Об истинах бессмертия

      Год спустя. Конец 301 г. от з.э.       Как бы ни восставала, как бы ни изворачивалась пред волей отца Серсея, она оказалась бессильна. Желая отделить мать от сына и возыметь над Томменом полное влияние, лорд Тайвин отправил дочь в Утёс, ожидать скорого замужества с пока не определившимся женихом. Возвращение в отчий дом она восприняла тяжелее, чем это показывала, хотя и с недостаточным достоинством.       Но об этом Тирион мог лишь догадываться и не проявлял особого желания вникать. Теперь у всех его забот был новый, весьма приятный и, что важнее, не до конца изученный источник — жена.       Он по-прежнему любил её. Она по-прежнему проявляла к нему вежливое дружелюбие. Но в его жизни с каждым днём всё явственнее проступало то неуловимое, не имеющее определения, новое, крепкое и долговечное, что он впервые увидел в глазах Сансы год назад.       И за все перемены, совершённые этим неуловимым, Тирион благодарил жену. Он сделался примерным семьянином, забывшим слова «шлюха» и «бордель», проводящим вечера дома, за чтением, работой, беседами с супругой, и пьющим вино в количестве не более чем двух бокалов. И такая жизнь не пугала, не отвращала, напротив, неимоверно нравилась. Потому что нравилась ей. И от одного только этого понимания в груди трепыхало что-то волнующее, легче дышалось и появлялось желание превзойти какой-то непостижимый, неведомый идеал.       Тирион не знал, сколько должно было продолжаться это состояние, но выходить из него не хотелось. Лишь заслышав в себе отголоски возвращения в прежний порядок, он заглушал любые порывы. Чаще всего они возникали во время приёмов и собраний Совета. Дела государства, близкое пересечение с отцом, вид отвратительного ему двора — всё казалось Тириону недостойным и чуждым его любви и тому свету, что наполнял всё его существо.       В таких случаях лицо Сансы, озарённое золотом осеннего заката и фигура её, плывущая меж оживившейся влажной зелени, представали перед его взором и успокаивали любые волнения.       Он гнал всё. Среди прочего и мысль о том, что случившееся с ним ослепление далеко не так светло и чисто, как представлялось, и оттого таким страшным ему казалось задержаться в прежнем порядке. Обрати он внимание, вникни в своё отвращение ко всему, не касающемуся Сансы, ему открылся бы весь обман этой новой лучшей жизни и вполне уловимая ясность «неуловимого». Но Тирион слепо, как всякий влюблённый до одури человек, давил сомнения и предубеждения любого рода.       Ожидание короля и десницы за столом Совета в тронном зале оказалось мучительнее всех предыдущих. В воздухе висело по-странному лёгкое, не давящее беспокойство, однако столь заметное и тягучее, что все волей не волей ему поддавались.       Варис глазами перебегал от одного конца зала к другому, ожидая чего-то одному ему известного, и старательно не шевелился, держа руки на мягком животе. Джейме, косясь на дверь, перекладывал золотую руку с бедра на колено, лицо его искажалось в усилии скрыть неприязнь к своей нецелостности. Мейстер Зуран, как и Варис, будто понимая и ожидая чего-то, перебирал в руке наконечник пера и удачнее всех изображал равнодушие. Тирион ещё раз взглянул на Вариса. Тот, заметив это, мгновенно обернулся и его розовое, в миг принявшее безмятежность лицо, объяснило совершенно всё: Паук изображал волнение, на деле совершенно ни о чём не беспокоясь.       Но что-то тайное было в этой всеобщей неловкости и волнении. Недоумение уже было подкатило к губам Тириона, побуждая раскрыть их и спросить, в чём причина. Но осуждение этого порыва как чего-то недостойного, низшего, оказалось сильнее. Он с укором подумал, что не вспомнил о Сансе, как обыкновенно бывало раньше.       Вскоре первый испуг и порицание сникли, уступив место желанию позволить себе послабление. И Тирион заговорил. Но заговорил у себя в голове, замешкавшись в настоящем, и его опередил Рован:       — Однако Его Величество не торопится.       — И всё же, что за повод? — чуть скорее, чем требовалось, не дав лорду Матису выдержать фразу, вымолвил Тирион.       С чувством непривычной новизны, он поймал на себе взгляд, заметившего это изменение Вариса, и отвёл его, прислушавшись к себе. Знакомое, на долго забытое ощущение клокотало в нём. Точно он много лет молчал и, заговорив, вернул другого себя.       Своей репликой он возбудил у собравшихся желание говорить. И разговор шёл без его участия и внимания, давно сменив заданное направление:       — Говорят, Болтон успешно мнёт под себя вассалов. Дастины и Мандерли недавно присягнули ему на верность.       — А что Карстарки, собирают мятеж? — Джейме обратил взор к Варису.       Евнух не помедлил с ответом:       — Уже пытались. Безуспешно. К тому же Амберы сдали позиции, преклонили колено. Вы разве не слышали? — он с подразумеванием чего-то само собой очевидного, взглянул на Рована и Джейме, — леди Кейтелин способствует рвению супруга объединить под знаменами Болтонов так называемый новый Север.       — Как значительно иногда бывает женское влияние, — заметил Тирион.       Позабытая насмешка поплыла по его губам. И поплыли за ней, пробивая застойное болото, давние, исходящие из самых недр, ключи холодного и проверенного течения. Одна за одной начали возникать все прошлые привычки, в том числе и умственные. Ему понравилось и хотелось ещё.       — Смирилась таки, видимо десница выставил ей хорошие условия, — тем временем продолжал Рован, — как бы не пришлось нам вскоре принимать северян в гостях или, сохраните Боги, ехать в Винтерфелл самим.       Они много говорили. Тирион всё больше увлекался и уже вовсе позабыл о Сансе. Стол Совета находился в отдалении от собравшегося в тронном зале двора, и никто не беспокоился о том, что их услышат посторонние. Разговор шёл неспешно, но оживлённо, с умеренной громкостью голосов и выражений. От обсуждения Севера перешли к Востоку. Тирион особо ловко, остро и уместно, вскользь ввернул шутку о павшем пред красотой Дейнерис Миерине. В мыслях он окончательно возвратился к былому устою, вошёл не только в тон, но и в тот особенный, редкий раж обсуждения, в какой-то момент пробуждающий азарт, и уже готовил новую остроту, как появилась леди Финнард.       Страшная рваная тень измождения, покрывшая бледное лицо, вымученные, черствые и сузившиеся глаза, чёрное, намеренно плотное платье, рукава которого спадали до середины ладоней, а ворот закрывал всю шею до подбородка, пальцы, судя по плотности хватки, давно впившиеся в набалдашник трости — всё вызывало к себе внимание, злонамеренно мрачнело в свете бессолнечного дня и тяготило взгляд, пробуждая желание поскорее его отвести.       Тирион плохо помнил всё случившееся за год, но то, как леди Финнард впервые появилась на Совете после болезни, вошло в число воспоминаний, которые не вытеснила Санса. Это убитое лицо сохранялось у госпожи над законами в дни приступов. Большую часть года она ходила совершенно обычно, не пользуясь тростью и не олицетворяя собою выражение: «живой труп», но раз в четыре месяца её подкашивали приступы болей, и вот тогда на неделю леди Изабелла пропадала, а по возвращению еще с неделю несла на себе тяжелую тень измождения.       Бесстрастно издав из себя приветствие, которое больше напомнило неясный лепет, с весомой долей недовольства леди Финнард опустилась в кресло рядом с мейстером Зураном и, не шевелясь, будто самый простой поворот головы был для неё болезнен, прошлась взором от одного конца стола к другому.       Мейстер Зуран, до того лишь косясь на леди Изабеллу, обернулся к ней и посмотрел так, как обыкновенно смотрит любой мейстер на больного. Она, не глядя в его сторону, на мгновение прикрыла веки и беззвучно, тяжело выдохнула.       — И всё-таки что-то не так. Приёма нет. Нас собрали по иному поводу. — Лорд Рован откинулся на спинку стула, тем самым открыв обзор на зал: — в чём же причина, Варис?       Но вопреки ожиданию, ответ послышался не из уст, несомненно, обо всём осведомлённого Вариса:       — Не в чём, а в ком, — протянула леди Финнард с усталым равнодушием, — Станнис Баратеон — причина всех хлопот.       Тирион обернулся к Варису. Евнух, соглашаясь со словами леди Изабеллы, в ожидании перевёл на неё лукавые глаза, как бы предоставляя возможность блеснуть.       — Сейчас, полагаю, об этом говорить разрешено, — еле-еле ожившим, да так, словно собственное тело делало ей одолжение, продолжала леди Изабелла, — в Нижних темницах двое суток уже как обитает лорд Станнис. Сегодня его осудят.       Не дожидаясь ответа, она отвернулась от Рована, и, сомкнув обе руки на трости, вероятно, ушла в себя, возвращать силы.       — Как он оказался в столице? — окончательно взбодрившись, Тирион вгляделся в как-то странно просветлевшие для него лица.       Сколько уже я упустил, — подумал он, — и всё из-за чего… — но он и в мыслях не озвучил «из-за чего», закрывшись от совести любопытством.       — Его привезли люди вашего отца, остальное мне не известно, — ответила леди Изабелла.       Вошли Король и его десница. Томмен, храбрясь и, что было очевидно для его возраста, желая казаться взрослее, шёл твёрдо и выражением всей фигуры подражал деду.       Как-то он внезапно повзрослел. Всего неделю его не видел, выше ростом он стал что ли?       Тирион неосознанно, на всякий случай, попытался разглядеть изменения в отце, но лорд Тайвин оставался прежним. В новом камзоле из винного бархата, по краям которого лежала тонкая золотая полоса, он выглядел по обыкновению сдержанно и источал каждой своей частью такую внушительность, что её мрачный ореол вытеснял весь воздух, куполом тянулся над залом и когда десница занял место подле трона, впился в поверженный воздух.       Томмен в короне и с выпрямившейся уже не по-детски спиной производил приемлемое впечатление. Но пусть и на Железном троне, он был рядом с дедом, а потому всякое внимание к нему обращалось под этой призмой. Трон, казалось, не принимал его за достойную себя фигуру и, если приглядеться, наверняка всеми своими остриями тянулся к лорду Тайвину.       Тириона передёрнуло от мысли об отце на Железном троне.       — Сегодняшний день — начало нового времени, — как полагалось в таких случаях, приподняв голову, но по неопытности устремив взгляд в одну точку, заговорил Томмен.       Даже голос… Нет, всё-таки он как-то резко повзрослел.       Дальше всё происходило быстро, неясно и под открытой, победоносной эгидой: ввели Станиса, потрепанного, но все еще способного держать лицо; двор заголосил; члены Малого совета «высказали мнение»; Госпожа над Законами поднесла королю приказ о казни, поставили подписи; Станиса увели доживать последние сутки.       Отца удостоили всяческих королевских благодарностей, почестей и «отдали» в награду Штормовой предел.       Тириона на мгновения уколола досада, что он не знал о планах отца на захват Штормового предела. Джейме, разумеется, был осведомлен и принимал участие.       — Отец держал все в тайне, опасаясь раскрытия, — рассказывал брат. — Он подозревал предательство от кого-то из лордов Простора и приказал все устроить втайне. Мы напали внезапно, рано утром. Использовали то же, что и при бое с Тарбеками — усыпляющий дым. Конечно, пришлось тяжко в прямом бою. Мы потеряли двадцать тысяч, но Станис у нас, его армия пала, всё кончилось и…       — …и отец, как всегда, всё верно рассчитал, — продолжил за него Тирион с плохо скрываемым разочарованием. — Интересно, в поле его подозрений и я, его родной сын, вошел, что он не посчитал нужным поставить меня в известность?       — Ты не понимаешь. Все обстояло очень серьезно, в замке завелись шпионы Станиса, мы не могли допустить, чтобы все сорвалось. Никто не знал.       — Но я-то не никто, — с до жути знакомой обидой сказал Тирион не столько Джейме, сколько сам себе.

* * *

      Леди Финнард медленно шла впереди по вымощенной камнем дорожке. Её трость с глухим стуком опускалась на плиты, сохраняя единый мерный ритм. С того дня, как лорд Тайвин «поощрил её рвение» этим недугом, прошло чуть меньше года.       Сомнений в правильности содеянного он, разумеется, не испытывал. Хотя в тот день всё и сложилось совершенно иначе, чем предполагалось.       Рушить Септу ради леди Изабеллы никто не собирался, да и вызывать лишнюю шумиху вокруг свадьбы сына для Тайвина было невыгодно, собирались просто ввести леди Финнард в самбрар, что тогда и сделал Ариман Фейн, и на выходе из Септы, когда Госпожа над законами осталась бы без охраны, подстеречь её в толпе и нанести удар. Однако кто-то еще имел намерения использовать венчание как прикрытие своих коварных планов. И планов намного более серьезных — падение колонны повлекло за собой пять смертей, и еще десяток получили увечья, подобно леди Финнард. Осберт неделями рыскал по столице в поисках виновника, но безуспешно.       Привыкший не оспаривать собственных приказов, Тайвин принял случившееся с леди Изабеллой как что-то устоявшееся и как будто бы не относящееся к нему вовсе. Её роль в совете оправдалась и принесла недурную пользу. Для Тайвина она заключалась в исключительной способности леди Финнард рассчитывать собственные силы, удваивая их за счёт других. Физический контроль над темницами и королевским правосудием она отдала командующим её ордена и, принимая от них отчёты, в свою очередь доносила их до десницы, таким образом, занимаясь исключительно работой с бумагами и не считая нужным спускаться в подземелья. Но бесконтрольным её управление не было, ибо леди Финнард умела выбирать нужных людей, оставаясь в курсе собственных дел.       Так госпожа над законами внесла в совет удобную систему, которая в первую очередь устраивала Тайвина, а значит устраивала и государство. Об остальных тонкостях и недоработках леди Финнард он не беспокоился. У всех в Совете имелись свои нечистые дела и осечки в работе, другой вопрос, что эти осечки твёрдо контролировались десницей и при надобности карались.              Неизменный в своей неторопливости темп шага леди Финнард и крепко сжатые от постоянной боли вокруг круглого набалдашника пальцы, изредка утомляющие Тайвина каждый раз, когда случалось идти рядом с ней сегодня, не вызывали в нём раздражения. То ли день был такой — долгий, неопределенный, с постоянным ожиданием чего то, то ли сам Тайвин испытывал сегодня потребность не спешить. Во всяком случае, и эта неторопливая прогулка, и разговор, более чем обычно отходящий от обсуждения лишь дел совета, ему были приятны.       Он также медленно, заложив руки за спину, следовал за ней. Они поравнялись, и она повела плечами. Затянутая в плотную чёрную ткань перчатки рука леди Финнард потянулась к меховому вороту накидки, приподняв его.       — Никак не привыкну к холоду. — Она поежилась с легким прищуром. — Не могу представить, что сейчас творится на Севере.       В Королевской Гавани такого холода можно было не опасаться, однако даже здесь чувствовалась нехватка тепла. По утрам вся садовая зелень устилалась инеем, словно тонкой шалью; море обдавало ледяной остротой; ветер резал щеки. Даже для заставшего последнюю долгую зиму Тайвина эта казалась многообещающей.       — По прогнозам Цитадели зима будет долгой, — заметил он. — Впрочем, учитывая последние события, доверять конклаву стало сложнее.       Десница проследил взглядом за тем, как леди Финнард сбила тростью потемневший от холода стебель, что мешал ей пройти, и неторопясь пошёл следом вдоль садовой дорожки. Они находились в так называемом верхнем саду, отличающимся не многолюдностью из-за дальнего расположения. Этот сад представлял собой холмистое возвышение. На краях, у самого обрыва его облицевали камнем вдоль закрученного подъёма, на котором раскинулись широкими лапами можжевельники и туи. Сквозь густые заросли агавы, одного из немногих равнодушных к холоду растений, пробивались кусты олеандра. Морозы пришлись на период их цветения, и теперь вместо розовых и белых бутонов на тонких ветках болтались засохшие бежевые жгутики. Стройные кипарисы зелёными идолами возвышались над морем, стойко выдерживая периодические натиски зимних ветров, а между ними пожелтевшими перстами топорщились колючие кустарники шиповника.       — Намного благоразумнее было бы распустить всё это собрание и изменить устройство Цитадели. До сих пор в глазах стоят инквизиторы. — леди Изабелла нахмурилась и, закатив глаза, заметила с интонацией очень походящей на Оленну Тирелл: — Дикость!       — Они не скоро осмелятся вновь диктовать свои условия, — ответил Тайвин, — просто потому что не получат к этому повода.       Она вскинула голову и, прищурившись, вгляделась в его выражение лица. Под таким углом, янтарь в её глазах казалось вот-вот замерцает азартом догадки.       — Неужели… — протянула она.       — «Gaomagon daor suppress se aspirations hen aōha enemies se gaomagon daor ivestragī se pardoned suppress…» — поразмыслив, что будет интересно узнать, поймет ли она такой тонкий намек, протянул Тайвин.       Леди Изабелла поняла. Оживилась, даже приподняла уголки губ.       — «Не подавляйте стремления во врагах своих и не давайте помилованным подавлять…» — перевела она, и продолжила на валирийском, — «Se emagon laesi both iemnȳ se suppressed se iemnȳ se pardoned…». Мейстер Зуран — Ваша протекция.       — «И имейте взоры как внутри подавляющих, так и внутри помилованных…», — со странным удовольствием от того, что она превзошла его ожидания, подтвердил десница. — Всё верно. Я не мог позволить Цитадели проявить власть после всего случившегося, — он помолчал и решив, что этого леди Финнард знать достаточно, сменил тему: — Вы читали «Легионы Горестного залива».       Эту повесть о падении некогда самой могущественной в мире Гискарской Империи, цитировать можно было лишь прочитав её целиком. Она не была его любимой, но он всегда ценил верность строк финала: «Не бойтесь жестокости, бойтесь глупости, ибо глупость порождает безумие, а безумие — есть хаос». Правдивость этой истины он в своё время испробовал на собственной шкуре и с тех пор то и дело невольно обращался к трудам Гискарского народа.       — Читала. Эта повесть имела большое значение в Соториосе. Всех знатных детей заставляли учить наизусть «Песнь Лоанды». Многое пришло в наш народ от Гискарцев: названия, характер поэзии, некоторые праздники.       Они остановились, и она, сложив руки на трости перед собой, подняла голову, тем самым поравнявшись взглядом с Тайвином. Её тусклые, уставшие желтые глаза смотрели с пониманием и положительным равнодушием — ей был приятен разговор с ним.       Тайвин задумался. Он редко оказывался с кем-то в отдалении, наедине и не по делу. Груз требующих выполнения обязанностей ощутимо давил, но напоминала о себе и усталость, потому было в этой прогулке что-то разумное, приличное и близкое к удовольствию.       Он снова обратил внимание на леди Изабеллу. Она изменилась за год, но сейчас, сраженная и измученная болезнью, казалось, еще стала старше лет на десять и приобрела какую-то сложность во всем своем облике.       — В юности я долго не понимал, почему в повести у Граздана было сорок легионов, когда в действительности он обладал тридцатью, — заговорил Тайвин, — как и не понимал, зачем Валирию представили государством с процветающей тиранией. Пока не открыл «Семиконечную звезду»…       — …и не поняли, что побежденные святыми не бывают, — закончила за него леди Финнард. Она усмехнулась. Взгляд её замер, словно сейчас она смотрела глубоко в себя. — Победитель порой предстает главным злодеем лишь за то, что победил. И победил по меркам осуждающих его, несправедливо. Жаль, что право голоса не отнимается при проигрыше, тогда мир избавился бы от святых проповедников истин.       — Осуждение неизменная цена победы, — кивнул в согласии Тайвин. — Но у победителя есть главное преимущество — он имеет неотъемлемое право владеть выигранным и подавлять всё, мешающееся под ногами.       — Вы рассуждаете как неоспоримый победитель. Опыт и положение дали вам возможность не возиться с возражающими. А когда возможности не позволяют — это утомляет, — леди Финнард махнула рукой, словно отгоняя что-то, желая сменить надоедливую тему — меня всегда влекло в «Легионах» рассуждение о счастье.       В юности я, разумеется, считала, что оно непременно должно существовать и происходить в семье, — её губы растянулись в злой усмешке.       — Счастье — слишком дорогое удовольствие, чтобы его иметь. Однако для многих оно заключено в положении покоя, когда разум не тревожит неопределенность, — с возрастающей охотой отозвался десница. Он давно избавился от лишних желаний, считая их не обладающими достаточной приоритетностью. — Однако по-вашему, чего не хватает для счастья нам с вами?       В глазах леди Финнард появился задорный огонь насмешливости. Приподняв брови и глядя куда-то вниз, она пожала плечами и ответила:       — Любви?       Он не собирался прерывать устоявшийся тон разговора, а потому лишь изогнул губы в долгой, понимающей и разделяющей усмешке. Леди Изабелла последовала его примеру. Безмолвно они дали друг другу понять, что сказано это было метко и удачно.       Но в следующее мгновение Тайвину вспомнилась Джоанна, и рассуждения о счастье и любви уже не показались ему столь несерьезными.       Леди Финнард тоже, очевидно задумалась о ком-то из прошлого, насмешливость в её взоре испарилась, лицу вернулась утомленность, а глаза приобрели грустную серьёзность.       Они оба оказались застигнуты врасплох своим же цинизмом, натолкнув друг друга на тени прошлого. Они бы еще долго так простояли, обратив взоры внутрь себя, если бы не развернувшийся перед ними закат. В иной ситуации они, оба, равнодушные к природе, наверняка, не обратили бы особого внимания, но в тот момент это стало для них спасительным отвлечением.       Всё небесное пространство вплоть до горизонта было заполнено рваным покровом перистых туч. На концах облака переходили из тёмно-оранжевого в белый, а самая их сердцевина алела плотным сгустком, не пропуская ни капли света. Они, словно в зеркале, отражались в холодных водах залива, отсвечивая светлыми бликами на морской глади. Эта двойственность сдавливала сознание, заставляя смотреть. Стихнувший было ветер поднялся вновь и потревожил покой густых зарослей верхнего сада, всколыхнул хвойные ветви можжевельника, заиграл воющую песнь на раскидистых кронах лимонов, зазвенел сухими колокольчиками олеандра. Всё вокруг в мгновение ока помрачнело и забилось в судорожном трепете. Покидающая гавань птичья стая чёрным клином удалялась всё дальше, словно в последний момент бежала, спасаясь от неизвестного, налетевшего на столицу бедствия.       — Страшное зрелище, — заметила леди Изабелла, когда они вплотную подошли к огороженному камнем обрыву. — Вы верите в Богов, лорд Тайвин?       — Скажем так, я допускаю их существование, — расплывчато отозвался десница.       — Здесь мы с вами сходимся, — она лишь повела бровью в его сторону, но глаз всё равно не отводила, продолжая наблюдать за несущимися по небосводу тучами. — Если Боги и вправду существуют, значит сейчас они либо пируют и вино льётся из их обители на землю, либо перерезают друг другу глотки.

* * *

      Энола вдохнула не расстоявшийся холодный воздух и, блаженно прикрыв глаза, подставила лицо под лучи раннего, не греющего солнца. Кругом было светло и очень хорошо. Также хорошо, как и в душе Энолы. Сад искрился, белел и купал её в ясности. Ветер деликатно будил зелень, листья вздрагивали, и чистая набухшая роса скатывалась по ним. Вдали слышались неизвестные, не имеющие определения и формы, то ли шорохи, то ли шаги, песок на дорожках хрустел, и крошились под чьими-то ногами самые крупные песчинки.       Вдруг хруст дошёл до незримой, но ощущаемой границы, и, перейдя её, как перешли часть сада эти чужие ноги, он вторгся в такую же неопределённую, как и всё сегодняшним утром, часть, отходящую от остального мира.       Хрупкий волшебный мир Энолы рухнул. Из-за поворота вышел Лорас Тирелл. Отогнав досаду, она со вздохом разгладила складки на платье, подбила меховую оторочку плаща, сменила плавающую на губах блаженную улыбку на приветственно-вежливую.       — Не думала увидеть вас здесь в такой час. Доброе утро, сир Лорас, — подав ему руку, сказала она.       Но вместо того, чтобы дать ей подняться, он сжал её ладонь, сел рядом и молча устремил взгляд на голубую перчатку. Он не сводил с неё глаз долго, точно находясь в забвении и сосредоточившись только на желании увидеть сквозь ткань кожу, а за кожей все мышцы и жилки на руке.       — Лёгким ли был ваш путь сюда?       Энола попыталась было увидеть его глаза, и тем самым сдвинуть ситуацию в наиболее приятную сторону, но добилась от сира Лораса лишь ответа. Короткого и односложного:       — Я доехал быстро.       — Быть может стоит прогуляться? Сегодня довольно холодно, — с каждым словом Энола всё больше смущалась и чувствовала безнадёжность упущенного момента её маленького счастья.       — Станиса завтра казнят, — не упуская от себя отрешения сказал вдруг Лорас. — Его выведут к Септе Бейлора и повесят как последнего ублюдка, потому что он им и был.       Энола, поняв, что настроение сира Лораса ей придётся перетерпеть, молча ожидала, когда закончится его уныние. И он, подняв голову, увидел это в её глазах. Лицо его поменялось и осветилось оттенком глупого удивления.       — Мне не жаль себя, — точно стараясь убедить её в чем-то, промолвил он, — я заслужил всё, что мне было послано. Мне не жаль никого, а за смерть Станиса я бы и сам умер, — помолчав, он опустил глаза вниз и взгляд его потемнел стальным оттенком ненависти, — Да пусть все мы умрём. Это рано или поздно случится. Так пусть случится сейчас. Королевская Гавань — самый гнилой город из всех, что были, есть и будут. Так зачем его жалеть? Зачем ему жизнь?       Энола не сводила с него прежнего взгляда. Когда он закончил, она равнодушно, но мягко улыбнулась, сохранив так нужную ему паузу.       — Потому что здесь есть люди, недостойные такой жестокости, те, кому предначертано внести в мир лучшее, — просто и ясно, наконец ответила она, — я разделяю вашу неприязнь, вы это знаете. И, вероятно, памятуя о нашем разговоре год назад, вы пришли сегодня ко мне, чтобы найти утешение в поддержку своих убеждений. Но я вас не поддержу.       — Почему? — сир Лорас спросил это, очевидно, не подумав, поскольку тут же сник, словно отступил перед силой собственной неопытности.       — Когда я только попала в Красный Замок, я даже не вспоминаю о своём отношении ко всему окружающему во время пленения, — Энола всем корпусом развернулась к нему, непроизвольно желая выглядеть убедительнее, — так вот, когда я попала сюда, убедила себя в жутком, страшном разделении всего на четкие стороны. Как на чёрное и белое. Вы застали меня тогда на самом пике этого убеждения. Но не забывайте, год — это очень длительный срок. И сейчас я скорее признаю свою неправоту.       — Я не совсем понимаю вас.       Энола кивнула, соглашаясь с ним и, дав себе время собрать воедино вертящиеся в голове мысли, ответила:       — Вы родились и выросли в Семи королевствах. В спокойном довольстве и близости к столице. Я же напротив, — заметив на его лице всё то же выражение смятения, она добавила, — Я говорю о том, что ваши доводы неверны, но они имеют место быть. Вы можете говорить о ненависти, я — нет. Но поверьте, будь у меня возможность уехать из Королевской Гавани, я не задумалась бы ни на секунду.       Она замолчала. Сир Лорас, очевидно, обратив внимание лишь на последнюю фразу, хотел что-то сказать, но посмотрев в лицо Эноле, замолк.       Не молчал лишь сад. Он звенел, волновался и искрился ещё больше, чем раньше, но свое волшебство для Энолы потерял. Мысли её были глубоко. То отдалились лишь на год назад, открывая ещё не размытые воспоминания: ужас показавшегося ей образа матери в Изабелле, пир, танцы, первая беседа с сиром Лорасом во время болезни сестры и следующие за ней встречи и разговоры, то устремлялись далеко в детство: отец, мама, Изабелла и буйный утопающий в дикой, неукротимой пышности красок Соториос — всё перед взором носилось, скакало, разрывалось и собиралось вновь.       Энола посмотрела на сира Лораса и дала ему безмолвное позволение говорить.       — Вы правы. Я был счастлив. Только вот понял я это только когда счастье ушло. — он отвёл взор и Эноле подумалось, не плачет ли он, — Когда умер Ренли…       И тут-то она поняла, что не ошиблась. При упоминании лорда Баратеона голос Лораса задрожал.       Какой же он в сущности ребёнок, — промелькнуло в мыслях Энолы.       — Скоро и отец умрёт. Когда это случится, у меня будет два выхода: вступить в королевскую гвардию и навсегда остаться в городе, где всё мне напоминает о… — он рвано вздохнул, чтобы вновь не сорваться, и не договорив фразы, начал новую: — или принять на себя крест лорда Хайгардена, — он усмехнулся, — впрочем, бабушка сделает все, чтобы я не осуществил первый свой план. Она сделает меня лордом моргнуть я не успею, найдёт мне жену. Алчную и злую. Мы будем друг другу изменять, видеться только на общих ужинах и приёмах. И я буду в одиночестве ждать конца. Умру жалким, униженным собственной семьёй, — он в напряжении сжал губы, но быстро расслабил тело и заметил с нарочитым пренебрежением: — Конечно, можно погибнуть в бою, но я сам себе не верю. Я не хочу.       Он поднял на Энолу глаза, и ей вдруг открылся его замысел. Именно так он смотрел на неё, когда услышал о желании уехать. С надеждой и устремлением к глубинам её рассудка.       — Но моя жизнь станет легче, если мне будет с кем её разделить, — не видя в её взгляде понимания, как бы она не показывала этого, сир Лорас, наконец, сказал то, чего она уже ждала и, непроизвольно ощущая в себе превосходство, предвкушала, — Станьте моей женой и это будет спасением для нас обоих.       Услышав это, Энола выдохнула чуть более громко, чем было нужно, словно предложение это тяжестью лежало на её плечах, а не Лораса, и представила себя в окружении изобилия и спокойствия Простора, где все сады можно превратить в тот волшебный приют, что представился ей сегодня, вдали от всё более возрастающего корыстолюбия сестры.       И эта фантазия ей понравилась.

* * *

      Еще не настало то время, когда ветер, холодный и острый, клонил к наступлению вечер. Но солнце уже скрылось в белом небе и оставило после себя неприятное ощущение пустоты. Конь Энолы смирно перешагивал через некогда высокую, а теперь увядшую и потемневшую траву, холод чуть трогал его и не давал распаляться. Изабелла ехала рядом на старой и неспокойной гнедой. То ли не совсем благостное настроение наездницы, то ли недостаточно теплая попона раздражали лошадь, она брыкалась, тянула вожжи, запиналась о вывернутые кабанами клубы земли и портила Эноле все планы на мягкое и безжертвенное, насколько это было возможно, сообщение сестре о предстоящем замужестве.       Подходящий момент не наступал и чем дальше в поле они удалялись, казалось, обещал не появиться и вовсе.       Изабелла была раздражена. Это читалось по её поджатым губам, по прищуренным глазам, по резкости движений и частым поморщиваниям, которые были вызваны следами недавнего приступа.       — Давай остановимся, — боясь, как бы дело окончательно не пало прахом, предложила Энола.       — Нет. Боли в ноге не так сильны, когда я в седле.       Сестра сказала, как отрезала. Они двинулись дальше. Вскоре поле перетекло в начало леса. И сразу стало дышаться как-то легче, деревья оградили от прямого ветра, заслонили собой все дурное, тени заплясали на тяжёлых и густых еловых лапах, теплый запах сырости и хвои жестким покрывалом окутал ельник. И Энола, поддетая волной внезапного душевного подъёма, осмелилась:       — Вчера утром, когда я гуляла в саду, мне повстречался сир Лорас Тирелл… — голос её прозвучал робко и показался чужим.       — И что же? — спросила Изабелла без особого внимания, даже и не взглянув на Энолу.       — Я люблю его и он намерен просить у леди Оленны дозволения взять меня в жены.       Энола сама не поняла зачем и как сказала это. Она застыла, думая лишь о том, что глупее повести себя было невозможно, что собственные слова ей послышались, поскольку обратив взгляд на лицо сестры, не заметила изменений, но пусть и совершенно не тот, который ожидался, ответ все же последовал:        — С чего вдруг? — с некоторой насмешливостью в выражении лица, Изабелла вздернула бровь. — Откуда такое благородство?       — Благородство?       — Да. Любовь — она с издевкой закатила на этом слове глаза, — я еще могу объяснить, но намерение взять тебя в жёны…если это конечно не был минутный порыв, который ты приняла всерьёз.       — Не был, — быстро и четко выговорила Энола и опустила голову, оскорбленная и словами, и тоном Изабеллы.       — И что же ты, хочешь выйти за него? — казалось, сестра нисколько не сердилась, все это её напротив забавляло. Смех плясал в не пропускающих к себе глазах, и смешанная с презрением оживленность резала взор.       — Хочу. Я полюбила его, — солгала Энола, всё еще не отчаиваясь скрыть эту ложь.       Изабелла обернулась, и все выражение её лица захватил сильный, исполненный злой властности взгляд. Это был материнский взгляд. Так умела смотреть только Гунора Финнард. Быть может, Энола многое преувеличила, оглядываясь на детские неверные воспоминания, быть может, все неверно понимала и сейчас, но ей казалось, что когда смотрела мать, легионы бесов мчались за её взором. У Изабеллы этого не было. Однако хватало твёрдости той силы которая переносилась Энолой с трудом.       Ветер возник в вышине, задев еловые верхушки, пролетел меж жестких веток и завыл над лесом. Молчание потеряло ясность, перестало казаться тяжелым, будто бы совсем прекратилось. Осталась только неутихающая тревога.       Они повернули назад и обратную дорогу провели в тишине. Энола дала сознанию свободу, и воображение охотно вырисовывало перед ней перспективы, одна мрачней другой. Ей представлялось, как сестра по возвращении в замок запирает её в комнате, устраивает помолвку с кем-нибудь из лордов или богатых знатных рыцарей, живущих рядом с Королевской Гаванью, насильно приводит в Септу, заставляет принести клятву и когда они доехали до крепостных стен, мысленно Энола уже сидела за вышиванием у окна холодного каменного замка с двумя некрасивыми глупыми детьми от нелюбимого мужа, а в окне том через реку темнел Красный Замок.       А Изабелла думала, что делать с внезапно свалившимся на голову счастьем и таким уж ли страшным это счастье было на самом деле. Впрочем, в особое замешательство она не пришла и довольно быстро решила по приезде тотчас же вызвать к себе Герарта, потребовать узнать все, что возможно о делах Тиреллов в столице и связи Лораса с Энолой. Заведомо зная, что этого будет недостаточно, Изабелла вознамерилась после навестить лорда Вариса и, располагая сведениями, уже разгадывать тайну «любви» отважного «мечеглотателя» и её сестры.       Паук обнаружился в богороще и, как ни странно, был без сопровождения. Вероятно, узнав о намерении леди Финнард увидеть его, он разогнал своих пташек. Варис с невозмутимым спокойствием наслаждался ароматом цветущей вокруг жимолости, когда появилась Изабелла.       — Миледи, — изобразив удивление, он чуть склонился в её сторону, — я всегда считал вас не особой охотницей до веры, но если и так, то уж точно не в Старых Богов.       — Вас тоже их приверженцем не назовешь.       Изабелла прошла вперед и не дожидаясь ответа, села на каменный выступ ограды.       — Вижу, вам лучше. — Евнух опустился рядом. — Но, видимо, не настолько, чтобы совершать прогулки ради простой беседы.       — Отчего же? И Квиберн, и мейстер Зуран утверждают, что прогулки мне полезны да я и сама знаю. После приступа вернуть себя в здоровый порядок и без того трудно, вот заставляю себя ходить.       Варис с сочувствием нахмурился и обратил взгляд в землю.       — Каждый раз, наблюдая Ваши мучения я с душевной болью вспоминаю тот день в Септе. — Он покачал головой, казалось, еще немного и заплачет. — И ведь какая жалость была вам отвлечься и не увернуться от обломка вовремя.       От усмешки Изабелла, конечно же, не удержалась, но обернула к евнуху исполненный серьёзности взгляд и с драматизмом в тоне и манере, сказала:       — Несчастная оплошность. Стоило лишь на мгновение задуматься и вот, — она приподняла верх трость и выставила вперед больную ногу, — навечно обречена жить от приступа к приступу.       По лицу Вариса невозможно было понять, поверил ли он этому маленькому представлению, хотя Изабелла и не очень старалась скрыть от него, что знает правду и осведомлена, что ему эта правда тоже известна.       — Ну, да не будем о грустном, — продолжила она. — Скоро мне будет не до болей. Вы наверняка заметили, моя сестра томится в девичестве, пора и замуж.       — Да, хлопот у вас прибавится. С таким-то женихом…       — Каким?       Евнух выдохнул и посмотрел на небо, где далеко в ясной вышине парили птицы да столь высоко, что виделись лишь чёрными точками.       — Всегда поражался, как этим маленьким созданиям, по существу совершенно беззащитным, удаётся с такой лёгкостью и смелостью каждый день подниматься в небеса. — Он сложил в замок толстые пальцы, помолчал, поджав бледные губы и протянул в том же тоне: — Если бы мои пташки были столь смелы…       Прибедняется, — подумала Изабелла, — И пусть, так и о деньгах заговорит.       — Холода настают, — продолжал евнух, — людям всё труднее себя прокормить, что уж говорить о хрупких божьих созданиях.       Рука леди Финнард опустилась в складки плаща. Она вытянула увесистый мешок и с лёгким звяканьем деньги опустились сначала на камень ограды, а следом нырнули в пурпур шелкового евнухового одеяния.       — Сестринское беспокойство черта в наше время редкая и похвальная, — с охотой заговорил Варис, как только карман потерял пустоту. — Однако я бы советовал вам не тревожить своё и без того неспокойное здоровье лишними волнениями. Птицам свойственно улетать из гнезда, особенно если это гнездо им чужое и совсем не по душе. А с кем улетать — дело не столь важное. Подвоха нет. Вы же об этом пришли узнать, — ответа он не ждал, заранее зная, что тот утвердителен. — Розы сейчас как никогда дружелюбны, град посбивал им шипы.       — Благодарю вас, — Изабелла улыбнулась ему и немедля поднялась, про себя подумав, что на этот раз количество образности в беседе было даже по меркам Вариса очень большим.

* * *

      Тирион вышел от отца в приподнятом настроении. Это случалось нечасто, однако сегодня все располагало к радости и покою. За целый день не произошло ничего примечательного или даже самую малость волнующего. Тишина удерживала весь замок в едином ключе спокойствия. Совет прошел быстро, и Тирион успевал к ужину.       Когда он вошел, Санса вязала у окна. Неожиданно в глаза ему бросился её нос. Отчего он такой длинный? — смутившись, подумал Тирион, но отмахнул от себя глупые мысли.       — Вы сегодня рано, — заметила она, — я прикажу накрывать на стол?       — Конечно, пора ужинать.       — Я распорядилась об утке, поскольку Вы не успели сказать, чего желаете.       — Вы все сделали верно, миледи, — ответил он с улыбкой и, забравшись на стул, без промедления принялся за еду, быстро принесенную слугами.       Раньше, после Совета всегда хотелось выпить, в последнее время хотелось есть. Очевидно, тому способствовал вид упитанного брюха Мейса Тирелла, что разрасталось с каждым днем.       — Как прошло? Надеюсь, без происшествий? — Санса тоже села ужинать, но не спешила накидываться на утку вслед за Тирионом. Она аккуратно, чтобы не запачкать рукава, придвинула к себе чашку с заливными грибами и золотящимися печеными баклажанами.       — Да, сносно. Зря вы не едите утку.       А утка и правда была отменной: жирная, крепко запеченная, с острой зеленью и сладким соком в обилии наполняющих её яблок.       — Совет…что сказать, не поверите, удачно. Даже забавно. Великий мейстер взялся спорить с Мейсом Тиреллом о зерне и мышах… — и Тирион сам того не заметив, принялся подробно пересказывать Сансе все, что произошло.       Она изредка поднимала на него глаза и кивала, давая понять, что слушает. Она ничего не говорила и ни разу не изменила выражения лица. После ужина, как обыкновенно и случалось, Тирион сел за работу, а жена за вязание.       Обыкновенно Тирион старался быстро расправиться с делами и тогда читал Сансе вслух любимые книги, поясняя и рассуждая над их содержанием, она иногда подмечала что-то интересное, высказывалась в трех словах, но после почти всегда молчала.       Тириону этого хватало с лихвой, ослепленный, он, как небесную манну, принимал уже лишь то, что имел возможность вот так сидеть с ней наедине, говорить, ведь она была его женой.       Но сегодня отчего-то желание читать пропало. Тирион сверял траты на содержание темниц, переписывал счета, выводил цифру за цифрой, число за числом, и странное, как будто бы уже знакомое, но с радостью забытое, а потому нежеланное ощущение возрастало в его груди. Он, не отрываясь от работы, пугался этому с каждой минутой все больше.       Двадцать тысяч серебряных оленей на гвардию…       Десять на содержание темниц…       Четыре тысячи на…       Цифры начали смешиваться, ускользали. Тревога в груди разрасталась. Тирион, предчувствуя, в чем таится корень его смятения, отвёл глаза в противоположную от жены сторону, боялся взглянуть не на неё, а на то неопределенное, что обещало вот-вот случиться. Переборов опасение, он поднял взгляд на Сансу. И понял, что оно уже случилось и давно обитает в их покоях. Он чувствовал тень, силуэт этой потерянной истины, но никак не мог за нее ухватиться. Отчего-то рассудок сам по себе начал напоминать Тириону о на первый взгляд обыденных частях их совместной жизни, об отдельном слове Сансы, взгляде, жесте. Все как-то быстро исказилось, но не давало осознать себя.       — Уже поздно, пожалуй, пора спать, — послышался голос жены. Тоже какой-то другой, как будто бы не такой ясный и красивый как раньше.       На ватных ногах Тирион разделся, дошел до постели. Как лег — стало полегче.       Заработался, цифры утомили, нужно поспать, — подумал он и на удивление быстро заснул.       Но сном противным, неглубоким, больным. Никак не мог проснуться, с усилием продрал глаза лишь спустя несколько часов, когда на город опустилась поздняя ночь. Он сел на постели. Подушка была мокрой, простыня сбилась, одеяло сползло. Во рту осел мерзкий привкус серы, уши заложило, голова отяжелела. Все ощущалось паршиво.       Взглянув на вторую половину кровати, Тирион увидел сжавшиеся худые плечи жены в серой ночной сорочке и растрепавшуюся косу рыжих волос. В их первую брачную ночь он сильно напился, кажется, приставал к ней, добивался сношения, большего не помнил, но точно знал, что ничего не было. Тогда он извинился перед Сансой на следующее утро и больше не заикался о близости. Отец не узнал, но несколько месяцев назад появились первые вопросы о внуках. Почувствовав, как тошнота подступает к горлу, Тирион отвернулся слишком поспешно, чем нужно было, и сполз с кровати.       Он смог дойти до кресла у очага и опустился в него. Дальше идти не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Теперь он видел лицо, часть шеи жены и её нос. Длинный, угловатый, внезапно выделяющийся.       Почему я раньше не замечал, что у неё длинный нос? — задумался Тирион.       Он впился в неё взглядом, не понимая ничего, поддаваясь новому порыву, жадно проедая её глазами, со страхом и злостью. Он будто пытался найти в ней ответ на все еще неизвестный ему вопрос. Тирион закрыл глаза и начал вспоминать весь прошедший день, за ним предыдущий…он вспоминал и вспоминал, стараясь отыскать в минувших моментах что-то ложное, неправильное.       И нашел, когда воспоминания начали переваливать за год. Тут начали всплывать моменты их заточения с Сансой, разговоры, игра в шахматы и Тирион как-то без удивления и сразу, целиком взглянул на их совместную жизнь в другом свете. Он начал припоминать, как Санса говорила, как отвечала, как отвечало её лицо, и не нашел в себе того воодушевления, которое было раньше. Словно зажгли свет в темной комнате. В его голове все встало на места. Он вернулся к последним десяти месяцам и обнаружил, что принимал все не так, как было на самом деле. Санса не питала к нему симпатии, даже дружеской, она назвала его другом в заточении, но после, оправившись от произошедшего, его таковым не считала. В семейной жизни она его терпела, с уважением, без неприязни, мягко, но терпела. Ей было все равно на его попытки сблизиться, она с почтением отвечала «спасибо» абсолютно одинаково и на его поддержку в страданиях по родным, и на комплименты о её прическе.       Все, чем Тирион восхищался, обманывался на протяжении года, испарилось, оставив холодную и пустую истину — его жена, юная глупая сирота, относящаяся к нему совершенно и абсолютно равнодушно, в тайне лелеющая мечты об отважных рыцарях, заменяющих карликов, ничего из себя не представляла. Не имела ничего, за что Тирион мог бы её любить.       Он встал, подошёл к кровати, поднес свечу совсем близко к лицу Сансы, вгляделся в него, силясь отыскать то, чем он прежде так восхищался, и не нашел. Потому что, в сущности, этого никогда и не было.

* * *

      День шел на убыль. Черноводная переливалась серым, отражая скалы, розовато-оранжевое небо шелком разливалось в глади залива, а в бухте вода темнела вместе с вечером, принимая в себя тени приходящей ночи. Холода на время отступили, вместе с теплом вернулась и суета замка: королевский двор рассыпался по садам, жадно урывая последние погожие дни. Из окна башни десницы все это виделось как на ладони, казалось унылым, обыденным и докучливым.       Тайвин вернулся к столу, долил вина в бокал леди Финнард и оставил полупустыми свой.       — Хорошее вино, — смакуя вкус на конце языка, заметила она. — Не думала, что вы окажетесь так внимательны ко мне и запомните, что я люблю гранатовое.       — Я лишь проявил гостеприимство. — Десница с вежливостью кивнул и сел напротив гостьи.       Пригласив леди Финнард к себе, он в первую очередь руководствовался побуждением говорить о её планах на Лораса Тирелла, она это знала, но начинать разговор о замужестве сестры не спешила.       Вино действовало на неё довольно быстро, но плавно и легко, создавая выгодное состояние задорной оживленности. На загадочных губах блестела недотянутая изогнутая улыбка; дрожащий блеск глаз острил искрами — все это было до крайности притягательным. Она, чувствуя действие вина, вытягивала из себя все пышное изобилие своего задора и купалась в собственной живости.       Тайвин обнаружил в себе интерес, близкий к личному. Ему вспомнился вечер в Утёсе по её приезде, дни болезни, когда она прерывала моменты его тягостного бреда, первое утро в сознании, все заплеталось в тонкую сеть ещё не влечения, но интереса, отличного от всего прежнего. Он не тяготился, поскольку почти не ощущал, но подозрения сегодня закрались чуть дальше, и он решил, что позже стоит уделить внимание размышлению над этим.       — Я пригласил вас за тем, чтобы уточнить некоторые… — он всё же налил себе ещё вина, — …нюансы вашего союза с Тиреллами.       — Я догадывалась, что Вы не останетесь в стороне, — отодвинув бокал от себя, леди Изабелла вернула выражению лица серьёзность.       — Как видно, желания у сира Лораса вступить в королевскую гвардию поубавилось, это безусловно обрадовало леди Оленну, однако, я удивлен сколь милостива она оказалась.       Десница сквозь прищур глаз заметил как вспыхнуло абсолютное понимание во взоре леди Финнард.       — За хорошее приданое можно обнаружить в своей душе и не такие порывы.       Она все еще не спешила говорить с ним прямо, то ли не желая брать в этом первенство, то ли надеясь обойти неудобное для её планов условие.       — Лорас Тирелл пусть и сомнителен во многих своих чертах, — Тайвин чуть поджал губы, намекая на мужеложство, — но остаётся единственным прямым наследником Хайградена, а это делает его ценным для многих знатных семей выше вас.       Исподлобья взглянув на леди Изабеллу, он дал ей понять о своём недовольстве.       — К счастью, пока знатные семьи не выстраиваются в очередь, чтобы меня растерзать. А с вами мы, думаю, сочтёмся.       Тайвин не удивился. Он давно принял решение выдать Серсею за Оберина Мартелла. Для него чем дальше дочь была бы от Томмена — тем лучше. Все, что могла, она в сына вложила, и, имея перед собой пример плачевного исхода подобного воспитания, десница выбрал от греха подальше сам воспитывать из внука короля. К тому же этот брак несколько успокоил бы внимание к его семьи со стороны Мартеллов, конечно, если Серсея не выкинет чего-то из ряда вон выходящего.       Что же касалось сира Лораса, он был для Тайвина выгодной картой в кармане в первую очередь на случай, если не заладился бы союз с Дорном или для брака будущей внучки или правнучки. Впрочем, потеря не была столь уж болезненна для крепкой связи с Тиреллами: у него была леди Маргери, о женитьбе Томмена на которой он уже договорился, но упустить такую выгодную возможность воспользоваться связями леди Изабеллы он не желал.       Она давно поняла его не тонкие намёки и, преисполнившись решительного предвкушения удачного договора, спросила:       — Что я могу вам предложить?       Тайвин не преминул подхватить деловой тон разговора:       — Мне нужна виверна.       — Отплывать нужно не позже, чем через неделю, — мгновенно, словно конкретно этого предложения она и ждала, леди Финнард со всей серьёзностью начала рассуждать, — через девять месяцев пойдут ливни, и джунгли размоет, если ваши люди замешкаются — могут не успеть. Я скажу Герарту, он обсудит с вашим сиром Осбертом количество человек. Среди оставшихся от отца гвардейцев у меня есть один, знающий, как ловить виверн.       Взгляд её остановился в одной точке, посуровел и потемнел, очевидно, сейчас она пыталась понять, кого отправить в Соториос.       — К тому же, нужно как минимум пять человек, знающих земли, которые в случае смертей смогли бы заменить друг друга и показать дорогу, — сказал десница.       Леди Изабелла покачала головой.       — Пятерых, боюсь, будет недостаточно. Зелёное пекло в глубине — место не просто гиблое, это насквозь ядовитые земли. Когда отец отправлял туда отряды, всегда делил число ушедших на двое.       — И как часто такие отряды собирались?       — Все зависело от времени года и нужд короля. Он не был дураком, не жертвовал солдатами понапрасну.       Леди Финнард вновь изменилась в лице. Как- то просветлела, очевидно, вспоминая мгновения прошлого. Оглядев её, Тайвин заметил, что она не выглядела такой изможденной, как три дня назад. С глаз сошли тёмные тени, бледность сменилась здоровым румянцем. Трость все еще была при ней, но леди Изабелла не держалась за неё постоянно. Платье, уже не такое закрытое, сидело плотно, волосы, лишь частично сколотые, лежали на плечах.       Среди женщин, имеющих вкус, при дворе все чаще встречались нацелено пренебрегающие роскошью: они облачались в простые платья и украшения, но лишь потому что сами являлись украшением наряда. Их красота была сильна исконно. Леди Финнард относилась напротив к тем, кто нуждался в украшении, но и не причислялась к дамам, коих уже ничего не могло спасти. Она одевалась со сдержанным богатством, но всегда так, чтобы что-то непременно бросалось в глаза, и так, чтобы это что-то красило её главным образом.       Они сошлись на том, что сир Герарт решит все с приготовлениями, поговорили о делах госпожи над законами в Совете, так за обсуждением опустела половина графина с вином.       Наступала ночь. Прохлада расползалась по кабинету. Леди Изабелла поежилась и встала.       — Если сократить время ожидания казни, можно значительно сэкономить, — сказала она, подойдя к окну. — К тому же, приговоренных можно не кормить. Это упростит работу темниц и добавит мне несколько свободных рук.       Тон её голоса потерял строгость, вино расслабило связки. Леди Финнард в целом выглядела расслабленно и изучала пейзаж за окном со здоровой утомленностью во взоре.       — Я подумаю над этим, — кивнул Тайвин.       Он сам порядком устал. В последнее время он стал ощущать в себе намеки на старость, внезапно возникшие в его теле и со скрипом напоминающие о себе чрезвычайно часто. Порой она казалась ему всюду. Он уставал многим быстрее, чем раньше, рано ложился спать и позже вставал, почти не спал по ночам и чувствовал перманентную усталую раздраженность. Он часто ловил себя на мысли, что ему досаждает всё окружающее его, всё кажется неверным, глупым, не ведающим того, что знает он и беспомощным без его опыта.       Он еще чаще, чем раньше, был недоволен своими детьми. Джейме, чье эгоистичное нежелание жениться стабильно сидело в нём, был главным несчастьем. Тирион, казалось, только и делал, что вел беседы со своей дурой-женой, вместо того, чтобы, наконец, заняться детьми. Конечно, велика была вероятность рождения такого же урода, но Тайвин надеялся, что кровь Старков в этом вопросе возьмет верх. Ему надоели все и всё и казалось, едва ли что-то могло скрасить это уныние.       Он обратил взор на темнеющий в ночи силуэт леди Финнард. Красивая, умная, еще молодая, она невольно влекла к себе его помутненные вином мысли. Он не видел, куда она смотрит, но почему то точно знал как. В ней тоже жила эта старость, но не телесная, а внутренняя. После встречи с ней в верхних садах, Тайвин, наконец, разглядел то, влекущее к себе неопределённостью, что то и дело давало о себе знать, но не позволяло раскрыть. Это была глубокая, больная старость её существа. Казалось, она, как и он, уже вкусила дозволенные радости жизни и теперь, в сущности доживала, делая то, что обязана.       — Я должен просить вас по дороге из Хайгардена завести в Дорн некоторые важные бумаги, — оторвав себя от лишних мыслей, прервал молчание десница. — Вы должны лично вручить их принцу Дорану и получить его подпись. Посыльного отправлять сейчас опасно, да и к тому же, возможно, вас, как южанку Мартеллы воспримут охотнее.       — Переговорщик из меня не самый блистательный, но я сделаю всё возможное.       Тайвин поднялся с места и, ведомый то ли желанием нетрезвого рассудка, то ли желанием действительным, подошёл ближе, чем требовалось.       — Вы себя недооцениваете, — тихо сказал он и повернулся к окну, заложив руки за спину.       Свечи горели тускло, за окном и в покоях мало что различалось, но очертания ключиц и шеи леди Изабеллы в близком расположении невольно попадали в поле зрения.       — Что же, это маленькое путешествие пойдет мне на пользу, — сказала она.       — Осберт проводит вас.       Проводив взглядом уходящую госпожу над законами, Тайвин вернулся за стол. Мысли его занимало только одно — сон.