с бледным лицом и слабой улыбкой, что отозвалось в его сердце какой-то смутной тревогой. — Я прослежу за ними. Если они посмеют что-то выкинуть в твою сторону, я живо поставлю их на место.       — Спасибо, — растроганно отозвался воин, чувствуя, как наконец расслабляются его извечно напряжённые мышцы, скованные беспочвенным предчувствием скрытой опасности. — Спасибо тебе за всё. И за то, что сражалась рядом со мной в тот шторм. Я этого никогда не забуду.       — Это я должна благодарить тебя, — слегка покачала головой Тэхлике, и околдованный мягкими переливами её певучего голоса Бали-бей не смог сдержать снисходительной усмешки. — Ты спас мне жизнь, причём дважды. Словами не выразить, как сильно я тебе признательна, но я знаю, как это исправить. У меня есть для тебя кое-что. Это станет подарком от меня и всей моей команды.       — О чём ты говоришь? — непонимающе нахмурился воин, но девушка лишь многозначительно улыбнулась и отступила от него на шаг, запуская руку в складки своего камзола.       Не успел он потеряться в догадках, что задумала его отважная помощница, как она восторженно ахнула, видимо, нащупав в глубоких карманах то, что искала, и тут же снова обратила на него горящий непрекрытым торжеством взгляд, протягивая ему на раскрытой ладони какой-то маленький предмет бордового оттенка, мгновенно подстегнувший немного растерянного Бали-бея обратить на него своё драгоценное внимание. Это оказалась квадратная коробочка со скошенными краями, отделанная приятным на ощупь бархатом, но неусидчивое любопытство подсказывало заинтересованному воину, что гораздо более высокую важность представляет для него нечто, находящееся внутри. Ощутив, как в горле пересохло от непрошеного волнения, он поднял на выразительно улыбающуюся Тэхлике смешанный взгляд, ожидая объяснений, однако девушка лишь безобидно хмыкнула, точно позабавленная его смущением, и без лишних слов открыла крышку заветного коробка, демонстрируя его охваченному потрясением взору царственно расположившуюся в бархатном углублении золотую серьгу. Крупная, до блеска отполированная, она величественно сверкала в лучах закатного солнца, её гладкие грани, согнутые наподобие широкого кольца, скрадывали лучистые блики, преображаясь на глазах у поражённого такой тонкой работой воина, в меру роскошная, без излишеств, но хорошо заметная благодаря своему ествественному драгоценному блеску, она несла в себе какое-то тайное значение, о котором он до сих пор не имел ни малейшего понятия. Словно распознав его внутренние искания, Тэхлике беспечно улыбнулась, давая ему во всех подробностях рассмотреть искусно выполненное украшение, и склонилась к нему, таинственно полыхнув сожжёнными в закатном пламени глазами.       — Золотая серьга имеет множество значений в мире пиратов и простых моряков, — загадочно понизив голос, начала она, но Бали-бей отчётливо слышал каждое слово, будто оно раздавалось в его голове. — Согласно одному из них, такое украшение служило наградой для моряка, который пересёк центр земли в «золотой точке», откуда начинается отсчёт широты и долготы. Это считалось почётным, и наряду с правом украсить своё левое ухо золотой серьгой он получал разрешение сидеть в портовых трактирах положив ногу на стол. Позже на золотые украшения организовывали похороны погибшего в странствиях моряка, поскольку неизвестно, где и когда тебя настигнет кончина. В то время золото принимали в качестве платы почти везде, поэтому каждый моряк заботился о том, чтобы его товарищам было, на что его похоронить в случае смерти. Ну а сейчас золотая серьга символизирует захваченный корабль и достаётся тому смельчаку, который одержал победу в абордажном сражении. Украшение такого рода считается самым крупным и предназначено для командира победившей команды. Носить его может только капитан.       — Откуда она у тебя? — с некоторым трудом выдавил из себя Бали-бей, сбросив неугодное оцепенение.       — Я всегда держала её при себе на всякий случай, — беззаботно пожала плечами девушка и бережно вынула крупную серьгу из коробки, с приятным стуком захлопнув её. — Теперь она по праву твоя. Прими её в качестве благодарности.       — Я не могу, — окончательно растерявшись, вымолвил приятно удивлённый и в то же время смятённый нарастающей неловкостью воин, с трудом заставив себя оторвать взгляд от пленительно сверкающей в чужой руке серёжки. — Я не достоин таких почестей, поверь мне. Думаю, твой брат или даже ты сделали намного больше, чтобы заслужить эту награду.       С намёком на раздражение фыркнув, Тэхлике внезапно шагнула к нему вплотную, вновь оказавшись в беспардонной близости, и приподняла свободной рукой полы его широкой шляпы, отбрасывающей сумрачную тень на его утончённое лицо. Заимев наконец возможность беспрепятственно смотреть ему в глаза, она уставилась на него непоколебимым, почти требовательным взглядом, в котором по-прежнему сохранились греющие сердце отголоски подлинной гордости, и тут же как-то оценивающе усмехнулась каким-то своим мыслям, чуть покачав головой. В одной руке она всё ещё сжимала беспризорную серёжку, пока не нашедшую своего истинного хозяина, а другой внезапно дотронулась до тыльной стороны его ладони, как бы привлекая его внимание.       — Эту награду заслуживает храбрый, рассудительный и опытный лидер, Малкочоглу, — проникновенно прошептала она, лаская кожу на его скулах потоками своего тёплого дыхания. — Таков наш обычай, и не спорь со мной. Тебе не обязательно носить эту серьгу, если ты не хочешь, но проколоть ухо ты обязан. Давай помогу.       Не смея и на этот раз возразить удивительно настойчивой и глубоко почитающей эти странные традиции девушке, Бали-бей ещё несколько мгновений колебался, прожигаемый её испытующим взглядом, но вскоре сдался под мощным напором её внутренних убеждений и покорно наклонил вперёд голову, позволяя ей дотянуться до левого уха, того самого, на котором теперь остался памятный рубец после стычки с предводителем пиратов. Одобрительно кивнув, Тэхлике привстала на цыпочки, поднимая руки, и терпеливо замерший воин почувствовал, как её пальцы бережно сомкнулись на его мочке, стараясь на задеть свежий шрам, а потом он испытал лишь лёгкий, почти щекочущий укол и мимолётное болезненное онемение, почти сразу же сменившиеся непривычной тяжестью в области левого уха, словно что-то намертво прицепилось к нему, оттягивая его вниз. Ощущения были столь необычны, что он не удержался и осторожно дотронулся до золотого украшения, словно стремясь запомнить его текстуру, и внезапно со всей неотвратимостью осознал, что Тэхлике слукавила, сказав, что у него есть выбор. Вряд ли он теперь имел право снимать этот своеобразный символ даже на ночь, а это значит, что отныне он, Бали-бей, навсегда связал свою жизнь с морем, с этими бесстрашными людьми, влюблёнными в саму свободу, с этим призванием настоящего капитана и с их странными обычаями, которым он был вынужден подчиняться. Кто же знал, что, отправившись в этот опасный путь, он перевоплотится из прославленного османского воина в отважного покорителся морской стихии! Сможет ли он когда-нибудь вернуться к своему истинному призванию или жизнь настолько непредсказуема, что он просто не сумеет устоять перед заразительной жаждой риска и смертельной опасности и перед безграничной независимостью, сделавшей его единственным хозяином собственной жизни?       Мысли преисполненного тихого восторга воина путались, не давая ему сконцентрироваться на своих истинных желаниях, но, прежде чем он успел как следует разобраться в столкновении двух противоположных суждений, внимание его привлекло новое движение, возвестившее о появлении на капитанском мостике новых гостей. Несколько раздосадованная тем, что их прервали, Тэхлике мгновенно отступила от него, замирая на почтительном расстоянии со сложенными впереди руками, и немного обескураженному её поведением Бали-бею ничего не оставалось, как развернуться в сторону незваных посетителей, поправив и без того опрятно сидящую на нём рубашку, и в привычной властной манере спрятать руки за спиной, возвращая лицу прежнюю сдержанную невозмутимость, а взгляду — присущее ему стальное хладнокровие. Первым на территорию капитана ступил чем-то искренне обрадованный Алонсо, с долей нетерпения поприветствующий его глубоким поклоном, а вслед за ним в ослепительном ореоле прощальных солнечных лучей перед глазами воина предстала чья-то хрупкая, утончённая фигурка, столь же грациозная и будто парящая в воздухе, сколько беззащитная и словно сделанная из прозрачного стекла, который от одного излишне грубого порыва ветра способен рассыпаться вдребезги на тысячи мелких осколков. Ощутив небывалое облегчение, смешанное с отдалённой нежностью, Бали-бей без труда узнал в щуплом телосложении и аккуратных девичьих движениях выносливую пленницу Рух, ещё вчера пробудившую в нём какой-то особый интерес, и не смог сдержать умилённой улыбки, когда она, такая маленькая, беспомощная, с тощими руками и ногами, осунувшимся лицом, в котором уже угадывались первые признаки настоящей женской привлекательности, и тщедушным костлявым телом, присела перед ним в почтительном поклоне, так низко склонив утончённую головку, что длинные чёрные волосы, кем-то заботливо вымытые, упали ей на лоб, закрыв редкого цвета кроткие глаза. Не в силах оторвать взгляд от её плавных жестов, воин с удовлетворением отметил про себя, что девушка заметно изменилась с момента их первой встречи: её кожа приобрела здоровый розоватый оттенок, посветлевшая радужка зажглась живым блеском, в милых чертах, где, казалось, навеки обосновалась мёртвая усталость, зародились энергия и тяга к жизни, и, пусть она ещё была слишком слаба и истощена, уже твёрдо стояла на ногах без посторонней помощи и даже лучезарно улыбалась своему спасителю, вызывая в его жарко трепещущем от радости сердце всплеск невольного очарования. Матросы позаботились о ней, выдав пленнице новую одежду, которая была ей слегка великовата, здешний лекарь тщательно обработал её раны и ссадины, перевязав их свежим бинтом, и благодаря этому вмешательству девушка совершенно преобразилась, мгновенно превратившись из затравленного и доведённого до измождения птенца в прекрасного горделивого лебедя, так что все её до этого скрытые достоинства распустились с новой силой, делая её объектом чужого восхищения и боязливого любования.       — Добрый вечер, капитан, — почтительно и отчётливо поздаровалась Рух уже не так надломленно и скованно, благодаря чему замеревший в немом ожидании Бали-бей смог распознать пробившиеся на поверхность переливы её мелодичного голоса. Ничуть не стесняясь присутствия подле него посторонних лиц, она смело приблизилась к нему, остановившись на расстоянии одного шага, и открыто воззрилась ему в глаза своим знакомым немигающим взглядом, но на этот раз в нём застыла не настороженность, а невинный интерес, который почти сразу вспыхнул оттенком оживлённого любопытства, обрастая всё новыми возвышенными эмоциями от трепетного благоговения вплоть до нескрываемого восторга. — Вот это да… Ваши глаза… При свете дня они просто великолепны! Как бездонные омуты беззвёздного неба.       — Я рад видеть тебя в добром здравии, — вежливо кивнул Бали-бей, сделав вид, что не услышал, как стоящая рядом Тэхлике пренебрежительно фыркнула. — Как ты?       — Мне уже намного лучше, капитан, — мгновенно воодушевилась Рух, перестав наконец беспардонно пялиться в его глаза. — Всё благодаря Вашим чудесным матросам. И благодаря Вам, конечно. Вы спасли нас от верной смерти, и я от лица всех пленников выражаю Вам глубокую благодарность. Вы позволите?       По тому, как девушка наклонилась вперёд, согнув изящную спину, и в просящем жесте протянула к нему тонкие, изборождённые выпуклыми венами ладони, Бали-бей мгновенно догадался о её намерениях и без лишних слов опустил сцепленные сзади руки, протягивая ей одну из них, украшенную на мезинце обсидиановым кольцом. Лишь на краткое мгновение задержав изумлённый взгляд на крупном перстне, девушка бережно, точно боясь сделать неверное движение, взяла его руку в свои истончившиеся пальцы, поднимая её в воздух, и так же неторопливо, но вместе с тем бестрепетно и уверенно, словно делала это уже не первый раз, прикоснулась чуть влажными губами к тыльной стороне его ладони, задержавшись в позе молчаливого почтения и глубокой признательности. Кожей воин ясно ощущал испепеляющий взгляд Тэхлике, с нарочитой отрешённостью наблюдающей за этой сценой, но, к счастью, Рух не стала вгонять его в смущение своей искренней учтивостью и совсем скоро отстранилась от его руки, отпуская её и медленно выпрямляясь. Приятно удивлённый её безупречными манерами и свободным владением дворцовых правил, Бали-бей ответил ей сдержанной улыбкой, принимая прежнюю позу, и с долей интереса склонил голову набок, движимый неутолимым любопытством.       — Откуда ты родом, Рух? — спросил он, изучая девушку в меру внимательным взглядом. — Откуда ты так хорошо знакома с нашими обычаями?       — Я из Белграда, — с готовностью поделилась привлекательная обладательница врождённого турецкого говора. — Я родилась там уже после того, как он перешёл во владения Османской империи. Однажды на наш маленький город напали разбойники и нескольких женщин взяли в рабство. Потом нас продали на невольничьем рынке этим пиратам, и с тех пор мы стали пленниками на их корабле. Я уже так давно не видела свою семью… Наверное, они очень переживают за меня.       — Наш корабль держит курс в Османскую империю, — внезапно признался Бали-бей, одержимый почти безумной идеей, неожиданно пришедшей ему на ум и тут же нашедшей отклик в его сердце. — По дороге мы сделаем остановку в Белграде и высадим вас на берег. Вы сможете вернуться к своим родным, и я обещаю, что это случится совсем скоро.       — Неужели? — со смесью робкой надежды и неудержимой радости воскликнула Рух, едва не подпрыгнув от счастья. — Вы действительно готовы сделать это ради нас? Не могу поверить! Аллах благословит Вас, Малкочоглу, вы так благородны! Какое же это счастье!       «— Мой отец был безжалостным и жестоким. А я ни за что не поддамся тщеславию и не забуду о справедливости. Я не буду угнетать слабых и доказывать за счёт них свою силу».       Наблюдая за тем, как запуганная недоверчивая девушка из тёмного трюма на глазах становится жизнерадостной и воодушевлённой, как из взгляда её исчезает гнетущая тоска, словно сопровождающая каждое его выражение, и как освобождается она от оков закоренелого страха и беспомощности, Бали-бей чувствовал разрастающуюся в его груди тёплую гордость за свою неунывающую и сильную духом соотечественницу, постепенно всё больше убеждаясь в том, что помочь ей вернуться к семье и найти родных — отныне его святой долг, от которого он не может отступить. Внутренне он надеялся, что не слишком-то довольная этим разговором Тэхлике всё поймёт и не станет упрекать его в излишнем милосердии, но, когда окрылённая его словами Рух наконец ушла в сопровождении Алонсо, он обернулся к подруге и без удивления напоролся на её острый, как бритва, взгляд, источающий гложившую её изнутри нестерпимую досаду. Не стараясь даже скрыть своего возмущения, совсем недавно смотревшая на него с нежностью девушка демонстративно сложила руки на груди, всё глубже вгрызаясь в непробиваемого, словно скала, воина своим уничтожающим взглядом, и в такие моменты медленно закипающего гнева она полностью оправдывала своё имя, превращаясь в настоящего предвестника непредсказуемой опасности. Однако спустя секунду Бали-бей обнаружил, что откровенное недовольство Тэхлике было направлено вовсе не на него, а на покинувшую капитанский мостик Рух, вслед которой она стреляла огненными искрами, словно стремилась догнать её и спалить дотла. Настороживший его обоняние запах стал ещё сильнее, когда ослеплённая неведомым ему бешенством Тэхлике снова приблизилась к нему, остановившись сбоку, и с долей надменности вскинула голову, не переставая сверлить одержимым взглядом то место, где совсем недавно стояла гостья.       — Вот нахалка, а? — презрительно процедила она, коротко взглянув на Бали-бея. — Манеры-то она знает, а язык держать за зубами так и не научилась. Каким образом, интересно, твои глаза связаны с тем, что ты спас её с этого проклятого корабля?       — Тебя возмутило только это? — искренне изумился воин, украдкой вздохнув от облегчения, но тут же не удержался и насмешливо усмехнулся, шутливо толкая напарницу локтём в бок. — А я-то уже решил, будто ты ревнуешь.       — И не мечтай! — в тон ему фыркнула Тэхлике, в независимой манере вздёрнув подбородок. — Просто эта умница…       Сорвавшаяся было с её губ пылкая фраза по неизвестной причине вдруг оборвалась на полуслове, звенящим эхом повиснув в сумеречном воздухе, и вместо продолжения через приоткрытый рот вырвался неумышленный прерывистый вздох, во время которого резко побледневшая и лишившаяся всяких эмоций Тэхлике опасно покачнулась, завалившись куда-то назад, и опрокинулась прямо на испуганно оцепеневшего Бали-бея. Осаждённый парализующим страхом воин по велению инстинктов дёрнулся в сторону, ловко подхватывая упавшую на него девушку под спину, и с нарастающей паникой взглянул в её безмятежно расслабленное лицо, захлёбываясь собственной тревогой. Её кофейные глаза закатились, так что из-под неплотно сомкнутых век показались белки, безвольное тело всем своим весом навалилось на напрягшегося Бали-бея, голова запрокинулась далеко назад, открывая вид на покрытую лёгким пушком шею, но из уст вырывалось сиплое дыхание, подсказывая потрясённому воину, что Тэхлике просто упала в обморок, хотя от осознания этого самого безобидного и очевидного происшествия легче не становилось. Всё случилось так быстро и неотвратимо, что он не успел даже совладать со своими чувствами, но теперь, когда ясность разума снова пробилась к нему сквозь тучи будоражащего волнения, он нашёл единственное самое верное решение, которое был способен принять в состоянии почти безумного смятения.       — Все сюда, скорее! — как можно громче прокричал он в гнетущей тишине на удивление твёрдым голосом, что совсем не соответствовало суетливым поползновениям липкого страха, уже начинающего медленно оплетать его уязвимое сердце. — Немедленно позовите лекаря!

***

29 августа 1521 года, Белград       Неровное полыхание выстроенных вдоль роскошного шатра факелов окутывало безмятежно обосновавшуюся в военном лагере тишину некой атмосферой спокойствия и таинственной неизвестности, высыпающиеся на короткую траву жалящие искры плясали в ночном воздухе на фоне дорогих узорчатых тканей, отбрасывали чёткие тени неподвижно замерших по стойке «смирно» стражей, обрисовывали острые черты их непроницаемых лиц, придавая им какой-то угрожающей мрачности, и оседали невидимыми снопами на их одинаково выглаженной форме, на что хладнокровные и неподкупные телохранители султана не обращали ровно никакого внимания. Никто из них, таких молчаливых и собранных, не шелохнулся и даже не покосился в сторону появившейся в поле их зрения юную воительницу, будто заранее знали о её приходе, но эта их каменная выдержка, которая должна была внушать чувство безопасности, почему-то рождала лишь большую тревогу и неоправданное ожидание чего-то внезапного, словно тщательно скрывающие свои эмоции янычары могли в любой момент наброситься на неё и обнажить оружие. Призванные жестоко и радикально расправляться с незваными гостями, ревностные защитники бесценной жизни государя постоянно были настороже, несмотря на их показное безразличие, и проходящая мимо их стройных, будто бы извечно готовых к атаке фигур, Нуркан невольно восхитилась их стальной выдержкой и безграничным терпением, поскольку даже отдалённо не могла себе представить, сколько сил и мужества требует эта непростая работа. Радуясь возможности хоть ненадолго отвлечься от щекотливого волнения, занимающего все её смутные мысли, она нарочно помедлила перед тёмным и загадочным входом в заветный шатёр, едва прикрытый позолоченным шёлком, и сделала несколько глубоких вздохом, стараясь унять нервную дрожь, пронзающую её вытянутое в звенящую страну тело каждый раз, когда она вспоминала об истинной причине своего визита. Её взмокшие от непередаваемого возбуждения ладони непроизвольно сжимались в кулаки, стонущие от постоянного напряжения мышцы изнывали от желания нагрузить себя непосильным физическим трудом, а в ушах неистово грохотала горячая молодая кровь, с удвоенной мощью разгоняемая по жилам встрепенувшимся сердцем, что беспрестанно терзалось охватившей его восторженной робостью. Вопреки предательскому смущению, что сковывало её и без того неуклюжие движения, её одолевало тихое любопытство, порой заглушающее в ней естественный страх, однако иногда от неминуемого осознания всего происходящего на неё накатывало благоговейное оцепенение, смешанное с какой-то сумасшедшей радостью, и в такие моменты она напрочь забывала о своём беспокойстве и без зазрения совести предавалась своим самым смелым мечтам, немного безумным и невозможным, но неизменно приводящим её к божественному образу недосягаемого идеала. Как много ночей она провела без сна, путаясь в собственных чувствах и мучаясь глупой безответной влюблённостью, как много раз она останавливала саму себя, когда её разум проигрывал сердцу, и как часто ей приходилось оставаться в тени, издалека любуясь объектом своего тайного обожания. И теперь, когда она уже потеряла надежду на то, чтобы повторить ту случайную встречу в саду с юным шехзаде, судьба сама одарила её таким счастьем: ей даже не нужно было ничего придумывать или идти на уловки — повелитель сам позвал её к себе, впервые за долгое время обратив своё бесценное внимание на храбрую дочь покойного бея. Услышав эту незабываемую новость, Нуркан едва не взвыла от радости, настолько она была потрясена услышанным, однако после того, как первый всплеск неподдельного воодушевления пошёл на спад, вдруг оказалась в плену изнуряющего волнения, какого она не испытывала даже перед своей первой битвой. Стоило ей представить, что совсем скоро она неизбежно очутится в шатре самого султана, как она тут же отказывалась верить в свою удачу, до последнего ожидая какого-то подвоха. Но вот заветная полночь уже наступила, пятнистая луна подбадривала её с высоты своим чарующим сиянием, она уже стояла на пороге земного рая, неловко переминаясь с ноги на ногу, и, даже при том, что совсем недавно она бесстрашно бросалась в бой, не могла заставить себя сделать решающий шаг, отделяющий её от чего-то поистине великолепного и невообразимо прекрасного. Бороться с собственной застенчивостью было ещё труднее, чем разить врагов на поле брани, и вскоре становилось по-настоящему невыносимым, однако удерживаемая каким-то странным предубеждением Нуркан всё медлила, оттягивая момент истины, а сердце продолжало захлёбываться беспомощной паникой, дыхание безнадёжно обрывалось в судорожно сжатых лёгких, так что сам повелитель наверняка уже услышал её исступлённые метания, и к намертво стиснутому невидимыми челюстями горлу подкатывал тяжёлый ком, который никак не удавалось сглотнуть. В голове её царила полная неразбериха, лихорадочные мысли наскакивали одна на другую, из-за чего создавалось стойкое ощущение совершенной пустоты, и вдобавок ко всему по непослушному телу разливалась настораживающая невесомость, отнимающая у неё чувство опоры под подкашивающимися ногами. В любом случае заставлять правителя ждать было намного ужаснее, чем самой томиться в волнительных ожиданиях, поэтому Нуркан, окончательно собравшись с духом, наконец поймала нужный настрой и, словно боясь ненароком спугнуть этот безумный порыв, без раздумий перешагнула священный порог, добровольно окунувшись в неприкосновенные владения заповедной обители.       Первое, что она увидела перед глазами, была умиротворённая мягкая полутьма, в скромной роскоши разбавленная редкими свечами, но по мере того, как её ошеломлённый взгляд натыкался на всё новые и новые предметы интерьера, до глубины души поражающего её своим сдержанным изяществом, ею постепенно овладевал цепенящий страх, от которого она только что с таким трудом избавилась, пройдя через множество страданий. Однако краешком светлого сознания Нуркан понимала, что отступать уже поздно, единоличный хозяин столь изысканного великолепия, вероятно, давно заметил её боязливое присутствие, так что ей оставалось только в немом восхищении замереть на месте, сцепив руки перед собой, и продолжать украдкой любоваться притягивающими взор элементами чужого быта, по которому мгновенно складывалось неизгладимое впечатление о проживающем здесь обывателе. Чистота и опрятность помещения демонстрировали ей порядочность и учтивость этого человека, сдержанность в украшениях и драгоценностях указывала на его благородство и стремление к справедливости, отсутствие каких-либо показных излишеств выдавало в нём романтичную и чувственную натуру, а лёгкие дополнения в виде искусно сделанной росписи на тканях и личных вещей самого султана говорили о его тонком вкусе и умении замечать истинную красоту, порой таящуюся в самых незначительных мелочах. Глубоко погружённая в состояние некого транса, Нуркан насилу заставила себя прекратить столь беспардонно разглядывать заворожённым взглядом царственный шатёр правителя, хотя преодолеть это искушение оказалось не так просто, и вместо этого с каким-то сокровенным трепетом поискала глазами знакомую статную фигуру молодого султана, почти сразу обнаружив его возле окна, где он горделиво замер в свете полной луны, приняв свою обычную властную позу, и, похоже, так увлёкся собственными недоступными мыслями, что не сразу заметил свою гостью, которая тут же спохватилась и выполнила приветственный поклон. На этот раз она постаралась заострить внимание на каждой детали, чтобы совершить его безупречно, без единого изъяна, но в то же время почтительно и с достоинством, и по тому, что её незамедлительно окатило волной согревающего тепла, она поняла, что терпеливо наблюдающий за ней со своего места Сулейман остался доволен и наградил её за усердие своим пленительно ласковым взглядом, как всегда, приправленным очаровательным оттенком безобидного лукавства. Когда она выпрямилась, повинуясь его плавному жесту, их взоры впервые за долгое время снова соприкоснулись, и охваченная неким волшебным наваждением Нуркан мгновенно очутилась в ненавязчивых объятиях его проникновенных глаз, почти физически ощущая, как обвивают её покорные мысли незримые нити чужого любопытства, как прощупывает её безвольное тело скрытая в них беззастенчивая проницательность, как захватывают её внимание стальные цепи неоспоримого могущества, удерживая её в своём плену бережно и ненасильственно, но в то же время столь крепко и непреклонно, что невозможно было противиться этой сокрушительной силе. Почему-то это бесцеремонное вторжение в её внутренний мир ничуть не возмутило пребывающую на пике наслаждения Нуркан, и вместо ожидаемой робости она испытала странное спокойствие и ощущение безопасности и даже сама не заметила, как расслабилась и окинула неизменно величественный облик падишаха свежим взглядом, отмечая, что на нём была надета лишь простая полупрозрачная рубашка, обнажающая мощные предплечья и широкую грудь, но даже в этом невзрачном и самом обычном одеянии он выглядел всё так же бесподобно и великолепно и одновременно казался каким-то близким и искренним, словно собирался таким образом показать ей своё доверие. Стараясь не задерживаться дольше дозволенного на проступающих под лёгкой тканью рельефах его натренированных мышц, девушка лишь мельком полюбовалась притягательной красотой его подтянутого стана и снова с готовностью нырнула в бездонные глубины его льдисто-голубых глаз, обнаружив в них уже знакомую ей кроткую нежность.       — Нуркан-Али-Туна, — с какой-то особой вкрадчивой интонацией произнёс Сулейман её полное имя, и ей тут же захотелось в упоении зажмуриться, чтобы наслаждаться многогранными переливами его густого голоса снова и снова. — Рад, что ты пришла. Проходи, чувствуй себя как дома.       — Благодарю, повелитель, — неожиданно ровно и уверенно отозвалась Нуркан, не сдержав смущённую улыбку, и послушно прошла внутрь богато убранного шатра, мысленно отслеживая правильность каждого своего шага. — Разрешите узнать, чем я обязана такой чести?       — Я хотел лично увидеться со своей спасительницей, — невозмутимо ответил султан, но взгляд его мгновенно потеплел от расцветшей на губах мягкой улыбки, от которой всё внутри неё стремительно перевернулось.       Прежде чем сражённая секундным удивлением Нуркан успела подобрать правильные слова, Сулейман бесшумно сошёл с места, продолжая держать руки за идеально ровной спиной, и медленно приблизился к ней взвешенным шагом, останавливаясь напротив неё с другой стороны от стола, украшенного разложенной на нём картой и расставленными поверх неё фигурками, искусно выполненными из слоновой кости. Замысловатое расположение, в каком они застыли по прихоти чей-то твёрдой руки, мгновенно подсказало девушке, что совсем недавно они использовались по назначению для визуализации какого-то военного плана, однако сразу после этих мыслей она потеряла к ним интерес и исподлобья взглянула на стоящего в необычайной близости султана, с потаённой нежностью изучая его мужественные черты, стыдливо оттенённые одинокой свечой. Словно заметив её невинный интерес, Сулейман снисходительно хмыкнул, чем заставил её покраснеть от смущения, и, явно удовлетворённый произведённым на неё эффектом, внезапно низко склонился к ней через стол, проницательно посмотрев ей в глаза, которые так манили обречённое сердце Нуркан своей загадочной глубиной, что она даже перестала моргать, настолько её завлекли эти бездонные омуты, до краёв наполненные безграничной признательностью.       — Я обязан тебе жизнью, — раскатисто понизив голос, пророкотал Сулейман. — Проси у меня всё, что хочешь.       — Самое главное моё богатство — это Ваша священная жизнь, повелитель, — так же тихо прошептала Нуркан, не сводя с него проникновенного взгляда. Фрагменты той страшной битвы замелькали у неё перед глазами, но все воспоминания представляли собой какие-то смазанные обрывки, слившиеся для неё в один сплошной кошмар. Она совсем не помнила, как оказалась в гуще сражения, как взобралась на оставшуюся без седока лошадь и как бросилась наперерез вражеской сабле, мужественно загораживая падишаха своим телом. Не помнила она и того, как оставила неверному смертельную рану, свалив его на землю, и как подоспели другие воины, чтобы завершить начатое. После этого Сулейман затерялся на поле боя среди своих подданных, а она, будто во сне, вернулась к своему отряду и получила справедливый выговор от командира, заметившего исчезновение своей подчинённой. — Простите, что нарушила приказ. Я увидела, что Вы в опасности, и решила действовать не раздумывая. И, если бы у меня был выбор, я бы сделала это ещё раз.       — Вы хорошо показали себя в этой битве, — с оттенком почти отцовской гордости похвалил Сулейман, на что девушка ослепительно улыбнулась, уловив в его бархатном голосе знакомое одобрение. — Ты и твой брат, Бали-бей. Вчера Вы оба доказали, что являетесь достойными наследниками своего славного рода. И я тоже сделал некоторые выводы. Я понял, что ошибался на твой счёт. Пожалуй, такие храбрые и самоотверженные воины мне нужны. С этого дня я хочу постоянно видеть тебя рядом с собой.       — Это такая честь! — не сумев совладать с накатившей на неё безумной радостью, воскликнула Нуркан, усилием воли подавив в себе всплеск по-детски искреннего ликования. Неужели ей всё это снится? Сам повелитель только что повысил её, доверив ей оберегать его бесценную жизнь? — Я Вас не подведу, обещаю! Я сделаю всё, чтобы оказаться достойной Вашего высокого доверия!       Опомнившись, она выпрямилась, гордо приподняв голову, и тут же согнулась в выверенном поклоне, задержавшись дольше обычного, чтобы продемонстрировать Сулейману своё глубокое почтение. Внутренне она трепетала от счастья, ей захотелось немедленно выбежать из шатра на поиски Бали-бея и первому сообщить ему эту чудесную новость, однако удалиться без разрешения она бы не посмела, а потому на мгновение придержала переполняющее её торжество, стараясь сохранять достоинство в присутствии султана. Внезапно ей на голову опустилась чья-то тёплая и аккуратная ладонь, приминая собранные в высокий хвост волосы на затылке, и тонкие пальцы, увешанные крупными перстнями, осторожно и ласково зарылись в её жёсткие пряди, чуть взъерошив их и дотронувшись до кожи под ними. Невольно вздрогнув от столь заботливых и приятных прикосновений, Нуркан без слов поняла этот немой призыв и беспрекословно разогнула затёкшую спину, возвращая корпус в прежнее положение. Несколько выбившихся из причёски локонов не вовремя упали ей на лоб, принявшись щекотать нос и противно колоть глаза, но призвавшая на помощь всё своё терпение девушка не позволила себе пошевелиться, хотя рука так и тянулась избавиться от раздражающих ощущений. И тут Сулейман, будто заметив её неудобства, медленно приблизил ладонь к её лицу, слегка коснувшись кончиками пальцев впалой щеки, и с особой нежностью смахнул непослушные пряди с её скулы, бережным движением убирая их за её маленькое ушко. Не зная, куда деться от вспыхнувшего смущения, Нуркан растерянно покосилась на удивительно изящную руку султана и с усилием обратила на него охваченный смятением взгляд, боязливо втягивая в себя согретый им воздух между ними через приоткрытый рот. На одно сумасшедшее мгновение ей показалось, будто Сулейман задержал вожделенный взор на её разомкнутых губах, однако почти сразу он, к её величайшему разочарованию, медленно отклонился и расправил осанистые плечи, продолжая смотреть на неё с отдалённым умилением.       — Я хотел бы спросить твоего совета, — как-то по-особенному улыбнувшись, начал Сулейман, и глубоко польщённая его готовностью делиться с ней своими планами и намерениями Нуркан сосредоточенно нахмурилась, серьёзно кивнув. — Я хочу наградить одного из моих воинов за верную службу и отвагу, которую он проявил в бою, но никак не могу решить, какое место ему подходит. Что думаешь об этом? Как мне отблагодарить этого воина?       — Какой этот воин, повелитель? — задумчиво спросила девушка, расчётливо прищурившись. На самом деле она мало смыслила в воинских званиях и почестях, но надеялась получше разобраться в этом сложном вопросе, узнав этого удачливого воина немного ближе. — Какие у него есть качества?       — Он молод, вспыльчив и сообразителен, — размеренно проговорил Сулейман, удерживая всю ту же подозрительно беспечную улыбку, будто в глубине души он давно уже принял нужное решение, но нарочно задал Нуркан этот вопрос, чтобы испытать её умственные способности. — Он силён и отважен и уже сейчас сражается, как опытный боец. У него есть задатки прирождённого лидера, он предан моему государству и своему призванию, и я вижу в нём прекрасного командира. Я знаю, его ждёт блестящее будущее.       «Молод, силён и горяч… — сосредоточенно проговорила про себя Нуркан, одновременно прокручивая в голове лица всех знакомых ей юных воинов, подходящих под это описание. На ум ей сразу пришли решительные чёрные глаза, сдержанное выражение лица и прямой самоуверенный взгляд, и тут её пронзило молниеносное озарение. — Неужели это… О Аллах, не могу поверить!..»       — Простите за любопытство, повелитель, но кем был погибший Хюсрев-бей? — как бы невзначай поинтересовалась Нуркан, движимая одной безумной мыслью. В голове у неё возник прекрасный план, и почему-то она нисколько не сомневалась, что безошибочно угадала, кем был этот неизвестный воин, и с той же уверенностью знала, какая должность подошла бы ему больше всего.       — Бейлербеем Босны, — спокойно ответил Сулейман, и в глазах его появилась озабоченность, словно он что-то вспомнил. — Стоит подумать, кого следует назначить на его место…       — Вам больше не нужно думать об этом, повелитель, — лукаво улыбнувшись, обратилась к нему Нуркан и заметила, как густые, изогнутые наподобие охотничьего лука брови султана мимолётно взлетели вверх, выдавая его искреннее удивление, после чего он воззрился на неё с неподдельным любопытством. — Я знаю, какая должность подойдёт этому воину.