Единственный шанс

«Любовь — это когда даешь и хочешь давать, а страсть — это когда берешь и хочешь брать». «Соблазн» (Original Sin) Джулия Рассел / Бонни Касл

      Убаюкивающие плавные покачивания огромного судна едва ли ощущались на верхней палубе, в уютном пространстве с удобством обставленной каюты, отчего создавалось обманчивое впечатление, будто грациозно рассекающий вздымающиеся ему навстречу гривистые волны корабль не плывёт в бездонном море, отважно разрубая носом непокорную стихию, а свободно парит в окраплённом звёздами ночном небе, среди невесомых облаков, над самым горизонтом, поднимаясь на белоснежных парусах, наполненных лихим ветром, его гладкие бока ласково обнимают струи прозрачного воздуха, не давая ему упасть и вдребезги разбиться о прибрежные скалы, а покатые изгибы с такой безупречностью ложатся в колыбель небосвода, точно родились в его заботливых руках. Лишь изредка внезапные настойчивые толчки с невиданной дерзостью осаждали его высокие борты, страстно облизывая влажное дерево, но переживший немало бурь и ураганов стремительный морской ястреб с присущим ему величием возвышался над непредсказуемым морем и бесстрашно углублялся в его неизведанные чертоги, так и манящие шальные сердца своими мрачными тайнами, всё отдалялся и отдалялся от чужих берегов, беспрекословно подчиняясь ничтожной людской силе, что направляла его в сторону родимых земель. И пусть до истинно знакомых мест и до боли привычных ландшафтов предстояло преодолеть неизмеримо большое расстояние, одинокая звезда робкой надежды уже зажглась где-то высоко в небе для страждущих вернуться домой скитальцев, освещая их нелёгкий путь, и загадочная песня приструнённой тишины рисовала в их головах печальные картины из беззаботного прошлого, объединяя искалечнные души невыносимой тоской. Но тишина эта давно уже лишилась своей девственной неприкосновенности: пока крепкое судно, стоная и надсадно поскрипывая, боролось с необузданной стихией, стремясь сохранить жизнь своим пассажирам, на борту во всю господствовало бурное веселье, хрустальный от осевших в нём брызг воздух то и дело пронзала хлёсткая струя громогласного смеха, надёжная поверхность палубы отдавалась глухим стуком на десятки прыжков танцующих на ней ног, а бесцеремонно прерванный ветер раздражённо ворчал сквозь располагающую к празднеству музыку, чьи заразительные подвижные напевы заливистым эхом падали на дно до основания уничтоженного безмолвия. Теперь одичавшие просторы сурового моря разрывались от нахального вторжения множества голосов, задиристые крики терзали клочья неуравношенного затишья, не давая ему вклиниться в бесконечный поток ликующих возгласов, какими опьяневшие и вошедшие во вкус торжества матросы прославляли своего нового капитана, наполняя в его честь бокалы и выпивая за его здравие. Крутобокая луна лениво взгромоздилась на верхушку матово-синего неба, посеребрив водную гладь своим холодным сиянием, а веселье всё продолжалось и, кажется, не собиралось идти на спад до самого рассвета, поскольку раззадоренных поздними развлечениями пиратов, так и ищущих лишний повод побаловать себя запретной усладой, уже было не остановить. Под стать своей грешной натуре, они, несмотря на всю мощь и врождённую стойкость своего духа, не могли отказаться от привычных утех и не видели ничего возмутительного в этой варварской традиции, обнажающей всю глубину их истинного происхождения: разве могли вчерашние морские разбойники, чья честь и так была запятнана подневольным прислуживанием султану, иметь понятие о манерах и заповедях настоящих воинов? Воспитанные самой природой, в жестокой и суровой среде, где выживают сильнейшие, они не отличались дисциплиной и строгой порядочностью, но зато имели бесценный опыт и почти безумную отвагу, тонко граничащую с безрассудной резвостью. Возможно, именно поэтому нарастающий шум и царящий на борту беспредел нисколько их не смущали, торжество разгоралось и постепенно обретало поистине величественные масштабы, словно плывущие навстречу своей мечте и смерти моряки пытались восполнить упущенное года своей жизни и насладиться этими неповторимыми мгновениями искомого счастья как в последний раз. Единственный, кто пока ещё оставался для них чужим, но уже считался полноправным членом экипажа, и не думал возмущаться или отдавать соответствующий приказ, чтобы остановить повергнувшее его в неловкость веселье, поскольку прекрасно понимал, насколько это, должно быть, важно для окрылённых надеждой изгнанников, у которых отныне не было ничего ближе и роднее, чем его искреннее доверие и великодушное покровительство. В этом они искали не только своё спасение, но и возможность ощутить долгожданную поддержку, видели в этом свой единственный шанс на возвращение когда-то утраченного дома и даже не подозревали, насколько ценно и весомо любое сказанное слово верности, насколько дорог каждый преданный взгляд и как много значения имеет неиссякаемая отвага. Только за одно это бессмертное стремление союзничать и оказывать бескорыстную помощь им можно было простить любой грех, даже столь грубое пренебрежение запретами, тем более, когда за этим весельем стояло искреннее проявление почтения и своеобразного признания, как никогда отчётливо отражающего склонность моряков к тому, чтобы принять своеобразного чужака в свои ряды.       Далёкий вкрадчивый шёпот волн, ненавязчивый скрежет мокрого дерева, скользящего по воде, утончённый шум ветра где-то над головой, несмолкаемое многообразие мужских голосов, разрывающих ночь, и некое призрачное присутствие покалеченной тишины — всё это вдруг разом навалилось на уединившегося в капитанской каюте Бали-бея, давно уже отвыкшего от жизнерадостных звуков чужого смеха и танцевальной музыки. Если раньше ему каким-то образом удавалось не обращаться внимания на подобные мелочи и оставаться к ним совершенно равнодушным, то теперь он чуть ли не с жадностью внимал каждой протяжной ноте живой мелодии, каждому эху подброшенного в воздух ликующего крика и как никогда наслаждался всей полнотой этих неповторимых ощущений, удивляясь, как это прежде он мог не замечать такие чудеса. С волнительным трепетом громыхало в груди согретое непомерной гордостью сердце, в упоительном торжестве откликаясь на знакомое сочетание его имени, впитавшая крепкий алкоголь пиратского рома кровь опаляла тело изнутри неистовым жаром, вырывающимся наружу раскалённой струёй пламенного дыхания, и невиданное блаженство растекалось в разомлевших мышцах воина, впервые за долгое время позволяя ему по-настоящему расслабиться и почувствовать себя в безопасности, среди своих. Несмотря на ударную дозу обжигающего горьковатой остринкой пойла, разум новоиспечённого капитана оставался ясным и светлым, не одурманенным пьяными парами опустошенных бокалов, и потому он с присущей ему рассудительностью смотрел со стороны на творящееся на палубе празднество, неожиданно для самого себя испытывая толику растерянности и смущения. Чего он точно не ожидал от преисполненных веры и отваги моряков, так это того, что в первый же день знакомства с ним они устроят такое торжество в его честь. И хотя в этом своеобразном проявлении уважения и признательности крылось до слёз трогательное очарование, охваченный противоречивыми чувствами воин не мог отделаться от мысли, что все эти почести отнюдь ему не предназначались. Чудовищные сомнения пополам с щекотливой тревогой терзали его душу, не давая смириться с происходящим, и оттого даже обожаемые им колориты грубоватого на вкус рома казались пресными и нисколько не цепляющими прежней бесконтрольной страстью. Казалось, чего-то не хватало, чего-то родного и близкого его свободолюбивому духу, того, что могло бы раз и навсегда искоренить эти беспочвенные страхи и укрепить внутри него воинственную решимость, с какой ему предстояло вести своих подопечных в бой. Обыскивая аккуратно обставленные самой необходимой мебелью и прилежно прибранные перед приходом хозяина покои придирчивым взглядом, Бали-бей точно подсознательно искал в непривычном ему интерьере знакомые черты его собственного дворца, в котором ему был известен каждый уголок, но всё же маленькие круглые окошки, сквозь которые за ним подглядывала кокетливая луна, немного стесняли его и словно скрадывали необходимое пространство, отчего приходилось расставлять на письменном столе не слишком устойчивые свечи, низкий потолок так же притуплял ощущение раздолья, а узкие деревянные стены, отдающие запахом сырой сосны, будто сковывали движения и каждый, даже самый неприметный звук отражали с немыслимой чёткостью. Однако, несмотря на эти временные неудобства, предоставленный сам себе в этой уютной комнатке воин наконец ощутил полноправную власть над самим собой и совсем скоро уже свыкся с тем, что является единственным хозяином не только капитанской каюты, но и всего этого судна, и это тщеславное осознание почти безграничной независимости прибавляло ему смелости, пропитывало его существо таким величием и могуществом, что даже самые неосуществимые мечты казались ему возможными. Наверное, так ощущается единство, по которому он столько лет тосковал во время своих скитаний, именно эта неотъемлемая сплочённость возвращала его в далёкое прошлое, когда он был частью великого дела, одной общей идеи, когда каждая потерянная капля его крови измерялась вздохами выживших солдат, до самого конца преданных своей цели. Под влиянием этих ободряющих мыслей Бали-бей упустил тот момент, когда нескончаемый шум на палубе, глухо доносившийся до чуткого слуха сквозь закрытую дверь, начал доставлять ему наслаждение, а вместе с тем и пагубное пристрастие к рому возросло с новой силой, так что воин с особой неторопливостью приник губами к краю бокала, чувствуя, как освежающая влага обжигает его язык и маленькими порциями стекает в горло, омывая голосовые связки. Смакуя сладковатое послевкусие пиратского алкоголя, он потянулся рукой к стоящим на столе разнообразным закускам, любезно предложенным его новыми товарищами в дополнение к напитку, и спустя мгновение непритязательная тишина каюты разбавилась сдержанным хрустом разгрызенных орехов, безупречно сочетавшихся с расслабляющей горечью рома. Надёжное дно корабля плавно покачивалось под ногами, затрудняя попытки несколько охмелевшего воина принять более устойчивую позу, и в очередной раз, когда судно непреднамеренно дёрнулось, он привалился плечом к круглой оконной раме, оказавшись лицом к лицу с безграничными просторами масляно-чёрного моря, что прекрасно просматривалось из капитанской каюты. Алкоголь мгновенно ударил в голову, вызвав мимолётное головокружение, и пока силившийся прийти в себя Бали-бей осаждал поднявшийся изнутри приступ лёгкого недомогания, голоса и смех за его спиной, прежде такие далёкие и почти неразличимые, на мгновение стали громче, а затем снова приглушились, точно кто-то посторонний осмелился нарушить его уединение, прошмыгнув в каюту через незапертую дверь.       — Надеюсь, Вы принимаете гостей в эту ночь, капитан, — мёдом растёкся в утробе надреснутого безмолвия до дрожи знакомый томный голос, и последовавшие вслед за этим непринуждённым изречением лёгкие шаги словно выдернули Бали-бея из затянувшегося оцепенения.       Казалось бы, что могло пленить его взгляд так же безвозратно, как неизведанные морские просторы, объятые таинственным волшебством лунного сияния, однако что-то всё-таки заставило его отстраниться от окна и обратить нетерпеливый взор на преданно замеревшую посреди каюты Тэхлике, как всегда невозмутимую и невыразимо прекрасную, почему-то именно в эту ночь представшую перед ним во всей своей женственной красе: ничего особо в её вызывающем образе не изменилось, но как-то необычно дерзко завлекала теперь её недоступная близость, соблазнительно пленили к себе её фигуристые изгибы, как нарочно подчеркнутые обтягивающей одеждой, её порочный аромат опьянял не хуже выпитого рома, разжигая в лёгких запретный огонь дикой страсти, а от её пробирающего, горящего жадным влечением взора в голове у него окончательно помутилось, так что глазами он невольно зацепился за её призывно приоткрытые губы, окрашенные, словно засохшей кровью, вином, точно подстрекающие мучимого непреодолимым искушением воина попробовать их на вкус. В дополнение ко всему густо подведённые сурьмой ресницы делали её взгляд совершенно кошачим, придавая ещё большей загадочности её притягательному облику, небрежно отброшенные назад волосы слишком уж откровенно обнажали утончённые линии шеи и подбородка, кокетливо спущенная на одно плечо блузка демонстрировала аппетитный насыщенный оттенок загорелой кожи, и даже в её развязной, ничуть не скромной позе читалось какое-то преступное прошение, слишком хорошо знакомое окончательно покорённому этим беспределом Бали-бею, будто не испытывающая ни капли неловкости девушка намеренно демонстрировала свою отзывчивость, лишённую всякой невинности и простоты. Нечто обольстительное и неотразимое было в её румяном лице, но движения оставались сдержанными, выверенными до мелочей, и потому не было заметно этой ненавязчивой игры, от которой воина мгновенно бросило в жар, в каюте стало невыносимо душно и тут же захотелось избавиться от неприятно липнувшей к телу одежды, сковывающей дыхание. Как мощным притяжением, повело его в сторону источника греховного блаженства, в предвкушении которого он, кажется, забывал дышать, и с каждым шагом, неумолимо приближающим его к источнику неземного наслаждения, зачастившееся сердце с утроенной силой пульсировало в плену подвижных рёбер, нашёптывая какие-то завораживающие заклинания. Неосознанно повинуясь взыгравшему в крови животному инстинкту, Бали-бей и не заметил, как очутился почти вплотную к Тэхлике, заражаясь исходящими от неё импульсами бездумного желания, и тут его словно пронзило громовым разрядом, перед глазами белёсой вспышкой полыхнуло туманное воспоминание, навеки опечатанное в его памяти стыдом и позором, и он удержался от опрометчивых вольностей, хотя сохранять прежнее хладнокровие ему удавалось с неимоверным трудом. Всё его изнывающее от долгого одиночества напряжённое тело адски ломало и сводило судорогой, будто внутри него бился и извивался огненный хлыст, воздух с шумным усилием вырывался из груди, фальшиво затрагивая натянутые между ними струны затяжного молчания, но взгляд оставался таким же непроницаемым и напускно равнодушным вразрез с его внутренним состоянием, тщательно скрывая одолевающее воина почти хищное стремление наброситься на беззащитную жертву и подчинить её своей власти, пусть даже ради этого ему придётся нарушить когда-то данное себе обещание. Отрезвляющее напоминание о той клятве, которую он до сих пор не осмеливался нарушить, стягивало его шею удушающей петлёй, беспристанно раздаваясь в светлом разуме совестливым эхом, и находящийся в заключении собственной морали Бали-бей с огромным усилием подавил непозволительный всплеск мимолётной слабости, малодушно надеясь, что она осталась в неведении от вездесущего внимания Тэхлике.       — Зачем Вы здесь? — отчего-то хриплым голосом спросил Бали-бей, нисколько не стараясь прикрыть ледяной тон хотя бы притворной учтивостью. Неожиданно он почувствовал себя уставшим и опустошённым, принимать гостей ему совсем не хотелось, поэтому он торопился как можно скорее спровадить назойливую посетительницу, несмотря на всю глубокую признательность к ней.       — Я пришла узнать, не нужно ли Вам чего-нибудь, — поразительно спокойно и обыденно пожала плечами Тэхлике, но от наученного горьким опытом воина не урылось, каким выразительным блеском полыхнули её сумрачные глаза, кофейный оттенок которых был едва различим из-за разросшегося внутри бездонного зрачка. Разумеется, на самом деле она пришла сюда лишь с одной целью, и от неминуемого осознания этой лжи в груди Бали-бея заклокотал лютый гнев, что немедленно нашёл способ вырваться наружу, едва сдерживаемый в узде расшатанным самообладанием воина.       На спину ему тут же обрушился жалящий кнут невыносимого стыда, оставляя на коже незримые ожоги досадного смущения, на смену обескураживающему удивлению пришла беспомощная, горькая ярость, и охваченный нестерпимым возмущением Бали-бей, давясь унизительным чувством вины, грубо вцепился в тонкое, обнажённое рукавом рубашки запястье Тэхлике, до боли стискивая пальцами нежную кожу, впиваясь ногтями в податливую плоть и с мрачным наслаждением ощущая, как ладонь его покалывает волнами инстинктивного страха, как в бессильном смятении сокращаются мышцы и как по умиротворённому лицу криво полосует откровенная растерянность, мгновенно раскроившая гладкое полотно чужой невозмутимости, под слоем которой отчётливо проступили острые черты крепнувшего потрясения. Стоило, однако, отдать ей должное: несмотря на неподдельный испуг, с каким она теперь взирала исподлобья на обозлённого воина, она и не подумала сопротивляться или нападать в ответ, даже не дёрнулась и не издала ни единого звука, то ли из уважения к старшему по званию, то ли во власти искреннего замешательства, не предприняла попытки отстоять свою неприкосновенность и напомнить позволившему себе неслыханную дерзость бею его место, будто происходящее являлось для неё чем-то привычным или же, наоборот, повергло её в небывалое оцепенение. Непреклонно вскинув голову, он вонзил в ошеломлённо замеревшую Тэхлике властный взгляд, угодив в неразборчивый переплёт её противоречивого взора, и долго, неотрывно блуждал в мрачных чертогах скопившегося в нём непонимания, смешанного с вызывающей смелостью. Рефлекторный приступ страха прошёл, и теперь она снова выглядела так же самоуверенно и бесстрашно, и только немой вопрос читался в её искромётных глазах, да требовательное напряжение сквозило в учащённом дыхании.       — Вы в своём уме? — зло прошипел Бали-бей сквозь зубы, по-прежнему безжалостно и твёрдо сжимая собранную в кулак женскую руку и грозно нависая над беспомощной девушкой, чья фигура отражала от себя причудливое противостояние света и тени. — Что Вы себе позволяете? Кто я, по-Вашему, нечестивый разбойник?       — Вовсе нет, — тихо, но отчётливо проговорила Тэхлике, ни на миг не опуская взгляд, и эта знакомая напористость в очередной раз изумила не менее упрямого воина, никак не ожидавшего, что пиратке хватит смелости дать ему отпор. — Я искренне хочу помочь. Я вижу, что Вы страдаете, но Ваша гордость мешает Вам признаться в этом даже самому себе!       — Что за вздор! — взорвался Бали-бей, резче, чем следовало, дёрнув девушку за руку, так что они оказались ещё ближе друг к другу, обмениваясь потоками возбуждённого дыхания, лихорадочным жаром трепещущих во власти напряжения тел, хлёсткими струями одинаково тяжёлых взглядов. — Не лезьте не в своё дело!       — Это как раз-таки моё дело! — упрямо заявила Тэхлике, уверенно вздёрнув подбородок. — Вы вбили себе в голову, что должны переживать в одиночестве эти трудные времена, но я не могу этого допустить. Я поклялась Вам в верности, а значит, мой долг велит мне быть рядом с Вами и в печали, и в радости.       То, с каким жаром и с какой твёрдой убеждённостью девушка чеканила каждое слово, настолько изумило готового сорваться на отчаянный крик Бали-бея, что он неосознанно ослабил хватку на чужом запястье, а оказавшаяся на свободе Тэхлике, вместо того, чтобы отстраниться, легко скользнула пальцами по его руке и чуть сжала напряжённую ладонь, заставив его предательски вздрогнуть от неожиданности. Ещё больше воин удивился, когда нисколько не смущённая своей возмутительной смелостью пиратка сделала шаг вперёд, приблизившись к нему почти вплотную, и замерла на таком ничтожном расстоянии, что его мгновенно окатило волной необузданной страсти, бившей неиссякаемым ключом откуда-то из глубин её существа, скомканный воздух, отягчённый скопившимся между ними ожесточением, начал потрескивать как в преддверии грозы, всё больше утяжеляя и без того увесистое молчание, и невыносимая тишина сдавила болезненно пульсирующие после вспышки гнева виски, отчего непременно хотелось что-нибудь сказать или излишне громко вздохнуть, лишь бы не становиться её безоружным пленником. Отливающие смертоносной сталью глаза Тэхлике вонзились в обескураженно оцепеневшего Бали-бея прямо и вызывающе, невольно притягивая к себе его немигающий взгляд, и в противовес этой восхитительной храбрости её пальцы подозрительно нежно и невесомо лежали на тыльной стороне его ладони, так что он с лёгкостью мог отдёрнуть руку, но почему-то не пошевелился, словно пытался распознать в её действиях какой-то подвох. На мгновение он даже посочувствовал столь слепой и безосновательной уверенности неопытной девушки, явно не привыкшей проигрывать, и оттого только сильнее возжелал спустить её с небес на землю, безжалостно и неотвратимо разрушить наивные мечты, даже если это причинит ей боль, предотвратить самую ужасную ошибку в её жизни и просто оставить одну — навсегда одну, но зато с надеждой на лучшее будущее, которого она была достойна.       — Вы не понимаете, — покачал головой Бали-бей, уже без прежнего осуждения приковав к Тэхлике мрачный взгляд. — Всё намного сложнее, чем Вам кажется. Я ничего не могу обещать Вам, но больше всего я не хочу внушать Вам ложные надежды, заставлять Вас ждать того, чего никогда не случится. Я не хочу причинить Вам боль.       — Для меня служить Вам — это величайшее из благ, бей, — внезапно улыбнулась Тэхлике, но при этом глаза её смотрели самоотверженно и честно, что не могло не растрогать совершенно запутавшегося в своих чувствах Бали-бея. — Я ничего не требую и никогда не буду требовать взамен. Просто позвольте мне быть рядом. Это всё, чего я прошу.       — А что потом? — резко бросил воин, не сумев скрыть в надтреснутом голосе слепую горечь. — Сейчас Вам кажется, что Вы выше этого, но человек слишком слаб и не может противостоять искушению. Вы захотите большего, а я ничего не смогу Вам дать. Ваше сердце будет разбито. Поверьте, я Вас не достоин.       — Моё сердце бьётся лишь ради Вас, Малкочоглу, — почти шёпотом проворковала Тэхлике и вытянула грациозную шею к Бали-бею, приласкав ароматным дыханием разгорячённую кожу на его щеке. В ноздри воровато проник дух крепкого спиртного, совершенно одурманив и без того помутневшее сознание воина, и он тяжело сглотнул от накатившего на него предвкушения, захватывая раскалённый до предела воздух между ними мелкими порциями. — Забудьте обо всём и отпустите то, что было в прошлом. Вы здесь и сейчас, и у Вас есть право выбора. Знайте, что я была бы счастлива…       Больше Техлике не успела произнести ни слова: чужие властные губы требовательно впились в мягкую плоть вокруг рта, грубо и самоуправно оборвав продолжение фразы, бесцеремонно скрадывая необходимый кислород, настойчиво и жадно умоляя о близости, и умелые руки безошибочно обвили стройную талию, покровительственным, но бережным давлением вынуждая прильнуть её крепко скроенный стан к сильному мужскому телу. Женственные ладони, исцеляющие и определённые знающие толк в искусстве доставлять удовольствие, плавно заскользили по плечам, перемещаясь на широкую спину, и одна из них нежно прикоснулась к уху Бали-бея, не давая ему отстраниться, и покорные, ещё хранящие на себе горьковатую сладость рома губы самозабвенно продлили страстный поцелуй, отзывчиво приоткрываясь и не позволяя прервать затянувшееся блаженство, хотя обоим уже требовалась пауза, чтобы вдохнуть свежий воздух. Задыхаясь и сбивчиво заглатывая аромат чужого возбуждения, окончательно потерявший должный контроль над собственным нетерпением воин наконец сбросил с себя оковы ненужного смущения, перестав соблюдать осточертевшую ему тактичность и аккуратность, и почти с безумной настойчивостью наседал на свою смиренную жертву, жаждая вобрать как можно больше тепла, ощутить как можно больше близости, чтобы только навсегда вычеркнуть из памяти обречённое одиночество и заполнить тщедушную пустоту в охладевшем сердце. Каждый дикий импульс непреодолимого желания гнал его вперёд, рождая где-то внутри лютый, ненасытный голод, и он в приступе слепого рвения обследовал пальцами все доступные участки женского тела, по-хозяйски роясь в складках одежды в поисках застёжек и иных возможностей скорее избавиться от неё, с неуёмной настойчивостью захватывал чужие припухшие губы, слизывая с них остатки вина. Более он не мог противиться своей распущенной натуре: раззадоренный хищник в утробе благородного воина неистово рвался на свободу, словно волк, почуявший свою самку в период размножения, с юности привыкшие покорять сердца заморских красавиц руки отточенным движением блуждали по гибкому стану Тэхлике, уже на автомате нащупывая все самые чувствительные и слабые места, на которые можно было оказать особое давление, вызвав смесь томного вздоха и протяжного стона удовольствия. Некогда сковывающая его неловкость вдруг куда-то улетучилась, как и беспочвенный страх совершить непоправимую ошибку, в разрозненных мыслях громогласно пульсировал алкогольный яд, одурманивая и без того плывущее сознание, и вскоре он совершенно растерял способность ориентироваться в пространстве и во времени, всецело поглощённый обуявшим его искушением, совсем не думающий о последствиях и о том, настанет ли конец этому безумию или ему суждено продолжаться до тех пор, пока он не обуздает воспрянувшую в нём гордыню. Сильнее, чем необычайно завораживающая близость игривой Тэхлике, очарованного её кокетливым изяществом воина привлекало живое тепло её подвижного тела, то, с какой утончённостью она откликалась на его ласки, бешеный ритм её неуравновешенного пульса, что загнанной дробью отдавался ему в грудь, пока он беззастенчиво прижимал её трепещущее существо к себе, с незабываемым наслаждением слушая шелестящую гармонию их воссоединённого дыхания, внимая далёкому голосу взаимного влечения, что столбом взвивался над ними, сгорая и млея в туманном облаке порывистой страсти, от которой так долго сдерживался и которую так долго отрицал. Теперь же ему хотелось только одного: утонуть вместе с ней в тягучих водах греховного соблазна, утолить чудовищную жажду человеческих объятий и без остатка раствориться в этой сладкоречивой нежности, приправленной приторным дуновением запальчивого волнения, под влиянием которого все движения выходили скомканными, дёрганными и лихорадочными, а перед взглядом плясали красные пятна от недостатка воздуха. Лишь на краткое мгновение его вернуло в реальность утешительное прикосновение горячей ладони к обнажённому животу: оказывается, пока он вовсю сражался с неподатливой блузкой, препятствующей ему добраться до открытых участков чужого тела, Тэхлике уже успела полностью расстегнуть его взмокшую рубашку и теперь нетерпеливо поглаживала рельеф натренированных мышц под ней, с особым вниманием изучая их точёные линии, её бархатные на ощупь пальцы остужали разгорячённую плоть, оставляя приятное расслабление везде, где дотрагивались, мягко скользили по многочисленным рубцам и шрамам, избороздившим его грудь, искусно массировали напряжённые плечи и спину, из-за чего на губах его теплился прерывистый вздох блаженства. Не в силах больше терпеть досаждующую ему преграду, Бали-бей почти рывком вздёрнул края свободной блузки, заправленной в широкий пояс, и дерзко, бестрепетно завладел послушным станом стонущей в голос девушки, покровительственно обхватывая ладонями нежную талию, прощупывая умилительно выступающие под бронзовой кожей позвонки и гладкие рёбра, лаская особенно восприимчивую к прикосновениям область в низу живота, ощущая, какой покладистой и уступчивой она становится в его руках, как соблазнительно и взбудораженно она извивается и гнётся, преданно прильнув к нему округлыми бёдрами и стройными боками. От головокружительного восторга воин низко зарычал, требовательно уткнувшись носом в её душистую шею, и запустил пальцы в её распущенные волосы, глубоко втягивая в себя её естественный запах, так отчётливо и живо напоминающий ему благоухания дерзкого гибискуса и нежной фиалки, что у него потемнело в глазах и разум на долю мгновения отключился, роняя его в беспросветную пустоту.       Очнулся он уже на кровати, почувствовав под собой упругость пружинистого матраса, и первое, что увидел перед собой расплывчатым взглядом, было склонённое над ним, пылающее лицо Тэхлике с шальными, ненасытными глазами, раздвинутыми наподобие хищного оскала губами и спутанными локонами, щекочущими его открытую шею. Мёртвой хваткой она вцепилась в его запястья, прижимая его согнутые руки к мягкой поверхности, и с откровенным предвкушением пожирала одичавшим взором его обнажённое тело, едва прикрытое распахнутыми краями рубашки. Её собственная одежда была в беспорядке, оголяя рандомные участки загорелой кожи, рваные вздохи с предыханием слетали с алеющих губ, обдувая рассечённое испариной лицо воина жаркими потоками, но охваченная слепым желанием девушка явно не намеревалась останавливаться на достигнутом, хотя ощутившие слабость под натиском спиртного мышцы мелко дрожали, точно от усталости или же от переполнявшего их ожесточённого нетерпения. Как нарочно запылённые полумраком очертания её статной фигуры пробуждали в Бали-бее немыслимую тягу соприкоснуться с её неизведанными тайнами, во всех подробностях изучить каждый её изгиб, однако отвоевавшая мнимое господство Тэхлике, видимо, тонко прочувствовала все особенности своего влияния и теперь без зазрения совести играла с ним, даже не подозревая, что сама стала участницей его собственной интриги, направленной на усыпление бдительности воинственной красавицы. Внутренне торжествуя от предвкушения скорой победы и украдкой наслаждаясь этой безграничной властью над доверчивой жертвой, Бали-бей со скрытым удовлетворением наблюдал, как она позирует перед ним, ничуть не стесняясь подобной откровенность, и отвечал выразительной улыбкой на её дерзкую ухмылку, не препятствуя ей ласкать пальцами его запястья и то и дело сливаться с ним в изысканном поцелуе, который с каждым разом выходил всё глубже и чувственнее. Вот она снова склонилась над ним, позволяя ему во всех мелочах рассмотреть её потемневшие от страсти глаза, и он, с полуслова угадав её намерения, запрокинул голову и приоткрыл рот, мгновенно ощутив прелестную мягкость чужой плоти и услышав преисполненный тайной мольбы стон, словно упрашивающий его не останавливаться.       — Малкочоглу… — сладко выдохнула ему в губы Тэхлике, утробно пропев витиеватое сочетание его имени, и легла на него всем телом, укладывая голову на мощную грудь.       На мгновение Бали-бей закрыл глаза, самозабвенно вслушиваясь в последние отзвуки её томного голоса, и затем обхватил руками её талию, ловко и одновременно бережно скидывая её на кровать подле себя и в свою очередь оказываясь сверху. Прерывисто вздохнув от неожиданности, Тэхлике вскинула на него несколько растерянный взгляд, не пытаясь, однако, сопротивляться, и воспользовавшийся её замешательством воин бесцеремонно вдавил хрупкое женское тело в матрас, ограничивая свободу движений, и жадно впился в открытую шею сбоку, так что девушка выгнулась дугой, соприкоснувшись с его грудью, и издала протяжный всхлип, сминая в пальцах простыни. Когда он отстранился, чтобы окинуть нескромно распластавшуюся под ним Тэхлике искушённым взглядом, её ладони уже нашли пристанище на его плечах и воровато проникли под рубашку, ненавязчиво, но в то же время нетерпеливо стягивая её вниз, будто само наличие какой-либо преграды донельзя раздражало девушку, только и выискивающую повод подобраться к природной величавости его стана. Наконец так долго досаждающий им обоим элемент одежды был небрежно отброшен в сторону, и ощутивший полноценную свободу Бали-бей нежно коснулся носом мокрого виска партнёрши, как бы выражая ей безмолвную благодарность, на что она с удивительной силой повалила его на постель сбоку от себя, развернувшись, и тесно прижалась к нему всем телом, обхватывая руками обнажённую спину. С готовностью утянув её в жаркие объятия, воин просунул руки ей под развороченную блузку, собственнически ощупывая впалые бока и выпуклые рёбра, и невозмутимо прижал к себе, украшая частично открытое круглое плечо свойскими поцелуями. Теперь они никуда не торопились и могли наслаждаться друг другом хоть целую вечность: впереди у них была вся ночь, таинственная и волшебная, и всё её прелестное очарование принадлежало только им двоим.

***

      «— Смерть нависла над нами тяжёлой тучей. Тьма не покинет нас до тех пор, пока не закончится этот траур, она будет преследовать нас по пятам, потому что тот, кто однажды вкусил свежей крови, уже не остановится. Нас ждут тёмные времена».       Густая неприютная тьма, не дающая вздохнуть полной грудью и ожесточённо наседающая со всех сторон, внезапно отступила, как по мановению чьей-то властной руки, и бьющийся в тисках неосознанного страха Бали-бей рывком вынырнул на поверхность из тягучего омута пугающей пустоты, резко распахивая смежные веки. Как предательское напоминание о том, что всего мгновение назад он беспомощно барахтался в плену дурного сна, его сердце трепетно частило в груди, вынуждая слишком быстро и рвано хватать ртом спёртый воздух, тело прошивал неприятный озноб, проступая на открытой коже капельками испарины, и мышцы сводило непроизвольной судорогой, словно он до сих пор пытался от кого-то сбежать. Представший перед глазами чуть размытый интерьер знакомой каюты немедленно вернул его в действительность, откликаясь в заторможенном сознании расслабляющим образом чего-то родного и безопасного, успокаивающий аромат живого тела, что безмятежно нежилось в его объятиях под слоем одеяла, отогнал мрачное наваждение минувшего кошмара, позволив взглянуть на мир здраво и осознать наконец, что весь пережитый им ужас ему только привиделся под влиянием выпитого на ночь алкоголя и всего лишь являлся иллюзией его одурманенного воображения. Ощущая все долговременные последствия слишком уж реалистичного сна так отчётливо, будто до сих пор находился в его власти, Бали-бей всеми силами старался дышать глубоко и бесшумно, чтобы не разбудить сладко посапывающую под боком Тэхлике, но иссушённый воздух с надсадным хрипом покидал расширенные лёгкие, неприятно царапал горло, так что во рту у него поселилась невыносимая жажда, перед глазами до сих пор маячили туманные облики каких-то потусторонних фигур, не давая разглядеть смазанные очертания предметов в темноте, взмокшие ледяные ладони покалывало в преддверии опасности, а объятые необъяснимой паникой мысли швыряли его из крайности в крайность, снова и снова возвращая внутренне в жестокую явь того неописуемого кошмара, где царила беспросветная тьма, где брат кидался с оружием на брата, проливая родственную кровь, и где погасшее небо было окрашено в цвет смерти, лишённое своего единственного светила. Стоило разрозненным картинам бессвязного повествования с пугающей ясностью всплыть в его болезненно пульсирующем разуме, как виски сдавило ноющим спазмом, всё тело пронзило резким недомоганием, словно давали о себе знать несуществующие раны, и по сердцу лизнул животный страх, которому мучимый правдоподобными галлюцинациями воин едва ли мог найти объяснение. Почему-то он точно был уверен, что посетившее его в эту ночь видение было не чем иным, как знаком свыше, посланным ему самим Аллахом с какой-то непостижимой целью, и что не напрасно так живо врезались ему в память отрывки прерванного забытья, как бы наталкивая непокорное существо на какие-то серьёзные раздумья. Вот уже несколько месяцев с тех пор, как он покинул Вольную Степь, его не терзали настолько яркие и запоминающиеся кошмары, и теперь, когда увиденный им когда-то сон снова дал о себе знать, его не покидало навязчивое ощущение некой взаимосвязи, возникшей между его прошлым и настоящим. Невыносимое предчувствие очередного бедствия безжалостно наседало на растерянного воина, подтачивая изнутри его хвалёное самообладание, но громче всего в нём кричал леденящий душу ужас от осознания того, что это было не просто видение, а самое настоящее знамение Всевышнего, в котором он явно пытался о чём-то предупредить своего верного раба. Иначе как объяснить, что красной нитью сквозь весь этот мираж проходило то злополучное пророчество, предвещающее чьё-то неизбежное падение? Заученные им наизусть витиеватые фразы громогласным эхом проносились в его голове, оглушительным набатом раздавались в ушах, не давая успокоиться и как следует подумать, и вскоре окончательно вырванный из убаюкивающих объятих усталости Бали-бей смирился с тем, что больше ему не удастся заснуть, и устремил невидящий взгляд в потолок, где бесшумно копошились причудливые тени, словно почувствовав умело замаскированную тревогу бодрствующего воина. Несколько ярких отрывков из сна с неуловимой скоростью проносилось перед его глазами, никак не желая сшиваться между собой в одну последовательную мысль, и в тщетной попытке ухватиться хотя бы за ничтожную деталь Бали-бей вдруг осознал, что совершенно не помнит, как всё это начиналось и чем закончилось, но почти безумное желание докопаться до истины рождало внутри него ожесточённое сопротивление столь подлому обману его же собственной памяти. Слишком глубокий след оставили в его душе тот невыносимый жар охваченных слепой яростью тел, что до сих пор жёг его плоть подобно раскалённому металлу, тот пронзительный звон покорёженной стали, смешанный с боевыми воплями множества голосов, тот удушающий смрад обескровленных в жестокой битве мертвецов, на чьих каменных лицах навеки отпечатались нечеловеческая боль и бессильная ненависть. От нахлынувшего из ниоткуда беспомощного гнева стало трудно дышать, точно потрёпанный воздух насквозь пропитался поползновением чужого страха, и незримая тяжесть сдавила рёбра, выталкивая наружу прерывистый вздох, который так неосторожно и бесправно вторгся в неприкосновенные владения обезображенной тишины. Жаждая глотнуть хотя бы призрачное дуновение ночной прохлады, что беспрепятственно бродила где-то на верхней палубе, Бали-бей в отчаянии покосился на плотно запертые окна, за которыми в немом превосходстве шумело необузданное море, всё с тем же напором подталкивая сговорчивое судно навстречу неизвестности, и с немалым разочарованием заметил, что всё вокруг пребывает в какой-то возвышенной сонливой идиллии и только он один не может найти себе пристанище в этом молчаливом царстве покоя и ложного одиночества. Вдобавок к уничтожающей боли, распространившейся от висков к самому затылку, его мутило от мерзкого привкуса алкоголя на языке, однако сознание начинало понемногу проясняться, так что через несколько мгновений бесцельного созерцания утопающей во мраке каюты к нему наконец снизошло озарение, пробившись через плотную тучу заблуждений ослепительной вспышкой случайной догадки. Неожиданно где-то на дне противоречивых мыслей он нащупал нужное воспоминание, надёжно замурованное в самых недрах его разума, и тут же все забытые, но немало важные подробности замелькали перед внутренним взором, восстанавливая целостную картину зловещего кошмара. Он увидел то, что вновь повергло его в оцепенение: сплошь затянутое густыми облаками ненастное небо, окрашенное в тревожный оттенок ржавой стали, и в центре него — огромное солнце, но не слепящее глаза своим огненным светом, а заслонённое каким-то чёрным диском, так что лишь по краям трепетно мерцали остроконечные пики его лучей; что-то тёмное и устрашающее поглотило бессмертное светило, неестественные сумерки накрыли благоговейно замерший мир среди бела дня, и под покровом этого беспощадного мрака разразилась жестокая схватка, откуда-то поднималось пламенное зарево большого пожара, что вовсю разрастался где-то на линии горизонта, лизая край небосклона обжигающими всполохами и отравляя смердящий воздух едким ядовитый дымом. Необузданный ужас прокрался в глубоко потрясённое сердце Бали-бея, атаковав его безудержной дрожью, но, стоило ему моргнуть, как призрачное видение исчезло, растворившись в равнодушных водах беспринципной реальности. Снова его мягко покачивало на покатых волнах, снова вокруг сгустилась умиротворённая тишина, и вновь ему в грудь упиралось округлое плечо спящей Тэхлике, немного затрудняя дыхание. Казалось бы, столь уютная и располагающая ко сну обстановка должна была пробудить в нём давно забытое желание как следует отдохнуть, однако ни с чем не сравнимый первобытный страх продолжал преследовать его, усугубляя и без того шаткое состояние, и ничего, кроме всепоглощающей тревоги, он не мог чувствовать, как бы отчаянно не стучалась к нему в мысли заманчивая усталость.       Не в силах изгнать из памяти пугающий образ растерзанных и изуродованных тел, Бали-бей осторожно приподнялся, заботливо придержав встрепенувшуюся Тэхлике, и облокотился влажной спиной к холодному изголовью, с наслаждением разминая затёкшую шею. Его затылок упёрся в стену позади него, позволяя принять наиболее расслабленную позу, и с губ его сорвался тихий вздох блаженства, когда кровь прилила к онемевшим частям тела, возвращая мышцам былую чувствительность. Дыхание понемногу начало замедляется, выравнивая скачкообразное сердцебиение, и объятый лёгкой дымкой рассеянности разум вновь заполонило знакомое безразличие, какое обычно наступает после сильного потрясения. Однако, несмотря на снизошедшее умиротворение, он никак не мог заставить себя поддаться пленительному забвению, словно не существовало той сдавливающей боли, побуждающей его сомкнуть веки, словно тело не требовало близости, вдруг оказавшись беззащитным без спасительного живого тепла, словно горло не стиснул упрямо подавленный зевок, в очередной раз поднявшийся из глубин лёгких. Так он и сидел, бездумно сверля пространство перед собой мрачным взглядом, пока какая-то сила не вынудила его скосить глаза в сторону прикроватной тумбы, на которой, таинственно мерцая в темноте нефритовыми мазками рядом с невзрачными чётками, величаво покоился обсидиановый перстень, предусмотрительно снятый им на ночь. И снова, стоило только случайному взору стыдливо зацепиться за столь великолепное изделие, как сердце воина охватило робкое восхищение, вынуждая его беспомощно замереть в приступе слепого любования. Суровое превосходство, источаемое редким камнем, подействовало на Бали-бея гипнотизирующе, мгновенно остудив его пылкие чувства, и он сам не заметил, как полностью погрузился в кропотливое изучение его витиеватых узоров, которые будто искажались, точно внутри драгоценного минерала постоянно перемещалась разноцветная дымка. Всецело поглощённый беззаветным созерцанием семейной реликвии, он даже не обратил внимание на незначительное движение сбоку, достигнувшее его слуха тихим шелестом простыней, и очнулся только тогда, когда над ухом, отзываясь в груди страстным жаром, раздался сладкий, вкрадчивый голос Тэхлике, отчего воин безудержно вздрогнул:       — Красивая вещица. Откуда она у тебя?       Резко обернувшись, Бали-бей наткнулся на светящийся невинным любопытством взгляд невозмутимой девушки, каким-то образом проснувшейся без его ведома, однако больше, чем её внезапное пробуждение, его удивила совершенно новая и в то же время немного странная форма обращения, какую она употребила впервые со дня их знакомства и, похоже, не считала это чем-то неприемлемым. Всмотревшись повнимательнее, воин обнаружил, что это не единственная перемена произошедшая с его напарницей за эту незабываемую ночь: лицо её было как никогда расслабленным и умиротворённым, из-за чего она казалась намного моложе своего возраста, бездонные глаза смотрели открыто и доверчиво, лишившись вдруг своей опасной остроты, и сама она выглядела какой-то удовлетворённой, отдохнувшей и… Счастливой? Их взгляды пересеклись лишь на долю мгновения, но этого хватило, чтобы свежие воспоминания о произошедшем в этой постели накрыли Бали-бея с головой и обнажили внутри него мучительное чувство вины, в ту же секунду захлестнувшее его волной невыносимого стыда. Не в силах выразить словами своё сожаление, он открыл было рот, намереваясь выдавить ничтожные извинения, однако первый же вздох был бесцеремонно украден сообразительной Тэхлике, прильнувшей к его губам прежде, чем он успел сформулировать достойное оправдание своему низкому поступку. Через мгновение отстранившись, девушка взглянула на него томно и ласково, чуть ли не с обожанием, почти с благодарностью, словно ничего необычного этой ночью не случилось, словно она не оплакивала свою опороченную честь и осквернённую свободу. Казалось, её нисколько не смущали вызывающая близость их оголённых тел, непозволительно откровенное единение, с каким они нежились под одним одеялом, стёртые до основания границы, которые до сих пор считались неприкосновенными и были единственной преградой, отделяющей их от безрассудного посягательства на чужую невинность. В отличие от него, она не чувствовала никакой робости в его присутствии и вела себя как обычно, даже слишком беззаботно и смело, так, как положено вести себя любой женщине, удостоившейся чести провести ночь рядом с покорившим её сердце мужчиной. Когда первый всплеск необъяснимой стеснительности остался позади, Бали-бей медленно, точно прощупывая почву, протянул руку к девушке, позволяя ей положить голову ему на плечо, и столь же бережно обнял её за талию, аккуратным движением притягивая её к себе. Тёплая женская ладонь дразняще скользнула по его груди, спускаясь ниже рёбер, и по-хозяйски прильнула к подтянутому животу, ненавязчиво лаская кожу приятными прикосновениями, от которых воин мгновенно расслабился, не сумев устоять перед соблазнительными чарами умелой девушки.       — Ну так что? — певучим голосом поинтересовалась Тэхлике, словно продолжая прерванный разговор. — Расскажешь мне о том кольце? Или это секрет?       — Это не секрет, — тихо рассмеялся Бали-бей, лениво прислушиваясь к возбуждающим движениям её бархатных пальцев, очерчивающих чёткие линии его рельефных мышц. — Это фамильная реликвия. Память. Мой талисман, который защищает меня от бед и приносит удачу.       — Фамильная реликвия? — с неподдельным любопытством удивилась девушка и вытянула грациозную шею, чтобы получше рассмотреть украшение. — Интересно. Значит, этот перстень достался тебе по наследству?       — Можно и так сказать, — уклончиво ответил Бали-бей, снисходительно улыбнувшись. Кажется, только теперь он вспомнил, чья кровь омывает его жилы, что на самом деле означает его имя и что оно принадлежит древнему роду благородных воинов, живущих одной лишь преданностью своему государству. — Когда-то он принадлежал моему отцу, отважному полководцу Яхъе-бею, а потом его передала мне тётя. Именно она сохранила это кольцо для меня, истинного наследника рода Малкочоглу.       Увлечённая его рассказом, Тэхлике чуть привстала со своего места, так что её распущенные локоны упали ему на грудь, и обратил на воина просящий взгляд, в котором читалось явное желание рассмотреть приглянувшуюся драгоценность поближе, и мгновенно распознавший это стремление Бали-бей протянул руку к тумбе, нащупывая гранённую текстуру перстня, и осторожно передал его девушке, признательно наблюдая за тем, с каким трепетом она прокручивает в пальцах бесценную реликвию, жаждая изучить её со всех сторон. Ещё никому он не позволял прикасаться к величественному кольцу, поскольку за всё это время так и не встретил того, кому мог бы настолько доверять, и теперь с некоторым удивлением прокручивал в голове свои действия, неожиданно поймав себя на мысли, что без колебаний вручил столь дорогую его сердцу вещь мало знакомой ему девушке, даже не задумавшись о том, достойна ли она такой чести. Однако одного взгляда на то, как осторожно и бережно Тэхлике обращалась с вверенным ей богатством, было достаточно, чтобы искоренить в нём всякие сомнения, так что он уже без прежнего опасения следил за девушкой, пока она не хмыкнула в знак одобрения и не вернула ему кольцо, продолжая втайне любоваться потусторонним сиянием кем-то мастерски обработанного обсидиана.       — И где же сейчас твоя тётя? — как бы невзначай спросила Тэхлике, заговорщически покосившись на него. — Я бы хотела с ней познакомиться.       — Умерла, — глухо проронил Бали-бей, не взглянув на девушку. Тупая резь без спроса вклинилась в его сердце, напоминая о давно похороненной печали, и воин лишь сильнее сжал в кулаке кольцо, радуясь возможности переключиться с душевной боли на физическую, куда более реальную, вызванную впившимися ему в ладонь острыми гранями металлической оправы. — Как и все они.       — Кто, они? — непонимающе нахмурилась Тэхлике.       — Все, кто всё это время был рядом со мной и помогал мне, — грустно улыбнулся Бали-бей и тихо усмехнулся. — Такая уж у меня судьба. Все, кто мне близок и дорог, рано или поздно умирают. Кажется, это моё проклятие на всю жизнь. Терять родных и мучиться от осознания собственной ничтожности перед роком.       На это девушка ничего не ответила, и, хотя воин не смотрел на неё, он отчётливо ощущал переполняющее её сочувствие, которым она никак не решалась поделиться, за что он был ей горячо благодарен. Ему совсем не хотелось тревожить старые раны и забивать чужие мысли своими печалями, а уж тем более слушать посторонние сожаления, поэтому он несказанно обрадовался, что чуткая Тэхлике не стала продолжать эту бесполезную беседу. Не желая ещё глубже погружаться в невесёлые думы о почившей Кахин, Бали-бей потянулся к тумбе, возвращая согретое человеческим теплом кольцо на его законное место, но, как только он отклонился, новое бережное прикосновение тонких пальцев к руке чуть выше локтя заставило его вздрогнуть и вопросительно повернуться к напарнице, которая почему-то ответила ему непонимающим взглядом, в котором изумление ярко контрастировало к растерянностью. Прежде чем он успел поинтересоваться, в чём причина такой внезапной перемены, Тэхлике легко скользнула вниз по внутренней стороне его руки, не встретив сопротивления, так же беспрепятственно минула верхнюю часть предплечья и остановилась аккурат напротив татуировки, бесстыдно выставленной напоказ опрометчивым беем. Вот она с особой осторожностью прощупала своеобразный рисунок, задумчиво склонив голову набок, ласково погладила всё ещё воспалённую кожу вокруг него, как по волшебству убирая остатки недомогания, и, наконец, подняла на взволнованно оцепеневшего воина внимательный взор, испытующе рассматривая его лицо, без капли осуждения, но с толикой незнакомого ему уважения. Самые разные мысли заполонили сознание Бали-бея, пока он тщетно пытался придумать, с чего начать объяснение, но и тут проворная Тэхлике его опередила. Расплывшись в выразительной улыбке, она ещё раз провела рукой по его предплечью, оставляя после себя приятный жар, и с новым интересом воззрилась на татуировку, словно стремилась запомнить её во всех подробностях.       — Выглядит довольно свежей, — проницательно заметила она и снова посмотрела на воина. — Когда ты успел?       — На следующий день после нашего знакомства, — ответил Бали-бей, почему-то не решаясь пошевелиться под прицелом её пронзительного взгляда, который словно считывал малейшую ложь. — Я сделал это, чтобы никогда не забывать о своём прошлом. Глядя на этот знак, я буду вспоминать о том, что пережил и к чему я теперь стремлюсь. Он моя путеводная звезда.       — Кинжал, пронзающий розы, — задумчиво проговорила Тэхлике и оценивающе хмыкнула. — Мне знаком этот символ. Обычно его можно увидеть на теле одиноких моряков, познавших несчастье неразделённой любви. Ты ведь знаешь, что это на всю жизнь?       — Я ни о чём не жалею, — твёрдо заявил Бали-бей, устремив на девушку непоколебимый взгляд. — Пусть каждая девушка, которая увидит этот знак, знает, что ей не на что рассчитывать, ибо моё призвание не в любви. Я не умею беречь тех, кто мне дорог.       Казалось, весь двойственный смысл этих слов сразу достиг сознания Тэхлике, поскольку та не стала спорить и задавать новые вопросы и молча убрала руку, скрывая мелькнувшее в глазах разочарование. Как бы сильно сжигаемому дикой страстью воину не хотелось признаться ей, насколько сильно ему понравилась минувшая ночь, как долго он изнывал в тоске и одиночестве без тепла женского тела и как изумительна была она, дерзкая несравненная фурия, в эту волшебную ночь, когда целовала его, обнимала и ласкала, он сдержался, вовремя напомнив себе, что это мимолётное увлечение ничего не значит, что он навсегда закрыл своё сердце для любви и что отныне нет для него ничего важнее того, чтобы вернуть честь своего прославленного рода. Он должен был сделать шаг назад сейчас, пока ещё не слишком поздно, уничтожить даже малейшую надежду на повторную близость у них обоих, чтобы оградить Тэхлике от новой боли, но что-то мешало ему проявить такую жестокость, словно в глубине души он тайно надеялся передумать. Но разве мог он признаться этой самоуверенной девушке, что она с первого взгляда покорила его сердце? Разве мог он допустить, чтобы кто-то ещё пострадал из-за его непредсказуемой натуры, разве мог он внушить ей ложные надежды, которые всё равно не сможет оправдать? Каждый раз, стоило ему соприкоснуться с таким прекрасным и удивительным чувством, как любовь, всё оборачивалось трагедией и он снова оставался одинок. Так может, в этом и есть его судьба? Может, ему просто не суждено иметь семью и воспитывать собственных детей? И всё, на что он может рассчитывать, это короткие ночи в объятиях блудных красавиц, которые следующим же утром забывают привлекательные черты своего обольстителя? Что бы ни пыталась сказать ему судьба, раз за разом отбирая у него любимую, Бали-бей не собирался рисковать и испытывать счастье снова. Намного разумнее было признать, что он просто не умеет любить, и прекратить бессмысленные поиски той единственной, чем подвергать опасности невинных и тех, кто уже доверил ему свои жизни.       — То, что было между нами, ничего не значит, — как можно более холодно и равнодушно бросил Бали-бей, отворачиваясь от Тэхлике. — И это никогда не повторится. Я не хочу рушить твою жизнь и обрекать тебя на несчатье. Поверь, если ты не оставишь эти попытки, можешь закончить, как моя сестра.       — Но я не она, Малкочоглу, — спокойно, но с оттенком властной уверенности возразила Тэхлике. — Я знаю свою судьбу и не отступлю от своего обещания. Я дала тебе слово, что помогу восстановить твоё доброе имя, и я сдержу его, чего бы мне это ни стоило.       Обернувшись и опустив на девушку тяжёлый взгляд, Бали-бей не без удивления прочёл в её бесстрашных глазах одну лишь мрачную решимость, словно она была готова прямо сейчас броситься в бой, и не мог не испытать жаркий прилив благодарности, хотя и заметил, что она так и не дала ему однозначного ответа. Значит ли это, что здесь её держит только долг, и всё произошедшее было не чем иным, как опрометчивой выходкой опьянённого сознания? А если так, почему же она так долго не отводит глаза, почему ищет повод прикоснуться, почему проявляет не свойственную ей заботу? Даже при всей своей храбрости он никогда бы не осмелился спросить напрямую, поэтому ему оставалось только догадываться, что эта безрассудная разбойница хочет сказать ему этими затяжными взглядами и игривыми поцелуями. Словно в ответ на его мысли, Тэхлике приложила ладонь к его гладко выбритой щеке, мягким давлением вынуждая наклонить голову, и вытянула шею, чтобы достать до его губ, однако на этот раз Бали-бей не стал ждать, когда она сделает приглашение, и поцеловал первым, целиком и полностью уверенный, что делает это последний раз.

***

25 июля 1521 года, Белград       Лёгкий освежающий ветерок, гонимый студёным дыханием свободолюбивого Дуная, робко просачивался в великолепный господских шатёр, стыдливо дёргая края узорчатой ткани на входе, и так же неуловимо стелился вдоль разложенной на земле огромной карты, сплошь исчерченной лабиринтами рек и островов, вздымался вверх по позолоченным столбам, служившим опорой султанской обители, и вскоре незаметно покидал скрытое от посторонних глаз роскошное место через сетчатчые отверстия, напоминающие окна, так что никто из присутствующих и не подозревал, что царящий снаружи нестерпимый зной на самом деле приправлен призрачным дуновением прохлады. Едва ли столь слабое и почти не ощутимое движение обжигающего воздуха могло спасти от беспощадной жары вынужденных терпеть любые неудобства воинов, прямо стоящих перед своим повелителем в наглухо застёгнутых кафтанах и плотно прилегающей к телу военной форме. Ни к одному элементу одежды они не имели права прикасаться в присутствии владыки, поскольку строгая дисциплина запрещала им любой лишний жест, и потому каждый из них, в особенности молодые, внутренне изнывал от невыносимой духоты, не имея возможности даже ослабить верхние пуговицы или провести рукой по открытой шее, чтобы смахнуть обильную испарину. Испытывая долю сочувствия к старому офицеру, подвергнутому на этом собрании настоящему испытанию на прочность, Бали-бей внутренне порадовался своему положению: в отличие от бывалого вояки, обязанного появляться перед султаном в полном обмундировании, он мог позволить себе некоторые вольности и прийти на заседание в обычной рубашке, в меру распахнутой на груди, и лёгком жилете, нисколько не стесняющем движения. Такие же привилегии числились и за его верным другом, неизменно собранным и невозмутимым Тугрулом, удостоившимся чести попасть в шатёр правителя вместе с ним в качестве его правой руки, однако напарник всегда отличался особым послушанием. Вот и теперь его излишне правильный и беспринципный товарищ предпочёл облачиться в строгий военный кафтан чёрных оттенков, словно стремился произвести хорошее впечатление на повелителя, и, стоило отдать ему должное, прекрасно справлялся с этой непростой задачей, хотя Бали-бей прекрасно видел, с каким трудом ему удавалось сохранять безупречно выверенную осанку и отточенную годами тренировок верную позу. Он и сам порой ловил себя на мысли, что время от времени позволяет себе немного сгорбить плечи или расслабить вытянутую спину, однако всякий раз он немедленно исправлялся, перехватывая красноречивый взгляд старого офицера. Несмотря на неожиданные трудности, молодого воина переполнял безумный восторг: ещё бы, ведь впервые с того дня, как Османская армия разбила лагерь у подножия Белграда, он удостоился чести присутствовать на обсуждении стратегического плана наравне с уважаемыми командирами, на примере которых он познавал этот новый для себя мир и к чьим словам он с таким вниманием прислушивался. Если внешне у него получалось оставаться спокойным и сосредоточенным, то внутри у него всё трепетало от неудержимого волнения, смешанного с радостным предвкушением, сердце то восхищённо замирало, то пускалось в лихорадочный галоп, подгоняемое возвышенным нетерпением, и под переменчивым влиянием скромного ликования он никак не мог поверить, что это происходит с ним на самом деле, что он стоит в шатре самого султана, а сам державный правитель, едва ли превосходящий его по возрасту, восседает на своём троне прямо напротив него, то и дело скользя одобрительным взглядом по сыну наместника. Каждый раз, как только Бали-бей ловил на себе этот пронизывающий взор наблюдательных голубых глаз, ему неосознанно хотелось вытянуться в струнку и приподнять подбородок, дабы соответствовать своему статусу, а в это мгновение дыхание словно обрывалось и на долю секунды в груди образовывалась пугающая пустота, которая наливалась жизненной силой лишь тогда, когда повелитель переключался на других подчинённых. Кроме него, юного перспективного воина, в обители султана находились только двое, Тугрул и старый офицер, и потому он чувствовал себя как никогда полезным и особенным, посвящённым в какую-то личную тайну повелителя, наделённым его исключительным доверием и особым покровительством. Даже лучший друг и помощник правителя и тот остался за закрытыми дверями, и от этой честолюбивой мысли Бали-бея распирало от гордости за самого себя, за то, что он смог в кратчайшие сроки добиться расположения султана и уже даже посещает маленькие собрания по важным вопросам. Этот редкий шанс, выпадающий только избранным и самым преданным слугам, импульсивный воин ценил не только за возможность продемонстрировать свои лучшие качества, но и за не менее прекрасные мгновения, в течение которых он мог беззастенчиво любоваться самим правителем, на его глазах превратившимся из шехзаде в великого падишаха, отслеживать его властные жесты, перехватывать покровительственный взгляд и беспрепятственно лицезреть поистине царскую осанку с королевским разворотом плечей и статную позу, всем своим видом источавшую непоколебимое превосходство. От осознания того, что ему посчастливилось увидеть своего повелителя так близко, его дыхание беспомощно прерывалось, словно что-то внутри него тайно трепетало перед такой сокрушительной силой, и ему оставалось только удивляться, как остальным удаётся сохранять самообладание в его присутствии. Так или иначе, ему приходилось постепенно учиться этому великому искусству, и уже спустя несколько минут после начала обсуждений он мог похвастаться некоторыми успехами: голос его не дрожал, когда нужно было высказывать своё мнение, а звучал твёрдо и уверенно, как и положено голосу будущего полководца, пальцы, держащие конец длинной и немного тяжеловатой указки с острым наконечником, не тряслись, когда потребовалось обозначить на карте одну из крепостей на берегу Дуная, и вскоре он уже свободно владел своей речью и эмоциями, так что мучающий его страх совершить ошибку немного отступил, позволив хорошо обученному и подготовленному воину наконец использовать свои знания на практике. В качестве награды за эту маленькую смелость он удостоился лёгкого удовлетворённого кивка падишаха, которого так старался впечатлить, и уважительного взгляда старого офицера, который почему-то на протяжении всего похода не спускал глаз с удивительно способного юнца.       — Мой повелитель, Белград стоит на месте впадения Савы в Дунай, — размеренно вёл рассуждения Бали-бей, и его чётко поставленный голос омывал тканевые стены шатра, возвращаясь к нему приглушённым эхом. Стоящие по бокам от него Тугрул и старый офицер терпеливо внимали каждому его слову, не сводя с него расчётливых взглядов. — Его завоевание — это удар ножом в сердце неверного. Белград — ключ к воротам Венгрии. В крепости Земун Лайош придаётся веселью. Захват Белграда — это возмездие, достойная кара неверному за Ваших предков.       — Пири паша со дня на день начнёт осаду, — благосклонно кивнул Сулейман и повернулся к старому офицеру, замеревшему с другой стороны от карты со сложенными впереди руками. — Твоё слово, Хюсрев-бей.       — Бали-бей прав, повелитель, — неожиданно для юного воина проронил бывалый солдат, и нечто, похожее на одобрение, проявилось на его морщинистом, испещрённом шрамами лице, отчего Бали-бей невольно смутился. — В Семендире каждый с радостью готов пожертвовать ради Вас своей жизнью. Однако нам необходим мост. Если у нас будет мост, мы легко достигнем крепостных стен и нас уже никто оттуда не сдвинет, а с новыми пушками мы такой шум поднимем на Дунае. Я узнал по дороге сюда, что вечером в этой крепости празднуют свадьбу командующего. Там будут много пить, вволю есть, они хорошо отяжалеют. Подходящее время совершить налёт.       — Это верно, — согласно кивнул Сулейман, удовлетворённо улыбнувшись. — Мудро рассуждаешь, Хюсрев-бей. Собирайте своих людей. Буда подождёт. Белград — наша цель. Завтра начинайте возводить мост.       Получившие свой первый боевой приказ воины как один согнули идеально ровные спины в поясном поклоне, и испытавший прилив невероятной гордости за своего повелителя Бали-бей не смог сдержать торжествующую улыбку, воспользовавшись тем, что никто не мог видеть, какой неподдельной радостью зажглись его глаза в предвкушении славной битвы, и никто не мог знать, что в эту самую секунду какое-то новое бессмертное чувство поднимается в его душе сокрушительной волной, причём его не покидало ощущение, что это неземное чувство было в нём всегда, с самого рождения, и принадлежало ещё его далёким предкам, прошедшим ни одну схватку благодаря своей могущественной вере в победу. В тот же миг ему захотелось встать перед своими товарищами и зычным голосом объявить им, что священная война началась, вселить в их сердца безудержное стремление к возмездию и стать тем, кто поведёт их в этот трудный бой. Всё тело наполнилось такой великой и неиссякаемой силой, что казалось, будто внутри него восстала многотысячная армия, будто далёкие голоса его предков вдруг стали отчётливо слышны и слились в один воинственный зов, на который нельзя было не откликнуться. Этот зов открывал перед ним истину, направлял его на верный путь, и каким-то образом Бали-бей точно понял, что ему нужно сделать — он должен был возглавить своих товарищей и повести их в битву под знаменем Османской империи. Не удержавшись, он покосился в сторону импровизированного окна, откуда отчётливо ощущал давление чужого любопытного взора, и без удивления схлестнулся взглядом с притаившейся за пределами шатра Нуркан, которая тайком подсматривала за заседанием, жадно поглощая всю суть рассуждений. Однако теперь и её широко распахнутые глаза горели гордостью и настоящим боевым азартом, и незаметно подмигнувший ей Бали-бей не сомневался, что она полностью разделяет его неуёмный восторг.       — Повелитель, Вы нам окажете честь, когда мы возьмём крепость? — внезапно спросил старый офицер с суровым именем Хюсрев, выразительно сверкнув глазами.       — Нужно превратить свадебный пир в победный, — многозначительно улыбнулся Сулейман, властно прикрыв глаза, и снова они одновременно склонили головы, подчиняясь неоспаримой воле своего падишаха.       Когда совещание было закончено и Бали-бей покинул шатёр Сулеймана в сопровождении непривычно воодушевлённого Тугрула, им навстречу тут же выбежала светящиеся от радости Нуркан и сразу кинулась на шею брату, нисколько не смутившись того, что позволила себе такую вольность прямо перед шатром самого султана. Покачнувшись от неожиданности, несколько растерянный воин приобнял сестру в ответ, чуть наклонившись вперёд для удобства, и хотел было отругать её за столь неподобающее поведение, но обнаружил, что пребывает в слишком хорошем настроении, чтобы злиться на неё за эту маленькую оплошность. Наблюдающий за ними Тугрул снисходительно фыркнул, что на памяти Бали-бея случалось всего пару раз, и испытавший необъяснимую неловкость перед своим подчинённым молодой наместник мягко, но настойчиво отстранил от себя обезумевшую от радости сестру, поправив сместившийся в сторону край рубашки.       — Ты был великолепен! — с искренним восхищением воскликнула восторженная Нуркан и перевела такой же возбуждённый взгляд на стоящего рядом Тугрула. — Вы оба! Я так горжусь вами обоими!       — Слышала, что сказал повелитель, Нура? — предвкушающе улыбнулся Бали-бей, горделиво вздёрнув подбородок. — У нас есть первое ответственное поручение. Вот-вот начнётся осада крепости, мы должны быть готовы.       — Думаешь, повелитель позволит мне участвовать в битве вместе с тобой? — с робкой надеждой в голосе спросила внезапно поникшая Нуркан, и Бали-бей ощутил острый укол сочувствия к сестре, прекрасно понимая, что Сулейман скорее всего не допустит, чтобы в рядах его воинов сражалась девушка. Но как сказать об этом Нуркан и при этом не ранить её чувства? Стараясь не показывать своего отчаяния, он хотел было закрыть эту щекотливую тему, но тут на помощь пришёл Тугрул:       — Повелитель обязательно доверит тебе самое ответственное дело, — убеждённо заявил скупой на проявление эмоций воин, ободряюще хлопнув немного удивлённую девушку по плечу. — Без тебя мы ни за что не справимся, ты наша главная опора. Верно, Кюрт¹?       Бали-бей широко улыбнулся, ответив другу потаённо признательным взглядом, и не сумел подавить лукавую усмешку, значение которой понимали только они двое. Кюрт. Так они его прозвали. Сильный и бесстрашный волк, рассудительный лидер, мудрый вожак их маленькой стаи. Как-то раз во время похода Эрдоган, любивший превносить в их беседы немного веселья, в шутку наградил своего бея этим красноречивым прозвищем, и с тех пор оно настолько прочно закрепилось за юным наместником, что отныне в дружеской обстановке все товарищи обращались к нему именно так. Встретив преисполненный благодарности и теплоты взгляд Бали-бея, Тугрул заговорщически подмигнул ему, как бы успокаивая, и в этот момент к ним приблизился любитель говорящих прозвищ собственной персоной, просияв в белозубой улыбке при виде друзей, и прилежно склонил голову перед старшим беем, хотя вне воинских обязанностей оставлял за собой негласное право пренебречь исполнением этого традиционного приветствия. Завидев товарища, Бали-бей слегка улыбнулся, отвечая на его несколько небрежный поклон сдержанным кивком, и краем глаза заметил, что Тугрул сделал то же самое, несмотря на то что эти двое никогда не ладили из-за явных различий в нравах и не упускали возможности друг с другом посоперничать.       — Наконец-то вас выпустили, — с напускным раздражением проворчал Эрдоган, но в то же мгновение приосанился, призывно качнув головой в сторону леса, что неприступной стеной окружал на славу укреплённый лагерь, защищая его от нападения неверных. — Вы не забыли, что мы собирались поохотиться на закате? Айкут видел стадо оленей на берегу реки. Готов поспорить на неделю ночных патрулей, что я замечу их первым.       — В чём дело, Эрдоган? — с притворной насмешкой хмыкнул Бали-бей, окинув раззадоренного воина хитрым взглядом. — Хочешь бросить вызов самому Тугрул-бею? Да он найдёт этих оленей раньше, чем ты успеешь пуститься на поиски, так, Атмаджа²?       Расплывшись в хищной улыбке, Тугрул смерил дерзкого Эрдогана самодовольный взглядом, что было совсем несвойственно этому суровому воину, однако спустя мгновение все трое рассмеялись, и Бали-бей дружески хлопнул своего напарника по плечу, желая таким образом выразить ему своё искреннее восхищение. Если он обладал всеми необходимыми качествами, чтобы взять на себя ответственность за эту неуправляемую компанию, то его лучший друг был от природы наделён безупречно острым орлиным зрением, благодаря чему он прослыл прекрасным охотников, способным высмотреть дичь с далёкого расстояния. Каждый в группе глубоко уважал его незаменимый талант, и потому на любой охоте ему предоставлялась роль ведомого, что значительно повышало шансы отряда на хороший улов. Отсмеявшись, Эрдоган и Тугрул первыми отправились к остальным членам группы, чьи лошади уже исходили пеной от нетерпения, а Бали-бей и Нуркан устремились следом, ненавязчиво придерживая друг друга за руки. Бали-бей был настолько рад возможности провести время с лучшими друзьями, что на секунду даже забыл о важном поручении повелителя, однако неизвестно откуда взявшееся ощущение присутствия рядом постороннего наблюдателя мгновенно обострило его инстинкты, так что он невольно замедлил шаг и непонимающе обернулся, ожидая наткнуться на какого-нибудь визиря, который погонит их немедленно исполнять приказ. Однако на месте воображаемого паши, что должен был остановить беспечных юнцов властным окриком, оказался старый офицер, чей помутневший от возраста взгляд неотрывно следил за каждым его шагом, не выражая ни капли осуждения или недовольства. Когда между ним и молодым воином возник случайный зрительный контакт, Бали-бею на одно сумасшедшее мгновение показалось, будто Хюсрев-бей едва заметно кивнул ему, словно давая своё позволение, но стоило ему моргнуть, как бывалый солдат уже оказался к нему спиной и в одиночестве побрёл в сторону воинских палаток, ни на кого не глядя и никак не отвечая на почтительные поклоны хлопочущих в преддверии битвы янычар.