Eros: отвергнутые

      

Подозрения, подозреваемые и украденные улики.

Выпускники никогда не присутствуют на траурах, потому как именно там их легче всего поймать смерти. Утренние занятия сдвигаются на пару часов, пока профессора прощаются с бездарным студентом музыкального факультета, имя которого впервые видят на надгробном камне, а актёры с театрального изображают горечь потери. От излишней наигранности тошнит даже воронов, поэтому на кладбище собрались лишь люди: живые и мёртвые. Академия спешит провести похороны. Если студента с выколотыми глазами опубликуют в какой-нибудь газете, это значительно подпортит репутацию. Заживо не съедят, но поднимут лишний шум и оставят на стенах академии отпечаток, который последующие годы будут пытаться замазать своей кровью художники. Смерть Чонсока была тихой. Она не оставила после себя потрясений и страха. Возможно, у некоторых немного осевшую ненависть к декану художественного. Его смерть не была загадкой и никого не сводила с ума. Убийство виолончелиста кому-то сцепляет зубы клеевым раствором, других прибивает гвоздями к стенам учебного заведения, остальных же лишает пары литров крови, даря в приветственный подарок зиме трупную бледность. Убийца среди них. Это понимают все, и не озвучивает никто. — Чон Чонгук и Ким Тэхён. В лекционном зале их имена звучат приговором, а направленные взгляды – распятием. Все знают, кто обнаружил труп, и немногие – при каких обстоятельствах. Слухи в академии подслушиваются стенами и распространяются быстрее простуды, поэтому к рассвету уже знали, кого подозревать. — Проследуйте в деканат, — просит профессор, скрывая от сокурсников неприятные известия чужого прибытия. Тэхён не произнёс ни слова с того самого момента, как посмотрел в глаза музыканта, который ещё днём умолял на коленях помочь ему с выпускной работой. Вряд ли за полдня виолончелист переосмыслил своё бессмысленное существование и решил выколоть себе глаза, заблаговременно всё продумав и выбрав место перед кладбищем. Не самый добрый жест помощи могильщику, которого первым начали подозревать в убийстве. Чонгук, непривычно направляясь по пустующему коридору наравне с Тэхёном, собрал в своих карманах со вчерашней ночи очень много вещей. Юнги, которому скульптор не позволил прикоснуться к себе, опасается, что в пальто могут оказаться улики. Минимум тот зуб, который Чонгук внезапно обнаружил у себя и до сих пор не решил, чей он и что с ним делать. После могильщика они первые под подозрением. Единственное, что они упустили, бесполезно потратив ночь на молчание, так это то, что им стоило бы договориться об алиби. Обсудить между собой, как они там оказались. Найти свидетелей или хотя бы упомянуть Юнги и Сокджина, которые оставили скульптора и художника вдвоём не так давно, чтобы им хватило того времени на столь изощрённое убийство. А Чонгук с Тэхёном после доноса о найденном трупе не виделись до самого начала лекции. Придётся говорить ненавистную правду. В деканате их встречает мужчина, просматривающий сведения о приглашённых студентах в окружении посмертных фотографий виолончелиста и свежепомолотого кофе. От этого человека пахнет смертью, но другой, не той, которая преследует живых. От этой несёт железным привкусом оружия и трупным разложением. И, кажется, он становится единственным, кто рискует поприветствовать студентов с улыбкой. Но выпускникам уже известно, что хищники скалятся лишь перед нападением. — Присаживайтесь, — приглашает следователь, запуская секундомер. Намерен вычислить убийцу за рекордное время. — Так это были вы. Мужчина совершает прямую попытку обвинения, но не удостаивается никакой реакции от обоих: все эмоции остались перед кладбищем. — … вы нашли жертву, — продолжает следователь, двигая фото ближе к студентам. — В отчёте есть некие пробелы. Хотелось бы уточнить, почему вокруг места убийства оказались следы борьбы. Снег любезно скрыл на земле шрамы чужой подошвы, сохранил лишь позднюю попытку удушения и рельеф одежды, а бледная кожа на шее даже отпечатки одного из них. Сейчас они скрыты под полосами колючего шарфа, одетого на Тэхёна драматургом во избежание неприятной правды. Выглядит дурно. Дурнее, чем виолончелист был в постели; вся надежда на то, что кто-то оказался настолько недоволен, что убил за это. Потому что музыкант не обладал выдающимися качествами и талантом, с которыми можно было бы соперничать и ломать кости для порчи выпускной работы. Какой вообще можно иметь мотив по отношению к виолончели? Один есть. Красиво подходящий, искусно грешный. — Ким Тэхён, — следователь отвлекает художника от просмотра фото и не находит жизни в болотных глазах – там увязло слишком много людей. — Здесь душно, снимите шарф. Мужчине уже известно, где ещё скрываются следы борьбы. — Мы подрались, — леской вытаскивает из себя правду Чонгук, — вдвоём. — По какой причине? — Весомой. — Достаточно весомой, чтобы убить? Был бы здесь Юнги, у него бы струились кровавые ручьи: колоссальное давление. Чонгук никогда не чувствовал запаха крови, а потому не распознает убийцу, даже если он будет стоять перед ним. Его не поглощало желание буквально залезть в чужую голову или добраться до главного блюда – сердца. Убийцы не говорят о том, что собираются сделать. А Чонгук вчера предупредил – придушит. Дал шанс Тэхёну убежать, вылезти из-под себя, сопротивляться, а он даже не пытался. Возможно, от скуки в этом мире художнику хотелось умереть. Виолончелист испортил ему планы. — Где вы были до предполагаемого обнаружения жертвы? — следователь петлёй закидывает очередную провокацию в ожидании, когда скульптор ошибётся и сам затянет её на своей шее. — В городском баре, — снова отвечает Чонгук, нервно подрагивая ногой и запуская руки в карманы – обыск был бы интересным. — Это подтвердят ещё несколько студентов и сам хозяин. — А до бара? Кажется, Чонгук раскрывал тему выпускной работы. Или чей-то мозг. Искал тьму, решил всмотреться в неё чужими глазами. Осознание полностью придавивших Чонгука подозрений смеётся улыбкой оболочки с фотографий. Пусть смеётся, рассказать всё равно ничего не сможет. Языка у виолончелиста так и не нашли.        Тэхён во всём этом тоже выглядит жертвой – у него отпечатки, берите, сверяйте – а потому мотивом убийства виолончелиста выглядят ненависть и ревность. Осталось только узнать о сексуальной связи между художником и музыкантом, и можно избавлять скульптора от полугодового соревнования и саморазложения. Никто не знает, где Чонгук проводит ночи и чем он занимался вчера. — В аудитории, — в кармане нащупывается незнакомое лезвие, даёт о себе знать ласковым порезом о палец, — я работал над выпускным проектом. Чем был убит музыкант? — Это может кто-то подтвердить? — следователь ставит табурет и приглашает на него скульптора. Никто. Две минуты, пятьдесят секунд. Убийца пойман. — Я был с ним, — внезапное признание от Тэхёна вынуждает обернуться обоих. — После занятий мы вместе находились на протяжении всего оставшегося дня, вплоть до похода в бар. Чонгук не может поверить, Тэхён ставит рядом с ним второй табурет. Это безрассудно, ведь с него одного подозрения падают уже на двоих: Ким из жертвы превращается в соучастника. — Я разбил работу, которую Чонгук собирал целый день, разозлил его и получил за это. Когда мы дрались, то не думали, что делаем это рядом с трупом. Знаете, мистер Хаунд, даже если на территории академии и есть мертвецы, то они обычно под землёй и вне кладбища не появляются. Любимая студентами ложь. Мертвецы могут появиться даже на первом занятии в аудитории. — Я не представлялся, — хмурится следователь. Болезненная бледность Тэхёна дополняется дрожащими пальцами, которыми он выбирает одно из пары десятков фото и двигает к мужчине. На нём при освещённости трупа видно колотые раны и кровь у головы – вначале его лишили глаз, языка и только потом жизни. — Здесь видно ваш пропуск, — указывает Тэхён, доказывая хвалебные слова студентов о себе. — Сейчас вы его убрали, чтобы мы считали вас очередным бестолковым полицейским, которому хочется быстрее закрыть дело. А вы из столицы: такой кофе у нас не пьют, слишком дорого. Скорее всего, проездом и ради интереса приехали на вызов, потому что на вас туфли выходные, а не рабочие. И сейчас они все в грязи, потому что вы дотошно попросили отснять больше фото, чем делают обычно, и сами проверили каждый сантиметр трупа – вам неизвестно орудие убийства. Местный художник – чистый гений. Пока следователь изучал Чонгука, Тэхён протащил его по своим топям. — Вы не женаты, но есть дочь: запонки безвкусные, но это же подарок, а вы её любите. У вас две собаки – увлекаетесь охотой на пушнину и людей. И, видимо, удачно, раз вы так давите на Чонгука, что заставили его защитить меня и не сказать, что я был с ним – это потому, что мне достанется, если я влипну в неприятности. И глупо подозревать человека, которого вырвало от вида трупа. Рвота принадлежит Чонгуку, можете вычеркнуть это из улик. А камень не орудие убийства, на нём моя кровь, я на него упал и разбил затылок. Поразительно. Ему хватило двух минут, пятидесяти секунд, чтобы увидеть насквозь совершенно незнакомого человека и понять его путь расследования по одним лишь фотографиям. — Часто у вас убийцы приходят и показывают убитые ими трупы? — в завершении интересуется Тэхён. — Мне выполнить за вас всю работу, мистер Хаунд? — Не стоит, — улыбается мужчина, — чем сложнее загадка, тем интереснее её распутывать. — Ну так распутывайте, а не вешайте бездоказательное обвинение на тех, кто вам этот труп показал. Тэхён пытается злиться, но получается поразительно плохо: ему на самом деле страшно. Его надо было в госпиталь везти и вместо шока дать проглотить успокоительное, а не заставлять вести всех к найденному трупу, потом ещё и держать взаперти до прибытия полиции. Чонгуку немного жаль, он ведь к этому потрясению тоже руку приложил, буквально к самой шее. — Не покидайте территорию академии на время расследования, — просит мистер Хаунд. — Можете идти. Тэхён резко поднимается первым, будто всё это время выжидал, когда можно будет сбежать из этой клетки, и обжигается о ручку двери последним вопросом следователя: — Как считаете, к кому здесь стоит присмотреться? Чонгук останавливается, когда Тэхён оборачивается к нему и не сводит глаз – хорошо, что у виолончелиста они были серыми, холодными и стеклянными. У скульптора они тёплые, дубовые, в них смотреть нестрашно, даже когда они же давят на артерии, лишая притока крови. — Здесь нужно смотреть, — предупреждает Тэхён, переводя суженные зрачки на следователя, — и, останавливаясь, всегда иметь за спиной опору: так никто не закинет на шею петлю. Ким резко давит на ручку и рывком открывает дверь, покидая деканат. Чонгук касается этого же места – ещё тёплое – и оборачивается, озвучивая первое правило академии. — Не оставайтесь на ночь. Есть риск её не пережить. Чужаки – лёгкая добыча. Они ничего не знают о ритуалах с пусканием крови, вырытых ямах и капканах в них, ружьях, поджогах и ежедневной борьбе за возможность проснуться. Таких же чужаков-первокурсников щадят, ведь их убийство можно растянуть минимум на шесть лет, питаться порциями чистой крови и разминаться на них перед крупной добычей. Местная полиция знает об этом, а потому закрывает расследование и покидает территорию частной академии до заката солнца. Чужеродный запах привлекает мотыльков без света, а их укусы редко бывают излечимы. Попытки Юнги обвинить в подобных ночных перекусах скрипача уже не кажутся такими смешными после найденного одним утром сторожа с перегрызённой глоткой. Спешные шаги в глухом коридоре напоминают прошлую ночь. Чонгук снова догоняет Тэхёна и, в попытке остановить его, хватает за шарф, обнажая улики: на артериях художника неестественные отпечатки. Кажется, на горле виолончелиста они тоже были, надо же было вытащить язык из вертлявой головы. В болотах на редкость смертельно тихо, даже непривычно. Тэхён смотрит на скульптора иначе, почти не дышит. Теперь в его присутствии это станет привычкой. — Почему ты солгал, что был со мной? — продолжает допрос Чонгук, впитывая из шарфа чужое тепло. С каких пор он начал замерзать? — Не ради тебя, поверь, — Тэхён делает шаг навстречу и вырывает чужую вещь из не получивших крови рук. — Я тоже был один, пока Сокджин не пришёл за мной. Тебе нужны эти бестолковые подозрения? Тогда не благодари. — Откуда тебе знать, что это был не я? Чонгук говорит про убийство. Тэхён опускает взгляд по повешенным на растянутых петлях пуговицам пальто к ладоням и резко прячет дрожащие свои. Художник боится не своего бездарного кролика. — Ты бы не оставил глаз, — признаётся в своей уверенности Тэхён, — у тебя же клептомания. Разве что я ошибаюсь, и в твоих карманах, помимо взятого ножа со стола Бутчера, лежит отрезанный язык. — У меня нет клептомании, — рычит Чонгук, опуская обе руки в бездонное чрево своего расстройства, и нащупывает лезвие. — У тебя есть травма, а клептомания – вытекающее из неё. Стоит отдать должное Хосоку, он облегчил мне поиски названия твоего стремления вернуть то, что у тебя забрали. Чонгук думал, что Хёнсок забрал у него в тот день Юнги. Поэтому он собрал зубы друга, чтобы вернуть его себе. Чонгук ненавидит правду и снова убеждается в этом, отталкивая Тэхёна к стене и уходя от него первым. Надо было сказать, чтобы не сокращали день пустыми поисками языка: свежее мясо здесь пропадает быстро. И Чонгук, вернувшийся в пустую аудиторию к разбитому нерождённому творению, среди собранного за ночь мусора в своих карманах не находит крошечной детали. Где-то потерян зуб.

🕯

Никому не кажется подозрительным, когда на занятиях отсутствуют выпускники. Если младшие курсы могут позволить себе волноваться за посещаемость, баллы и репутацию у профессоров, то старшие курсы предпочтут учёбе собственную жизнь. Они остаются в комнатах, чтобы не подавать признаков слабости, и пропадают на недели, скрывая переломы и раны от удачных ловушек. Особо важно совершать пропуски нарочно, иначе тебя вычислят как убийцу и выберут следующей жертвой Палача. От убийц можно избавиться только руками другого убийцы. Пропажа после вызова в деканат художника и скульптора вызывает неопределённость во мнениях и голод. Кто-то жаждет узнать правду, кому-то крови кажется недостаточно. Чонгук, выскоблив из карманов всё до шовной нитки, возвращается в общежитие по теням, избегая глазеющих фасадов и собирающих местные сплетни полицейских. За это время, должно быть, следователь уже познакомился с особо близкими друзьями подозреваемых, а потому можно вернуться к первоначальным проблемам, первая из которых хрустит рвущимися страницами очередного романа. У Юнги перекус зарубежным писателем, чей детектив обогатит его лексикон, потраченный на дачу показаний. Чонгук осторожно перешагивает смятые безвкусные отрывки, один даже прилипает к подошве: его хотели приклеить к стене, но передумали. Строчка о раскрытии любого преступления временем Юнги не понравилась. — Что… — Чонгук заглядывает в пустую пачку, не находя сигарет, — они не могли закончится за два дня. Не задумываясь, опускает руки в карманы и ловит себя на мысли, что поверил внушённому себе диагнозу клептомании. Пусто, как в желудке. После найденного виолончелиста Чонгук, кажется, себя наизнанку вывернул и быстро протрезвел, пока Тэхён терял в гуще крови – своей и чужой – дар речи. Возможно, там же был утерян зуб. Не услышав ответа, Чонгук оборачивается, заставая писателя в какой-то неопределённости. Юнги никогда не делал вид, что не слышит его, даже при обидах не мог долго избегать взгляда. Они за последние восемь лет ни разу не расставались; у многих сложилось впечатление, что, зашивая писателю раны, Чонгук случайно сшил их вместе. Чонгук делает два бесшумных шага – подкрадись он так сзади, Юнги его не услышал бы – и присаживается перед другом, обжигая фарфоровую бледноту распалённым взглядом. Лопнувшие от бессонной ночи капилляры в белке глаз поджигают дубовую кору. Можно под ним расплавиться. — Ты тоже думаешь, что это был я? Юнги опускает дешёвый детектив, с первых строк которого и так понятно, кого прячет автор. Прочитанные сюжеты редко имеют иную развязку, когда преступнику удаётся остаться непойманным. Прошлым днём они слишком много говорили о смерти, вот она и пришла. — Тоже? — усмехается Юнги. — Разве я здесь не единственный, кто знает о тебе всё? Глупо называть исчезновение и самоубийство убийствами и совершать ещё одно в этот же вечер. Они же только вчера об этом говорили, даже гениальный убийца не станет так явно подставляться. Или это нарочно? «А если убийца и рассчитывал на этот вывод?» — Ты не знаешь, где я был до бара, — напоминает Чонгук, случайно сдавливая в своей ладони чужое сердце. Душить входит в неминуемую привычку. — Мне не обязательно это знать, — хмурится Юнги, скрывая дрожь страха за холодом, — потому что я уверен, что это был не ты. Но, знаешь, следователю мои слова показались недостаточно убедительными. Восемь лет дружбы для него не аргумент. Я просто стоял и наблюдал, как твоё имя ставят первым в строке подозреваемых, и ничего не смог сделать. — Тебя допрашивали… одного? — Он знает про Хёнсока, — вполголоса признаётся Юнги, — и о Чонсоке спрашивал, про остальных погибших тоже. Ты хоть понимаешь, что их всех связывает? Помимо душащей в потёмках пищевой цепочки и частной академии ещё тот, кто прячет улики в своих скульптурах. Смерть любит Юнги из-за доступной крови, а Чонгука за благодарного слушателя и зрителя. Она шепчет в библиотеке свои колыбельные и приводит скульптора к трупам, чтобы тот оценил её творения. Хвастается, подкладывает мертвецов под ноги, сажает их на его стул, направляет софиты, и всё для того, чтобы скульптор увидел первым. Увидел, повторил. — То же, что и всех остальных студентов, — спокойно отвечает Чонгук и укладывает холодные ладони на такие же ледяные щёки писателя. — Никто лучше тебя не знает меня, Юнги. Ты сам так сказал. Так что просто верь мне, это был не я. Вряд ли спустя столько времени Чонгук, будучи настоящим убийцей, достал зуб Хёнсока и привлёк к нему столько внимания. Часто ли убийцы показывают убитых ими жертв? Оставляют их в аудитории напоказ, положив рядом смехотворную записку о самоубийстве? Сталкивают с лестницы и остаются, наблюдая за неестественно вывернутыми конечностями и приводя остальных на это посмотреть? Юнги не верит, что эти руки, мягко обхватывающие его, выдавливали из глазниц яблоки и накручивали на ладонь склизкий в крови и слюне язык, вырывая его без лезвия. Он же знает Чонгука достаточно, чтобы предположить, где он был до бара. От скульптора с второго курса пахнет женскими духами, он приносит элементы чужой одежды и не говорит, когда пропадает в кабаре. Сокджин как-то предположил, что та дама замужняя, а потому Чонгук скрывает её личность даже от лучшего друга. Тэхён, находящийся в тот момент рядом, многозначительно на это промолчал. Чонгук редко опаздывает. Вряд ли в бар он пришёл из академии, потому полиция не должна знать, с кем на самом деле был студент. Возможно, по этой причине Тэхён солгал, сказав, что находился с до смерти ненавидящим его скульптором. Потому что знает правду. — Пойдём, — Чонгук поднимается, шурша взятым оторванным листом в кармане, и открывает дверь комнаты, забирая своё тепло прохладой коридора. — Я, кажется, оставил в баре зуб, Хосок мог его забрать. Он вообще вернулся? Заблудшая душа слишком часто стала оправдывать своё имя: Хосок нечасто возвращается после бара со всеми в академию, предпочитая встречать рассветы с незнакомыми людьми. В квартирах убить проблематичнее, чем в общежитии, вот Хосок и отсыпается, изредка оставляя после себя пепелище. — Недавно пришёл, — запоздало отвечает Юнги, хватаясь за своё пальто по пути из комнаты, — расстроился, что не успел увидеть труп. Он с Шекспиром в депрессии. Драматург лишился уникальной возможности пощупать смерть и глазные яблоки. Споры, вытекают ли глаза, когда их вырываешь, всё ещё будут иметь актуальность. Хотя, по показаниям и фото на столе следователя, кто-то постарался, чтобы их не повредить и поставить в спорах точку. Двери комнат в общежитии в дневное время всегда открыты: так хищникам сложнее оставаться наедине с потенциальными жертвами. Студенты собираются у кого-то одного группами, распахивают окна, выветривая запах сигарет и отчаяния, и ищут крыс, чтобы подкормить. Сегодня комнаты недружелюбно заперты на ключ и заколочены с обратной стороны досками от постелей; запущен полугодовой отсчёт. Зима начинает впитывать кровь для вечно багряных закатов. Чонгук толкает от себя поцарапанную дверь заблудшей души и останавливается в полном мраке, пытаясь найти в черноте наглухо заколоченные окна. Свет из коридора не достаёт и до середины комнаты. Юнги, стоящий позади, делает шаг вперёд, но чувствует препятствие и опускает взгляд: Чонгук придерживает его рукой, не позволяет войти, оставляет позади себя. Снова прячет за своей спиной. Незначительный жест, а у Юнги от него щёки розовеют, и на кончиках пальцев покалывает: грызут наивные надежды. Чонгук заходит первым, включает свет, ослепляя Хосока, сидящего на полу, и не обнаруживает рядом ни спичек, ни украденных канистр масла. Поджог академии с прискорбием откладывается. — Ты что делаешь? — интересуется Чонгук, отпуская Юнги. — Всматриваюсь во тьму, — обречённо стонет Хосок, у которого, видимо, этого так и не получилось. — Повезло Тэхёну, он что-то видел. Позовите меня на следующий труп раньше профессоров. Что-то видел? Учитывая, как внимательно он рассматривал фотографии с места преступления и нашёл на них пропуск с именем следователя, можно предположить, что Тэхён видел куда больше, чем кажется. «Мне выполнить за вас всю работу, мистер Хаунд?». Художник всегда видит больше остальных и не потому, что просто наблюдает. Он изучает, собирает и коллекционирует. Виолончелист не исключение. Зная человека, даже на его трупе можно найти подсказки, указывающие на убийцу. Поэтому Тэхён был так уверен, что может раскрыть следователю это дело: он увидел то, что скрылось уликами во тьме. — С могильщика сняли подозрения, — докладывает новую информацию Хосок, побывавший на допросе последним. — Он со сторожем потрошил виски в то время, как кто-то потрошил виолончель. И дал наводку: на кладбище кто-то был. Обнаружили следы в одной из вырытых могил, причём, их было двое. Тэхёна из списка не исключили. — Это был я, — напоминает Юнги о неприятной ситуации, из-за которой Чонгук вышел из себя в баре, — и Чимин. Никого больше не было, я бы услышал. — Чимин? Трое выпускников выходят в коридор, где стóит быть предельно осторожными в брошенных словах: они могут завалиться в щели и оказаться найденными не теми людьми. — То есть, — уточняет Чонгук, — он прошёл за тобой на кладбище через ворота и не увидел лежащий перед ним труп? — Либо убийство было совершено после того, как они ушли в бар, — дополняет Хосок. — Это правда мог быть кто угодно, даже ты. Никто так до сих пор и не знает, где ты был и когда точно совершено убийство. Если убийство произошло в промежуток после Чимина и до первого снега, то под него красиво подходит скульптор, опоздавший на встречу. Никто из допрошенных об этой детали по-дружески не упомянул. Хосок пожимает плечами, всовывает спичку в щель у двери, чтобы узнать, не подкладывают ли ему яд в его отсутствие, и уходит в сторону следующей обители одиночества. Он выбыл из очереди оказаться найденным с перегрызённой глоткой только на втором курсе, когда остальные наконец поняли, что Хосок говорит ровно то, что думает, и за словами не насмехаются намёки и язвы. Юнги переводит взгляд на Чонгука, ищет у него страх перед произошедшим или злость за ложные обвинения, оковавшие его запястья браслетами потяжелее нынешних, но не видит ничего. Он просил верить. Иногда создаётся впечатление, будто Чонгук сам не знает, где был. Юнги приходится зашивать себе глаза, чтобы не видеть очевидных несостыковок. Удар в дверь через несколько комнат привлекает внимание Чонгука к следующему из их трагедии и напоминает что-то очень знакомое. Так инструментами высекается фигура из глыбы камня, родителями – желание жить и обществом – возможность реализоваться. Так же стучит голова о камень и трескается череп. — Адель, похоже, со скрипкой, — не дождавшись ответа, предполагает Хосок. — Надо идти за Шекспиром. А где драматург, там и художник, которого отделяет от возможности покинуть список подозреваемых всего лишь пара слов и отпечатки на горле. Такие же как у виолончелиста. Как тонко; орудие убийства было таким же, тонким, поэтому полиция в замешательстве и не может понять, что это такое. Тэхён понял, как только увидел снимки. Чонгук понял, когда увидел дрожь в руках художника. — … мне даже неинтересно, кто это, — лепечет Хосок, выходя под град взглядов скучающих полицейских на улице, — больше любопытно, с какой целью. Судя по слухам, виолончелист был безотказным удобством на их потоке и мог расстроить кого-то лишь неоправданно нахваленными умениями, которые Тэхён открыл всем на страницах книги по философии. Могло ли это спровоцировать убийцу? Какая-то пара строк возомнившего о себе гения. Почему именно в тот день, когда музыкант пришёл просить о помощи Тэхёна? Когда Чонгук увидел то, что не должен был… Кому предназначалось это убийство? Кто из них двоих должен был увидеть труп, расположенный нарочно на тропе, через которую Чонгук ходит в библиотеку и Тэхён в аудиторию? «Следующее своё убийство я посвящу тебе». — Да ладно, — с нескрытым раздражением произносит Чимин, наблюдая, как в зал репетиционного театра с остальными входит и скульптор. — Это общество настолько прогнило или богатые предки внесли залог? Почему подозреваемым разрешают находиться на свободе? Яркие намёки в сторону Чонгука летят парой софитов на сцену, где сидит Намджун, складывающий ноты из траура и ссыпающихся с Чимина подозрений. Эти двое могли бы быть в таком же восторге, как другие музыканты, которым посчастливилось избавиться от конкурента, если бы не знали, что музыку для него писал Тэхён. Скрипач никогда не видел в одногруппниках соперников, а потому смерть одного из них не отвлекает его от повседневной репетиции. — Да брось, — Хосок делает отвратительно неискреннюю попытку разрядить обстановку, — ты правда считаешь Чона убийцей? — Он бросил в меня грёбаную бутылку и сказал, что перережет смычком горло, а через три часа находят труп музыканта, этого недостаточно?! — Ты рассказал об этом? — через зубы спрашивает Юнги, вызывая в зале громкий напряжённый выдох. Чимин проводит глазами по орбитам, опускает руки со скрипкой, впиваясь короткими ногтями в дерево, и прокусывает губу, чтобы удержать комментарии о слепоте писателя. Конечно, только влюблённый в своего друга идиот не заметит, что всё указывает на Чонгука. — Я похож на того, кто хочет этой же ночью оказаться на месте виолончелиста? — насмехается Чимин, переводя взгляд к спокойно наблюдающему скульптору. Теперь Чонгук видит: скрипач его боится. Потому что убийцы не говорят о том, что собираются убить. — Сколько драмы, — отвечает за скульптора Юнги, чтобы молчание не было принято за признание. — Не захлебнись… — Кстати, о драме, — встревает Хосок, — где Шекспир? — Тэхёна ищет, — выплёвывает Чимин на ладонь очередное обвинение и кручёным бросает в Чонгука, — после допроса его никто не видел. Повисшая на колосниках тишина вынуждает обернуться на главного персонажа умело прописанной пьесы. Чонгук всё ещё пользуется своим правом на молчание. Академия потеряла гения. Значит, сегодня же устроят торжество: общество избавилось от ещё одного революционера. Праздничное настроение длится недолго: следователь просил подозреваемых не покидать территорию, а потому художник не мог никуда пропасть. Он где-то в этих стенах, в лучшем случае спит, в худшем – смертным сном. Тот факт, что драматург не может его найти, подбрасывает под ноги Чонгука крошечную догадку, которую он привычно игнорирует, наступая и раздавливая её. Приклеившаяся страница из книги на подошве окрашивается в красный цвет вины. Приложенная рука скульптора к горлу художника тоже оставила след на потревоженной психике Тэхёна. Для чего ему прятаться? Нет смысла пытаться избежать смерти; проголодавшись, она выкапывает труп из прошлого и обгладывает за червями плоть, а остатки костей подбрасывает убийце для сладостного напоминания. От кого он прячется? Тэхён что-то видел. Об этом знают немногие. — Я потерял зуб, — сообщает Чонгук, переключая общее внимание на действительно важную проблему. — Поищи перед кладбищем, — Чимин растягивает щипцами уголки своих губ, обнажая цельные тридцать два. Зря он так. Опасно скалиться перед коллекционером: есть риск пополнить его коллекцию. — Ты ведь тоже там был, — внезапно заводит тему Чонгук, переключая всё внимание на скрипача, — прошёл прямо по тропе, рядом с которой лежал труп. И как ты его не заметил? Чимин непрофессионально закидывает смычок на плечо, прямо рядом с шей – не хватает каких-то сантиметров для яркого зрелища и осуществления обещания. Сокджин был бы в восторге от метаний обвинительных стрел. — Да он тебя даже сейчас не видит, — встревает Намджун, оказываясь меж натянутых наконечников, — у Чимина зрение, как у крота. — Я просил не говорить! Внезапное открытие рисует на лице Юнги запоздалое осознание ироничности собственных издевательств: Чимин и правда ничего под носом у себя не видит. Зрение скрипача падало все эти годы вместе с цифрой веса, пока в перевес поднималась самооценка и развивался слух. Если виолончелист и правда был убит до прихода Чимина, то вполне вероятно, что скрипач его просто не заметил. Или вырванные глаза были попыткой вернуть себе зрение. Одно из двух. Был бы здесь Тэхён, он назвал бы это пустой тратой времени. Чимин не похож на убийцу. Разве что только скрипач убивает желание оставаться здесь и пытаться достучаться до его крошечного мозга, что проблема совершенно в другом. — Вы такие очевидные, — вздыхает Хосок, копошась в вещах драматурга. — Будь я убийцей, не стал бы так явно отводить от себя подозрения. Я бы притворился беспомощным или неспособным на жестокость. Не выделялся из толпы и создал себе такую маску, чтобы никто даже не смог подумать, что это я. Ни Тэхёну, ни Чонгуку это описание не подходит. Они всегда в центре внимания, не без помощи одного из них: свою репутацию скульптор заслужил благодаря художнику. Даже у их притворства всегда есть трещины, одну Чон сегодня увидел особенно ярко. — Как Юнги, — внезапно осеняет Хосока, — точно! Кто вообще подумает, что ты возьмёшь в руки лезвие не ради самоубийства? Твои болезни – идеальное прикрытие! Эй, а зуб, который ты подложил Чонгуку, вытащил уже из трупа, или Хёнсок был ещё жив? Хосок успевает присесть, пропуская через себя брошенную Чонгуком книгу с жёстким корешком. К счастью, в карманах мнётся лишь забранный из комнаты писателя лист. К облегчению находящихся здесь, нож Бутчера скульптор оставил в аудитории. Заблудшая душа отделалась каким-то одним из двухтомников. Юнги переводит взгляд на Чонгука, спокойно держащегося при обвинениях от скрипача, но вышедшего из себя при глупом намёке на писателя. Хосок всё это несерьёзно. Просто Юнги красиво вписался в историю частной академии: смертник, тайно питающийся чужими жизнями. — С катушек слетаешь, — с улыбкой проговаривает Хосок, отряхивая пролетевшую книгу от пыли клеток кожи студентов, с которых в прошлом году снимал скальпы мистер Гоуст. — Давно не спал, проспись. Сон для выпускников – лотерейный билет. Бессонница – приятный бонус для соперников и возможность проявить свою креативность для убийц. Ближе к демонстрации выпускных работ студенты перестают спать в двух случаях: они либо пытаются успеть завершить свои проекты, либо боятся поплатиться за часы сна жизнью. Вначале они лишь слегка тормозят и запинаются о собственные ноги, роняют чашки из рук и промахиваются, ломая собственные пальцы молотками. Затем начинают советоваться со смертью, разговаривать с призраками и охотиться на ведьм. Студент театрального клялся, что его однокурсник занимался колдовством, поэтому пришлось забить ему между рёбер снятые из кабинета профессора рога оленя и сжечь заживо. Многие опасались, что это может стать новой традицией первого дня весны. Все знают, что Чонгук плохо спит. Он уходит в библиотеку, где тишина нашёптывает лишь свои безобидные рассказы, заточенные в книги произведениями, или даёт запереть себя, чтобы не поддаться идеям смерти залить людей растопленным воском. Все знают, что Чонгук легко может слететь с катушек, и некоторые подозревают, что это уже произошло. В частности из-за Юнги. Собственничество скульптора давно перестало иметь свои границы. На вопрос, что Чону сделал виолончелист, никто не мог подобрать близкого ответа. Один мог. — Кто-нибудь видел Тэхёна или мне одному не всё равно, что его вчера душили?! — раздаётся со стороны входа приветствие запыхавшегося драматурга. — Оу, Чонгук, и ты тут, — Сокджин даже не пытается делать вид, будто прилюдно не казнил только что скульптора прямым обвинением. — Где Тэхён? — Он показался мне напуганным, и я спрятал его от всех в колодце, — оттягивает воротник Чонгук, оголяя шею перед топором. — Откуда к чёртовой матери мне знать, где он? Вы меня все задрали со своим Тэхёном. Лучше бы у него спросили, как так вышло: днём он трахает виолончелиста, а вечером находят его труп. Что, никто не знает, где он был до бара? — Так и будем друг на друга валить? — интересуется Чимин, потерявший вдохновение где-то на первом курсе, когда вошёл в эту про́клятую маленькую трагедию. — В академии сотня выпускников, не говоря о других курсах. Это мог быть кто угодно. — Фальшивишь, — рычит Чонгук, которого Пак ещё пять минут назад называл убийцей. — Да, я пытался придушить Тэхёна и до сих пор хочу это сделать, но это не значит, что, подвернись мне любой другой под руку, мне хватит той смерти. Чистосердечное признание: браслеты на руках скульптора висят уже давно. Правда всё время находилась поблизости и называла его бездарностью. «Ты хочешь меня». — Я хочу только Тэхёна. Хочет его крови и только его жизни. Кажется, Чонгук теперь понимает это общество чуть больше. Душить гения – сплошное удовольствие. — Всё ещё хочешь, чтобы я помог его найти? — с оскалом издевается Чонгук, смотря на Сокджина. — Открою секрет: Тэхён хочет умереть сильнее всех в этой академии. И прятаться – последнее, что он будет делать. Со стороны Хосока мелькает жест оставить скульптора в покое. Сокджин в помощи больше не настаивает, делает шаг в сторону и пропускает Чонгука, соглашаясь с ранее данным советом. Чону надо выспаться, иначе он поверит, что убил виолончелиста, как поверил в клептоманию. Чимин отворачивается и ставит скрипку, лишь бы не видеть, каким взглядом Юнги провожает скульптора: в нём слишком много неоправданной боли. Смерть ободряюще гладит прозрачную кожу писателя, напоминая, что она его на художника не променяет, и игриво подмигивает скрипачу. За ним она тоже пристально наблюдает. Кажется, зрение падает у Юнги, а не у Чимина, иначе бы он заметил чужую заботу к себе. То, как скрипач приходит в его комнату, когда пропадает Хосок, чтобы сохранить от огня годовые сборы отрывков литературы на стенах и сложенные рукописи на столе. Или то, что Пак нарочно оставляет свою еду на столе перед печатной машинкой для писателя, запоем уходящего в работу, и в углах для крыс. Намджун резко поднимается, вызывая недоумение у Чимина, которого никогда вот так не оставляли, и кивает немым вопросом Хосоку, пожимающему в ответ плечами. Виолончелист принёс перемены раньше запланированного. И следователь, стоящий всё это время на верхнем этаже театра, рисует над вписанными именами новые петли. Был запущен полугодовой отсчёт. Выпускники перестают собираться группами, запираются от друзей и не доверяют даже братьям. Они оставляют в общих тайниках заряженные револьверы, отравляют наконечники забора на всем знакомой тропе и выменивают собственную жизнь на чужую. Чонгук во всём этом участвовать не собирается, однако его уже вписали в лист убийц. На него первого начнётся охота. Скульптор идёт с опущенным взглядом в надежде найти потерянный зуб, ощущая пропавшую от бессонной ночи эйфорию и бьющий адреналин. В животе неприятно воет голод, такой же отражается фантомным теплом на пальцах, которым не дали желаемого. Почему Тэхён даже не попытался сопротивляться? Для гения, который никому не позволяет себя превзойти, подобное поведение скрывает за собой истинную цель. Тэхён хотел проверить подготовленность своего бездарного кролика? Хотел умереть от его рук? В мыслях неугомонно вертится место, где никто не станет искать Тэхёна, и тошнотворно отдаёт эхом, что Чонгук откуда-то слишком хорошо знает художника. Должно быть, через кровь передаются не только смертельные заболевания, но и взаимопонимание; их поножовщин было достаточно, чтобы за это время научиться понимать определённое поведение друг друга. Тэхён знает, где искать трупы. Чонгук знает, где найти Тэхёна. В пустой желудок попадает сморщенное позавчерашнее яблоко, которое Чон распял тонким металлическим прутом у стены. В карман опускается что-то со стола, с пола поднимается пыль; под кроватью источает зловонье не спрятанная надежда, а мёртвая крыса. Крошечные бусинки глаз на месте, это радует. Чонгук выбегает из комнаты, засовывает пальцы в горло – тренируется для дула ружья – и давит на основание языка, вызывая рвоту и возвращая желудку пустоту. В уборных пахнет лучше, чем в его комнате и от него самого: в завитках застряла вчерашняя грязь и разложение. Не моральное, трупное. Чонгук топит в кружке два мешочка с чаем, пока проверяет в комнате Юнги щели на наличие крыс и ловит себя на мысли, что следователю стоило бы знать ещё об одном кладбище. Озеро неподалёку, в котором должен был утопнуть Хёнсок, хоронит в себе больше загадок, чем может показаться. Опускающиеся сумерки дают последний шанс чужакам покинуть территорию мотыльков и студентам успеть вооружиться подручными лезвиями. Чонгук, прошедший по всем открытым комнатам, собрал множество чужих тайн и не нашёл своего зуба. Заметно потяжелело в карманах и лёгких: скульптор докуривает вторую сигарету, громко звеня браслетами-оберегами. Смерть дышит ночной прохладой в спину, подгоняя своего любимого зрителя покинуть безлюдные места, и Чонгук сворачивает с дороги, пропадая за обломанными ветвями дубов. Пахнет древесиной и металлом: на руках, под ногами, на кончике языка. Запах постепенно меняется на паршиво-знакомый, преследующий с первых курсов тайниками и насмехающимися «бездарность». Чонгук поднимается по скрипучей лестнице и отворяет дверь птичника, из которого вырываются и падают перепуганные чужим присутствием голуби. Одна птица не успевает покинуть склеп. — Ничтожество, — выплёвывает годами осевший запах помёта Чонгук, смотря на безмятежно спящего художника. Революционерам постели не положены. Они спят на настеленных досках, используя вместо подушек перья и осенние листья, и жуют подкормку для почтовых голубей, изредка перекусывая чужими письмами. Удачный момент завершить начатое и превратить обычный сон в вечный. — Видимо, стучать тебя учили только чужими головами о камни, — хрипит Тэхён, чей голос заметно осел. — Тебя все ищут, — Чонгук не спит вторые сутки, ему надо поспешить и успеть до закрытия библиотеки. — Почему ты не рассказал Шекспиру об этом месте? — Почему ты не рассказал Юнги, где был вчера до бара? Ответ убирает сквозняком завиток, упавший на глаза; им обоим необходимо прятаться даже от самых близких людей. Пока художник отдирает себя от импровизированной постели, Чонгук замечает стопку научных книг у стены, спрятанные от Бутчера холсты и какие-то маленькие кости. Он не удивится, если Тэхён скармливает останки голубям. Устав ждать, Чонгук делает шаг вперёд и протягивает руку, но хватает лишь спёртый воздух и задержанный вдох: Тэхён резко остраняется и несвойственно себе с испугом вжимается в стену. Кажется, он что-то видел на фотографиях или во тьме. Возможно, понял, что это было за орудие убийства и кто его использует. — Не трогай, — предупреждает Тэхён, выставляя свою реакцию за страх перед незаконченной Чонгуком работой удушения. Приходится завести руки за спину – самое время надевать наручники. Ночная тишина давит очередной загадкой, когда Тэхён так и остаётся на мнимом расстоянии, сонной птицей пробираясь через редкие посадки дубов. Чонгук не может вспомнить, чтобы за два десятка лет Ким хоть раз себя так вёл, и думает, что уже начинает бредить. — Послушай… Чонгук не успевает развернуться, как Тэхён тут же делает сбитый шаг назад и почти разворачивается для побега. — Ты что, боишься меня? — А похоже? Похоже, будто Тэхён знает, кто убийца. Чонгук не верит, что до него никто прежде не пытался пристрелить этого гения. Да на протяжении нескольких лет мистер Бутчер вытирает об него свои туфли, и собственный отец ломает ему руки, чтобы никто не признал в нём художника. Тэхёну дарили яд и сотрясения мозга, пробовали внести его имя в список душевнобольных, а утром следующего дня находили его в своей комнате в больничной одежде. Его должны были сломать уже задолго до Чонгука. — Давай проведём эксперимент? Внезапное оживление бьёт полным непониманием, когда Тэхён расправляет плечи и равняется со своим бедствием, сбрасывая с себя маску забитого и травмированного чужой смертью персонажа. — Если я продолжу себя так вести, через сколько все поймут, что виолончелиста убил ты? Театральный снобизм, полнота эмоций от предвкушения охоты, надменный взгляд от очередной победы – Тэхён воспользовался шансом и начал игру. Никакого потрясения от смерти виолончелиста нет. Он лишь имитировал страх перед Чонгуком, чтобы перед всеми выставить его убийцей. — Ради чего? — усмехается Чонгук, не принимая эксперимент всерьёз. — Справедливости? Поймать ненаказанного убийцу? — Я был о тебе чуть лучшего мнения, — разочарованно цокает Тэхён, выбивая пальцами из волос перья. — Понимаешь, я нашёл для тебя выход, но за тебя пройти его не могу. Только слегка подтолкнуть… — К обвинению в убийстве? Тэхён жмурится с улыбкой, демонстрируя своё долгожданное наслаждение; скучно ему в оставшиеся полгода точно не будет. Он задумчиво окидывает взглядом унылое общежитие, пересчитывает фонари и находит блуждающие тени. Зря не послушали их советов. — К полной безысходности, — поправляет Тэхён, — бездне, отчаянию, чтобы ты тоже попытался себя хоть раз убить. Тебе не хватает борьбы, нет стимула. Теперь будет. И когда ты достигнешь дна, то найдёшь там все ответы. — Это ты убил виолончелиста? Для меня? — Это был ты. Для меня. Бредит, сходит с ума и ему ещё помогают. Чонгук не улавливает смысла ответа, если что-то из сказанного вообще этим было. Он ничего не понимает, кроме явного притворства Тэхёна и начатой им игры, в которую насильно затащили Чонгука. Кто, для чего, с какой целью? На помощь это совершенно непохоже. Тэхён ободрительно опускает ладонь на плечо скульптора, прибивая паутину к шерсти пальто, и скользит по груди вниз, запуская ту в карман. Его уставшее бедствие снова утолило свой голод чужими бесполезными вещами. Никаких лезвий, опрометчиво. — Смени место, — советует Тэхён, заботливо поправляя чужую одежду, — все давно знают, где ты спишь. — Закрой рот, — зеркалит Чонгук, — все давно поняли, что ты всего лишь много трепешься. — Понадобится алиби – ты знаешь, где меня найти. Тэхён прощается в привычном себе высокомерии, кажется, даже не услышав слова о своём трёпе, в котором больше пафоса, чем пользы, и уходит, уводя за собой половину пробудившихся мотыльков. Смерть виолончелиста его не коснулась колюче-холодным потрясением и шоком. Не вписавшись в двери кампуса, Чонгук оставляет на нескольких поверхностях отпечатки пальцев, едва удерживаясь на ногах. Была бы внизу леска, он бы оставил свою «прелестную мордашку» на плитке пола, лишив своих тайных воздыхателей возможности лицезреть на лекциях вместо обвисших морщин профессоров нечто прекрасное. Услышав это от Хосока, Чонгук не поверил и отказывался замечать, что за ним бегает не меньше младшекурсников, чем за Тэхёном. Проскользнув в зал во время обхода библиотекаря, Чон присаживается за её столом и пересчитывает в мусорной корзине мешочки с чаем. Сегодня их больше, значит, день выдался особенно длинным. Услышав поворот ключа в заедающем замке, Чонгук вытаскивает пару новых мешочков из стола и кидает их в чашку, приготовленную специально для него. Библиотекарь наивно считает, что подкармливает неупокоенную душу. Она почти права. Чонгук бьёт ложкой по стёклам чашки, будит писателей и поэтов, намереваясь в очередной раз послушать их бредовые идеи и своровать какие-то себе. Он зажигает свечу, приятно обливающую стены и стеллажи тёплым светом, делает пару глотков и идёт к своим доскам постели. Почти революционер или пытается им казаться. Приближаясь к запрещённой литературе, Чонгук ощущает чужое присутствие, оборачивается и всматривается во тьму, не понимая, что так цепляет его взгляд, пока не подносит свечу ближе и не видит его. Над столом подвешен потерянный язык. «Смени место, все давно знают, где ты спишь». Звон разбитого стекла выскользнувшей из руки чашки раздаётся задержанными вдохами тысячи писателей, ставшими свидетелями рождения настоящего убийцы. Сладкий чай растекается по стонущим половицам прямо за спиной, вынуждая Чонгука обернуться и уклониться от мелькнувшего рядом лезвия. Свеча падает, и Чон вместе с ней, прямо под повешенный язык. Совет обретает смысл. Все давно знают, где проще всего убить скульптора. Тёмная фигура жнеца в этот раз выглядит реальной, вынуждая Чонгука схватить попавшуюся под руку книгу и бросить её в неуклонившегося убийцу – Хосока из подозрений можно исключить. Чонгук быстро поднимается, отходя от очередного разрезающего его выход замаха, и ощущает, как мертвец лижет ему затылок. Буквально языком по макушке волос. Сейчас начнёт рвать собственными внутренностями, если их не успеют вырезать раньше. Надо было сменить место. Здесь Чонгук, как кролик в клетке – убийце оставалось лишь дождаться, когда кролик сам к нему придёт и их просто запрут. — Тэхён? Неправильная догадка режет по щеке длинным порезом, показывая ладони, кажется, без перчаток – имя композитора перечёркивается брызнувшей кровью. Чонгук опирается на стол, пинает прилетевшего мотылька куда-то по руке, выбивая оружие, и понимает, почему перед советом Тэхён проверил его карманы. Было бы там лезвие, возможно, художник бы ничего не сказал. Под подошвой раздаётся хруст разбитого стекла, когда Чонгук кидается к столу библиотекаря: там где-то должен быть канцелярский нож. Пожалел, что остановился, не обеспечив себе за спину опору, потому что в следующую секунду кролику надевают ошейник пищевой цепочки и начинают душить. Если Тэхён так забирает долг, то он явно берёт с процентами. Приходится испачкать стол грязью подошв, оттолкнуться и завалиться на пол вместе с убийцей, на секунду уловив полноценный головокружительный вдох. Если скульптор выживет, мистер Хаунд будет в восторге от следов нитей на шее студента и подвешенного языка. Кто бы это ни был, силы у них неравные: бессонные двое суток наливают ноги гипсом и в голову свинец. Если это так работает паршивый эксперимент Тэхёна и кто-то пришёл мстить за виолончелиста, то это по праву можно предложить в качестве сценария Шекспиру или высечь прозой на надгробном камне. Смерть подбрасывает под руку скульптора упавшую под шкафы вилку, зубы которой впиваются убийце куда-то у колена, оставляя клеймо для отмщения. Только попытка проверить, можно ли простым столовым прибором вытащить глазное яблоко, прерывается резким ударом, отбрасывающим Чонгука прямо к окну. Звон стекла раздаётся не только под подошвой, и земля из-под ног уходит не фигурально. Чонгук выпадает из окна библиотеки со второго этажа, приземляясь на недружелюбную землю, рассыпающую перед глазами искры. Боль обволакивает позвоночник, иглами прыгает по спине, кажется, какие-то из них даже реальные. Пара осколков от стекла любовно целует лопатки. Чонгук видит тень, выглядывающую со второго этажа и смотрящую на него, как на кусок мяса. Свежее долго на земле не лежит. Скульптору необходимо срочно подняться. В голове раздаётся какой-то жуткий свист, лишая Чонгука очертаний во мраке и понимания, что он направляется вовсе не в сторону спасения. «Ты знаешь, где меня найти». Чонгук направляется к горящему в аудитории корпуса художественного факультета свету, постепенно начиная питать своей кровью багряный закат. Одному из кроликов кто-то преждевременно открыл двери. Охота началась.