Eros: отвергнутые

      

Бог любви никогда не упускает случая…

«Любовь всегда была бедной и далёкой от идеала красоты и нежности, она несправедливо жестокая, привыкшая голой спать на твёрдой земле, на обочинах дорог, на порогах домов, ночевать в чистом поле. Согласно природе своей матери, она всегда бедствует…» — Что ты здесь забыл, Ким? Бедствие Тэхёна скоропостижно настигает его в холодный вечер ноября, кусающего своим морозом опускающейся ночи за голые щиколотки. Цепляется занозами за развязанные шнурки, катышками собирается на спине ничуть не согревающего пальто и пролезает под клетчатые, запятнанные масляными красками, брюки, оседая мурашками на бледной коже. Тэхён отчётливо помнит сплетни воркующих голубей вокруг, ластящийся смехом сумрак из-за распахнутой двери в башню и перья, спешно разбегающиеся в стороны от чужого присутствия. Не каждая из встреч настолько яркая до гравировки воспоминаний на сетчатке болотно-зелёных глаз. Не каждый раз они позволяют себе разговаривать друг с другом. Его бедствие выглядит непривычно кудрявым невежеством, смотрящим на него сверху вниз цветом дубовой коры своих глаз, трудно дышащим из-за запаха птичьего помёта и требовательно прогоняющим его из нелюдимого, пригретого художником места. Шестнадцатый год всё ещё отражается юношеской пухлостью на щеках, ярким румянцем, и для полноты картины не хватает только осыпающихся горячих поцелуев. Тэхён уверен, в семье, где все поколения служат благородной профессии врачей, нет места горячим поцелуям. Оттого его невежественное бедствие, посвятившее себя искусству, колется взглядом, бьёт словами и раздавливает действиями. Всё от недостатка несправедливо жестокой любви. «Однако следуя отцовской природе, она подстерегает красивых и благородных». К счастью, Тэхён далёк от идеала красоты и тем более красоты внутренней – благородия. Ему нет нужды страшиться участи, дарованной таким, как юный скульптор. — Что ты́ забыл здесь в такое время, Чон? — Похоже, перепутал твою комнату с птичником. «… она мужественна, дерзка и решительна, как безжалостный охотник; она изобретает ловушки и пытается всю жизнь философствовать; она ужасный оратор, ведьма и софист». Тэхён вытягивает смятый в нескольких местах лист из книги, нарочно медленно поднимая в брезгливом жесте за уголок, и переводит омерзительно-спокойный взгляд на юношу перед собой. Паутина эмоций Чонгука расползается на его фарфоровом лице, освещённом лишь светом горящего фонаря снаружи, но и этого достаточно, чтобы удостовериться в собственной догадке. — Это предназначено для тебя, не так ли? — самодовольно усмехается Тэхён, разворачивая рукопись к себе. — Почерк Юнги – твои работы по литературному искусству вовсе не твоей рукой написаны. Какая бездарность. — Сказал тот, чьи картины никогда не покидали стен учебной аудитории, никчёмность. Чонгук с хрустом переломов бумаги и гневной пылкостью вырывает из холодной ладони спрятанное для него стихотворение, выдыхая раскалённый воздух неприятного осознания. Место тайника придётся переносить. И всё из-за выскочки, едва достигающего его подбородка и хилого, как усохшая своими десятилетиями миссис Корпс, преподаватель литературы. Из-за него может появиться слишком много проблем. Они сомкнутся руками на горле – задушат сильнее окружающего их общества. Язык прилипает горькой чернильной обидой к нёбу, заставляя Чонгука резко развернуться и уйти, громко захлопнув дверь и спугнув ночующих голубей. Сонные птицы смехотворно сталкиваются меж собой, осыпают художника пухом и будто укрывают его на длинную ночь, растворяя в перепуганном гуле чужие слова. Искусство не поддаётся Чонгуку ни в одном его проявлении, потому как одарён он лишь талантом останавливать время и движение в скульптуре.       Тэхёну же подчинено всё многообразие искусства: от стихотворных строк до скачущих по линиям нот. Он прекрасный оратор, одарённый драматург и великолепен во всём, чего бы ни коснулась его рука. Однако лишь живопись, по венам сочащаяся ни одним поколением, воспротивилась рождённому гением, а потому его холсты никогда не надевали на себя багет. Ким, шмыгнув промозглостью и остаточным ароматом выпечки, съеденной не им, подгибает острые колени, подошвой задевая неровности щелей рассохшихся досок, и возвращает взгляд к шершавым, как ладони художника, страницам книги. «Любовь оправдывает только одна история взаимности: история Эроса и Психеи». Никчёмность и бездарность. Это могло бы послужить оправданием тому, что произойдёт спустя четыре года? В такой же мерзкий своей капризной погодой, холодный ноябрь: тогда всю территорию частной академии искусств обнял первый снег, скрыв под собой не только чернь земли, но и первый труп студента, который нашли именно они.

Бог любви никогда не упускает случая… продемонстрировать своё коварство.