Eros: отвергнутые

      

Склепы, пентаграммы, солнечные ожоги

и десертные ножи в карманах.

В академии искусств на завтрак подают порцию терпкого отчаяния, горького разочарования и сладкую отраву для вытравления в чистых сердцах всякой индивидуальности. Первокурсники заметят это через пару лет, когда начнут задыхаться с самого утра, а собственные идеи усовершенствовать устои общества начнут вызывать отторгающую тошноту. Пока ещё, сидя в столовой, где не увидишь ни одного старшекурсника, они продолжат задаваться вопросом, почему те пропускают завтраки. Позже они унаследуют склонность к ослабленному иммунитету, привычку перекусывать грифелями карандашей и молодой кровью. Некоторым позволено сделать пару глотков простоявшего всю ночь чая и по пути в аудиторию попробовать на вкус редкое с кислинкой потрясение. И Чонгук, влетевший в потоковый лекционный зал, делится им с остальными, положив на стол испачканный в белой крошке гипса зуб. — Это что, угроза? — интересуется Хосок, словивший апатию на фоне своей отверженности искусством. Чимин равнодушно облизывает скульптора взглядом и сразу отворачивается, улавливая затаившееся дыхание Юнги: под бледной кожей пробегают холодным потом воспоминания первого свидания со смертью. Это не могут быть его зубы. Чонгук о них ещё пять лет назад позаботился. Намджун от этого зрелища с брезгливостью отодвигается дальше, пока Сокджин обречённо вздыхает, понимая, что для пьесы не хватает ещё тридцати одного. Драматурга перестали пропускать в местный морг ещё в прошлом году, когда он состригал у свежедоставленных мертвецов волосы для париков. Трупами в академии искусств никого уже не удивить. — Я всю ночь был заперт в библиотеке с чьим-то зубом! — загнанным зверем рычит Чонгук, чтобы привлечь к себе полное внимание. — Я нашёл его в своём кармане. Эта деталь происходящего заставляет несколько пар глаз вернуться к зубу и внимательнее всмотреться в потенциально потерянную крошечную часть останков. Пятеро пытаются разделить завтрак с кислинкой со скульптором, но не видят ничего, что могло бы вызвать панику: из карманов Чонгук и не такое доставал. Однажды Чон принёс женский корсет под скелет для своей скульптуры и сказал, что взял его у дамы из кабаре. Как молодого второкурсника пропустили в данное заведение и с какой дамы он снял элемент нижнего белья, до сих пор остаётся загадкой. А у загадок есть удивительное свойство сводить людей с ума. — Твой отец – врач, — напоминает Намджун, складывая из карандашей нотные линии, — и ты вчера был дома, где легко мог стащить этот зуб. — Он не зубной врач, — опровергает Хосок и слегка подаётся к находке, лениво осматривая её, — к тому же зуб маленький, вряд ли взрослого человека. Подросток? Зубы – это кости, они годами не разлагаются. Этого человека вообще в живых может не быть. Юнги поднимает на Чонгука взгляд, тот не делает того же, неотрывно смотря на улыбку из прошлого. «Куда подевался мальчик, выбивший Юнги зубы?» Ответ знают немногие. Чонгук бы сказал, единицы. — Тебе мог подкинуть его Тэхён, — внезапно говорит Юнги, привлекая внимание остальных. — Он тоже был тогда с нами. «Захочешь узнать правду – ты знаешь, где меня можно найти». Тэхён там оказался неслучайно. Голодным падальщиком наблюдал за происходящим от начала и до завершения, когда Чонгук того мальчика клялся лично в озере за городом утопить, если Юнги из больницы не вернётся. Ким сидел на верхней ветке дуба и ждал, как последний, кто видел без вести пропавшего, вернётся вечером, чтобы собрать с земли выбитые зубы Юнги. Тэхён знал, где искать трупы. И не потому, что был свидетелем сотни смертей. А потому что запах крови – благовония для убийц. Чонгук вспоминает, как художник рассматривал фигурку в его комнате, и точно помнит, что все зубы остались в голове Давида. Зубы Юнги. Этот же может принадлежать не ему. Почему сейчас? Могли ли спустя пять лет найти пропавшего мальчика? — Стоит ли поднимать столько разговоров из-за такой мелочи? — с отторжением уточняет Чимин, не находя ничего значительного в утреннем шуме вокруг какого-то зуба. — Ты берёшь в свои карманы всё, что не приколочено – мог подобрать его с улицы в подворотне. — Кто знает, — вклинивается Юнги, впиваясь скрипачу в глотку, — может, это с тебя сыплется, ты же ничерта не ешь. Как они вообще ещё не раскрошились от бесполезных движений твоего языка? Очередной конфликт скрипача и писателя заканчивает неначавшийся завтрак, убирает зуб обратно в карман и сажает Чонгука за парту, поглощая все его мысли маленькой деталью неизвестной скульптуры, пока на задних рядах прорезается ещё одна живая улыбка. Тэхён, лежащий на стульях под поверхностью столов, уже предвкушает скорую встречу со своим невежественным бедствием. В академии искусств запрещается помощь и поощряются прилюдные казни. Каждый месяц сами студенты выбирают жертву среди тех, кто не набирает необходимое количество баллов, и топят его, повышая собственную оценку и создавая между ними контраст провала. Тогда бедолагу выводят на прилюдную казнь к профессору, которого заклеймили Палачом: декан художественного факультета мистер Бýтчер любезно взял на себя ответственность и топор в руки. — Ким Тэхён. Студенты сочувствующе оглядываются – выбирали не его. Прилюдная порка для революционеров здесь вне очереди. Тэхёну повезло вдвойне: он получает её не только на потоковых занятиях, но и на живописи, которую ведёт их декан мистер Бýтчер. Другие обгладывают кости студентов в своих кабинетах, и Палач считает, стоны боли раздаются оттуда недостаточно громко. Миссис Кóрпс, обедающая писателями и поэтами, за свои годы сточила все свои зубы, а потому уже не способна так же яростно обдирать плоть и топить в этой крови таланты. Декан театрального факультета мистер Гóуст, кажется, запамятовал, как полноценно высасывать из студентов души, оставляя после выпуска лишь их оболочки, а потому перекусывает пересдачами и отчислениями вместе с деканом музыкального, миссис Вóтерфон. Та в былые годы резала смычками артерии, заталкивала в глотки яд через духовые и заставляла стирать студентов пальцы на клавишах. И оттого, что нынешние выпускники смогли остаться в живых после всех истязаний, вся надежда сломать их до выхода передана Бýтчеру, ставящему перед всеми в аудитории холст с законченной картиной. Тэхён сдал её этим утром, проведя всю ночь в мастерской, чтобы завершить в срок, и мистер Бутчер об этом прекрасно осведомлён. — Что за дешёвая попытка поставить под сомнения традиционную школу живописи? — Это называется «авангардизм», — спокойно отвечает Тэхён, демонстрируя всему потоку только вспыхнувшее где-то течение. — Вам стоит почаще интересоваться современным искусством. Может, тогда бы вы заметили уже ушедший импрессионизм – мои работы в этом направлении вы выбрасывали из окна. — Учтиво напомнить мне об этом, — улыбается декан, — ах, точно, вспомнил эту нелепую писанину. Она неплохо сочеталась с весенней грязью на плитке дорожек. Всё, что не подчиняется классической школе живописи, своеобразно претерпевает крушение. Вначале холст бросали на пол и оставляли смачный след подошвы, смазывая все краски и затаптывая первые попытки бунтарства. После современная вульгарность закрашивалась собственной кровью, и с каждым годом казнь набирала суровость: картины сдавались в стопку для разжигания печей на кухнях, снятыми холстами затыкали щели в окнах аудиторий и последние публично выбрасывались в окно. В аудитории раздаётся треск выдвинутого лезвия, и мистер Бутчер демонстрирует последствия самовольничества, гордости и попытки хотя бы допустить мысль, что выпускникам удастся покинуть эти стены живыми. Профессор вонзает лезвие в холст. Прилюдная казнь – душу художника вспарывают канцелярским ножом. Цветное полотно покрывается глубокими ранами, их не зашить. С каждым разрезом ослабевают и падают поверженные полосы, пока под конец не скидывают туда же деревянный подрамник с оглашённым приговором: — Твои картины мёртвые, Ким Тэхён. — Не мертвее Чонсока. Аудитория опускается в гробовую тишину: художник тронул то, чего никто не осмелится касаться. Сокджин обеспокоенно оборачивается, за его эмоциями наблюдает Чонгук, пытается в глазах драматурга разглядеть отражение и увидеть, что сейчас написано на лице Тэхёна. Чонсок – больная тема для художников. Мальчика растерзал Палач и заставил покончить с собой в прямом смысле. Убили не только душу, но и тело, которое обнаружили скульпторы в своей аудитории – Чонсок явился на первое занятие, не опоздал. Мелодия окончания занятия спасает присутствующих от стирки крови на своей одежде. Ким Тэхёна сегодня оставляют в живых. Выпускники спешно покидают аудиторию, сочувственно огибая казнённый холст, и никто на него не наступает. В академии искусств запрещается помощь, но и добивать лежачего никто не намерен. Сегодня под их ногами однокурсник, а завтра они окажутся там сами. — Я, конечно, ничего не понимаю в живописи, — Хосок говорит вполголоса, чтобы не попасть к Палачу ещё и на обед, — но, по-моему, выглядело свежо и по-новому… — Закрой рот и доживёшь до выпуска, — советует Чимин, оставляя их компанию в коридоре и заворачивая в библиотеку. — Не думал, что скажу это, — оборачивается Юнги, коротко успевая бросить взгляд на Чонгука, — но усохшая скрипка права. Не лезь под топор. Ты тоже, вообще-то, на художественном. — Оу… В последний раз Хосок перевёлся к скульпторам и, кажется, забыл об этом. Их компания сформировалась сама по себе, охватив все факультеты, поэтому, наверное, заблудшая душа считает себя здесь нейтральной стороной. — А кто сказал, что Чонсок покончил с собой? Все оборачиваются к Чонгуку, задавшему вопрос, который никто не ставил под сомнения. Вроде бы к трупу полагалась рукописная записка с объяснениями и обвинениями в сторону мистера Бутчера. Даже место выбрано нарочно – аудитория первого занятия с деканом. В кармане остро усмехается чей-то зуб. Подозрение о его владельце падает уже на двоих. Хёнсок, выбивший Юнги зубы, и Чонсок были братьями. Младший так и не узнает, где и каким найдут старшего брата, без вести пропавшего пять лет назад. Эта загадка свела Чонсока с ума. Чонгук сказал бы, в этом принимала участие конкретная личность. — Ты болен? — хмурится Намджун, делая опасливый шаг назад от скульптора. — Почему ты так помешан на этом зубе? Потому что появилась возможность найти непойманного убийцу. Кто-то выкопал труп прошлого, и Чонгук не знает, какой именно. Его нездоровому от недосыпа и стресса оттенку кожи позавидовали бы сами мертвецы и Шекспир: не пришлось бы накладывать ни грамма грима. Помимо учёбы и родителей, на скульптора надавила тема выпускной работы, а прошлой ночью ещё и чей-то подброшенный зуб. Такими темпами компания будет делить ежегодные ставки между Чимином и Чонгуком. А Юнги не хочется ревновать его к смерти. — Давайте встретимся вечером в баре? — предлагает Мин, чтобы на время дать Чонгуку спокойно подышать. — Хосок, захвати Шекспира, если он не выпадет из реальности, а мы скрипку притащим. Обсудим выпускную работу. Думаю, в этот раз нам стоит объединиться. Чонгук оглядывается на раскрытую дверь аудитории, из которой выходит Тэхён с Сокджином, и думает, что у двух убийств есть один и тот же свидетель. Намёки художника и найденный зуб не могут быть простым совпадением, как и сделанное предложение найти Кима, если будут нужны ответы. И Чонгук уверяет себя, что не хочет знать правды и отяжелять последние полгода учёбы проблемами. Выпускников в последние месяцы подготовки окружающие стараются не трогать и обходить стороной. Студенты прячутся за стопками книг, выстраивая себе склеп, рисуют пентаграммы под мольбертами и заколачивают под двери аудиторий гвозди. Они ночуют на чердаках театров и днём спускаются в подвалы; скрываются от света фонарей в птичниках и получают солнечные ожоги, выходя в дневное время суток. Открытое окно способно накормить их ангиной и незаметно укоротить дни до сдачи итоговой работы в лихорадке, поэтому родители не заходят в комнаты детей, оставляя им еду перед порогом двери. Город закрывает глаза на приход студентов в бары, скрывает в тени любовные похождения и не выдаёт имён. Полгода до выпуска – это снисходительный акт от общества перед контрольным выстрелом. Это открытие клеток кроликам в лес перед голодными псами, которых спустят с привязи в день представления выпускных работ. И кролики либо спрячутся на всю жизнь в норах, либо им свернут шеи догнавшие их псы. Чонгук уверен, такие, как Тэхён, не побегут в лес, а останутся и перегрызут псам глотки, пока тех посадили на цепи. Пока ещё в аудиториях можно найти почти полные группы и распахнутые настежь окна. Студенты в конце ноября всё ещё держатся вместе и не скрывают друг от друга свои работы, совершают попытки объединения с музыкантами и драматургами в надежде украсить свои тянущие на провал произведения светом софитов. По одиночке могут остаться в живых лишь такие же прирождённые убийцы. Поэтому Юнги предложил всем им объединиться: выжить группой будет проще, чем в одиночку. Только объединяться в группы не так безопасно, как может показаться. — Обязательно было упоминать Чонсока? Чонгук нервно проводит ладонью по ненавистным завиткам и забирает у писателя протянутую последнюю сигарету, скрываясь с ним за стеной лекционного кампуса. Студенты расходятся по территории академии или по факультетам, стекаясь в аудитории для практики в надежде на помилование, а у скульпторов сейчас два занятия подряд с разъярённым не без помощи никчёмности Палачом. — По-моему, Бутчеру почаще стоило бы об этом вспоминать, — пожимает плечами Юнги, перехватывая у Чонгука сигарету и делая короткий вдох. — Записку не восприняли всерьёз. Надо было использовать кровь, а не чернила. Расследование завершилось, не начавшись: обвинение студента признали сначала недействительным на фоне нервного срыва, депрессии и склонности к суициду, а после записку вообще называли подкинутой и написанной не Чонсоком. Следующему мистер Бутчер рекомендовал писать собственной кровью на стенах или лезвием на руках. — Тебе не кажется, что для совпадения смерти братьев чересчур… — Чонгук перекатывает пальцами в кармане зуб, — живые? Живые смерти никто не любит. Их сложно отмывать от полов и ещё сложнее найти реальных убийц. — Считаешь, их намеренно убили? — удивляется предположению Юнги. — Спланировали и замаскировали под исчезновение и самоубийство? Тогда это и правда хорошая разминка, даже время совпадает: первое убийство бесшумное, никаких следов, а второе – попытка показать своё произведение, но всё ещё прикрытое не тем, чем кажется. Шекспиру понравится. Юнги делает неровный глубокий вдох в надежде проглотить пепел и сжечь себе лёгкие, с каждым новым вдохом даря тлеющим уголькам порцию кислорода для горения. Заканчивать, как Чонсок, не хочет никто, какой бы из версий ни была его смерть. Они должны убить себя сами прежде, чем до них доберутся. Чонгук слышит в этих словах попытку успокоить его и видит кровь – разговоры о смерти не остаются ею не услышанными. На худые пальцы и недокуренную сигарету стекает противная вязкость из носа. Смерть тщеславна и старается ради овации. Она подслушивает беседы о себе и даёт знать о присутствии рядом, кидаясь под ноги, срываясь сосульками с крыш и забираясь в кровь через случайные раны губительной болезнью. Смерть обманывает теплом, укрывая тела снегом, подсыпает в кружки хмельных яд и пляшет рядом, разбивая под ногами лёд озёр. У неё с Юнги особая любовь с детства, а потому она убивает писателя медленно: на свидания с ним надевает лучший чёрный наряд, с громким смехом встаёт на колени и слизывает кровь с его рук, а после забирается под кожу искупаться в растёкшихся лужах. Писатель точит карандаши не для письма: они заменяют ему осиновые колья. — Погода меняется, — улыбается кровавой улыбкой Юнги, случайно напоминая прошлое. С такой же улыбкой его увозили с первого свидания со смертью. Разве что тогда не хватало нескольких зубов. — Пойду прилягу, — предупреждает Юнги, бросая окровавленный окурок к остальным скуренным минутам жизней. — Не грузись. Чонсок просто не выдержал, а Хёнсок… он заслуживает того, чтобы остаться без вести пропавшим. Убивать братьев слишком глупо для того, кто мог спланировать настолько продуманные убийства. — А если он и рассчитывал на этот вывод? — Значит, нам стоит ожидать очередного трупа. Приходи ночевать ко мне. Юнги пытается выглядеть расслабленным и незаинтересованным в теме, не касающейся выпускной работы, но плохо скрывает озабоченность выдвинутым предположением. В карманах Чонгука можно найти многое, но не чьи-то останки. Как бы сильно скульптор не пытался походить на убийцу, он таким не является, Юнги знает. Чонгук прячет за пазуху замёрзших птиц и отогревает их на лекциях. Выгребает из карманов мелочь и кормит сирот обедами, на прощание снимая с себя шарфы и шапки, а после получая от матери за очередные потери. Он не обращает внимания на первокурсников, не пьёт их кровь и ни в чём не помогает: учит выживать самостоятельно с самого начала. Чонгук пытается быть убийцей, но Юнги уверен, сам он убить никого не сможет. Или хочет в это верить. Они знают друг друга уже больше восьми лет, чтобы не увидеть потаённые стороны. Однако одну Чонгук всё ещё не смог распознать. Юнги её старательно скрывает за масками любовницы-анемии и госпожи гемофилии. Писатель случайно касается холодом ладоней, чтобы их взяли в чужие и отогрели, имитирует головокружение и просит немного полежать на коленях. Он не обрабатывает трещинки и раны сам, чтобы их заметили и зашили нежным взглядом. Они знают друг друга достаточно долго, чтобы не заметить такое чувство, как влюблённость. Юнги оборачивается, замечая, как Чонгук направляется в корпус для практических занятий. Если братьев и вправду убил он, Мин сделает вид, будто никогда об этом не задумывался. Не пытался пять лет назад спросить, почему Хёнсок пропал в тот же вечер, и не заметил то, с каким равнодушием скульптор смотрел на Чонсока, неподвижно сидящего на его стуле, будто совсем не удивлён той смерти. Быть убийцей и ходить по трупам тех, кого ты душил в потёмках ночи ещё вчера, оставаясь при этом в своём уме – проклятье в их время. Чонгук никогда не любил слушать о себе правду. Юнги её никогда не произнесёт. Поэтому Чонгук направляется вовсе не в аудиторию, где мистер Бутчер кидает игральные кости, выбирая свою следующую жертву, а проходит в противоположное крыло кампуса, ловя на себе неприветливые взгляды художников: скульптор на чужой территории. Здесь его запах известен ещё с первого курса, когда он проникал в аудитории через окна и забирал написанные для него рисунки. Тогда-то Чонгук и узнал, что преследующая его никчёмность предпочитает проводить ночи, укутываясь ненатянутыми холстами и ужиная маслом красок. В аудитории, где небольшая дожившая до выпуска кучка художников ищет белила для пентаграмм, не оказывается конкретного революционера, и это заставляет Чонгука закатить глаза и последовать по коридору обратно. Тэхён только этого и ждёт. Он сам лезет в клетку к кроликам, но только для того, чтобы не оставить псам и кусочка. Он загадывает Чонгуку загадку и сводит его с ума. Однажды Тэхён спрятал все инструменты скульптора, вынудив его работать тем, что попадалось под руку. К счастью, в карманах у Чонгука всегда что-то было. В этот раз там собранные вчерашним днём родинки и подброшенный зуб. Замедляясь у приоткрытой двери кладовой из-за услышанного разговора, Чонгук узнаёт в одном из голосов художника и останавливается, делая шаг назад и прислушиваясь. Второй принадлежит не Сокджину, кому-то другому. Тэхён слишком самоуверен, чтобы скрываться с кем-то в тени: он обсуждает вызывающие темы между написанием картин и признаётся перед убийцами, что является свидетелем их убийств. Поэтому Чонгук, выждав пару минут, отталкивает дверь без предупреждения и не выдыхает набранный в лёгкие воздух, когда вязнет в болоте чужого омута. Тэхён задерживает взгляд на зашедшем, медленно обнажая лезвие своей улыбки и ладонью сильнее сжимая волосы парня, стоящего перед ним на коленях, не даёт возможности ему обернуться и позволяет Чонгуку смотреть. Впитывать каждое поступающее движение бёдрами, надменный взгляд, властное касание, заставляющее брать глубже, двигать головой у своего паха и отвратительно пошло окутывать кладовую звуками причмокивания. Страстное соитие с виолончелистом – бери горячий воск и лепи выпускную работу с натуры. А Тэхён наслаждается кроликами: одного имеет, на другого хищно смотрит. Его приспущенные брюки оголяют острые тазовые косточки, большего не видно, мешает протирающий дыры на коленях виолончелист, заглатывающий по основание чужого члена и явно рассчитывающий получить за это что-то, что могло бы окупить подобные труды. Взгляд опускается ещё ниже: Тэхён подошвами оксфордов стоит на чужих ладонях, не позволяет себя касаться, весь контроль принадлежит ему. — Присоединишься? Вопрос прямым ударом выбивает воздух из лёгких, выталкивает Чонгука из кладовой, жгучей пощёчиной чужого взгляда гонит в крыло скульпторов и раскалённым железом выжигает на роговицах глаз увиденное. Позади, кажется, доносится смех. Или из кармана. Уже неважно. О решётки рёбер бьётся сердце, пытается вырваться, изнутри ломает Чонгуку кости. И пугает не то, как кровь жжётся в венах от паники или смущения внезапности, а то, что жаром по телу разливается вовсе не злость и отвращение. Что-то незнакомое, чужое, вложенное так же, как зуб в карман. Туда же сейчас попадает взятый по пути у одного из проходящих художников карандаш, торчащий ранее за ухом, и какие-то щепки с подоконника в коридоре. На эмоциях хочется забирать и поглощать. Если сейчас сердце сдастся и остановится, вскрытие не укажет на истинного убийцу. Внезапное столкновение звоном браслетов возвращает в реальность встречи со скрипачом, раздражённо шипящим от налетевшего на него скульптора, а сердце вовремя получает сотрясение о решётки и успокаивается. Чимин толкается языком в щёку от собственной нервозности, возвращая этим жестом Чонгуку картинку увиденного, и поднимает режущий взгляд в явно такого же сбитого с толку скульптора. — Глаза открой, — шипит скрипач, протирая ушибленный о чужой подбородок нос. — Тэхёна не видел? Надо было закрыть глаза, а не пялится в болотные топи. Вырвать глазные яблоки и использовать их в скульптуре – так было бы больше пользы. Чонгук увяз, но в этот раз ему удалось выбраться. В следующий не получится. — Ему не до тебя. Чонгук выходит на улицу, тут же закрываясь рукавом пальто от солнца – в ноябре оно жалит и оставляет ожоги на прозрачной коже – заходит за угол и прислоняется спиной к холодной стене. Привычная прохлада утра не остужает пылающие щёки, тайник с сигаретами в стене за каким-то отколотым слоем краски не удаётся найти, заставляя нервничать ещё сильнее. В прошлом году Чонгук так много не курил, денег на сигареты не хватало. В этом выпускной курс решил делать совместное вложение в общий тайник. Совсем скоро всё изменится, и кто-то поумнее положит туда капкан. Отчаявшиеся студенты начнут ломать друг другу кости в надежде изуродовать таким образом чужие выпускные работы, оставлять ловушки, припорошённые листвой, и спускать по ночам кровь для ритуалов. Губы прилипают к найденной сухой сигарете, на кончике языка предвкушающе ощущается вкус собственного разложения, а в карманах не находится зажигалки. Погрызанный карандаш и щепки – будет, чем развести костёр для миссис Корпс. Писатели справедливо называют её ведьмой, иначе никак не оправдаешь тот факт, что она пережила всех современных писателей, зачитывая их произведения наизусть. Вспыхнувший огонь из квадратной зажигалки приковывает внимание Чонгука, собиравшегося уже уходить, вытянутая рука из окна позади держится ровно, без колебания. Такая твёрдая постановка у студентов художественного. Напоминает о Хосоке: он давно ничего не поджигал. Лучше бы поспешил и сжёг академию. Чонгук слегка наклоняется, прикуривая от пламени, и делает необходимую затяжку, вытесняя из лёгких потревоженную пыль кладовой густым дымом. Ещё бы так выкурить мысли и выплюнуть сердце. — Искал меня? Голос пробирает до неприятных мурашек, вынуждающих криво стряхнуть пепел, почти уронив сигарету, и обернуться к распахнутому окну. Тэхён сидит на подоконнике, заинтересованно ожидая ответа. Его одежда снова в полном порядке, волосы до раздражения раскинулись ровным пробором, непотревоженные страстью, а взгляд блестит остатками внезапной встречи и аморального предложения. — Тебя искал скрипач, — протягивает в ответ Чонгук, пытаясь сделать свой голос как можно более безразличным. — Мне не нравится, что он ненавидит тебя больше, чем я, — улыбка исчезает вслед за болотной ряской под густыми ресницами. — Может, начать тебя любить? Ветер подхватывает звон браслетов на дрогнувшей руке, пока пепел молью съедает воротник пальто; Чонгук давится ещё более безрассудным предложением, чем прозвучавшее ранее. — Но и тут я не буду первым, — разочарованно произносит Тэхён, закрывая глаза. — Какая жалость. Чимин ненавидит фальшивить и Юнги. В его короткий, как собственный рост, список не включён ещё и скульптор. Скорее, на него распространяются остаточное плохое настроение и лёгкие огрызания. Скрипач ведёт себя так даже с обожающим его композитором, оттого заявление Тэхёна о ненависти является беспочвенным. Чонгук ладонью сгоняет серую моль, растворяя её в загустевшем воздухе чужой компании, и вставляет недокуренную сигарету вертикально в землю для похороненных заживо. На территории академии нет земли, не вкусившей молодую кровь. — Моё предложение, — произносит Тэхён, останавливая своё невежественное бедствие, подстреленное с прошлого вечера, — про правду, — уточняет, снова улыбаясь. — Скоро оно перестанет быть предложением. Начнёшь умолять. — Как виолончель? — в ответ скалится Чонгук. — Надеюсь, мне никогда не придётся ставить тебя на колени. Искренность ровного тона без усмешки вынуждает Чонгука молча опустить руки в карманы – ему дают время узнать правду без условий. Позже за неё придётся платить. Только на какой из вопросов Чонгук хочет получить ответ? Тэхён ли подкинул этот зуб? Кому он принадлежит? В чём смысл темы выпускной работы и что Чонгук должен сделать, чтобы выйти отсюда живым? — Я встану перед тобой на колени только в одном случае, — заверяет Чонгук, выплёвывая: — если окончательно сойду с ума. Он не хочет слышать правду, потому что лишь один заданный вопрос сделает его полной бездарностью. Ему не нужно это снисхождение и надменность взгляда, Чон не пополнит коллекцию тысячи и обязательно выберется отсюда живым. Кудри волос вспыхивают на бледных солнечных лучах янтарными волнами и так же резко угасают, попадая под тень стен кампуса. Тэхён касается затылком холодной рамы, оборачиваясь в пустую аудиторию, и медленно вдыхает истлевший запах чужого напряжения. — Ждать осталось недолго, — растворяется тихое, предвкушающее заверение.

🕯

С окончанием ноября и приходом зимы каждый день станет игрой на выживание. Выпускников будут пытаться убить не только профессора, общество и отчаявшиеся студенты, но и погода, дарящая на рождество набор заболеваний и револьверы. Особо удачливым может попасться заряженное ружьё, украденное из сторожевой коморки. Тэхён никогда не понимал, зачем пихать себе ствол в глотку, пока не почувствовал, что так удобнее нажать на курок. Проверял, понял, что забыл зарядить, и отложил попытку показать Бутчеру, что в его голове не пустые амбиций. Зимой у студентов поднимается спрос на горячую воду, шерстяные носки и аспирин. Им делают скидки, и выпускники покупают крысиный яд вовсе не для того, чтобы прогнать просочившуюся в стены общежития живность с улиц. Крысы в комнате – хороший знак, значит никто не подложил отраву. Им всегда рады, и крысы благодарно воруют лишь нетронутые сутками завтраки. Их особенно любит скрипач, нарочно оставляющий свою еду в комнате писателя. Чимин имеет схожесть с Юнги лишь в круглогодичном недостатке тепла: у одного из-за анемии, у другого из-за анорексии. Кажется, он уподобляется своей скрипке, пытаясь похудеть до уровня смычка. На первых курсах скрипача видели с румянцем на юношески пухлых щеках, с блеском в глазах и скромностью, выменянной позже в академии на талант. На что он обменял здоровое тело, шестёрка ещё не вычислила. Чимин, брезгливо перешагивая через развезённую сотнями шагов дорожку, сворачивает на пожухлую траву к воронам, сторожащим ворота местного кладбища, и толкает решётчатые двери. Любимое место студентов раскинулось совсем не далеко от самого отдалённого кампуса преподавателей. Кому-то кажется, их близкое расположение не случайность. Скрипач сюда за вдохновением не ходит, не прячется в крошечной церкви и не пытается в чужих гробницах отыскать ответы. Появляться раньше времени на подкормленной земле ему не доставляет того же удовольствия, которое испытывает писатель. Потресканные надгробные камни и серые статуи всегда доброжелательны и к живым, и к усопшим, а вот могильщик, предпочитающий живому обществу мёртвую тишину, свободно гонит студентов заряженным солью ружьём. Чимин опасается попасть под его софиты и раньше времени побывать на том свете. Поэтому оборачивается, пытаясь всмотреться в противно облегающую дымку и силуэты статуй, в надежде найти что-то отдалённо похожее на живое. Они договорились к семи вечера встретиться в баре, и это его должны были привести, а не Чимин искать на кладбище недостающего участника их маленькой трагедии. — Кто здесь?! — доносится хриплый голос могильщика, заставляющий скрипача резко обернуться, хрустнув шеей. — Увижу – к чёртовой матери спущу! Кости в земле отзываются восторженным скрежетом. Чимин всматривается в серо-оливковый мрак, улавливая блеснувший фонарик и погасший где-то совсем неподалёку, и чувствует на лодыжке ледяную хватку, резко тянущую ниже уровня земли. Пара секунд дезориентации и падения назад выбивают весь воздух и с трудом держащуюся в скрипаче жизнь, когда он оказывается на два метра ниже поверхности в выкопанной могиле. Сырость, тут же пропитывающая тонкую ткань брюк, сковывает вместе с полным мраком и еле уловимым теплом позади: Юнги накрывает скрипачу рот ладонью и прижимает его спиной к своей груди. Шаги по недоеденным осенью листьям раздаются сверху где-то рядом, постепенно удаляясь под зловещие проклятья могильщика. Взгляд скрипача с облегчением падает на свои грязные туфли, рядом с которыми покоится печатная машинка с несколькими исписанными листами. Могилы для писателя – колыбель вдохновения. — Кажется, ушёл, — с сомнением шепчет Юнги, ослабляя хватку и ощущая резкое отстранение от себя. Чимин поднимается в полный рост, всё ещё оставаясь под поверхностью, видит на противоположной стороне лестницу и смотрит на писателя. Юнги всегда пытается понизиться вместе с давлением. — Ты совсем больной? — Родился таким, — пожимает плечами Юнги, раздражая скрипача ещё сильнее. — Ты ненормальный, как твой тронутый скульптор – ясно, почему вы всё время ошиваетесь друг с другом. Для Чимина, избегающего кладбище, явно оказывается настоящим потрясением узнать под выпуск, что всё это время писатель не под деревом меж надгробных плит сидел, а там, куда следующим днём должны положить покойника. Скрипач замирает и опускает взгляд вниз, подошвой проверяя почву – предписанного хозяина этой могилы ещё нет. Выбравшись на поверхность, Чимин коротко оглядывается и делает безуспешную попытку очистить свои туфли, пока Юнги возится с печатной машинкой и прячет листы во внутренний карман пострадавшего от падения пальто. Выглядит подозрительно тихим даже после явного усилия вывести его из себя и упоминания скульптора, к которому писатель неравнодушен. От гробового молчания Чимину становится слегка неловко. Это вынуждает его нахмуриться и забрать печатную машинку, чтобы Юнги нормально сложил свои наработки и случайно не порезался. Пытаться понять другого бесполезно. Они друг друга, даже если захотят, согреть не смогут. Чимину писателя даже немного жаль: его безответные чувства видят все, кроме того, кому они предназначены. Возможно, из-за каких-то надежд Юнги, неугасаемой любви и возможности находиться рядом с тем, кому он посвящает своё каждое чёртово произведение, Чимин и ненавидит его. За наивность взглядов, наигранные головокружения, сигареты на двоих. Ещё немного за слепоту Чонгука, бегающего по городским кабаре и пялящегося часами на танцовщиц, в попытке после передать те гибкие движения в своей скульптуре. Когда навыки Чона заметно улучшились на третьем курсе, Шекспир развёл драму, предположив, что скульптор начал гладить женские фигуры не только глазами. Тот год был насыщен кровью даже без убийц. Юнги стал таскать отцовский коньяк и пропадать за закрытыми дверьми в надежде удержать свои мысли лишь на бумаге. Хосок предложил его сжечь, и писатель не отказался, после чего половину книг, лежащих в аудитории, пришлось выбросить: все вымокли в крови разбитого Чонгуком носа заблудшей души. Тогда весь поток запомнил одну вещь – любое прикосновение к писателю не останется безнаказанным. Хёнсок выяснил это первым, рассказать никому не успел. В тот же год Сокджин упал с крыши театра в момент дереализации, украсил свои однообразные будни разнообразием переломов; кто-то считает, его столкнули. Правда осталась нераскрытой. Через месяц Намджуна нашли на кухнях в припадке из-за снятых с него перчаток, и он получил ожоги кистей рук в попытке прокипятить их. Под конец того же учебного года покончил с собой Чонсок. И всё это время неизменен оставался лишь Чонгук, отчаянно пытающийся изображать из себя скульптора и изредка вскипающий от встреч с Тэхёном. Улицы города встречают выпускников унылой архитектурой и ещё более унылыми людьми, в карманах у которых, помимо мелочи, обязательно лежит десертный нож. Их воруют из ресторанов и берут из домов на случай непредвиденной жертвы или чтобы попытаться не стать этой самой жертвой. Здесь нет доверия, сочувствия и счастливых браков: люди стремятся не к благополучию, а к банальному выживанию. В подобных серых городах профессии выбирают специалистов, деньги хозяев, удача гениев и жертвы своих убийц. Юнги выбрал своим убийцей Чонгука, поэтому подбрасывает свой канцелярский нож в его карман. — Чонгук задерживается, — приветствует заходящих в бар Хосок, с трудом пронося к их столу кружки пива со стекающей пенкой, — кстати, вообще его с утра не видел. Юнги медленно стягивает перчатки с ладоней, оголяя любимый смертью чистый холст запястьев, откуда пахнет тонкой кожей и доступными венами, и замечает в их маленькой трагедии лицо, не присутствующее здесь ранее. Чимин видит, как писатель в лёгком недоумении пялится на Тэхёна, приглашённого, видимо, Сокджином для пополнения гениев в их круге, и громко ставит чужую печатную машинку на стол. — Нашёл в кармане очередной мусор и в панике забыл, куда идти, — усмехается Чимин, — как обычно, не волнуйся. А то давление поднимется, и белки глаз кровью зальются. — Когда уже собственная желчь разъест тебя изнутри? — рычит Юнги, садясь на отодвинутый Сокджином стул. — Когда Чонгук разует глаза. Тэхён, редко присутствующий в их компании, от наблюдаемой сцены слабо улыбается, подмечая для себя новый факт, озвученный ранее Сокджином как «бестолковые сцены пародий на ненависть» между писателем и скрипачом. Догадка подтвердилась. Это влюблённость, прикрытая отвратительной маской ненависти. Тэхён переводит взгляд на возвращающегося композитора, который принёс с собой в бар свой стакан. Видимо, начищенный до блеска уголок на краю стола принадлежит ему, приходится уступить это место. Присутствие Чонгука улавливается громким ударом деревянных дверей о стены, несильно заметным на фоне смеха простых рабочих, представляющих жирный слой низшего общества. Они неинтересны убийцам и не попадают под внимание высшего общества, которое любит душить новаторов и революционеров, а потому рабочий класс бесстрашно напивается и спит прямо на улицах, не боясь быть обчищенным и выпотрошенным. А вот на вошедшего скульптора кидаются голодом несколько сверкающих глаз из разных уголков бара: потенциальная добыча пахнет гелем для укладки волнистых волос и гипсом. — Я задержался в… — Чонгук опускает взгляд на свободное место и сидящего рядом художника, которого никто не приглашал. — Ты что здесь забыл? — Принял предложение присоединиться. Во рту резко пересыхает, лепит язык к нёбу клейким незабытым воспоминанием сцены из кладовой, из-за чего приходится поднять кружку и попытаться отравить себя пузырьками с углекислым газом. Чонгук, в отличие от остальных, никогда не пытался себя убить, ни из любопытства, ни от отчаяния, ни ради внимания, но сейчас готов поддаться всеобщему настроению. Пойманный случайно взгляд Юнги напоминает о двух вещах: Чонгук не может бросить его одного, и, вообще-то, он сам искал циника, спорящего с философами, ради попытки раскрыть тему выпускной работы. Присутствие Тэхёна в этот раз не будет лишним. Однако единственным, кто не участвует в обсуждении, как раз оказывается поддавшийся томительности вечера художник. Сокджин просит сделать скидку: душу Тэхёна прилюдно распороли, а на восстановление нужно время. Непризнанный гений отстранённо выслушивает теории раскрытия темы, какие-то особенно вкусные даже жуёт, а после, вдоволь насытивший собственным превосходством, озвучивает дружеский совет забыть про эти бездарные идеи и даёт наводку, где начать копать. Даже на коленях не приходится стоять. Тэхён здесь по собственной воле, заинтересованный в сотрудничестве. Вопрос: с какой целью? Как и было обещано, художник, окончательно потеряв интерес, уходит за кружкой пива и не возвращается, оставляя шестёрку в привычном одиночестве. Чонгук закатывает глаза и крадёт со стола чью-то сигарету, даже не прячет в карман, а сразу закуривает. Ему помощь не нужна. — Не обманывай себя, — рекомендует Намджун, бессмысленно передвигая листы с наработками писателя по столу, — совет от Тэхёна не будет тебе лишним. Как и навык держать рот закрытым, а не выводить из себя Бутчера перед занятиями со скульпторами. — Половина академии мечтает получить от него хоть намёк в помощь, потому что он чёртов гений, — подтверждает Сокджин, находящийся ближе всех к художнику уже продолжительное время, — а вторая половина – переспать с ним. Я до сих пор не нашёл объяснения, за что ты получаешь столько его внимания: у тебя нет выдающихся способностей и ты с ним не спишь. — Не спишь же? — вдруг уточняет Хосок, чью мысль подхватывают остальные. Чонгук давно перестал ночевать в своей комнате общежития, предпочитая затаиваться в тенях закрытых помещений кампусов. Никто не знает, на самом ли деле он выходит с утра из библиотеки и что вообще делает по ночам. Кто знает, где исток его ненависти к Тэхёну и существует ли она вообще. Пригвождённый взглядами, Чонгук начинает сомневаться, на самом ли деле он спит в зале, наполненном покойниками, шепчущими свои произведения ему во снах. — Почему бы не спросить у него самого? — обращается к драматургу Чонгук, закрывая тему неоднозначным ответом. Чимин стремительно поворачивается к Юнги – вы только посмотрите, он тоже не знает правды. На посеревшей от последних слов коже писателя можно рисовать углём, и выйдет неплохая выпускная графика. Чонгук несдержанно поднимается и уходит к уборным, собираясь найти случайно оставленные кем-нибудь вещи или вдохновение – тоже немаловажная вещь, редкая, почти истреблённая. Кто-то из прошлых выпусков пытался его забрать у студента, заканчивающего свою работу, но, добравшись до сердца через сломанные рёбра, понял, что искал не в том месте. Вскрыть голову не успел. Всем последующим первокурсникам рассказывают эту историю, чтобы напрасно не теряли время и не попадались полиции на воровстве чужой жизни. Хмельной румянец на щеках не стирается прохладной водой, а кусок необходимого мыла забрал, видимо, кто-то сильно нуждающийся в натирании верёвки для лучшего скольжения. Никто не осуждает. Чонгук не успевает выйти, как замечает вошедшего писателя, проверяющего его и молчаливо выясняющего причину длительной задержки. Это Чон должен следить за Юнги, а не наоборот. — Выглядишь нервным, — даже не спрашивает, утверждает. — Из-за присутствия Тэхёна? — Я могу понять Хосока, но не тебя, — мягко произносит Чонгук, намекая на абсурдность мысли, что он хоть чем-то связан с художником. Так вышло, что в жизни Чонгука только двое могут быть полностью уверенными в его поступках. Это Юнги, с кем он связан дружбой и маленькой частью долга, и Тэхён, чью судьбу вести дружбу выбрали их родители. — Тогда где ты был всё это время? Скрывать от Юнги чувства так же бесполезно, как пытаться уговорить Чимина поесть или Намджуна снять перчатки. Прибито намертво: перчатки стали кожей композитора, а еда – заклятым врагом скрипки. Чонгук потерял стойкость около пяти лет назад, всё с того же происшествия и исчезновения. Что-то внутри оставило сильный отпечаток и, как следствие, подарило скульптору зависимость забирать. Зубы стали началом его воровства. Юнги кажется, это не единственное, что Чонгук приобрёл после того случая. Немного раньше Чон не был таким потерянным, нервным и не проявлял слабость. Ему и раньше не поддавались скульптуры, но это не отражалось на его поведении настолько ярко. Сокджин считает, это его маска. Чонгуку проще выставлять себя слабой жертвой, чем соперником для убийц. Намджун, склонный к скептицизму и навязчивости мыслей, сказал, что скульптор медленно сдаёт: слабеет перед обществом и ломается перед отвергающим его искусством. Юнги… он уже не уверен ни в чём. — Работал, — неоднозначно отвечает Чонгук, взглядом умоляя не расспрашивать его, — для лучшего раскрытия выпускной темы. — Раскрыл? — Я близок к этому. Во время обсуждения Чонгук почти ничего не сказал, возможно, нарочно, чтобы Тэхён не взял эту идею и на его глазах не сломал ей шею. Юнги не сомневается, он первым увидит наброски от руки незаточенным карандашом и услышит будущую задумку. Если Чонгук молчит, значит, она не готова даже для малейшей демонстрации. — Что это? Юнги непонимающе хмурится, явно что-то упустив, пока пытался услышать в словах ложь, и замечает взгляд Чонгука, опущенный куда-то ниже его глаз. Если бы чаще смотрел в душу, мог бы заметить куда больше. Резкий шаг ближе не вынуждает сделать такого же. Юнги никогда не сомневается и всегда верит. Однажды это обернётся против него, но сейчас писатель проживёт ту самую банальную сюжетную сцену непонимания и его последствий, потому что Чонгук видит то, чего не должен был. Любимые смертью кровавые океаны растекаются страшной чернотой по белому холсту кожи. Юнги не заметил, как слабо согрелся и стянул пальто во время обсуждения и второй кружки пива, забыл про падение, столкновение и необратимые последствия: на место удара приходится Тихий океан, расползается по груди и Марианскими впадинами украшает рёбра. Чонгук оттягивает ткань, вынуждая приблизиться к себе, не слышит, как замирает чужое дыхание, и видит растёкшуюся под кожей кровь гематом. — Это Чимин? — единственное предположение, Чонгук взглядом ковыряет Юнги и без признания слышит ответ. Это должно было когда-то случиться. Ещё на первых курсах из-за неприязни скрипача к писателю многие делали ставки, кто из них первым сломает другого, и сделать это в их случае достаточно просто. Вернуть к жизни практически невозможно. К зависимости забирать после того случая прибавился страх потерять. Чонгука срывает со всех возможных моралей и принципов, окончательно разбивая то хрупкое, что держало его в себе. Он уже не слышит, как Юнги просит дать ему всё объяснить и что никто в этом не виноват, стремительно возвращается к столу и попадает в трясину болотного взгляда: Тэхён, сидящий у барной стойки, вновь заинтересованно возвращается к своему бедствию. Слегка скребётся ревность: Чимин вновь его обошёл, сумев вывести скульптора из себя куда сильнее, чем это делал когда-либо художник. Чимин, заметивший полный сдвиг Чонгука, резко поднимается со стула, который громко падает, привлекая нежелательное внимание, и огибает стол, непонимающе бросая взгляд на Юнги. Кажется, в могиле они побывали втроём – смерть искупалась в любимых лужах. И, вернув взгляд к скульптору, Чимин едва успевает присесть, уклонившись от схваченной по пути бутылки, которая с оглушительным треском разбивается о стену позади. — Ты рехнулся?! — Я перережу тебе глотку твоим же смычком, если ты ещё раз подойдёшь к нему, — обещает Чонгук, отклоняясь в сторону, когда драматург встаёт между ними. — Спросишь заодно у Чонсока, кто заставил его написать записку. В порыве брошенные слова режут слух. Про «заставил написать» никто никогда не говорил. Тэхён довольно следит за этим, не вмешиваясь и наблюдая издалека, как обречённый писатель пытается объяснить о каком-то падении на кладбище, и допивает свой напиток, отвлекаясь на вопрос: — Это он? — хозяин заведения кивает в сторону сегодняшнего кучерявого бедствия и режет на лице художника улыбку. — Да, — соглашается Тэхён, — мой бездарный кролик. Гению в академии мало места и часто скучно, поэтому он нашёл себе кролика, которому откроет клетку раньше остальных. И сам начнёт на него охоту. Громкость бара возвращается на уровень звона кружек и хмельных споров. Чимин уходит почти сразу, назвав напоследок скульптора поехавшим, с ним за компанию пристроился Намджун. Сокджин что-то говорит про отвратительный сценарий этого вечера и советует Юнги позволить Чонгуку сейчас залить себя дешёвым пивом и прочиститься где-нибудь за поворотом в переулке. Это должно было рано или поздно произойти: Чонгук слишком долго ходит по грани. В нём просто копится вся эта обида, липкие унижения, давление со всех сторон, и однажды его просто переполнит до срыва или чего-то более непоправимого. Все это видят, никто не говорит: Чонгук правду не любит. Он любит доводить себя до полубредового состояния и ловить в этой грани крупицы вдохновения. Только в этот раз ловят его и нечто далёкое от желаемого. Тэхён всего лишь удерживает скульптора за плечо, когда тот неровно садится за барную стойку и ставит пустую кружку для очередной порции, и так же непринуждённо разрывает короткое прикосновение, которое остаётся замеченным разве что сидящим вдалеке писателем. — Чимин тебя не боится, — мурлычет Тэхён, скрашивая вечер диалогом с невежественным бедствием. — Он знает, что ты ничего не сможешь. Настоящие убийцы не кричат о том, что собираются делать; они терпеливо выжидают, кропотливо планируют и бесшумно закапывают трупы. — Тебя забыл спросить, — огрызается Чонгук, не имея никакого настроения устраивать поножовщину. — А ты спроси. Один ответ может лишить Чонгука той едва держащейся привычной жизни. — Хочешь… — Тэхён облокачивается на стойку, слегка подаваясь ближе, — я скажу, что мешает тебе на самом деле? На протяжении уже нескольких лет, каждый день, истощая жизни и забирая у студентов веру в будущее. Настоящая цель академии вовсе не научить, а помешать. Поэтому к выпуску группы редеют, мéста в аудиториях становится больше, и половина комнат в общежитии не загорается светом по ночам. Полгода до выпуска – это время, когда даже убийцы могут перерезать себе глотки. А Тэхён знает ответ. Знает, как выжить, поднимаясь каждый раз после казней, и какими тропами ходить в беспросветной ночи, чтобы не наступить на поставленный другими художниками капкан. Пока студенты сходят с ума, ломая нижние ветки дубов неудачными повешениями, он спокойно наблюдает и не боится ночами оставаться в открытых аудиториях. Чонгук на несколько секунд выпадает из реальности, когда Тэхён нарушает лишённое всего личного пространство между ними и забирает свою же загадку шёпотом ответа: — Ты хочешь меня. Один ответ может лишить Чонгука его привычной жизни. Разгадка всё это время находилась поблизости и называла его бездарностью. — Я… Чонгук режет ресницами воздух, хмурится и поднимает почерневший взгляд расплывшихся чернилами зрачков. — … ещё раз убедился, что ты полная никчёмность. Чонгук забирает свою наполненную кружку и будто бы случайно задевает рюмку Тэхёна, выплёскивая содержимое ему на брюки, которые всё равно снимет сегодня виолончель. Ким на это лишь прибивает кверху уголки губ, опуская протянутые салфетки к неприятной влажности, и позволяет кролику наслаждаться своей свободой. В оставшийся вечер Чонгук действительно выглядит без фальши счастливым. На его искусанных отлетающими материалами запястьях пляшут полумесяцы металла, такие же намертво застряли на пальцах, которыми скульптор пытается распутать свои завитки волос. Он запинается о корни, сходит с тропы и называет Сокджина чёртовым гением, нарочно громко, чтобы никчёмность позади тоже слышала. Первая остановка случается у ворот, на копьях которых нанизан лунный свет, и Чонгук встаёт рядом и складывает руки для Юнги. Здесь порван не один десяток пальто и, возможно, десяток брюшных полостей. Острые копья лижут писателю ладони, зубами пытаясь разжевать кожаные перчатки. Чонгук не позволяет, быстро перелезает и подхватывает Юнги с другой стороны. Сокджин всё ещё убеждён, что скульптора здесь держит только Юнги. До невозможности хрустальная ответственность, и, если её разбить, в аудитории на следующий день найдут ещё один труп. Тэхён с этим утверждением никогда не соглашается: Юнги для Чонгука такой же кролик. Пищевая цепочка. Такой удобно душить в потёмках, она никогда не рвётся. Оставшаяся четвёрка расходится у лекционного кампуса, куда с особой подозрительностью не заходит Чонгук – библиотечные мертвецы лишаются сегодня благодарного слушателя. Он царапает в стене тайник, забирает сигарету и уходит в аудиторию для практики, безрассудно включая свет и выставляя себя открытой мишенью через распахнутые окна. Вместо мотыльков слетятся убийцы. — Ты что, работаешь? Этому мотыльку Чонгук мечтает оторвать крылья ещё с первой встречи. — Ты ошибся дверью? — Чонгук выгоняет Тэхёна взглядом, неровно поджигая сигарету и опаляя пламенем пальцы – жаренное мясо здесь любимое блюдо. — Корпус музыкантов в другой стороне. Тэхён улыбается ядовито-ревнивому намёку на виолончелиста и переступает порог своей территории. Эти стены видели его в разных ипостасях: любовником, грешником и богом. Здесь он творил и вытворял, жаль, никогда со своим невежественным бедствием. Чонгук опоздал на встречу в баре, теперь, смотря на подобие скелета для будущей работы, Тэхён догадывается, где тот был. Наброски на избитом инструментами столе дополняют задуманный образ, вырисовывают в голове художника целостную картину, пока за этим слегка заторможенным мыслительным процессом наблюдает скульптор. Чонгук подпускает ничтожество к своей работе не ради совета – хочет увидеть реакцию. — Не продолжай, — разочарованно произносит Тэхён, цепляя пальцем лист бумаги с наброском. — Дурнее этого только виолончель в постели. Ты можешь лучше. Чонгук проторчал здесь несколько часов, с дрожью в руках лепил тонкие нити, которые ломались, и приходилось начинать всё заново. Он даже выгнал всех из этой аудитории, чтобы дать своей идее вдохнуть жизнь, а её только что на его глазах задушили. Чонгук всегда называл Тэхёна ничтожеством, но никогда не спорил, когда другие называли его гением. То, что художник не увидел в зародыше творчества успеха, всегда означает дальнейший провал. — Тебе напомнить, что я всё ещё не нуждаюсь в твоём одобрении? — рычит Чонгук, нервно стряхивая пепел себе на пальто. — Это даже не совет, — Тэхён отводит взгляд от потёртой стараниями бумаги и смотрит на скульптора. — Ты не раскрываешь таким образом тему. Не понимаешь её, не смотришь во тьму, не хочешь. Остановиться сейчас будет лучшим решением, чем бездарно потратить месяцы работы на полное ничтожество. — Без тебя разберусь. Иди натягивай холсты, всё равно до багета даже к выпуску не доберёшься. Оба задевают за полумёртвое-живое. Каким бы сильным ни был убийца, он всё же мечтает творить. Или это то, что не оставляет Тэхёна в покое: он покорил театральное искусство, повторил великие сонаты, бросил вызов выдающимся скульпторам и до сих пор соперничает с живописцами. Ким записал в собственные враги родного отца, отрёкся от родословной своей семьи и в точности повторяет вспыхивающие новые течения. Но ни одна его картина так и не увидела дневного света, облачившись в багет. Мотылёк с порванными крыльями почему-то не уходит, будто ждёт, когда в чужих глазах появится понимание. Впервые кажется, будто Тэхён пытается помочь, и это вызывает лишь тошноту с дрожью холода опустившейся температуры с улицы. И Чонгук оказывается прав, потому что это вовсе не помощь. Тэхён изящно скользит ладонью по воздуху и касается скульптуры, заставляя её на долю секунды ожить и в следующую громко умереть. Часы работы разбиваются вдребезги о пол аудитории, осколками умоляюще касаясь туфлей своего создателя. Чонгук готов поклясться, что слышал последний вдох своего нерождённого творения. Тлеющая сигарета кусает за пальцы, заставляет отпустить её, возвращает скульптору осознание произошедшего и забирает остатки разума. Тэхён получает своё: он обходит Чимина и забирает полную ненависть себе. — Я придушу тебя, — с нервной усмешкой проговаривает Чонгук, отталкиваясь от стены. И Тэхён в этот раз верит ему, чувствует сцепленные ладони взгляда дубовой коры на своей шее и разворачивается от своего кролика, убегая от него в лес. Наконец-то воспитал для себя убийцу. Оба знают, что бегством не спастись, силы неравномерны: пока художник меняет кисти в своих руках, Чонгук своими поднимает изваяния в полный рост и раскалывает камни. Тэхён всё же делает попытку использовать ещё хмельное сознание Чона, выбегает из кампуса и бежит к судье, на чьей земле все равны – на кладбище спрятаться проще всего. И на улице, где тьма пожирает всякий свет, их встречают вовсе не смерть и ловушки студентов. Запускается полугодовой обратный отсчёт. Зима обнимает территорию академии своим первым снегом, скрывая следы вернувшихся из бара и тайком ушедших на ночь. На этот же грязно-белый холст падает Тэхён, запнувшийся о ликующую смерть или пойманный своим убийцей, перекатывается по грязи смердящей травы и ударяется о камень головой, питая зиму первой кровью. Два сбитых дыхания перемешиваются в один прозрачный пар, растирая щёки румянцем и укалывая изнутри лёгкие. Чонгук перешагивает через художника, опускается на колени, ломая высохшие ветки, и сминает в ладони чужой воротник, медленно касаясь голой шеи. Придушит, как Тэхён придушил его многие годы назад, назвав бездарностью. Даже прятать не придётся: труп среди трупов искать не станут. Чужое присутствие они замечают не сразу, оба ощущают стеклянный взгляд, лишь когда Тэхён наконец-то испытывает недостаток кислорода, которого ему всегда было лишку. Язвы скрипача про кровь в глазах вырисовываются некрасиво красным рядом с болотными топями и лиловыми пятнами отпечатков на шее, быстро исчезая с ворвавшимся в лёгкие воздухом. Сознание требует перезапуска. Тэхён кашляет, выпотрошенный собственной смелостью, чувствует, как Чонгук слезает с него, поворачивается набок и видит их. Стеклянные глаза неотрывно наблюдают за попыткой убийства, лёжа рядом с художником на первом снегу. Чуть подальше смеётся пустая оболочка обладателя выколотых глаз. Запущен обратный отсчёт. Полугодовые игры на выживание объявлены первым трупом виолончелиста.