Несовершенство

Началось. Что должен испытывать шестнадцатилетний подросток, когда борется не только за свою жизнь, но и за жизни чужих ему людей, товарищей, собственной семьи и, в целом, будущего своей страны? Откуда ему брать решимость, смелость, чем он руководствуется, рискуя собственной жизнью? Шестнадцать лет - это такой возраст - первой любви, новых потрясений, чрезмерно ярких эмоций, возвышенной идеи и где-то всё ещё детского видения окружающего мира. Это возраст опасный своей экспрессивностью и риском как эмоциональной, так и физической гибели от тех же первой любви, новых потрясений, чрезмерно ярких эмоций, возвышенной идеи и детского видения окружающего мира. Молодые люди балансируют на грани жизни и смерти в этот период. И как же они могут нести параллельно с такой ношей собственного переходного возраста или подросткового кризиса бремя мира взрослых людей, которые уже пережили и свой кризис, и свои потрясения, и свою первую любовь? Откуда им брать силы, как и находить всю ту энергию, которой они должны ещё дать правильный путь, несомненно победить и тем временем остаться в живых? Ни Киришима, ни Бакуго, ни подавно Мидория с Тодороки не думали об этом.  Об этом думали окружающие - те самые взрослые, профессиональные герои, их родители, наблюдая за мучениями своих потомков, последователей и детей. Они были вынужденными зрителями, а юные ученики - героями - не в смысле своей профессиональной деятельности, а в смысле отыгрывающих роль в очередном акте театрального спектакля под названием «История Японии».  Мать Киришимы была женщиной сильного характера, в хорошей компании - порядочной веселости, а самой по себе очень ранимой, впечатлительной и невероятно чувственной по отношению к семейным ценностям и человеческим отношениям. Возможно, поэтому она создала для себя причину уйти из государственной службы, не выдерживая сердцем всего там происходящего. Тем не менее, она была человеком упертым, справедливым и достаточно требовательным, особенно, когда у нее образовалась семья, которая стала главным ориентиром в ее жизни. Не смотря на все свои склоки с выбранным партнером - она искренне его любила именной той самой долгосрочной любовью, выраженной в доверии и взаимном уважении, чем - она была уверена, и это было на самом деле - ей отплачивали. И в этих отношениях, сперва на порывах страсти, затем - по воле случая - у нее, из ее живота, ее плоти и крови - на свет появились двое мальчишек, самых родных и дорогих для нее человека. И она была именно матерью - где-то жестокой, где-то мягкой, где-то совершающей ошибки, гордой и податливой. Она не была идеальна, она часто была плохой, но она была полноценной матерью - отдающей всю себя без остатка своим малолетним детям, полностью интересуясь их жизнями, проблемами, самочувствием и так далее вплоть до того, как они ходили в туалет - нет ли у них с этим проблем, как бы стыдно для кого-то это не звучало. Потому что даже от проглоченной впопыхах еды, от укола пальца не об тот предмет, не говоря уже о проблемах с кишечником - от всего можно было умереть. И никакой матери никогда в жизни не пожелаешь застать смерть собственного ребенка. И, увы, матери Киришимы пришлось. Это - навсегда кровоточащая рана, отрезанный кусок сердца, расколотая на куски душа и разрушенная часть жизни. Для нее он останется навсегда жив в подстертых воспоминаниях, выцветших фотографиях и подступающих слезах. Эту боль мало кто способен пережить, безусловно, отпечатавшуюся навечно, как клеймо, на этом человеке. И вот мать Киришимы смотрела в экран маленького телевизора, висящего в углу небольшой кухни, с немым ужасом и неистовым страхом. Всё, что с огрехами транслировал канал, отзывалось у нее внутри дребезжащими органами, накатывающей паникой. Она то вставала, то садилась, мяла полотенце в руках, хваталась за пульт, делая громче, потом тише, и глазами, своими маленькими черными глазами, провалившимися внутрь глазниц в темных кругах повышенного артериального давления, искала красные пятна, чтобы узнать в них своего сына. И пару раз находила, хваталась за сердце, шепча молитву, а после снова судорожно выискивала его в том, как ей даже не казалось - аду, где он находился. Синий огонь оставлял на теле женщины ожоги, а рассыпающийся в прах город - заставлял ее гнить. И в какой-то момент ей пришлось зажмуриться, выронив несколько слез, когда в экране показали для нее отдаленно знакомого светловолосого юношу, которого она узнала только по его взрывной причуде. Она вновь раскрыла веки, а потом поспешно их закрыла, зарываясь лицом в полотенце, все равно видя перед собой его неестественно спокойно лежащее тело, тишину от отсутствия хлопков взрывной силы и большое, багровое пятно, растекающееся на груди. Губы громко шептали молитву Богу или даже Богам, кто бы мог ее услышать, а ей было искренне жаль этого юного героя и его родителей, наверняка увидевших, как и она, момент его трагической смерти. А потом она извинялась громко, как-то даже безумно, захлебываясь в слезах, как и, возможно, не любой человек, но, абсолютно точно, любая мать - благодарная за то, что это был не ее сын, не ее ребенок. И женщину нельзя было за это винить, только принять как факт то, что для нее хоть рухнет весь мир - будет все равно - лишь бы осталось целым и невредимым ее дитя.  - Боже мой, - она запоздало подняла глаза обратно в экран, не видя в нем абсолютно ничего за пеленой позднего смирения, - я отправила сына на смерть.  На смерть ли? Киришима не думал умирать, не смотря на то, сколько раз он сталкивался с ней в последние дни. Они не были знакомы лично, но видели друг друга издалека. Иногда она стояла рядом и слабо касалась костлявой рукой его теплой и окровавленной от бесконечной борьбы за жизнь. Смерть не была жадной, терпеливо наблюдая за происходящим, нависая над любым пострадавшим, как мама над ребенком, пока его старались реанимировать, либо окутывала холодом, позволяя сделать последний вдох. Эйджиро ее ненавидел, искренне страшился не только говорить о ней, но даже думать малейшую мысль. А она заставляла, навязчиво маяча перед глазами, сжимая гнилыми зубами юное сердце, всматриваясь в красочное, молодое нутро пустыми глазницами. Юноша бежал, как угорелый, по разбитой дороге, тормозил с трудом, заносимый по инерции в сторону, подобно дрифтящей машине. Он закрывал своим телом товарищей от опаляющего и безжалостного синего огня, срывал голос, крича какие-то сигналы, иногда даже не особо понимая их смысловое значение. Его хватали то за руки, то за плечи, на него опирались, от него отталкивались, а он стоял стойко, на ногах, не падал и даже не допускал такой мысли.  - Красный Бунтарь! - Есть! - Красный Бунтарь! - Здесь! - Красный…! - Бакуго! Он резко обернулся, чтобы рассмотреть в дыму, пыли и хаосе, широко держа свои саднящие от грязи глаза открытыми, Каминари, который что-то остервенело кричал. - Разряд..! - пытался позвать его Бунтарь, но новый поток пламени заглушил собой всё, как и продолжающуюся битву младшего Тодороки со своим старшим братом. - Киришима! - Тенья окликнул его с другой стороны, и он машинально двинулся туда. - Бакуго..!   Эйджиро замер, а потом крутанулся назад, на Денки, так резко, что закружилась голова. - Он умер!  Хлопок в ладоши, выключивший за секунду восприятие всего вокруг. Колени Бунтаря подкосились, и он не заметил, как упал прямо на ходу, прочесав под собственным весом незатвердевшими коленями и ладонями каменистую землю, раздирая их до кровавых борозд. И даже новый очаг боли не вывел его из странного оцепенения. Он не мог подняться, каждый раз отталкиваясь и стараясь встать прямо, как снова падал, не понимая где - безобразная земля, где - ясное голубое небо. Взрыв поблизости оглушил одно ухо, наполняя писком и так гудящую голову. Его грубо подхватили чужие руки. Сверху что-то кричали, а потом труханули, потянули куда-то, оттаскивая от удара врага.  - Эй, Киришима! - Серо расплывался в глазах. Он вздернул ударопрочный пластик своего шлема, чтобы посмотреть на друга обеспокоенным лицом, проверить его состояние. - Ты тут?! Киришима!  - Всё нормально, - машинально проговорил парень, вновь стараясь подняться, цепляясь пальцами за порушенный бетон за спиной. - Бакуго… - Не думай об этом! - Ханта схватил его голову, заставляя смотреть на себя. - Не думай! - Он… - С ним профи! Он там не один, они не дадут ему умереть! Сейчас главное нам не сдохнуть, слышишь?! - Да, - Эйджиро вяло кивал, легко соглашаясь. - Целлофан! - закричали снаружи разрушенного здания. - Здесь! Давай, брат, соберись! Без тебя мы не сможем!  - Я в норме. - Отлично, вставай. И он встал. Глубокий вздох, решительный шаг, вновь опаляющее кожу пламя, сажа, обкладывающая легкие, запах гари, машинного масла, металла и штукатурки. Он не в норме, господи. Он был совершенно не в норме, сдерживая удушающие рыдания. Он несся навстречу ей - гребанной Смерти, желая переломать ей руки и в тот же момент умоляя забрать его с собой. Ему кричали вслед, провожали шокированными глазами, пытались остановить клейкими лентами, разрываемые острыми зубами, и даже быстрый староста, преградивший путь. Киришима ничего не видел, потерявший голову, обезумевший на первый взгляд, но он был в своем уме и слишком ясно ощущал распирающую внутри, дикую, разрывающую на куски всего его - боль. Он кричал на нее, на Смерть, проклинал ее существование, а потом взывал к справедливости, к благородству, прося дать шанс, быть просто добрее к его другу, к его товарищу, к очень важному для него человеку. Чтобы она его не забирала, не отнимала его у него. И, кажется, он умер тогда. Когда могущественный огненный столб ударил по его окрепшему телу, приняв на себя всю мощь, дабы уберечь всех позади - Киришима был уже не там.  - Красный…!  Не зовите. В тот момент он умер, утратил какую-то часть себя. Ведомый чем-то извне, положил часть своей души на костлявые руки Смерти, добровольно ее отдавая, не обменивая ни на что. Возможно, поэтому он еще остался в этом мире, в уме, в себе, к сожалению, понимающий, что происходит, к несчастью, продолжающий бороться, отдаленно помня о родных, о друзьях, о всех тех людях, которых нужно было спасти. А нужно ли? Он не слушал, как Ханта говорил, что оказался прав, и Бакуго продолжил бороться с непобедимым Все-За-Одного. Но Красный Бунтарь действовал автоматически, играл дальше предоставленную ему роль второстепенного героя, о котором когда-то говорил Монома. Он помогал, чем мог. Делал всё, что было по силам. Выкладывался выше своего предела.  И был бесполезен.  Война закончилась. 

***

Мать Киришимы крутилась возле зеркала, лакируя волосы большим количеством фиксирующего средства. Она хваталась то за расческу, то снова за металлический баллончик, орошая прическу по кругу головы.  - Не заставляй себя… - звучал мужской голос из динамика телефона, лежащего на раковине. На экране считались секунды звонка с «Муж», поставленного на громкую связь. - Я не заставляю, я должна, - строго отвечала женщина, суетливо бегая глазами по ванной комнате. Она схватила черную накидку с вешалки, ловко накрыв ею свои округлые плечи. - Разве ты не помнишь, когда она приходила к нам в гости? Тогда еще Эйджиро был маленьким. Они играли на заднем дворе… - Помню. - …а она постоянно угощала нас яблочными пирогами. Мне ли не знать, что значит потерять ребенка? Я должна выразить соболезнования.  - Ты много на себя берешь, - коротко ответил отец Киришимы, на заднем фоне которого что-то методично жужжало или стукало, создавая в динамике шум.  - Как всегда, - самоуверенно ответила женщина, мазнув губы темно-красной помадой. - Я так и не смогла дозвониться сыну. Возможно, он опять потерял или разбил телефон, - по ту сторону ничего не сказали, но звук работы какой-то механики давал понять, что человек всё еще на связи. - Дозвонилась до учителя. Он сказал, что с Эйджиро всё в порядке… - мать Киришимы тяжело выдохнула и замедлилась, всматриваясь в свое отражение. - Думаю, надо было поехать… - Ты бы ему только мешала. - Я беспокоюсь! - резко прикрикнула она, вцепившись пальцами в сумку. - А ты, я вижу, спокоен! - Нет, но работа отвлекает, - на заднем фоне мужчину позвали, но он ничего не ответил, видимо, показав что-то жестом, дабы никак не прерывать разговор с женой.  - Работа… - причитала женщина, шустро выйдя в прихожую дома. Она резко бросила черные туфли на маленьком каблуке, затем нырнув в них ступнями в капроновых колготках. - Да, у тебя важная работа… - как-то с издевкой продолжала брюнетка, а потом притормозила, осмотрев пустоту дома. Ей ничего не отвечали из телефона, который удерживали пухлые пальцы с аккуратным маникюром. Она знала, что работа и вправду важная - ее мужа вызвали чинить генераторы в местной больнице, в которой произошло отключение энергии из-за обрыва кабелей с электростанции в пределах Токио. Спустя минуту солидарного молчания она сменила режим и приложила гаджет к уху, открыв при этом входную дверь.  - Я пошла… - Будь осторожна, - сразу заговорил муж. - Если станет плохо - иди домой. - Да, - отстраненно ответила женщина, проворачивая ключ в замке, а потом снова замедлилась, думая о чем-то. - Когда ты возвращаешься?  - В пятницу, если меня подменят. - А если нет? - Тогда через пятницу. - Боже, как долго! - воскликнула мать Киришимы в сердцах. - Скажи всем, что тебе нужно срочно домой - жена больна! - Они знают, что мне нужно домой, - по ту сторону тихо усмехнулись. - Я постараюсь. - Постарайся уж! Ладно, кладу трубку!  - Люблю тебя. - И я тебя… - как-то тихо проговорила женщина, услышав в голосе мужа улыбку, а после завершила звонок. Она смотрела еще некоторое время в экран, закрывая контакты, что позволило увидеть заставку со старой фотографией ее семьи, сохраненной несколько лет назад. Она сама сделала это фото, на котором супруг и Эйджиро сидели на корточках, ковыряясь в рыболовных снастях, а еще маленький младший сын держал за леску небольшую рыбу, в удивлении открыв рот. Женщина мягко улыбнулась, а затем собрала всю решимость, двинувшись вниз по улице. Цоканье ее каблучков о вымощенные тропинки отдавалось эхом от частных домов вокруг, заполняя собой утреннюю пустоту. Она решительно двигалась к небольшому скоплению людей, черным шифоновым лентам, развивающимся от легких порывов ветра и запутавшимся в прутьях металлического забора. Внутри сжималось сердце, на душе было ожидаемо тоскливо, и по мере приближения новой фигуры - чужие взгляды обращались в ее сторону. Когда женщина подошла ближе - тучный мужчина без особого желания отошел в сторону, позволяя ей пройти во двор. Она перешагнула металл калитки и, зная еще с прошлого куда идти, медленно проследовала к дому, не обращая внимания на тихие разговоры гостей вокруг. Дверь была открыта, позволяя всем входить и выходить, потому гостья легко прошагала внутрь, разулась, отставив свою обувь аккуратно в сторону, ко множество чужой в таких же черных тонах и, немного покрутив головой, хотела пойти налево, откуда слышались голоса, как в ее руку вцепилась какая-то сухая старушка. - Вы только пришли? - А, да… - В той стороне стол. Если хотите встретиться с хозяйкой - Вам сюда… - Благодарю, - мать Киришимы сдержанно кивнула и направилась туда, куда ей указали, встав возле закрытой двери. Она глубоко вдохнула, набираясь мужества, и медленно отодвинула створку в сторону, сразу обратив на себя внимание. Посередине комнаты было множество цветов, в которых возвышался портрет юной девушки, сдержанно улыбавшейся на каждого вошедшего. Справа медленно поднялась худая женщина в черных одеждах, которую окружали ее родственники, и прошла ближе к пришедшей соседке. Брюнетка сглотнула, увидев заплаканное лицо, а потом, уважительно ее проигнорировав, прошла сначала к подушке посередине. Она опустилась на нее коленями, медленно поклонилась, что-то прошептала, сложив ладони в молебном жесте, а потом с некоторым трудом поднялась из-за узкого платья. Затем Мать Киришимы обернулась, решительно пройдя к своей знакомой. - Соболезную твоей утрате… - тихо выговорила она, сведя брови в жалостливом жесте, а растрепанная женщина в ответ ей кивнула, всматриваясь отрешенным взглядом полным слез. Она ничего не ответила, а подоспевшая какая-то тетка проговорила, что помянуть почившую можно в левой комнате по коридору. Брюнетка снова поблагодарила, обвела взглядом помещение, затем всё-таки тактично его покинув. Она прошла по слабо освещенному коридору в зал, где стояло несколько столов с редкой едой и выпивкой. - Прошу прощения, - женщина подошла к ближайшему мужчине возле двери, а он незаинтересованно глянул в ответ. - Где здесь ящик… Или кто принимает помощь?  - Да вон, - он махнул головой в сторону, назвав чье-то имя, как-то наивно полагая, что ее все знали. Мать Киришимы нахмурилась с его глупости и двинулась в сторону, спрашивая каждого встречного озвученное имя, пока ее вновь не привели к той сухой старушке. Она отдала ей конверт с деньгами, который бабка шустро запрятала в широкий карман своего кимоно.  - Не уходите еще, помяните девочку… - говорила она жалобно, из-за чего матери Киришимы пришлось вернуться в зал и опуститься на свободное место. Ей поднесли рисовые шарики и бульон, и пока она медленно поглощала еду - в помещение вошла хозяйка дома в окружении всё тех же своих родственников. Она опустилась за стол неподалеку, придерживаемая своими братьями и сестрами, либо кем-то еще, о статусе которых приходилось гадать. Ее вид был вымученным, с большими кругами под глазами и красным носом от постоянного плача. Они начали есть и выпивать саке, рассуждать на какие-то темы, пока не заговорили о прошедших днях, войне, Всемогущем и героях. Мать Киришимы допивала бульон, не желая вслушиваться в чужие обсуждения, уже поднявшись с места, как на нее все обернулись. Она замедлилась, слегка растерянно посмотрев в ответ, но продолжая двигаться к выходу. - Киришима, - ее окликнули, - как там Эйджиро? - этот вопрос задал какой-то мужчина, которого женщина помнила лишь отдаленно. Она обернулась, смело одарив его прямым взглядом. - Что Вы имеете в виду?  - Он же участвовал там, - продолжил говорящий, - в битве с преступниками, в Сидзуоке. Он ученик какой-то там академии… - ЮЭй, - подсказала ему рядом сидящая женщина. - У них Всемогущий преподавал. - Точно. - Всемогущий сдал совсем, помните, Камино? - Стал дряхлым стариком. Чему в таком виде он может учить? - В принципе, чему там могут учить? - заговорил усатый мужик, продолжая сумбурный диалог. Мать Киришимы, видя, что от нее отстало чужое внимание, хотела молча покинуть помещение, как ее вновь окликнули: - Киришима! Ты не ответила. - Какой ответ Вы хотите услышать? - резко спросила она, развернувшись. - К чему спрашиваете? - Что за тон? - возмутилась одна из сидящих, а после все укоризненно замолчали, отозвавшись у брюнетки внутри чувством вины за, возможно, излишнюю грубость в такой обстановке. - Он жив и здоров, верно? - заговорила хозяйка дома, промокнув платком глаза. - Верно?  - Да, - коротко ответила женщина, сжав руками сумочку.  - Ты же знаешь, как умерла моя дочь?  Мать Киришимы ничего не ответила, на самом деле, не совсем точно зная причину гибели девочки. И она сама себе удивилась, даже не подумав выяснить обстоятельства смерти, прежде чем идти на помины.  - Я… - Она умерла там, в Нумадзу, - продолжила женщина, чей голос задрожал, - под носом лучших героев страны.  Брюнетка сжала губы из-за спазма, сковавшего горло. Вокруг была мертвая тишина, охватив всех некоторым оледенением от звучавшего надрывного голоса горюющего человека.  - Она звала на помощь! Ее придавило камнями! Мою девочку..! Женщину захватали за руки и попытались успокоить, видя, как она вновь распаляется.  - Ей никто не помог! Было слишком поздно!  Мать Киришимы стояла на месте, терпеливо выслушивая чужие страдания, пропуская их через себя. Она слишком хорошо знала это чувство и понимала, как необходимы в такие моменты просто терпение и принятие, молчаливая поддержка… - Твой сын - герой?! - резко выпалила хозяйка дома. - Да какой он герой?! Где он был, когда моя дочь умирала?!  - Чт… - брюнетка резко выпрямилась в спине, вздернув голову. - Сколько там было этих чертовых героев?! Кому они помогли?! Почему они не спасли моего ребенка?! Какое право ты имеешь скорбеть?! Почему твой сын жив и здоров?! А моя девочка… Моя девочка!  Она горько заплакала, подхватываемая родственниками. Все присутствующие кинулись к ней с утешениями, с водой и прохладными тряпками, иногда даже сбивая мать Киришимы, стоящую прямо в дверях. А она стояла на месте, широкими глазами смотря на открывшуюся перед собой картину эпохи ренессанса и со всей своей стойкостью ждала. Внутри у нее клокотало сердце, к голове прилили жар и боль, но она стояла и ждала, когда шум вокруг стихнет, когда хозяйку дома немного приведут в себя… - Да! - громко заговорила она. Даже слишком громко, будто специально желая быть услышанной даже вне стен традиционного японского дома. - Мой сын был там! И он бился с этими злостными преступниками, чтобы эти преступники не пришли в наши дома и не забрали наш покой, не поубивали всех нас!  - Киришима… - ее старались перебить, но она, вдохнув в легкие еще больше воздуха, продолжила говорить громче, не ощущая боль в голосовых связках. - Но он ребенок! Ему всего шестнадцать лет! - ее схватили за руку, но женщина резко ее выдернула. - Он еще совсем молод! Ему всех не спасти! Вы сами видели, какие там были бои, какая жестокость, какая опасность!  - Киришима..! Женщина смотрела глазами полными праведных слез на присутствующих то осуждающе качающих головой, то морщившихся от громкости ее голоса, то на хозяйку дома, утешаемую кем-то и совершенно пренебрегающую ею своим поведением.  - Он - герой! - резко отрезала мать Киришимы, звонко щелкнув острыми зубами, теперь точно обрывая всех, кто ее перебивал, и привлекая внимание всех, кто игнорировал. - Он - герой, а не Бог!  Она резко развернулась на месте и вышла из комнаты, грубо растолкав плечами стоящих в дверях людей. Ноги повели ее ко входу, быстро нашли туфли и уже, будто забивая гвозди, ударяясь на каждый шаг об асфальт, следовали обратно к собственному дому.  - Ничего святого в них нет… - зло цедила женщина сквозь зубы, остервенело смахивая с щек бегущие слезы. А когда она вошла внутрь собственной спасительной прихожей, слишком резко сбрасывая находу обувь, поспешно опустилась на банкетку, восстанавливая дыхание.  - Он сам еле живой! Они были бы счастливы, если бы он умер?! Мой сын им виноват..! Мой сыночек… - она заплакала из-за тоски, одолевающей сердце, из-за обиды на тех людей, хоть и понимала чувства матери, потерявшей ребенка. Той был сейчас виноват весь мир, а эта была готова его потерять ради своего сына.  Эйджиро метался по больнице, как ненормальный. Он не мог сидеть на месте и постоянно вставал с койки, насильно усаживаемый обратно причитающим о его здоровье Денки и злым от непослушания Сато. Они были более-менее на ногах, проведывали пострадавших одноклассников и задержались у Киришимы, немного с испугом наблюдая за его странным поведением. А он, перебинтованный с ног до головы, с трудом скрывающий все свои набухшие волдыри от ожогов, порывался выйти. И в один момент он пробился сквозь блокаду из друзей и босиком побежал на верхний этаж. Сначала он заглянул в палату к Тодороки, столкнувшись с его семьей, а потом поспешно двинулся дальше - к Мидории. Там же он увидел его плачущую мать, о чем-то говорящего Всемогущего и еще бессознательного одноклассника. А затем была она - дверь, перед которой у него подкосились ноги. Каминари ловко подхватил Бунтаря и помог устоять. Внутри палаты было чисто и свободно, двое взрослых людей сгорбленными спинами закрывали лежащего пациента. Большего юношам увидеть не дали - Айзава грубо одернул их обратно.  - Киришима! Это уже твой третий побег за эти дни! - воскликнула медсестра, стоящая с учителем рядом и, видимо, до этого обсуждающая что-то по поводу рекомендаций врача. - Он просыпался? - парень проигнорировал претензию в свою сторону, глянув на Шоту, а тот немного отвел взгляд, не выдержав слишком вымученных и жалобных глаз своего ученика. - Еще нет, но врачи говорят, он идет на поправку. - Ну, вот! Я же говорил! - Каминари хлопнул друга по плечу, а тот опустил голову, закрыв лицо волосами.  - Понял, извините за беспокойство… - услужливо промямлил он, собираясь вернуться в палату, но его остановили.  - Кстати, - Айзава сунул руки в карманы черных штанов, - звонили твои родители, - Киришима вновь посмотрел на учителя лишь слегка приподняв брови, будто впервые узнав, что у него есть эти самые родители, - сейчас уже ходят несколько поездов в Чибу. Как только почувствуешь себя лучше - можешь поехать домой в сопровождении про-героя.  - А… - юноша резко выдохнул, принимая теперь более живое выражение лица, а не отрешенное и пустое, как раньше. - Я правда могу поехать? - Конечно, - учитель слегка удивился такому вопросу. - Они хотели приехать сами, но я сказал им честно, что, возможно, тебе это доставит неудобства. Извини, если оказался не прав. - Нет-нет, всё хорошо. Вы правы, большое спасибо! - Киришима резко поклонился, а потом медленно выпрямился, позабыв о множественных ранениях по всему телу. - Спасибо…  Через еще пару дней Бакуго пришел в себя, и Киришима, убедившись, что друг в более-менее стабильном состоянии, у него есть внимание и опека со стороны взрослых и геройских товарищей, засобирался домой. Он постоянно кружил вокруг его палаты, выглядывал капну светлых волос из-за чужих плеч в белых халатах, рассматривал его родителей издалека, а затем снова и снова подгоняемый Айзавой закинул сумку на плечо и выписался из больницы. Не то, чтобы его прогоняли, но он сам бы не уехал, поэтому юноша был рад настойчивости своего классного руководителя. Киришима медленно плелся до машины выделенного про-героя. Ехал до вокзала молча, рассматривая разрушенный город, развернутые спасательные операции, множество карет скорой помощи, экскаваторов и черных пакетов. Он шумно вдохнул и выдохнул, когда сел в единственный в данный момент поезд. Тот был полупустым, ехал быстро, унося вместе с собой все зрелища Мусутафу и префектуры Сидзуока, заменяя их бескрайними полями, реками, а под вечер - темнотой пасмурного неба и редким дождем. Эйджиро проваливался в сон, а потом резко просыпался от снящихся кошмаров, от искореженных лиц множества спасенных им людей, от боли, окутывающей жаром обожженное тело, от Бакуго и его огромной уродливой раны на груди, которую Киришима увидел случайно один раз в больнице, но та отпечаталась четким силуэтом в его глазах. Нормально не думалось, не дышалось, юноша иногда потерянно смотрел по сторонам, ловя на себе подозрительные взгляды хмурых пассажиров, постоянно отходил в туалет и стоял над маленьким унитазом. Под движением мчащегося поезда его болтало, тошнота то нарастала, то отступала, а он тупо смотрел на металлический поднятый стульчак, чувствуя быстрый пульс сердца. И он немного злился, что не мог расслабиться, а затем, когда все-таки удавалось опустошить мочевой, в котором практически не было мочи, потому что вода не лезла в горло - упирался мокрыми после мытья руками в раковину, стараясь привести себя в чувство. И так множество раз за поездку, кажущуюся ему слишком долгой и от того еще более мучительной. Когда поезд остановился - было очень раннее утро. Юноша поверхностно спал, навалившись головой на окно и, услышав вокруг возню - резко проснулся, сглотнул слюну и сам поспешил достать сумку с верхней полки. С трудом на негнущихся ногах спустившись с вагона, он на автоматизме шагал к зданию вокзала, а там к выходу, а там на парковку, за которой была остановка общественного транспорта. Людей вокруг практически не было, а если и было - они быстро рассасывались по машинам и автобусам, либо просто исчезали в густом белоснежном тумане, заполнившем собой улицу. Эйджиро пару раз споткнулся, замедленно понимая, что виновата не выступающая плитка, а его неподнимащиеся ноги. Он показывал документы единственному проверяющему, а затем сидел на лавке совсем один, ожидая нужный транспорт. И только спустя минут восемь парень понял, что не помнит нужного номера. Он в какой-то странной панике старался отковырять в голове воспоминания, связанные с этим, но не смог. Еще несколько тщетных попыток, после чего Киришиме пришло долгожданное смирение, а за ним и спокойствие. Не было в этом ничего страшного. В этом всем не было совершенно ничего страшного. Потому он решил идти пешком. И шел, пока не свернул с перекрестка на пустую трассу, ведущую сугубо прямо в его небольшой город под названием Татеяма. Щеки с ушами онемели от холода и влажности, окружающая тишина и звук собственных шагов о камни обочины по-своему убаюкивали, и лишь иногда тихий мотор редкой проезжающей на высокой скорости машины разрушал эту окутывающую спокойствием атмосферу. Эйджиро смотрел перед собой, иногда поворачивая голову на поля с лесополосами, невидимые за туманом, но находящиеся там, а затем поднимал голову в серо-белое небо. Он был тут совсем один, наедине с окружающей природой Чибы, молчаливой дымкой, пустотой дороги. И он заплакал. Плакал сначала тихо, крупными слезами, потом все сильнее и сильнее, пока туман не хватал его всхлипы, быстро их в себе растворяя и своими маленькими капельками не мешаясь с соленой влагой на черных ресницах. Эйджиро с каждой секундой распалялся, разрушался в своих чувствах и больше не мог их держать. Он горевал, прокручивая всё случившееся, а затем, на мысли о состоянии Бакуго, душераздирающе зарыдал. Его горловые стоны и громкие возгласы никто не слышал, так и оставаясь здесь, на пустой трассе Чибы. А он все тер щеки руками, иногда останавливаясь, садясь на корточки, вновь вставая. Он то злился, то отчаивался, то снова просто скулил, надрывая горло, не щадя глаза. Ему ужасно хотелось все это выплеснуть, выплакать, и он позволил себе это только здесь, где никого не было. Спасибо туману за его присутствие, дороге за свою протяженность. Они его не оставляли, ведя вплоть до пустых улиц поселка, все еще были с ним, когда он шел по аккуратным тротуарам, остаточно шмыгая под нос, прокашливаясь в горле. Киришима смотрел саднящими глазами на знакомые домики, вывеску закрытого местного продуктового и подвала с ретро-автоматами, чувствуя внутри долгожданное опустошение, отсутствие каких-либо мыслей и переживаний. Он завернул за угол, прошел квартал, затем вновь повернув на более узкую улицу. Шел немного вверх, преодолевал ступеньки на подъем, тащил себя на возвышенность, за которой уже скоро должен был быть его дом. Юноша двигался вяло, просто заставляя себя делать шаги, смотрел по сторонам расфокусированным взглядом, затем переведя внимание прямо, когда из-за крутого спуска дороги не показался до родного знакомый поворот. Он свернул, вышел на свою улицу, сделал пару шагов, замедлившись. По мере приближения темная фигура впереди становилась четче, пока Эйджиро по росту и комплекции не понял кто это. И он смотрел как-то тупо на женщину, ходящую взад вперед по улице, покачиваясь из стороны в сторону. Она комкала руками большую черную куртку, сильнее ею запахиваясь, медленно поворачивала голову в разные стороны, и в какой-то момент остановилась, всматриваясь в сторону прохожего. А у него внутри так сильно что-то подступило, что его затрясло. - Мама… - проговорил он, ощутив как сразу задрожал подбородок и намокли глаза. Более глубокий судорожный вдох: - Мама! - Эйджиро! - крикнули ему моментально в ответ. Он видел, как женщина напрягается, начинает срываться на быстрый шаг, а затем разводит руки в стороны: - Сынок!  Он сорвался и побежал навстречу ее объятиям, ее теплой груди. Его израненные пальцы вцепились в нее, как в спасательный жилет во время шторма, нос зарылся в теплую пахучую шею, сразу вдыхая аромат духов, мыла и материнского молочного запаха. Когда его спину крепко обняли - он вновь заплакал, задрожал всем телом, ощущая, как его гладят по лопаткам, как сильно к себе прижимают, что-то утешающе говорят. Юношу спустя некоторое время завели в дом, помогли раздеться, снова крепко обняли. Он рассматривал обеспокоенное лицо матери, которая натянуто ему улыбалась, вытирала своими горячими ладонями его щеки, еле сдерживая собственные слезы. - Прими горячую ванну, - говорила она, параллельно копошась во всем вокруг, - я только-только приготовила твое любимое мясо. Пока еще горяченькое - покушаешь, там и чай выпьем. Юноша не мог сказать и слова из-за опухшего языка и неприятно болящих связок, будто прямо сейчас их поразила ангина. Он согласно кивал, смотрел на женщину, которая его поторапливала и направляла. Она провела его к ванной комнате, шустро сбегала за свежей одеждой, наизусть зная сыновий любимый домашний костюм. Ей не нужны были его благодарности, ответные реакции, ей ничего от него не было нужно - лишь бы он просто был в порядке и ни в чем не нуждался. Когда за дверьми зазвучал звук воды - мать Киришимы забежала на кухню, включила подогреваться еду, чтобы она не остыла, а затем села за стол и принялась ждать, промакивая глаза салфеткой, дабы сын не увидел ее слез. Эйджиро мылся привычными движениями, также вытирался и одевался, специально не смотря в зеркало над раковиной. Он водил потеряно глазами вокруг себя, затем, открыв дверь, увидел домашние тапочки, которые искал. Мама забыла принести их заранее, но решила не вторгаться в личное пространство, когда юноша уже начал принимать ванну - потому оставила их снаружи. Киришима шмыгнул носом от этой мысли, сдержав подступивший благодарный плачь, и медленно прошел на кухню, откуда очень приятно пахло. Женщина сразу подскочила, заулыбалась, а затем начала накладывать еду, пока он усаживался на свою табуретку возле стены, уперевшись в нее широким плечом. Под нос поставили миски с рисом и мясом в кисло-сладком соусе, закуски из репки, капусты и корейской морковки. Эйджиро взял палочки, подхватил один кусочек свинины, засунув его в рот. Было очень-очень вкусно, но зубы не хотели жевать, а горло - глотать. Он с трудом расправился с мясом и уставился в тарелки, просто не зная что делать.  - Если не хочешь - не заставляй себя, - сразу проговорили рядом, и парень поднял опухшие глаза на мать. Та улыбнулась, шустро переведя внимание на холодильник: - Я могу быстренько сварить суп из водорослей, если ты не хочешь мяса… - Нет, я… - юноша не узнал свой севший голос и даже вздрогнул, а затем слабо прокашлялся, когда на него перевели глаза, - извини, нет, я поем… Хотел сказать спасибо, очень вкусно. Приятного аппетита. Он вяло улыбнулся и, глубже вдохнув, набравшись своих последних сил, подхватил следующий кусочек мяса, принудительно заталкивая его в рот. Женщина рядом еле держала слезы, а потом быстро заморгала, поспешно стерла влагу полотенцем и поставила на плиту чайник. - Кстати, - она хорошо знала, о чем не стоило говорить, но выносить тишину было просто невозможно, потому судорожно вспоминала в голове все последние новости, - твоей тете сделали предложение!  - А? - Эйджиро не сразу понял о чем речь, а потом, с трудом напряг мозг, начиная думать об озвученном. - В Китае?  - Да, представляешь? - мать вновь села за стол, удерживая в руках упаковку душистого травяного чая. Она старалась напустить на себя эмоции, что у нее неплохо получалось: - Твоя тетка прожужжала мне все уши. Свадьба будет в Гуанчжоу через месяц, не знаю, правда, лететь или нет… - Она нас пригласила? - выдал логичную мысль Киришима, представляя свою родственницу в белом платье. - Конечно, она нас пригласила! Ну, ты там посмотришь по своей занятости… - женщина вновь встала с места, взяв закипевший чайник, - если будет возможность - полетим все вместе. Почему нет? - А папа? - Эйджиро моргнул, затем, повернувшись куда-то назад, вслушался в пустоту дома. - А где брат?  - Твой отец приедет завтра, его вызвали по работе. А младшенький сейчас гостит у бабушки.  - М… - юноша продолжил есть, только сейчас заметив, что уже мог более-менее прожевывать еду и ее проглатывать, наслаждаясь приятным вкусом. - Так вот… - женщина разлила ароматный чай, достав коробку с выпечкой, - еще моя знакомая, помнишь, с работы, помощница нотариуса… - Угу. - Она открыла свой салон красоты и теперь судится с собственниками здания. А всё почему? Всегда нужно смотреть в мелкий шрифт договора! - Она же юрист. - Вот именно! Меня это всегда поражало! - брюнетка вплеснула руками. - Что не почитаю новости, так юристов разводят мошенники, а врачи - проклятые курильщики и алкоголики! - Эйджиро слабо хмыкнул, наблюдая за возмущениями матери. - Самоуверенность это или глупость? Ну люди дают!  Пыталась ли она показать этим, что у этих самых людей продолжалась их жизнь, что у каждого свои заботы? Либо же она просто хотела отвлечь своего сына хоть на что-нибудь и, в принципе, у нее получилось. Он поел, даже выпил чай, под конец совсем с трудом держа глаза открытыми. Когда кружка была опустошена - юноша отпросился спать и, безусловно, был отпущен. Постельное белье оказалось чистым, как и сама комната, потому что мать перед его приездом провела там генеральную уборку, с трудом сдержав себя от перестановок мебели по своему виденью, оставив все так, как когда-то оставил ее сын перед переездом в общежитие Академии. Киришима упал на кровать, закрыл глаза и моментально уснул.  Он спал и ел, ел и спал, принимал душ, ходил в туалет, и снова спал. И так пролетела целая неделя. Он не мог проснуться, его конечности были тяжелы, а в голове вместо мозгов находилась вата. Когда он вставал в обед, спускался на кухню, то встречался с обеспокоенным лицом матери и серьезным взглядом отца. Он ничего не мог им сказать, как и они ему, поэтому трапеза проходила в тишине, а после, обменявшись контрольными фразами, юноша снова уходил к себе в комнату и ложился спать. Его телефон с множеством пропущенных от родителей ещё после окончания войны, а также с большим количеством различного рода уведомлений и сообщений, лежал в кармане сумки, окончательно разрядившись и выключившись ещё несколько дней назад. Он его просматривал, не увидев для себя ничего важного, и клал обратно, потому что у владельца банально не хватало энергии ознакомиться со всей информацией. Было ли это нормальным? Нет. Но было ли это ожидаемым? Абсолютно да. На вторую неделю, когда Эйджиро очередной раз прошел на кухню, еле удерживая глаза открытыми, вновь столкнулся со своими родителями. Слабо им улыбнувшись, Бунтарь опустился на ту же табуретку, когда ему под нос поставили крепкий чай. Отец всматривался в своего сына, а потом, переглянувшись с женой, немного сгорбился, прежде чем начать говорить. - Как ты себя чувствуешь, сынок? - Нормально, - последовал ответ.  Юноша сделал глоток горячего напитка, затем, набравшись капли решимости, посмотрел в бледные лица взрослых. Мать Киришимы перебирала пальцами голубое полотенце, опустив глаза куда-то в стол. Было очевидно, что она хотела что-то сказать, но либо не находила нужных слов, либо страшилась их озвучить. Но это только на секунду, потому что в следующий момент уже заговорила она.  - Эйджиро, ты всегда можешь поделиться с нами тем, что тебя беспокоит. Я хочу, чтобы ты знал - мы рядом и всегда тебя поддержим. - М, - парень благодарно кивнул, натянув улыбку. - И мы знаем, что не во всём способны тебе помочь, - проговорил отец низким голосом, - поэтому решили с твоей матерью хотя бы как-то показать тебе наше беспокойство касаемо твоего состояния. И женщина подвинула визитную карточку в сторону сына. Он опустил на неё глаза, увидев дату и время, как он понял, приёма у врача. - Если ты не справляешься, - мать Киришимы тяжело вздохнула, - сходи.  Юноша поднял глаза на родителей, только сейчас более-менее поняв, как со стороны выглядело его поведение. Он считал, что в порядке. Просто ему нужно было время для восстановления, поэтому тело постоянно клонило в сон - из-за накопленной усталости, регулярного недосыпа, физического и психического перенапряжения. Почему-то он наивно полагал, что всё образумится, все залечится и он быстро придёт в норму. И в этот же момент чрезмерно сильное желание лечь спать как бы подтвердило, что организм правда таким образом старался отдохнуть, затянуть глубокие раны... Убежать от реальности. Справлялся ли он? Возможно. Но, чтобы предотвратить излишние беспокойства собственных родителей, Киришима решил просто сходить, развеяться, сменить обстановку и, возможно, вынести что-нибудь для себя полезного из предстоящей встречи. Потому подросток легко согласился, обнадёжив родных - он обязательно сходит и им не о чем беспокоиться.  Через несколько дней ему пришлось рано встать, что далось с трудом, и с ещё бóльшим трудом юноша совершал будничные действия, такие как чистка зубов, расчесывание волос, лёгкий завтрак, одевание и даже простая прогулка до ближайшей маленькой клиники, которая стояла на углу узкой дороги. Родители его не провожали, так как легли в позднем часу, что-то тихо обсуждая на кухне. Но от того Эйджиро было легче, потому что он не хотел снова видеть их обеспокоенные лица. В это вымученно тяжелое утро, холодящее тёплую от долгого сна кожу, он желал быть один. Зайдя внутрь небольшого помещения, его встретил ресепшен с приятной женщиной, которая одна скрашивала пустоту светлых стен. Юноша подошел к ней, положив визитку, и все ещё каким-то хриплым, сорванным голосом проговорил, что записан на прием к врачу. Она проверила его имя, мягко улыбнулась и назвала номер кабинета, к которому ему нужно было пройти. Он был самым первым пациентом, и к счастью или к странному волнению, его уже ждали. Киришима надел бахилы, прошел по коридору, так никого по пути и не встретив, а потом постучал в нужную дверь, слабо её приоткрыв. - Проходите.  Он зашёл, закрыв за собой, и без особого интереса быстро пробежался глазами по обстановке внутри. Среднего роста худой мужчина лет сорока встретил его, проходя к креслу, а потом жестом руки пригласил сесть напротив, что подросток и сделал. Пахло немного цитрусом, с лёгкими остаточными нотами антисептика для рук. - Здравствуйте. Меня зовут… - мужчина представился, взяв в руки планшет для бумаги, а затем спросил разрешения, может ли он делать записи. Киришима кивнул, назвав свое имя в ответ, и как-то нервозно вытер мокрые ладони об джинсу, натянутую на коленях. Врач смотрел внимательно на юношу, слегка приспустив узкие стекла очков, и не спешил задавать какие-либо вопросы. А Эйджиро не спешил говорить и, на самом деле, не планировал. Так прошли медленные шесть минут и, что было, возможно, для кого-то странным, доктор не сделал никакого торопящего движения или обеспокоенного жеста. Он внимательно рассматривал своего пациента и чётко считывал с полноты своего опыта и бледность лица, и тёмные круги, обнимающие глаза, и напряженную позу, а потом резко расслабленную, когда подросток откинулся на спинку дивана, продолжая отстраненно смотреть в окно. Мужчина знал и про много говорящее о себе молчание, и уже имел некоторое представление о том, что молодому человеку пришлось пережить. В какой-то степени это было неправильным, но его родители коротко описали свое беспокойство по поводу состояния сына, рассказали о событиях, в которых он стал безоговорочным участником, и попросили, если у врача есть свободное время, как можно быстрее принять его. И доктор не смог отказать, потому что это были знакомые его родственников, и он искренне хотел им помочь. Эйджиро также знал об этих нюансах, предполагал о чем его могут спросить, и потому особенно не был расположен к беседе. Можно сказать, он отбывал номер, чтобы родители о нём не беспокоились. А врач позволил себе предполагать, что юноша, наверняка, мыслил именно так. Потому, по истечении уже десяти минут от начала времени приема, он лишь поправил очки. Какой вопрос нужно было задать, какие слова подобрать, чтобы пациент смог ему довериться? Об этом всегда беспокоится любой доктор его специализации. Не надо думать, что врачи априори знают все наперёд, не волнуются и не совершают ошибки. Но данный врач не испытывал стресса, был спокоен, уравновешен, в какой-то степени уверенный в собственной компетенции, что как раз-таки позволяло его пациентам почувствовать себя в безопасности и доверить ему все донимающие их проблемы. Но Киришима был не здесь, он погрузился в свои мысли, рассматривал шторы, стол, думал о том, что немного замёрз, в общем, будто вправду был не здесь, гуляя по улице среди редких домов. - Что же Вас сейчас беспокоит? Мужчина заговорил, а Эйджиро вернулся в реальность, переведя на него глаза. Он задумался над этим вопросом, и один за другим в его голове начали всплывать воспоминания в виде какой-то мерзкой тягучей жижи, начавшей заполнять его черепную коробку, и ему на секунду показалось, что она повалит из ушей, польется из носа, каким-то образом найдет выход наружу, потому что его небольшой череп не мог выдержать ее огромное количество. Такой короткий вопрос, но на него оказалось невозможно коротко ответить. Юноша натянуто улыбнулся, хотел сказать, что в целом ничего не беспокоит, что у него все под контролем, все в порядке, он в норме. И как только голосовые связки попытались издать звук - этот звук превратился в слёзы, которые полились несдержанно по его немного впалым щекам. Оттого, что он не мог их сдержать, ему стало невероятно стыдно, невероятно горестно, и он громко всхлипнул, отведя глаза обратно в окно. Веки старались проморгаться, брови сильно съезжались на переносице, руки сжимали ноющие колени, пытаясь остановить рвущееся рыдание. И юноша просто не мог. Ему протянули упаковку салфеток, которые он сразу принял, и потом ещё долгих пятнадцать минут просто плакал, всхлипывал, вытирал глаза, растирая до красноты, старался глубоко дышать и не смотреть на доктора, постоянно возвращаясь к своим воспоминаниям. Затем, когда парень лишь немного успокоился, таки поднял на врача глаза. Мужчина смотрел в ответ, немного сведя брови и слабо сжимая губы, таким вот выражением лица показывая, что ему тоже больно, что он все переживает, что он пытается понять. Он не осуждал, не был безразличен и, тем более, не был насмешлив над чужой эмоциональностью. Киришима последний раз тяжело вздохнул и слабо улыбнулся откладывая в сторону упаковку салфеток. И он молчал, не имея возможности говорить, уверенный, что если только услышит собственный надрывной, осипший голос - снова расплачется. А врач понял все это, потому не требовал ответа на свой вопрос. До конца приема оставалось минут двадцать, и только тогда, подумав, что зря тратит время специалиста, почувствовав какую-то вину за свою несобранность, Эйджиро остаточно шмыгнул. - Я знаю… - тихо заговорил он, всматриваясь в свои пальцы, перебирающие грязную салфетку, - Вы не можете давать советов и рекомендаций, но… Расскажите что-нибудь. - Хм… - врач задумчиво вздохнул, уже освободив свои руки от планшета с ручкой, так ими и не воспользовавшись.  - Ну… - Киришима вновь шмыгнул заложенным носом, бегло кинув на доктора взгляд, - может быть, какой-нибудь случай или общие… Общие какие-нибудь проблемы, с которыми к Вам приходят… - Что ж, - мужчина сцепил пальцы в замок и закинул ногу на ногу, обдумывая просьбу. Эйджиро в это время слабо высморкался и отправил испорченную бумагу в рядом стоящую мусорку. Они посидели молча еще несколько минут. - Есть несколько видов страха, - начал говорить доктор, посмотрев на юношу, устремившего в него свои отекшие глаза. - Чаще всего ко мне приходят с запросами, касающимися страхов. Вы должны знать, что тревога порождает страх, а не наоборот… Кхм… - мужчина положил руки на ноги. - С каждым страхом есть свой метод борьбы. Это может быть и провокативный метод, когда пациента погружают в стрессовую ситуацию, помогают ему пережить и прочувствовать свой страх. Как говорится: «Боишься потерять? Потеряй и больше не бойся». Также есть способ в виде саморефлексии, окружения себя безопасной средой и поддержкой близких, понимающими знакомыми и благоприятной атмосферой, придающие уверенности в себе. И последний метод - рефлексия. Когда человек изучает свой страх, все его аспекты и начинает в нем «разбираться». Тогда, по мере познания своего «врага» - уходит и «страх» столкновения с ним. Вы, наверное, спросите, чем провокация отличается от рефлексии? Это зависит от причины страха. Например, пациент боится разбить дорогую для себя вещь, условно, вазу, то есть, утратить ее. В этом случае можно применить провокацию, когда вещь, в нашем случае ваза, все-таки разбивается, и тогда пациент озвучивает свои чувства и эмоции, переживает момент, которого боялся. А если пациент, допустим, боится своей особенной силы - он может изучить ее принцип работы, степень выраженности, способ воздействия. Познание силы позволяет ее контролировать, что придает пациенту уверенности и практически обнуляет страх... Киришима слушал внимательно, притаившись. Он накладывал озвученное на себя, отмечая, что ему подходило, что нет, а потом молча взял пустую бумагу, положив ее на колено, чтобы сделать некоторые записи. А мужчина продолжил, не акцентируя внимания на действиях своего пациента, таким образом не ограничивая его в решениях и поступках, давая свободу проявления.  - Многие специалисты моей области по мере работы и по истечению определенного времени совершают одну и ту же ошибку, - доктор поменял немного положение и тему, когда на него вновь подняли глаза. - Я и сам ее совершал, но вовремя опомнился и поспешил исправить. Я, как и мои коллеги, однажды подумал, что люди одинаковые - у них одни и те же проблемы, одни и те же манеры поведения и они очень предсказуемы, когда все эти аспекты с годами мной заучивались наизусть. Тогда в моем лице человек обольщается, начинает предугадывать и прогнозировать дальнейшее, что в моей профессии, да и человеческих взаимоотношениях большая ошибка.  - А как же предчувствие..? - неконтролируемо спросил юноша, на секунду испугавшись, что так прервет чужой монолог. Но врач слабо кивнул, задумчиво оперевшись локтем о ручку кресла.  - Безусловно, прогнозирование и предугадывание имеет право на существование, но не в моей области. Опережая Ваш вопрос, сразу на него отвечу. Человек никогда не знает, что в голове у другого человека. Человек никогда не знает, что пережил другой человек, каким рядом обстоятельств и происшествий была вызвана его проблема, как он с ней справлялся и о чем думал каждую секунду, какие у него чувства, какой жизненный опыт, какое воспитание, какие отношения к окружающему и окружающим. Человек не всегда разбирается в самом себе, что уже говорить о его познании других людей… Эйджиро облокотился лопатками о спинку дивана, тупо пялясь в свои перебинтованные руки, удерживающие немного смятый листок и карандаш.  - …и на самом деле, это осознание снимает большую часть ответственности. Киришима вновь поднял глаза на доктора. - Человек способен контролировать только свои мысли, поведение и реакции, соответственно, только за них он и ответственен. Он не несет ответственности за чужие мысли и чужие действия. Например, - мужчина взял упаковку салфеток и бросил ее на пол. - Я бросил салфетки, потому что захотел их бросить. Вы, возможно, чувствуете себя сейчас странно, не понимая мотивацию моих действий или считаете меня грубияном, а может быть Вам это безразлично. Такое происходит постоянно. Люди совершают действия перед Вашими глазами, и Вы испытываете либо страх, либо стыд, либо… - Если перед моими глазами человек будет причинять кому-то вред, по-вашему, я должен пройти мимо? - Киришима смотрел на врача испытывающим взглядом, слегка опустив голову. - Я именно поэтому захотел стать героем… - Как Вы думаете, почему многие проходят мимо? - спокойно спросил доктор, оставаясь невозмутимым. Эйджиро сжал губы. - И почему многие позволяют причинять себе вред? - Кто может позволить причинить себе..? - он не договорил, замолчав. - Я могу привести множество примеров, - доктор говорил спокойно, не меняя позы. - Тогда давайте создадим ситуацию… - он развел слегка руки в стороны. - Мужчина на улице ударяет другого мужчину. Второй мужчина не отвечает ударом на удар. Ваши действия? - Я подойду и узнаю, в чем дело. Остановлю первого мужчину, чтобы он не нанес второго удара… - А если первый мужчина скажет, что второй мужчина ударил его жену? - Я… - Киришима вздохнул, подумав с секунду, а потом опустил глаза в руки. - Но потом, - продолжил врач после паузы, - окажется, что второй мужчина ударил жену первого, дабы привести ее в чувства, когда она угрожала убийством его дочери и таскала ее за волосы. - Боже, - юноша нервно хмыкнул, а потом опустил низко голову, пряча лицо.  - Да, в какой-то степени быть справедливым сложно, - коротко отрезал доктор. - Поэтому принятие на себя ответственности за чужие жизни должно быть выбором, а не обязанностью. Киришима всмотрелся в плитку под ногами, вдумываясь в смысл сказанного, а потом взял бумагу, тезисно для себя что-то записав.  - Время подходит к концу… - врач глянул на висящие под потолком белые часы. - Спасибо, док, - юноша посмотрел туда же, а потом положил карандаш на низкий столик, складывая бумагу. Он поднялся с места, как и мужчина, прошел к выходу, а потом сунул руки в карманы, немного обернувшись, чтобы кивнуть на прощание. Врач слабо улыбнулся, кивнув в ответ, и когда дверь открылась, проговорил вслед: - Будьте здоровы.   - Скажи, пожалуйста, что ты хочешь? - мать кружила вокруг сына, а он растерянно моргал, в итоге посмотрев на отца. - Мы хотим сделать тебе подарок!  - Может быть, тебе что-то нужно? Не беспокойся о цене, - мужчина кивнул, после чего оба родителя замерли, всматриваясь в подростка, которого успели перехватить перед следующим отходом ко сну. - Мне… - «ничего не нужно» - хотел ответить юноша, но помедлил. - Деньги…  - Что? - отец слегка вскинул брови. - Подарите мне деньги, сколько не ударит по бюджету.  - Ох, - женщина переглянулась с мужем, а после хотела что-то сказать, как Эйджиро уже направился к себе в комнату.