Единственный шанс

«Женщина остаётся женщиной, ей всегда необходима защита мужчины, кто бы он ни был».

Жорж Санд

      Жестокий дождь беспощадно обрушивался на беззащитно представшую перед ним высокую фигуру, словно грозя сбить её с ног одним мощным порывом, однако переживший трудный бой воин всё так же стойко сносил зверские притязания разбушевавшейся стихии, несмотря на выматывающее недомогание во всём теле, что словно высасывало из мышц остатки былой силы, и обезоруживающую слабость, уничтожающую любые поползновения каких-либо вразумительных мыслей. Сломленное непреодолимым измождением существо Бали-бея с недавних пор дышало только благодаря железному убеждению собственной морали, которая не позволяла ему преждевременно опустить руки, и потому он, с каждым шагом преодолевая свинцовую тяжесть в конечностях, всё-таки сделал над собой усилие и заставил себя возвыситься над залитой кровью и ливнем палубой, где по-прежнему кипела безобразная битва между бравыми матросами и бесчестными пиратами, ничего не подозревающими о смерти своего капитана. Приблизившись к краю капитанского мостика, огороженного массивными перилами, он кинул вниз беспристрастный взгляд, но из-за непрекращающегося шторма и маслянистой тьмы, смешанной с мерзким дымом, смог разглядеть только неясные очертания буйствующих на корабле фигур, да расслышать их воинственные крики и противный звон сталкиваемых в воздухе орудий. Ему мгновенно стало ясно, что разбойники намерены сражаться до последнего моряка, но останется ли в них этот боевой задор, когда они узнают страшную весть о трагичной кончине своего предводителя? Безусловно, жажда наживы руководила их алчным разумом, подавляя любые человеческие чувства, однако Бали-бею было прекрасно известно, что кучка отпетых головорезов похожа на свору собак: они решительны, беспощадны и жестоки, но лишь тогда, когда за их спинами стоит властолюбивый лидер, отдающий приказы. Времени на раздумья уже не оставалось, поскольку ряды его матросов стремительно редели, и тогда он снова обернулся на стоящую по правую руку от него Тэхлике, как никогда желая зарядиться уверенностью от её непоколебимого взгляда, столь же непокорного и пугающе пленительного, как и разыгравшаяся над ними страшная гроза. Вот и теперь в её поразительно прекрасных расчётливых глазах поверхностно трепетал заманчивый огонёк, так похожий на отголосок тёплой гордости, в бестрепетно расправленных плечах читалось непрекрытое торжество, так и подмывающее очарованного этим недюжинным бесстрашием воина испустить победоносный крик, и в довершение всего мысленно подбадривающая его девушка призывно кивнула ему в знак молчаливой солидарности, что только больше распалило в его сердце неукротимое пламя бессмертной славы. Окрылённый неподкупным содействием отважной Тэхлике Бали-бей твёрдо шагнул вперёд, властно вскинув голову, и обвёл покровительственным взглядом поле битвы, дожидаясь, когда одурманенные азартом сражения моряки заподозрят неладное и обратят на него внимание. Ждать пришлось недолго: превыми опомнились его матросы, заприметив на краю капитанского мостика статный силуэт предводителя, и, словно по команде, перегруппировались на одну сторону палубы, сбившись в тесную кучу и направив на растерявшихся пиратов сверкающие непримиримой злобой глаза. Почуявшие подвох разбойники не спешили праздновать победу и разношёрстной волной сгрудились на противоположном краю судна, взвинченно переглядываясь и бросая на чужого капитана остервенелые взоры, всё ещё отравленные ядом закоронелой ненависти. Оглушительный шум битвы тут же ушёл на спад, затихли ожесточённые вопли и дикий вой, и над погружённой в подозрительное напряжение палубой снова разразился хаос рассвирепевшего шторма, что никак не хотел отпускать захваченных в плен непогоды моряков даже после того, как насытился множеством изувеченных выстрелами тел. Повинуясь какому-то тайному приказу, разбившиеся на два враждующих лагеря мореплаватели все как один подняли глаза и устремили на Бали-бея несколько остывшие взгляды, скованные смятённым ожиданием и повергнутые в ожесточённое противостояние. Пока они стояли в немом оцепенении, удерживаемые в крепких тисках неутолимого любопытства, взятый на прицел воин воспользовался случаем и тщательно изучил очищенную от скопления подвижных тел палубу, с щемящей болью в сердце обнаружив несколько убитых членов своей команды, застывших в каких-то неестественных позах. Мрачное ликование волной убийственной ярости разлилось по его телу, когда он заметил, что пираты тоже понесли невосполнимые потери, однако, несмотря на омывающую его жилы ледяную ненавсить, проливать новую кровь ради мести за своих павших товарищей он не собирался. Цель его состояла совсем в другом: ему предстояло сделать первый шаг к примирению, чтобы закончить эту ненужную вражду, и без того отнявшую слишком много жизней. Выдержав тяжёлую паузу, Бали-бей обвёл присмиревших в его присутствии моряков цепким взглядом, заглянув в глаза каждому, и внезапно взметнул руку вверх, чтобы все без исключения смогли рассмотреть поднятую в воздух шляпу убитого капитана, изрядно потрёпанную и напрочь лишённую своего устрашающего величия. Испуганный ропот встревоженной рябью прокатился по беспорядочным рядам изумлённых пиратов, разом растерявших свою дерзкую смелость, первобытный страх воспрянул в их безумных глазах, вытеснив недавнюю злобу, и они с непрекрытой растерянностью заозирались по сторонам, ещё не до конца осознавая произошедшее, но уже ощущая свою уязвимость перед лицом неминуемого поражения. Прояснившиеся взоры его товарищей, напротив, зажглись мстительным огнём, коренастые матросы мгновенно расправили сутуленные плечи, выкатив широкую грудь, и с откровенным наслаждением наблюдали за перепуганными разбойниками, сбившимися в тесную кучу, словно стая гиен, окружённых львиным прайдом. Порывы ненастного ветра без предупреждения налетели на беззащитного Бали-бея, вгрызаясь в его выстуженную до костей плоть, однако воин не дрогнул и только выше поднял руку, встряхнув потемневшую от воды шляпу с намокшими перьями.       — Ваш капитан убит, — зычным голосом провозгласил он, перекрывая шум барабанящего по палубе ливня, и вонзил в униженно застывших под ним пиратов требовательный взгляд, не терпящий неповиновения. — Всем немедленно сложить оружия!       Воздух мгновенно затрясся от звона разом полетевших на пол сабель, когда все, включая людей Алонсо, беспрекословно подчинились прямому приказу единственного капитана, в считанные мгновения избавившись от своих запачканных кровью клинков. Даже пираты не посмели перечить, не решившись оспаривать волю честно победившего в бою воина, и вскоре все они уже стояли перед ним безоружными и подавленными, сломленными тяжестью поражения и сражёнными великой скорбью по своему погибшему предводителю. Их удручённо повисшие головы и жалко сгорбленные плечи неожиданно пробудили в памяти Бали-бея непрошеные воспоминания, но он с досадой отогнал неугодное сочувствие по отношению к опозоренным разбойникам, получившим по заслугам за свою ненасытную алчность. Промокшие, израненные и оскорблённые, они совсем не походили на тех одичавших головорезов, жаждущих захватить чужой корабль, и не воспротивились даже тогда, когда члены его команды взяли их в плотное кольцо, словно пленников, и грубыми толчками заставили выйти из тени и встать на середину палубы прямо под прицел его испепеляющего взгляда.       — Теперь выбор за вами, — тем же повелительным тоном обратился к пристыженным пиратам Бали-бей, опуская шляпу и с презрением отбрасывая её в сторону. — Вы можете послушать голос своей звериной натуры и сбежать из этих владений, продолжив обстреливать и грабить суда. А можете вспомнить, что когда-то вы были благородными и храбрыми моряками, борцами за справедливость и свободу угнетённых, и подчинялись только желаниями своего сердца. Я даю вам шанс загладить свою вину и восстановить вашу честь, я даю вам возможность сражаться за правое дело, а не ради наживы. Если вы признаете мою власть, если вы дадите мне клятву верности и пообещаете оказать поддержку в борьбе с ложью и жестокостью, я щедро вознагражу вас за добрую службу. Вы не будет ни в чём нуждаться, и вам больше не придётся выживать грабежами и разбоем.       — Откуда нам знать, что ты не собираешься нас использовать? — дерзко выкрикнул один из пиратов, нагло вскинув на него вызывающий взгляд пронзительных золотых глаз. — Почему мы должны тебе верить?       — Потому что это ваш единственный шанс начать всё сначала, — спокойно ответил Бали-бей, убеждённо сверкнув глазами в сторону смельчака, отчего тот не удержался и опустил голову, погрузившись в раздумья. — Вам больше не придётся жить в страхе и пресмыкаться перед чужой властью. Я предлагаю вам стать частью команды, где все равны и едины, где нет места страху и жестокости. Разумеется, это решать лишь вам. Я дам вам время на размышления. Мой старпом подробно расскажет вам наш план, а дальше вы уж сами примите решение.       Заинтригованные и немало озабоченные пираты были так ошеломлены, что не нашлись с возражениями, и растерянно переглянулись между собой, бросая в сторону Бали-бея настороженные взгляды, в которых оживлённое любопытство боролось с заклятой враждебностью. По крайней мере, его проникновенная речь заставила их всерьёз задуматься над своим будущим, и заметивший это воин мысленно вздохнул от облегчения, боясь спугнуть зародившуюся внутри робкую надежду. Занятые кропотливой мыслительной работой разбойники даже забыли о том, что всё ещё считались пленниками этого судна, и спустя несколько мгновений уже свободно переговаривались между собой, взвешивая каждое сказанное слово. Испытав успокаивающий прилив немалого удовлетворения оттого, что эти непредсказуемые дикари не пытались завязать новую битву или поднять бунт против выжившего капитана, Бали-бей со смесью тревоги и предвкушения обернулся к подоспевшей Тэхлике, наверняка слышавшей весь разговор с пиратами.       — Присмотри за ними, — коротко велел он, доверительно понизив голос. Одному Аллаху было известно, каких усилий ему стоило сохранять хладнокровие рядом с этой несравненной воительницей, особенно после того, что случилось с ними на поле боя, однако Тэхлике, похоже, не видела в этом ничего сверхъестественного или просто мастерски притворялась.       — А ты куда? — мгновенно насторожилась напарница, и воин в который раз мысленно поразился её проницательности.       — Мы с Алонсо осмотрим корабль, — в полголоса отозвался Бали-бей, кивнув в сторону чужого судна, по-прежнему соприкасающегося с ними боками. — Вдруг там есть какой-то ценный груз.       На его счастье, Тэхлике не стала спорить и молча склонила перед ним голову, выражая беспрекословное подчинение. Убедившись, что девушка готова исполнить его приказ, Бали-бей отвернулся от увлечённых обсуждениями пиратов и проворно спрыгнул на палубу, тут же нос к носу столкнувшись с Алонсо. Тот, казалось, без слов понял его намерения и выразительно покосился в сторону корабля, опустив жилистую руку на рукоять своей абордажной сабли. При этом его затянутое мрачной решимостью лицо выражало непоколебимую готовность к встрече с любой опасностью, в потускневших и уже не таких зорких глазах застыла молодецкая жажда риска и азарта, и, даже несмотря на обильно сочившуюся из раны на плече кровь, бывалый морской волк был полон сил и стремления оказать любую помощь своему капитану. Растроганный до глубины души воин коротко хлопнул друга по здоровому мускулистому плечу, заработав его безобидную усмешку, и целеустремлённо сошёл с места, первым направившись к перекиному на чужой корабль мостику, под которым пенились и резвились зажатые с двух сторон волны. Без труда перебравшись на пиратское судно, ныне никем не обитаемое и оттого казавшееся заброшенным и устрашающим, капитан и его верный помощник предусмотрительно огляделись, сощурив глаза в попытке разглядеть местами развалившуюся палубу в беспросветной темноте, и после молчаливого обмена одинаково твёрдыми взглядами вместе сделали первый шаг в пугающе густую тень, одновременно обнажив сабли. За исключением раздражающего перестука надоедливого ливня, на борту стояла мёртвая тишина, кругом царили хаос и разрушения, доставшиеся кораблю от массивных пушечных ядер: то тут, то там валялись куски дерева и острые щепки, выбитые ударной волной, одна из мачт опасно накренилась набок, покачиваясь на ветру с угрожающим стоном, несколько опавших парусов превратились в груду бесформенно свисающих с реев лохмотьев, зияя безобразными дырами в потрёпанной ткани, но в остальном судно выглядело невредимым и вполне пригодным для плаванья, если не считать глубокие кривые царапины, оставленные пролетающими мимо снарядами, и многочисленные повреждения в корме, куда стремительно заливалась дождевая вода. Раздосадованный неутешительной мыслью о том, что его собственный корабль выглядит ничуть не лучше, Бали-бей бегло прошёлся выискивающим взглядом по пострадавшим частям корабля, словно оценивая причинённый ему ущерб, и продвинулся дальше в глубь палубы, холодея каждый раз, когда разбухшие от воды треснувшие доски мерзко скрипели под его весом, будто живые существа, возмущённые его внезапным вторжением. Где-то сбоку от него так же осторожно и неторопливо ступал Алонсо, не забывая при этом воровато озираться при каждом неверном шорохе, и так, шаг за шагом, никуда не торопясь, друзья достигли решётчатого люка, ведущего в трюм. Остановившись у его подножия, Бали-бей подал молчаливый знак товарищу, призывая его сделать то же самое, и чуть пригнулся к полу, до предела напрягая безупречный слух, чтобы впитать в себя перебиваемые грозой звуки, исходящие изнутри пиратского корабля. Какое-то время он слышал только хлюпанье забивающейся в трещины воды и пронзительный писк оказавшихся в западне крыс, однако вскоре его пронзило ослепляющее осознание: тонко вибрирующий на конце звуковой волны писк вовсе не принадлежал крысам, как ему показалось с самого начала. Это был крик о помощи, скорее даже плач, совсем тихий и прерывистый, будто несчастный, которому он принадлежал, надрывался несколько часов и теперь подавал голос на последнем издыхании в надежде, что его заметят. Кровь застыла в жилах оцепеневшего воина, когда он понял, что этот голос был далеко не единственным: ещё немало других таких же отчаянных и обречённых криков вторили этому душераздирающему плачу, и столько невыносимого страха и беспомощной мольбы звучало в этих хриплых измождённых стонах и всхлипах, что объятое стенаниями сердце Бали-бея едва не разорвалось на части от сострадания к этим невидимым людям, явно попавшим в какую-то беду.       — Там кто-то есть, — тихо обратился Бали-бей к изумлённо застывшему Алонсо, выпрямляясь и обращая на него решительный взгляд. — Мы должны помочь им.       Едва последнее слово сорвалось с губ воина, как Алонсо тут же присел перед трюмом, умело поддевая концом сабли край люка, и с некоторым усилием откинул его назад, открывая воину вид на зловеще темнеющий бездонный проход, в котором с невероятным трудом угадывались очертания лестницы. Коротко переглянувшись с другом, он без раздумий полез внутрь, нащупывая носком сапога каждую ступеньку, и спустя мгновение услышал негромкий скрип за своей спиной: это Алонсо отправился вслед за ним, так же осмотрительно преодолевая крутой спуск, и время от времени придерживал своего капитана за плечо, когда тот неловко спотыкался о попавшиеся под ноги деревяшки. Преодолев опасную лестницу, они очутились в полной темноте, куда не пробивался ни единый источник света, и Бали-бею пришлось призвать на помощь всю свою зоркость, чтобы при первом же шаге в неизвестность не растянуться на полу при столкновении с очередным препятствием. К счастью, свободно гуляющий в трюме промозглый ветер доносил до него подвижные потоки затхлого воздуха, пахнущего потом, плесенью и страхом, и тем самым подсказал обострившимся ощущениям воина, что путь свободен и можно смело двигаться вперёд. Полагаясь на врождённые инстинкты, заменяющие ему зрение, он медленно прошёл в глубь трюма, взвешивая каждый свой шаг, и остановился напротив висевшей на столбе потухшей лампады, из которой сочилось бесценное масло. Не говоря ни слова, он подозвал Алонсо, и вдвоём они скрестили сабли и создали искру, которой оказалось достаточно, чтобы в лампаде вспыхнул огонь, мгновенно разогнавший липкий полумрак. Ослеплённый внезапным светом Бали-бей с досадой поморгал, избавляясь от пляшущих перед глазами пятен, и концом лезвия развернул единственный источник тепла в этом сыром помещении в самый дальний угол трюма, откуда до него отчётливо доносилось чьё-то тяжёлое надсадное дыхание. Рассеянные языки пламени вскользь мазнули по вымокшим насквозь стенам, в которых виднелись широкие бреши, и накинулись на сваленную перед ними груду человеческих тел, едва прикрытых обрывками рваной одежды, которые могли бы показаться мёртвыми, если бы не одинаково расширенные от испуга открытые глаза, которые до предела истощённые пленники пытались спрятать худыми бледными руками, рефлекторно заслоняясь костлявыми пальцами от бьющего в лицо света. От столь ужасающего зрелища Бали-бей на миг лишился дара речи и несколько мгновений просто стоял в ступоре, не в силах оторвать потрясённого взора от насмерть перепуганных и вымотанных долгим плаваньем людей с несчастными осунувшимися лицами, грозно выпирающими из-под лохмотьев рёбрами, остро торчащими вверх плечами и свалявшимися волосами, давно утратившими здоровый блеск. Среди них не было мужчин, одни женщины самого разного возраста и один ребёнок, девочка, плач которой, судя по всему, воин услышал из трюма. По тому, что сил у них не хватало даже на то, чтобы встать или забиться подальше в угол при виде незнакомцев, он сделал вывод, что несчастные провели в этом месте довольно долгое время без нормальной еды и воды и уже погрузились в некое опасное безразличие к внешнему миру, слишком измождённые постоянной борьбой за жизнь и потому равнодушно смотрящие куда-то сквозь него совершенно пустым и убитым взглядом. Бледные, с кровавыми ссадинами на разных частях полуобнажённых тел и потрескавшимися от жажды губами, они безучастно наблюдали за причудливой игрой пламени в лампаде, точно не видели света уже много дней, и, по очереди заглядывая в их сухие воспалённые глаза с неестественно узкими зрачками, он внезапно наткнулся на единственный, более-менее осознанный взгляд среди всех остальных, принадлежащий, как ему показалось, щуплой черноволосой девушке, прислонившейся спиной к стене и прижимающей к впалой груди острые колени. Когда их взоры мягко сплелись в смердящем воздухе, она не отвернулась, перестав моргать, и только сильнее обхватила тонкими руками голые ноги, видимо, почувствовав себя неуютно, но продолжала смотреть на него неотрывно и пристально затаив дыхание. Несколько неровно остриженных, слипшихся от пота прядей падали на её белый лоб, касаясь выступающих под прозрачной кожей скул и аккуратного носа, окровавленные губы были плотно сжаты, выдавая её замкнутость, непонятного цвета радужка сухо сияла в при слабом свете каким-то болезненным блеском, и вся она выглядела ничтожно маленькой, затравленной и хрупкой, но не сломленной, точно укрепившийся в ней внутренний стержень не давал ей согнуться и оставить борьбу за жизнь. Охваченный каким-то глубинным восхищением Бали-бей не мог не испытать должного уважения к этой сильной духом пленнице, с первого взгляда показавшейся ему самой выносливой среди всех, однако вскоре он сбросил с себя неугодное оцепенение и сделал шаг к запуганным и уставшим людям, примирительно убирая оружие.       — Не бойтесь нас, — успокаивающим голосом произнёс воин в пустоту, обращаясь ко всем пленникам, но почему-то смотря в глаза этой странной девушке, пожирающей его испытующим взглядом. — Мы пришли, чтобы освободить вас. Вы в безопасности.       Его слова не вызвали никакого отклика у измученных, полуживых заключённых, бесследно растворившись в душном воздухе, однако воин точно знал, что никто из них не горит желанием оставаться на разрушенном пиратском корабле и ждать своей смерти, и потому обернулся к Алонсо, уверенно кивнув ему в сторону истощённых женщин. Мгновенно распознавший его намерения моряк решительно сошёл в места, осторожно приблизившись к пленникам, и бережно, как только позволяли ему его не самые вежливые манеры, помог каждому из них подняться на ноги и прислониться к стене, поскольку стоять самостоятельно у несчастных не хватало сил. Испытавшие на себе множество грубых и собственнических прикосновений женщины не сопротивлялись, хотя Алонсо старался не дотрагиваться на оголённых участков кожи, и бездумно подчинялись его воле, пребывая в каком-то нездоровом трансе и словно выпадая из реальности под влиянием опасного забытья. Беззвучно молясь о том, чтобы ни одной из них не пришла в голову мысль сдаться, Бали-бей с трепетной надеждой наблюдал, как Алонсо берёт на руки маленькую девочку, которая уже прекратила плакать, и несёт её к выходу из трюма, уже более уверенно преодолевая путь до лестницы. Вот массивная фигура друга скрылась из глаз, исчезая в проходе, но спустя какое-то время моряк вернулся в сопровождении ещё нескольких матросов, которые взяли на себя заботу о других пленницах. Никто из них не позволил себе лишнего, все были предельно внимательны и аккуратны в обращении с заключёнными, так что вскоре зловонный трюм опустел, лишившись своих постоянных обитательниц. Пристально следящий за процессом Бали-бей ни разу не шелохнулся, пока не была выведена последняя женщина, и только после этого он ещё раз окинул трюм зорким взглядом, не столько для того, чтобы убедиться, что они никого не забыли, сколько потому, что всем своим нутром чувствовал, что она осталась, единственная пленница, которую он так и не увидел выходящей из трюма под руку с одним из своих матросов и которая, видимо, до последнего надеялась, что он уйдёт, не заметив этой маленькой детали. К несчастью для неё, он обладал слишком хорошим зрением и не менее хорошей интуицией, и если она и догадалась, что её план не сработал, то мастерски сохранила хладнокровие, когда он обернулся и впился в её худое, дрожащее от холода тело требовательным взглядом. По-прежнему сверлящая его немигающим взором девушка не пошевелилась, неистово вжимаясь в стену позади себя, и, надо отдать ей должное, ничуть не изменилась в лице, стоило Бали-бею сойти с места и сократить разделяющее их расстояние, чтобы иметь возможность беспрепятственно смотреть ей в глаза, которые, к его тихому восторгу, оказались льдисто голубыми, как девственная река, скованная снежным покрытием.       — Ты хочешь остаться здесь? — отрешённо поинтересовался воин, опуская на девушку тронутый лёгким любопытством взгляд. Та не двинулась и не произнесла ни звука, словно обратилась в каменную статую, и это преднамеренное молчание он расценил, как отрицательный ответ. — Хочешь пойти со мной?       — Я тебе не верю, — жутко скрепучим и надломленным голосом проскрежетала девушка, с трудом выдавливая из себя каждое слово дрожащими от усилий губами, так что на напряжённой шее проступили голубоватые вены. — Они нас не пожалели… Почему вы станете жалеть?.. Уж лучше умереть в этом проклятом месте, чем стать забавой для очередного дикаря…       — Мы вовсе не пираты, если ты так подумала, — спокойно разъяснил Бали-бей, не обратив внимания на оскорбление. — Мы пришли, чтобы вызволить вас отсюда, а не заточить в очередной плен. Согласись, если бы я был пиратом, я бы не стал с тобой церемониться и давно бы уже применил силу.       На это девушка не нашлась, что ответить, и молча поджала тонкие губы, словно раздумывая. Она была ниже него по росту, едва доставала головой до плеча, но старалась демонтрировать храбрость, чтобы убедить саму себя в том, что уничтожающая слабость ещё не полностью завладела её девичьим телом. Подобная стойкость не могла оставить Бали-бея равнодушным, но отчего-то ему очень хотелось внушить этой упрямой девушке, что ей ничего не угрожает и что она может ему довериться. Сделав ещё один осторожный шаг навстречу привалившейся к стене пленнице, воин медленно склонился над ней, снова не встретив ни капли сопротивления, и плавно протянул ей раскрытую ладонь, которую она встретила с опаской, но всё с той же открытостью. Браться за неё она не торопилась, и тогда он решил снова проявить свой мирный настрой, чтобы склонить мучимую сомнениями девушку к правильному выбору.       — Как тебя зовут? — самым будничным тоном осведомился Бали-бей, не убирая руку.       — Рух¹, — с некоторым промедлением выдала девушка, не заметив, как его глаза удивлённо сверкнули при её словах.       — Моё имя Малкочоглу Бали-бей, — представился в ответ воин, не сразу почувствовав, что ледяные, почти невесомые пальцы девушки оказались в его ладони, обжигая кожу мертвенным холодом. — Пойдём, Рух. Я отведу тебя наверх.       На этот раз сражённая внезапной слабостью пленница не стала сопротивляться, почти безвольно завалившись на его плечо, и тогда Бали-бей бережно подхватил на руки её лёгкое, словно пушинка, тело, стараясь не разворотить почти отсутствующую на ней одежду, и стремительным шагом направился к выходу из трюма, двигаясь при этом мягко и осторожно, чтобы не навредить ей. Потерявшая сознание девушка без чувств лежала у него на груди, дыша через приоткрытый рот, и не очнулась даже тогда, когда они вышли под проливной дождь, который мгновенно омыл её худое лицо и лебединую шею, пропитал лохмотья и добрался до обнажённой кожи, выстуживая её до костей. Ни на секунду не сбавляя шаг, воин накрыл её полами своей накидки, чтобы хоть как-то защитить от остервенелого ветра, и крепче прижал к себе её трепещущий стан, пока не ощутил, как выпятившиеся рёбра больно впились ему в бок, оказывая ответное давление при каждом бесценном вздохе. Оказавшись на своём корабле, Бали-бей первым делом передал свою ношу поджидающиму его Алонсо, с некоторой тревогой расставаясь с провалившейся в беспамятство девушкой, однако почти сразу же забыл о ней, перехватив горящий неподдельным торжеством взгляд Тэхлике, отыскавшей его с высоты капитанского мостика. На палубе перед ней всё ещё толпились пираты, но что-то в их манере и жестах всё-таки изменилось: они уже не вели себя враждебно и свирепо, не показывали страх или недовольство, а, напротив, выглядели воодушевлёнными и воспрянувшими после свалившегося на них горя, так что объятое боязливым предвкушением сердце воина сладостно затрепетало в груди, почувствовав слабый проблеск надежды. Взбежав вверх по лестнице, сгорающий от нетерпения воин приблизился к Тэхлике, замерев почти вплотную к ней, и встретился с её искрящимся победным ликованием взором, что яснее всяких слов сказал ему томимую внутри неё истину, которую ему так хотелось услышать из её прекрасных уст. Словно распознав его непреодолимое желание, она слегка улыбнулась, с какой-то нежной гордостью и радостным предвкушением посмотрев ему в глаза, и простёрла руку в сторону выстроенных в один ровный ряд разбойников, воззрившихся на него с благоговением и нескрываемым уважением.       — Они согласны, Бали-бей, — негромко поделилась с ним Тэхлике, едва сдерживая распирающий её восторг, и прерывисто вздохнула, словно от облегчения. — Они готовы принести тебе клятву верности и стать полноправными членами нашей команды.       Не в силах поверить в услышанное, он в немой растерянности повернулся к прямо замеревшим перед ним пиратам, окинув их изучающим взглядом, и тут же все они одновременно согнулись в поясном поклоне, низко опустив головы в выражении безоговорочной покорности и безусловного подчинения. Опешивший на мгновения от увиденного воин едва успел скрыть охватившее его изумление, но вовремя вернул себе прежнюю собранность, с откровенной признательностью наблюдая за моряками, откликнувшимися на его призыв. И тут произошло невероятное: пираты один за другим сошли с места, приблизившись к лестнице, и по очереди оставили на нижних ступенях какие-то преподношения, видимо, желая таким образом выразить глубокое почтение к своему новому капитану. Там были железные браслеты, золотые серьги, драгоценные кольца, оружие, боевое и декоративное, и даже элементы одежды: всевозможные треугольные шляпы, кожаные пояса с металлическими бляхами, разноцветные банданы и различной длины повязки. Некоторые оставляли дорогие украшения и редкие сокровища, и эта необычная церемония, повергнувшая Бали-бея в лёгкое смущение, продолжалась до тех пор, пока на нижней ступеньке не образовалась целый алтарь, на котором каждый из пиратов оставил свою жертву предводителю, как того требовал обычай. Удивлённо покосившись на Тэхлике, которая отнеслась к этому совершенно спокойно, воин снова развернулся к вернувшимся в строй морякам, стараясь одним своим проникновенным взглядом выразить им свою безмерную благодарность, однако из-за переполнявших его возвышенных чувств не смог заставить себя произнести ни слова, в котором пираты, похоже, и не нуждались. Будто бы по невидимому сигналу они в унисон обнажили спрятанные в ножны сабли, оглашая морские просторы единым пронзительным звоном, вознесли остроконечные лезвия к угрюмому небу, словно хотели пробить его насквозь, и в тот же миг их басовистые звонкие голоса хором взлетели ввысь, подхваченные штормовым ветром, и разнеслись далеко за границы горизонта, облетая, казалось, весь мир:       — Да здравствует капитан! Слава нашему новому капитану!       «— Да здравствует шехзаде, да коснётся твоя сабля небес! Да здравствует шехзаде, да коснётся твоя сабля небес!»

***

28 августа 1521 года, Белград       — В атаку, львы! Аллах благословит её!       Раздавшийся вслед за величественным призывным голосом громоподобный выстрел оглушительной вибраций прорезал утончённый слух Бали-бея, на миг лишив его способности воспринимать другие звуки, пульсирующая благоговением и тайным страхом волна стремительно окатила его собранные тело, заставив невольно пригнуться, и на его глазах сражённая массивным снарядом крепостная стена зловеще содрогнулась и дала первую глубокую трещину, осыпаясь крупными камнями к подножию многовековых укреплений. Битва началась: со всех сторон на вершину цитадели обрушилось целое цунами огненных стрел, стремительно снижающихся с высоты ночного неба по заданной траектории, но в сплошной темноте их смертоносный полёт смотрелся как пламенный дождь из сверкающих искр, что неминуемо достиг своей цели, пронзая на скорости податливые тела застигнутых врасплох стражников и впиваясь в многочисленные щели на необъятной стене. Затаив дыхание потрясённый воин расширенными от восхищения глазами наблюдал за этим завораживающим зрелищем, даже не пытаясь остановить бешеную пляску своего сердца, и совершенно упустил тот момент, когда безудержный, ни с чем не сравнимый восторг завладел его восприимчивым существом, разгоняя по венам будоражащий жар, самоотверженная решительность закипела в груди, опьяняя хладнокровно настроенный разум боевым азартом, и непомерная сила налила его мускулы жаждой битвы, так и подмывая его сорваться с места и броситься навстречу самой смерти в самых первых рядах. Всё новые залпы вкрадчивым эхом взрывались в его ушах, отчего их время от времени закладывало, по телу то и дело стреляла неконтролируемая дрожь, стоило очередному снаряду с молниеносной скоростью покинуть пушечное дуло, и несколько мгновений он не мог заставить себя пошевелиться от всего многообразия навалившихся на него страшных звуков, что словно наседали на него со всех сторон, грозя раздавить своей сокрушительной мощью. Внезапно он почувствовал себя совсем маленьким и ничтожным по сравнению с огнемётными орудиями, исправная работа которых повергла его в беспомощное оцепенение, однако скоро этот несмолкаемый грохот, от которого тряслась земля и звенело в висках, стал для него как будто привычным, приевшись его внутренним ощущениям, и только всепоглощающий трепет в груди сопровождал каждый выстрел, точно тот раздавался в нём самом. Казалось, он мог вечность наблюдать за свергнувшимся на беззащитную крепость огненным дождём и постепенным обрушением её крепких стен, однако не успел он и глазом моргнуть, как осада закончилась и на поле боя вышли изнывающие от предвкушения янычары. Со своего места ему было прекрасно видно, как по приказу в разрушенную цитадель врывается конница, поднимая вокруг себя серые столбы пепла и пыли, слышал, как боевые крики всадников перекрывают дробный перестук лошадиных копыт и как среди развалин и каменных осколков завязывается жестокий бой. Весь ход кровопролитного сражения Бали-бею отследить не удалось, поскольку в удушливом воздухе витал горючий дым, обжигающий лёгкие при каждом вздохе, но всё же он смог отследить тот миг, когда на помощь конному отряду сорвалась пехота, постепенно растворяясь в бушующей битве, и он остался на равнине совсем один со своим отрядом, из последних сил сдерживая себя, чтобы не броситься в гущу схватки без прямого приказа. Разные противоречивые мысли одолевали в эти томительные секунды юного воина, подпитывая его одновременно и страхом, и жгучим нетерпением, так что он уже с трудом понимал, что творится вокруг него, будто всё происходящее с ним он видел со стороны за завесой густого тумана. Время казалось ему жутко замедленным, будто в кошмарном сне, беспорядочные вспышки прозрения иногда прорывались сквозь пелену короткого забытья, не давая ему окончательно выпасть из реальности, но, несмотря на отчаянные попытки светлого разума взять вверх над опасным беспамятством, он так и не смог запомнить, каким образом перенёсся вместе с отрядом со своей безопасной позиции в тылу войска в самый центр беспощадной битвы, мгновенно сбившей его с толку царящим внутри неё неописуемым безумием.       Обнаружив себя в одно страшное мгновение в самом пекле затянувшегося боя, Бали-бей первым делом растерялся, неожиданно вновь почувствовав власть над своим телом, и тут же едва не поплатился жизнью за эту непростительную ошибку: всего в нескольких шагах от него на пыльную землю рухнуло чьё-то безжизненное тело, сражённое вражеской саблей, а тот, кто пролил свежую османскую кровь, незамедлительно нашёл себе новую жертву в лице молодого неопытного воина, совершенно потерянного и несобранного, успевшего только обнажить дрожащей рукой свою саблю и принять боевую позу, что в условиях непрерывного движения оказалось совершенно бесполезным. К своему ужасу, он слишком поздно осознал всю обречённость своего положения, но ещё до того, как он успел сосредоточиться и усыпить нарастающую панику, заметивший его слабость противник бесцеремонно воспользовался его замешательством и напал первым, сразу нацелив на ничего не понимающего бойца смертельный удар. Сработавшие вовремя инстинкты в последний момент выдернули ошеломлённого Бали-бея из-под окровавленного лезвия чужой сабли, прежде чем её острый конец задел бешено пульсирующую артерию на его шее, и отяжелевшая от предательского онемения рука сама взметнулась в воздух, почти вслепую отражая новый удар, что должен был проломить его грудину. Задыхаясь от накатившего на него тошнотворного страха, воин вскинул расплывчатый взгляд на облачённого в рыцарские доспехи неверного, на миг столкнувшись с его разъярёнными глазами, и в этот момент кровь стремительно отлила от его лица, скопившись где-то в области жалобно мечущегося в груди сердца, пальцы ослабели, растеряв свою цепкую хватку от зародившейся в них колкой судороги, мышцы свело упругим напряжением, точно подготавливая неподвластное разуму тело к решающего броску, и гибкий позвоночник с противным хрустом затрещал, стоило всей грузной силе более старшего соперника безжалостно обрушиться на него сверху, намереваясь сбить с ног. К счастью, принятая заранее устойчивая поза спасла Бали-бея от бесславного падения в дорожную пыль, но колени его всё равно предательски подогнулись, едва не опрокидывая его навзничь, и не смогли вовремя обеспечить ему ловкий переход, который помог бы ему переместиться в слепую зону противника и немного отдышаться. Пребывая в полной растерянности без существования в совершенно пустых мыслях чёткой стратегии, загнанный в ловушку воин только успевал в спешке блокировать безупречно выверенные атаки оппонента, чувствуя, как каждый новый выпад отбрасывает его назад, и с неминуемой безнадёжностью осознавал, что проигрывает этот бой, что когда-то заученные им до совершенства боевые приёмы оказались бессильны в настоящем сражении, да и те выходили у него смазанными, небрежными и слишком слабыми, и что в руках его уже появились первые признаки физического истощения, хотя битва только началась, а рукоять неподъёмной сабли уже выскальзывала у него из пальцев, взгляд слеп от летящих во все стороны искр, внутри всё холодело и сжималось от беспомощного ужаса… Острозаточенное лезвие врага в один страшный миг всё-таки достигло своей цели, поверхностно, но оттого не менее болезненно полоснув беззащитную грудь Бали-бея сквозь тонкую ткань рубашки, и обезумевший от пронзительной рези и собственного истошного крика, раздавшегося будто издалека, воин тут же запнулся, сбившись с ритма, и позорно растянулся на твёрдой земле, едва ли почувствовав, как мелкие камни впились ему в спину и в глазах потемнело, отчего он едва не потерял сознание. Напрочь забыв о своей первой ране, беспрестанно напоминающей о себе неприятным пульсирующим онемением, безоружный воин вонзил в грозно возвышающегося над ним неверного объятый страхом взгляд и уже мысленно приготовился к новой порции чудовищной боли от его смертоносной сабли, как вдруг словно из ниоткуда на потерявшего бдительность противника налетела какая-то сокрушительная сила, сбивая его с ног, и в считанные мгновения обезглавила самоуверенного рыцаря, так что Бали-бей лишь услышал противный булькающий звук и увидел, как безжизненное тело с громким стуком падает на землю, больше не пошевелившись. В ноздри ударил отвратительный запах ещё тёплой крови, и, судя по металлическому привкусу на языке, её было достаточно много, однако его таинственный спаситель даже не поморщился и с совершенно хладнокровным лицом обернулся к поверженному воину, в упор посмотрев на него расчётливым взглядом, в котором не промелькнула ни намёка на жалость. Сглотнув тяжёлый ком в горле, Бали-бей с головокружительным облегчением узнал в непроницаемых, закалённых множеством сражений чертах незнакомца старого офицера, только что спасшего его от верной смерти, и хотел было осыпать его горячими благодарностями, но обнаружил, что пересохших язык его не слушается, а голосовые связки сорваны после недавнего крика. Однако Хюсрев-бей, похоже, не нуждался в его признании: в два шага приблизившись к застывшему в немом оцепенении воину, он склонился над ним, с некоторой грубостью вцепившись в его разорванную на груди рубашку, и рывком поставил на ноги, причём сделал это без видимых усилий, словно безвольно подчинившийся ему юноша ничего не весил.       — Ты как, цел? — немного запыхавшись, бросил старый офицер, бегло пройдясь по нему потаённо встревоженный взглядом, и Бали-бей нашёл в себе силы только на то, чтобы отрывисто кивнуть, ибо даже при большом желании он не смог бы издать ни звука. Но бывалый солдат не стал дожидаться от него ответа и вместо этого бесцеремонно схватил его за щуплые плечи, требовательно разворачивая к себе и наклоняясь к нему так низко, что он ощутил потоки его горячего дыхания на своей щеке. — Значит, слушай меня, малец. Битва — это не только безупречные боевые приёмы и отточенная техника. Сколько бы знаний не находилось в твоей голове, они бессильны, если у тебя нет хитрости, ловкости и смекалки, если ты не умеешь просчитывать наперёд каждый свой шаг и если ты даёшь волю своим эмоциям. Настоящий бой — это искусство, и я говорю не о блестяще заученных комбинациях. Ты должен жить этой битвой, дышать ею, ты должен чувствовать движение воздуха и полагаться на свои ощущения. Почувствуй её. И, ради Аллаха, соберись с мыслями, не то в следующий раз я не успею тебе помочь.       Всё ещё находящийся в неком трансе Бали-бей на этот раз даже не смог заставить себя качнуть головой, но Хюсрев-бей уже отстранился, отпуская его плечи, и так же незаметно исчез в толпе сцепившихся между собой воинов, ни разу не оглянувшись. Оставшись в одиночестве посреди поля боя, воин торопливо подобрал свою саблю, прогоняя нелепое наваждение мутного страха, и, не давая себе времени на то, чтобы передумать, решительно ринулся вслед за старым офицером, мгновенно очутившись в плотном кольце яростно сражающихся воинов, где на него разом нахлынули звон оружия, беспорядочные боевые крики и предсмертные стоны, однако на этот раз он не позволил всем этим новым ощущениям сбить его с толку. Мысленно повторяя, словно молитву, напутственные слова Хюсрев-бея, он плавно влился в стремительный поток постоянно текущего сражения, подстраиваться лишь под ему одному ведомый ритм, совершил несколько точных переходов, чтобы постоянно оставаться в потоке единого движения разгорячённых азартом тел, и, как только его подхватила мощная волна невесомости, как только этот заветный темп начал раздаваться в его ушах, вторя сердцебиению, замахнулся саблей, обрушивая её на первого попавшегося под руку неверного, который без труда отразил нападение одним чётким ударом. Однако на этот раз Бали-бей не стал останавливаться на достигнутом, раззадоренный неведомой лёгкостью, что растекалась теперь по всему его телу, и решительно, резко и метко всадил пока ещё чистое лезвие в чужое упругое плечо, незащищённое доспехами, с незнакомым наслаждением услышав треск разрываемой плоти и хруст ломаемой ключицы. Враг взвыл от боли, покачнувшись, и до предела сосредоточенный воин, не дрогнувший от вида хлещущей из глубокой раны крови, одним движением вспорол ему горло, усеяв землю ещё одним бездыханным трупом. Не смея останавливаться, он тут же переключился на следующего противника, но теперь не стал встречаться с ним в лобовом столкновении, а вместо этого совершил резвый переход, оказываясь за его спиной, и нанёс удар в слепой зоне, вынудив его рухнуть на колени, после чего без промедлений схватил его за мокрый подбородок и безжалостным, но умелым рывком свернул ему шею, прекращая всякий ток воздуха в ней. Только после того, как ещё один неверный пал от его руки, Бали-бей заметил, что всё это время боялся дышать, из-за чего теперь каждый вздох сопровождался острой резью в правом подреберье, однако ему ни на миг нельзя было прекращать сражение, в чём воин мгновенно убедился, едва успев увернуться от нанесённого исподтишка удара. Чтобы отразить столь подлое нападение, ему пришлось развернуться и в этот момент перед его взором предстала душераздирающая картина, от вида которой у него едва не остановилось сердце: прямо на его глаза взявшаяся из ниоткуда Нуркан, почему-то вдруг оказавшаяся в седле чужой лошади, загораживала своим хрупким телом ничего не подозревающего Сулеймана, на которого самым бесчестным образом набросился один из неверных, нагло подкравшись к нему со спины. Время словно остановилось, и до глубины души потрясённый поступком сестры воин наблюдал, как её сабля с размаху рассекает грудь противника, оставляя ему глубокую рану, а сама девушка, зажмурившись, едва не падает с лошади от силы собственного удара, чем привлекает внимание султана и других воинов, бросившихся ей на помощь. Больше он ничего не смог разглядеть, но даже этой доли секунды ему хватило, чтобы проникнуться чувством глубинной гордости за бесстрашную Нуркан, внёсшую свою лепту в одно общее дело, и будто окрылённый этим возвышенным ощущением близкой победы Бали-бей с новой силой окунулся в захватывающее сражение, как одержимый прокручивая в голове одно и то же заклинание: «Ты должен жить этой битвой, дышать ею, ты должен чувствовать движение воздуха и полагаться на свои ощущения. Почувствуй её». Звон оружия — всего лишь музыка, боевые приёмы — всего лишь танец, а он, собранный, смертоносный, решительный, — всего лишь лёгкое пёрышко, направляемое поднятыми потоками ветра сквозь сталкиваемые над головами сабли. Улавливая затылком чистые вибрации встревоженного воздуха, он научился заранее предугадывать чужое приближение, прислушиваясь к своим инстинктам, он смог вовремя отражать невидимые удары, полагаясь на свои ощущения, он подбирал нужную тактику и использовал свои сильные стороны, оборачивая преимущество противника против него самого. И бесконечное течение славной битвы, в которой ему хотелось раствориться без остатка, каждый раз подхватывало его и уносило всё дальше, дальше и дальше…       — Крепость Земун пала!       Он не помнил, как очнулся от творящегося под звёздным небом безумия, но, когда он моргнул и снова открыл глаза, всё вокруг было овеяно серой предрассветной дымкой, в воздухе чувствовалась утренняя прохлада, приятно остужающая горящие огнём мышцы, а ограничивающий видимость пороховой туман уже понемногу рассеялся, разгоняемый принесённым с Дуная бризом. Обожжённые лёгкие ненасытно вбирали в себя потоки свежего ветра, обогащая кровь бесценным кислородом, всё тело сводило крупной дрожью не то от облегчения, не то от переутомления, в горле пересохло от жажды, а рана на груди напомнила о себе с новой силой, однако, несмотря на все эти явные признаки смертельной усталости, Бали-бей не посмел покидать заваленное трупами поле битвы не столько из проявления уважения к героически сражающимся товарищам, сколько из опасения провалиться в беспробудное забытьё при первой же попытке присесть и восстановить загнанное дыхание. Долгожданное известие об окончательной победе донеслось до него словно сквозь туман, но предельно измотанный и едва стоящий на ногах воин даже не нашёл в себе желания испытать хотя бы слабый всплеск искренней радости или возвышенного торжества, доведённый до небывалого истощения прошедшей битвой. Немного постояв на одном месте и окинув поле боя придирчивым взглядом, он вдруг понял, что ни у кого из янычар уже не осталось сил на то, чтобы праздновать завоевание крепости: все они, точно безжизненные немые тени, бродили по пыльной земле, убирая трупы и помогая тяжело раненым, оставшимся лежать среди своих павших собратьев. Они заботились даже о погибших неверных, хотя, по мнению Бали-бея, те нисколько не заслуживали таких почестей, но по крайней мере никто не сидел без дела и не предавалась веселью раньше времени, из-за чего над полуразрушенным замком повисла мрачная атмосфера напряжённости и измождения. Совсем не так юный воин представлял себе свою первую одержанную победу; ни сестра, ни старый офицер до сих пор не подошли к нему, чтобы похвалить за проявленную в бою смелость или осведомиться о его самочувствии. Отсутствие какого-либо участия неприятно задело его самолюбие, однако протестующие стоны глубоко уязвлённой гордости мгновенно превратились в отчаянный крик страха и паники, когда он с пугающей ясностью осознал, что с ними могло случиться что-то ужасное, из-за чего они просто не смогли к нему подойти. Подгоняемый неусыпной тревогой, Бали-бей мгновенно сорвался с места, не обращая внимания на свинцовую слабость в ногах, и со всей осторожностью пересёк неторопливым шагом место битвы, зорко осматриваясь и каждый раз до помутнения рассудка боясь увидеть среди изувеченных бледных лиц женственные черты Нуркан. Ему приходилось двигаться с особым вниманием, чтобы не наступить на беспорядочно валяющиеся в пыли тела, но один раз хвалёная бдительность всё же подвела его, не дав вовремя заметить брошенную на земле саблю, о которую он с досадой споткнулся. Чуть не упав от неожиданности, воин с трудом удержал равновесие и хотел было двигаться дальше, но тут услышал откуда-то снизу тихий, почти неразличимый стон, заставивший его невольно вздрогнуть. Замерев на месте, он опустил глаза, приготовившись встретиться взглядами с очередным умирающим неверным, но так и застыл с застрявшим поперёк груди дыханием, с опустошающей обречённостью наткнувшись потерянным взором на неподвижно лежащего в луже крови старого офицера, на посиневших губах которого ещё теплился вымученный вздох. Не помня себя от накатившего ужаса, Бали-бей порывисто упал на колени перед раненым товарищем, поднимая тучу пыли, и осмотрел его лихорадочным взглядом, чувствуя, как подкатывает к горлу неугодная паника. Хюсрев-бей лежал на спине, возведя преисполненные боли глаза к стремительно светлеющему небу, его мужественное, украшенное шрамами и морщинами лицо исказилось мучительной судорогой, всё его тело было в крови, обильно вытекающей из какой-то страшной раны на животе, но её было так много, что невозможно было определить точное местонахождение ранения, которое с каждой потраченной впустую секундой отбирало у отважного бойца последние жизненные силы. Злясь и досадуя на самого себя за собственную беспомощность, Бали-бей не придумал ничего лучше, чем заткнуть невидимую рану ладонью, и по сдавленному хрипу товарища он догадался, что нащупал её с первого раза, и потому увеличил давление, пытаясь остановить кровотечение. Пальцы его мгновенно окрасились красным, но движимый каким-то безумным стремлением воин не обратил на это внимания и всё продолжал в исступлении давить на мускулистое тело старого офицера, из последних сил сдерживая навернувшиеся на глаза постыдные слёзы.       — Оставь, — слабо и безжизненно прошелестел старый офицер, мучительно сглотнув. На его губах тут же проступила струйка крови, скатившаяся по щетинистому подбородку на мощную шею. — Мне уже не помочь… Юный Яхъяпашазаде… Ты славно сражался… Я уверен твой отец гордился бы тобой… Как я горжусь… Я дал ему слово… Что буду защищать тебя… Время так быстро прошло… Ты уже совсем взрослый… Теперь я могу спокойно уйти… Я выполнил свой долг, но ты… Ты будущее этой империи… Яхъяпашазаде… Ты наше будущее…       — Не тратьте силы, Хюсрев-бей, — дрожащим голосом выдавил из себя воин, чувствуя, что его начинает трясти. — Сейчас я позову янычар, они помогут Вам дойти до лагеря. Вы поправитесь, вот увидите.       — Смерть — тоже часть жизни, малец, — совсем тихо прошептал умирающий солдат, так что Бали-бею пришлось склониться над ним, чтобы разобрать его слова. — Одни уходят… Другие приходят… Не нужно бояться смерти… Я знаю, что империя в надёжных руках… А теперь… Клянусь, что нет Бога, кроме Аллаха… Клянусь, что нет…       Слишком быстро и незаметно для объятого смятением Бали-бея глубоко почитаемый им старый офицер испустил свой последний вздох. Его душа, освободившись от земного плена, покинула бренную оболочку и вознеслась куда-то на небеса, но воин не успел понять, когда это произошло, когда именно перестало биться его отважное сердце, когда из мудрого взора вытекла последняя капля прерванной жизни, когда тело сковало мертвенным оцепенением. Вся трагическая необратимость произошедшего на его глазах несчастья достигла его потрясённого сознания только спустя несколько мгновений, когда стала очевидной неспособность что-либо сделать, и он с запоздалым раскаянием вспомнил, что совсем забыл поблагодарить этого сурового воина за спасение. Невыносимая боль пронзила его подобно вражескому кинжалу, всепоглощающая скорбь навалилась на него незримой тяжестью, заставив побеждённо сгорбить плечи и обессиленно повесить голову, всё ещё вцепившиеся мёртвой хваткой в чужую одежду пальцы сами собой разжались, открывая рану, и проклинающий свою ничтожность Бали-бей в последний момент сдержал приступ горестного вопля, который оказался бы так же бесполезен, как и его никому не нужное сожаление. Плохо соображая над своими действиями, воин медленно поднёс чистую руку к застывшему лицу старого офицера и бережно провёл по нему ладонью от лба к подбородку, закрывая ему веки и окровавленные губы. Затем так же бережно он подобрал с земли его саблю, которой никогда больше не суждено будет разить врагов в славных битвах, и со всем почтением к павшему товарищу возложил оружие на его широкую грудь, чтобы проходящие мимо янычары заметили его и провели необходимый обряд захоронения. Он хотел было просидеть над телом старого офицера ещё какое-то время, но звук чьих-то лёгких шагов бесцеремонно нарушил его уединение, вынудив поднять голову и обернуться. Это оказалась Нуркан: живая и совершенно невредимая, она почти бегом приблизилась к поднявшемуся на ноги воину и бросилась ему на плечи, неистово обнимая его и тесно прижимаясь к нему своим стройным станом. От неё исходил запах крови, стали и дыма, но Бали-бей лишь с большим рвением притянул её к себе, с жадностью вдыхая родной аромат и едва не теряя сознания от безумного облегчения.       — Ты настолько сильно переживала за меня? — севшим голосом спросил воин, приоткрыв глаза и с любовью покосившись на сестру.       — Больше, чем за себя, — шёпотом призналась Нуркан, не отстраняясь от него. — Мне так пусто и одиноко на душе, когда тебя нет рядом. А сейчас ещё было и страшно. Я так рада, что всё закончилось.       — Теперь нет причин боятся, моя милая, — ласково проворковал Бали-бей, согретый мыслью о том, что отныне они снова вместе, назло коварной судьбе и смерти, которая уже отобрала у него одного друга. — Я обещаю, что с этого момента я всегда буду рядом с тобой, и в мирное время, и на поле боя. Ты никогда больше не будешь одна.       «Смерть — тоже часть жизни, малец. Одни уходят, другие приходят. Не нужно бояться смерти. Я знаю, что империя в надёжных руках».